В серии форм, связывающих обезьянообразное существо и человека, чрезвычайно трудно зафиксировать определенную точку, когда должно применить термин «человек»,

Чарлз Дарвин

В воскресные дни в Стеркфонтейне, известняковом карьере, расположенном в шести милях к северо-западу от местечка Крюгерсдорф и в тридцати милях от Иоганнесбурга, устанавливалась благодатная тишина. Казалось, что окрестности холма, где шесть дней в неделю велись разработки камня, наслаждались покоем, получив короткую передышку от грохота взрывов, разносящих вдребезги пласты известняка, от скрежета погрузочных механизмов и камнедробилок, а также рева грузовых автомобилей. Идиллическая картина утра 9 августа 1936 года настроила Роберта Брума на воспоминания о детстве. Этому помогли и медленно поднимающийся от печей для обжига известняка дым, вдруг напомнивший дом бабушки на берегу моря в Шотландии, куда в 1873 году отправил его отец — своенравный Джон Брум. У мальчика оказались слабыми легкие, и глава семейства решил, что деревенская жизнь и море укрепят его здоровье.

Роберт Брум с нежностью вспоминал время, проведенное у бабушки. Тогда он впервые прикоснулся к таинствам науки, захватившей его впоследствии всего без остатка. Как благодарен он отцу, отставному армейскому лейтенанту, научившему его любить охоту за насекомыми и долгие походы вдоль моря, когда они усердно собирали крабов, морских звезд и всевозможные ракушки причудливых форм! Бабушка вскоре смирилась с батареей банок с трофеями, выстроившихся на полке. А чем плох 1875 год, когда отец купил дачу в Липлгуде и перевез туда семью? Часами бродил Джон и его повзрослевший сын Роберт по берегам шотландских речушек. Старший Брум увлекся ботаникой, и младший не захотел отставать от него…

Боже мой, как быстро летит время — это было ровно 70 лет назад!

Но, может быть, воспоминания о юных годах навеяли пещеры в известняковых обрывах Стеркфонтейна, которые он осматривает вместе со студентами профессора Дарта Шеперсом и Ричем? Это они вдохновили его на поездку из Претории, где он работает куратором палеонтологии позвоночных и физической антропологии Трансваальского музея, и вот теперь их знакомит с достопримечательностями Стеркфонтейна управляющий — Джон Вильям Барлоу, единственный из администрации карьера, кто остался на воскресенье. Не рвение к службе и отнюдь не бескорыстие заставляли его в дни отдыха оставаться здесь. Дело в том, что по воскресным дням из Иоганнесбурга и других окрестных городов в Стеркфонтейн наведывались туристы, желающие осмотреть огромные пещеры, протянувшиеся в глубь каменных пластов. Лучшего гида, чем Барлоу, им не сыскать, и он не отказывался от обязанностей экскурсовода, поскольку они давали дополнительный доход. А если к этому прибавить некоторую сумму денег, которую можно было выручить от продажи ископаемых костей, часто попадавшихся в древних пещерах, то увлечение Барлоу воскресным бизнесом не вызовет удивление.

Управляющий и на этот раз старался угодить посетителям. Высокий почтенный старик лет семидесяти, который приехал в Стеркфонтейн с двумя молодыми людьми, определенно знал толк в пещерах и в том, что в них можно найти.

Более сорока лет назад Роберт Брум впервые провел многомесячные раскопки открытых им костеносных пещерных отложений в северной части Квинсленда, одного из районов Австралии. На этот отдаленный материк его привело желание найти подходящий для здоровья климат и жажда изучения уникальных австралийских сумчатых. К этому времени прошло шесть лет, как он получил степень доктора медицины и окончил университет в Глазго, где он учился у великого лорда Кельвина. Тогда же Брума увлекли проблемы происхождения млекопитающих, и он подумал, что Австралия может стать подходящим местом для поисков ответов на эти вопросы.

Раскопки оказались и впрямь удачными: Брум обнаружил интереснейшие останки вымерших сумчатых, а также собрал большую коллекцию пресмыкающихся. Двенадцать опубликованных работ — таков итог его пребывания в Австралии. Не следует забывать, что все это он совмещал с интенсивной врачебной практикой.

Нет, что ни говори, а красоту австралийских гротов не сравнить с пещерами Стеркфонтейна, как бы велики они ни были! Что это за камеры, где уже несколько лет назад сколоты, раздроблены и сожжены в печах тонкие сталактиты, подлинное украшение подземелий! И все же, опускаясь к подножию холма, Брум радовался, что представился случай вернуться к пещерам.

«Как любопытно складывалась судьба, какие причудливые зигзаги выписывал жизненный путь», — думал Брум, направляясь вслед за Барлоу, к так называемой «чайной комнате» управления рудника, где должны были показать «нечто примечательное».

В Австралии Брум не задержался. В 1896 году он выехал в Южную Африку, где к этому времени открыли странные ископаемые рептилии, по облику напоминающие млекопитающих. «Вот где следует искать разгадку появления на Земле первых млекопитающих», — решил Брум. В январе 1897 года он был уже в Кейптауне. Однако организовать поиски ископаемых оказалось не так-то просто, так как не нашлось денег. Бруму не оставалось ничего другого, как снова заняться медицинской практикой.

Но не таков доктор Роберт Брум, чтобы смириться и отказаться от мечты. Заглянув как-то в район Кароо, известный обилием ископаемых костей, он перевелся туда на работу, чтобы в свободное от службы время заниматься изучением костеносных слоев. Заметив, что медицинская практика мешает серьезным занятиям палеонтологией, Брум без колебаний расстался с нею и занял место профессора геологии и зоологии колледжа Виктория в Стелленбохе. Семь лет продолжалась интенсивная работа, и около сотни статей, которые написал Брум об ископаемых Кароо, сделали его имя известным в кругах палеонтологов. Брум решил проблему происхождения млекопитающих. Он без колебаний присоединился к точке зрения Коупа о том, что предков их следует искать среди рептилий, напоминающих по облику млекопитающих.

К сожалению, те, от кого зависело продолжение работ, не проявили особого интереса к его открытиям. Из- за постоянных материальных затруднений он оставил профессорскую должность и вновь вернулся к лечению больных. Что касается собранных им коллекций, то поскольку правительство Южно-Африканской Республики не высказало желания сохранить их в местных музеях, Брум отправил их в Нью-Йорк в Музей естественной истории. Американцы в благодарность обещали, как только он пожелает, предоставить возможность выехать в Нью-Йорк для обработки этих коллекций.

Потом началась мировая война, и Брум, выехав в Англию, до 1916 года работал в лондонском госпитале. Вернувшись в Южную Африку, он снова в свободное от практики время продолжил изучение ископаемых рептилий. Открытие австралопитека впервые заставило его задуматься над проблемами происхождения человека. Брума всегда привлекали загадки возникновения нового в животном мире. Недаром он посвятил свою жизнь исследованию древнейших млекопитающих. Брум первый поддержал выводы Дарта и приложил немало усилий для их утверждения. Не имея возможности вести раскопки, он не давал покоя Дарту, вдохновляя «юного коллегу» продолжить исследования, и не переставал ругать его за недостаточную настойчивость в дискуссиях с противниками. Брум продолжал изучение черепа бэби даже тогда, когда большинство антропологов отступилось, решив, что в Таунгсе открыта заурядная антропоидная обезьяна.

Возможно, мечта заняться проблемой происхождения человека так и осталась бы для Брума несбыточной, тем более что за плечами был уже груз шестидесяти лет, однако неожиданно ему представился шанс попытать счастья и в этой области. Генерал Смутс, руководитель научной ассоциации, обратил внимание на скромного врача из провинции и был удивлен, что один из выдающихся специалистов-палеонтологов, заслуги которого в науке неоспоримы, не может посвятить себя научным исследованиям. Подумав, Смуте предложил Бруму занять пост куратора Трансваальского музея Претории, и в августе 1934 года Брум покинул Магасси. Ему исполнилось шестьдесят девять лет. За последние полтора года он собрал великолепную коллекцию ископаемых рептилий и обработал ее, выделив 23 новых рода и 44 новых вида животных. Свои выводы Брум изложил в шестнадцати статьях. И теперь, когда репутация с лихвой подтверждена, можно приступить к охоте за австролопитеками, причем обязательно за взрослыми, чтобы выбить почву из-под ног лондонских авторитетов!

Охота началась в старых, давно заброшенных известняковых карьерах, расположенных в 13 милях к западу от Претории в долине Геннопс Ривер. Сначала Брум выехал туда вместе с лидером южно-африканских палеонтологов Робертсом, которого давно волновала твердая каменистая брекчия, заполненная большим количеством черепов и костей каких-то мелких животных. В свое время здесь работал великий американский натуралист Герберт Ланг. Собранные образцы он отправил Вильяму Мэтью в Музей естественной истории Нью-Йорка, но тот отказался Дать определения, ссылаясь на отсутствие современных мелких млекопитающих Южной Африки, нужных для сравнения и точной диагностики ископаемых. Робертс скептически относился к определению разновидностей животных из брекчии, учитывая фрагментарность костей. Однако Брум за несколько недель работы на основании тщательного анализа найденных зубов ископаемых привел к выводу об открытии новых видов древних крыс и кротов, с помощью которых можно было более точно датировать геологические горизонты. Но самые волнующие находки последовали позже. Брум в один из визитов в долину Геннопс Ривер обнаружил кости саблезубого тигра и какую-то крупную челюсть, не уступающую по размерам челюсти взрослой гориллы. Вот тогда он впервые поверил в реальность надежд на открытие австралопитека. Ему казалось, что если челюсть действительно антропоидная, то она должна принадлежать взрослому австралопитеку. Можно представить, с каким волнением приступил Брум к освобождению ее от каменной матрицы. Однако ему не повезло — челюсть принадлежала гигантскому павиану.

Лиха беда — начало. Брум при временных, эпизодических, как он считал, неудачах не терял присутствия духа. Разве одиссея Дарта началась не с открытия черепа павиана? К тому же находка саблезубого тигра и челюсти неизвестного ранее вида ископаемого павиана сама по себе представляет исключительный интерес, и об этом факте должны знать не только специалисты, но также широкая публика, которая всегда взахлеб читает сообщения о всевозможных научных открытиях. Брум давно взял за правило, что вызывало удивление, а порой и негодование «серьезных ученых», сообщать об открытиях газетам и научно-популярным изданиям.

Брум не отступил от своего правила и на этот раз. Газеты Претории, а также других городов Южной Африки информировали о его открытиях в долине Геннопс Ривер и о надеждах найти новые доказательства обитания недостающего звена в пещерах пустыни Калахари. Результаты газетной деятельности не замедлили сказаться. Брума удивило не то, что однажды к нему в Трансваальский музей пришли молодые люди Шеперс и Рич и принесли два черепа небольших павианов, а то, что они оказались студентами его друга… Раймонда Дарта! Кажется, профессор из Иоганнесбурга окончательно потерял интерес к недостающему звену, и это сразу почувствовали его ученики. Во всяком случае, черепа павианов они нашли в известняковых карьерах Стеркфонтейна, а ведь именно оттуда за год до этого, в 1935 году, несколько подобных черепов получил один из талантливейших учеников Дарта Трэвор Джонс. Брум читал его статью и все ожидал, что последует дальше. Однако вместо сообщений о начале раскопок Дарта в Стеркфонтейне последовал визит его студентов в Трансваальский музей. Шеперс и Рич пригласили Брума в ближайшее воскресенье посетить карьер.

В тесной «чайной» комнате здания управления, куда после осмотра пещер Барлоу привел любопытствующих гостей, стоял большой стол, а на нем, как на выставке- витрине, лежало огромное количество образцов всевозможных ископаемых, намертво включенных в породу. Каждый из туристов мог приобрести на память любую приглянувшуюся кость. Брум ахнул, увидев собранные Барлоу экспонаты. Все вместе они составляли своего рода миниатюрный музей с уникальными образцами, о каких можно было только мечтать. Если посетители могли стать владельцами этих сокровищ, то, наверное, из карьера Стеркфонтейн уплыл на сторону уже не один череп австралопитека! Брум обратил внимание на какие-то легкие трубчатые кости и подумал, что, возможно, это кости части конечностей обезьяночеловека, но, может быть, и саблезубого тигра. До освобождения ископаемых из каменного плена ничего определенного сказать было нельзя…

— Мистер Барлоу, — обратился Брум к гиду, — а вы слышали что-нибудь об открытии черепа в Таунгсе? Это случилось около десяти лет назад. Газеты много писали об этом.

