Глава тридцать пятая

«Сегодня ужасно холодно, – пишет Джорджи. – Я в варежках!» – «А у нас жара».

Наконец‐то наступило лето. Я в одних шортах сижу в спортзале, жду, когда придет Соджорнер и у нас начнутся спарринги. Я развалился на скамейке перед раздевалками, пью воду, ем протеиновые батончики и переписываюсь с Джорджи.

«Тебе бы понравилось. Народ одет во все, что только можно вообразить. Во все цвета радуги. Пастельные, неоновые, кричащие». – «Ты обращаешь внимание на одежду? И знаешь, что такое пастельные цвета? НЙ тебя явно изменил». Я не говорю ей, что просто цитирую Лейлани. «Я тут видел, как ребята в коротких красных комбинезонах ехали по велодорожке на старинных роликах. У одной девчонки в волосах были бигуди».

Это я сам заметил. Все прохожие их заметили. У первого из них на плече висел винтажный бумбокс, откуда неслась музыка тех же лет, что и ролики. «Как круто. Однажды я увижу всю эту хрень собственными глазами. Чертенок все еще в отъезде?» – «Сегодня вернется». Я просматриваю фотографии, которые Роза прислала из танцевального лагеря, и отправляю Джорджи снимок, на котором Роза в костюме Бо Пип позирует рядом с Сеймон, одетой в балетную пачку. «Мило. Разве мы в десять лет делали селфи?» – «Ох уж эти современные дети». – «Значит, животные не пострадали?» – «Смешно. Насколько мне известно – нет. Как твой проект?»

Джорджи шьет бальное платье: это ее проект по текстильному делу. Пока она описывает мне платье и шлет фотографии последнего тканевого манекена, я обдумываю свой список.

1. Следить за Розой.

2. Мне нужно спарринговать.

3. Мне нужна девушка.

4. Я хочу домой.

1. Роза не сделала ничего жуткого с тех пор, как Сеймон едва не умерла и мы с Макбранайтами устроили общую встречу. Она перестала со мной разговаривать. Нет, вообще она со мной разговаривает. Она притворяется нормальной. Но она больше не вламывается ко мне в комнату. Не говорит мне, что хочет, чтобы кто‐нибудь умер. Не говорит вообще ничего такого, от чего волосы у меня на руках встают дыбом. Если в ближайшие десять лет Роза не попадет ни в какую историю, поверю ли я, что она изменилась?

Дэвид настроен более оптимистично, чем я. Но Дэвид говорит о ней разные вещи дома и на людях. Он простил меня за то, что я все рассказал Макбранайтам. Я не уверен, что простил его. Он снова и снова повторяет, что на кону наша семья. Что если Розе официально поставят диагноз, это разрушит ее жизнь и нашу семью. Он видит в ней тьму, но признается в этом только мне.

«В мире миллионы таких людей, как Роза, – говорит он, – и они все живут, никого не убивая. Роза умная. Она хочет жить нормальной жизнью. Смотри, как хорошо она себя теперь ведет».

Джеймс, психолог, не поставил Розе никакого диагноза. Розина дружба с Сеймон не кажется ему нездоровой. Он неправ. Но по крайней мере за ней следит профессионал. Рано или поздно она совершит ошибку, и он все поймет. Теперь, когда за Розой присматривают Дэвид и Джеймс, мне кажется, что она не только моя ответственность.

Сеймон снова разговаривает с Майей, но не так, как раньше. Майя по‐прежнему спит в комнате Лейлани. Роза и Сеймон очень близки, они придумали собственный язык жестов. Они показывают друг другу разные комбинации пальцев, постукивают ими по локтям, машут руками и до слез хохочут, когда кто‐нибудь спрашивает их про этот тайный язык.

Лейлани и Майя мне верят. Раньше у меня была только Джорджи. Я никогда не мог заставить себя рассказать ей, как мне страшно оттого, что Роза занимает почти каждый миг моей жизни. После того как у меня появилась возможность говорить о Розе с Лейлани, все изменилось. Я чувствую себя так, словно годами дышал одним легким, а теперь вдруг дышу обоими.

2. Я уже дрался на ринге. Я боксирую в тысячу раз лучше, чем до того, как впервые попал на спарринг. Родокам это не нравится. Но они меня не останавливают.

3. У меня есть девушка. Соджорнер для меня всё. Я вижу ее не так часто, как мне бы хотелось, то есть не каждую минуту. У нее две работы, бокс, она ведет занятия в воскресной школе. Если бы я не ходил в спортзал, мы бы виделись всего пару раз в неделю.

4. Я не хочу домой, в Сидней. Мне начинает казаться, что мой дом здесь.

Все дело в Соджорнер, Лейлани, Майе, даже в Олли и Джейми. Но Соджорнер – мое счастье. Она для меня больше чем всё. Она входит в спортзал – волосы убраны назад, на плече сумка, – и сердце едва не выскакивает у меня из груди. Я улыбаюсь, встаю, притягиваю ее к себе. Ее сумка валится на пол. Мы целуемся.

– Вы тут не одни! – бухтит Тупорылый, но мы не обращаем на него внимания.

Соджорнер снова целует меня и исчезает в раздевалке. Не переставая улыбаться, я пишу Джорджи: «Пора на спарринг. Твой проект выглядит просто замечательно».

По пути домой мы покупаем пиццу. Теперь это наш ритуал. Соджорнер платит. Она знает, что у моих родоков, как они это называют, «проблемы с наличностью» и что я не хочу слишком часто использовать дедулину кредитку, хотя он мне и разрешил. Не хочу давать ему лишний повод писать Дэвиду: «Я же тебя предупреждал». Дедуля большой любитель этого дела.

Обычно я провожаю Соджорнер до дому и иду к себе, но сегодня все иначе. Сегодня ее мамы на какой‐то церковной конференции в Чарльстоне, в Южной Каролине. До утра в их крошечной квартирке не будет никого, кроме нас с Соджорнер. Потом мне придется вернуться домой и впервые за две недели встретиться с Розой. Я хотел бы, чтобы мам Соджорнер не было неделю, а еще лучше месяц, чтобы я мог отложить встречу с Розой на подольше. Когда я с Соджорнер, я совершенно не думаю о Розе.

Я не думаю о Розе, когда мы, срывая друг с друга одежду, вваливаемся в комнату Соджорнер и, сплетясь, падаем на ее кровать.

Мы проспали. Я просыпаюсь и вижу на экране телефона миллион пропущенных звонков и срочных сообщений, а Соджорнер в это время жутко матерится единственным доступным ей способом, то есть беспрерывно бормочет то «о нет, только не это», то «ой-ой-ой-ой-ой». Она опаздывает на занятия по самообороне, которые будет вести все каникулы.

«Можешь с утра присмотреть за Розой и двойняшками? Их нужно отвезти на теннис». Сюзетта, няня Макбранайтов, больна. Лейлани занята своим сайтом. Макбранайты только вечером вернутся из Токио, а родоки весь день на встречах. Остаюсь только я, потому что у домашней прислуги Макбранайтов есть дела поважнее, чем присматривать за детьми.

Майя встречает меня у двери в дом.

– Они тоже идут на теннис.

На Майе белая футболка, шорты и шлепанцы. Надо полагать, кроссовки – в ее гигантской сумке, которая стоит возле входной двери.

– Роза не играет в теннис. – Насколько мне известно, она в жизни не держала в руках теннисную ракетку.

– И Сеймон тоже. Но теперь они будут ходить в мою теннисную школу, на занятия для начинающих.

Через неделю Майя едет в теннисный лагерь во Флориде. Все делают вид, что не замечают, что такое летнее расписание дает Майе возможность провести как можно больше времени вдали от Сеймон и Розы.

– Сеймон никогда не любила теннис. Она говорила, что теннис – глупое занятие. Но это неправда.

Я киваю, хотя у меня нет никакого мнения на этот счет. Если не считать бокса, я совершенно не разбираюсь в спорте.

– Это все Розины проделки, – говорит Майя. – Знаешь, что она сказала? «Богатые играют в теннис». Тогда Сеймон сказала: «Я богатая», а Роза сказала: «Я стану богатой».

Я искренне надеюсь, что этого никогда не произойдет.

– Она ужасна.

Мы садимся на диван подальше от входной двери.

– Где они?

Майя смотрит вверх, на галерею, где находятся комнаты девочек.

– Сколько у нас времени до твоего занятия? – Я откидываюсь на спинку дивана, смотрю вверх, на голубое небо, белые облака и невероятные очертания манхэттенских небоскребов. Мне не хочется читать бесконечные сообщения, которые я получил за утро. Я думаю о прошлой ночи, о Соджорнер.

– Час, – отвечает Майя. – Но я хочу сначала размяться. Если мы поедем по линии L, то доедем за двадцать минут. Я им сказала, что нам нужно будет уйти, как только ты придешь. Они знают, что ты уже здесь.

«Спускайтесь, мы готовы», – пишу я Розе.

– Я не хочу, чтобы они шли с нами, – говорит Майя. – Сеймон ненавидит теннис. Жаль, что они не остались в лагере на все лето.

Не могу с ней не согласиться.

– Мы из‐за них опоздаем.

– Время еще есть. – Не удивлюсь, если мы и правда опоздаем.

– Они все портят, – говорит Майя.

– Они ничего не сделают. Они знают, что, если мы из‐за них опоздаем или они что‐то натворят, я расскажу твоим родителям.

Майя кивает, но непохоже, что я ее убедил.

«Думаю о тебе», – пишу я Соджорнер. Как бы я хотел, чтобы она сейчас была здесь. Звенькает лифт. Из кабины выходят Сеймон и Роза в одинаковых нарядах: красные футболки, синие юбки, красно-синие кроссовки, красные и синие ленты в косичках. У них за спинами одинаковые красно-синие рюкзаки. Они как будто бы хотят сказать: «Теперь мы двойняшки».

– Привет, Че, – говорят они хором. – Привет, Майя. Майя не отвечает. Волосы у Сеймон почти такой же длины, как у Розы. Интересно, когда она начала их отращивать? Роза и Сеймон выглядят как рядовые члены какой‐то психопатической чирлидерской секты.

– Можно мы выберем, как туда пойдем? – спрашивает Сеймон. – Раз мы все будем заниматься Майиным любимым видом спорта, нам нужно хоть что‐то выбрать.

Логика этого предложения слишком похожа на Розину. Какая разница, как нам туда идти? Майя закатывает глаза точь‐в-точь как Лейлани:

– Мы сядем на линию L на Первой авеню. Пешком дойдем только до станции. Никто не пойдет на цыпочках, гусиным шагом или на четвереньках.

– Смешно, – говорит Сеймон.

Роза изумленно смотрит на меня:

– Мы хотели выбрать, какой дорогой туда идти.

Интересно, она когда‐нибудь научится слышать сарказм? Майя уже стоит у двери, на плече у нее теннисная сумка.

– Я могу взять твою сумку, если хочешь.

– Тренер говорит…

– Что, если ты будешь таскать на плече тяжелую сумку, у тебя укрепятся мышцы. Я это уже слышал. Но не уверен, что согласен с твоим тренером.

Майя показывает мне язык:

– Она классная. Настоящая нью-йоркская теннисистка.

– Давайте пройдем через парк по Девятой, – предлагает Роза.

– Хорошо.

В небе ярко светит солнце, и, хотя сегодня рабочий день, по улицам прогуливаются толпы людей, которым, похоже, некуда спешить. На деревьях полно воробьев. Соджорнер говорит, что здесь еще водятся ястребы, но я их пока не видел.

По пути Роза и Сеймон шныряют вокруг нас с Майей. Они все время меняются местами, взмахивают руками, подавая друг другу знаки на своем тайном языке.

– Хватит толкаться, – говорит Майя.

– Мы не толкаемся. Мы танцуем, – парирует Роза. – Учимся двигаться плавно.

– Мы скользим, – добавляет Сеймон, обращаясь не к Майе, а к Розе.

– Нет, вы меня толкаете. Че, скажи, чтобы они перестали.

– Потерпите до кортов, там будете скользить, сколько захотите.

Они снова меняются местами. Я вижу, что Сеймон поднимает четыре пальца, прижимает большой палец к основанию мизинца. Они с Розой хихикают, переминаясь с ноги на ногу, пока мы ждем у светофора.

«Просто ужас», пишу я Лейлани. «Бедная Майя. Роза и Сеймон совершенно несносны». Мы переходим через дорогу. Я решил, что проще будет присматривать за Майей, чем следить, чтобы Роза или Сеймон ничего не выкинули. Майя быстро идет вперед, держась рядом со мной. «Несносны?» – отвечает Лейлани. – «Ты что, сочиняешь старинную детскую книжку?» Майя шепчет что‐то вроде «ненавижу их». Я неуклюже глажу ее по плечу, словно напоминая, что я на ее стороне.

– Давайте заглянем на собачью площадку, – говорит Роза. – Я хочу посмотреть на собак.

Розе каким‐то чудом удается поддерживать жизнь своей компьютерной собаки. Оповещения о ее состоянии приходят мне и родокам по электронной почте. Наверняка Роза думает, что родоки теперь подарят ей настоящую собаку.

– Мы опоздаем, – говорит Майя. – У нас нет времени смотреть на собак.

– Прямо через парк, девочки.

– Да, Че, – звонким хором отвечают Сеймон и Роза и снова принимаются хихикать. Вот бы запретить им хихикать в моем присутствии.

Я понимаю, что не встречу сейчас Соджорнер – у нее занятия, – но все равно оглядываюсь. Здесь, в парке, я впервые увидел ее за пределами спортзала, здесь мы впервые по‐настоящему целовались.

Я точно знаю, что еще рано тосковать по тому времени, когда мы только начали встречаться. Я не стану уточнять у Лейлани или Джорджи и уж точно не буду обсуждать это с Джейсоном. Особенно после того, как в ответ на новость, что у меня появилась девушка, он написал: «Хоть перепихнулся наконец. Зашибись. Думал, у тебя хер отвалится за ненадобностью». Иногда я беспокоюсь, что он не шутит.

Майя перевешивает сумку с левого плеча на правое.

– Давай я хоть немного ее понесу? Я не скажу твоему тренеру.

– Все нормально, – говорит Майя. – Она не такая тяжелая, как кажется.

Сумка кажется ужасно тяжелой.

– Отдай ее мне, как только устанешь.

Красно-синие двойняшки снова хихикают.

– Давайте сыграем в шахматы, – говорит Сеймон.

Роза кивает. Они снова меняются местами. На этот раз я замечаю, как Сеймон врезается в Майю.

– Прекратите. Не толкайте Майю. Мы не будем нигде останавливаться. Мы не будем смотреть на собак, играть в шахматы и толкать Майю.

Мы уже на другой стороне парка, переходим через авеню А.

– Да, Че, – выпевают они и начинают подпрыгивать на ходу. При этом они что‐то поют себе под нос, что бесит меня еще сильнее.

«Можно я убью их обеих?» Лейлани отвечает буквально через секунду: «Вопрос, достойный Розы». – «И мне за него стыдно». Я спотыкаюсь и едва не роняю телефон.

– Нельзя на ходу писать сообщения, – говорит Роза.

– Это противозаконно, – добавляет ее менее жуткая двойняшка.

Я не понимаю, обо что споткнулся, но почти уверен, что это была нога одной из них. Я убираю телефон в карман. Нужно быть внимательным. Майя снова перевешивает сумку.

– Давай я понесу.

Она мотает головой. Пальцы, которыми она вцепилась в ремень сумки, побелели.

– Осталась пара кварталов.

Мы ждем на переходе, пока переключится светофор. Майя, стоя рядом со мной, перевешивает сумку с плеча на плечо. Я молчу. Подожду, когда она снова перевесит ее, и тогда заберу сумку. С другой стороны от меня Сеймон и Роза покачиваются с пятки на носок и обратно.

Мимо, громко гудя, едет гигантский грузовик. Его кузов украшает пестрая, красно-желто-зеленая реклама пива, о котором я в жизни не слышал. Солнце светит так ярко, как не светило еще ни разу с тех пор, как мы приехали. Вся шумная, забитая людьми улица сияет яркими красками, пятнами цвета. Не могу вспомнить, почему я думал, что Нью-Йорк уродлив. Любой город, в котором окажется Соджорнер, по определению прекрасен.

Краем глаза я замечаю, как что‐то рядом со мной движется по неправильной, ненормальной траектории. Теннисная сумка взмывает вверх, кружится, лямка тянет Майю за плечо, и она теряет равновесие. Я пытаюсь схватить ее, но она летит мимо меня прямо на дорогу. В нее врезается велосипедист. Ее голова ударяется об асфальт со звуком, от которого у меня внутри все обрывается.

