– А про что наша жизнь?

Этот вопрос задали не мне, но в моем присутствии. Женщина, стоявшая впереди меня у прилавка, заваленного дисками и кассетами с фильмами, чересчур уж занудливо и капризно пытала продавщицу, пожилую и явно уставшую, о смысловом содержании «Глянца», за которым я, кстати, как раз и пришла.

– Вы мне скажите, про что это? – постукивала накладным ногтем по ярко нарисованным на обложке диска губам дотошная покупательница.

Продавщица, пытаясь сохранить спокойствие, улыбалась:

– Про жизнь.

– Про какую, какую жизнь? – стучал накладной ноготь. – В ней-то про что?

– А про что наша жизнь? Ваша, например? Берете или нет?

– У вас – нет, – фыркнула обладательница накладных ногтей и с вызовом, вскинув голову, застучала на высоковатых для нее шпильках к выходу.

Так про что наша жизнь? Я ненужно и тем не менее неотвязно гоняла в себе эту прилипшую к сознанию вопросительную фразу.

Мне не хотелось, но я все же собралась и пошла, через три часа после возвращения в Москву, на тусовку в салон Oz Garsia, к пригласившей меня Свете Вальер, хозяйке салона. К тому же центральной фигурой тусовки был пластический хирург из Парижа Бернард Айо. И все было как всегда: мельтешение лиц, дежурные комплименты, типа: ах, какой у вас загар! И где вы его купили? Целование рук и щек, перестрелка глазами и конечно же непременное – «один пишем, два в уме». Я с удовольствием встретилась с Бернаром и легко договорилась с ним обо участии в моем очередном «Дне красоты» на «Домашнем».

Затем он начал свой импровизированный мастер-класс по блефаропластике – пластике век. Бернар, симпатичный, улыбчивый, обратился ко всем и попросил какую-нибудь даму выйти к нему.

И вот надо же – нарочно не придумаешь! – на подиум к парижанину вышла – ну, догадались? – конечно же та, «очередная» Димина «невеста».

В черном из бархатистой ткани платье без рукавов, с высоким стоячим воротником, немного свободным в талии и зауженным под коленями подолом. Azzedine Alaia как бы рассек его пополам крупной, сочно блестящей застежкой-молнией, снабдив прорезанными на бедрах карманчиками.

Все это по привычке я отметила сразу, а вот на чем будто споткнулась и больно ушиблась – так это на ее часах, обхвативших ремешком тонкое запястье левой руки. Это был Chopard, точно такой же, как сейчас на моей руке.

Я сдернула его с себя уже на улице, выскочив из салона. Размахнувшись, я грохнула часы о стенку, подобрала и запустила остатки куда-то в темноту, в кусты, на которые бесшумно и безвестно садился снег.

Меня колотило. Я нервно выкурила сигарету, сидя в машине. И по мобильному заказала в знакомом турагенстве две путевки в Баден на третье января. Для себя и для мамы. А потом зарезервировала еще две, может, кто-то из моих девчонок тоже захочет сменить обстановку. Вот после всего этого я и поехала в «Zолотой», опаздывая как минимум на полчаса.

«Ну и черт с ним... – думала я. – Если надо, то подождет».

Леша приветливо-сдержанно встретил меня, галантно не выказав ничем чуть-чуть подкисшего от долгого ожидания настроения. Я быстро сделала заказ – ризотто с морепродуктами. Сицилийская кухня все еще недалеко отошла от меня.

– Что будем пить? – спросил Леша.

– Evian. Я за рулем. Хотя... если честно, хочется виски.

– Тогда Chivas Regal, – заказал он. – Вызовем пьяного водителя.

– Я в «Zолотом» впервые, – сказала я, что бы хоть чем-нибудь разрядить бессловесность первых минут общения.

– А я с вами тоже вот так в первый раз.

– Какое совпадение! – подыграла я.

– Мне не нравится это слово, – сказал Леша.

– Чем же?

– А сами покрутите его, прислушайтесь... Сов и падение. Я не люблю убитых птиц.

Он прочитал удивленную настороженность в моих глазах.

– Маша наверняка вам сказала, что я снайпер?

– Сказала, – кивнула я.

– Нет ничего печальнее безжизненного падения простреленной на лету птицы.

Мы посмотрели друг другу в глаза. Почему-то мне было легко это делать.

– А еще мне Маша сказала, что чего-то боится, – сказала я.

– Я знаю.

– Каким образом?

– Образом? – Леша скользнул ладонью по своей светлой голове. – Любая профессия заряжает своей энергией, и чем круче она, тем сильнее напряжение.

– А мне от вас не страшно, – сказала я, не успев задержать в себе эти слова.