— Я знаю о черепе, профессор, — сказал Барлоу. — Дело в том, что в то время я работал в Таунгсе и видел череп бушмена, найденный де Брайаном. Его находку отправили потом в Иоганнесбург, не так ли?

— Правильно. Но если вы видели это, то можете мне сказать, встречаются ли подобные черепа у вас?

— Я не разбираюсь в черепах. Мое дело найти получше место для добычи известняка и организовать разработки. Однако я думаю, что мой ответ будет не пустым хвастовством: встречались и не один раз. Во всяком случае, однажды я продал череп, похожий на череп из Таунгса, любителю ископаемых из Претории.

— Но нельзя ли, мистер Барлоу, впредь оставлять для меня наиболее интересные черепа? Меня особенно волнуют кости, вроде найденных в Таунгсе. Ведь де Брайан обнаружил древнейшего предка человека, возраст которого превосходит миллион лет! Мне кажется, Стеркфонтейн ни в чем не уступит Таунгсу. Что касается вознаграждения за находки, то вы получите за них настоящую цену.

Барлоу согласился «присматривать за черепами». Договорившись с ним об очередной встрече, Брум вышел из здания управления рудника, и для него вопрос о большей перспективности Стеркфонтейна по сравнению с карьером в долине Геннопс Ривер был решен. Перед отъездом он еще раз осмотрел издали вершину холма, где карьер вскрыл богатую костеносную брекчию. Никто теперь не скажет, какие сокровища, связанные с предысторией человечества, отправлены в печи для обжига извести!

В Претории Брум два дня упорно искал у любителей палеонтологии череп, о котором рассказывал Барлоу. Тщетно — неведомого обладателя счастливой находки отыскать не удалось. Небольшой тонкий зуб животного — единственное из проданного Барлоу — попал в руки Брума. Все остальное исчезло.

На третий день гость из Претории вновь появился в Стеркфонтейне. Управляющий всерьез выполнял обещанное: в руки Брума попало сразу три небольших черепа павианов и обломок черепа саблезубого тигра. Но как бы ни были интересны находки, главное пока ускользало. Брум жаждал немедленного свидания с австралопитеком, и поэтому сам отправился на охоту за ним, но, увы, встреча не состоялась — как бы ни был внимателен Брум, он в тот день так и не смог превзойти Барлоу в удаче.

В воскресенье 17 августа 1936 года состоялся третий визит в Стеркфонтейн. Барлоу не скрывал торжества — он подал Бруму небольшой продолговато-округлый камень, испещренный желобками и неровными выпуклостями, и сказал;

— Вы это хотели иметь?

Гость принял камень, бегло осмотрел его и воскликнул:

— Знаете ли вы, дорогой Барлоу, какой ценности подарок преподнесли мне? Если бы я захотел по-настоящему рассчитаться с вами, то мне не хватило бы всего золота, добытого в рудниках Трансвааля за полвека!

Экспансивный Брум мог произнести такую тираду: в руках его покоились почти две трети слепка мозговой полости черепа взрослого австралопитека! Брум долго изучал череп бэби Дарта и его окаменевший мозговой слепок, чтобы сразу по достоинству оценить находку Барлоу — подобной величины и своеобразной формы мозг мог принадлежать или такой же необыкновенной антропоидной обезьяне, как австралопитек, или даже обезьяночеловеку. Какое странное совпадение: как и в случае с Таунгсом у Дарга, в Стеркфонтейн его, Брума, привели находки черепов павианов; затем последовали новые открытия черепов низших обезьян и вот теперь окаменевший слепок мозга. Нужно и дальше искать череп.

Брум торопливо и по-юношески легко направился к тому месту, где по рассказам Барлоу был обнаружен слепок мозга. До темноты ползал он по камням у подножия известнякового обрыва, осматривая каждую пядь земли, усыпанную щебенкой. Столь же внимательно вглядывался он и в расколотую взрывом стенку брекчии, надеясь увидеть кости на плоскости свежего обнажения. Если поиски среди нагромождения камней оказались безуспешными, но на одном из участков каменной стены наметанный взгляд Брума отметил примечательное углубление, которое при внимательном осмотре оказалось не чем иным, как отпечатком верхушки черепа австралопитека! Брум, таким образом, определил место, где залегал череп, слепок мозговой полости которого нашел Барлоу за день до его визита.

Разумеется, след — не сама кость. Но, во-первых, по углублению в камне опытный реставратор мог без труда восстановить конфигурацию верхней части мозговой коробки взрослого австралопитека, что уже само по себе удача. Во-вторых, открытие отпечатка давало надежду на возможные находки среди каменных блоков.

Итак, очередной тур охоты за недостающим звеном начался. Брум забыл на время проблемы, связанные с появлением на Земле первых млекопитающих. Вся его энергия отныне отдана предкам человека. Как человек появился на Земле — вот вопрос, который волнует его теперь.

На следующее утро Брум поспешил в Стеркфонтейн. Его сопровождали помощник Вайт, сотрудник музея Фитцсимонс, имевший в свое время отношение к открытию боскопских черепов, а также геолог Герберт Ланг. Искать обломки черепов им помогали местные мальчишки. Поиск окончился удачей: при раскопках, разборе завалов и распиливании травертиновых блоков были выявлены основание черепа с остатками окаменевшего слепка мозга, а также часть затылочной и лобной костей. При последующей расчистке каменного блока, в котором находилось основание черепа, выяснилось, что от него сохранились обе половины верхней челюсти с предкоренными и двумя коренными зубами, участки глазниц и передние части надбровных дуг. Насколько тщательно и ювелирно тонко выполнил Брум работу, показывает то, что он обнаружил в камне превосходный отпечаток зуба мудрости австралопитека! Лицевая часть черепа оказалась полностью разрушенной, но что касается остальных отделов, то постепенно был реставрирован весь образец. У черепа отсутствовала нижняя челюсть. Ее так и не нашли.

Брум установил несколько своеобразных рекордов в сроках поисков и открытия черепа недостающего звена: не три месяца, а всего девять дней понадобилось ему, чтобы обнаружить его, а на расчистку костей потребовалось всего три недели. Не заставила себя ждать и публикация — 19 сентября 1939 года Брум направил в журнал «Nature» первое сообщение о находке нового черепа австралопитека в Стеркфонтейне. Казалось, что эти рекорды снова вызовут возмущение скептиков в антропологии. Но как, однако, меняются времена! Редактор «Nature» не сомневался уже в необходимости срочной публикации заметок Роберта Брума.

Такой поворот в настроениях вызван не только признанием питекантропа как одного из древнейших обезьянолюдей, а также открытиями черепов синантропа, обезьяночеловека, подтвердившего статус питекантропа. Описание черепа австралопитека из Стеркфонтейна не оставляло сомнений в справедливости многих выводов, сделанных Раймондом Дартом, после изучения черепа бэби. Существо, заселявшее сотни тысячелетий пещеру в Стеркфонтейне, принадлежало к той же разновидности высших антропоидных обезьян, что и австралопитек Дарта. Брум, подчеркивая связь с бэби, назвал древнейшего обитателя известнякового холма в Стеркфонтейне Australopithecus transvaalensis, но затем в процессе изучения, убеждаясь в значительном сходстве взрослого австралопитека с человеком, дал ему примечательное имя — Plesianthroups transvaalensis, что означало «соседний с человеком». Тем самым выделялся новый род в семействе австралопитеков. Многие из предсказанных антропологами черт взрослого австралопитека были выявлены при изучении черепа плезиантропа. Обезьянообразность, которая скрадывалась в черепе бэби, выпирала наружу в отдельных структурах новой находки: надглазничные валики оказались массивными, лобная кость убегала назад, верхняя челюсть выступала, заостренные клыки отличались массивностью, и выходили за пределы зубного ряда, затылочное отверстие было сдвинуто назад, объем мозга не превышал 440 кубических сантиметров. Однако по строению резцов, коренных и предкоренных зубов, не резкому выступанию скуловых костей, не особенно уплощенному лицу, длинноголовости, а также по пропорциям слепка мозговой полости плезиантроп обнаруживал большее сходство с человеком, чем с высшими антропоидными обезьянами!

Этот вывод нашел подтверждение. В течение нескольких месяцев Брум каждую неделю посещал карьер Стеркфонтейн. Каждый новый визит приводил к открытиям: к коллекции костей плезиантропа Трансваальского музея добавлялись обломки черепов, отдельные зубы, а вскоре были найдены другие кости скелета австралопитека — бедренные и берцовые кости, лопатки, позвонки, ребра, часть фаланги пальца.

Анализ особенностей строения костей конечностей показал, что плезиантроп полностью освоил прямохождение. Отличия затрагивали малосущественные и незначительные детали. Устройство стопы не противоречило выводу о прямой посадке тела австралопитеков, хотя при ходьбе большая часть веса приходилась на переднюю ее часть, что считается характерным для антропоидов. Как бы то ни было, не оставалось сомнений в том, что передние конечности плезиантропа из-за их тонкости (ненадежная опора) не использовались при передвижении. Они были свободны от опорных функций, и поэтому австралопитеки могли с помощью их манипулировать предметами. Детали строения плечевых и локтевых костей, сходных с человеческими, подтверждали такой вывод. В частности, большой палец противопоставлялся другим. Около полутора сотен зубов плезиантропа, большинство из которых были сходны с человеческими как по структурным особенностям, так и манере изнашивания, подтверждали вывод Дарта об эврифагии, то есть всеядности австралопитеков, человеческого, а не антропоидного способа питания. Небольшого роста (высота этого существа составляла 122–152 сантиметра), с прямой посадкой тела, свободными для всевозможных действий руками, юркий, сильный, ловкий — австралопитек представлял опасность для животных, поскольку поступки его контролировались необычайно большим (до 550 кубических сантиметров) мозгом.

Наконец, Брум пришел к заключению, что материалов и наблюдений накопилось достаточно, чтобы спокойно и уверенно вывезти плезиантропа в «Большой свет». Вскоре представился удобный случай. В конце 1936 года его пригласили участвовать в Филадельфийском конгрессе антропологов, программа которого специально предусматривала анализ проблем, связанных с древнейшим человеком. В конце января 1937 года Брум отбыл из Южной Африки и до съезда в США посетил Лондон. На заседании Зоологического общества он сделал небольшой доклад о находках в Стеркфонтейне и выставил для обозрения окаменевший слепок мозга плезиантропа. Рассказ Брума произвел сильное впечатление на английских антропологов. От их пренебрежительного отношения к австралопитеку не осталось и следа, хотя противоречивость в суждениях не исчезла. В частности, противники прибегнули к обычному трюку: они заявили, что кости конечностей принадлежали не плезиантропу, а настоящему человеку, современнику австралопитека, который все же представляет собой антропоидную обезьяну.

Триумфальный успех ожидал Брума в Филадельфии, где 20 марта он прочитал перед собранием ведущих антропологов Америки, Европы и Азии краткий доклад. Его с энтузиазмом слушали Алеш Хрдличка, Гордон Чайльд, Ральф Кёнигсвальд, Пьер Тейяр де Шарден, Альберт Хутон. Диапозитивы наглядно представили как место открытия, так и разнообразные находки. Брум стал популярнейшим человеком в Америке. Колумбийский университет присвоил ему почетную степень доктора наук, крупнейшие научные центры, вроде Гарвардского университета, приглашали нанести им визит. С апреля по июнь Брум путешествовал по США и читал лекции в Чикаго, Беркли, Лос-Анджелесе, Кливленде, Солт-Лейк-Сити, Нью-Гавене, Линькольне.

Но как ни приятно принимать всеобщие восторги, Бруму не давали покоя мысли о событиях в Стеркфонтейне. Сколько костных остатков плезиантропов потеряно за полгода его отсутствия, когда разработки известняка проходили без надлежащего контроля. Скорее назад, в Южную Африку! Когда в августе он вернулся в родные места, то не узнал карьера. Оказывается, Барлоу недавно прекратил разработку из-за бедности известняковых пластов. Теперь сырье добывали в нижней части возвышенности. Брум опасался, что «золотой родник доистории» станет теперь бесполезным, но его волнения оказались напрасными: под холмом все еще встречались участки костеносной брекчии. Бруму не понадобилось много времени, чтобы открыть превосходно сохранившуюся верхнюю челюсть женской особи и часть лицевого скелета и нижней челюсти пожилого плезиантропа. Зубы первой челюсти представляли собой отличные образцы для изучения особенностей строения жевательного аппарата австралопитековых антропоидов. У второй они были сильно стертыми. Затем последовали открытия нижнего конца бедренной кости, запястья, многочисленных костей всевозможных животных.