– Майя!

Сеймон истерично вопит.

– Зачем ты ее толкнул? – орет Роза, у нее по лицу текут слезы. Она куда‐то тычет пальцем.

– Что за хрень? – говорит какой‐то мужчина. – Зачем ты это сделал? – Он достает телефон.

Я не понимаю, к кому он обращается. Роза и Сеймон стоят, вцепившись друг в друга. Майя не двигается. Но она дышит, у нее открыты глаза. Я падаю на колени рядом с ней, не зная, стоит ли взять ее за руку. Рядом с ее головой, на дороге, я вижу влажный ком жевательной резинки. Майино ожерелье с рубиновым сердечком сияет на солнце. Один зрачок у нее гораздо больше другого.

– С тобой все будет в порядке, – говорю я, надеясь, что это не ложь. И осторожно касаюсь ее руки.

– Больно, – говорит она. – Где Лей-Лей?

Я вытаскиваю телефон из кармана. 911, сейчас я сразу же вспоминаю нужные цифры. Это уже второй раз. У меня за спиной кричат люди, но все перекрывают рыдания Розы и Сеймон. Потом я слышу сирены. Громкие. До ужаса громкие. Диспетчер говорит, что скорая уже в пути. Я пишу Лейлани, что с Майей случилась беда.

– Я сообщил Лейлани, Майя. Она скоро будет здесь. Кто‐то кладет мне руку на плечо.

– Сэр?

Я оборачиваюсь. Это врачи скорой помощи. Я отхожу на тротуар. Они опускаются на колени рядом с Майей. Я рад, что ей помогут. Я хочу спросить, будет ли она в порядке, но они пока не могут этого знать.

– Че! – зовет Майя.

– Я здесь, рядом. – Не уверен, что она меня слышит.

– Почему ты ее толкнул? – снова орет Роза. Я вдруг понимаю, что она обращается ко мне.

 

Глава тридцать шестая

Полицейские оставляют меня ждать в маленькой комнате. Пока мы стояли на тротуаре и смотрели, как врачи скорой проверяют Майино состояние, я уже рассказал им обо всем, что видел. Я не знаю, что произошло. Я даже не подумал, что Майю кто‐то толкнул. Она потеряла равновесие. Я решил, что, возможно, она споткнулась или кто‐то пихнул ее тяжелую сумку, и Майя упала с тротуара. Полицейские не спрашивают, толкнул ли я Майю. Они записывают все, что я говорю.

Вместе со мной в комнатке сидит женщина-полицейский. Она почти ничего не говорит, только повторяет, что Дэвид уже едет. В комнате четыре стула и стол, на нем бумажный стаканчик с водой. Больше ничего нет. Я лезу за телефоном. Но в кармане его нет. В последний раз я видел его, когда сидел на дороге возле Майи и писал Лейлани. Где я его выронил, там? Или в полицейской машине? Я снова и снова пытаюсь его достать, но каждый раз, уже почти засунув руку в карман, вспоминаю, что его там нет.

Я хочу встать и походить, но комната очень маленькая. – Не надо этого делать, парень, – говорит женщина-полицейский.

Я уже открываю рот, чтобы спросить, чего не надо делать, но тут понимаю, что, хоть я и сижу, мои ноги сами по себе вытанцовывают шафл в духе Али.

– Я не умею сидеть смирно.

– Учись, парень.

Я концентрируюсь на том, чтобы удержать ноги в покое. Но теперь мне хочется постукивать пальцами по столу. В конце концов я принимаюсь сгибать и разгибать руки. Потом, через какое‐то время, в комнату входит Дэвид. Он притягивает меня к себе. Я чувствую, как глаза жжет от слез, но не плачу. Женщина-полицейский оставляет нас одних. Я падаю на стул. Дэвид садится рядом.

– Как Майя?

– Она в больнице, ее осматривают. Она в сознании. Надеюсь, там ничего серьезного.

Она выглядела так, словно все очень серьезно.

– Где Салли?

– В больнице. И Роза тоже. Джин и Лизи еще летят. Дэнни вызвал для тебя адвоката. Она скоро будет здесь. Она сказала, что тебя не должны были везти в полицию. Она все уладит.

Я не знаю, кто такой Дэнни. В комнату входят двое полицейских, мужчина и женщина. Я не уверен, что они говорят со мной, потому что они все время смотрят на Дэвида. Оба крепко жмут мне руку. Я не разбираю их имена. Мне кажется, что все это происходит не со мной. Мужчина-полицейский высокий, женщина-полицейский пониже. В какой‐то момент я решаю, что это те же, которые приходили к нам домой, когда Роза пропала. Но в тот раз женщина была выше мужчины. Я не могу сосредоточиться на том, что они говорят. Может, все это не имеет ко мне никакого отношения?

Ноги у меня движутся сами по себе, но я стараюсь при этом хотя бы не шуметь. Мне не приходилось так долго сидеть на месте с тех пор, как мы летели в этот город.

– Мой сын не будет отвечать на вопросы, пока не приедет наш адвокат.

– Не буду?

– Не будешь. – Дэвид говорит очень твердо.

Я отпиваю воду из стакана. На вкус она какая‐то маслянистая. Двое полицейских еще немного говорят с Дэвидом, а затем уходят. Я замечаю на полу покрытие, изображающее плитку. Не могу вспомнить, как оно называется, но в углу комнаты оно отошло от пола и задралось кверху, как старые обои. Наверное, настоящая плитка стоит слишком дорого.

В комнату входит адвокат, ее привел еще один полицейский. У нее коротко подстриженные серебряные волосы, но не крашеные, не как у золотоволосой продавщицы в «Спуле». Они все серебряные, они растут такими прямо у нее из головы. Она представляется мне, мы пожимаем друг другу руки. Полицейский говорит мне, что я могу идти домой, но не должен уезжать из города, потому что у них еще могут возникнуть вопросы.

Я спрашиваю про свой телефон. Полицейские говорят, что посмотрят в машине, в которой меня привезли. Больше всего на свете мне сейчас хочется пробежаться.

Мы не едем в больницу. Дэвид говорит, что так будет только хуже. Роза и Сеймон утверждают, что Майю толкнул я.

– Я ее не толкал.

– Я знаю. – Дэвид тянется ко мне из угла такси, сжимает мою руку.

Дома я сажусь за барную стойку. Напротив меня сидит адвокат. Дэвид уже несколько раз назвал ее имя, но я не могу его запомнить. Она не возражает, когда я встаю с места и принимаюсь ходить по кухне. Дэвид подает кофе. Я отпиваю глоток: на вкус как мыло. Я ставлю чашку на стойку и смотрю за окно, но перед глазами у меня по‐прежнему лежащая на дороге Майя. Адвокат что‐то говорит. Не могу разобрать ни слова.

Я возвращаюсь к стойке и сажусь. На столешнице муравей. В Нью-Йорке что, водятся муравьи? Будь мы в Сиднее, я бы не удивился. Дома повсюду шныряют маленькие черные муравьи. Я присматриваюсь. Это не муравей, а маленькая черная частичка непонятно чего. Кофе? Какао? Грязь? Не могу понять.

– Че?

– Да?

– Тебе нужно отвечать на вопросы Айлин.

Я киваю и снова встаю. Когда я сижу, я не могу успокоить свои ноги. Мой адвокат – Айлин – пьет кофе, словно это самое обычное в мире дело, задавать вопросы насчет одиннадцатилетней девочки, которую сбил велосипедист. Может, для нее это и правда обычное дело.

Айлин объясняет, что дело, вероятно, не дойдет до суда. Полицейские только начали просматривать записи с камер, но пока ничего не обнаружили. На том углу нет камер видеонаблюдения, а камеры, следящие за дорожным движением, направлены на дорогу, не на тротуар. Но полицейские еще не проверили системы наблюдения в окружающих магазинах.

Я узнаю нечто новое: в Нью-Йорке камеры есть не везде. Потом вспоминаю, что уже слышал об этом от Розы. Но ведь Роза выбирала, по какой улице мы пойдем к метро. Все это подстроила Роза. Она правда хотела, чтобы Майя так сильно пострадала? Она правда собиралась все свалить на меня? Адвокат говорит, что полицейские опросили пятерых свидетелей. Сеймон, Роза и один из прохожих, мужчина, говорят, что Майю толкнул я. Еще две женщины говорят, что ее толкнула одна из девочек. Обе они совершенно уверены, что это был не я. Одна из женщин говорит, что это была Сеймон. Другая не уверена в том, кто именно из девочек это сделал.

Майя не знает, что произошло. Она не знает, кто ее толкнул, но твердо уверена, что ее толкнули. Она разговаривает, но у нее сотрясение мозга, сломаны три ребра, два позвонка и левая нога в двух местах: ей нужна операция. Позвоночник в порядке. Она сможет ходить. Велосипедист тоже не знает, что произошло. У него сломана нога, ободраны локти, колени и все на свете, а велосипед не подлежит ремонту. Майе повезло, что он ехал на своем собственном легком спортивном велосипеде, а не на тяжелом городском, из проката. Но у него будут проблемы из‐за того, что он ехал не по велодорожке.

– Полиция может и не передать дело в суд, – говорит Айлин. – Никто не умер, вы все несовершеннолетние. Можешь рассказать, что произошло? – Она развернулась на стуле так, что смотрит теперь прямо на меня. – Во всех подробностях.

– Да не особенно. Я ничего не видел. Мы собирались переходить, а потом вдруг Майя оказалась на дороге. Я подумал, она споткнулась. – Я и правда так подумал? Не уверен, что думал о том, что случилось. Я думал о том, как ей помочь. – Я ее не толкал. Я даже не понял, что ее толкнули.

– Что ты говоришь? – спрашивает Дэвид.

Я стою в дальнем углу гостиной.

– Извините, – говорю я и подхожу ближе. – Я сказал, что я ее не толкал.

– Че, ты не мог бы сесть? – просит Дэвид.

Я снова сажусь за барную стойку. У меня дрожат ноги, и я никак не могу их унять.

– Как тебе кажется, кто толкнул Майю? – спрашивает Айлин.

– Роза.

Дэвид сжимает губы. Гнев улетучивается с его лица, прежде чем Айлин оборачивается и смотрит на него.

– Но Роза утверждает, что Майю толкнул ты.

– Она меня подставляет. Она постоянно так делает. Я говорю Айлин о Розе и задумываюсь, почему Роза обвиняет меня. Зачем ей это?

– Есть ли у тебя доказательства, что она на такое способна? – спрашивает Айлин.

Я рассказываю ей, что у меня на телефоне есть записи наших разговоров и что я веду дневник, где описываю ее поступки. Похоже, Айлин немного удивлена.

– Можешь мне все это передать?

Я поднимаюсь к себе, достаю ноутбук. Снимаю защиту с папок и копирую их на флешку, которую мне дала Айлин. Теперь у нее есть все. Дэвид не сказал ни слова. Айлин уходит. Дэвид обнимает меня.

– Все будет в порядке, – говорит он. – Айлин должна знать про Розу. Ты правильно поступил.

– Правда? – По нему не было похоже, что он так считает.

– Мне нужно сделать кучу звонков. Побудешь один? – Он исчезает в кабинете, прежде чем я успеваю ответить.

Я проверяю свой планшет. Вижу миллион сообщений. Я прямо с планшета звоню Лейлани. Она все еще в больнице.

– Прости.

– Ты не виноват.

Я в этом не уверен. Мне нужно было все время держаться между Майей и девочками. Нельзя было позволять им скакать вокруг. Я должен был догадаться, что они что‐то планируют. Неужели они и правда все это спланировали? Или Роза просто ждала подходящего момента?

– Как она?

– В порядке. Разговаривает. Мало что помнит. У нее сотрясение. Она вся в синяках. Кости переломаны. Левая нога в ужасном состоянии.

– Ей очень больно?

Не думаю, что Лейлани меня слышит. Она разговаривает как робот. Как будто бы она оказалась в зловещей долине и рассказывает о ком‐то незнакомом. Мне кажется, что я тоже стою там, в долине, рядом с ней.

– Она знает, кто она, кто сейчас президент и все такое. Она клянется, что это не ты. Она думает, что ее толкнули с другой стороны – что это была Роза. Но она не уверена.

– Можно мне ее повидать?

– Пускают только близких родственников. Но она про тебя спрашивала. И про свою теннисную сумку. – Лейлани издает какой‐то звук, и я понимаю, что она попыталась усмехнуться. – Ее ракетки разлетелись на куски. Она не в курсе, что Сеймон и Роза утверждают, что это ты ее толкнул. Она отказывается видеть Сеймон. – Голос у Лейлани вздрагивает, и она снова говорит как обычный человек: – Мне страшно, Че. Я боюсь, что ее толкнула Сеймон.

Я звоню Соджорнер. Она не отвечает. Мы не планировали сегодня встречаться. Она готовится к экзамену по оказанию первой помощи. Мне нужно ее увидеть. Но Айлин просила меня не выходить из дому, пока ситуация не прояснится. «Можем увидеться? Это важно», – пишу я. Тишина. Я пытаюсь читать сообщения, но понимаю, что у меня нет сил на них отвечать. Никто не знает, что произошло. Разве я могу сейчас шутить с Назимом, Джорджи и Джейсоном?

Когда возвращаются Салли и Роза, я сижу за барной стойкой и ем хлопья, потому что другой еды в доме нет. Дэвид все еще в кабинете. На Розе все тот же красно-синий наряд. Не знаю, почему я думал, что она переоденется. Она оказалась дома впервые после несчастного случая. Нет, не несчастного случая.

Салли держит Розу за руку. Лицо у Салли красное, в пятнах, как будто она много плакала. Я уверен, что Роза тоже плакала, но по ней этого не видно. Роза быстро оглядывает меня, отворачивается, взбегает вверх по лестнице и с грохотом захлопывает дверь в свою комнату.

– Какой длинный день, – говорит Салли. – Макбранайты уже в больнице.

Она обнимает меня, коротко, безо всякого чувства. Я даже не успеваю к ней прижаться.

– Пойду прилягу. У меня совершенно нет сил, – говорит она. – Попрошу Дэвида за ней приглядеть.

Я киваю, но она уже отвернулась. Я снова проверяю планшет. Вижу сообщение от Соджорнер: «Давай. Мне пора сделать перерыв». Я уже собираюсь предложить ей прийти к нам, но потом понимаю, что мне тоже нужно выйти на воздух. Пусть даже всего на несколько минут. Не важно, о чем просила Айлин. «Может, в парке? У собачьей площадки». – «Через 5 минут». – «Хорошо. Я без телефона». – «Увидимся».

Я оставляю на барной стойке записку, в которой обещаю вернуться через полчаса, беру куртку и тихо закрываю за собой дверь. Вряд ли они вообще заметят, что меня нет.

В парке гораздо тише, чем днем. Сейчас, наверное, уже начало одиннадцатого. По площадке туда-сюда бегают собаки, таская за собой своих усталых владельцев. Я прохожу мимо входа, переживая, что зря не договорился с Соджорнер точнее. Возвращаюсь обратно ко входу. Думаю, не пойти ли мне ей навстречу.

– Че!

На Соджорнер тренировочные штаны, футболка и толстовка. Я бегу к ней, обнимаю ее. Не хочу ее отпускать.

– Что случилось?

Я не знаю, с чего начать. Я целую ее. Целовать ее так приятно, что на миг я почти забываю о том, что произошло. Соджорнер отстраняется первая:

– В чем дело, Че?

– Несчастный случай. Майя в больнице.

Соджорнер отступает на шаг назад:

– Она поправится?

– Она в сознании. Переломала кучу костей. У нее сотрясение. Врачи говорят, что она поправится. Она не помнит, что случилось.

Я снова ее целую.

– Я там был. И Роза, и Сеймон.

– Какой кошмар.

Я киваю. Как рассказать ей самое ужасное?

– Мне нужно было тебя увидеть.

Она берет меня за руку и подводит к скамейке. Она знает, что это еще не все. Наверняка это написано у меня на лице.

– Я думал, это несчастный случай. Думал, она споткнулась или еще что‐то. У нее была тяжеленная сумка. Надо было ее забрать и нести самому.

– Так это не был несчастный случай? – Соджорнер явно сбита с толку.

– Они считают, что нет.

– Кто они?

