Осенью я, первокурсница Блинчикова, погрузилась в новую, интересную и шебутную студенческую жизнь.

Сентябрь вместе со своими несчастными сокурсниками и сокурсницами я провела в деревне с роскошным названием «Худанки». Это был полный кошмар. Потом по ночам я долго просыпалась в холодном ужасе и подскакивала в постели: мне снился наш барак на 10 кроватей с чуть ли не земляным полом, тоненькая струйка ледяной воды в черно-ржавом сортире и картошка, картошка, картошка…

Первый курс, скорее интуитивно, нежели расчетливо, был полностью отдан наукам и больше напоминал добровольное удаление в монастырь. Я с особой теплотой вспоминаю это время, когда мы, как первоклашки, гордые своей принадлежностью к студенческой корпорации, где надо и не надо бравировали своим новым положением и даже с совершенно посторонними людьми предпочитали общаться на фирменном языке финэковского сленга.

Практически все свободное время делилось между учебой и помощью отцу. К тому времени наше семейное предприятие окончательно зарекомендовало себя серьезным общепитовским подразделением. Забот изрядно прибавилось: постоянные клиенты, увеличившийся штат. Папке, человеку уже немолодому, справляться со всем этим было откровенно тяжеловато. Я вертелась, как белка в колесе.

Публика собиралась разношерстная. Каждый день в нашем уютном зальце одновременно за разными столиками умещалось с добрый десяток всяких президентов, да вице-президентов, да менеджеров старшего и далее звеньев. Визиток за неделю набиралось столько, что хоть в макулатуру сдавай. В общем, наблюдался «классический угар нэпа», а я выступала в роли семейного представителя предприятия на всех фронтах.

Не скрою, я очень сильно уставала — и физически, и морально. С раннего утра — в университет. С учебы я мчалась в кафе. Приходилось и за стойкой стоять, и помогать на кухне. Как сапожник без сапог, толком не успевала нормально поесть, так, на ходу что-нибудь закинешь в себя — и ладно. А еще книжки-тетрадки-зачеты-сессии! До постели я доходила еле живая.

Иногда запах еды, непрекращающийся звон посуды и вид постоянно жующих челюстей вызывал отторжение. Я брала тайм-аут и ползла домой. Отдушиной была ванна. Я часами отмокала в горячей воде, представляя, как медленно растворяются в ней все неприятности и заботы. Иногда звонила давнишней подружке Аришке, и мы выбирались куда-нибудь в кино. Вот и вся личная жизнь!

Вспоминала ли я Степана? Я старалась забыть волшебную сказку на острове. Уже давно не подбегала к телефону с бьющимся сердцем в надежде: а вдруг?.. Давно не рыдала ночами, обняв подушку. Перестала лелеять дурацкую мечту о том, что Степан просто потерял мой номер и скоро примчится ко мне на крыльях любви.

Но иногда не могла победить тоску и начинала ворошить прошлое. Может быть, я слишком быстро и сильно полюбила его? Степан мог счесть меня молоденькой дурочкой, которой безразлично, кому подарить себя в первый раз. Но я же знала: это — настоящее! Может, не следовало так открыто объявлять свои чувства? Мог ли он не поверить, что я была честна с ним? Я вновь и вновь перебирала в памяти все, что было между нами. Я искала счастья. Разве это преступление — желать его? Разве неправильно — быть искренней с тем, кому отдаешь себя целиком?

Чувственное «я» рвалось наружу, томилось и металось в клетке, словно раненый зверь. И перед глазами стоял взгляд Степана, тяжелый и холодный, от которого бежали по спине мурашки и становилось не по себе.

Я перебирала в памяти книги, где несчастных героинь бросали любимые мужчины. Взять ту же Татьяну Ларину. С Онегиным секса у нее не было, зато она первая ему открылась в своих чувствах. Я, помнится, тоже собиралась писать письмо. Может, еще не поздно?.. Говорила ли я Степану, что люблю его? Я пыталась вспомнить его глаза, но не могла. Кто там еще? Анна Каренина — у нее хоть ребенок остался. Анну было жалко, хотя под поезд я все-таки бросаться не собиралась, а вот Катерина Львовна, то бишь «леди Макбет», не вызывала сочувствия. Любила бы своего Сергея и других не трогала! А то не страсть, а преступление одно получается… Сама она, в общем, была во всем виновата. А правильно ли вела себя я?

Как-то зимой, перемещаясь на метро из университета в кафе, я уютно дремала в уголке под мерный перестук колес. Вдруг что-то заставило меня открыть глаза. В другом конце вагона я увидела знакомый разворот плеч и аристократический профиль. Неужели?.. Прижимая к себе тяжеленную сумку, я вскочила с места и стала пробираться вперед, туда, где в рыжей меховой шапке стоял Он. Скорей, сейчас будет остановка! В полном беспамятстве я тронула рукав мягкой на ощупь дубленки и будто со стороны услышала свой собственный голос: «Здравствуй…» Ой! Какой ужас! Молодой черноглазый парень с интересом разглядывал сумасшедшую девицу, которая уже потеряла всякий стыд и пристает к мужикам в общественном транспорте. И этой девицей была я, Мэри Блинчикова! Окружающих ситуация явно забавляла. Как я сейчас понимаю, симпатичный молодой человек был бы не прочь познакомиться, но я шарахнулась от него в сторону и — о счастье! — поезд остановился. Лепеча извинительные слова, я выскочила из вагона. Сзади что-то кричали, но я бежала прочь, на улицу, на воздух. Поднявшись по эскалатору наверх и чуть отдышавшись, я поняла, что забыла на сиденье перчатки… В кафе я в тот день не поехала, проревев весь оставшийся вечер в своей комнате. Я оплакивала новенькие кожаные перчатки и свою пропавшую молодость.

