Безбородко доехал на извозчике до Нарвских ворот. Кругом уже была ночь, только неясные звезды кротко светили в небе серебряными точками. Иван прошел несколько шагов и увидел небольшой, в четыре этажа, дом, тот самый, что описывал ему издатель Содомов. На бельэтаже дома в окнах ярко горел свет, а из распахнутого окна тихо лилась приятная музыка. Иван стоял на тротуаре и, задрав голову, слушал, как кто-то наигрывает на рояле мелодию. Ему тотчас же представилась Лизонька в розовом платьице, сидящая за инструментом, а рядом он, во фраке, переворачивающий ноты. Картина была столь красочной и яркой, что на лице Ивана появилась радостная улыбка. Однако внезапно картина рассеялась. Музыка на мгновение прекратилась, и раздался голос княгини Долгоруковой, которая говорила что-то по-французски. Тут же в ответ раздался голос графа, отвечавшего ей.

Безбородко залился краскою гнева. Кулаки сами собою сжались, и если бы поблизости оказался камень, то он непременно запустил бы его в открытое окно. Однако же камня нигде не валялось, и Иван не стал совершать глупых мальчишеских поступков. Вместо этого он, собравшись с мыслями, решительным шагом обошел дом и отыскал черный ход. На его счастье, тот оказался не закрыт. Безбородко приоткрыл дверь и заглянул на лестницу, что вела явно в квартиру графа. На лестнице никого не было. Иван прошмыгнул внутрь дома, закрыл за собой дверь и встал как вкопанный, прислушиваясь к звукам, доносящимся из квартиры. Стояла полнейшая тишина. Постепенно глаза молодого человека привыкли к темноте, и он стал различать предметы, окружавшие его. Увидев стоявший у лестницы топор, Иван прихватил его с собой и направился наверх к двери, ведущей на кухню.

Маленькая кухонька была слабо освещена догорающими в печи углями. Их зловещие красноватые бока пугающе выглядывали сквозь частые прутья заслонки, словно глаза какого-то неведомого зверя, возжелавшего непременно затаиться в печи, чтобы затем напасть. Безбородко мотнул головой, прогоняя видение, и поспешно вышел из кухни в длинный коридор, в середине которого из распахнутых дверей ярко освещенной гостиной звучала мелодия. Далее Иван разглядел плотно затворенные двери спален, покрытых мраком. В другом конце коридора виднелась прихожая, чье небольшое пространство было сплошь заставлено дорожными кофрами и сундуками. Видимо, прав был ростовщик, решивший, что граф собирается уезжать в самое ближайшее время за границу.

Молодой человек медленно и неуверенно пошел на свет. Он понимал, что дойти до спален, где, возможно, скрывается Лизонька, иначе как через гостиную ему не удастся. Он уже было совсем дошел до того участка коридора, куда падал свет от распахнутых дверей, как из гостиной стремительно вышел сам Драчевский. Григорий Александрович и Безбородко столкнулись нос к носу. От неожиданности Иван отшатнулся назад, а граф мгновенно побледнел и вскинул руки.

— Ба, так ведь это же Иван Иванович, — с расстановкой проговорил он. — В гости надумали зайти, сударь? Почтить, так сказать, визитом перед отъездом? — необычайно ласковым тоном обратился Драчевский к молодому человеку. — Ну, милости прошу. Кстати, топорик-то оставьте. Думаю, он вам более не понадобится.

И граф с силою необыкновенной вырвал топор из Ивановых рук и аккуратно приставил к стене.

— Александра Львовна, у нас гость! — провозгласил он, вводя Безбородко в гостиную.

— Как мило! — вскричала княгиня, оторвавшись от игры на рояле и захлопав руками.

Иван мельком оглядел гостиную. Это была большая комната, обставленная, но как-то очень уж беспорядочно. Всюду валялись некоторые части мужского и женского туалета, а на столе лежали неубранные тарелки с остатками засохшей пищи. Было видно, что граф уже давно живет без прислуги. Но более всего молодого человека поразили свечи. Они стояли везде, где только было возможно, и в чрезвычайно большом количестве, освещая гостиную ярким светом. Свечи были даже на крышке рояля, заливая черный лак его желтоватым воском.