Хотя в 1938 году в Стеркфонтейне была найдена невиданная по объему коллекция остатков недостающего звена, первый череп плезиантропа, обнаруженный 17 августа 1936 года, оказался наилучшим по полноте, и Брум позже восстановил его почти полностью. Одновременно с контролем за известковыми разработками в Стеркфонтейне он расширил маршруты разведочных экскурсий. Однако его долго преследовали неудачи.

И тут к нему на помощь снова пришел Барлоу. Когда утром 8 июня 1938 года Брум появился в Стеркфонтейне, он встретил его загадочной улыбкой.

— Доброе утро, профессор Брум, — сказал он. — Я имею нечто весьма приятное для вас!

Барлоу смотрел на собеседника как школьник, которому известен какой-то необыкновенный секрет. Затем он протянул своему клиенту довольно крупный обломок кости. Бруму с первого взгляда стало ясно, что управляющему опять повезло: он обнаружил часть нёба и верхней челюсти с первым коренным зубом, без сомнений принадлежащих австралопитеку. Барлоу делал успехи в палеоантропологии! Что касается Брума, то его поразили два обстоятельства. Во-первых, новый обломок черепа австралопитека имел непривычно большие размеры. Это означало, что фрагмент принадлежал какой-то крупной разновидности человекообразного антропоида Южной Африки, отличающегося от бэби и плезиантропа. Неужели третий вид австралопитека? Во-вторых, нёбо и участок челюсти с зубом размещались в каменной матрице иного характера и цвета, чем окаменевшие пласты заполнений пещер Стеркфонтейна. Отсюда следовал вывод, что находка сделана за пределами карьера.

— Да, это приятный сюрприз, — сказал равнодушно Брум. — Я думаю, мистер Барлоу, что такая находка стоит не менее пары фунтов стерлингов, и мне приятно вручить их вам.

Брум опустил кость в карман, достал чековую книжку и выписал названную сумму. Став владельцем обломка черепа неведомой пока разновидности австралопитека, Брум спросил:

— Где и при каких обстоятельствах вы нашли эту кость?

Однако Барлоу ответил так путано и уклончиво, что у Брума не осталось сомнений в нежелании его раскрыть секреты. Кто же, в самом деле, станет добровольно выдавать тайны, обеспечивающие процветание бизнеса?

Брум, зная упрямство Барлоу, решил не оказывать на него давления, а найти обходные пути. Узнав, что в ближайшее воскресенье Барлоу не останется на руднике, Брум с утра явился в Стеркфонтейн. Поджидавшим его мальчишкам он показал последнюю находку Барлоу и спросил, видел ли кто из них эту кость. Помощники единодушно заявили, что за последние дни ничего подобного в карьере не находили. Именно это и желал услышать Брум. Он почувствовал уверенность в том, что фрагмент черепа найден за пределами Стеркфонтейна. Теперь следовало снова нажать на Барлоу.

Во вторник Брум прибыл на территорию карьера.

— Послушайте, мистер Барлоу, — сказал он, — я прошу вас рассказать, где вы добыли кость, переданную мне неделю назад. Посмотрите — здесь совсем недавно обломаны два зуба. Они, наверно, лежат там, где найден этот образец. Мне ли рассказывать вам, как важна для антрополога каждая лишняя косточка черепа!

Барлоу оказался в затруднении. Не мог же он обманывать старого профессора и вести его к первому попавшемуся на пути участку карьера. Он ведь не менее упрям и будет там переворачивать камни неделю, а если понадобится, и другую, и третью, не давая никому покоя. Брум, наблюдая колебания компаньона, призвал на помощь все свое ораторское искусство. Пылкую речь он завершил неожиданно: грозно обвинил Барлоу в том, что, скрывая место открытия челюсти, он выступает не только против местных ученых, но, по существу, против «всего мира»! Последний довод возымел действие.

— Извините меня, профессор, но прошлый раз я ввел вас в заблуждение, — пробормотал смущенный Барлоу. — Образец найден не в Стеркфонтейне. Его передал мне Герт Тэрбланч.

— Кто такой этот Тэрбланч? — сердито спросил Брум.

— Герт Тэрбланч — школьник. Он живет в Кромдраае, всего в двух милях от Стеркфонтейна. Я знаю его потому, что по воскресным дням он водит журналистов по окрестным пещерам.

— Вот как! В таком случае я немедленно еду к нему! — воскликнул Брум и решительно направился к своему автомобилю.

— Не торопитесь, профессор, — остановил его Барлоу, — Герт сейчас в школе, а проехать туда в автомобиле невозможно!

И он был прав: дорога оказалась отвратительной, а последнюю милю ее покрывали такие ужасные кочки, что Бруму пришлось добираться пешком. Он пришел к школе, когда дети занимались играми. Отыскав директора, Брум объяснил причину своего неожиданного визита, и тот отдал распоряжение найти Герта и привести его в кабинет. Мальчик, узнав, зачем его вызвали, извлек из кармана четыре отлично сохранившихся зуба, которые показались Бруму самыми прекрасными из когда-либо найденных в мировой истории. Брум тотчас извлек из кармана обломок верхней челюсти, выкупленный у Барлоу, и установил, что два зуба — второй предкоренной и второй коренной — в точности входят в альвеолы! Два других зуба сохранились хуже. Они, очевидно, долгое время находились на поверхности земли и сильно выветрились. Во всяком случае, для Брума стало ясно, что эти зубы Герт извлек из нижней челюсти. Гость так выразительно посмотрел на школьника, что тот поспешил рассказать о том, что припрятал еще один обломок кости.

Конечно, Герта Тэрбланча следовало немедленно тащить к тайнику, но Брум рассудил, что торопиться нет смысла. Во-первых, не дело отрывать мальчика от занятий, а во-вторых, не лучше ли воспользоваться благоприятным случаем, чтобы привлечь на свою сторону вездесущих мальчишек и девчонок, досконально знающих в окрестностях каждый бугорок? Если рассказать им, как интересно искать ископаемых и почему кости важны для ученых, то, кто знает, какие сокровища попадутся им в руки. Брум подарил Герту несколько шиллингов и, проводив его, предложил директору рассказать детям и учителям о поиске недостающего звена.

Более часа сто двадцать детей и четыре преподавателя слушали увлекательный рассказ Брума об обезьянолюдях Южной Африки, об открытиях в Таунгсе, Стеркфонтейне и знакомом всем Кромдраае, где отличился один из учеников школы, Герт Тэрбланч. К концу рассказа вся классная доска покрылась рисунками, среди которых особое оживление вызвали обезьянообразные физиономии предков людей, сотни тысячелетий назад заселявших места, где теперь расположились известняковые копи. После беседы ни о каких уроках не могло быть и речи. Брум вместе с героем дня направился в Кромдраай. Они пришли к знакомому холму, и мальчик торжественно извлек из тайника превосходную нижнюю челюсть с двумя зубами. Бруму не составило труда совместить с нею обнаруженные ранее обломки.

В последующие дни Брум стремительно проскакивал мимо Стеркфонтейна, прямо в Кромдраай. Участок холма, где Герт Тэрбланч нашел обломки черепа, тщательно обследовался пядь за пядью. Земля осторожно счищалась, а затем просеивалась сквозь сито. В результате кропотливой работы удалось найти новые обломки, в том числе несколько зубов. Когда кости освободили от каменных матриц и соединили вместе, выяснилось, что в Кромдраао обнаружена большая часть левой половины черепа. Отсутствовала лишь выветрившаяся макушка. Однако она легко восстанавливалась.

Изучение черепа из Кромдраая привело к неожиданному сюрпризу: он несомненно принадлежал австралопитеку нового рода и вида! Возможно ли это — третье место, где открыты в Южной Африке остатки австралопитеков и третья их разновидность? Однако своеобразие было настолько ярко выраженным, что Брум не сомневался в справедливости такого сенсационного заключения. Лицо нового австралопитека отличалось большей, чем у плезиантропа, уплощенностью, а зубы и нижняя челюсть характеризовались массивностью, что сближало его с обезьянами. Однако, с другой стороны, зубы оказались близкими человеческим: клыки были небольшого размера и не выдавались за уровень других зубов; жевательная поверхность коренных по округлости бугорка не отличалась от человеческих; предкоренные имели по два округлых бугорка — щечный и язычный. К этому следует добавить: человеческую форму височной кости, отличное от антропоидов строение области слухового прохода, заметно переднее расположение затылочного отверстия, свидетельствующее о прямохождении, менее крутую скошенность подбородка, большую ширину зубной дуги, а главное — необыкновенно большой объем мозга — шестьсот пятьдесят кубических сантиметров. Если череп принадлежал женской особи, то объем мозга мужчины должен был превосходить 700 кубических сантиметров! Брума настолько поразило сходство австралопитеков из Кромдраая с человеком, что он назвал его Paranthropus robustus, то есть «стоящим рядом с человеком».

20 августа 1938 года в «Illustrated London news» появилась статья Брума, в которой рассказывалось о новом открытии в Южной Африке. К сенсационному названию ее «The missing link no longer missing» автор, по его признанию, не имел никакого отношения. Это был, как и при публикации сведений о плезиантропе, результат творчества редактора отдела науки знаменитого еженедельника. Вопреки ожиданиям, никакого возмущения в кругах чопорных английских антропологов не последовало. Очевидцы событий отметили лишь некоторое смущение ученых, призывающих, как всегда, к осторожности. Еще бы — такого до сих пор не бывало, чтобы две кряду палеоантропологические находки из одного небольшого района принадлежали двум родам недостающего звена! Можно поэтому понять некоторое раздражение и даже недовольство антропологов Юлиана Гексли и Кэйва, которые заявили о том, что это уж слишком: «терминологические упражнения Брума построены на зыбкой почве». Им казалось, что парантроп просто-напросто взрослый австралопитек. Когда эти слова передали Бруму, он лишь посмеялся. «Все дело в том, что мои критики не знают всех фактов. Вообще, когда имеешь ревнивых оппонентов, то не следует сразу предоставлять им возможность знать все!» Брум действительно имел дополнительные факты, которые придавали ему уверенность в оправданности выделения нового рода и вида австралопитеков. Дело заключалось в том, что каждая из трех разновидностей австралопитеков сопровождалась специфическим сообществом животных, указывающих на их разновременность. Так, Стеркфонтейн и Кромдраай отстояли друг от друга на две мили, но в первом пункте отсутствовали кости лошади, обильные во втором, резко отличались виды шакалов, павианов и саблезубых тигров… Как же можно, в таком случае, удивляться родовым и видовым различиям австралопитеков, если эпохи их существования отстоят друг от друга на сотни тысячелетий? По мнению Брума, бэби Дарта жил в Калахари около 2 000 000 лет назад, плезиантроп — 1 200 000 лет, а «стоящий рядом с человеком»— самый юный из них: ему исполнилось «всего 800 000 лет»!

В феврале 1941 года Брум «добил» своих оппонентов: при расчистке небольшого участка костеносной брекчии Кромдраая он вместе с Джоном Робинсоном и двумя добровольными помощниками — мальчишками — обнаружил глыбу породы, заполненную обломками костей. Они залегали всего в двух ярдах от места, где Герт Тэрбланч нашел первые обломки черепа парантропа. Когда глыбу доставили в Преторию и препараторы Трансваальского музея разбили ее, Брум сразу же выявил нижнюю челюсть австралопитека. Правда, она сохранилась плохо, но включенные в нее зубы выглядели превосходно. Они были молочные, почти не изношенные. Едва прорезавшийся коренной позволил почти точно установить возраст новой особи парантропа. Это был бэби, возраст которого не превышал три года. Таким образом, появилась возможность сравнить бэби парантропа с бэби Дарта и плезиантропа, и тут-то выяснилось, насколько они отличаются друг от друга. Клык ребенка, «стоящего рядом с человеком», имел меньшие размеры при сравнении его с клыками австралопитеков из Таунгса и Стеркфонтейна. В то же время первый предкоренной был более примитивный, чем у них, и отличался от предкоренного человека. Поэтому Брум выделил не только новый род австралопитековых, но даже новое подсемейство! Критикам не оставалось ничего другого, как признать его правоту.

