1. Генезис проблемы «молодой Маркс» в буржуазной историографии
Современные буржуазные теоретики столь много и претенциозно рассуждают о молодом Марксе, что может показаться, будто им принадлежит монополия на исследование этого предмета. Опыт, однако, показывает, что подобные претензии обычно служат прикрытием довольно скудного содержания. Тем буржуазным историкам, которые кичатся ныне мнимой объективностью своей науки по отношению к молодому Марксу, мы, опираясь на исторические факты, заявляем: «Ваша наука сделала все для того, чтобы замолчать ранние работы Маркса, и изучать их она стала лишь после того, как марксисты разрушили эту стену молчания».
Длительное время, вплоть до 20-х гг., большинство буржуазных историков вообще не видело в ранних произведениях Маркса специального предмета исследования и ограничивалось довольно беглой, в общем эмпирической и весьма поверхностной характеристикой первоначального этапа деятельности основоположника научного коммунизма. Впрочем, и при таком подходе дело не обошлось без фальсификаций существа этого этапа. Начало этому положил Г. Адлер. В своей книге по истории рабочего движения в Германии он ограничивается следующей репликой по адресу статей Маркса и Энгельса из «Немецко-французского ежегодника»: «Мы должны отказаться от подробного рассмотрения развиваемых в них теорий, так как, согласно задаче настоящей работы, здесь могут рассматриваться только такие теории, которые оказали непосредственное влияние на социально-политическое движение. А это условие как раз и не относится к настоящему случаю». Получается, что статьи, в которых Маркс и Энгельс непосредственно апеллировали к массам, к пролетариату, не оказали «непосредственного влияния на социально-политическое движение». Первое же «а», сказанное буржуазным историком о ранних произведениях Маркса и Энгельса, было грубой фальсификацией.
Столь же поверхностным было отношение буржуазных теоретиков к процессу формирования взглядов Маркса и в конце XIX в. Прочность предрассудка приобрело кочевавшее из книги в книгу противопоставление «Манифеста Коммунистической партии» как чисто спекулятивного продукта революционной мысли «Капиталу» как строго научному и потому-де умеренному в своих требованиях произведению. На этом основании «Манифест Коммунистической партии» относился к числу ранних произведений Маркса, и молодой Маркс тем самым противопоставлялся зрелому как односторонний революционер – многостороннему ученому.
Эта примитивная концепция была подвергнута марксистами сокрушающей критике еще в начале XX в. Со всей мощью аргументации и присущей ему полемической страстностью обрушился Меринг на эту выдумку профессоров и подающих богатые надежды приват-доцентов, пытавшихся «сублимировать» произведения Маркса, отделяя все, что принадлежало «кусающемуся демагогу», чтобы спасти все, что принадлежало «человеку науки». «Если когда-либо существовал цельный человек, – писал Меринг, – то это был Карл Маркс». Ту же мысль отстаивал и Плеханов: «Мы потому цитируем „Манифест“ предпочтительно перед другими сочинениями Маркса – Энгельса, – писал он, – что он относится к той ранней эпохе их деятельности, когда они, по уверению некоторых из их „критиков“, были особенно „односторонни“ в понимании взаимного отношения между „факторами“ общественного развития. Мы ясно видим, что и в эту эпоху они отличались не „односторонностью“, а только стремлением к монизму, отвращением к тому эклектизму, который так явственно сказывается в замечаниях г.г. „критиков“». Этот удар марксистов по буржуазным идеологам пришелся настолько в точку, что противопоставления Маркса-революционера Марксу-ученому постепенно оказались оттесненными на задний план псевдолиберальной аргументации. Однако точка зрения, что ранние произведения Маркса не заслуживают специального научного исследования, продолжала еще существовать длительное время.
Занимаясь историей марксизма, буржуазные ученые вплоть до первой мировой войны основное свое внимание сосредоточивали на попытках отождествить те или иные идеи марксистского учения с предшествовавшими ему теориями. Пример такого рода исследования представляла книга известного реакционера Георга фон Белова, в которой доказывалось, что оригинальность Маркса и Энгельса заключается-де «только в утрировке и обобщении того, что уже было высказано другими».
Жизнь преподнесла суровый урок подобного рода опровергателям марксизма. Великая Октябрьская социалистическая революция и успехи международного коммунистического движения наглядно доказали не только огромную жизненность, но и самостоятельность и оригинальность марксистского учения. Перед буржуазной наукой встала задача изменения методов борьбы против марксизма, требовавшая самого пристального изучения марксизма – как существа его, так и истории, в особенности – истории его возникновения. В ответ на эту потребность возникает обширная буржуазная литература о Марксе, Энгельсе и марксизме. Э. Цобель и П. Гайду, например, указали в своей далеко не полной библиографии 740 названий работ о Марксе, Энгельсе и марксизме, вышедших за рубежом в 1914 – 1925 годах.