— Это хорошо, что вы, Иван Иванович, изволили зайти к нам в ночь перед отъездом, — сказал граф, усаживаясь в кресло и приглашая Безбородко занять кресло напротив. — Мы, кажется, не закончили наш спор относительно свобод. Я хотя и считаю вас намного ниже себя, однако готов не просто выслушать вашу точку зрения, но и даже подискутировать с вами, как с равным себе.

— Это либерализм, милый, — вставила княгиня с жеманною улыбкою записной красотки, чья кожа уже ощутимо начала вянуть, а лицо желтеть и чахнуть от старости.

— Я не спорить с вами пришел, граф, а забрать у вас мою невесту Лизавету Мякишкину, — заявил Иван.

— Что же касается моей законной жены Лизы, то она сейчас немного нездорова, — сказал Драчевский. — Она спит. Так на чем мы остановились?

— Что вы с нею сделали, мерзавец? — вскричал в волнении Безбородко.

— Давайте без оскорблений. Вы хоть и гость, и мой знакомый, однако я могу и жандарма позвать, — строгим тоном сказал Григорий Александрович.

Иван несколько успокоился и, памятуя о том способе, которым он проник в квартиру графа, предпочел покамест не связываться с полицией. — Вы, граф, изувер, — сказал он тихим, но решительным голосом. — Я теперь знаю о вас все. Вы замучили всех своих жен. И теперь хотите замучить несчастную Лизоньку. О каких свободах можно с вами дискутировать? Да, я вам не ровня, я это с радостью признаю. Потому что я не такой голубой крови, как вы, а потому не имею, по словам вашего товарища Содомова, некий особый интерес. Я за свободу. За настоящую внутреннюю духовную свободу. Если человек будет внутренне свободен, то его не заточить в рабство. Даже если держать на цепи в клетке, он и там останется свободным. А ежели вас, Григорий Александрович, в клетку заточить, то уже на следующий день вы будете форменным зверем и ничего человеческого в вас уж не останется. Потому что вы и так несвободны. Вы раб собственной жестокости. Отними у вас эту самую жестокость, и что тогда от вас останется? Да ничего, пустое место. Да еще разве что титул ваш. Все!

Граф некоторое время молчал, склонив голову и думая о чем-то своем, а затем произнес:

— Это вы все испортили. Теперь я это понял, безусловно понял. Я ранее не мог никак понять, кто же виновен в том, что страна таковой стала. Я уехал из одной страны, а вернулся в совершенно другую. Раньше я мог совершенно свободно делать то, что захочу, прямо у себя в особняке, а ныне вот приходится ютиться по чужим квартирам. Боже мой! — неожиданно вскричал Драчевский. — Это невыносимо! Такой вот червь все испортил! Куда же мне теперь ехать, где искать той власти, коей я лишился? Один мой знакомый, тоже граф, посоветовал ехать в Трансильванию. Там, как он уверял, имеется еще та толика власти над грязью, которую я здесь утерял уже навсегда. О каких свободах вы толкуете? Кому что хотите дать? Какое освобождение? Да эти же самые мужики, которых вы из наших ежовых рукавиц выдернули, они же вас самих потом на вилы поднимут. Не верите? Зря. Поднимут, можете не сомневаться. Мужиков надобно держать вот так вот! — Тут Григорий Александрович сжал свой кулак с такой силою, что аж пальцы хрустнули. — Чтоб никто и не пикнул. Пороть, жечь, пытать! А только дал слабину, то тут же тебя самого съедят.

Долгорукова встала из-за рояля, подошла к графу и ласково положила ему руку на плечо.

— Гриша, а не пора ли нам? — загадочно спросила она.

Драчевский тотчас же приободрился, сменив гневный тон на спокойный.