– Полицейские. Я не знаю, что случилось. Мы стояли и ждали светофора, потом Майя оказалась на дороге. И в нее врезался велосипедист. Велосипедист! Этот придурок должен был ехать по велодорожке. Хотя, если бы она попала под машину, все было бы еще хуже. Она бы погибла. Я не видел, что случилось. Я не мог ничего сделать.

Соджорнер обнимает меня:

– Ты не виноват, Че.

– Я знаю. Но свидетели говорят совершенно разные вещи. Одна женщина говорит, что Майю толкнула Роза. Другая – что Сеймон.

– Нет, – Соджорнер в ужасе отшатывается от меня, – не может быть.

– Роза и Сеймон говорят, что это я толкнул Майю. Один из свидетелей это подтверждает. Но я ее не толкал.

– Конечно, не толкал. – Голос Соджорнер звучит очень уверенно. – Но почему твоя сестра так считает? И Сеймон?

– Помнишь, я как‐то сказал тебе, что Роза любит делать гадости? Она делает как раз такие гадости. Она не совсем нормальная.

Соджорнер изумленно смотрит на меня.

– Она всегда была такой. Всегда. Я пытаюсь ее остановить, но она всегда побеждает.

Я плачу. Соджорнер обнимает меня. Я чувствую, как ее кожа касается моей, и от этого ощущения мне становится легче. Не знаю, сколько времени мы сидим вот так, обнявшись.

– Майя умерла.

Я слышу слова, но не понимаю, что они значат. Я все еще держу в руках ключи. Дэвид распахивает дверь, втаскивает меня в квартиру.

– Что?

– Майя умерла. – Лицо Дэвида совершенно ничего не выражает. Он в шоке.

Я слышу, как Роза рыдает наверху. Наверное, ее утешает Салли. Интересно, где Роза научилась так рыдать.

– Умерла?

– От кровоизлияния в мозг.

Я вспоминаю все, что знаю о внутримозговых кровотечениях. Интересно, где началось кровотечение. Она упала на спину, сильно ударилась головой. Может, ствол мозга? Тогда все очень плохо.

Естественно, все очень плохо. Майя умерла. Какая разница, где именно началось кровотечение? Я мог ее спасти. Мог взять у нее сумку. Мог все время находиться между ней и Розой с Сеймон. Мог отказаться присматривать за моей сестрой и за Сеймон, оставить их с кем‐нибудь из работников Макбранайтов. Я мог задушить Розу прежде, чем она выросла и смогла кому‐то навредить. Я знаю, что это Роза ее толкнула. Роза – убийца, она всегда хотела стать убийцей.

Я ненавижу свою сестру.

 

Глава тридцать седьмая

Наутро я должен явиться для допроса в полицейский участок в сопровождении адвоката и одного из родителей. Розу и Сеймон тоже допросят, но дома. У каждой из них свой адвокат. Салли остается с Розой, Дэвид едет со мной. Нас с Дэвидом отводят в комнату, как две капли воды похожую на ту, где меня держали после несчастного случая. Или не-несчастного случая. Фальшивая плитка не отстает от пола в углу, и я понимаю, что это другая комната, к тому же в этой странно пахнет сыростью, а во вчерашней ничем таким не пахло.

Айлин вместе с нами в комнату не заходит.

– Ни с кем не говори, пока я не вернусь. У меня бумажная работа, – туманно поясняет она.

Я не спал почти всю ночь: думал о том, что говорили свидетели. Все они уверены, что Майю толкнули, но расходятся во мнении насчет того, кто именно это сделал. Я беру планшет и пишу Лейлани, что я думаю о ней. Я правда думаю о ней, переживаю за нее, но это все равно звучит фальшиво. Девочки меня запутали. Они нарочно старались меня запутать по дороге на станцию, когда все время менялись местами.

Я думаю. Тогда я не был в этом уверен, так как же могу быть уверен теперь? Но теперь я уверен. Они меня запутали. Я знаю, что они это сделали. Майя умерла. Не могу в это поверить. Но я еще не видел Лейлани. Когда увижу Лейлани, тогда пойму. Я снова жалею, что потерял телефон.

– Я ее не толкал, – говорю я Дэвиду. Я говорю это уже в третий раз? Или в четвертый? Почему я так плохо все помню?

– Да, – отвечает Дэвид. – Я знаю, что ты ее не толкал. Да, – продолжает он прежде, чем я успеваю сам это сказать, – я знаю, что Роза могла бы так поступить. Но я не знаю, правда ли она это сделала.

Я не могу толком понять, что он имеет в виду. Словно это одна из логических головоломок, которые так любит Роза. «Если А едет в поезде…»

– Ты думаешь, это сделала Сеймон?

– Я не знаю. Никто из нас не знает.

В кои‐то веки Дэвид выглядит слегка усталым. Белки глаз красноватые, под глазами синеватые тени. Входит Айлин. Она треплет меня по плечу; Дэвид и этого не сделал. Она снова просит рассказать мою версию произошедшего, что‐то пишет в маленьком черном блокноте, извиняется, что задает одни и те же вопросы. У меня горят глаза. Ноги беспрерывно дергаются, но я уверен, что мне нельзя встать и пройтись по этой крошечной комнате.

Дэвид проверяет телефон, отправляет сообщения, но я уверен, что он нас слушает.

– А эти твои записи?

Я жду, пока Айлин сформулирует вопрос.

– Твоя сестра не похожа на большинство десятилетних детей, так?

Я едва сдерживаю смех.

– Нет, не похожа. Сколько записей вы прослушали?

– Всего несколько.

Она явно не добралась до по‐настоящему жутких разговоров. У нее не было времени.

– Меня отпустят?

– Я над этим работаю, – отвечает адвокат.

Дэвид выходит из комнаты. Айлин снова треплет меня по плечу:

– С тобой все будет в порядке.

Я помню, как сказал Майе те же самые слова. Возвращается Дэвид, у него в руках бутылка воды и пакетик чипсов. Я не голоден. Я всегда голоден. В какой‐то момент я засыпаю, уронив голову на стол.

Когда я просыпаюсь, в комнате на месте Дэвида сидит Салли. Айлин нигде нет. Я вытираю слюни и пытаюсь сосредоточиться. Салли выглядит постаревшей. У нее на лице так много морщин. В светлых волосах так много седины. Раньше я ничего подобного не замечал. Она сидит склонив голову.

– Что происходит? – спрашиваю я. – Что сказала Роза?

– Она продолжает утверждать, что это сделал ты. – Салли не поднимает головы. – И Сеймон тоже.

– Но ведь ты им не веришь?

– Конечно, нет.

Мне было бы гораздо проще ей поверить, если бы она хоть раз посмотрела на меня. Салли рассматривает свои руки, крутит вокруг пальца обручальное кольцо.

– Я бы никогда не толкнул Майю. Мне нравилась Майя! Лейлани – моя лучшая подруга в Нью-Йорке. Зачем мне убивать ее сестру?

– Я не думаю, что это ты убил ее, Че. – Салли продолжает крутить кольцо.

Не похоже, что она мне верит.

– Тогда почему ты на меня не смотришь?

– Я устала, Че. Я совершенно опустошена.

– Это сделала Роза. Ты знаешь, какая она. У вас когда‐нибудь возникало желание отвести к специалистам меня? Вы всегда водили только Розу. И сейчас это тоже сделала Роза.

Салли смотрит на меня. У нее красные глаза, кожа под ними кажется обвисшей. Она протягивает руку, касается моей щеки.

– Да. Роза врет, а ты говоришь правду. Мы это знаем. Это наша семья. Я удерживаю всех нас вместе, а Дэвид у нас буйный.

– Мама? – Я совершенно не понимаю, что она говорит.

– Ты никогда в жизни не называл меня мамой.

Входит Айлин. Она говорит, что все мы – я, Роза и Сеймон – пройдем обследование у психиатра.

– Так всегда делают? – спрашиваю я.

Айлин качает головой.

– Еще они хотят провести тебе сканирование мозга. Этого точно обычно не делают. Об этом просит адвокат Макбранайтов. Они же покроют все расходы.

– Они хотят просканировать мне мозг? А Розе?

– И Розе тоже, – говорит Айлин. – И Сеймон.

– Зачем? – спрашиваю я. Может, до них наконец дошло то, что мы говорили им о Розе. Они хотят проверить, действительно ли она такая, какой ее считаем мы с Лейлани.

– Они не объяснили зачем. Ты не обязан соглашаться. Салли о чем‐то спрашивает у Айлин, но я не слышу, потому что пытаюсь не рассмеяться. Розе отсканируют мозг.

– Прекрасно, – говорю я. – Что за сканирование? МРТ?

Айлин смотрит в свой блокнот, переворачивает пару страниц.

– Да. Это будет МРТ. Ты можешь не делать этого, если не хочешь, – повторяет она. – Это крайне необычный запрос. Он может все усложнить.

– Я согласен на сканирование. – Я хочу увидеть, как различается морфология моего и Розиного мозга. Хочу увидеть, что именно делает Розу такой, какая она есть. – Все увидят, что Роза не нормальная.

– Не хочу тебя обнадеживать, – говорит Айлин. – Результаты подобных тестов часто бывают неубедительными и противоречивыми.

– Роза тоже согласилась, Че, – замечает Салли, глядя мне прямо в глаза. – Она не боится сканирования. Ты одержим, Че. А она тебя обожает.

– И при этом утверждает, что я толкнул Майю?

– Она пытается понять почему.

– Мне казалось, ты сказала, что веришь мне.

– Я тебе верю, – говорит Салли. – Ты очень убедителен. Ты всегда умел расположить к себе людей.

– Что? О чем ты говоришь?

Она подносит ладони к глазам. Я почти уверен, что она плачет.

– Ты слишком похож на Дэвида, – бормочет она.

– На Дэвида? – повторяю я.

Салли встает.

– Я люблю тебя, Че. – Она, утирая глаза, идет к двери.

Я не могу сказать ни слова. Она выходит из комнаты. Я смотрю ей вслед.

– Мне очень жаль, – говорит Айлин. Интересно, поняла ли она хоть что‐то из того, что сейчас было сказано. Интересно, понял ли хоть что‐то я сам.

Меня отпускают домой. Айлин напоминает, что полицейские хотят, чтобы мы не покидали город, и что в суд никто не подает. Мы уже слышали это несколько раз. Она даст нам знать, когда назначат дату сканирования и беседы с психиатром. Интересно, сколько времени все это займет и что будет с Розой, когда они поймут, какая она.

Салли идет домой вместе со мной. Точнее, рядом со мной. Солнце еще не село. Я не знаю, который час, и не хочу спрашивать, но наверняка уже поздно. Тени длинные, в ресторанах полно народу.

– Мне жаль, – говорит Салли.

Она не смотрит на меня. Она смотрит на заплеванный жвачкой тротуар. Я ничего не отвечаю. Когда мы вернемся домой, я напишу Соджорнер с планшета. Я никогда и никого не хотел видеть так сильно, как сейчас хочу увидеть ее.

– Ты заметил, как плохо пахнет этот город? – спрашивает Салли. – Куда хуже, чем Бангкок.

– Это вряд ли, – замечаю я. – Тут нет дуриана.

Она продолжает говорить, словно я не проронил ни слова:

– От жары асфальт плавится и воняет всем, что на него когда‐либо попадало, – мочой, блевотиной, протухшей едой.

Я не знаю, что сказать. Я чувствую только запах благовоний из секонд-хенда, мимо которого мы идем. Салли ускоряет шаг, но мне все равно кажется, что мы идем слишком медленно. Я хочу бежать.

– Ненавижу этот город, – говорит Салли.

Не уверен, что все это время она говорит со мной.

– Я не хотела сюда ехать. Это все Дэвид. Все решения всегда принимает Дэвид.

Если бы я знал об этом тогда, перед переездом, я бы сопротивлялся еще сильнее. Но теперь? Здесь Соджорнер. Теперь это не важно. Теперь я страшно боюсь, что нам придется уехать.

Мой телефон лежит на барной стойке, словно всегда там лежал. Его вернули полицейские? Или Роза? Разве это важно? Я просматриваю сообщения от Соджорнер. Есть сообщение, которое она отправила вчера вечером. На планшете я его не видел: «Будь сильным». Еще одно пришло утром: «Роза говорит, тебя арестовали. Мне очень жаль Майю. И тебя». Когда Роза успела поговорить с Соджорнер? Что еще она ей сказала? «Никого не арестовали. Мы можем увидеться?»

От Лейлани сообщений нет. «Мне жаль», – пишу я ей, чувствуя, как горят глаза и сжимается горло. Но я не готов плакать. Еще не готов. «Я по тебе скучаю», – пишу я Соджорнер. Убираю телефон в карман. Мне не хватало его веса.

– Ты голоден? – спрашивает Салли.

Раньше этот вопрос был бы излишним, но все изменилось. Я не чувствовал голода с тех пор, как Майя вылетела на дорогу и в нее врезался велосипедист. А теперь она мертва.

– Конечно.

Салли открывает кухонный шкаф, пристально смотрит внутрь, вытаскивает коробку макарон-спиралек и банку готового соуса арабьята. Дэвид будет в ужасе. Я наливаю в кастрюлю воду, ставлю на конфорку, солю.

– Спасибо, Че.

Никогда не слышал, чтобы Салли говорила так безжизненно. Наверное, это все горе. Ни один человек, который был бы мне дорог, еще ни разу не умирал. Не знаю, верю ли я вообще, что Майя мертва. Я хочу обнять Салли, но она на меня не смотрит. Я сажусь за барную стойку и смотрю, как она помешивает в кастрюльке соус для макарон. В желудке у меня разливается свинец.

Дэвид и Роза ужинают вместе с нами. Мы вчетвером сидим на высоких стульях за барной стойкой, почти как настоящая семья. Дэвид не пришел в ужас ни от того, что соус из банки, ни от отсутствия пармезана. Роза не разговаривает со мной, даже не смотрит на меня. Она возит макароны по своей миске, чтобы каждая спиралька была целиком покрыта соусом. Ни Салли, ни Дэвид не замечают, что она не ест. Я не верю, что она слишком огорчена, чтобы не есть.

Я кладу еду в рот и жую. Не чувствую никакого вкуса, а когда глотаю, едва не давлюсь. Кладу вилку на стол. Я не спрашиваю у Розы, что она сказала Соджорнер. Она все равно соврет. Родоки разговаривают друг с другом, словно нас вообще нет: они так часто делают, но сейчас беседа явно не клеится. Они ласково касаются друг друга, но их проявления любви кажутся механическими, ненастоящими.

Я проверяю телефон. «Я тоже по тебе скучаю, – пишет Соджорнер. – Сегодня или завтра я не могу. Но скоро мы увидимся. Маме сейчас очень плохо. Ты в порядке?» – «Вроде как. Жаль, что твоей маме хуже».

Лейлани не отвечает. Я и не ждал ответа. Не могу представить, каково ей сейчас.

– Как вы думаете, можно мне в спортзал?

– Не знаю, – отвечает Салли. Звучит как «мне все равно». – Возьми с собой телефон.

Я бегу всю дорогу до спортзала, тяжело топая по тротуару. Мое тело словно напрочь забыло, как нужно бегать, и решило как можно сильнее отдубасить асфальт. Когда я добегаю до спортзала, ноги у меня дрожат, а левую лодыжку сводит судорогой. Я все равно выкладываюсь по полной. В зале нет никого из знакомых, и меня это радует. Не знаю, смог бы я сейчас с кем‐то говорить. Я ни на миг не перестаю думать о Майе. Она мертва. Эта мысль без конца крутится у меня в голове. Майя мертва.

Вернувшись домой, я застаю Розу у себя в комнате. Ну еще бы. Правда, на этот раз она сидит за моим столом, не на кровати.

– Салли спит, – говорит она. – Дэвид в кабинете.

– Я думал, ты со мной не разговариваешь.

– Конечно, разговариваю. Ты же мой брат.

Я ложусь на кровать, закрываю глаза:

– Пожалуйста, уходи.

– Что ты делаешь, Че?

– Не обращаю на тебя внимания. А ты что делаешь? Я не позволю ей меня взбесить.

– Молюсь за тебя. Соджорнер думает, это тебе поможет.

– Зачем ты разговаривала с Соджорнер? – спрашиваю я, садясь на кровати.

– Я подумала, что она переживает. Поэтому я позвонила ей и рассказала, что произошло.

– Нет, ты ей позвонила и соврала. Меня не арестовали.

Роза пожимает плечами, словно говоря: «Еще арестуют».

