— Прощай, люби-и-имый город, уходим завтра в мо-о-оре! — протяжно и нежно пропела сестра.
И в этот момент я простила ей все шалости. Как, впрочем, прощала всегда. Так ведь и полагается: прощаясь, надо простить. Только в море я не уходила.
— Послушай, Надька! — прошептала она. — Ты дурой-то не будь! Постарайся там свой шанс не упустить! Шанс — он, знаешь, раз в жизни выпадает.
И запела снова:
— Один раз в год сады цветут, один раз в год…
Я опять едва не разревелась.
— Не буду! — пообещала я. — Знаешь, как мне хочется выучиться!
Она посмотрела на меня своим фирменным взглядом, будто я сказала какую-то глупость несусветную. Вечно она меня поддевает.
— Ну что такое? — сказала я обиженно. — Что опять не так?
— Ох, Надька, Надька! Учиться, учиться и еще раз учиться, как завещал великий Тутанхамон.
— Ленин! — поправила я.
— Тутанхамон, Ленин — все одно мумии. А мы живые — нужно не только об учебе думать. Найдешь себе женишка из питерских — такого, чтобы с квартирой. А если машина есть, то вообще…
Никогда я, наверное, не смогу привыкнуть к этим ее выкрутасам. Только что всерьез говорили о моей будущей учебе, и вот на тебе!
— Ничего ты, кажется, не понимаешь! — покачала она головой. — Будешь грызть гранит науки, как крыса последняя, пока зубы не источишь… И очки нацепишь на нос, потому что ослепнешь, сидя над книгами по ночам. А ты не в книги, а по сторонам гляди, вокруг люди живые. Только и ждут, когда ты, красивая и молодая, обратишь на них свое драгоценное внимание, спасешь от одиночества и моральной деградации! И по ночам нужно не книжки читать, а… — она сладко зажмурилась и посмотрела на меня. Посмотрела-посмотрела и махнула рукой:
— А ну тебя, все равно не поймешь!
Да нет, почему же, я понимаю. Только есть вещи, над которыми грешно смеяться. Люблю сестру, но не могу никак привыкнуть к ее легкомысленному взгляду на многие вещи. Зато вот мать, наоборот, подошла к моим проводам более чем серьезно. Собирала так, словно в кругосветное плавание отправляет или на войну. Сунула в дорогу вареную курицу, яйца, бутерброды, колбасу, сыр… Все это мне предстояло уничтожить по дороге из Новгорода в Петербург. Мои попутчики будут любоваться пейзажами, проплывающими за окном, кто-то будет читать книгу, кто-то играть в шахматы или карты. А Надя Шарапова будет уплетать свои припасы!
— Мама, да тут же всего ничего ехать! — сказала я, не зная, куда девать все это добро.
— Не пропадет! — сказала она убежденно. — И моду эту теперешнюю не перенимай — худеть, пока кости не станут видны. Ты и так у меня тоненькая, как стебелек. Ох!..
Отец закачал головой, оторвав ее от меня.
— Вот, распустила нюни! Езжай, Надюша, и пиши-звони почаще!
Сестра-заноза прибежала на вокзал за минуту до отправления. Сунула в руки какую-то книжку.
— Это праздник со слезами на гла-а-азах! — пропела в ухо, имея в виду, конечно, мать.
Я насупилась — вот ведь характер, даже сейчас не может не посмеяться. Хорошо, что мама не слышала. Я покраснела и поцеловала мать в мокрую соленую щеку.
— Устроишься у тетки, — мать слегка нахмурилась, но ничего больше не сказала.
Впрочем, я и так знала, что между ней и сестрой мужа давно кошка пробежала — черная. Тетя Валя маму невзлюбила и даже после свадьбы пыталась сосватать брату какую-то знакомую девицу. Разумеется, мама после этого предпочитала не поддерживать контактов с ней, но сейчас выхода не было. Мне нужно было где-то разместиться в Петербурге, снимать квартиру — дороговато, к тому же тетка не слишком упорствовала.
— Она будет рада тебя приютить, — сказал отец после недолгого телефонного разговора с сестрой и выразительно посмотрел на маму.
Я подумала, что, будь у меня младший брат, я бы тоже старалась подыскать ему невесту по своему вкусу. Но брата у меня нет, вместо брата родители наградили меня сестрицей и весьма ехидной особой, нужно заметить.
