Начало двадцатого века отметили скромно, но весело. Еще к Рождеству командование и общественные организации Трансвааля прислали раненым, медперсоналу и всем бойцам на фронте подарки: табак, домашнее печение и всякие мелочи, которые могут пригодиться в походной жизни. Не забыли никого, несколько тысяч подарков даже остались невостребованными. Тем, кому они предназначались, повезло больше всех — они получили разрешение провести праздники дома вместе с родными.

В госпитале новогодний праздник встречали уже не с таким размахом, но теперь собрались все свои. Из казенных пайков и того, что осталось из присланного индуной, женщины соорудили угощение, да еще блинов напекли. В лесу наломали веток какого-то дерева, похожего на сосну, украсили их чем смогли, раздобыли свечи.

На праздник получил приглашение и Николай. Василий Тимофеевич великодушно поделился кое-чем из своего гардероба, сам зашел за земляком. Но заранее предупредил, что режим нарушать и засиживаться за столом не позволит.

Еще не доходя до палатки, где решили устоить встречу Нового года, Николай услышал звон гитары и пение. Кто-то с большим чувством исполнил романс «Очи черные».

— Это наш гость, гусар Алеша. Отпросился у своего генерала, чтобы праздник вместе с нами встретить, — сказал врач. — Весельчак и певец, здесь все от него без ума.

В палатке Людмила расставляла приборы на столе, а около нее соловьем разливался невысокий брюнет с лихо закрученными усиками. На шее пестрый платок, из тех, что в Дурбане бомбейские торговцы продают, на боку огромная сабля, сапоги начищены до зеркального блеска, к ним еще и звонкие шпоры прицеплены.

Николай почувствовал, как что-то вроде бы дернулось в пробитом боку. На черта было сюда тащиться, да еще в чужой рубашке и пиджаке, кое-как натянутых поверх бинтов. Эх, поспешил встать на ноги. Ладно, продержусь.

— Алексей Разумовский, поручик лейб-квардии Гусарского его величества полка! — Гитарист тряхнул смоляным чубом, звонко прищелкнул каблуками. — Нахожусь в долгосрочном отпуске и путешествую по Африке для поправки здоровья!

В ответ сдержанно прозвучало:

— Николай Воронин, моряк.

В палатку с подносом в руках вошла Клавдия. Взглянула на Алексея, строго поджала губы.

— Мог бы помочь с кухни носить, сейчас в темноте чуть не упала. Шарф этот сними, ты в нем прямо как цыган на ярмарке.

Гусар виновато заморгал, послушно стянул с шеи яркий платок.

С души Николая как камень свалился, даже посочувствовал — вот, значит, под чьей командой ты находишься. Встретил внимательный взгляд Людмилы и улыбнулся только ей одной. Увидел ответную улыбку, и на сердце стало радостно и легко.

— А саблю эту зачем нацепил? — не унималась Клавдия.

— Блины со сковороды снимать?

— Да я ее в бою добыл! С генералом Христианом Деветом английскую конную бригаду с двумя батареями остановили и до темноты не давали реку форсировать. Вихрем на них налетели, с холма на холм скакали и палили без остановки, они и встали в растерянности. Думали, что против них вся армия буров выступила, а нас-то и было всего тридцать шесть человек!

— Ох, побойся ты Бога, Алексей! Ради праздника хоть не сочиняй! — вмешался Василий Тимофеевич.

— Это чистая правда, — пришел на помощь гусару Николай. — В штабе сам видел официальное донесение об этом бое. Действительно, этот дозор генерала Девета не дал англичанам совершить обход и таким образом сорвал им всю операцию. Можно на саблю взглянуть поближе?

Польщенный Алексей обнажил клинок, подышал на него и протер рукавом. Даже в неярком свете керосиновой лампы полированная поверхность полыхнула радужным блеском.

— Добрая сталь, а вот заточка никуда не годилась. Пришлось все делать самому.

Ногтем Николай попробовал остроту клинка, согласно кивнул. У самой рукоятки в переплетении золотого узора увидел герб с короной и имя Фиц-Оуэна. Вспомнился владелец пестрых носков, который по пятам ходил за ним по всему Кейптауну.

— А где прежний хозяин клинка?

— Не повезло ему. Я же сказал, что заточку самому пришлось делать.

— Господи, ну что за народ эти мужчины! — возмутилась Клава. — Одного, можно сказать, совсем недавно из двух половинок сшили, другой в гости на новогодний праздник пришел, а разговора у обоих кроме как о войне и нет.

— Не кипятись, Клавдия, — вмешался Василий Тимофеевич. — Такими уж природа сотворила мужиков, охотников и добытчиков, с густой кровью, толстыми костями и крупными мышцами. Надо же им куда-то свою энергию девать. Жаль только, что тысячелетия варварства выработали у многих из них пристрастие к войне. Уверен, что в наступающем столетии все изменится — цивилизация и наука достигли такого небывалого развития, что в будущем эта дикость — война — станет невозможной и просто исчезнет из практики человеческого общества.