– Она за тебя молится. Она просила передать, что будет молиться за тебя каждый день. Я сказала ей, что ты не веришь в Бога. Она ответила, что знает это, но все равно будет молиться. Я сказала ей, что я поверила в Бога. Что я почувствовала Его присутствие, когда была в церкви. «Его» с большой буквы Е. Нужно писать с большой буквы, и тогда люди поймут, что ты говоришь о Боге, а не просто о каком‐то мужчине. Хотя я не понимаю, почему Бог обязательно должен быть мужчиной. Соджорнер говорит, что в воскресенье я могу снова пойти с ней в церковь. Но только если Дэвид и Салли разрешат.

Я ничего не говорю. Зачем Розе знать, как мне тошно? Я и без того прилагаю немало усилий, чтобы по моему лицу не было видно, что я сейчас чувствую. Неужели Соджорнер верит, что я убийца? Я наклоняюсь вперед, растягиваю мышцы задней поверхности бедра. Они горят.

– Я не верю в Бога, – говорит мне Роза, словно я об этом не знал. – И не важно, кто Бог – мужчина, женщина или ни то ни другое, как Олли. И Джейми тоже не верит. Она мне призналась. Она сказала, что не то чтобы не верит, но она не уверена. Она не хочет, чтобы Соджорнер узнала. Она говорит, сложно жить в религиозной семье и не верить в Бога. Ты знал, что Джейми живет с Соджорнер и ее мамами? Так она может ходить в ту же школу, что и прежде. Раньше ее семья жила в этом районе, но потом дом продали и переделали в нем все квартиры, чтобы сдавать их задорого. Ее нынешний дом так далеко, что теперь на дорогу сюда у нее уходило бы почти два часа. У ее родителей почти нет денег.

Я все это знаю.

– Но это не страшно. У нас тоже нет денег. Спроси Дэвида. Он сейчас в кабинете, пытается добыть деньги из воздуха.

Она начинает меня бесить.

– Тебе нравится твоя адвокатша? Мне моя нравится. Она говорит, что со мной не случится ничего плохого, потому что я ничего не сделала, а если даже и сделала, я все равно слишком маленькая. Интересно, кто ей платит. Вряд ли Макбранайты.

– Зачем ты убила Майю? Зачем, Роза?

– Я ее не убивала. Это Сеймон. Но она не собиралась ее убивать. Это вышло случайно.

Я ей не верю.

– Сеймон хотела ее напугать. Она расстроена.

Расстроена?

– Последнее, чего я хотела, – это чтобы Майя умерла. Сеймон слишком сильно ее толкнула. Я говорила ей не делать этого. Сеймон хотела наказать Майю. Я все время говорю Сеймон, что можно наказывать людей, не применяя насилие. Насилие слишком очевидно.

Я в ужасе смотрю на Розу.

– Ты сам всегда так говоришь, Че. Тех, кто проявляет насилие, сажают в тюрьму. Если только они не занимаются боксом. Сеймон не хочет в тюрьму.

– У меня от тебя голова болит.

– Я по тебе скучаю, – продолжает она. – Мы почти не разговаривали с тех пор, как я вернулась из лагеря, а мне так много нужно тебе рассказать. Мы и до лагеря не разговаривали. Мне не хватает разговоров с тобой, Че. С Сеймон все по‐другому. Я не обо всем могу ей рассказать.

Я не скучаю по разговорам с ней. Я не хочу слышать все. Я снова ложусь, закрываю глаза. Может, она уйдет.

– Мне больше нравится, когда мы с тобой дружим. Мне больше нравится, когда ты не грустишь так сильно.

– Мне жаль, что ты страдаешь, – бормочу я. Мне плевать, слышит она меня или нет.

– Это ведь был сарказм? – спрашивает Роза. – Видишь? Я знаю, что такое сарказм.

 

Глава тридцать восьмая

Я не могу заснуть до половины восьмого утра, а в девять меня уже будит Дэвид. Он стучит в дверь и говорит, что мой адвокат уже здесь. Я быстро принимаю душ, одеваюсь, бегу вниз. Салли, Дэвид и Айлин сидят за барной стойкой и пьют кофе. Похоже, из них спал только Дэвид. Айлин в знак приветствия касается моего плеча.

– Ты поспал? – спрашивает она.

Я знаю, что выгляжу ужасно.

– Немного.

Я сажусь рядом с ней, беру чашку кофе, которую протягивает мне Дэвид. На стойке лежит маленький черный блокнот Айлин.

– Сканирование и беседа с психиатром сегодня в полдень, – говорит она. – У вас обоих.

– Так скоро?

Она кивает и сообщает нам название и адрес частной клиники.

– Макбранайтам удалось обо всем договориться.

– Деньги, деньги, – говорит Дэвид. – Эти машины, кстати, стоят миллионы!

– Еще есть новости? – спрашиваю я. – Полицейские ничего не говорят?

– Ничего нового. Они ведут расследование, – говорит Айлин. – Я прослушала все, что ты мне дал.

– Прослушала? Что именно? – интересуется Салли.

– Разговоры с Розой, которые Че записывал на телефон, – говорит Дэвид.

Салли явно хочет что‐то сказать, но Дэвид берет ее руку в свои.

– Разговоры странные, это правда, – замечает Айлин, – но ничто в них не доказывает, что Роза хотела навредить Майе.

– А что насчет разговора, в котором она говорит, что хочет навредить Майе? – спрашиваю я, стараясь вложить в свои слова как можно меньше сарказма.

– Разве Роза такое говорит? Она говорит, что хочет, чтобы Майя умерла. Мы все время от времени желаем кому‐нибудь смерти. Роза – ребенок. Дети гораздо чаще, чем взрослые, желают кому‐то смерти. Вчера я опоздала к ужину, и моя дочь сказала, что лучше бы я умерла. Из этих записей мне ясно одно: Розе нравится максимально усложнять тебе жизнь. Я не стану утверждать, что она типичная младшая сестра, потому что порой она говорит действительно ужасные вещи, но братья и сестры могут вести себя куда хуже. Ваши отношения легко представить как обычное соперничество брата и сестры.

– А что насчет моих записей?

– Честно говоря, Че, там много домыслов. К тому же, – она делает паузу, – кое‐что из того, что ты пишешь о себе самом, как бы это сказать, вызывает беспокойство. Если дело дойдет до суда, не думаю, что твои записи тебе помогут.

– О чем вы? Что именно из того, что я написал, вызывает беспокойство?

– Ты шпионил за своей сестрой, – вмешивается Салли, – вот что прежде всего вызывает беспокойство. Неужели ты этого не понимаешь?

– Я говорила не об этом, – замечает Айлин. – Например, ты пишешь о том, как учишься контролировать свои чувства, не поддаваться желанию причинять людям боль, о том, как бокс помогает тебе перенаправлять свой гнев. – Она открывает свой блокнот и читает: «Во мне кипит гнев. Мне до смерти хочется выпустить его, уничтожить все и всех. Особенно Розу. Как бы я хотел ее убить. Иногда я просто не могу удержать это в себе. Не знаю, кем бы я был, если бы не бокс».

– Что за хрень? Я этого не писал. Я даже никогда так не думал.

– Тогда почему это было в твоем дневнике? – Выражение лица у Айлин не меняется. Она выглядит так же профессионально, как и до того, как прочла вслух эти жуткие слова. Она меня не осуждает, она говорит, что мне поможет в суде, а что – нет.

У меня вертится на языке объяснение: все это написала Роза. Но разве я могу заявить об этом после того, что сейчас сказала Салли? Я знаю, это была Роза. Я вспоминаю фразу, которую нашел у себя в дневнике: «Подожги и смотри, как горит». Это написала Роза еще до того, как подслушала наш с Дэвидом разговор, – так она дала мне понять, что знает о дневнике. И это она приписала туда слова про гнев. Она все подожгла. Теперь она смотрит, как я горю. Господи.

Единственный, кто может меня поддержать, – это Дэвид, но он молчит. Он знает, какая Роза на самом деле. Почему он не говорит, что она могла добавить в мой дневник этот бред?

– Роза, – говорю я, потому что это правда. – Наверное, это написала Роза.

– Что, правда? – говорит Салли. – Теперь Роза еще и пишет в твоем дневнике?

И в этот миг я понимаю, что слышал эти слова, когда Дэвид сказал мне, что в нем бурлит гнев. Дэвид говорил, что ему приходится бежать от собственного гнева, сдерживать желание все уничтожить. Дэвид полон гнева. Он все это время знал про Розу, но никогда ничего не делал. Он настаивал на том, чтобы мы ничего не рассказывали Салли. Салли думает, что я такой же, как Дэвид. Дэвид в молодости был буйным. Насколько буйным?

В тесте на психопатию есть и поиск острых ощущений, и принятие рискованных решений. Дэвид харизматичен, он умеет расположить к себе людей. Салли сказала, что я умею расположить к себе людей. И это не был комплимент. Это Дэвид поджег меня и смотрит, как я горю. Вот что имела в виду Салли, когда говорила, что я похож на Дэвида. Вот чего она боится. Вовсе не того, что я такой же, как Роза. Дэвид – ее психопат. Точно так же, как Роза – мой психопат. Как я мог этого не понять?

«Не такой уж ты и умный, Че». Сколько раз Роза мне это говорила? Мой отец такой же, как Роза. Суперответственному гражданину Дэвиду плевать на людей, которым он якобы помогает, и он вовсе не пытается сделать мир лучше. Ему не плевать только на него самого. Мы – его прикрытие. Как и сказала Роза, у некоторых психопатов есть любящая семья: так они скрывают свое истинное лицо. Роза меня предупреждала. Она говорила, что Дэвид такой же, как она. Она столько всего рассказывала мне про Дэвида. Столько правды. А я не слушал. Я ей не верил.

– Че, ты в порядке? – спрашивает Айлин.

– Не Роза, – шепчу я.

– Че? – повторяет Айлин.

Дэвид не улыбается, ничем себя не выдает, но я вижу, что он понимает: я знаю. Он ждет, расскажу ли я Айлин. Салли рассматривает свои руки. На барную стойку падает слеза. Как Салли с ним живет? Она говорит, что спасла его. Я слушал рассказы о буйствах Дэвида, но ни разу не подумал, что он такой же, как Роза.

Салли знает. Она наблюдала за нами с Розой и с ужасом ждала, что мы окажемся такими же, как он. Но она с ним живет, она верит, что изменила его, она его любит. Но вот Дэвид не любит Салли. Она нужна ему, потому что без нее у него не будет всей этой долбаной хорошей жизни. Вот почему он держит ее при себе, заставляет верить в то, что он изменился и что Роза нормальная. Но как же я? Я знаю, какова Роза на самом деле, поэтому мне нужно исчезнуть. Он решил, что мной можно пожертвовать. Неужели он все это подстроил, договорился с Розой? Неужели они все это спланировали вместе с ней?

– О господи, – шепчу я.

Все, что я думал о своей семье, неправда. Надо было уехать домой. Тетушки много раз говорили, что я могу жить с ними. Надо было бросить Розу, дать ей жить своей жизнью. Надо было улететь домой, тусоваться с Джейсоном, с Джорджи, с Назимом. Розу не спасти. Ей остается лишь катиться по наклонной. Я закрываю глаза. И вспоминаю, как Роза и Дэвид улыбаются. Как я мог не замечать, что они так похожи?

– Че всегда завидовал Розе, – говорит Дэвид Айлин. – Ему хотелось быть единственным ребенком в семье. С тех самых пор как она родилась, он утверждает, что с ней что‐то не так.

– Это все бред, – говорю я. – Ты же знаешь, я обожал Розу. Я делал все, чтобы ее защитить.

Салли рыдает.

– Это ведь сделал ты? – Я пристально смотрю на Дэвида.

Он точно так же смотрит на меня.

– О чем ты? Теперь ты решил, что это я толкнул Майю? Меня там даже не было.

Он разводит руками, словно показывая Айлин, что я совершенно неисправим.

– Ты ведь понимаешь, Че? – Айлин делает вид, что мы с Дэвидом не сказали друг другу ничего особенного. – Эти записи ничего не доказывают.

– Я не толкал Майю. Я не писал этих слов про гнев. Я вообще не испытываю гнев.

Айлин треплет меня по руке.

– Сканирование покажет, что это был не я, а Роза!

– Увидим, – говорит Айлин. – Мне пора.

Она встает. Не могу даже представить себе, что она на самом деле думает. Наверняка у нее были клиенты куда хуже меня, из гораздо более странных семей. Дэвид и Салли прощаются с ней.

Я вдруг понимаю, что даже после того, как сканирование мозга покажет, что психопатка – Роза, а не я, мне все равно не выпутаться. Мой отец – монстр, научивший ее быть хорошей маленькой психопаткой. Естественно, он не собирался никому признаваться в том, что знает, какая она на самом деле. Он не мог допустить, что кто‐то поймет, какой на самом деле он. У меня больше нет семьи. Мне до смерти хочется увидеть Соджорнер.

– Нам нужно поговорить, – бросает Дэвид, проводив Айлин.

– О чем именно мы будем говорить? Теперь я знаю, кто ты такой на самом деле.

– И кто же я, Че?

– Гребаное чудовище.

Я иду к двери. Я чувствую, что Дэвид сейчас прожжет мне взглядом спину. Мне не страшно, хоть я и понимаю, что должен сейчас бояться.

– Это твой единственный шанс, Че, – говорит Дэвид. – Если ты сейчас уйдешь, я тебе ничего не скажу.

– Не забудь про скани… – кричит мне вслед Салли. Конца фразы я не слышу, потому что со всей силы хлопаю дверью и скатываюсь вниз по лестнице, едва сдерживая желание заорать.

Я пишу Соджорнер. «СКУЧАЮ по тебе». Я не иду в спортзал. Не могу. Мне больно, я зол, я едва вижу. Все, на что я сейчас способен, – изорвать в клочья боксерский мешок. Или, что еще вероятнее, разбить в мясо руки. Я бегу к Ист-Ривер. Мне хочется разогнаться, но кругом слишком много машин и людей. Мне плевать на жару, на липкий, грязный воздух, я должен вымотать себя, должен бежать как можно быстрее. Добравшись до реки, я сворачиваю к югу – я широко размахиваю руками и на каждом шагу приподнимаюсь на носки. Мне нужно бежать так, пока все, что я сейчас чувствую, не выветрится прочь из тела.

У меня неожиданно быстро сбивается дыхание, легкие и ноги начинают гореть. Я теряю ритм. Перед глазами плывут черные точки. Я останавливаюсь. Иначе я бы просто упал. Дорожка кружится. Я стою посередине, уперев ладони в бедра, и быстро моргаю, словно мне что‐то попало в глаз. Надо сесть. Только спустя довольно долгое время я снова начинаю видеть. Распрямляюсь, дохожу до скамейки, хватаюсь за ее спинку, чтобы повернуться и сесть.

Я вообще пил сегодня воду? Нет, только кофе. Все ясно, это обезвоживание. К тому же я не помню, когда в последний раз ел. Вот и разгадка. Сердце у меня колотится слишком быстро, голова кружится. В паре метров от скамейки я замечаю питьевой фонтанчик. Ковыляю к нему, жадно пью. Голова по‐прежнему кружится. Нужно поесть. Но я не голоден.

Проверяю телефон. Салли напоминает мне адрес клиники. Это на западе Нижнего Манхэттена. Я добираюсь туда с десятиминутным опозданием. С меня ручьем течет пот, голова кружится. В медицинском центре «Доусон» есть швейцар. Он проверяет мои документы и только потом впускает в здание. Оказавшись внутри, я прохожу через металлоискатель, за которым стоят мужчины с пистолетами. В другом углу помещения регистратор за стойкой снова проверяет мои документы и лишь затем говорит, на какой этаж мне нужно подняться. Интересно, во всех медицинских центрах Нью-Йорка такие порядки?

Выйдя из лифта, я попадаю в приемную, напоминающую вестибюль дорогой гостиницы. На кожаном диване сидят Айлин и какой‐то незнакомый мне мужчина. В окне у них за спинами виден Гудзон.

– Привет, Че, – говорит Айлин, вставая. – Это Эл Вандермеер. Один из адвокатов Макбранайтов.

Мы обмениваемся рукопожатием. Я рад, что родоков здесь нет. Совершенно не представляю, что сказать Дэвиду.

– Ты в порядке? – спрашивает Айлин.

Я отвечаю, что да, и сажусь. Глубоко дышу, считаю про себя до десяти. Интересно, адвокат Макбранайтов пришел убедиться в том, что на сканирование и на беседу с врачом придем именно мы с Розой, а не какие‐то подставные лица? Я вижу четыре двери, но стойки регистратора нигде нет. И стопки журналов тоже. Совсем не похоже на приемную в клинике. На стеклянном столике перед нами стоит графин с водой и стаканы. Я наливаю себе воды, выпиваю залпом.