В частности, они фиксировали 64 материала и отдельных исследований к биографии Маркса и 19 работ, посвященных изложению его жизни и учению в целом. Хотя в нашем распоряжении и нет сколько-нибудь достоверных статистических данных, можно с уверенностью сказать, что во второй половике 20-х гг. поток этой литературы еще более возрос.
Наряду с повышением непосредственного интереса к истории возникновения марксизма, следует отметить и другое обстоятельство: развитие самого капитализма выдвинуло в этот период на первый план такие философские проблемы (проблемы существования личности, форм самосознания и т.п.), которые в ряде существенных пунктов оказались сходными с проблематикой, находившейся в центре внимания младогегельянцев; на этой почве самоновейшие философские концепции (неогегельянство, философия жизни, экзистенциализм), обнаруживают в младогегельянцах своих дальних родственников и начинают усиленно интересоваться деятельностью последних и всем развитием немецкой философии 40-х гг. XIX в. вообще.
Уже в первое десятилетие XX в. внимание буржуазной науки привлекают колоритные фигуры таких младогегельянцев, как Давид Штраус, Бруно Бауэр и Макс Штирнер. Затем появляется целая серия работ о политической обстановке в Рейнской провинции 30 – 40-х гг. XIX в. и ее периодической печати, в особенности – о «Галльских и немецких ежегодниках» и «Рейнской газете», о политических взглядах младогегельянцев и Арнольда Руге в частности. В особенности этот интерес возрастает к концу 20-х гг. – это был период наибольшего подъема неогегельянства и возникновения экзистенциализма, и именно в этот период появилась целая группа работ о судьбе гегелевской философской школы.
Таким образом, налицо две тенденции в буржуазной историографии: с одной стороны, нарастание непосредственного интереса к формированию взглядов Маркса; с другой стороны, все больший интерес к младогегельянству как своеобразному течению, импонировавшему своей проблематикой представителям новейшей буржуазной философии. Обе эти тенденции неуклонно сближались на протяжении 20-х гг. и в какой-то момент должны были слиться. Это слияние состоялось на рубеже 20 – 30-х гг.: в опубликованных в этот период «Экономическо-философских рукописях 1844 года» представители той и другой тенденции увидели желанный для себя материал, и потому все буржуазные идеологи с восторгом оповестили мир, что они-де «вновь открыли Маркса» – Маркса как философа культуры, как предшественника экзистенциализма.
Впрочем, с определенными предпосылками слияния указанных двух тенденций в буржуазной историографии мы сталкиваемся еще задолго до того, как оно стало общепризнанным фактом. Уже в начале XX в. появляется работа Д. Койгена «О предыстории современного философского социализма», в которой генезис марксовой теории рассматривался в тесной связи с различными течениями левого гегельянства. Этот подход наблюдается также в книге Форлендера «Кант и Маркс» и в специально посвященной данному вопросу статье Грётюзана «Младогегельянцы и происхождение современного немецкого социализма».
Весьма интересной в этом отношении представляется книга H.Н. Алексеева «Науки общественные и естественные в историческом взаимоотношении их методов (Очерки по истории и методологии общественных наук)». В третьем отделе этой книги имеется обширный раздел, прямо называющийся: «Генезис теории исторического материализма». Характеризуя наметившиеся уже к концу 1841 г. различия среди младогегельянцев, автор считает, что эти различия «можно свести к трем группам: 1) решительная антропологизация гегелевских идей в последующем развитии философии Фейербаха; 2) разрушение понятий культуры и истории, начатое так называемой „критической критикой“ и законченное Максом Штирнером; 3) новая попытка формулировки понятий культуры и истории, предпринятая К. Марксом и Ф. Энгельсом. При этом философия Фейербаха является до некоторой степени подготовительной ступенью, определяющей две дальнейшие точки зрения».