Леша подпер свое светлое, приятное моим глазам лицо левой рукой. Ненадолго прикрыв длинными, с почти не заметной рыжинкой ресницами глаза.

– Знаете, я не хочу, – сказал он, – переходить с вами на «ты»...

– Почему?

– Потому что вы первая, с кем мне хотелось бы оставаться на «вы».

Леша сказал эту фразу с какой-то необыкновенной тональности интонацией. В ней звучала, звучала... я не могу подыскать в себе точного слова...

– В аристократических семьях, – как бы продолжая уже начатое, сказал Леша, – а я очень люблю аристократические хроники... «Буденброкки», «Сагу о Форсайтах». Пруста с его безуспешными поисками утраченного времени... Так вот, в аристократических семьях из поколения в поколение воспитывалось невероятное уважение к людям. Причем вне зависимости от образования или социального происхождения.

Я только сейчас поняла, что услышала в Лешиной интонации, – уважительность.

– Почему же этого нет сегодня? – спросила я, ощущая некоторую корявость заданного вопроса.

– Потому что наша с вами жизнь сегодня не про это... – Леша сделал глоток виски. – Жил в прошлом веке в Москве очень хороший поэт... Борис Абрамович Слуцкий. Фронтовик... – с акцентом на этом слове в Лешиной интонации уважительность как бы возросла, усилилась. – Он четырьмя строками всего, как патроны в обойму, вогнал всю суть нашей жизни. Хотите?

– Хочу.

– «Мелкие пожизненные хлопоты по добыче славы и деньжат к жизненному опыту не принадлежат».

Какое-то время мы помолчали. Ели. Виски согрело меня. И во мне будто растаяла какая-то холодная заноза от увиденного на руке «сериальной актриски». Рояль ненавязчиво выбирал беспечальный мягкий минор.

Я думала о тонкости грани между плохим и хорошим в человеческой жизни. Что-то схожее с обычным монтажом. Смена одного, еще не до конца перечувствованного, на другое.

– Что у вас будет с Машей? – спросила я, посмотрев в Лешины глаза. – Она же изрезала себя под вашу маму!

– Ничего, – сказал Леша, – моя мать... – он покачал головой, – я говорю вам об этом первой... понимаете? – Лешин взгляд набрал густоту. – Вам знакомо такое понятие – полиандрия?

– Не очень, – честно призналась я.

– По-русски, если очень брутально, простите, это блядство. Многомужие.

Я опустила глаза, предугадывая, что Леша расскажет дальше.

– Вы правильно предугадываете, – сказал он. – Мама гуляла. Отец подолгу отсутствовал. Мореман. Он утонул где-то возле Японии. Мать приводила к нам, мы жили в коммуналке, большая такая комната на Малой Бронной, гостей, прятала меня за ширмой и... Я боялся только одного, что отец узнает про это. Потом она подсела на иглу. Ее нашли мертвой возле Крылова на Патриарших...

– Маша не знала об этом. Она увидела вашу маму на фото и хотела...

– Угодить мне?

– Это – прямолинейно, – сказала я.

– Да уж, – согласился Леша. – Мы разойдемся красиво.

– Разве красота возможна при этом?

– Как понятие – нет. Как замена его этим словом, да.

– Маше будет больно, – вырвалось у меня.

– Это не смертельно, – сказал Леша, и я утонула в его глазах. – У каждого из нас две судьбы: та, которая привела вот к этому моменту, и та, которая могла бы привести нас к чему-то другому. Не так уж часто происходит схождение этих двух судеб.

– Что-то сейчас сошлось?

– Это – прямолинейно, – сказал, улыбнувшись, Леша.

– Да уж, – я улыбнулась в ответ. – И мы разойдемся...?

Леша не дал мне договорить:

– Мы не разойдемся. Нам не дадут этого сделать.

– Кто? – Я почувствовала холодок на своей спине.

Леша закурил, я – тоже. В темном стекле ресторанного окна хорошо просматривался Кутузовский с летящими по нему машинами и, как на проявленной пленке, Белый дом.

– Английский джентльмен, оказавшись на необитаемом острове, строит три дома. В одном он живет, в другой он ходит, а в третьем его ноги не будет никогда.

Я вопросительно посмотрела на Лешу.

– Вот в этом, третьем доме, и живут те, кто помешает... – он не договорил. – Маша сказала вам, кто я?

– Да! Я же вам об этом сказала.

– Запомните и никогда никому не говорите, пожалуйста, снайперы всегда мишень.

– Как страшно...

Леша улыбнулся:

– Умереть нестрашно. Страшно не родиться. Может потанцуем, а? Я попрошу тапера сыграть что-нибудь помедленнее...