Услышав о готовности тети Вали принять меня на время учебы, Ленка скривилась, подумала секунду и сказала:
— Бедная Надя, придется ей и в магазин бегать, и посуду мыть, и полы… Старушка просто смекнула, что получит бесплатную прислугу…
— Перестань! — попросила я, требовать не умею. — Если даже и так, это справедливо — я ведь буду у нее жить, так почему бы мне ей не помочь? И вообще нельзя так презрительно говорить о человеке, которого ты даже не знаешь!
— Ох, как мне стыдно! — она спрятала лицо в ладони и смотрела сквозь пальцы. — Сейчас, наверное, умру от стыда…
— Ты-то умрешь, — недовольно пробурчала я.
— И потом, ты не права, — сказала она. — Я ее знаю и помню, она как-то приезжала на праздники. Ты еще тогда была маленькая, так вот она ходила с клюкой, брюзжала и ничего не привезла мне в подарок!
— О, это, безусловно, настоящее преступление против человечества! — поддакнула я.
— Еще бы! Подумай, какая душа у человека, если он едет в дом, где есть маленький ребенок, и ничего с собой не приносит.
— Ну, хватит. Ты слишком злопамятна! — сказала я. — И потом, со временем люди меняются…
— Ни черта они не меняются, — ответила сестрица серьезно. — Вот ты, например, как была доверчивой дурочкой, так и осталась. Такой, видно, и помрешь. А я не злопамятная — просто злая! Да и память у меня хорошая…
И в завершение дискуссии показала мне язык. Ну как сердиться на такую? Я обняла ее.
Несчастную курицу я довезла в сохранности до самого Петербурга — аппетита не было никакого. Тем более что книжка, которую мне сунула на прощание сестрица, оказалась весьма увлекательной: «Уроки самообороны для девушек».
У самого вокзала странно одетый мужчина неопределенных лет попросил у меня денег:
— Девушка, на хлеб не хватает!
Я обрадовалась, полезла в сумку за курицей. Сейчас осчастливлю голодного — Господь велел делиться. Мужчина тяжело посмотрел мне в глаза, словно был обманут в своих лучших ожиданиях. Помотал головой и сунул мне курицу назад.
— Возьмите! — сказала я, решив, что он просто стесняется. — Это хорошая курица — ее только утром сварили…
Он покачал головой, пробормотал что-то под нос и пошел прочь. Я осмотрела свою курицу со всех сторон, понюхала ее на всякий случай. С ней все было в порядке. Может, он вегетарианец?
В конце концов я скормила курицу голодному бродячему псу, пристроившемуся возле канализационного люка. Было совсем не холодно, но он жался к этим самым люкам — то ли болел, то ли просто был уже старый. Курицу он съел без остатка и благодарно завилял хвостом.
Освободившись от лишнего груза, я направилась к метро, не забывая глазеть по сторонам. В этом городе я надеялась задержаться как можно дольше, и чем скорее я здесь освоюсь — тем лучше.
Тетя Валя обитала в типовом панельном доме на проспекте Гагарина. Я не сразу отыскала нужный мне корпус, дорогу спрашивать постеснялась, да и побоялась — вдруг кто-нибудь поймет, что я приезжая, и увяжется… Звонить тетушке тоже пока не стала — не хотелось выглядеть тетехой этакой, которая в трех соснах заблудилась. Решила, что сама справлюсь — первое приключение Надежды Шараповой в большом городе.
Поплутав по грязным дворам и помойкам, я наконец углядела нужный номер и шмыгнула в парадную, сопровождаемая взглядами старушек на скамейке.
Не без некоторого трепета нажала на кнопку звонка.
Дверь распахнулась почти сразу, словно тетушка стояла за ней в ожидании гостей. Седые волосы, легкие, как пух, серые водянистые глаза за толстыми стеклами очков осмотрели меня с ног до головы.
— Надя? — спросила она чуть дребезжащим голосом. — Проходи!
После смерти мужа тетя Валя проживала одна в трехкомнатной малометражке, если считать за комнату каморку возле кухни. Именно этот закуток и был отведен мне. Помимо тети Вали, в квартире обреталась собака — совершенно бесподобная животина — по кличке Макс. Порода — надворный советник. Тетя обзавелась им после смерти мужа, кто-то же должен был скрашивать ее одиночество. Во двор, покалякать со своими сверстницами на скамеечке, она выбиралась редко из-за больных ног, да и гостей не принимала. Потом я поняла, что, пустив меня в свою квартиру и жизнь, тетя Валя пошла на определенную жертву — если не для меня лично, то для брата.