Но злости как таковой на Степана, как ни странно, не было. Каким-то шестым чувством я ощущала, что, несмотря ни на что, благодарна ему за все, что случилось. Я была уже достаточно взрослой для того, чтобы понять: с первым мужчиной мне повезло. Даже если его присутствие в моей жизни длилось всего неделю. В этом хаосе, смятении чувств, что царили в душе, жила даже гордость. Гордость за то, что Степан был моим. Семь дней его насмешливые холодно-голубые глаза смотрели только на меня. В общем, я взрослела и набиралась мудрости.

Но время поистине лучший доктор, и боль притуплялась. Несмотря на колоссальные нагрузки, отражение в зеркале все больше и больше радовало меня. Я с прежним рвением убирала квартиру: Тельцам, как известно, необходим порядок и в доме, и в голове. Родителей уже не пугало мое безжизненное лицо и потухший взгляд. Конечно, они догадывались о многом, но у них хватило ума и такта не приставать ко мне с расспросами.

С превеликим трудом я заставила себя снова ходить на занятия аэробикой, но потом втянулась. Мышцы как будто истосковались по привычным упражнениям, да и голова прочищалась. Выбиралась в зал лишь два раза в неделю — на большее времени не хватало.

В общем, решив самоутверждать свою личность учебой и работой, я вполне преуспела. Первый курс я закончила на одни пятерки. Заработала повышенную стипендию, рублей шестьсот! Два оставшихся летних месяца трудилась в кафе. Папа с мамой как-то пытались заикнуться о том, что хорошо бы великой труженице и отличнице отдохнуть, но, встретив мой мрачный взгляд, больше на эту тему не заговаривали.

Зато приготовили для меня потрясающий подарок. Как-то вечером я усталая вернулась домой, ввалилась к себе в комнату и — застыла на пороге в немом изумлении. Меня ожидал сюрприз — округлый, переливающийся, как мне сначала показалось, всеми цветами радуги аквариум на тоненьких резных ножках. Внутри было все что нужно: подсветка, и перламутровые камушки, и переплетающиеся чудесным образом морские водоросли, и таинственные гроты. Но главное — там были рыбки, целых пять штук! У меня прямо дух захватило от такой красоты. Когда спустя двадцать минут папа вошел в комнату, я продолжала сидеть на полу и, как завороженная, не могла оторвать взгляда от своих новых подружек.

— Папка! Ты просто чудо! Они такие удивительные, я всю ночь буду тут сидеть и смотреть на них!

— Мы очень надеялись, что тебе понравится, Машенька, — папа радовался не меньше меня. — Ты придумаешь им имена?

— Ну конечно! А это мальчики или девочки?

— Вот этот, синий с красным хвостом — мальчик, это лабео двухцветный. Остальные — все девочки, видишь, они покрупнее.

Из грота царственно выплывала черная красавица с коротеньким туловищем.

— Ой, пап, а эта как называется?..

— Это скалярия, — после некоторого раздумья ответил папа. — Если честно, Машутка, остальные записаны у мамы на бумажке, надо посмотреть. Уж больно сложные у них названия.

К выбору имен моих новых питомцев я подошла очень серьезно. Должна же я к ним как-то обращаться! Неделю я ломала голову, пока однажды ночью, крутясь на подушке и в который раз отгоняя канарские воспоминания, меня не осенило — созвездия! Названия некоторых из них звучали так необычно и романтично. Может быть, конечно, оттого, что мне о них рассказывал Степан… Но рыбки — мои, и я имею полное право назвать их так, как заблагорассудится!

Покопавшись в столе, я наконец нашла конспект занятий Эльги Карловны. Нужное, по закону подлости, было испещрено цветочками и смешными рожицами. Машинально листая тетрадку, наткнулась на свой знак. Так, Телец… «Решителен, предан и постоянен в своих пристрастиях… Спокоен и нетороплив, страстен и чувственен. Ох… Привязан к земле… упорен и трудолюбив… как правило, добивается поставленной цели». Последняя фраза понравилась мне больше всего, и я захлопнула тетрадь.

На следующий день пришлось идти в книжный. Купила красочное издание «Астрономия в картинках» и весь вечер просидела, изучая карту звездного неба. Наконец достойные имена были выбраны. Черная скалярия, моя любимица, получила имя Кассиопея. Яркая желто-розовая пецилия стала Андромедой. Согласно греческому мифу, Андромеда была дочерью эфиопского царя Кефея и царицы Кассиопеи. Грозный бог морей Посейдон предназначил царевну в жертву морскому чудищу, но храбрый Персей спас ее. Были ли они потом счастливы?..

Изящная гуппи с разноцветным, как у павлина, хвостом, нареклась Лирой (арабы называли это маленькое, но очень красивое созвездие «Падающий Орел»), Ну и самая большая и самая активная рыбеха невиданного леопардового окраса была по логике вещей названа Большой Медведицей, семь ярких звезд которой образуют знаменитый ковш. Греческая легенда гласит, что могучий Зевс превратил прелестную нимфу Каллисто в медведицу, потому что опасался мести своей ревнивой супруги Геры.

Непроизносимое название породы пятнистой Медведицы могла бы запросто взять в оборот героиня фильма «Карнавал», которую сыграла актриса Муравьева. Помните, она работает дворником и, перебирая во рту орехи, бормочет поговорки? Я очень люблю этот фильм и обычно плачу, когда героиня возвращается домой к маме, сидит у изголовья кровати и гладит маму по плечу, а мама такая старенькая… Так вот, порода Медведицы называлась «птеригоплихт».

Единственного мужчину в компании я шутки ради окрестила Геркулесом — чтобы не терялся на фоне своих бойких подружек. Хотя вид у него был весьма и весьма субтильный.