Таким образом, уже в 1912 г. не только исходный пункт, а и весь процесс формирования взглядов Маркса изображается как процесс, протекающий в рамках младогегельянства. Сама борьба Маркса против младогегельянцев предстает лишь как борьба на общей исходной основе – на почве, провозглашенной Фейербахом «решительной антропологизации гегелевских идей», на почве критики как интерпретации «существующих культурно-исторических форм сознания». Открытие Марксом в статье «К критике гегелевской философии права. Введение» того, что «человек – это мир человека, государство, общество», и выдвижение им требования превратить критику неба в критику земли, критику форм сознания в критику форм действительной жизни человека, H.Н. Алексеев рассматривает лишь как появление новых идей в пределах общей младогегельянской проблематики. «Мы видим, – заключает он, – что идеи Маркса двигаются в общем направлении того же радикализма, которого придерживалась вся гегельянская „левая“, но в понятие „человека“ вкладывается новое содержание, отличающее точку зрения Маркса от взглядов его товарищей по школе... Антропологизм молодого гегельянства становится здесь социальным, переходит в социологизм». Иными словами, «образуется новейший социально-философский натурализм под позже присвоенным ему именем экономического или материалистического понимания истории».
Таким образом, даже сложившаяся марксистская философия интерпретируется как «социально-философский натурализм» или «социальный антропологизм».
Следовательно, уже в 1912 г. русский профессор, затем белоэмигрант близко подошел к той трактовке духовной эволюции молодого Маркса, которую 20 лет спустя немецкие правые социал-демократы стали выдавать за свое личное открытие. «Этот Маркс, – заявил в 1932 г. Г. де-Ман в статье „Вновь открытый Маркс“, – реалист, а не материалист. Отклонение от философского идеализма не ведет его к тому, чтобы мнимой высшей реальности идеи противопоставить высшую реальность материи. Скорее он подчиняет обе эти реальности одной всеохватывающей действительности жизни в ее пассивно-активной, бессознательно-сознательной тотальности. И материальные, и идеальные причины он рассматривает как явления единого тотального жизненного процесса».
Фальсификация «Экономическо-философских рукописей» в духе экзистенциализма сопровождалась противопоставлением их всему последующему идейному развитию Маркса. Начало этому положил С. Ландсгут, увидевший в этих рукописях отрицание необходимости социалистической революции, а Г. де-Ман и Г. Маркузе еще более углубили это противопоставление, объявив эту незрелую работу Маркса вершиной его творчества: «Как бы высоко ни ценились поздние произведения Маркса, – писал де-Ман, – тем не менее они обнаруживают известное торможение и ослабление его творческих возможностей».
Объективный смысл этой позиции правых социал-демократов заключался в отказе от революционного содержания марксизма, в попытке прикрыть свой переход на позиции буржуазной идеологии апелляцией к незрелым произведениям Маркса как якобы к продуктам «истинного марксизма». «Вклад» правых социал-демократов заключался в том, что они наполнили новым, противоположным содержанием традиционное для буржуазной историографии противопоставление молодого Маркса позднему: зрелым теперь стал изображаться не поздний, а именно молодой Маркс.
Таким образом, на рубеже 20 – 30-х гг. буржуазная историография совершила подлинное сальто мортале: все внимание оказалось теперь сосредоточено на том периоде духовного развития Маркса, который до сих пор вообще игнорировался ею; раннее произведение Маркса, представлявшее собой одну из первоначальных ступеней формирования его научного мировоззрения, объявлялось теперь вершиной зрелости; молодой Маркс, третировавшийся прежде как спекулятивный революционер, превратился теперь в строго научного исследователя-либерала и к тому же предшественника самоновейшей буржуазной философии; «Капитал», с полным основанием характеризовавшийся как вершина научного подвига Маркса, теперь интерпретируется как свидетельство «ослабления его творческих возможностей».
Проблема «молодого Маркса», возникшая путем такого сальто-мортале буржуазной историографии и интерпретируемая как проблема отрыва ранних произведений Маркса от зрелых его работ, более того – как проблема противопоставления первых последним, – в строго научном смысле является псевдопроблемой. Тем не менее, она заслуживает самой серьезной научной критики, ибо, во-первых, она представляет собой факт буржуазного общественного сознания, а анализ такого рода фактов позволяет выяснить подлинное содержание этого сознания; во-вторых, она и в теоретическом отношении возникла не на пустом месте, а в результате спекуляций буржуазных идеологов на некоторых трудностях действительной проблемы – проблемы формирования взглядов Маркса.
Характеризуя основные направления спекуляции буржуазных идеологов вокруг «молодого Маркса», можно выделить две большие группы их: либерально-ревизионистскую и откровенно антикоммунистическую.
2. Либерально-ревизионистский подход к ранним работам Маркса
Сюда относятся: неогегельяно-экзистенциалистская интерпретация молодого Маркса как форма восприятия марксизма либеральными буржуазными философами и позитивистское освещение ранних работ Маркса как форма отхода современных ревизионистов от марксизма.