Она долго вглядывалась в мое лицо, словно ища семейные черты, что-то такое обнаружила и довольно кивнула. Остаток первого вечера был посвящен знакомству с огромным внушительным альбомом, который без моей помощи тетке было не стащить со шкафа. После того, как пыль была стерта и мы все, включая Макса, вдоволь начихались, начался долгий рассказ о моих славных предках по отцовской линии.
Мое генеалогическое дерево привело бы в восторг любого Мичурина — кого здесь только не встретишь — и деревенский кузнец, и купцы, и мастеровые… Чиновники и военные. Был даже один писатель, очень известный в свое время, по словам тети Вали, хотя я лично впервые слышала такую фамилию. Все это было для меня ново. Отец не часто распространялся о своей семье, считая, что это дела давно минувших дней, не заслуживающие особенного внимания.
Тетя Валя, выходит, была хранительницей домашнего архива. Еще один плюс в пользу женщины, которую с подачи матери и ехидной Ленки я готова была считать едва ли не исчадием ада. Вот еще одно лишнее доказательство — нельзя судить о людях, не узнав как следует. Впрочем, маму можно понять — вряд ли ей хотелось узнать поближе ту, что пыталась помешать их с отцом семейному счастью. Да и отец не стремился примирить их — это тоже, по его мнению, не имело большого значения. Мужчины вообще склонны не обращать внимания на очень важные вещи.
Тем не менее мы с тетушкой вполне поладили — вопреки Ленкиным ехидным прогнозам. Правда, кое в чем сестрица оказалась права: на меня с первого же дня были возложены обязанности по уходу по дому. Походы по магазинам, в прачечную, по аптекам — тетя Валя страдала мигренью, желудком и еще десятком надуманных болезней, от которых принимала, тем не менее, вполне реальные таблетки и микстуры. Я против лекарств ничего не имею и все время в запасе имею аптечку — мало ли что, но тетушка употребляла их сверх меры. Я пробовала объяснить ей, что таким образом она может только навредить себе, но, как и следовало ожидать, слушать она меня не стала.
На вступительных экзаменах девчонок было большинство. Они кучковались в коридоре, настороженно и ревниво оглядывая друг друга. Среди них уже образовывались какие-то группы и альянсы. Немногочисленные парни робко жались у стенок.
Я же решила сосредоточиться исключительно на штудировании учебника, в конце концов, для этого я сюда пришла. А выглядела я, кажется, не хуже остальных. Благодаря стараниям сестры, спасибо ей — позаботилась.
— Не могу же я позволить, чтобы родная кровь расхаживала бог знает в чем! — говорила она, заставляя примерять кое-что из ее собственного гардероба. — Тем более в столице нашей все еще необъятной родины…
— Столица же в Москве! — напоминала я.
— Ах ты моя умница, — хихикала она как обычно. — Вот спасибо, просветила, а то я и не знала. Ничего, поживешь в Питере, поймешь, что к чему! Или не поймешь…
Сжимая ладонями мои щеки, она вглядывалась в мое лицо, словно ища что-то. Я хмурилась, пыталась вырваться.
— Вот не пойму, Надька! — рассуждала она вслух. — То ли ты и в самом деле такая вся по жизни наивная, то ли прикидываешься… Признавайся — колись, в тихом омуте черти водятся!
— Никто во мне не водится! — категорически возражала я. — Я в церковь хожу, в отличие от некоторых!
— Ну-ну! Помнишь, как в детстве Толька с друзьями играли в чертей — вымажутся углем, хвосты приделают и ходят с рогатинами. «Грешница Надя, выходи!» Как ты визжала! И кто тебя тогда спасал от чертей?
Правда, она и спасала. Прятала меня в комнате, а себя предлагала чертям взамен. Мне тогда казалось, что это и в самом деле очень самоотверженно с ее стороны.
— Мы тогда были детьми, — замечала я.
— А кое-кто и сейчас, похоже, остался ребенком!
Не люблю, когда она такая — смешинка в рот попала, говорит обычно мама. Но в случае с Леной все гораздо серьезнее — у нее всякую секунду шутка на языке, то, чего она не коснется в разговоре, превращается в анекдот. Как ее Толька выносит — не понимаю, сам, впрочем, тоже хорош — насмешник…
— Нет! — говорит она и качает головой, не соглашаясь с собой же. — Черти тут с тоски бы померли, вот что! Слишком ты правильная…
Правильная — так что же плохого? Разве так и не должно быть? Слава богу, в хорошей семье родилась и выросла, не среди бандитов.