Между тем обработка блока привела к открытию новых обломков черепа и костей конечностей. Возможно, в брекчии залегал целый скелет. Последующие находки подтвердили сделанный ранее вывод о значительной близости костей австралопитеков соответствующим частям скелета человека и отличии их от антропоидных. Во всяком случае, в прямохождении австралопитеков и освобождении их рук для трудовой деятельности вряд ли теперь сомневался даже самый закоренелый скептик. Правда, предстояло еще собрать дополнительные факты и опубликовать наблюдения и выводы в специальной книге. Обстоятельства, однако, нс благоприятствовали продолжению исследований — началась вторая мировая война, резко сократился объем строительства, и, в связи с падением цен на известь, прекратились работы в карьере Стеркфонтейн. В 1939 году умер Барлоу, постоянный помощник в поисках костей австралопитеков. Бруму не оставалось ничего другого, как засесть вместе с Шеперсом за детальное описание своих коллекций. К концу войны книга «Южноафриканский обезьяночеловек» была завершена. Она оказалась настолько увесистой, что опубликовать ее без значительной финансовой поддержки Трансваальский музей не мог. Издавать же ее по частям не имело смысла, ибо только представленные воедино факты могли стать достойными величия самого открытия. Когда, преодолев многочисленные препятствия, Брум и Шеперс с помощью Национального исследовательского фонда все же напечатали книгу, выход ее в свет произвел сенсацию. Достаточно сказать, что Национальная Академия наук США присудила Бруму золотую медаль Даниэля Жиранда за наиболее выдающееся исследование в области биологии 1946 года. Медаль вручило также Королевское научное общество Лондона. Особая роль Африки в решении проблемы происхождения человека стала очевидной.

Коренной поворот в отношении к австралопитекам наблюдается с конца тридцатых годов. Сначала Франц Вейденрейх, который досконально изучил материалы, связанные с синантропом, высказал убеждение о сходстве зубов австралопитека и гоминида из Чжоукоудяня. Затем Вильям Грегори и его коллега Хеллман опубликовали специальную статью о южно-африканских ископаемых человекообезьянах и происхождении зубной системы человека. Авторы согласились с выводами Дарта, сделанными тринадцать лет назад, относительно образа жизни австралопитеков: «Так как они жили в такой же местности, какой представляется Южная Африка сейчас, то им приходилось подбирать то, что осталось от львов. Переходные черты строения зубов подтверждают начало постепенного отказа от растительной пищи и появление привычек хищников».

Даже в самые лучшие времена Раймонд Дарт не мечтал о таком обороте дела. Это была почти победа, но поскольку после войны споры вокруг австралопитековых не утихли, Брум и его помощники не теряли надежды на возобновление поисков новых остатков предков человека в Южной Африке, которые внесли бы ясность в дискуссию. К счастью, впечатление от публикаций открытий в Стеркфонтейне и Кромдраае оказалось настолько ошеломляющим, что руководители южно-африканской науки, предвкушая новые мировые сенсации, выделили средства для продолжения исследований пещер.

Стоит ли говорить, что Брум немедленно приступил к подготовке раскопок, решив начать их в Кромдраае, где ему в последний раз сопутствовала удача. Однако, когда в декабре 1946 года группа сотрудников Трансваальского музея собралась выехать в поле, неожиданно возникло непреодолимое препятствие. Комиссия исторических памятников Южной Африки заявила, что профессору Бруму запрещается вести раскопки пещер до тех пор, пока в состав экспедиции не будет включен компетентный полевой геолог, что позволит избежать грубых ошибок в датировке находок. Брум воспринял этот демарш как неуместный и оскорбительный для себя. Как может какая- то неведомая ему до сих пор комиссия публично выражать недоверие к его компетентности в вопросах геологии, подозревать в дилетантстве того, кто еще шестьдесят лет назад был медалистом по геологии в университете Глазго, кто семь лет работал профессором геологии в Стелленбохе, кто известен своими многолетними, успешными раскопками австралийских известняковых пещер, где найдены уникальные ископаемые? Разве не он, Брум, в течение последних десяти лет неустанно наблюдал карьер в Стеркфонтенне и изучал холм в Кромдраае? Попытки успокоить Брума ни к чему не привели. Он не спешил пригласить в экспедицию геолога. Его с трудом уговорили не начинать раскопки до возвращения в Южную Африку Смутса, который находился в это время в Америке.

Как и ожидал Брум, Смутс решительно поддержал его. Когда философу рассказали о конфликте, он рассердился и сказал: «Продолжайте работу! Я разберусь в этом потом». Брум сразу же выехал в Кромдраай и в январе 1947 года его помощники начали раскопки, не дожидаясь специального разрешения комиссии. Сразу же обнаружили череп саблезубого тигра, затем превосходной сохранности череп новой разновидности крупного павиана и тонкий череп малого павиана, а позже множество других костей плезиантропа. Прошло два дня, и снова интересная находка — обломок лицевой части черепа ребенка плезиантропа…

Но эти удачи стали лишь прелюдией к выдающемуся открытию, сделанному 18 апреля. В этот день Брум решил взорвать участок каменистой брекчии, представлявшийся ему малоперспективным. Когда пыль улеглась и он вместе с помощниками подошел к обнажению, то все остановились, пораженные. Такими находками судьба балует антропологов далеко не часто: на темном фоне разломанной взрывом скалы выделялся крупный череп плезиантропа. Его сломало на две части — верхушка торчала в блоке, а нижняя, большая половина осталась в скале. Внутреннюю часть черепной коробки заполняли мелкие кристаллы извести, таинственно и призывно, как грани драгоценных алмазов, поблескивающие в лучах утреннего солнца…

— Я видел много блеска за свою долгую жизнь, — воскликнул Брум, обращаясь к окружающим, — но клянусь, эти отсветы кристаллов известняка самые чудесные! Хотел бы я видеть сейчас блюстителей законности из Комиссии исторических памятников. Не будем, однако, торопиться извлекать череп — нам нужны не только документальные снимки, но и художественные портреты нового плезиантропа. В этом деле нам без прессы не обойтись. К тому же, следует учитывать, что, пригласив кого- то из них в Стеркфонтейн, мы приобретем могущественных союзников.

До Претории от Стеркфонтейна сорок миль, а до Иоганнесбурга всего тридцать, к тому же это столица, и там находится редакция вечерней газеты «Star», возвестившей четверть века назад об открытии в Таунгсе. «Кто с энтузиазмом примет приглашение прислать репортера и фотографа, так это издатели „Star“», — решил Брум и немедленно позвонил в Иоганнесбург. Рассказав редактору об открытии, Брум пригласил сотрудников газеты побывать на месте и запечатлеть историческое событие — обстоятельства находки первого целого черепа плезиантропа.

Интерес Бернарда Георга Пауэра к ископаемому человеку и недостающему звену оказался в «Star» живучим — через полтора часа в Стеркфонтейн примчалась машина и из нее вышли возбужденные репортер и фотограф, немедленно приступившие к делу. Череп снимали в самых различных ракурсах. Фотографических пластинок было изведено достаточно много, чтобы успокоиться — портрет плезиантропа появится на полосах «Star», Затем наступила очередь виновников торжества. Брум, продолжая давать интервью репортеру, склонился над неровной каменистой породой, указывая рукой на частично расчищенный череп. В это мгновение щелкнул затвор фотоаппарата. Затем последовали фото Брума в окружении его ближайших коллег: ассистента Джона Робинсона, удачливого охотника за ископаемыми Даниэля и палеонтолога ван дер Неста.

Когда закончилась суета, Брум сразу забыл о представителях прессы. Следовало с величайшими предосторожностями спустить к подножию холма Стеркфонтейна каменную глыбу с верхушкой черепа; затем с помощью железных ломов с трудом сдвинули с места и доставили туда же огромный каменный блок с основанием черепа. После этого, убедившись, что на месте находки никаких более остатков плезиантропа не сохранилось, обколотые блоки с ценными образцами ископаемых предшественников человека погрузили в автомобиль и доставили в Трансваальский музей.

После черновой расчистки стало ясно, что в Стеркфонтейне открыт череп взрослой женской особи плезиантропа («Миссис Плез»). Новые костные остатки недостающего звена помогали четче представить тех «окололюдей», которые связывали обезьян и Homo. Череп сохранил многие обезьяньи черты — нос был плоский, верхняя челюсть удивляла размерами и тяжестью, костяные надглазничные валики поражали массивностью. Вместе с тем, очевидными были и чисто человеческие особенности строения черепной коробки и лица. Приходилось только сожалеть, что в блоке не оказалось нижней челюсти, а зубы из верхней вывалились и потерялись. Но и без того эта находка произвела сенсацию. Ровно через месяц после открытия, 17 мая 1947 года, лондонская «Nature» опубликовала сообщение о находке в Стеркфонтейне и графический рисунок Черепа, a «Illustrated London news» напечатала популярный очерк, сопровождавшийся эффектными фотографиями, полученными от репортера «Star». Затем последовала публикация в широко распространенном научно-популярном издании Америки «Natural History». Весь ученый мир и любители научных сенсаций заговорили об удачливом Бруме.

Восхищались и поздравляли все… кроме членов Комиссии по историческим древностям. Шокированные непослушанием Брума, они направили Смутсу авторитетную депутацию с протестом против нарушения правил раскопок в Стеркфонтейне и ведения работ в этом месте до получения официального разрешения. Разъяренные пренебрежением члены Комиссии настаивали на немедленном прекращении раскопок в Стеркфонтейне.

Брум понимал, насколько неосновательны и тенденциозны эти нападки, но, удовлетворенный своим открытием и откликами на него в прессе, на этот раз уступил. Он вновь приехал со своими сотрудниками в Кромдраай и начал раскопки там, где Комиссия почему-то разрешила. Как будто в Кромдраае Брум не сталкивался с теми же проблемами геологии, которые он не мог удовлетворительно решить в Стеркфонтейне! В течение месяца продолжались работы, пока в Претории подбиралась кандидатура для инспекционного осмотра участка работ в Стеркфонтейне. Наконец, туда выехал профессор геологии университета Претории Б. В. Ламбаард. Как и следовало ожидать, он не обнаружил каких-либо нарушений установленных принципов исследований и дал благожелательный отзыв на проведенную работу. Членам комиссии пришлось выдать Бруму разрешение на проведение раскопок в Стеркфонтейне.

Брум перебазировал работы в столь счастливое для него место, и оно снова оправдало надежды. Кажется, Стеркфонтейн оставался неистощимым на сюрпризы: 24 июня удалось открыть давно желанную нижнюю челюсть с одной хорошо сохранившейся ветвью и второй раздавленной. Челюсть принадлежала взрослому самцу плезиантропу и оказалась ближе человеческой, чем обезьяньей. В частности, клыки, хоть и отличались большими размерами, но не выдавались за пределы зубного ряда, а манера изношенности жевательной поверхности не отличалась от манеры, характерной для износа зубов человека. Во всяком случае, ничего подобного у взрослой обезьяны не наблюдалось, и поэтому новая находка Брума стала ключом к сравнительному изучению нижних челюстей антропоидов и человека.

Казалось, Брум получил в Стеркфонтейне все, о чем можно мечтать. Однако он отличался таким неутомимым рвением в полевых исследованиях, что ни о каком прекращении работ в Стеркфонтейне не могло быть и речи. Брум наверстывал упущенное за предшествующее десятилетие, и его помощникам не оставалось ничего другого, как подстраиваться под раз и навсегда заданный ритм. С утра до позднего вечера со стороны карьера доносились четкие удары кайлы, жалобно позванивали лопаты, а когда наступала тишина, окрестные фермеры знали, что за нею последует глухой взрыв. Это с помощью динамита Брум дробил на мелкие куски непреодолимые для традиционных орудий археолога и палеонтолога участки заполнения древней пещеры. Каждый день из Стеркфонтейна в Преторию отправляли блоки породы с включенными в них костями. Среди них наибольший интерес представляли найденные в конце июля черепа павианов и антилоп.

Интуитивное ожидание очередного значительного открытия не подвело Брума и еще раз. 1 августа при очередном разломе окаменевшей породы его глазам предстала плита с прочно впаянными в нее крупными и мелкими костями. Осмотр не оставил у присутствующих ни малейших сомнений в том, что Стеркфонтейн преподнес новое сокровище — часть скелета недостающего звена. Чтобы представить значение этой находки, достаточно сказать, что оно было позже приравнено к событиям, связанным с первыми сенсационными удачами в поисках черепа и челюсти австралопитеков. На этот раз в каменистом блоке находились обе половины таза, несколько позвонков и большая часть берцовой кости. Наибольшее волнение вызвали результаты осмотра тазовых костей недостающего звена, впервые увиденные антропологами. Несмотря на то, что некоторые участки таза оказались раздавленными и частично нарушенными, Брум не сомневался в принадлежности костей прямоходящему существу с такой же приблизительно посадкой тела, как у человека. Это заключение подтверждалось размерами таза, конфигурацией его отдельных частей и наиболее существенными деталями строения.