– Роза уже проходит сканирование. Твоя мама с ней, – говорит мне Айлин. – Ты сначала побеседуешь с психиатром, а потом пойдешь на сканирование.

– Сеймон тоже здесь?

– Она все прошла раньше.

– Вы были здесь?

Я проверяю телефон. Еще одно сообщение от Джорджи: «Ты в порядке? Я читала про сестру Лейлани». Где она об этом читала? Тут я вспоминаю, что Лейлани – знаменитость. «Все херово. Подробности позже». Я отправляю сообщение, и тут же приходит ответ от Соджорнер: «Я тоже скучаю по тебе. Мама Ди в больнице. Новые обследования. Мама Эл на работе». – «Она в порядке?» – «Очень слаба. В последнее время ей все хуже. Тут тоска. Ненавижу сидеть и чего‐то ждать». – «Я понимаю. Жаль, что не могу составить тебе компанию».

Из-за одной из дверей выходит мужчина с планшетом. – Че Тейлор? Здравствуйте. Бумаги за вас уже заполнили, – говорит он. – Следуйте за мной, доктор Гупта вас ждет.

«Мне пора». Убираю телефон в карман. Я не готов, но иду следом за ним в кабинет врача. Врача-психиатра. С виду это обычный кабинет. Нет ни одной золотой вещи. Диван такой же, как в приемной. На полках много справочников, диагностических и статистических руководств. Доктор встает и пожимает мне руку, представляется, указывает мне на кресло у стола. Она в строгом костюме вроде того, что на Айлин, но у нее он коричневый, не серый. Она улыбается, говорит, что в нашей беседе нет правильных или неправильных ответов, предлагает мне не торопиться.

Воздух в кабинете дрожит. Не знаю, в чем тут дело, в том ли, что я не ел – день? два? три дня? сколько уже прошло с падения Майи? – или в том, что она задает вопросы из теста на психопатию, теста, о котором я так давно читал. У меня ощущение, будто я оказался в чьем‐то сне.

– Тебе нехорошо, Че? – спрашивает доктор Гупта.

Я отвечаю, что я в порядке. Я не в порядке. Но мне наверняка лучше, чем Лейлани. Каково ей сейчас? Как ей удается справляться? Мы не разговаривали с тех пор, как умерла Майя. Мне бы так хотелось что‐нибудь для нее сделать.

– Тебе сложно сидеть неподвижно?

Мои ноги все время движутся под креслом – это не совсем шафл в духе Али, скорее, слабые его отголоски. Я киваю. О чем это говорит? О расторможенности? О бесстрашии? Физическое беспокойство – не симптом психопатии. Дэвид может часами сидеть неподвижно, и Роза тоже. Доктор Гупта уже видела Розу?

Пока доктор Гупта спрашивает, были ли у меня проблемы и трудности в детстве, я переживаю насчет МРТ. Мне придется лежать неподвижно минут десять, не меньше. А то и больше. Что, если я не смогу? Что, если они не сумеют сделать нормальный снимок моего мозга?

Магнитно-резонансный томограф сияет белизной в ярком свете ламп. На мне хлопчатобумажная больничная рубашка, в комнате холодно. У меня довольно сильно кружится голова, так что я даже рад лечь на стол, который скоро заедет внутрь прибора. Мне объяснили, что томограф – это, грубо говоря, гигантская камера, что я окажусь внутри тоннеля, похожего на огромный шлем космонавта, что будет шумно, но не больно, так что бояться мне нечего. Я все это знаю. Я не боюсь. У меня нет клаустрофобии, и я не психопат. Роза наверняка тоже не боялась, потому что она психопатка.

Мне дают наушники, я их надеваю. Играет классическая музыка. Интересно, Роза тоже ее слушала? В зеркале у меня над головой отражается вся комната, и я вижу лаборанта, стоящего у томографа. Ни Салли, ни Дэвида рядом нет. Я сказал, что мне будет лучше без них. Это неправда. Я хочу, чтобы Салли была здесь. Хочу, чтобы мама меня обняла.

Стол заезжает в томограф, и я слышу жужжание, словно вокруг меня летает пчелиный рой. Потом раздается несколько громких ударов. Музыка почти их не заглушает. Мне сказали, что сканирование займет полчаса. Я не уверен, что смогу лежать так долго. Правая нога дергается. Шея затекла. Мне хочется повернуть голову. Я закрываю глаза и дышу, как учила Натали: целиком наполняю легкие воздухом, медленно выдыхаю его, чувствуя все свои мышцы и расслабляя их. Я начинаю с червеобразных мышц стопы, а потом стол выезжает из томографа, и я сажусь, моргая от яркого света ламп. Я умудрился заснуть в томографе.

 

Глава тридцать девятая

Меня ждет Айлин. Второй адвокат ушел, ни родоков, ни Розы тоже нигде не видно.

– Твои родители повезли Розу домой, – говорит Айлин. – Результаты сканирования будут готовы очень скоро. К четырем часам мы будем знать про мозг твоей сестры всё. Надо будет вернуться сюда, чтобы нам рассказали о результатах.

Я киваю, и от этого у меня снова кружится голова.

– Ты в порядке?

– Я ничего не ел. Наверное, сахар низкий.

– Давай я угощу тебя ланчем, – говорит Айлин.

Мы идем в дайнер за углом. От наполняющего все помещение запаха жареного мяса я должен был бы почувствовать голод. Но я ничего не чувствую. Я заказываю чизбургер и картошку. Айлин просит бургер с грибами и беконом. Пока мы ждем, я пью воду.

– Вам платят Макбранайты? – спрашиваю я, потому что знаю: мои родители ей точно не платят.

Она кивает.

– Разве это не конфликт интересов или еще что‐то в этом духе?

– Мой клиент ты, не Макбранайты. Они платят, но я перед ними не отчитываюсь. И не буду. Но я пойму, если тебе это покажется неправильным и ты захочешь нанять другого адвоката.

– Нет, все нормально. Я просто спросил.

– Ты ходишь к психологу, Че? Я знаю, что Сеймон и твоя сестра ходят. А ты?

Я качаю головой:

– Мне это не нужно.

– Это было травматическое переживание. Оно останется с тобой на долгое время. Поверь мне. Тебе станет легче, если ты обратишься за помощью прямо сейчас. Я уже сказала об этом твоим родителям.

Я киваю и принимаюсь размышлять, какое травматическое переживание перенесла сама Айлин. Она смотрит на часы. Я вытаскиваю телефон. Почти три часа. Приносят бургеры. Айлин сразу же принимается за еду. Из моего чизбургера течет кровь, она просачивается через булочку и капает на тарелку. Когда Майя вылетела на дорогу, крови не было, но я все равно не могу есть.

– Ты не голоден?

– Должен быть голоден.

Я беру бургер и откусываю кусок, надеясь, что от его вкуса у меня проснется аппетит. Я понимаю, что во рту у меня мясо и хлеб, но словно пережевываю картон. Я кладу бургер на тарелку и сосредоточенно жую, затем глотаю. Айлин уже съела половину. Я заставляю себя откусить еще кусок. На вкус он не лучше первого, но у меня хотя бы больше не кружится голова. Айлин доедает последний кусочек, когда раздается звонок.

– Я должна ответить.

Она выходит на улицу. Я снова пишу Лейлани: «Я бы очень хотел хоть что‐то сделать. Прости меня». За то, что Майя умерла, за то, что не защитил ее от Розы, за то, что не предупредил их сразу, за все на свете. «Я по тебе скучаю». Это правда. Я скучаю по Лейлани почти так же сильно, как по Соджорнер.

– Это из медицинского центра, – говорит Айлин, усаживаясь обратно за стол. – Доктор Гупта готова обсудить с тобой результаты твоего обследования.

Мы с Айлин возвращаемся в медицинский центр «Доусон». Нас ведут в зал для совещаний. Там уже ждет доктор Гупта. А еще там сидят Джин, Лизимайя, Сеймон, Салли, Роза, адвокат Макбранайтов и какая‐то женщина в костюме, наверное, Розин адвокат.

– Почему здесь все? – спрашиваю я. – Где Дэвид?

– Он скоро будет, – говорит Салли.

– Мы подумали, что для всех будет лучше, если мы вместе посмотрим на результаты, – объясняет Джин.

– Я на это не соглашалась, – замечает Айлин. – Как насчет врачебной тайны?

– Я дала согласие, – тихо говорит Салли. – Как их мать. Дэвид тоже согласен.

– Ты не обязан соглашаться, Че. Можешь сохранить все в тайне.

Я хочу взглянуть на Розины снимки.

– Все в порядке, – говорю я.

У Сеймон, конечно же, нормальный снимок. Может, она и попала под Розино влияние, но морфологию ее мозга это не изменило. Доктор Гупта указывает на активность в орбитофронтальной коре. Доктор Гупта нажимает клавишу на компьютере, и рядом со снимком Сеймон на электронной доске появляется следующий снимок. Я выдыхаю. Розин мозг выглядит именно так, как я предполагал.

Пока доктор Гупта объясняет всем, что именно они видят, я пристально смотрю на Розину черноту. В орбитофронтальной коре, в миндалевидных телах почти нет активности. Это типичный снимок человека с антисоциальным расстройством личности. В той части мозга, которая отвечает за эмпатию, любовь, совесть, не горит ни один огонек.

– А вот снимок Розы, – говорит доктор Гупта, нажимая на клавишу. На экране появляется третий снимок. – Здесь наблюдается еще меньше активности в миндалевидных телах.

– Но чей… – Я ничего не понимаю.

Снимок посередине мой. Должен быть моим. Он больше, чем снимок мозга Розы или Сеймон.

– Я не понимаю, – говорю я. – Тут какая‐то ошибка. Доктор Гупта качает головой:

– Нет никакой ошибки, Че. Но эти снимки не означают, что у тебя или у твоей сестры антисоциальное расстройство личности.

– Именно что означают, разве нет?! – орет Джин.

Все сидящие за столом наперебой принимаются задавать вопросы. Адвокаты вскакивают, пытаются всех успокоить. Доктор Гупта терпеливо рассказывает о том, что именно делает нас такими, какие мы есть, – я все это давно знаю. Она говорит, что нашу личность определяет не только морфология мозга. Мне так странно слышать, как кто‐то произносит вслух эти слова, что я отключаюсь.

Я смотрю на черноту в моем мозгу. Доктор Гупта рассказывает о результатах наших тестов. Роза набрала гораздо больше баллов, чем мы с Сеймон. Я не чувствую, что с меня сняты все подозрения. В моем мозгу тоже полно черноты. Я не тот, кем себя считал. Я почти готов смеяться. Но это не смешно. Я не чудовище.

Может, я себя обманываю? Может, на самом деле я не чувствую того, что якобы чувствую? Я способен на эмпатию? Как может человек, у которого в мозгу так много черноты, испытывать то, что испытываю я?

– Вы уверены, что с моим снимком нет никакой ошибки?

– Ты – это не твой мозг, – говорит доктор Гупта.

Я внимательно смотрю на нее. Я знаю, что это не так.

– Ты – это не только твой мозг, – поправляет она.

Джин и Лизимайя все еще спорят с адвокатами. Салли не сказала ни слова. Чернота в моем мозге никуда не девается, как пристально я ни смотрю. Роза берет меня за руку. Я был так заворожен собственным снимком, что не посмотрел, как она приняла свой диагноз.

– Ты точно такой же, как я, – говорит она.

Макбранайты хотят, чтобы мы подписали составленный их адвокатами документ, гарантирующий, что мы никогда больше не приблизимся к ним или к их детям. В обмен они купят нам билеты обратно в Сидней. Роза заявляет, что ничего не подпишет. Сеймон – ее лучшая подруга. Сеймон не говорит ни слова. Айлин просит, чтобы нам дали время все обдумать. Я иду в спортзал, потому что больше не могу все это выносить. Я выкладываюсь по полной, но во мне мало энергии. Я пишу Соджорнер, спрашиваю, как там ее мама. Мне бы так хотелось увидеть Соджорнер, пусть даже всего на миг. Я не могу не думать про свой мозг.

На спарринги приходит Джейми. Она мне кивает, но не подходит поговорить. Я иду к ней.

– Привет, – говорю я. – Как Соджорнер? Есть новости насчет ее мамы? Я знаю, что они сегодня были в больнице.

– Я в порядке. Спасибо, что спросил.

– Прости. Я… я по ней скучаю. Все так… – Я не знаю, что сказать дальше.

– …херово? – заканчивает за меня Джейми. – То, что случилось, совсем херово. Мы все в ужасе. Вероника убита горем. Лейлани не в себе. Она пришла к Веронике как ни в чем не бывало, а потом сказала, что никогда больше не хочет ее видеть. Она не разговаривает с Олли. Ее младшая сестра погибла, вероятно, ее убили. – Джейми делает паузу, явно вспомнив, что я один из тех, кто, возможно, ее убил. – Что произошло, Че?

– Я не знаю, – говорю я.

Джейми бросает на меня резкий взгляд, в нем читается недоверие. Я вздрагиваю всем телом.

– Майя, – начинаю я, но тут мне приходится замолчать. Мне больно произносить ее имя. – Майя шла рядом со мной. Она несла свою теннисную сумку. Сумка была большущая, тяжелая. Я предложил помочь, понести сумку, но она отказалась. Мы стояли у светофора, ждали, когда можно будет перейти дорогу, и тут она… она полетела. Я решил, что кто‐то задел ее сумку, но они говорят…

– Ты ее не толкал, – говорит Джейми. Это утверждение, не вопрос. У меня словно гора валится с плеч. – Лейлани думает, что твоя сестра – психопатка. Это хрень какая‐то. Вся эта история – полная хрень.

Я киваю. Я не говорю ей, что Роза и правда психопатка. Не говорю, что мой отец тоже психопат. И что я… Я не говорю ей про сканирование мозга.

У меня спарринг с новым парнем. Он не так хорош, как ему кажется. Я решаю показать ему, насколько он не хорош. Дайдо не нужно кричать на меня, чтобы я начал бить соперника. Я обрушиваю на него целый шквал ударов. Быстрых и сильных, но не идеально точных. Я хочу его убить. Дайдо что‐то кричит, но я не слышу. Я загнал парня в угол и бью его то по почкам, то по голове. Его блоки и отбивы никуда не годятся. Я бью изо всех сил. Ощущения просто потрясающие.

– Сбавь обороты, Че. – Дайдо хватает меня за плечи, встает между нами. – Ты меня слышишь? Это не бой за чемпионский титул. Не бей так сильно.

Я начинаю разворачиваться и одновременно готовлюсь провести правый. Но вовремя прихожу в себя. Ого. Я чуть не врезал Дайдо. Это все чернота у меня в мозгу? Я что, превращаюсь в Дэвида?

– Черт, – говорю я и отступаю, быстро моргая. – Извините. Извините.

– Ты в порядке, Нейт? – спрашивает она у парня, которого я сейчас избивал.

Тот отвечает, что с ним все нормально. Дайдо снимает с него шлем, осматривает лицо.

– У тебя кровь из носа. Иди умойся и приложи лед. Я зайду к тебе через пять минут.

Парень кивает. Дайдо поворачивается ко мне.

– Тебе и правда стоит извиниться, – говорит она, схватив меня руками за голову и глядя мне прямо в глаза. Я никогда ее такой не видел. – Не приноси свой гнев на этот ринг. Не приноси свой гнев в этот зал. Ты меня слышишь, Че? Ты приходишь на спарринг, а не для того, чтобы кого‐то убить.

Я киваю, тяжело дыша. Она права. Я был зол. Я потерял контроль.

– Я понял. Мне правда жаль, Дайдо. Очень жаль.

Она отпускает меня и делает шаг назад, качая головой. Мне становится страшно, что я такой же, как Дэвид. Но я не Дэвид. Я не ударил Дайдо. Я наклоняю голову влево, потом вправо. Дайдо – не Дэвид. Тот парень – не Дэвид. Они мне не враги.

– Ты в порядке?

Я киваю.

– Иди извинись перед Нейтом. Ты вышел за рамки.

Я киваю.

– Еще раз выкинешь что‐нибудь подобное, и я больше не пущу тебя в этот зал. Слышишь, Че?

– Да, Дайдо. Извините.