В основе неогегельяно-экзистенциалистской интерпретации лежит неправомерное сближение позиции молодого Маркса с позицией Гегеля и Фейербаха. Причем первоначально сближение Маркса с Гегелем существовало наряду со сближением его с Фейербахом, то и другое представляло собой как бы самостоятельную, особую форму интерпретации духовного развития молодого Маркса: неогегельянскую и экзистенциалистскую.
Исторически исходным и вплоть до настоящего времени одним из важнейших является неогегельянская интерпретация духовной эволюции молодого Маркса. Впервые с развернутым изложением такого подхода к вопросу выступил И. Пленге, книга которого «Гегель и Маркс» (1911 г.) явилась одним из моментов развивавшегося в то время процесса возрождения Гегеля. Хотя в этой работе Маркс еще характеризовался как противник Гегеля, тем не менее в ней подчеркивалось, что тот и другой акцентировали внимание на внутренней необходимости проникновения диалектики в историю и социологию – в этом и усмотрел Пленге общую сферу, сближавшую Маркса с Гегелем.
Впоследствии основой неогегельянской интерпретации молодого Маркса стало изображение его теоретического развития в виде чисто количественного процесса конкретизации и систематического изложения некоторой исходной точки зрения, принятой Марксом еще во время учебы в университете, то есть в общем – гегелевской точки зрения, Так, С. Ландсгут в предисловии к двухтомнику ранних произведений Маркса утверждал, что в письме Маркса к отцу в 1837 г. «уже содержится в зародыше вся марксова позиция». Развивая эту концепцию, Г. Макмерри без обиняков заявил, будто конфликт Маркса с «гегелевским идеализмом не означал недовольства гегельянством как теорией», будто Маркс так и остался «убежденным гегельянцем в теории» и лишь искал путей для перехода от этой теории к эмпирической действительности. Неправомерное сближение философской позиции Маркса в период формирования его взглядов с позицией Гегеля приобрело в современной буржуазной философии прочность предрассудка, войдя в основные курсы истории философии и в практику преподавания философии в университетах.
Другим направлением фальсификации буржуазными теоретиками процесса формирования марксизма является неправомерное сближение философской позиции молодого Маркса с позицией Фейербаха и изображение на этой основе молодого Маркса в качестве предшественника экзистенциализма. Решающий шаг в утверждении такого подхода сделали правые социал-демократы Г. де-Ман и Г. Маркузе, выступившие, как мы видели выше, с экзистенциалистской интерпретацией «Экономическо-философских рукописей». Подхватив эту интерпретацию, буржуазные теоретики пошли дальше: они сблизили молодого Маркса с Кьеркегором и наряду с последним объявили Маркса предшественником экзистенциализма.
На такого рода фальсификациях в особенности специализируются современные экзистенциалисты – Э. Тир, Г. Попиц и другие. Видя свою задачу в том, чтобы «примирить Маркса и Кьеркегора», экзистенциалисты прежде всего извращают воззрения Фейербаха, трактуя его материалистический антропологизм как идеалистический, иррационалистический, то есть изображая его правоверным экзистенциалистом. Вторым этапом «примирения» Маркса и Кьеркегора является возведение отдельных моментов фейербаховского антропологизма, содержащихся в ранних работах Маркса, в законченную систему философского иррационализма. В результате молодой Маркс вместе с Кьеркегором оказывается предшественником современного экзистенциализма.
Основным приемом такого рода фальсификаций является выхватывание отдельных выражений из ранних произведений Маркса, внешне, словесно напоминающих те или иные положения экзистенциализма, но по сути дела выражающих совершенно другое содержание, сокрытие этого их действительного содержания, и на этой «основе» – попытка выдать чисто внешние совпадения с экзистенциалистскими положениями за совпадения существенные. Рассмотрим один пример какого рода операции.
В рукописи 1843 г. «К критике гегелевской философии права» Маркс, разоблачая мистификаторский характер гегелевской философии, подчеркивает, что идея личности является абстрактной идеей, если она мыслится вне реальных лиц, но в качестве действительной идеи она выступает «только в своем родовом бытии, в качестве лиц». Отсюда Г. Попиц делает вывод, будто Маркс, подобно экзистенциалистам, «ищет единство человеческих сущностных сил в самом индивидууме».