Конечно, до окончательного «приговора» следовало подождать результатов препарации, но неожиданности по отношению к главному выводу Брума исключались: плезиантропы, так же, как и другие разновидности австралопитековых, передвигались на двух конечностях. Руки их были освобождены и могли использоваться для любых операций. То, что Дарт, а затем Брум упорно и самоотверженно отстаивали на основании достаточно существенных, но все же косвенных данных анализа строения черепа австралопитеков и слепков мозговой полости, теперь нашло блестящее подтверждение. Таз плезиантропа во многих чертах поразительно напоминал человеческий. В длину он был наполовину меньше таза шимпанзе и резко отличался от таза гориллы.

— Хотел бы я послушать, о чем станут говорить наши критики! — воскликнул Брум. — Впрочем, им не занимать изворотливости. Вспомните, когда были открыты первые черепа австралопитеков и мы с Дартом объявили, что они не похожи на шимпанзе, наши оппоненты поучали нас, что в недостающем звене юга Африки нет ничего сближающего его с человеком. Стоило только обнаружить в пещере кости конечностей, схожие с конечностями Homo, как скептики тут же нашлись: «Ах, так это останки человека! Вы нашли обломки скелета человека, перемешанные с черепами шимпанзе…» Вот почему я не завидую ситуации, в которой оказались мои оппоненты после открытия таза плезиантропа. Положение их тяжелое — ведь такой таз не принадлежит ни антропоиду, ни человеку. Кому же, как не недостающему звену?

— К сожалению, — продолжил Брум, — у меня до сих пор более чем достаточно оппонентов, которые хоть и не бросают мои статьи на землю, но свои заключения подтверждают глубокомысленными рассуждениями, существо коих сводится к такой фразе: «Я не верю всему этому!»

Брум вознамерился раз и навсегда искоренить столь удобную и ни к чему не обязывающую позицию брюзжащего скептика от науки. Верная гарантия победы — наступление, поэтому — раскопки, раскопки и еще раз раскопки. Надо не дать возможности удаче ускользнуть из рук. И упорство Брума вознаграждается. Достаточно сказать, что в том же, 1947, году он нашел сначала второй череп плезиантропа, у которого на две трети сохранились лицевые кости, затем третий, с наполовину уцелевшими костями лица и верхней челюсти с зубами, и, наконец, четвертый, у которого имелись части верхушки и основания. Помимо этого в коллекцию Брума попала нижняя челюсть ребенка плезиантропа с полным набором молочных зубов. Анализ строения этой челюсти и зубов свидетельствовал о том, что высказанная им десять лет назад мысль о родовых различиях плезиантропа и австралопитека нашла теперь подтверждение.

Так кто же все-таки эти таинственные австралопитеки — недостающее звено, примитивнейшие из людей или просто наземные обезьяны? Ответить на такой вопрос непросто. Трудность заключается в том, что находки поступали в лаборатории Трансваальского музея в таком большом количестве, что их не успевали препарировать и изучать с должной детальностью, и в том, что при столь причудливом сочетании обезьяньих и человеческих особенностей определить точный таксономический статус «миссис Плез» и ее родичей было весьма сложно.

Роберт Брум, разгадывая эту головоломку, привлек для сравнения с черепами австралопитеков девяносто черепов высших антропоидных обезьян, которые хранились в фондах Британского и Оксфордского музеев. На первый взгляд, не возникали сомнения в решающем сходстве их с черепами австралопитеков: объем мозга тех и других не отличался значительной величиной и не достигал низшей границы объема мозга обезьянолюдей, до которой им не хватало 200–400 кубических сантиметров; нижние челюсти отличались массивностью, а соотношение размеров лицевой части черепа и мозговой коробки у австралопитеков было типично антропоидным. Обращали на себя внимание также сильный прогнатизм (выступающая вперед лицевая часть черепа) и мощное развитие таких костных структур, как надглазничные валики у основания лобной кости и различные костяные гребни на черепной крышке.

Однако детальный анализ особенностей конструкции черепа и строения отдельных частей его, в частности зубов, показывал, что однозначный ответ при решении вопроса об антропоидности австралопитеков невозможен. Обезьяньи черты комбинировались с человеческими, хотя таксономическое и эволюционное значение последних было не всегда ясным. Примечательно, что строение затылочной части черепа австралопитека свидетельствовало о посадке головы, ближе к человеческой, чем к антропоидной. Строение структур верхней части лица и участка лба заметно отличается от того, что характерно, например, для гориллы.

Особенности строения черепа не единственное, что ставит австралопитеков в особое положение по отношению к высшим антропоидным обезьянам. Близкие к человеку по строению кости конечностей таза, свидетельствующие о прямохождении «южной обезьяны», позволили ряду антропологов сделать вывод о необходимости включения «миссис Плез» со всеми ее родичами в группу ранних представителей гоминид и объявить их «людьми, находящимися в процессе становления». Впрочем Брум высказывался осторожнее. Австралопитеки, по его мнению, это «группа высших приматов, близких человеку, или, возможно, они — люди с малым объемом мозга». Во всяком случае, они настолько близки человеку, что можно без преувеличения назвать их обезьянолюдьми и самыми ранними представителями гоминид. Вместе с тем не исключалось, что австралопитеки располагаются всего лишь «близко к генеральной линии эволюции человека» или, в худшем случае, представляют собой модифицированных потомков группы высших приматов, истинных предков человека, которые были близки «южным обезьянам». Брум верил, что именно от австралопитеков два-три миллиона лет назад отделился ствол гоминид.

Не перевелись и сторонники крайностей в оценках. В то время как одни упорно уверяли, что в пещерах Южной Африки найдены костные остатки антропоидных обезьян, другие с энтузиазмом отстаивали идею о необходимости включения австралопитеков в семейство гоминид. Так, профессор Адлоф из Кенигсберга высказал мысль о необходимости считать австралопитеков примитивными, но «истинно человеческими существами», а Дарт и Ральф Кёнигсвальд в пылу полемики назвали их людьми. Однако если австралопитека действительно можно назвать человеком, то где главный признак, позволяющий уверенно сказать о том, что «южная обезьяна» навсегда рассталась с миром животных и присоединилась к клану людей, где выделывались орудия, использовать которые не додумался самый изощренный животный ум? Открытие в красноцветных костеносных толщах Трансвааля небольшой коллекции камней с самой примитивной оббивкой сразу же положило бы конец бесконечным дискуссиям, участники которых неутомимо, но не убедительно разъясняли друг другу значимость отдельных особенностей строения черепов и других частей скелета недостающего звена. Антропологам недоставало чисто археологических данных, чтобы окончательно решить проблему статуса австралопитеков.

Но, может быть, они не умели изготовлять и использовать орудия. Если это так, то австралопитеки навсегда оставались за великой переходной чертой, отделяющей животных от людей. Брум не торопится делать категорический вывод. Еще десять лет назад, 10 августа 1938 года, он получил из Берлина от Пауля Альсберга письмо, в котором его коллега приводил логические доводы непременного использования австралопитеками орудий. Альсберг признавал, что действительно трудно решить, по какую сторону черты следует расположить австралопитеков, поскольку эти обезьяны имеют «исключительные человеческие особенности». Важно вместе с тем подчеркнуть, что они не лесные обезьяны, что они не спасались от врагов на деревьях и не защищались от них мощными клыками, поскольку таковых не имели. Отсюда следовало заключение: австралопитеки отбивались от противников каким-то родом орудий. Альсберг писал Бруму об использовании орудий современными антропоидными обезьянами, но одновременно обращал его внимание на особенности строения руки антропоида как лазающего органа. У обезьян использование орудий не могло быть определяющим признаком — эволюция завела их в тупик. Обезьяны и человек представляют два диаметрально противоположных эволюционных принципа, утверждал Альсберг, и в то время как у первых возобладало приспособление тела к окружению, у второго оно реконструировалось посредством искусственно обработанных орудий!

И вот, когда решение загадки навсегда отодвинулось в неопределенное будущее, на арене появился Раймонд Дарт — герой драмы, наполовину уже забытой. Это было не мудрено — главный виновник очередной бури в антропологии не появлялся на сцене почти четверть века! Он как бы выжидал кульминационного пункта развития событий, чтобы в решительный момент вмешаться в них и помочь тем, кто терял уверенность. Возвращение ветерана в ряды охотников за недостающим звеном было столь же неожиданным, как был неожидан в свое время разрыв с блестяще начатым предприятием в карьере Таунгс. Если кто-то думает, что Дарт обратился вновь к австралопитекам потому, что Брум позволил ему вступить на ровную дорогу поисков, то он ошибается. «Отец» легендарного бэби вступил на арену для того, чтобы сражаться. Главное оружие его в борьбе то же, что ранее: выявить необычное в обычном, заметить в обыденном значительное, выдвинуть парадоксальную идею, объясняющую глубинную суть таинственного явления.

Сама судьба предназначала Дарта возбуждать штормы, как ни уклонялся он от этой роли. Все началось с незначительного случая: в 1944 году в университете, по желанию инженера-электрика и филантропа Бернарда Прайса, покровителя работ Брума, был сформирован комитет содействия поискам ископаемых и подготовки курса палеонтологии. Дарта пригласили участвовать в работе комитета, и он… согласился. Это не означало еще возвращения к активной деятельности, но, когда в 1945 году один из его учеников профессор анатомии Филипп Тобиас вознамерился посетить местечко Макапансгат, на Дарта хлынули волнующие воспоминания. Еще бы, двадцать лет назад он впервые побывал в этом уединенном уголке Центрального Трансвааля, о котором ему рассказал Эйтцман. Крутые склоны долины с разбросанными краалями поселенцев понравились ему. На склонах обрывов он отметил скопления костей, которые залегали в древних пещерных отложениях. И тогда же он обратил внимание на то, что некоторые из костей отмечены следами огня. «Кто, кроме австралопитеков, мог жечь кости?» — подумал Дарт и сделал более чем смелое заключение о знакомстве какой-то из их разновидностей с огнем. Дарт в то время не нашел останки австралопитека, но он объявил о том, что в долине Макапансгат обитал австралопитек прометей (Australopithecus prometheus). Авторитеты дружно пожали плечами — выходка в стиле Дарта! Ему, по-видимому, мало истории с бэби!

Макапансгат находился в 200 милях от Иоганнесбурга, часто посещать его неудобно, и поэтому долину надолго оставили в покое. Однако, когда в 1936 году пещеру навестил Ван Рит Лоув, она вновь привлекла внимание. Археолог проник в камеры через проход, пробитый рабочими известнякового карьера, и при раскопках пола со сталагмитовыми натеками, среди глыб доломита и прослоек песка обнаружил участки золистого культурного слоя с костями животных и обработанными человеком камнями. Среди законченных изделий особенно выразительными были оббитые с двух сторон ручные топоры-рубила. Стало ясно, что пещеру Макапансгат заселяли обезьянолюди типа синантропа, южно-африканские пришельцы, знакомые с огнем и вооруженные превосходными орудиями. Можно представить радость Дарта, когда он узнал об этом. Когда выдающийся французский археолог Ануш Брейль посетил Южную Африку, то одной из главных достопримечательностей страны, представленных ему для осмотра, стал Макапансгат. К пещере оп поехал в сопровождении Дарта, Брума и Лоува. «Это второй Чжоукоудянь!» — воскликнул пораженный Брейль. Во время войны раскопки пещеры не проводились, однако рабочие карьера продолжали ломать известняк и напали на вход еще в одну камеру, заполненную настолько яркими и разноцветными пластами различных пород, что ее окрестили Радужной. Макапансгат объявили историческим памятником особого значения и взяли под охрану государства…

Вернувшись из Макапансгата, Тобиас сразу направился к Дарту. Чем больше подробностей узнавал Дарт, тем большее волнение охватывало его. Ох, до чего же он коварен, этот бес искуситель Тобиас! Он-таки добился своего и растеребил давно уснувшие чувства учителя… Но только рассказав о коллекциях каменных орудий ангельского времени и о выразительных изделиях из камня, выполненных неандертальцами, Тобиас выложил главный козырь — результаты осмотра серой брекчии, открытой в миле от Макапансгата ниже по долине. Неважно, что он, Тобиас, не может положить на стол Дарта каменных орудий, извлеченных из брекчии, — они просто-напросто еще не найдены, но это-то и делает брекчию необычайно привлекательной для исследователей! Не означает ли отсутствие оббитых камней глубочайшую древность ее, превышающую, конечно же, возраст слоев с орудиями в других пещерах?