Джейми все видела. Интересно, она расскажет Соджорнер? Я снимаю перчатки. Костяшки у меня красные и начинают лиловеть. Я сажусь на мат и смотрю другие спарринги, убеждая себя в том, что я не Дэвид. Если бы я был как Дэвид, я бы каждый день был готов кого‐нибудь избить. Но со мной такое не случалось ни разу за семнадцать лет. У меня жужжит телефон. Это Айлин. Нашли видео. Майю толкнула Сеймон.

Я выхожу из душа. На скамейке рядом с раздевалкой сидит Лейлани и набирает на телефоне сообщение. Наверное, она узнала у Джейми, где я. На ней ярко-синий костюм с красным кантом и шляпа в тон. Она сильно накрашена и выглядит просто потрясающе. Обычно она не красится так сильно. Только благодаря ей я теперь обращаю внимание на одежду и знаю, что такое кант.

– Привет, Лейлани.

Она поднимает глаза и смотрит на меня. Макияж не скрывает ее печаль. Мне хочется так много ей сказать, так много объяснить, рассказать про Дэвида, про все, что я понял насчет его отношений с Салли, про мою гребаную семейку. Но я не знаю, с чего начать. «Мне так жаль», – не говорю я, потому что слова больше ничего не значат. Какая на хрен разница, насколько мне жаль? Все равно ничего уже не изменить.

У меня на плече рюкзак, футболка дырявая, треники протерты на коленях. Я выгляжу так, будто разорвал на себе одежду. Если бы это помогло, я бы так и сделал.

– Я не могла написать то, что хотела тебе сказать, так что мне пришлось тебя найти.

Я киваю.

– Пройдешься со мной? Я иду на открытие художественной галереи, но могу и опоздать.

Неужели она идет на какое‐то там открытие всего через пару дней после… Мы проходим мимо боксерских рингов, и я вспоминаю, как в первый раз увидел Соджорнер на тренировке. Она стояла прямо здесь, на ближайшем ко входу ринге. Она была такая красивая. Наверное, я влюбился в нее еще до того, как мы познакомились, и это, конечно, совершенно нелепо. Снаружи, на Хаустон-стрит, воздух полон шума проезжающих машин и доносящейся из них музыки.

– Они нашли видео, – говорит Лейлани. – Ты в курсе?

– Да.

– Майя говорила, что это не ты. Она говорила, что ее толкнули с другой стороны. Она боялась, что это сделала Сеймон.

– Мне жаль, – говорю я.

– Я бы чего‐нибудь выпила, – замечает Лейлани, – но в таком наряде меня легко узнают.

Мы заходим в кафе на Клинтон-стрит. Оно кубинское, стены покрашены в цвета флага. Синий такого же оттенка, как костюм Лейлани.

– Предки не разрешают мне с тобой видеться. Они глупые. Хотят нанять нам с Сеймон охранников. Хотят, чтобы я «начала вести себя как подросток, а не как протовзрослый». – Она идеально пародирует Джина. – Хотя именно они привели в нашу жизнь ваше семейство.

Я краснею.

– Твои родители заставляют нас уехать.

– Я знаю про сканирование, Че, – одновременно со мной говорит Лейлани. – Я не верю, что ты такой же, как Роза. Ты не можешь быть таким, как она.

Она хочет, чтобы я доказал ей, что я не такой. Я бормочу что‐то насчет окружения, насчет того, чем я отличаюсь от Розы.

– Я думаю, это твой папочка, – говорит Лейлани. – Я думаю, что он как раз такой же, как Роза. От них обоих у меня волосы на руках встают дыбом. Если сделать ему МРТ грудной клетки, внутри наверняка будет черная дыра. Я видела, как Роза на него смотрит, но он слишком умен, чтобы реагировать на ее заговорщицкие взгляды.

Я изумленно смотрю на нее:

– Что? Почему ты ничего мне не говорила?

Она выразительно пожимает плечами:

– Не была уверена. Думала, дело просто в том, что он мне не нравится.

– А я не понимал этого до сегодняшнего дня. Я такой дурак. Я думал, он меня любит.

– Че, – говорит Лейлани.

– Он такой же, как Роза. Думаю, все в моей гребаной семейке такие же.

– Кроме Салли, – замечает Лейлани.

– Ну да. Но все остальные такие. Мой дядя, мой дед. Черт, Лейлани, я из семьи гребаных Борджиа.

Лейлани словно взрывается своим жутким хрюкающим смехом.

– А я всегда думала, что это мои предки – Борджиа! Я тоже хохочу, потому что в мире нет ничего хоть отдаленно похожего на смех Лейлани, и этот смех совершенно невозможно слушать. Что еще нам остается, кроме смеха?

Мы успокаиваемся, когда перед нами ставят кофе. Официант улыбается нам, явно желая разделить наше, как ему кажется, веселье. Я отпиваю глоток. Кофе очень крепкий и очень сладкий. Как раз то, что нужно. Еще нам принесли торт, но к нему мы даже не притрагиваемся.

– Я не обязана с ними жить, – говорит Лейлани. – Я вполне могу съехать и снять себе жилье. Так я и поступлю. Не могу больше притворяться, что мне на них не плевать. Я жила там только из‐за двойняшек. Теперь Майя… Я могу забрать Сеймон с собой.

– Как она? – Глупый вопрос. Какого ответа я жду?

– Она не разговаривает.

– С тобой?

Лейлани мотает головой:

– Ни с кем. С тех пор как умерла Майя. Кажется, она даже с Розой не разговаривает.

В этом я сомневаюсь. Роза вряд ли отпустит ее так легко. Я протягиваю руку через стол, сжимаю ладонь Лейлани. Как же мне тяжело от мысли, что Роза – моя сестра, а Дэвид – мой отец.

– Сеймон не посадят в тюрьму.

– Естественно. Дело даже не в том, что она несовершеннолетняя. Нельзя доказать, что она хотела убить Майю. Она и не хотела! Если бы не велосипед… Майя не просто осталась бы жива, наверное, она отделалась бы всего парой синяков.

– Роза говорит, это вышло случайно.

– Маленькая девочка-психопатка не может врать. Но на этот раз я ей и правда верю. Если они собирались убить Майю, то план у них был хреновый. Я думаю, Розе повезло.

– Какая жуть.

– Ага. Теперь Сеймон будет ежедневно ходить к психологу. Предки именно так решают все проблемы. Забрасывают их деньгами. Господи, Че, я не могу больше с ними жить. Мне нужно быть там ради Сеймон, но я физически не могу больше там находиться. Не могу больше терпеть этот мавзолей. Я не хочу потерять обеих сестер.

– У Сеймон есть надежда, – замечаю я. – По крайней мере, мозг у нее работает как надо.

Лейлани хмыкает.

– Ты не такой, как они, Че. У тебя правильные инстинкты. Возьмем Дэвида. У него их нет. Думаешь, он стал бы вот так сжимать мне руку? Стал бы писать мне и спрашивать, в порядке ли я?

Я мотаю головой. У него получается гораздо лучше, чем у Розы, но все равно выходит ненатурально. Он всегда обнимал нас с Розой чуть после Салли. Я списывал это на то, что он мужчина.

– У тебя есть друзья. Я часто вижу, как ты с ними переписываешься. Я вижу, как ты общаешься с Олли, Джейми и Вероникой. Я чувствую, что мы с тобой по‐настоящему дружим. И это не жалкое подобие дружбы, на которое способны Роза и Дэвид. Кстати, я спала с Вероникой. Ты знаешь, что я ее снова бросила? Вчера вечером я пришла к ней, потому что хотела, чтобы меня кто‐нибудь обнял. Но с ней мне было еще хуже, чем одной. Все, что она говорит и делает, неправильно.

Интересно, я когда‐нибудь подумаю что‐то подобное о Соджорнер? Нет, не подумаю.

– Я послала ее. Окончательно с ней порвала. Теперь я тоже такая, как Роза?

Она шутит. Я криво улыбаюсь:

– Вообще нет. Вы с Розой бесконечно непохожи. Я говорил тебе, что, когда впервые тебя увидел, испугался, что ты такая же, как она?

– Потому что я была злая?

– Ага. Но ты так нежно вела себя с Майей, и к тому же Роза тебе страшно не понравилась, и…

– Что «и»?

– Ты показалась мне, не знаю, ранимой, что ли. У тебя на лице написано все, о чем ты думаешь. Не то что у Розы.

– Или у Дэвида. Теперь мы хотя бы знаем, что нужно держаться подальше от всех, кто хорошо играет в покер.

– Ха-ха. Точно сказано. Я довольно быстро понял, что ты не такая, как она.

– И даже мое отталкивающее поведение тебе не помешало! Я в тот день вела себя как стерва. Извини.

– Ты вела себя забавно. Ты мне сразу понравилась.

Лейлани ставит на стол пустую чашку и жестом просит официанта принести еще кофе.

– Не знаю, что будет дальше.

– Я тоже не знаю. – У меня снова болит горло от слез, которые я никак не могу выплакать.

– Мне больно от того, что Майи нет. У меня от этого болит все тело, – шепчет Лейлани. У нее на глазах слезы. – Не знаю, как мне это пережить.

Я киваю и пытаюсь сморгнуть слезы, стоящие у меня в глазах. Майя мертва, и, хотя это не я ее толкнул, я все равно в этом виноват.

– Похороны завтра, – говорит Лейлани. – Извини. Ей не нужно объяснять мне, что нас туда никто не зовет. Я хотел бы пойти. Хотел бы попрощаться. Я хочу сказать Лейлани, что Майя была замечательным ребенком, но ей это будут повторять завтра весь день. Это причинит ей боль.

– Все в порядке, – говорю я взамен. Ничего не в порядке. – Я все время хочу, – начинаю я, – я хотел бы, чтобы на Майином месте была Роза.

– Я тоже. Ненавижу ее. – В ее словах нет злости.

Я не уверен, что Розина смерть что‐то бы изменила, ведь Дэвид бы никуда не делся.

– Ты знаешь, что они на мели? – спрашиваю я и только потом вспоминаю, что это Розино выражение – «на мели». – Твои родители нас спонсировали.

– Во всем?

– Ну почти. Они даже платят нашим адвокатам. Это все очень странно.

– Очень. Интересно, что у твоих родителей есть на моих предков?

– Что ты имеешь в виду?

– Я никогда не видела, чтобы они для кого‐то делали то же, что для твоей семьи. Никогда. Они занимаются крупными благотворительными проектами – борьбой с малярией, спасением голодающих детей, – но никаким старым друзьям они никогда не помогали. Зачем это предкам? Я не понимаю.

– Они всю жизнь друг друга знают, – начинаю я и запинаюсь. – Что бы там ни было, они решили, что теперь мы квиты. Они перекрыли кран.

– Жаль. Че, тебе нужно убраться подальше от своей семьи. Они еще более ненормальные, чем мои предки. Тебе есть к кому переехать?

– У меня есть тетки. Сестры Салли. Со мной все будет нормально. – Я не хочу уезжать из Нью-Йорка. Я не могу без Соджорнер.

– Если тебе понадобится помощь, дай знать.

Я киваю. Но просить помощи у Лейлани после того, как моя сестра убила ее сестру? Я так не смогу.

– Нам обоим нужно переехать, – говорит она. – Пообещай мне, что сделаешь это. Ты ничего не должен Розе.

Я протягиваю руку через стол и снова сжимаю ее ладонь. От этого тоже больно.

 

Глава сороковая

Я возвращаюсь домой. Салли сидит на диване и пьет вино. Дэвид наверняка в кабинете. – Как ты? – спрашивает Салли. Она отставляет бокал и крепко обнимает меня. – Прости меня. За все, что случилось. Это во многом моя вина. Но я это исправлю.

– Как? – спрашиваю я, хотя должен был бы сказать: «Твоей вины в этом нет». Но я не уверен, что это действительно так.

Салли отпивает еще вина. Бутылка на журнальном столике наполовину пуста.

– Айлин мне сказала, – говорю я. – Про Сеймон.

– Да. – У Салли в глазах стоят слезы. – Это ужасно. Бедная Сеймон.

По лестнице, высоко задрав подбородок, спускается Роза. На ней белое платье с голубым поясом, в руках – сумочка с Ширли Темпл.

– Ты готова? – спрашивает она у Салли.

Салли кивает, допивает вино, ополаскивает бокал и ставит его в посудомоечную машину.

– К чему готова? – спрашиваю я. – Уже поздно. Куда вы?

Салли смотрит на Розу. Та качает головой.

– Она не будет с тобой разговаривать, Че. Извини. Мы вернемся и все тебе расскажем. – Салли коротко обнимает меня. – Нам надо кое‐что уладить. Сам увидишь.

– Что это значит?

– То, что все будет лучше. – Она целует меня в лоб. – На плите рагу, если ты голоден. Оно из банки, но вполне съедобное.

– Я уже поел, – вру я.

Они уходят. Я достаю телефон, чтобы написать Лейлани. Вижу сообщение от Соджорнер: «Могу сейчас с тобой встретиться». Она отправила его двадцать минут назад. «Давай! Прямо сейчас?» – отвечаю я. Я пишу Лейлани о том, что только что произошло: «Понятия не имею, что задумала Роза». Ответа нет. Надеюсь, она и правда хоть немного отвлеклась на открытии галереи. Меня больше волнует, что Соджорнер тоже не отвечает. Я смотрю на телефон так же пристально, как на соперника по спаррингу. И едва не роняю его, когда он начинает жужжать.

«Через десять минут у моего дома». Я бегу.

Соджорнер выскальзывает на улицу меньше чем через минуту после того, как я добегаю до ее дома. Наверное, она высматривала меня в окно кухни. Она прислоняется к двери, прячет руки за спину. Она похудела. Важный бой. Кажется, он уже скоро.

– Сбрасываешь вес? – спрашиваю я.

– Ага. Я такая голодная, что думаю только о еде. Бой через два дня.

Я должен был это знать.

– Ты готова?

Она отталкивается от двери и идет в сторону реки. Я подстраиваюсь под ее темп, но стараюсь не подходить слишком близко. Воздух горячий и неподвижный. У меня по спине течет пот.

– Наверное. Но я сейчас думаю только о бургере, который Бруно приготовит мне после взвешивания.

Соджорнер замечательно выглядит: мышцы рельефные, видна каждая жилка. Я бы хотел увидеть этот бой. Это где‐то за Гудзоном, в Нью-Джерси. Можно добраться на поезде. Мы переходим через мост в конце Шестой улицы. Оказавшись на другой стороне моста, Соджорнер не пускается бегом, как в прошлый раз. Она идет к реке и опирается на парапет. Прохладный ветерок с воды сдувает жару, несет минутное облегчение. Моя футболка липнет к спине. У Соджорнер блестит лицо.

– Я по тебе скучал. – Я тоже держусь за парапет, не касаясь ее руки. Деревянные перила на ощупь слегка шероховаты.

– Я тоже по тебе скучала. – Она не двигается, не пытается меня коснуться. – Роза мне столько всего писала, Че. Она говорила, что это ты убил Майю. Но я знаю от Джейми, что это сделала Сеймон. Роза ее заставила. Что вообще происходит? Ты говорил, что от Розы одни неприятности, но это не просто неприятности.

Мне так хочется, чтобы Соджорнер меня обняла.

– Роза говорит, что ты мне врешь, но на самом деле врет она. Что с ней не так? Она явно перегибает, во всем. Она… Не могу подобрать слово, но она как будто играет роль, как будто пытается мне что‐то продать. Она разговаривает и ведет себя не как маленький ребенок.

Я хочу ее обнять. Хочу коснуться ее, но она не двигается с места. Ее рука лежит в паре сантиметров от моей.

– Что не так с твоей сестрой? Джейми говорит, она психопатка. Что так сказала Лейлани.

Я слышу, как вода под нами бьется о камни. До нас доносится лишь шум проезжающих вдали машин. Никаких сирен, никаких гудков.

– Так и есть. В психиатрии такое состояние называют антисоциальным расстройством личности. Это означает, что она не способна на эмпатию, что ей безразличны другие люди, что она не следует правилам.

– Она предупреждала, что ты именно так и скажешь.

– Теперь это говорю не только я. Сегодня ей поставили диагноз.

– Но ведь это хорошо? То, что у нее есть диагноз? Она сказала, что на самом деле это расстройство у тебя.

Сейчас я должен рассказать про свой снимок.

– Она сказала, что в вашей семье все такие. Ваш отец, дядя, ваш дедушка. Что вы все холодные, безразличные, жестокие.

– Это отчасти так. Но из нас двоих на них похожа Роза, не я. – Я не могу рассказать ей про свой мозг. Никому не могу рассказать.