Поглощенная мыслями о сестре, я кое-что пропустила. В коридоре появился человек, по толпе девчонок прокатился возбужденный гул. Я закрыла книгу и посмотрела на того, кто вызвал своим появлением переполох.
— Игорь Павлович Меркулов, один из преподов, — просветила меня стоящая рядом розовощекая девушка. — Во обложили! — прокомментировала она недовольно. — И не пробьешься теперь…
— Господин Меркулов, господин Меркулов…
Девицы и в самом деле окружили его плотной толпой. Кто-то задавал вопросы, остальные просто смотрели с обожанием, словно Меркулов был звездой эстрады.
В душе я им завидовала. «Господин Меркулов» — как это ему шло! Не Игорь Павлович, ни товарищ Меркулов. И как легко эти девицы к нему обращались, у меня бы так не получилось.
— А ничего мужичок! — заметила розовощекая, что не могло не вызвать моего возмущения.
Как можно так фамильярно говорить о преподавателе? Само слово «препод» казалось мне жутко неприличным. Меня до сих пор коробит, когда я слышу, как Васильевский остров называют Васькой, а Гостиный двор — Гостинкой.
Но свое мнение я решила держать при себе, все равно всех не перевоспитаешь! Я взглянула на свою собеседницу: обычная, совсем не разбитная. Моя сестрица могла бы ляпнуть такое, но она была старше и, как сама любила шутить, жизнь научила ее цинизму.
А эта девушка была моей ровесницей. Меркулов, к счастью, за общим гомоном не расслышал ее слов.
— Интересно, — продолжала она рассуждать вслух. — Как он насчет того, чтобы перепихнуться за балл? Идеальный вариант — совместить приятное с полезным…
Я отодвинулась от нее подальше, чувствуя, как краска стыда продолжает заливать мои щеки. Меркулов не задержался в коридоре, вежливо, но упорно проложил себе дорогу через гомонящих девиц к одной из дверей, за которую они не смели пройти, и скрылся.
Самое ужасное заключалось в том, что Меркулов понравился мне очень сильно. Почему-то подумалось, что такого мужчину я хотела бы видеть отцом своего ребенка. Стройный худощавый брюнет с живыми темными глазами на подвижном лице притягивал внимание. Стоило ему исчезнуть из поля зрения, как толпа студенток рассосалась, шум смолк, а моя собеседница превратилась в обычную девчонку безо всяких отклонений. Наваждение растаяло.
— Слушай, меня Света зовут, не одолжишь на мороженое? — обратилась она ко мне. — Очень хочется трубочку сахарную.
Мы спустились вниз, к киоску. Глядя на то, как румяная Света уминает мороженое, я обругала себя за глупость — само собой, ее слова не надо принимать всерьез. Вчерашняя школьница, еще ребенок. Она вроде Ленки, что на словах просто распоследняя развратница, а на деле, кроме как со своим Толиком… Я-то знаю, она мне все рассказывает. Как и я ей. Жаль, что ее здесь нет.
Себе я взяла простой сливочный стаканчик.
— Экономишь? — поинтересовалась Света.
— Нет, просто люблю!
— Лизни мою! — сунула она мне мороженое.
— Нет, это негигиенично.
— Я же не заразная! — насупилась она.
Но через секунду просветлела:
— А тебе Меркулов понравился? Ну признайся!
Я не знала, что сказать. О таком ведь не говорят вслух.
— Молчание — знак согласия, — пискнула она довольно. — Вижу, что понравился. Душка и не женат, кстати! Давай его вдвоем раскрутим!
— Как это? — не поняла я.
Перед моими глазами возникла совершенно несуразная картина — мы вдвоем со Светой, вцепившись в руки Меркулова, раскручиваем его, словно карусель.
— Я серьезно, — продолжала она, — давай его на пару соблазним…
Она осеклась, заметив выражение моего лица.
— Ты что как девочка? Или ты и правда — девочка?
— Мне кажется, это мое личное дело! — ответила я, постаравшись вложить в эту фразу максимум достоинства.
На экзаменах я набрала недостаточное количество баллов и тем же летом поступила в училище при академии имени Павлова.