Но довольно говорить загадками — Тобиас знает ответ. Он выкладывает на стол главный приз путешествия: череп примитивной обезьяны.

— Не правда ли, профессор, знакомый субъект? — торжественно спрашивает Тобиас Дарта. — Если не ошибаюсь, этот череп принадлежал ископаемому павиану Брума.

У Дарта радостно вспыхнули глаза.

— А, старый приятель, здравствуй! — тихо сказал он и осторожно взял в руки череп. — Ты прав, Филипп. Тебе действительно посчастливилось найти Parapapio broomi. Такие черепа впервые обнаружил Трэвер Джонс в 1936 году в Стеркфонтейне, а что последовало затем, ты знаешь…

— Значит, серая брекчия Макапансгата формировалась в эпоху австралопитеков?

— Я догадывался об этом с того времени, как Эйтцман двадцать лет назад привез мне из Центрального Трансвааля образец костеносной брекчии серого цвета, — подтвердил Дарт. — Твоя находка решает вопрос окончательно.

— Но не думаете ли вы, сэр, — не унимался Тобиас, — что, судя по виду ископаемого павиана, Макапансгат может оказаться значительно более древним, чем Таунгс, Стеркфонтейн, Сварткранс и Кромдраай?

Дарт с удивлением взглянул на ученика — с каких это пор Тобиас научился читать чужие мысли?

— В таком случае, появился шанс открыть самого древнего представителя семейства австралопитековых, — подвел итог разговора Тобиас. — Так не возвратиться ли вам вновь на стезю антропологических исследований?

Взволнованный Дарт резко поднялся из-за стола и направился к двери.

— Может быть. Со временем… — пробормотал он и вышел.

За стеной послышался неясный шум, грохот отодвигаемых вещей, а затем звонкий перестук металлических предметов. Дверь распахнулась, и в комнате снова появился Дарт. Он держал в охапке молотки, совочки, кайлы, тесла, лопаты и груду каких-то других «специализированных» орудий, предназначенных для раскопок.

— Что же, вот мой ответ, — с воодушевлением сказал Дарт. — Я действительно возвращаюсь в лоно антропологии. Будем искать не только самого древнего австралопитека, но и его скелет.

Чтобы представить решительность Дарта, достаточно сказать, что в очередное воскресенье весь анатомический класс университета выехал вместе с ним в Макапансгат. Целый день шумная компания лазала по склонам, выискивая ископаемые кости. Дарт установил, что брекчия представляет собой древнее заполнение пещеры, крыша которой исчезла без следа. Пещера имела невиданные размеры — брекчия прослеживалась на многие сотни метров вдоль склонов долины.

В 1946 году изучение Макапансгата продолжалось, Дарт со студентами и помощниками регулярно выезжал в долину и каждый раз привозил новые коллекции. Сборы вскоре заполнили кабинет и лабораторию, но Дарт но чувствовал удовлетворения. Причин было много — все еще не удавалось найти костные остатки австралопитеков, не хватало денег, много времени уходило на разъезды — 200 миль не близкая дорога! Пытаясь решить финансовые затруднения, Дарт пригласил Бернарда Прайса и показал ему сборы из Макапансгата. Ход оказался верным — покровитель палеонтологов, увлекавшийся ранее поисками ископаемых рептилий, загорелся жаждой копать Макапансгат. Черепа павианов настроили его на оптимистический лад, и он тут же пообещал выделять по 1000 фунтов стерлингов в год на поиски недостающего звена.

В апреле 1947 года начались раскопки Макапансгата. Дарту помогали опытные полевые работники Джеймс Китчинг и Георг Гарднер. Вопреки ожиданиям, первые три месяца оказались безрезультатными — среди сотен костей животных, извлеченных из брекчии, не было ни одной, которая принадлежала бы австралопитекам. Правда, однажды выявили нижнюю челюсть подростка лет двенадцати, но внимательное изучение ее показало, что она сходна с челюстями боскопского человека и, следовательно, датируется очень поздним временем. Работа тем не менее велась старательно. Одновременно с расчисткой брекчии братья Китчинги Бэн и Шеперс разбирали старые завалы породы, оставленные рабочими карьера. Усердие принесло плоды: в сентябре Дарт получил сообщение, подтверждавшее его предположение о том, что Макапансгат представлял собой стойбище австралопитеков. Китчинг писал об открытии затылочной части черепа недостающего звена. Когда находку освободили от породы, Дарт, осмотрев обломок черепа, понял: мечта его осуществилась — это был давно предсказанный австралопитек прометей!

Значительно удачливее оказался полевой сезон 1948 года. Сначала в июне месяце повезло Алану Хьюзу, главному помощнику Дарта по лаборатории медицинской школы, и Шеперсу Китчингу. Они нашли нижнюю челюсть двенадцатилетнего подростка австралопитека прометея. Дарт был поражен видом челюсти — ее сломали перед самой гибелью ребенка чудовищным ударом по подбородку. Четыре передних резца вылетели из гнезд. Кто ударил юного австралопитека и чем — кулаком, дубиной? Через три месяца удача пришла к Хьюзу. Он извлек из брекчии правую часть лицевого скелета взрослой женской особи австралопитека, а в ноябре выявил еще четыре обломка. Потом Дарта порадовал Бэн Китчинг: он нашел верхнюю челюсть необычайно старого австралопитека (такого почтенного возраста недостающее звено ранее не встречалось!), а несколько позже обломок черепной крышки молодого. Раскопки завершились эффектным открытием двух крупных фрагментов тазовых костей подростка двенадцати лет (ему, возможно, принадлежала найденная ранее нижняя челюсть).

Примечательно, что через восемь лет там же удалось обнаружить тазовые кости девочки-подростка того же примерно возраста.

Лишенный юмора критик мог увидеть в «очередном безответственном заявлении» удобный предлог для глубокомысленных рассуждений о том, как нужно по-настоящему делать науку. Но Дарт отличался тем, что делал ее легко, свободно, вдохновенно, без оглядок на рамки канонов и предписаний. Другой на его месте после открытий в Макапансгате в лучшем случае бы описал, строго придерживаясь законов систематики, новые находки, сделал обтекаемые выводы, а затем стал терпеливо ожидать авторитетных откликов. Но не таков Дарт. Разумеется, он напишет статьи и представит антропологам, как того требуют правила, новую разновидность австралопитеков. Но главное теперь заключается не в уточнении каких-то пусть даже существенных анатомических деталей, а в решении кардинальной важности проблемы — можно ли считать австралопитеков недостающим звеном, предком человека, оставившим позади себя мир антропоидных обезьян? Сами по себе необычные для антропоидов особенности строения черепа обитателей трансваальских пещер использованы для доказательства этого тезиса максимально и исчерпали себя. Ведь новое открытие в Макапансгате обломков тазовых костей всего лишь очередное подтверждение сделанного на год ранее наблюдения Брума о прямохождении плезиантропа. Кто может теперь всерьез утверждать, что в Макапансгате, так же как в расположенном в 200 милях от него Стеркфонтейне, человеческие кости таза найдены смешанными с костями черепа австралопитековых обезьян?

Тем не менее, даже учитывая всю важность оправданности заключения о прямой посадке тела австралопитеков и бипедальной манере их передвижения в открытой местности, следовало привлечь новые веские аргументы, подтверждающие человекообразность недостающего звена из Южной Африки. Дарт понял, что доказательства нужно искать в той области, на которую ранее меньше всего обращали внимание — в культурном статусе австралопитеков: образе их жизни, особенностях «хозяйствования», способностях отбирать и использовать орудия, естественные и искусственно обработанные, структуре примитивной общественной организации… Так начался новый шторм в антропологии, виновником которого стал Дарт.

Прежде всего он, как и четверть века назад, вновь настойчиво обратил внимание коллег на примечательную и весьма характерную особенность черепов павианов, найденных в одних с австралопитеками пещерных отложениях: они имели пробоины с радиально расходящимися трещинами. Такой неизменно повторяющийся дефект мог появиться не от случайного соприкосновения черепа с грубым объектом, а в результате сильного, точно рассчитанного и целенаправленного удара тяжелым предметом. Удар наносился по правой стороне черепа обезьяны. Далее, судя по проломам на макушке или со стороны основания, следовала операция по извлечению мозга, особенно лакомой пищи. Для подтверждения своих давних выводов Дарт внимательно изучил сорок два черепа, найденные при раскопках в Таунгсе, Стеркфонтейне и Макапансгате. И сразу же раскрылась поразительная картина ярко выраженных закономерностей — двадцать шесть черепов оказались проломленными ударами спереди, семь черепов — ударами с левой стороны лица и спереди и только два черепа — с левой стороны. Те же особенности прослежены на черепах австралопитеков и слепках их мозговой полости. Удары наносились справа и спереди, а иногда слева. Вмятины обнаружены также на затылочной части черепов с правой их стороны. На полдюйма в глубь коробки погружены раздробленные фрагменты кости одного из черепов австралопитека. А до чего впечатляющ был вид нижней челюсти из Макапансгата! Можно лишь подивиться, с какой поразительной точностью и даже аккуратностью пришелся удар в левую точку челюсти. Право, такой меткости мог бы позавидовать и чемпион мира по боксу. Несмотря на массивность и значительную величину крепких зубов, челюсть оказалась разломанной и буквально сплюснутой от удара. Незаросшие трещины на челюсти и черепах показывают, что жертвы умерли вскоре после атаки охотников за головами.

Для уточнения и проверки своих наблюдений Дарт показал череп с вмятинами и трещинами на поверхности эксперту судебной медицины доктору Макинтошу. Примечательно, что в качестве образца он выбрал череп павиана, доставленный ему двадцать пять лет назад Жозефиной Сэлмоне. Макинтош не замедлил с приговором: «Поверьте мне, дорогой профессор Дарт, за свою жизнь я достаточно насмотрелся на черепа людей, изуродованных сходным образом. Так выглядит кость, когда в нее попадает пуля. Поскольку недостающие звенья были не настолько цивилизованны, чтобы палить друг в друга на охоте из карабинов и пистолетов, то остается предположить, что они дрались деревянными дубинками или увесистыми трубчатыми костями крупных животных…»

Дарт был поражен: так, значит, не камнем ударяли, как он предполагал ранее, а дубиной! Ему следовало подумать о том, что в костеносной брекчии никогда не встречаются подходящие камни. Нельзя ли в таком случае установить точнее, что же представляла собой дубинка? Он принялся за повторный осмотр вмятин и вскоре заметил, что орудие нападения оставляло обычно след, имеющий вид литеры. Нет ли среди тысяч костей, извлеченных из австралопитековых пещер, таких, какие могли при ударе оставить на поверхности кости двойные округлые углубления? Долго раздумывать не пришлось — чаще других из костеносной брекчии извлекались верхние плечевые кости антилоп с двумя суставными выступами-гребнями на конце. Теперь осталось приложить конец плечевой кости к двойным проломам и решить загадку. Дарт оказался прав: выступы костяной дубинки в точности соответствовали размерам вмятин на черепах! Он отметил также, что повреждения на концах плечевых костей антилоп появились от того, как они окаменели. В каждой из раскопанных пещер Трансвааля нашли орудия нападения такого типа и черепа павианов с отметками ударов. Значит, все австралопитеки на территории протяженностью в 200 миль имели сходное оружие.

Итак, австралопитеки — охотники, вооруженные костяными дубинками. Они успешно преследовали и убивали павианов, а также себе подобные существа из других стад, чужих и враждебных. Вот к каким далеким временам восходят корни каннибализма. Дарта занимали во всех этих обстоятельствах не только выводы о хищническом образе жизни австралопитеков, их очевидном предпочтении мясной диете и бесспорно наземном обитании. Он впервые обратил внимание на огромную значимость факта систематического использования костяных дубинок с чисто физиологической точки зрения. Дело в том, что среди живущих только человек способен одновременно, а главное — длительное время, контролировать и соотносить движение собственного тела и отдельных его частей с другими, в том числе перемещающимися объектами, соседними с ним. У человека, как и у антропоидных обезьян, стереоскопическое зрение, позволяющее наблюдать в глубину взаимное расположение вещей, но только он может видеть их во взаимосвязи со своими движущимися руками. Шимпанзе, напротив, как и человеческий младенец, не способен длительное время следить за несколькими объектами, его глаза контролируют действия рук, главным образом когда животное сидит. Стоя обезьяна не может ни «боксировать», ни использовать дубинку. У австралопитека его стереоскопическое зрение стало мощным оружием — при прямой посадке тела он правильно судил о расстоянии, точно рассчитывал направление удара, умел длительное время координировать движение тела, рук и головы. Судя по преобладанию вмятин на черепах спереди и слева, австралопитек сталкивался с жертвами лицом к лицу и бил большей частью правой рукой. Он действовал как человек, а не антропоид. Все это отражало и структурные изменения мозга, как разумно управляющего органа. В таком случае австралопитеки не антропоиды, а формирующиеся обезьянолюди, истинное недостающее звено!