Имеется ли вообще в приведенном положении Маркса что-либо общее с позицией экзистенциализма? Безусловно, имеется: вслед за Фейербахом, Маркс здесь выступает против гегелевской (и вообще присущей объективному идеализму) трактовки общих свойств единичных предметов как некой особой реальности, имеющей отличное от единичных предметов бытие; как известно, экзистенциалисты также не признают за общим какого-либо существования вне единичного. Но отсюда вовсе не следует, будто Маркс стоит на позиции экзистенциализма, ибо экзистенциалисты, действуя метафизически, вообще отрицают существование общего, сводят общее к единичному, социальное – к индивидуально-биологическому и рассматривают социальное преимущественно как сферу проявления индивидуальной человеческой сущности. Именно этот смысл и вкладывает Г. Попиц в приведенную мысль Маркса, заявляя, будто Маркс «ищет единство человеческих сущностных сил в самом индивидууме». В действительности, однако, Маркс стоит на противоположной позиции. Он подходит к вопросу диалектически и, отрицая особое существование общего, не отрицает самого существования общего. Более того, Маркс приходит к выводу, что социальное составляет сущность индивидуального: «сущность „особой личности“ составляет не ее борода, не ее кровь, не ее абстрактная физическая природа, а ее социальное качество».
Наиболее тонкой и потому наиболее опасной является фальсификация процесса формирования философских взглядов Маркса, осуществляемая представителями неогегельянства, находящимися под влиянием экзистенциализма – Ж. Ипполитом, Мерло-Понти и другими. Выдавая себя за представителен направления, якобы действительно преодолевшего «односторонности» материализма и идеализма, а также стремясь найти точки соприкосновения с марксизмом, они изображают дело таким образом, будто только они могут давать и действительно дают правильную характеристику того ценного, что взял Маркс как у Гегеля, так и у Фейербаха.
Неогегельянцы, находящиеся под влиянием экзистенциализма, прежде всего всячески сближают метод Гегеля и Маркса как метод диалектический. В этом, казалось бы, нет ничего неправильного, тем более, что Гегеля они упрекают за абстрактность, за подмену реальной диалектики диалектикой мифологической. Но все дело в том, что под конкретно-исторической диалектикой они понимают не законы материальной действительности, а борьбу между сознанием в себе и сознанием для себя, диалектику переживаний индивида, в сущности же – априорную, иррационалистическую спекуляцию. При этом дело изображается таким образом, будто к данной трактовке диалектики Маркс пришел через Фейербаха. Но, разумеется, молодой Маркс не следовал слепо и за Фейербахом, а взял у него лишь самое ценное, преодолев его грубо материалистическую односторонность.
Так, один из столпов современной буржуазной мысли, Ж. Ипполит, чуть ли не первый выступивший за ассимиляцию неогегельянством «достижений» экзистенциализма, считает, что существует тесное родство между способом мышления молодого Маркса и Гегеля, в особенности – молодого Гегеля: тот и другой являются диалектиками. С другой стороны, продолжает Ипполит, Маркс воспринял фейербаховский антропологизм, освободив его от переоценки «природного» момента. Но под природным моментом подразумевается не биологизация Фейербахом сущности человека, а материалистическая позиция, согласно которой признается объективное, независимое от человеческой практики существование природы. Согласно Ипполиту, Маркс выступил с критикой этого материалистического тезиса и провозгласил тождество объективной природы и человеческой практики.
В еще более резкой форме эта трактовка формирования философских взглядов Маркса выражена в работе Г. Лайха «Антропологически-социологическая методология Карла Маркса, Вернера Зомбарта и Макса Вебера». Автор утверждает, будто Маркс стремился осуществить синтез истории природы и истории общества, рассматривая ту и другую «в их коррелятивном соподчинении»; будто своим «новым гуманизмом» Маркс «стремился заполнить пропасть между спиритуализмом и материализмом», вырытую Кантом. «Единство разума и действительности было методологически-философским принципом, заимствованным Марксом у Гегеля».
Таким образом, утверждается, что Маркс вслед за Гегелем требовал единства теории и действительности; отсюда можно было заключить, что мы имеем дело с неогегельянской трактовкой учения Маркса. Однако, дело обстоит не совсем так. Г. Лайх в общем соглашается с Виндельбандом, который в своей «Истории философии» считает, что метод Маркса есть соединение методов Гегеля и Канта. «Однако, – продолжает Г. Лайх, – марксова система есть нечто большее, чем простой агрегат столь различных методологических принципов; напротив, она предстает скорее как нечто совершенно новое – как антропология». Это антропология не в старом, скажем, фейербаховском понимании, а именно «совершенно новая» антропология: «Маркс понимает ощущения, эмоции человека не просто как антропологические определения, а также и как подлинно онтологические черты сущности».