— Да, пожалуй что, пора. Знаете, Иван Иванович, мне импонирует ваша целеустремленность и преданность любви. А потому я решил вознаградить вас. И даже два раза!

— Ты добр, мон шер, — заметила княгиня, потягиваясь и изгибаясь, словно кошка.

— Во-первых, я решил подарить вам мою жену Лизу! — громко объявил Драчевский. — А во-вторых, вы станете свидетелем удивительнейшего научного открытия. Сколько лет подряд я бился над ним. Сколько мне пришлось из-за своего служения науке пережить.

Только сейчас Иван стал замечать необычный блеск, появившийся в глазах графа. Это был блеск безумца, находящегося в полнейшей уверенности в том, что он здоров.

Григорий Александрович встал посреди гостиной и раскинул руки.

— Я буду равен Богу! Понимаете, Иван Иванович? Равен Богу! Я верну молодость. У меня имеется секрет. Это самая большая тайна Вселенной, которую я раскрыл. Да, мне это удалось, — с гордостью объявил граф, обращаясь к молодому человеку. — Можете себе представить, что в каждом человеке имеется некий запас жизненных сил. Этот самый запас таится в его сердце. И в самый ужасный момент, в момент наивысшей боли, этот запас жизненных сил можно вырвать. Надобно только постараться. Доселе мне этого сделать не удавалось. Все, кто у меня побывал, были не подходящими для этого. И тут такая удача. Лизонька подошла…

— Что? — вскричал Иван. — Что вы сделали с Лизою?

— Ничего особенного. Только лишь слегка уколол ее иголкою в сердце, — заявил граф.

Драчевский подошел к столу, взял с него небольшую шкатулку и осторожно открыл ее. Долгорукова с трепетом смотрела, как граф вынул из шкатулки небольшой шприц, наполненный кровью.

Увидев ужасный шприц с длинною иглою, Безбородко в ужасе отшатнулся.

— Сейчас я введу половину этого запаса жизненных сил моей верной помощнице, торжественным тоном сказал Григорий Александрович.

Княгиня закатала рукав и обнажила белую руку. Граф принялся делать ей укол. Не в силах более этого вынести, Иван бросился вон из гостиной. Он бросился в темные спальни. Распахнув дверь, молодой человек вбежал в одну из спален и тут же отшатнулся, зажав рот и нос руками. Он чуть было не задохнулся от запаха тления, стоявшего в комнате. Посреди спальни стояла огромная кровать с балдахином. Отшатнувшийся Иван медленно прошел к кровати, стараясь не дышать в полную силу. Ужасное предчувствие мучило его. Молодому человеку страсть как не хотелось узнать, что же лежит на кровати, завернутое в белое, но ноги сами несли его вперед.

Подойдя к кровати и нагнувшись, Иван заглянул в лицо Лизы. Казалось, что девушка мирно спит, одетая в белоснежное платье. Однако многочисленные трупные пятна на лице говорили о том, что Лизавета была мертва уже несколько дней.

Безбородко вскричал диким голосом. Схватившись за голову, он сильно затряс ею. Нестерпимый запах тотчас же проник в дыхание его и погнал из спальни. Иван выбежал и вновь оказался в гостиной. Там на кушетке неподвижно лежала княгиня, которую мелко трясло. Рядом склонился с озадаченным видом граф.

— Я умираю, — прохрипела Долгорукова. — Гришенька, голубчик, вызови доктора. Мне больно.

— Что-то пошло не так, — задумчиво сказал Драчевский, совершенно не обращая внимания на жалобные просьбы умирающей княгини.

— Господи, да вы же сумасшедший! — воскликнул Иван и бросился прочь из квартиры.

Он выскочил на улицу и бегом бросился к Нарвским воротам, темною громадою высившимся вдали. Но, не пробежав и нескольких шагов, Иван увидел перед собой небольшой собор. Из последних сил добежал молодой человек до ступенек собора и рухнул на них как подкошенный.

— Господи, спаси и сохрани, — прошептал он, проваливаясь в пустоту.