– Я знаю.

– Ты знаешь? – шепчу я.

– Конечно, – отвечает она, но не приближается ко мне даже на миллиметр. – Увидев тебя впервые, я сразу поняла, что у тебя есть чувства. Тебя переполняют чувства. Они написаны у тебя на лице. В тебе есть легкость, которая… – Она поворачивается ко мне, улыбается. – Наверное, во многом поэтому ты мне так нравишься.

Я едва не спрашиваю: «Правда?» Мне хочется ее поцеловать.

– Ты никогда не казался мне холодным. А твоя сестра меня пугает. Я не сразу это поняла, но, поговорив с ней… – Соджорнер вздрагивает. – Роза наводит ужас. Видел бы ты ее на занятиях по Библии. Она выучила много цитат. Но она их не прочувствовала. Она хотела знать Библию лучше, чем все остальные дети, чтобы их победить. Она могла бы выучить что угодно. У нее нет совести, Че. Вот что с ней не так. И нет твари, сокровенной от Него, но все обнажено и открыто перед очами Его. Совесть означает, что человек хочет повиниться перед Богом. Потому что Бог все видит. Роза не боится Бога, она никого не боится.

Я никогда не думал об этом с точки зрения религии, но Соджорнер права.

– То есть она – воплощение зла?

– Это серьезный вопрос, Че. Я верю, что каждого человека можно спасти. Даже Розу. Если ты творишь зло, значит ли это, что ты воплощение зла? Иногда я и правда так думаю. Я рада, что ты не такой, как она.

– Я и правда не такой, Соджорнер. Я могу любить. Я люблю те…

– Стоп. – Она поднимает ладонь, заставляя меня замолчать. Это напоминает мне о Дэвиде, и на долю секунды я испытываю желание оттолкнуть ее руку. – Почему ты мне не сказал? Почему не предупредил?

«Я пытался тебе сказать», – едва не говорю я. Но я и сам понимаю, что это неправда. Я боялся, что если она узнает, то не захочет иметь со мной ничего общего. Даже если она мне поверит – а я не знал, поверит ли.

– Почему, Че? Почему ты мне не рассказал? Значит, ты мне не доверяешь?

Она смотрит на меня, ждет ответа.

У меня нет ответа. Она права. Я ее предал.

– Прости меня. – Это все, что я могу сказать.

– Простить тебя? – Она мотает головой, показывая, как мало значат мои слова. – У тебя в семье все такие же, как Роза? – На миг мне кажется, что она сейчас выругается. – Да как такое вообще возможно?

Я почти уверен, что это риторический вопрос, что она не хочет сейчас слушать про взаимосвязь между ДНК, морфологией мозга и окружением. Я думаю пошутить, сказать, что я не виноват в том, что мои родственники сплошь демоны, но вряд ли ей будет смешно.

– Это уже слишком, Че. И то, что ты мне не рассказал, и то, что у вас в семье все такие. А вдруг Роза решила бы толкнуть под автобус меня?

«Это был велосипед». Но я ее не поправляю. И не говорю, что Роза обещала столкнуть ее с лестницы.

– Или твой отец? Или дядя, или дедушка? У меня и без того полно проблем в семье. Мама Ди правда очень больна. Она уже столько раз была на грани смерти, что мы перестали считать. Ей теперь все время приходится передвигаться в кресле.

– Мне очень жаль. Диандра замечательная. – Я вдруг понимаю, что в их доме нет лифта, а живут они на шестом этаже. Получается, Соджорнер теперь приходится все время носить ее вверх и вниз по лестнице? И кресло тоже?

– Да, она замечательная. – Соджорнер глубоко дышит, пытаясь держать себя в руках. Она не смотрит на меня. – Ты тоже ей нравишься. Но она со мной согласна. Ты знаешь, что я молилась за тебя? И мои мамы тоже. Доверие – основа всего, Че. Твоя семья… у меня нет слов, чтобы вас описать. Я знаю, что плохое часто наследуется, но никогда не слышала ни о чем подобном. Какие отношения могут быть у нас с тобой, если я не могу тебе доверять? Как я могу завести с тобой детей?

Она думала о том, что мы можем завести детей? Я представляю нас с ней через десять лет, как мы живем вместе, растим детей. Она права. Этого не будет. Мне нельзя, ни с кем. Мои дети могут оказаться такими, как Роза, как Дэвид. Я не могу привести в этот мир новых демонов. Я всегда думал, что у меня будут дети.

– Я бы держал свою семью подальше от тебя, – говорю я, понимая, как жалко это звучит.

– Но ведь ты уже этого не сделал, Че! Ты меня даже не предупредил. Ты вообще кого‐нибудь предупреждаешь? Если Роза действительно такая, какой ты ее считаешь, разве можно не предупреждать об этом всех вокруг? А твой отец? Ты когда‐нибудь кому‐нибудь говорил о нем? Ты обязан защищать людей. Даже если ты не обрел Иисуса, ты все равно обязан нести в этот мир добро.

Я хочу сказать ей, что не знал про Дэвида. Но это ведь не важно. Соджорнер права. То, что я не рассказал ей о Розе, непростительно. Но я не знал, как это сделать. До сих пор не знаю.

– Я сказала Розе, чтобы она мне больше не звонила. Странно говорить такое ребенку, но я не могу с ней общаться. Я не могу ей помочь.

– Она пыталась с тобой связаться после того, как ты ей это сказала?

– Я заблокировала ее номер.

– Умно.

– На твои звонки я тоже не буду отвечать.

Я отшатываюсь, словно меня ударили. Она поворачивается ко мне, берет в ладони мое лицо. У меня колотится сердце. Может, она передумает.

– Ты мне небезразличен, но я не могу быть с тобой. Это мне не по силам. Всегда будет не по силам.

Она прижимается губами к моим губам. Я наклоняюсь к ней, желая большего, но она уже убирает руки, отступает на шаг назад.

– Прощай, Че. Храни тебя Бог.

Соджорнер разворачивается и бежит прочь. Я не двигаюсь с места.

Я возвращаюсь домой. Салли и Розы еще нет. Соджорнер разбила мне сердце. Мне больно дышать.

Я хотел бы быть психопатом, тогда мне не было бы больно. Тогда мне было бы плевать. Я не хочу ничего чувствовать. Если бы я ничего не чувствовал, то легко бы все это пережил. Майя умерла, Соджорнер меня бросила. У меня ничего нет. Почему я не могу перестать чувствовать? Не могу стать таким, как Дэвид? Почему я не такой, как он? Что меня спасло? Мои гены. Не те, что от Дэвида, а те, что от Салли. Меня спасли гены Тейлоров.

Меня вдруг изумляет справедливость того, что у меня фамилия Салли, а у Розы – фамилия Дэвида. Как будто родоки знали.

Я смеюсь. Вот наша любящая семья: отец и сестра – психопаты, мать живет в мире иллюзий. И сам‐то я кто? Не знаю. Все, что я знаю, – что я не психопат. Я плачу. И мозг, и сердце у меня сломаны. Я в жизни не плакал столько, сколько плачу с тех пор, как оказался в Нью-Йорке.

Я засыпаю к рассвету. Может, к этому времени Салли с Розой уже вернулись, но я их не слышал. Салли будит меня в начале десятого. Она сидит на краю моей кровати, а я тру глаза, пытаясь проснуться. Она выглядит ужасно.

– Когда ты в последний раз спала?

Салли отмахивается от моих слов:

– Роза во всем призналась.

– Призналась? А как же запись, на которой Сеймон толкает Майю?

Не понимаю, о чем говорит Салли.

– Сеймон толкнула Майю потому, что Роза ее заставила. Вот где мы были вчера вечером. Мы ходили в полицию.

– Почему вы мне не сказали?

– Потому что Роза говорила, что сделает признание, только если я ничего тебе не скажу. – Салли треплет меня по руке. – Я не могла рисковать, боялась, что она передумает. Лизи и Джин должны знать правду.

Я киваю. Хотя я вполне уверен, что они и так понимали, почему Сеймон сделала то, что сделала.

– Что будет с Розой? Ее ведь не арестовали? Она несовершеннолетняя. Айлин сказала…

Салли качает головой:

– Макбранайты не подали в суд. Они просто хотят, чтобы мы уехали из страны.

– Макбранайты там были?

– Нет. Только их адвокаты.

– Так вы подписали это соглашение?

– Нет, Роза согласилась во всем признаться при условии, что мы не будем ничего подписывать. Она заставила их это зафиксировать на бумаге.

– Это придумала ее адвокат?

– О боже мой, Че, это было ужасно. – В глазах у Салли стоят слезы. – Я не думала, что Роза расскажет им про Дэвида.

– Она сказала, что Дэвид психопат?

– Роза сказала, что это Дэвид придумал убить Майю. Она записала свой разговор с ним на телефон. Несколько разговоров. Он говорил ей, что если она кого‐то убьет, то больше не будет об этом думать и не захочет снова это делать. Он говорил, никто не поверит, что ребенок вроде нее способен кого‐то убить. Ей просто нужно устроить все так, чтобы все поверили, что это несчастный случай.

– И Роза все это записала?

Салли кивает, вытирает глаза. У нее по щекам все равно текут слезы.

– Я думала, он изменился, Че. Я в него верила.

– Но где тогда Дэвид? Его арестовали? Это же пособничество преступлению или что‐то в этом духе!

– Он уехал.

– Что значит уехал?

– Дэвид сбежал.

Я выпрыгиваю из постели, бегу вниз. Открываю дверь в их кабинет. Дэвида там нет. Я захожу в их спальню. Там его тоже нет. Я распахиваю дверцы шкафа и вижу пустые вешалки. Один из ящиков пуст. Дэвид действительно сбежал.

– Он всегда был готов исчезнуть, если понадобится, – говорит мне Салли.

Она приготовила кофе. Я сижу за барной стойкой, прихлебываю из чашки.

– Он не знал, что мне известно про его экстренный набор. Но мне все было известно. Я не думала, что он им когда‐нибудь воспользуется. Думала, это все пережитки прошлого.

– Экстренный набор? – Роза мне о нем говорила. Я ей не поверил.

– Там паспорта, деньги в разной валюте. Дэвид обновлял его всякий раз, когда менялись технологии изготовления паспортов. Все то время, что я его знаю, он был готов в любой момент сбежать.

– Неужели его не поймают? Можно отследить телефон…

– Ты ведь не думаешь, что он взял с собой телефон? Дэвид не дурак. Он правда исчез.

– Когда? – Его не было в медицинском центре. Я не видел его со вчерашнего утра, когда к нам приходила Айлин.

Салли рыдает так громко, что не слышит меня. Не могу сказать, что я потрясен. Не знаю, что именно я чувствую. Интересно, что скажет Соджорнер. И тут я вспоминаю, что не смогу ей об этом рассказать. Она заблокировала мой номер. Я больше никогда ни о чем не смогу ей рассказать.

– Это все какая‐то бессмыслица.

Я обнимаю Салли и ворошу ей волосы, размышляя о том, зачем Дэвид предложил Розе кого‐то убить. Это все какая‐то бессмыслица. Дэвиду нужно было прикрытие. Когда Роза заставила Сеймон убить Майю, его прикрытие развалилось.

 

Глава сорок первая

Роза спускается по лестнице и садится на высокий барный стул. – Что на завтрак?

– Не имею ни малейшего представления, – говорю я. Я не голоден.

– Салли, перестань уже плакать, – говорит Роза. – Это раздражает.

Салли выглядит так, словно сломается пополам от малейшего дуновения ветра. Роза выглядит так, словно с самого рождения отлично высыпается. Роза улыбается. Показывает ямочки.

– Ты очень похожа на Дэвида, знаешь? Особенно когда улыбаешься.

– Хорошо. Значит, все будут любить меня так же, как любят Дэвида. Могу поспорить, он сбежал с Сюзеттой. Вы знали, что она ушла от Макбранайтов?

Салли вздрагивает. Я не говорю ей, что Сюзетта – это няня Макбранайтов. Я не спрашиваю у Розы, правда ли это. Я переключаю внимание на кофе. Салли тихо плачет над своей чашкой.

– Теперь все всё знают, Че, – говорит Роза. – Лжи больше не будет. Ты должен радоваться. – Она подтягивает под себя ноги, опасно балансируя на стуле, и садится на пятки. На меня обрушиваются воспоминания о том, как Роза сидела так в раннем детстве.

– В молодости он совершил убийство. – Салли смотрит не на нас, а на свой кофе. Слезы у нее текут медленней.

Я хочу спросить, откуда она об этом знает. Она это видела? Зачем Дэвиду говорить с ней об убийстве, если она при нем не присутствовала?

– Он сказал, что никогда больше не совершит ничего подобного. Что это был несчастный случай.

Он врал. Розино выражение лица тому подтверждение. Салли не отвечает, и я понимаю, что ничего не сказал вслух. Интересно, он после этого еще когда‐нибудь убивал?

– Дэвид никогда больше ничего такого не делал. Если он чувствовал ярость, то делал другие вещи. Разрешенные законом. Он научился сублимировать. Он уже не тот, кем был, когда мы встретились. Я думала, эта часть его характера вообще исчезла. Я любила его, Че. До сих пор люблю. Я думала, он изменился.

– Куда он сбежал?

– Не знаю. Он даже не сказал мне, что уезжает.

Она говорит так, словно ее сердце навсегда разбито. У меня ужасное чувство, что исчезновение Дэвида расстраивает ее куда сильнее, чем все остальное. Чем смерть Майи. Чем то, что Роза – воплощение зла. Чем устройство мозга обоих ее детей.

– Роза?

Роза качает головой:

– Он оставил телефон, взял свой экстренный набор. И украшения Салли. Он не попрощался даже со мной, хотя я была его любимицей.

Салли не смотрит на нас.

– Салли, я не такой, как он. Я знаю, ты думаешь, что снимки мозга означают именно это, но я набрал низкий балл в тесте на психопатию.

Роза хихикает. Мне явно не добиться расположения матери, заявляя, что я не такой, как любовь всей ее жизни.

– Я тоже не такая, как он, – говорит мне Роза. – Я гораздо умнее.

– Я не думала, что то, что у Дэвида, передается по наследству. – Салли больше не плачет.

– То есть ты сожалеешь, что родила нас? – спрашиваю я.

– Конечно, сожалеет, глупый. Ей всегда нужен был только Дэвид. Она считает, что они совершили ошибку, когда завели детей.

Салли молчит.

– Ты ведь жалеешь, что я родилась, правда, Че?

– Не все время. – Раз уж мы говорим откровенно, я могу в этом признаться. Роза расплывается в довольной улыбке.

– Неужели после знакомства с дедулей и дядей Солом ты не засомневалась, стоит ли вам заводить детей? – не сдержавшись, спрашиваю я.

Уголки губ у Салли слегка ползут вверх, словно она пытается улыбнуться:

– У многих хороших людей родственники просто ужасные.

– Не такие ужасные. К тому же Дэвид не был хорошим человеком.

– И продолжает им не быть. Он же не умер. Он совершил несколько убийств, – говорит Салли Роза. – Но уже давно перестал убивать. После того как я родилась.

– Что ты такое говоришь? – Салли в ужасе смотрит на Розу. – Что он тебе рассказал?

– Много всего.

– Кого он убил?

Роза пожимает плечами, словно это не важно:

– Он не называл имен.

– Он сказал тебе, почему убивал? – спрашивает Салли. – Скольких людей он убил?

– Он не серийный убийца, Салли. Об этом не беспокойся. Это было всего несколько раз.

– Несколько – это сколько? – спрашиваю я.

У Салли посерело лицо. Интересно, сколько подобных разговоров у нее уже было с Розой? Может, это первый. Хотя кто знает, что Роза ей наговорила, когда они ходили в полицию, чтобы сделать признание.

– Три, – говорит Роза. – Я почти уверена, что он убил всего троих.

– Господи боже мой, – выдыхает Салли.

– Дэвид делал это не потому, что ему нравится убивать. Он просто выходил из себя.

– Это не может не успокаивать, – замечаю я.

Салли выглядит так, словно ее сейчас стошнит. Интересно, сколько она на самом деле знает о человеке, которого так любит?

– Это сарказм, – говорит Роза. – У меня не бывает приступов гнева, и я никогда не хотела никого убить. Видите? Я не такая, как Дэвид.

– А как же история с Сеймон и арахисовым маслом? Роза закатывает глаза:

– Сколько раз я должна повторить, что это была идея Сеймон?

