Как-то совсем незаметно в постоянную сутолоку, а порою и бестолочь текущих и текущих событий втиснулся вечер торжественной церемонии – вручение премии «Золотой ланцет» имени моего папы. Сама идея пришла в голову Этери. И она, со свойственной только ей очаровательной предприимчивостью, пробила, раскрутила и обеспечила так необходимый для подобного рода мероприятий пиар.

Залитый светом и всеобщим предвкушением чего-то необычного, зал Союза театральный деятелей на Страстном бульваре превратился сейчас в сплошное, и, наверное, смахивающее на «броуновское», движение и мелькание самых известных лиц. Лучшие пластические хирурги – цвет сегодняшних умельцев реставрации человеческого тела, – представители глянцевых и специальных журналов, руководители всевозможных профессиональных и общественных организаций сошлись здесь, чтобы узнать, кто же в этом году самый лучший среди действующих пластических хирургов, косметологов и молодых специалистов. Еще одна номинация – «признание» – предназначалась за вклад в развитие эстетической медицины в России. А еще один – специальный, спонсорский – диплом отдавался за мужество и самоотверженность при выполнении профессионального долга.

Цветы, улыбки, рукопожатия, поцелуи, смокинги, бриллианты, ароматы и, наконец, напряженная тишина перед тем, как я, ведущая, назову имя победителя...

Ну, конечно, мы приехали на «Ланцет» всей компанией. Машку привез Отари, продолжая разыгрывать романтические отношения, Таньку, дав слово, что просто исполняет роль кучера, Артур, а вот Ирку, нашего любимого «солдата Джейн», – вы бы видели ее в потрясающем вечернем платье – внимание! – Игорь Пасховер.

– Это еще что такое? – спросите вы.

Отвечаю – первый ее муж. Отец Сонечки. Худощавый, ухоженный, с красивыми, по-еврейски чуть грустными глазами и двухдневной, под темный каштан, щетиной на как бы удивленном продолговатом лице. Его принесло из Израиля, так сказать, сюрпризно. Шесть лет назад Ирка натолкнулась на него в своем доме в Красногорске, на первом этаже букинистического магазина, куда заглянула, чтобы потрепаться с подругой-продавщицей. Игорь, Ирка естественно еще и не думала, что будет об этом знать, держал перед собой какую-то с пожелтевшими страницами книгу. Посмотрел на нее, отрываясь от читаемого, и спросил:

– Простите, у вас дети есть?

Ирка немного смутилась:

– Да нет. Пока...

– Будут, – очень уверенно сказал Игорь. – У нас с вами будет девочка. И знаете, как мы ее назовем?

– Откуда?.. – рассмеялась Ирка. – Вы что? – Она покрутила у виска указательный палец.

– Я знаю, – сказал все так же уверенно Игорь. – София. Сонечка. И поэтому, пожалуйста, посмотрите сюда и прочитайте, я вас умоляю, этот абзац...

Ирка медленно прочитала какие-то странные для нее фразы: «...идивидуализация воспитания. Каждый сапожник, снимающий с ноги мерку, умеет лучше различать индивидуальности, чем современные педагоги в школе и дома, которые не могу прийти к живому сознанию этого нравственного долга. Ведь до сих пор воспитывают детей с половыми промежуточными формами (особенно среди женщин) в смысле возможного приближения к мужскому или женскому идеалу; совершают духовную ортопедию, пытку в истинном смысле слова...».

– Я устала, – сказал Ирка, захлопнув книгу. На ней было – Отто Вейнингер. «Пол и характер». Принципиальное исследование. 1909 г. Сфинкс.

– Мы сейчас отдохнем, – сказал Игорь. – Я ее покупаю. – Он отсчитал Иркиной подружке-продавцу какие-то очень большие по тем временам деньги. – Прошу вас, пойдемте. Тут рядом кафе. Все будет хорошо.

Все так и вышло. Они зарегистрировались через неделю. Ирка переехала к Игорю, известному в Москве стоматологу, в Большой Патриарший переулок, потом у них родилась Сонечка, а потом Игорь навсегда уехал в Израиль.