Следовательно, перед нами не просто неогегельянская, а неогегельяно-экзистенциалистская интерпретация взглядов Маркса. Не случайно Г. Лайх считает необходимым выступить против старой, не ассимилировавшей экзистенциализм неогегельянской трактовки формирования взглядов Маркса, высказанной почти тридцать лет назад С. Ландсгутом. «Поправка» неогегельяно-экзистенциалиста сводится к следующему: да, Маркс был последователем Гегеля, поскольку воспринял его принцип единства теории и действительности, но от этой гегелевской идеи Маркс через свой «новый гуманизм» пришел к созданию «совершенно нового» учения – антропологии экзистенциалистского типа; да, Маркс перевернул гегелевскую концепцию субъекта и предиката, но это «переворачивание» он осуществил не на материалистической, а на экзистенциалистской основе.
Как видим, неогегельяно-экзистенциалистская точка зрения позволяет встать в оппозицию как к объективно-идеалистической, так и к материалистической трактовке формирования философских взглядов Маркса, в то же время она позволяет «учитывать» влияние на Маркса гегелевской идеалистической диалектики. Тем самым создается видимость всестороннего, объективного научного анализа предмета.
О действенности этой концепции свидетельствует уже тот факт, что под ее влиянием так или иначе находятся многие социал-демократические и ревизионистские теоретики. Так, в своей обширной биографии Маркса французский социал-демократ М. Рюбель фактически разделяет дочку зрения Ж. Ипполита.
Что касается современных ревизионистов, то в их работах можно обнаружить еще более сложный комплекс влияний различных буржуазных философских концепций; важную роль при этом играет позитивистский поверхностно-эмпирический метод изложения ранних работ Маркса, иногда громко называемый «имманентным методом исследования». Например, Лефевр, характеризуя позицию Маркса в рукописи 1843 г., даже не пытается выявить внутреннюю логику его мысли, не различает на данном этапе развития Маркса остатки взглядов, характерных для предыдущего этапа, и не подмечает зародыши новых, подлинно научных воззрений, которые в будущем составят основное содержание марксизма. Он не отличает фейербахиански-гегельянские элементы от подлинно научных, выводы абстрактно-спекулятивного характера – от основанных на точном анализе действительности, хотя необходимость такого рода различений и провозглашается на первой же странице статьи. Благодаря такому методу во многих случаях не фиксируется отличие позиции Маркса от позиции Гегеля или Фейербаха, позиции самого Лефевра – от незрелых в научном отношении положений молодого Маркса, что позволяет ревизионистам облачать свои антимарксистские идеи в марксистское одеяние.
3. Антикоммунизм – источник кризиса буржуазной интерпретации ранних работ Маркса
Фальсифицируя путь Маркса к материализму и коммунизму с позиций антикоммунизма, сознательные враги марксизма опираются на наиболее реакционные теоретические концепции, что неизбежно приводит их к глубокому идейному кризису. Характер этого кризиса буржуазной историографии лучше всего можно проследить на примере интерпретации ранних произведений Маркса с позиций клерикализма и так называемого психологического направления в истории философии.
Католическая церковь осуществляет в послевоенные годы поистине крестовый поход против марксистского учения. Головным отрядом в этом походе является орден иезуитов, многовековой опыт которого ныне целиком направляется на подрыв влияния марксизма. В частности, во Франции вышли такие труды видных членов ордена иезуитов как «Марксизм и гуманизм» Биго и «Мысль Карла Маркса» Кальвеза.
Характерной особенностью этих «критиков» марксизма является то, что они не пытаются противопоставлять один период развития марксизма другому, а, наоборот, подчеркивают единство в развитии марксизма. Эту новую тактику врагов марксизма вскрыл Роже Гароди: «Преподобный отец Биго, – говорил французский марксист, – не возобновляет напрасной попытки своих предшественников противопоставить „молодого Маркса“ Марксу – автору „Капитала“, Марксу периода зрелости; наоборот, он подчеркивает преемственность и единство трудов Маркса».
Эта тактика антикоммунистов отнюдь не означала внезапного прояснения их сознания и перехода на научные позиции в характеристике истории марксизма. Напротив, используя либерально-ревизионистскую интерпретацию ранних произведений Маркса, католические критики распространяют эту интерпретацию на весь марксизм – в этом они и усматривают единство истории марксистского учения. Если первые противопоставляли «Экономическо-философские рукописи» Маркса «Капиталу», то вторые пытаются доказать, что «Капитал» представляет собой лишь логическое развитие рукописи 1844 г. и целиком опирается на теорию отчуждения.