– Я в это не верю. Вот если ты расскажешь, как заставила ее думать, что это ее идея, тогда я поверю. Что теперь? – спрашиваю я у Салли.

– Теперь? – повторяет она. – Я не знаю.

– Можем остаться здесь, – говорит Роза. – Нам больше не нужно никуда ехать. Я все устроила.

– Нет, не можем, – возражает Салли. – Джин и Лизимайя хотят, чтобы мы уехали.

– Но они больше не могут заставить нас уехать. Квартира снята на полгода, – настаивает Роза. – И к тому же я нужна Сеймон.

Салли потрясенно качает головой. Мне до ужаса хочется воскликнуть: «Я же говорил!» Наконец‐то она видит, какая Роза на самом деле. Но я чувствую себя совершенно опустошенным.

– Ты не нужна Сеймон, Роза, – говорит Салли. – Ты разрушила ей жизнь. Ты заставила ее убить сестру.

– Я этого не делала. Произошел несчастный случай. Я никогда никого не убивала. Я пообещала Че, что не буду этого делать. Я держу обещания. Это моя любимая игра.

– Тогда зачем ты сказала в полиции, что вы с Сеймон хотели убить Майю?

– Чтобы избавиться от Дэвида. Я думала, что в какой‐то момент он может выйти из себя и убить меня. В последнее время я его явно раздражала. Это меня пугало. – Роза вовсе не выглядит напуганной.

Салли закрывает лицо руками. Я должен ей сочувствовать. Я буду ей сочувствовать, но позже, не прямо сейчас. Она потеряла Дэвида, но он чудовище. Я потерял Соджорнер, самого прекрасного человека из всех, кого когда‐либо встречал.

– Я хочу остаться. Мы ведь можем остаться, хотя бы пока не закончится срок аренды?

– Ладно, мы вернемся домой, – говорю я. – А что потом?

Салли шмыгает носом, пытаясь сдержать очередной поток слез.

– Я поселюсь у одной из сестер. Начну все сначала. – Она замолкает, словно вспомнив, что у нее двое детей. – Мы начнем все сначала.

– Я не такой, как он, – повторяю я, но вижу, что она мне не верит. Она думает, что мы с Розой оба такие же, как Дэвид. Она думает, что полюбила чудовище и произвела на свет двух чудовищ.

Мне нужно принять душ. Нужно выспаться. Мне нужен другой мозг. Как жаль, что ни душ, ни сон не изменят морфологию моего мозга. Салли говорит что‐то про завтрак, но в холодильнике пусто, а в шкафчиках осталось всего пол-упаковки мюсли.

– Я собиралась сходить в магазин, – вспоминает Салли, а потом замолкает. – Сейчас схожу.

Вместо этого она идет в кабинет и закрывает за собой дверь. Мне нужно поесть. Интересно, когда я снова почувствую голод. Роза высыпает в миску половину оставшихся мюсли и ест их сухими.

– Салли сама не своя, – говорит она.

Интересно, Салли вообще когда‐либо бывала сама своя? Дэвид и Салли всегда высказывали одни и те же мнения, мысли. Они почти всегда были во всем согласны друг с другом. Я никогда не замечал, как сильно они были похожи между собой. Точнее, какими похожими казались. Их отличало только то, что Дэвид был способен на гнев. Салли думала, что изменила Дэвида, но на самом деле это Дэвид ее изменил. Все годы, пока она была его женой, он создавал из нее идеальное прикрытие. Как она сейчас себя чувствует? Я не знаю собственную мать. Я никогда не узнаю, какой она была до встречи с Дэвидом. И тут я понимаю, что никогда не узнаю, каким был я сам до рождения Розы.

Роза достает свой телефон:

– Сеймон говорит, что ее родители купят нам билеты домой. И все. Они не хотят больше иметь с нами никаких дел. Сеймон страшно расстроена. Без меня ее сердце будет разбито.

– В этом я сомневаюсь, Роза. С ней будет то же, что с Апиньей. Она очнется и поймет, что ты с ней сделала.

– Мы с Апиньей до сих пор дружим. Мы постоянно общаемся.

– Докажи. Позвони Апинье прямо сейчас и покажи, какие вы с ней хорошие подруги.

– Она сейчас спит.

– Где твой планшет? Покажи мне список звонков, чтобы я увидел, как часто ты общаешься со своей любимой подругой Апиньей.

Роза пожимает плечами: ей плевать, что я подловил ее на лжи.

– Сеймон – моя самая-самая лучшая подруга. Мы с ней очень близки. Я никогда не была так близка с Апиньей. Она меня никогда не забудет.

Тут я с ней согласен. Я буду скучать по Лейлани. Нужно с ней увидеться. Я бы хотел увидеться с Соджорнер. Я закрываю глаза.

– Я скоро вернусь сюда и буду жить с Сеймон. Вот увидишь.

Она бредит.

– Джин и Лизимайя тебе не позволят. Они хотели бы, чтобы ты умерла.

– Теперь, когда Дэвида нет, станет гораздо лучше, – говорит Роза. – Будем только мы с тобой.

– А как же Салли?

– Салли не считается. Считаемся только я и ты.

– Не могу представить себе ничего хуже. Хуже может стать, только если Дэвид вернется. Надеюсь, я никогда больше его не увижу. Как ты думаешь, куда он поехал?

Роза пожимает плечами:

– Куда‐нибудь очень далеко.

– Жаль, что он не взял тебя с собой. Ты ведь его любимица и все такое.

– Я не убийца, не то что Дэвид. Это он был тикающей бомбой, не я. Но теперь его нет.

– Потому что ты от него избавилась. – Я говорю это и понимаю, что Роза избавилась и от Соджорнер. Она не собиралась сталкивать ее с лестницы. Она просто забрала ее у меня. Я никогда ее не прощу.

– Я же сказала тебе, что я умная. Мы с тобой одинаковые, – говорит она. Я слышу, как у нее на зубах хрустят мюсли. – У нас одинаковый мозг.

– Если бы это было так, я тоже был бы умным. Но ты всегда говоришь, что я совсем не умный. – Будь я умным, я бы уже давным-давно сбежал от этой семьи, от Розы. Я бы давно понял, что представляет собой Дэвид.

– По сравнению со мной ты не умный, но ты умнее большинства людей. Потому что у нас одинаковый мозг.

– Нет, Роза, это не так.

– Я думала, ты никогда не врешь, Че. Мы оба видели снимки.

– Я – не мой мозг. Доктор сказала, что мой снимок еще не означает, что я такой же, как ты.

– «Доктор сказала», – пародирует меня Роза.

– Есть еще наше окружение, есть ДНК. Мы – это не только морфология нашего мозга.

Роза хихикает:

– У нас с тобой все одинаковое. Мы живем вместе. У нас одни родители.

– Нет. Не совсем так. Я на семь лет тебя старше. Это все меняет. Первые семь лет моей жизни мы прожили в одном и том же доме, в Сиднее. У меня была стабильность. А у тебя почти вся жизнь прошла в разъездах. Пять разных стран, миллион разных городов, квартир, школ, репетиторов. Это был полный хаос. К тому же я за тобой присматривал. Я был твоим третьим родителем. Я заботился о тебе, Роза. Забота о тебе меня изменила. Дэвид открывал в тебе твои худшие стороны. Но не я. Я…

– Я тебя спасла, – перебивает Роза. Такой самодовольной я ее еще никогда не видел. – Если ты не такой, как я, из‐за того, что присматривал за мной, значит, ты не психопат благодаря мне. Если бы я не родилась, Че, ты был бы мной. Дэвид учил бы тебя быть хорошим маленьким психопатиком. Ты стал нормальным человеком из‐за меня. Почему ты меня не благодаришь?

На этот раз Роза не улыбается. Она смеется.

На сборы у меня уходит совсем немного времени. В этот раз у нас нет грузового ящика. Мы снова берем с собой только то, что можем унести. У меня один чемодан и один рюкзак. Вещей у меня больше, чем в них помещается, так что я решаю оставить книги и самые протертые треники с футболками, а вместо них беру боксерское снаряжение. Постер с Али придется оставить здесь. Я смотрю на шрамы у него на костяшках, перевожу взгляд на свои руки. На них синяки с последнего спарринга. Я бы хотел отдать этот постер Соджорнер, но она запретила мне ей звонить. Я хочу лишь одного – позвонить ей.

Я заставляю себя думать о том, что возвращаюсь домой. Джорджи, Назим, Джейсон. Они знают, что я скоро приеду. Джейсон думает только о себе: «Супер. Придешь на мой следующий бой». Джорджи и Назим задают миллионы вопросов. Я обещаю все им рассказать, когда прилечу. Но я не уверен, что расскажу им. Не уверен, что хочу хоть кому‐то рассказывать про черную дыру у меня в мозгу. На нас не подали в суд. Смерть младшей сестры Лейлани Макбранайт представили как несчастный случай, особой огласки она не получила. В конце концов, Лейлани широко известна лишь в узких кругах мира моды.

Я складываю мягкие рубашки, которые купила мне Лейлани, и чувствую, что сейчас разрыдаюсь. Я буду скучать не только по Соджорнер. «Как упаковывать модные шмотки, которые ты мне купила?» Вместо ответа Лейлани мне звонит.

– У тебя есть папиросная бумага?

– Ты подстриглась! – Волосы у нее теперь короче моих. Острижена под машинку, выглядит словно арестантка. – Два миллиметра?

Лейлани кивает.

– Слишком отросли, так что, – она сводит и разводит пальцы, изображая ножницы, – я с ними разделалась. Тебе бы тоже подстричься.

Это правда. Волосы падают мне на глаза. Я откидываю их назад.

– Времени не было. – И денег. И желания. Прическа не имеет значения.

– Папиросная бумага есть?

– Не-а.

– Используй старые футболки. Только чистые! Разложи их между рубашками. Смотри, чтобы бирки от футболок не касались рубашек. От них останутся следы. – Она передергивает плечами. – Бирки могут сильно повредить хорошую ткань. Лучше их срезать. Складывай рубашки как можно меньше. Тебе надо избежать заломов. Как только окажешься дома, повесь их на вешалки. Только не на проволочные!

Я делаю под козырек. Лейлани мне кивает.

– Спасибо, – говорю я. – За советы, за одежду, за то, что научила меня ее ценить.

– Рада помочь, – отвечает Лейлани, словно она из службы поддержки клиентов. Но я вижу, что она говорит искренне.

– И за то, что показала мне этот город.

– Пожалуйста.

– И за то, что научила жестко шутить.

– На здоровье.

Она на миг отворачивается.

– Я буду скучать по тебе, – говорю я.

Лейлани улыбается.

– Особенно по твоему смеху.

– Ой, замолчи! Будешь плохо себя вести, отправлю тебе рингтон со своим смехом.

– Пожалуйста! Я об этом мечтаю!

– Но мы еще увидимся, Че. Ты ведь сбежишь от Розы? – Она придвигается ближе к экрану, так что я вижу только ее глаза. – Обещаешь?

Я киваю:

– Обещаю.

– Когда ты станешь свободным, я тебя навещу, где бы ты ни оказался. – Я знаю, что она так и сделает.

– Я буду рад.

Она ухмыляется, словно показывая, что серьезный разговор окончен:

– Я хотела бы познакомиться с твоей подружкой Джорджи.

– Она бы тоже хотела с тобой познакомиться, – говорю я, пытаясь придумать что‐нибудь легкое и ни к чему не обязывающее. Но вместо этого делаю глубокий вдох: – Если увидишь Соджорнер, скажи, что я ее люблю.

Лейлани качает головой:

– Не сейчас. Может, позже. Джейми говорит, Сид нелегко далось расставание с тобой.

У меня сжимается горло. Еще не прошло и дня, и я каждую минуту готов был написать Соджорнер.

– Я так по ней скучаю, – шепчу я.

Лейлани смотрит в сторону. Не надо было этого говорить. То, что я потерял Соджорнер, – ничто по сравнению с тем, что Лейлани потеряла Майю.

– И я скучаю по Майе, – говорю я ей.

– Мне кажется, боль никогда не пройдет. – Она не пытается скрыть свое горе. Оно разлито у нее по лицу.

– Должна пройти, – говорю я. Но не уверен, что сам в это верю.

 

Глава сорок вторая

– Здесь мало кнопок.

Роза сидит между Салли и мной. Салли у окна, я у прохода. На этот раз мы не в бизнес-классе. Роза недовольна. В салоне экономкласса пахнет потом тысяч людей, сидевших здесь до нас. Но воздух такой же, как тогда в бизнес-классе, – несвежий, пахнущий переработанным пластиком, лишенный всякой влаги. Язык у меня уже липнет к нёбу.

– И дело вовсе не в том, что они не могли отправить нас первым классом. Они просто злые. Ты хотя бы попросила их купить нам билеты в бизнес-класс? – спрашивает Роза у Салли.

Наша мать не отвечает. Она прижалась щекой к окну и смотрит на облака. Она почти ничего не сказала с тех пор, как у нас с ней и Розой состоялся первый в жизни откровенный разговор. Такие разговоры не лечат разбитое сердце и истерзанную душу. Разговоры с Розой только усиливают боль. Я хотел бы сказать Салли, что мое сердце тоже разбито. Но вряд ли она верит, что у меня есть сердце.

Я вспоминаю про свой список. Я получил все, что хотел: девушку, спарринги, а теперь мы еще и возвращаемся домой, в Сидней. Не получилось только с первым пунктом: я не смог уследить за Розой. Это у меня никогда не получится. Надо рассказать Розе про мой список. Это будет прекрасный пример скрытой иронии.

– Салли, – говорит Роза, – когда мы вернемся в Сидней, можно мне завести собаку? Моя компьютерная собака все еще жива.

Салли не отвечает.

– Я точно знаю, если бы ты попросила Макбранайтов, они бы купили нам билеты в бизнес-класс. Для них эти деньги – ничто. Они могли бы купить нам целый самолет, если бы только захотели. Они должны были купить нам самолет. Я спасла Сеймон от электрического стула, а они меня даже не поблагодарили.

– В Нью-Йорке нет смертной казни, – говорю я Розе. – А если бы и была, они не стали бы использовать электрический стул и точно не казнили бы маленькую богатую девочку. К тому же полиция так и не возбудила дело.

– Все равно я ее спасла. Поэтому она кое‐что мне подарила. – Роза вытаскивает из‐под футболки ожерелье: на золотой цепочке висит рубиновое сердечко. – Сеймон подарила мне Майино ожерелье. Теперь мы двойняшки.

На меня волной накатывает тошнота. Я прижимаю руку ко рту, вскакиваю с кресла и бегу по проходу в туалет. Блевотина обжигает мне пищевод, выплескивается изо рта в унитаз. Я чувствую вкус чего‐то кислого, а еще салата, хлеба, сыра. Волна накатывает опять, опять, опять. Я блюю, пока во мне не остается ничего, кроме желчи.

Я поворачиваюсь, чтобы вымыть лицо и руки, и вижу в зеркале, что белки глаз у меня налились кровью. Субконъюнктивальное кровоизлияние. Выглядит жутко, но на самом деле это всего лишь лопнувшие кровеносные сосудики. Теперь я полная противоположность Розе, по виду которой не скажешь, какое она на самом деле чудовище. Я наполняю водой крошечный бумажный стаканчик, без конца полощу рот и сплевываю, ужасаясь всякий раз, когда вижу в зеркале свое отражение. Когда я возвращаюсь на свое место, Роза пьет кока-колу. Раньше Салли такого бы не позволила. Роза смотрит мне прямо в глаза и смеется:

– У тебя глаза как у дьявола.

– Когда ты успела украсть ожерелье? – Оно было на Майе, когда она умерла.

– Мне не пришлось его красть. Я просто попросила. Сеймон любит меня больше всех на свете.

Она болтает ногами, останавливаясь в миллиметре от сиденья впереди. Это совсем не увлекательная шалость. Слишком просто. Роза придумает что‐нибудь еще. Я знаю, что она еще много чего натворит. Роза отпугнула Соджорнер, уничтожила Салли, избавилась от Дэвида, сломала меня. Я уверен, что она захочет снова испытать те же ощущения и продолжит делать подобные вещи. Только еще хуже.

Я вдруг вспоминаю слова, которые Роза сказала мне, когда ей было четыре года: «Если захочу, я могу довести тебя до слез». Я тогда рассмеялся: «У меня довольно высокий болевой порог, детка. Но давай, попробуй, ударь меня». – «Я про другую боль, глупый». – «Про какую?» Роза указала на мое сердце.

Она была права. Она всегда права.