К вечеру на Москву лег снег. Недолгий. Пробник. Он сразу же ощутимо привнес в сложную замесь городских ароматов свою, принадлежащую только ему, снегу, ноту. Его быстро сметали с дорог колеса автомобилей, а с тротуаров – ноги идущих людей. И тем не менее он лег. Лоскутно мерцающий. Белый. Вкусный.

– Ничего такого не случилось. Просто ночью выпал первый снег, – рассматривая меню, задумчиво произнесла-напела Ярослава.

– Откуда это? – не поднимая глаз от своего меню в тяжелом кожаном паспарту, спросил Олег.

– Да с твоего какого-то безымянного диска. В твоей же машине.

– А-а... вспомнил. Это мне Лев Лещенко дал.

– Это не важно, – сказала Ярослава. – Простые слова, простым голосом, и вдруг ответная импрессия. Ничего такого не случилось, просто ночью выпал первый снег, – повторила она и без перехода сказала: – Я возьму моцареллу, помидоры бычье сердце, рыбу и все это под сассикай. Букет черной смородины с мятой, полагаю, смягчит остроту нашего разговора о Строговой... Ирине Михайловне? – достреляла рожок Ярослава. – Ты ведь ради нее затащил меня в это логово?

– Я буду говядину по-тоскански с белыми трюфелями. И водку. Не трогай ее, Славка. Не трогай.

– Вот так и сразу?

– Ты знаешь меня.

– А ты меня? – Ярослава откинулась в кресле.

Она знала, что смотрится хорошо. Она умела чувствовать это. Французы, молодцы, придумали о таких, как она, тонкого сложения женщинах определение «fausse maigre». Обманчивая худоба.

Сразу же после звонка Олега Ярослава, почти телепатически разгадав истинную суть разговора, все оставшееся до двадцати ноль-ноль время посвятила себе. Массаж, косметологический кабинет, тончайше исполненный макияж и, наконец, не совсем даже обычная укладка волос. Инна Терзийская, в график которой она врезалась как ледокол, разломав его пятикратно увеличенной оплатой, сотворила ей нечто подобное моделям Bottega Veneta, или а-ля «Тимошенко», плотно переплетенной косой, как светло-золотым кованным из волос обручем, охватив голову.

Оттенила она ее изящной, купленной все в том же бутике Bottega Veneta на Рублевке, двойкой: однобортный жакет-пиджачок на четыре пуговицы с накладными карманами и стоечкой-воротником к сексапильно расклешенной юбке до колен. Легко подобрала под нее темные колготки Woldorf, с поддерживающим эффектом от щиколотки до бедра. Такого же цвета туфли с оплеткой Vernie Sandal на высоком каблуке. И, наконец, сумка. Крокодиловой кожи.

– Что тебе надо, Петелина? – с какой-то усталостью в голосе вопросом на вопрос отозвался Олег.

Ярослава усмехнулась. Она как бы учуяла мат в этой партии.

– Жить.

– То есть?

– Не скромнеть в желаниях. Понимаешь? Стремиться исполнить их. И – защищать это исполненное. До конца. Ты знаешь, что такое любовь?

– Оп-па... я умею ее ощущать, чувствовать. Это не для слов.

– Конечно, конечно. Только для первой сигнальной системы.

– Мне этого предостаточно.

– А мне нет, дорогой. Мне этого мало. Любовь – это когда воображение торжествует над интеллектом. Так что ты и представить не сможешь своего отвлечения на Строгову.

– Угрожаешь? – улыбнулся Олег. Он в совершенстве владел вот такой вот безоружно-добрейшей улыбкой, всегда неожиданной и нелогичной, немного растерянной и неуместно доверительной, способной хоть на мгновение, но сбить с набранной высоты противника, опустить его, чтобы тот пропустил, не заметив, уже приготовленный удар.

– Я?.. Да ты что, мой милый? – Ярослава исполнила свою коронную полуулыбку. – Пусть будет все, как было. Богатей, спонсируй, благотвори, волочись, инвестируй. Но только со мной, – проговаривая эти слова, она уже знала, Олег сейчас наполнит бокал и рюмку и скажет что-то про мир на земле, встанет со своего кресла, подойдет к ней и демонстративно поцелует в губы. Она вопросительно посмотрела на него.

– Я объявляю войну. До полной твоей капитуляции. До конца. Думай!

Ярослава еще никогда не видела у Олега такого выражения глаз.

Обмораживающего и безжалостного.

При абсолютно добрейшей и обезоруживающей улыбке.

– Приятного аппетита. За твою «Белую вспышку».

Ярослава услышала, как прочитала, последние слова с маленькой буквы и без кавычек.