При этом дело изображается таким образом, будто молодой Маркс целиком стоял на позициях спекулятивной гегелевской философии. «Феноменология духа просто превратилась в феноменологию труда, – пишет Биго, – диалектика отчуждения человека – в диалектику отчуждения капитала, метафизика абсолютного знания – в метафизику абсолютного коммунизма». Таким образом, «Маркс всю свою жизнь останется гегельянцем». Отсюда делается вывод, что целиком несостоятельны и зрелые произведения Маркса, поскольку теоретической основой их являются философские спекуляции Гегеля.
Отвергая все творчество основоположника марксизма, католические критики действуют более последовательно, чем либерально-ревизионистские интерпретаторы молодого Маркса. Но именно эта последовательность, продиктованная неприкрытой враждой к коммунизму, и обнажает идейный кризис буржуазной историографии: аргументируя свою позицию, католические критики вынуждены вновь обратиться к отождествлению молодого Маркса с Гегелем – приему, устаревшему даже для буржуазной историографии. Следовательно, антикоммунизм вынуждает буржуазную историографию пятиться назад, возвращаться к старым позициям, которые более надежно изолируют буржуазную идеологию от всякого соприкосновения с марксистским учением.
Еще далее идут по этому пути западногерманские антикоммунисты. Однако они иначе интерпретируют наличие связи между «молодым» и «поздним» Марксом, чем это делали французские католики. Их подход к этому вопросу с большой четкостью обнаружился, например, в книге Манфреда Фридриха «Философия и политическая экономия у молодого Маркса», за содействие в создании которой автор благодарит таких маститых антикоммунистов, как Карло Шмид и Освальд фон Нелль-Бройнинг.
Излагая методологические установки этой работы, М. Фридрих пишет: «Мы не хотим воздвигать никакой китайской стены между „ранним“ и „поздним“ Марксом». Настаивая на единстве ранних и поздних произведений Маркса, М. Фридрих утверждает, будто в основе последних лежит отрицание всякой философии: «Не только специфическая интерпретация пролетариата, но и познавательный план экономической критики и исторического материализма сводится в конечном счете к тезису о „ликвидации“ философии».
Этим определяется и решение автором вопроса о сущности духовной эволюции молодого Маркса. М. Фридрих упрекает большинство буржуазных интерпретаторов вопроса (Э. Тир, Р. Дарендорф, Г. Попиц) в том, что они занимаются «дискуссией о „философском ядре“ марксизма» и пытаются рассматривать ранние произведения Маркса с некоторого «систематического пункта, преимущественно с антропологической точки зрения». «Отличие предлагаемого исследования от прежних интерпретаций заключается в том, что оно не стремится уложить мысль молодого Маркса в чуждый ему систематический план... Хотя мы все же упорядочиваем мысль Маркса вокруг некоторого центрального пункта, для нас, однако, таким пунктом является как раз антисистематическое намерение молодого Маркса, нацеленное на отрицание философии».
Такова центральная мысль, пронизывающая всю книгу М. Фридриха. Сам автор представляет ее как новое слово в науке, в действительности же она является лишь новым шагом назад буржуазной историографии. Последняя здесь возвращается уже не к тридцатым годам, как это мы наблюдали в работах французских католиков, а к концу XIX в., когда вся буржуазная наука как раз и видела в Марксе «отрицателя философии» вообще. Однако, если тогда такую позицию можно было еще как-то объяснить незнанием марксизма, тем более – процесса его формирования, когда на первый план выступала именно философская его сторона, – то в наше время рецидив этой позиции может быть объяснен только как продукт антикоммунистической пропаганды, новая волна которой захлестнула капиталистические страны и в особенности – Западную Германию.
Однако наметившийся возврат буржуазной историографии к исходному пункту своего развития – не самая глубокая точка ее падения. В наиболее неприкрытой и резкой форме антикоммунизм пронизывает не имеющие ничего общего с наукой писания представителей так называемого психологического направления в истории философии.
Впервые с развернутой попыткой такого рода выступил в Германии в 1928 г. О. Рюль. Находясь под влиянием Фрейда и А. Адлера, Рюль заявил о своем намерении охарактеризовать духовное развитие Маркса «с точки зрения психологических и медицинских принципов». Как известно, А. Адлер полагал, что в основе невроза лежит конфликт между собственной оценкой индивидом своей значимости и его действительной ролью в человеческом обществе. С точки зрения Рюля, Маркс и был «такого типа невротиком».
