Заплакала Ирка уже на обратном пути, прижавшись к обочине напротив Пенягинского погоста. Ее затрясло от мелко и часто забившегося в ней испуга-озноба. Страх по-паучьи мохнатыми черными лапками обхватывал Иркино сердце, сжимая его до мучительной невозможности дышать.

– Господи, Господи... Богородица... – само собой зашепталось из Иркиных пересохших губ. – Прости меня и огради меня... и Сонечку мою... Я покаюсь, я все расскажу отцу Иллариону, только спаси и обереги, Богородица, миленькая, услышь...

Ирка только сейчас увидела и по-настоящему разглядела ясные лики Божией Матери, Иисуса и Николая-угодника на узкой пластинке-иконке, прикрепленной к приборной доске давно, по всеобщей и, скорее, безверной моде.

Богородица смотрела на Ирку понимающими добрыми глазами. Они по-маминому не осуждали и не корили. Они успокаивали, эти всевидящие глаза. Ирка потянулась к лику губами, и правой ладонью наткнулась на холодную твердость мобильного, лежащего на свободном сиденье. Богородица подсказывала Ирке, и та, схватив телефон, почти не глядя, на автомате, набрала Олега.

Примерно на пятый зазывный гудок трубка отозвалась любимым Олеговым баритоном:

– Слушаю вас. Попцов.

– Олег, Олег, – заторопилась, шмыгая носом, Ирка.

– Ты где? Говори.

– Возле Пенягиского кладбища. На Волоколамке. Еду в Москву. От мамы.

– Что-то серьезное?

– Да. Очень.

– Тогда так. Жми до нашего места на Патриарших. Буду там через сорок минут.

Ирка откинула мобильный, еще раз приложилась губами к иконке и закурила, жадно затягиваясь и не сразу выпуская дым.

Чудо, но ей стало легче. Хотя... нет... Ирка прислушалась к себе... Ей сделалось просто легко.