— Доктор, как мне кажется, здесь войну ведут совсем не дикари, а чистокровные белые люди, — сказал Николай. Подобные рассужения о будущем вечном мире уже приходилось слышать, но спорить не было ни сил, ни желания.

— Ах, это здешнее безумие происходит на окраине цивилизованного мира. Но взгляните сами, в Европе великие нации установили такие тесные культурные контакты, что война между ними стала просто невозможной. Наконец, просто невыгодной экономически — ведь торговать прибыльнее, чем грабить. Именно это и подтверждают решения международной конференции в Гааге. Воистину, она сулит радужные перспективы всеобщего мира в двадцатом веке!

Алексей вложил клинок в ножны, стоял на своих кривоватых ногах профессионального наездника набычившись, как обиженный ребенок. Упрямо тряхнул головой:

— Конечно, хорошо бы всем разом замириться, да только сомнительно это. Как это в Древней Риме говорили? Учил я в гимназии латынь, да забыл. Си паси…

— Си вис пацем, пара беллум, — подсказал Василий Тимофеевич. — Хочешь мира, готовься к войне. Только, дорогой мой Николай, по законам диалектики эта мудрость римских цезарей давным-давно устарела. Она уже не соответствует современному материалистическому восприятию мира и…

— Ой, доктор, потом вы продолжите этот ученый спор! — взмолилась Людмила. — Лучше проверьте часы, а то Новый год пропустим.

— Вот уже и гости идут! — подхватила Клава.

В палатку входили медсестра Гертруда со своими земляками и двое врачей из Дании. Навстречу им поспешил Василий Тимофеевич, принялся рассаживать, сверять часы.

Ровно в полночь подняли бокалы, встретили Новый год. Алексей разливался соловьем, все дружно ему подпевали.

— Тебе, моряк, пора, режим и так уже нарушили. Собирайся, провожу до палатки, — напомнил Василий Тимофеевич.

Николай сидел рядом с Людмилой, прихлебывал апельсиновый сок, в который доктор капнул спирта, и просто забыл о всех событиях последних лет. Вот так бы и сидел, смотрел в милые глаза, слушал родную речь.

— Не беспокойтесь, доктор, я провожу. Вы гостями занимайтесь, — предложила Людмила.

Шли не спеша, взявшись за руки, путь выбрали не самый короткий. Вызвездило, и Млечный путь серебряной лентой лег поперек неба. Звезды вспыхивали среди листвы ближайших деревьев, и казалось, что это светятся глаза примостившихся на ветвях сказочных существ.

Черная тень резко сместилась вправо, хрустнула ветка. От неожиданности Людмила тихонько вскрикнула, прижалась к спутнику.

— Кто здесь? — спросил Николай.

— Это я, господин, — прозвучал голос санитара, который обычно убирался в палатке. — Индуна приказал охранять тебя. Тебя хотят убить, господин.

— Кто?

— Вчера я заколол бушмена с отравленными стрелами возле нашей палатки. За ним могут прийти и другие.

— Спасибо. Сейчас уходи.

— Слушаюсь, господин.

Вся романтика новогоднего вечера исчезла. Но Людмила оставалась рядом, запах ее волос кружил голову.

Крепко обнял теплые плечи, сказал:

— Не бойся, это наш санитар. Просто спросил, когда я завтра уезжаю.

— Я не боюсь.

Долго стояли тесно прижавшись друг к другу и целовались, забыв про все на свете.

На следующий день в путь собрались не скоро. Пока в санитарный фургон запрягли все пять пар волов и погрузили раненых, ушло много времени. Людмила с санитарной сумкой в руках, именно ей подошла очередь провожать фургон на станцию, разместилась на козлах рядом с возницей, подростком буром. Позади них на охапке травы устроился и Николай.

— Господин, — зашептал ему в самое ухо все тот же санитар. — Спроси этого молодого белого, какой дорогой он поедет на станцию? Пусть возьмет в обход, по руслу сухого ручья.

— Ладно, не беспокойся. С нами будет и провожатый.

Рядом с фургоном на чудесной гнедой кобыле гарцевалАлексей.

— Эх, жалко, что отпуск кончится! Клава, обещаю, через пару недель отпрошусь у генерала и опять приеду!

Наконец-то отправились в путь. Солнце стояло уже высоко. Волы медленно переставляли ноги, пыльная дорога тянулась нескончаемой лентой, и возница то и дело подбадривал их длинных кнутом. Резвая кобыла под Алексеем не хотела плестись вместе с ними, нетерпеливо перебирала ногами, гневно фыркала. Ее поминутно приходилось осаживать.