С другим вариантом этой психологической концепции выступил в 1934 г. в Англии Э. Карр. Извращая факты, Карр стремился доказать, что марксизм – это «концентрированный фанатизм», что Маркс был «диктатором» и т.п.. Вскоре после войны в Америке был издан пасквиль Л. Шварцшильда, который, фальсифицируя переписку Маркса, стремился разрушить обаяние личности Маркса и изобразить его ответственным... за катаклизмы второй мировой войны. Приписав Марксу самовлюбленность, снобизм и т.п. отрицательные черты, Шварцшильд объявил эти «черты» движущими силами поступков Маркса.
В 1954 г. этот поистине гнусный пасквиль был издан в Штутгарте на немецком языке. В том же году в Кельне увидела свет новая попытка психологизировать духовное развитие Маркса, предпринятая К. Бройером в книге «Молодой Маркс. Его путь к коммунизму». В отличие от своих предшественников, этот интерпретатор не высказывает неприязненного отношения к идеям или личности Маркса, стремясь создать впечатление полной объективности и строгой научности своего исследования. Однако суть дела от этого мало меняется. Являясь последователем таких буржуазных философов и психологов, как Шпрангер, Дитер и Ротхакер, Бройер считает, что «всякое проявление человека, его воли, действия, мысли, речи формируется определенными склонностями», «является конкретизацией совершенно определенной индивидуальной структуры личности»; основу этой «структуры» составляет «направленность личности», которая «привносится в форме прирожденного основного предрасположения». Соответственно этой субъективно-идеалистической концепции, Бройер и задался целью детерминировать переход Маркса к материализму и коммунизму исключительно «структурой личности» Маркса. Для осуществления своей цели Бройер приводит около 900 выдержек из работ Маркса (одно указание источников этих выдержек занимает два десятка страниц) и все это делается не для того, чтобы раскрыть внутреннюю логику мысли Маркса, а лишь для того, чтобы так или иначе «подтвердить» мысли самого Бройера, втиснуть сложный процесс духовного развития основоположника научного мировоззрения в заранее сложившуюся в голове Бройера субъективистски-психологическую схему. Так, характеризуя «направленность личности» Маркса, автор вырывает из логической связи различные по содержанию марксовы высказывания и по формальному признаку объединяет их в одну группу. Поэтому сплошь и рядом Бройер приводит даже не цитаты, а обрывки цитат, зачастую – просто упоминания, названия Марксом тех или иных моментов (отчуждение, антиномичность и т.п.), интересующих Бройера.
С помощью такого «метода» Бройер приходит к выводу, что для «структуры личности» Маркса характерна прежде всего «антитетичность», проявляющаяся в незнающем «ни компромисса, ни опосредования, ни постепенного перехода» радикализме и в «противонаправленности», в стремлении к полемике. Затем Бройер отыскивает соответствующие этой «структуре личности» «стимулы», якобы обусловившие в конечном счете развитие Маркса к коммунизму. Согласно Бройеру, этический стимул («антиэгоизм», враждебность к эгоизму вообще) обусловил враждебность Маркса к частной собственности, к буржуазии; метафизический стимул (враждебность к спекулятивному мышлению) привел Маркса к «непосредственному контакту с действительностью»; гуманистический стимул (вообще высокое уважение к человеку) вызвал стремление Маркса уничтожить все формы отчуждения человека, породил идеал будущего общества. Итогом этого «развертывания личности» Бройер считает «прорыв воли в действительность», результатом которого явилась идея пролетарской революции.
Эта концепция Бройера свидетельствует о том, что буржуазные идеологи, будучи не в силах опровергнуть теорию марксизма и поколебать уважение трудящихся масс к Марксу, подходят к делу с другой стороны. Концентрируя внимание на личности основоположника пролетарского учения, эти идеологи стремятся подвести читателя к выводу, что хотя и имелась определенная необходимость, в силу которой Маркс пришел к коммунизму, тем не менее она носила субъективный характер, поскольку стимулы пути Маркса к коммунизму «наперед даны в структуре его личности». А отсюда следует, что взгляды Маркса не могут претендовать на объективную значимость. Вот куда приводит субъективистская позиция Бройера, прикрытая маской научности.
Поскольку в современной буржуазной философии господствует субъективный идеализм, постольку и трактовка духовного развития Маркса современными идеологами буржуазии носит по большей части субъективно-идеалистический характер. При этом все возрастающее влияние на позиции историков оказывает идеология антикоммунизма, порождающая глубокий кризис буржуазной историографии.