– Мне позвонила тетя Сима и сказала, что все наши уже здесь...

Ирка запомнила эти слова Игоря, но ехать с ним категорически отказалась. Они очень по-деловому, мирно расстались. И Ирка стала хозяйкой роскошной трехкомнатной квартиры, по нынешним временам, просто бесценной.

«Золотой ланцет» шел на ура. Да и я, честно говоря, была в ударе. Инночка Терзийская сделала всех нас ох, ох, ох! Поэтому мне было спокойно под всеми этими взглядами-приглядами, которые я постоянно ловила на себе. Куча фотографов беспрерывно мигала своими блицами, в зале становилось все оживленнее и доброжелательнее. В конце концов, тут была публика свободная, самодостаточная, не закомплексованная каким-либо дефицитом.

Когда все «ланцеты» ушли к своим обладателям и наступила пора фуршетов и танцев, я вышла в паре с Гришей Горбуновым, тридцатитрехлетним пластическим хирургом, только что получившим премию из моих рук в номинации «Открытие года».

Я знала про него очень много. Он простоял рядом с папой в операционной не один год, и это он рассказал мне историю про то, как однажды к папе на консультацию пришла женщина с огромным носом. Папа конечно же подумал, что речь пойдет о нем, а мадам попросила убрать у нее с лица какую-то совсем незначительную морщинку. Когда с морщинкой было покончено, папа, как бы невзначай, поинтересовался, что дама думает про свой нос, на что получил ответ, что нос у нее божественный.

Мы танцевали с Гришей с удовольствием. Мы знали друг друга. И между нами когда-то слоился такой платонический, очень стерильный роман, тогда же Гриша заявил мне:

– Когда тебе будет двадцать пять, то есть через семь лет, я на тебе женюсь.

Сейчас, пританцовывая, я спросила его не без ехидцы:

– Ну, когда ждать от тебя сватов?

Гриша, большеглазый, красивый, расхохотался:

– А ты все так и ждешь?

– Ага, – сказала я. – Сложила ручки на коленках и жду у окна.

Танго было агрессивно-тактичным. Такие мгновения хороши обалденным бездумием, возможностью притупления всего, до этого остро торчащего из души. Я люблю танцевать. Все – от вальса до престарелой ламбады. Мир кружился, расплескиваясь светом, ритм захватывал и подчинял. Не было ничего – времени, возраста, обязанностей и обязательств. Не было забот, долгов и тревог. Дыхание становилось все чаще и чаще. Сердце стучало все громче и громче.

Гриша, запаленный, сказал мне:

– Ты меня уплясала.

Я посмотрела на него с сожалением:

– Ты – слабак. И еще... стареешь.

По залу объявили, что всех, кто принимал непосредственное участие в церемонии награждения, просят собраться для финальной фотосессии. Собрались. Человек пятнадцать. В два ряда. Первый сел, второй, в котором я рядом с Этери, встал. Заперемелькивались фотовспышки. Репортеров оказалось в два раза больше. Пошли всякие веселые подначки и шутки. Было суетливо и весело. И вдруг, в этой безликой мешанине фотоаппаратуры, я увидела глаза Леши. И то выражение в них, что помимо моей воли запомнилось мне. Лешины глаза, открывая меня, восхищались мной. Это – факт. Моей не придуманной сейчас радостной возбужденностью, изящно сфантазированной и исполненной Инночкой укладкой волос, моей загорелой кожей и открытой шеей. Моим элегантнейшим вечерним платьем в пол от Bottega Veneta.

Леша смотрел на меня, а объектив его какой-то сложнейшей камеры будто сам по себе подмигивал то закрывающейся, то открывающейся диафрагмой.

«Как же так? – подумала я. – Если он „вернулся“ из Сибири и, так сказать, решил полностью легализовать себя, почему же он в первую очередь не сообщил об этом Машке».

– Улыбайтесь, господа, улыбайтесь!!! – кричали нам папарацци, и мы, послушные и довольные, улыбались.