— Ах какая красавица! Настоящая английская кровная, на такой не стыдно и в Санкт-Петербурге показаться. Жаль только у нас в полку масть не та, ездим на серых конях. Бывало на императорском смотру по Марсовому полю проходили, так весь полк в момент преображался. По сигналу «галоп» на красные доломаны белые ментики накидывали. Эффект несравненный! Все зрители ахали, дамы цветы бросали!

Всадники стояли цепью поперек дороги. Всего девять. Спокойно ждали приближения фургона. Только увидев их, Николай вспомнил о совете санитара.

— Англичане, — негромко произнес возница.

— Точно так, — согласился Алексей. — Йомены. К ним всякую пьяную шваль по кабакам или придурков-патриотов на митингах набирают. Такой в седле сидит как собака на заборе, не знает, в какую руку саблю взять.

Парнишка тихонько потянул из-под козел карабин.

— Не смей, — произнесла Людмила. — На фургоне знак Красного Креста. Они не имеют права нас останавливать.

— Дай мне, прикрою одеялом, — Николай положил руку на приклад карабина. — Заряжен?

— Полная обойма.

— Говорю вам, прекратите. Скажем, что оружие взяли для защиты от диких зверей. Ты, Алексей, скачи домой, успеешь уйти. Все мы под защитой международной конвенции, никто не имеет права ее нарушить.

Побледневшая от волнения медсестра выпрямилась на сидении, двумя руками, словно икону, подняла перед собой сумку с красным крестом.

— Успокойтесь, родные, я не позволю вас тронуть.

Йомены стояли неподвижно. Уже можно было рассмотретьосунувшиеся небритые лица. Их усталые пропыленные кони вяло отмахивались от назойливых мух. Видно, не одни сутки мотались по тылам буров.

— Моряк, прикрывай, — тихо промолвил Алексей и тут же с диким казачьим посвистом рванул с места в карьер. Белым пламенем полыхнул на солнце его клинок. Такого йомены не ожидали, только один из них успел выстрелить навскидку и тут же свалился с раскроенным черепом. В начавшейся свалке заметались испуганные кони и растерявшиеся от неожиданности всадники только мешали друг другу. Лишь успевали отбивать удары гусара, который как бес вертелся меж ними.

Вот один конь шарахнулся прочь, вынося из боя обезумевшего от боли всадника. Стесанная сабельным ударом щека красной тряпкой повисла у него на груди.

Первым опомнился старший из йоменов, тот, у которого на рукаве топорщились какие-то нашивки. Подался в сторону, дергая из кобуры револьвер, закричал своим:

— Посторонитесь! Сейчас я его!..

Выстрелить он не успел. На таком расстоянии, хотя карабин и дрожал в ослабевших руках, Николай не промахнулся. Для верности всадил и вторую пулю.

Стрельба из фургона и смерть старшего смутили йоменов. А тут еще и Алексей изловчился, косым ударом развалил одного до самого седла. Вид окровавленного обрубка привел остальных в ужас. Они поскакали прочь, стреляя наугад, яростно нахлестывая коней. Алексей преследовал, палил вдогонку и гикал на казачий манер.

У фургона стало тихо, и тут после всего пережитого разрыдалась Людмила. Николай утешал ее как мог, но понимал, что не женское это дело наблюдать подобные сцены.

На дороге появился улыбающийся Алексей, вел в поводу двух коней.

— Вот успел поймать, остальные ушли, но не стал гнаться. Как бы еще кто на нас не наехал.

— Ты чего тут расселся! — напустился он на парнишку. — Слезай с козел, пробегись по кустам. Да не бойся, эти вояки уже не страшны. Вон там карабин подбери, а с тех снимай подсумки с патронами. Нам все пригодится.

Парнишка согласно кивнул, но указал на дальний холм.

— Кто-то скачет за нами. Смотрите, вон там птицы взлетели и пыль поднялась.

— Неси карабин, парень, — сказал один из раненых. — Я хотя и без ноги остался, но стрелять могу. С четырьмя-то стволами они нас дешево не возьмут.

Все изготовились к бою, но из-за гребня холма показался бурский патруль:

— Целы? Какой-то кафр нам сказал, что англичане здесь засаду устроили.

— Все в порядке! — весело откликнулся Алексей. — Мы тут с ними потолковали, они нам лошадок подарили.

— Вижу сам, — буркнул начальник патруля. Окинул взглядом место стычки. — Остальных англичан найдем по следам, далеко не уйдут. С вами оставлю двух стрелков. Благодарите Бога, что все обошлось!..

На станции грузились в вагон, Людмила хлопотала, размещая раненых.

— Какая смелая девица оказалась, — кивнул в ее сторону Алексей. — Головы не потеряла, даже защитить всех нас хотела. Ты, Николай, береги ее. Смотри, не потеряй, эти орловские барышни гордые, высоко себя ставят.

— Не потеряю. Договорились, что встретимся с ней в столице.

— В Претории или Санкт-Петербурге?

— И здесь, и там.