Когда Дарт раскрыл тайну убийств павианов, он сделал следующий логически оправданный шаг, объявив костеносную брекчию Трансвааля кухонными кучами австралопитеков. Еще в двадцатые годы ему приходила на ум мысль о том, что кости разнообразных животных не случайно оказались в пещерах в столь огромных количествах. Их видовое различие, причудливая смешанность, характерный внешний облик, в чем они напоминали скопления костей в пещерных жилищах первобытного человека, не допускали никакого другого объяснения, кроме заключения о целенаправленной деятельности какого-то разумного существа, всеядного по природе и с привычками хищника. Теперь Дарт вплотную занялся поисками доказательств справедливости такого смелого вывода. Для этого следовало прежде всего разобраться в накопленных палеонтологических коллекциях, освободить кости от окаменелой глины, расколотить каменные блоки пещерных заполнений, извлечь из них сотни раздробленных косточек, а затем внимательным образом изучить каждую из них, расклассифицировать находки, определить характерные для них особенности, попытаться выявить главные закономерности, которые привели бы к заключению о том, что костеносные пласты представляют собой отбросы пищи австралопитеков, высокоорганизованных разумных существ.

С большим трудом, преодолевая бесчисленные и нелепые препятствия, Дарт с энтузиазмом «выколачивал» деньги, необходимые для продолжения исследований. Чтобы наглядно представить огромные масштабы проделанной им и его коллегами работы, достаточно сказать, что за время раскопок в пещерах удалось отделить от тысячи тонн пустой известняковой породы девяносто пять тонн костеносной брекчии. Примерно треть ее относилась к серой окаменевшей породе, накопившейся в пещерах в эпоху австралопитеков. Каждая тонна брекчии после трудоемкой и часто хирургически тонкой обработки в лаборатории давала в среднем около пяти тысяч обломков костей. Отсюда следовало, что сотрудникам Дарта предстояло извлечь из австралопитековой брекчии не менее ста пятидесяти тысяч костяных фрагментов! Приятная, но одновременно обезоруживающе трудоемкая перспектива.

Дарт с отчаянной решимостью принялся за дело. Пять тысяч тонн пустой породы пришлось перелопатить в Макапансгате, прежде чем удалось отделить двадцать тонн серых блоков с торчащими из них обломками костей. Для препарации в первую очередь отобрали тонну наиболее перспективных каменных глыб. Препарация дала семь тысяч сто пятьдесят девять фрагментов костей и рогов. Палеонтологи выделили из них те экземпляры, которые поддавались точному определению. Итоговые подсчеты преподнесли Дарту первый сюрприз: оказывается, в блоках залегали остатки по крайней мере четырехсот тридцати трех животных, на удивление разнообразных по видовому составу. Скучная вещь — оперировать цифрами, когда речь идет о человеке или его предках, но в данном случае каждая из них раскрывала такие стороны бытия недостающего звена, что звучала весомее и значительнее самых ярких и проникновенных слов. Разве не поразителен факт подавляющего преобладания среди костей остатков антилоп, животных предельно чутких, осторожных и стремительных, как вихрь? Более 90 процентов костных обломков и целых костей принадлежало именно им. Примечательно, что антилопы представлены в коллекции не одной, а сразу четырьмя разновидностями. Среди костей 293 животных выявлены остатки 39 крупных видов антилоп, 126 средних, 100 мелких типа газелей и 28 совсем миниатюрных ланей. Нужно было отлично знать повадки каждого вида антилоп, чтобы охота на них завершилась удачей.

Остальные животные составляют всего 8 процентов, но до чего же примечательным и выразительным оказался подбор их, далекий, по-видимому, от случайности, поскольку кости накапливались в пещере в течение многих тысячелетий. Это была, по существу, представленная в жалких палеонтологических остатках четко запрограммированная картина отбора охотничьих жертв за сотни тысячелетий, сменившихся в примитивном стадном обществе недостающего звена, отчего значимость наблюдений и следовавших из них выводов повышалась во много раз. В препарированной тонне брекчии удалось обнаружить кости четырех крупных лошадей, вымерших ископаемых родственников зебры, пяти носорогов, шести ископаемых жираф, шести халикотериев, восьми дикобразов, в том числе двух гигантских, двадцати свиней, сорока пяти павианов, двух зайцев, одного гиппопотама, а также остатки гигантских водных черепах, диких собак, буйволов, шакалов, леопардов, саблезубого тигра, ящериц, грызунов и несколько видов птиц. В пещерных отложениях встречались также обломки скорлупы птичьих яиц. Кто, кроме человекообразного существа, мог охотиться на столь разнообразных по привычкам и образу жизни обитателей степей и пустынь Трансвааля? Нужно было не только уметь выловить из воды черепах, но и, добираясь до вкусного мяса, раздробить их исключительные по твердости панцири. Какое из хищных животных могло сделать это? Степных зайцев лучше всего ловить, раскапывая их земляные поры, а за птичьими яйцами приходится забираться на деревья. На свиней и гиппопотама устраивались засады на берегу водоемов; павианов подстерегали среди камней на склонах каменистых возвышенностей; терпеливо подкрадывались, прячась за кусты, к стадам лошадей, носорогов, жирафов. Австралопитек- охотник оказался настолько опытным и изощренным в искусстве добывания пищи, что даже тигров и леопардов не спасали их страшные клыки.

Изучение костей показало, что в брекчии явно преобладали остатки или молодых, или старых животных. Следовательно, недостающее звено умело использовать неопытность и слабость своих жертв. Преобладание костей одних животных над другими раскрывало вкусы обитателей пещер. В особенности они ценили мясо антилоп, затем следовали павианы, свиньи, жирафы, носороги, лошади. Что касается грызунов, то предпочтение отдавалось дикобразам. Впрочем, последнее объясняется другими причинами, о чем будет сказано позже.

В списке разновидностей, обнаруженных при препарации пещерных блоков из Макапансгата, пока не упомянуто лишь одно, пожалуй, центральное по значению — гиена. Особый интерес ее не только в том, что среди хищных обитателей древнего Трансвааля кости гиены по количеству преобладали над другими, но главным образом вследствие того, что именно она считалась хозяйкой пещер, а груды костей в них принимались за остатки ее пиршеств. На европейцев сильное впечатление произвели в свое время рассказы путешественников по заснеженным полям России о прожорливых и бесстрашных волках, нападавших на запоздалых путников. Французы, отступавшие с Наполеоном из Москвы, распространяли поистине фантастические легенды о них. Не теми ли качествами обладала гиена? Дарт понимал, что до тех пор, пока он не развеет прочно укоренившийся миф о гиене — обитательнице скальных навесов, усеивающей костями свое логово, его идеи о кухонных кучах австралопитеков в Макапансгате, а следовательно, и об охотничьем образе жизни недостающего звена, надолго останутся сказочно-увлекательной гипотезой.

Дарт принялся за дело с обычной для него основательностью. Просмотр литературы по истории вопроса показал, что первым мысль о гиене, как обитателе пещер, высказал президент Лондонского королевского геологического общества Дин Букланд. В 1822 году он представил обществу статью, в которой описал найденные при обследовании пещер Европы кости носорогов и гиппопотамов. На их обломках остались следы тигров, волков и гиен. Букланд высказал предположение, что кости затащила в пещеру и грызла, по всей видимости, гиена, поскольку у нее самые мощные челюсти. Ни о каком допотопном человеке в начале прошлого века большинство исследователей не помышляло. Поэтому не удивительно, что теория Букланда произвела впечатление на членов Королевского общества, и докладчику вручили почетную медаль. Затем одна за другой последовали находки каменных орудий, залегавших в пещерных слоях вместе с костями вымерших животных, и как следствие этого была выдвинута гипотеза о человеке древнекаменного века, обитателе пещер и охотнике. Идея вызвала яростное сопротивление ретроградов. Одним из их аргументов в борьбе стало предположение Букланда, получившее широкое распространение. Не в малой степени этому способствовал Чарлз Лайель, блестящий ученик Букланда. В своей широко известной и многократно издававшейся книге «Принципы геологии» он популяризировал представление учителя о гиене как собирателе, костей в пещерах. Парадокс заключается в том, что Лайель одновременно широко использовал в книге факты, связанные с археологией древнекаменного века. Теория Букланда оказалась живучей: в конце тридцатых годов нашего века австрийский натуралист Цапфе написал книгу о пещерных гиенах ледникового времени Европы и о значении этого хищника, затаскивающего в логово кости и уничтожающего их. Когда Дарт во время одной из поездок по странам Европы высказал мысль о том, что скопления костей в Трансваальских пещерах оставлены австралопитеками, он не встретил поддержки.

Между тем, как удалось установить Дарту, критика представлений Букланда началась почти сразу после публикации его статьи. Вернувшийся в 1822 году из Южной Африки медик Роберт Кнокс немало подивился, прочитав ее. Дело в том, что он специально изучал многочисленные логова гиен и ни разу не встретил в них скоплений костей. Гиены обычно оттаскивали свои жертвы на открытые площадки около места удачной охоты, устраивали на них пир, а кости, беспорядочно разбросанные, оставались лежать там же до очередного визита хищников. Кнокс написал на доклад Букланда критический отклик, по напечатали его в редком научном журнале, а поэтому знали о нем лишь немногие специалисты. Затем Дарт обратился к книге выдающегося практика-натуралиста Стефенсона-Гамильтона «Жизнь животных в Африке». Автор ее сорок лет возглавлял администрацию национального парка Крюгера и превосходно знал повадки обитателей степей и пустынь Южной Африки. Описывая всеядность гиен, он утверждал, что они никогда не пожирают своих сородичей. Но именно привычками каннибализма объяснялось всегда присутствие костей гиен в пещерных отложениях! Значит, эти хищники сами становились жертвами удачной охоты, а их останки затаскивались в пещеру.

Кто, однако, охотился на них? Ведь известно, что мясо гиен не привлекает ни одного из плотоядных животных, а из птиц его едят лишь хищные ястребы. Для Дарта ответ не составлял труда — гиен убивали и съедали австралопитеки, самые неприхотливые и неразборчивые из хищников! Проблема, таким образом, ставилась с головы на ноги — не гиены накапливали кости, а, напротив, их останки представляют собой одну из составных частей кухонных отбросов недостающего звена. Имеет смысл в связи с этим отметить, что среди костей подавляющее большинство составляли останки гиен. Следовательно, ее необходимо включить в список животных, охотиться на которых по тем или иным соображениям предпочитали австралопитеки.

Дарт предвидел возражения своему выводу — люди сейчас не едят гиен, так было и в древности. Но в том-то и дело, что десятки и сотни тысячелетий назад тяжелые обстоятельства заставляли человека и его предков забывать о привередливости. Вот почему в пещерах неандертальцев и синантропа находят кости гиены. Они встречаются на становищах, возраст которых составляет пятнадцать-тридцать тысяч лет, а также на стоянках совсем близкой к нам по времени эпохи новокаменного века (V–III тысячелетия до нашей эры). Египтяне начала III тысячелетия до нашей эры упоминают гиен как одомашненных животных или объект охоты, а в списках строителей пирамиды Хуфу гиена зарегистрирована среди съеденной пищи.

Изучая привычки гиен, Дарт обратился к опытным охотникам Южной Африки. Они рассказали, что большинство местных хищников — львы, шакалы, пятнистые гиены — избегают устраивать логова в пещерах или скальных навесах и предпочитают жить на открытых пространствах. Правда, леопард и коричневая гиена, когда у них появляются детеныши, могут ютиться под навесами или в скальных трещинах, но и они поедают свою добычу на открытых площадках. Чтобы окончательно решить вопрос о скоплениях костей в логовах гиен, Дарт попросил Алана Хьюза написать в газеты — не видел ли кто из читателей чего-то подобного? Ответы оказались единодушными — никто завалов костей в местах обитания гиен не наблюдал. И, наконец, последовал практический эксперимент — Дарт после долгих хлопот добился разрешения раскопать логово гиены в заповеднике национального парка Крюгера. Четыре дня помощники Дарта Хьюз и Харингтон, а также четыре африканца копали самую большую из дыр, уходящих под землю. Тоннель разветвлялся на глубине шести футов на четыре отдельные камеры — две короткие и две длинные. Несмотря на тщательные поиски, в логове ничего обнаружить не удалось. Правда, попался скелет черепахи, но гиена не имела к нему отношения — черепаха случайно свалилась в дыру и не смогла из нее выбраться. Раскопки около входа также казались безрезультатными. Кое-где невдалеке валялись панцири черепах, но гиены определенно не проявляли к ним интереса — панцири в отличие от подобных в Макапансгате не были разломаны.

Могли ли вообще гиены при их жадности, прожорливости и неразборчивости, вечном голоде, который они испытывают, позволить себе бросать кости убитых животных? Нет, конечно. Челюсти гиен способны раздробить любую часть скелета, а мощные и твердые зубы легко разотрут его на части, удобоваримые для крепкого, приспособленного к грубой пище желудка. Студент Дан Мэриз провел серию наблюдений над гиеной, пойманной вскоре после рождения. В восемнадцать месяцев она уничтожила без остатка голову, челюсти, зубы и шкуру теленка, а в два года за три дня с легкостью расправилась с головой осла, не оставив от нее ни частицы. Сходные наблюдения позволяют сделать вывод о том, что гиены в древности тоже не накапливали кости, а пожирали их, неоднократно возвращаясь к месту гибели жертвы.

Итак, Дарт после завершения «исторического экскурса» и практической проверки сведений о гиенах мог с уверенностью утверждать, что скопления костей в Трансваальских пещерах оставлены австралопитеками. Костеносная брекчия — не что иное, как культурный слой жилища недостающего звена, его кухонные отбросы. Гиена, конечно, могла заходить в пещеры, по каким-то причинам покинутые австралопитеками, и грызть разбросанные кости, в том числе останки своих сородичей. Следует, к тому же, учитывать следующие обстоятельства: гиены неотступно сопровождали сообщества австралопитеков, как они сейчас следуют по пятам более удачливых в охоте семейств могучих львов, тигров и леопардов, каждый раз терпеливо поджидая конца их кровавого пира, чтобы поживиться остатками. Назойливые спутники в охотничьих экспедициях недостающего звена сами порой становились жертвами предков людей, голодных или выведенных из себя нахальством непрошеных нахлебников…

Разве не сенсационен подобный шторм в антропологии, взрывающий спокойное и, казалось бы, совершенно естественное представление о трансваальских пещерах, как логовах животных? Разве не поражает неожиданностью объяснение скоплений костей в пещерах Южной Африки хозяйственной деятельностью недостающего звена? А выводы об охоте австралопитеков на обитателей степей, пустынь и саванн, а также о собирательстве, как важном подспорье в обеспечении пищей? Каждое из новых заключений Дарта и способ их обоснований били в одну точку: австралопитеки принадлежат к той разновидности антропоидов, которые вступили на стадию очеловечивания. Они — искомое недостающее звено. Во всяком случае, как с чисто антропологической точки зрения, так и по образу жизни австралопитеки более чем какое-либо другое из ископаемых приматов имели шанс занять вакантное место в цепочке предшественников человека, связывающих его с миром антропоидных обезьян.

Впрочем, для окончательного решения все еще недоставало одной весьма существенной особенности, не дававшей покоя самым последовательным сторонникам возведения австралопитеков в почетный ранг недостающего звена, — они, австралопитеки, как считалось, не умели изготовлять и использовать орудия, что определяется как первый и самый весомый признак человеческого статуса. Дарт нетерпеливо наверстывал упущенное за предшествующие десятилетия. Не давая передышки противникам, он высказал мысль о том, что австралопитеки представляли особую стадию в культурной эволюции человечества, когда в качестве орудий использовались не камни, а кости, зубы и рога животных. Дарт даже предложил особое название для этапа недостающего звена — osteodontokeratic kulture, «культура кости, зубов и рогов».

Дарт отдавал отчет в том, что его идея не лишена уязвимых мест: чрезвычайно трудно было доказать использование большинства естественных орудий, поскольку следы работы на них не прослеживались. Тогда в поисках подтверждения он стал изучать не отдельные изолированные кости, а весь комплекс, вместе с окружающими остатками. Случайно ли в одном блоке залегала масса расщепленных костей и клыков свиньи? Почему такой же клык свиньи расположен рядом с несколькими черепами антилоп, включенных в глыбу камня? Не примечательно ли открытие в блоке брекчии, размером около одного кубического фута, черепов павианов и австралопитека с расположенными между ними нижними челюстями еще двух павианов? Как объяснить факт расположения костяных обломков или даже целых сравнительно тонких объектов внутри трубчатых костей конечностей? Одна находка такого рода оказалась совершенно уникальной: в нижней половине обломанной бедренной кости крупной антилопы прочно застрял рог газели. Очевидно, австралопитек, добывая мозг или пытаясь разломать кость, настолько основательно вогнал рог в трубку бедра, что так и не смог извлечь ее обратно. Подобное манипулирование костью и рогом не могла бы выполнить ни одна обезьяна.

Стараясь доказать использование обломков трубчатых костей и искусственную обработку части их, Дарт обратил внимание на высокий процент приостренных костяных отщепов, сколотых при продольном расщеплении трубчатых костей антилоп. Видимо, они раскалывались по строго определенному плану: сначала отделялась головка, а затем с проксимального конца с помощью лопаток, нижних челюстей, рогов и массивных обломков расщеплялась трубка. Отколотые фрагменты превращались в любой инструмент. Иногда части костей ломали руками. В результате появлялся характерный спиралевидный разлом. Из таких обломков делали спиралевидные ножи, толкушки и даже, по утверждению Дарта, ложки, разумеется древнейшие в мире. С помощью их из черепов павианов извлекался мозг. Такое предположение позволили высказать Дарту особенности краев проломов в черепах («бахрома, свисающая внутрь мозговой полости»). Австралопитек, по-видимому, заметил, что острый край пли конец расщепленных костей быстро тупился и терял эффективность. Поэтому для увеличения долговечности инструментов и усиления результативности труда рабочий край ретушировался, то есть вдоль него снимался последовательный ряд чешуек, вследствие чего лезвие становилось прочным, устойчивым, как зубной ряд челюсти антилопы. Дарт выделил девять обломков, края которых имели следы дополнительной подправки — ретуширования.

Обобщая наблюдения, связанные с раскрытием образа жизни австралопитеков и использования ими орудий, Дарт пришел к выводу об открытии им костяного века, который представлял собой древнейший этап доистории человечества, предшествовавший веку обработки камня. Последующий переход предков человека из костяного в каменный век столь же революционен по характеру, как прыжок из каменного в век металла, а от него в век атома. Таким образом, найдена была просмотренная ранее археологами ступенька эволюции человечества. Ее проглядели из-за того, что слишком много усилий было затрачено на доказательство искусственности обработки камней, встречающихся в пещерах и на берегу рек вместе с костями «допотопных» животных, а потому на следы использования костей не обращали должного внимания. Значение открытия костяного века трудно переоценить. Если Дарт прав в своих заключениях, очередная буря в антропологии поднята им не напрасно: австралопитеки не могли более включаться в семейство антропоидных обезьян. Эти существа, вооруженные орудиями из кости и рогов, следовало расположить у основания родословного древа человека, отдав им на откуп место недостающего звена!

Концепция Дарта была встречена с нескрываемым скептицизмом — никто не хотел верить в «костяную индустрию» австралопитеков. Дискуссия грозила стать бесконечной и, по существу, бесперспективной. Однако Дарт не складывал оружия и не терял присутствия духа — разве Дюбуа пришлось в свое время легче в борьбе с пересмешниками и скептиками? Исследования продолжались, и Дарт не терял надежды получить факты, подтверждающие его правоту.

Они не замедлили появиться. Однажды в лабораторию Дарта пришел геолог Брэйн, занимавшийся детальным изучением почв, прослеженных в разрезах Макапансгата и Стеркфонтейна, и сказал:

— Помните, профессор, красный гравиевый песчаник Стеркфонтейна, который располагается на двадцать пять футов выше серой австралопитековой брекчии? Так вот, при раскопках в нем я нашел сто двадцать девять камней со следами оббивки!

— Вы шутите, Брэйн, — усомнился Дарт. — Ведь красный гравий, насколько я знаю, древнее любого из горизонтов стоянок человека древнекаменного века в Южной Африке.

— В том-то и дело! Я занес камни Риту Лоуву, а он сказал мне, что подобные изделия напоминают ему орудия из галек, которые он собрал на высоких берегах рек Кафуа и Катера.

— Он, наверное, ошибся. Это невозможно! — взволнованно воскликнул Дарт. — Кафуанские гальки считаются самыми древними изделиями человека.

— Давайте зайдем в университет и взглянем на камни, — предложил Брэйн.

Через полчаса Рит Лоув демонстрировал в своем кабинете Дарту и Брэйну семнадцать галечных орудий, от деленных им от остальной коллекции. Он говорил торжественно:

— Я абсолютно уверен, что эти гальки представляют собой каменные орудия кафуанского типа. Точно такие же изделия я привез из Уганды и Танганьики. Ну, хорошо, — добавил он, заметив недоверие Дарта, — давайте сразу же сравним их с гальками, подобранными на берегах Кафуа и Кагера.

Лоув достал из шкафа деревянный лоток с камнями и поставил его на стол рядом с гальками из Стеркфонтейна. Сходство действительно очевидное. Предельно примитивные орудия, современники поистине подлинной; зари человечества, выделывались из малоподходящих для обработки галек кварца, кварцита и доломита.

— Это действительно порог начала обработки камня, — задумчиво сказал Дарт. — Примечательно, однако, что оббитые гальки найдены в Стеркфонтейне. Человеческая история не прерывалась в тех неуютных местах на стадии австралопитеков, а продолжалась далее!

— Да, камни из Стеркфонтейна, пожалуй, древнейшие из выявленных пока орудий человека Южной Африки, — с готовностью согласился Лоув. — Ведь они залегают в слое, расположенном сразу же над австралопитековым. В этом и состоит величайшее значение открытия Брэйна. Оббитые камни Стеркфонтейна заполняют провал между обезьянами и человеком — их использовало в работе недостающее звено. Так что, кто бы ни приехал в Африку из Европы, Азии или Америки — он возвращается в дом своих предков.

Дарт не стал спорить с Ритом Лоувом по поводу того, где следует искать недостающее звено — в красной или серой брекчии Стеркфонтейна. Спор был беспредметен, поскольку Брэйн не обнаружил костных остатков существа, оббивавшего кварцевые и кварцитовые гальки. Но когда через год Алан Хьюз и Ревил Масон, археолог из объединенного археологического общества, просматривая тысячи галек красной брекчии Стеркфонтейна, нашли обломок верхней челюсти австралопитека, Дарт торжествовал. Вот оно, наконец, весомое подтверждение его мысли о том, что австралопитекам потребовалось еще несколько сот тысяч лет, прежде чем они отказались от костяных орудий и приступили к обработке камня. Всему свое время!

Это не значило, что концепция Дарта получила всеобщее признание. Борьба продолжалась с прежним ожесточением. Критики прибегли к традиционному приему, объявив австралопитека, найденного вместе с каменными инструментами, жертвой человека, изготовившего орудие. По-прежнему считалось невероятным, чтобы существа со столь малым объемом мозга, как у австралопитеков, умели делать и использовать орудия труда.

Ко всему прочему, археологов и антропологов сбивало с толку упрямое нежелание английских археологов честно и недвусмысленно признать свой грубейший просчет в оценках так называемого пильтдаунского человека, черепа «человека зари», фальшивки Даусона, «сконструированной» им из специально обработанного обломка челюсти орангутанга и фрагментов черепа современного человека. В самом деле, если эта химера действительно предок людей, который обитал на берегах туманного Альбиона миллион лет назад, то о каком еще обезьянообразном предке из Африки может идти речь? Но кто мог тогда подумать, что пройдет четверть века и Африка скажет свое очередное веское слово о прародителях человечества, а остатки «человека зари» стыдливо сожгут, чтобы от них не осталось и следа.