До кафе я добралась к 11 утра. И с порога поняла: что-то случилось. В глаза бросилось бледное перепуганное лицо Клавдии. Народу в зале было немного, час для выходного дня был еще ранний. За столиком у окна спиной ко мне сидели два квадратных кожаных мужика. По мордам сразу видно, какого полета птицы. Сердце екнуло, я немножечко струсила. Вчера как раз в новостях рассказывали о криминальной рэкетирской разборке в каком-то кооперативе. Я распрямила спину, глубоко выдохнула и пошла между столиков.

От столика у окна донеслось:

— Вах, какой красивый дэвушка! Давай пазнакомимся, а?

— В следующий раз, — оглянувшись, мило проворковала я. С клиентом ссориться нельзя, это правило я давно усвоила. Ну и рожи! Чем им плохо на своем Кавказе, сидели бы там, ели бы свои мандарины, пили бы чачу и нас не трогали! Я с горем пополам добралась до стойки, где как столб стояла белая Клавдия, и юркнула в дверь, ведущую на второй этаж, в папин кабинет.

Папа сидел красный от волнения — никогда прежде его таким не видела.

Я присела рядышком, на поручень его рабочего кресла:

— Папочка, что случилось?

— У нас неприятности. — Он обнял меня и прижал к себе.

— Большие?

— Более чем достаточные…

— Это имеет какое-то отношение к тем абрекам, что сидят в зале?

— Вот видишь, ты уже в курсе, — устало выдохнул отец.

— Пап, я только видела две бандитские рожи там, в зале, и испуганную Клавдию. Прошу тебя, объясни, чего эти кавказские гастролеры от нас хотят?

— От меня, доча. — Папа смущенно смотрел в бумаги.

— Не от тебя! От нас! — Отцу явно было очень стыдно за свое растерянное состояние. Я уже примерно знала, что услышу сейчас.

— Хорошо, от нас. Они хотят, чтобы мы продали им наше дело. Денег мне их главный, этот Варик, предложил: «Мы за цэной нэ постоым. Богатый станэш, на старость хватит», — папа пытался шутить и как-то скрасить неловкость момента.

— Пап, и что ты им ответил?

— Конечно, я отказался, — вскинулся отец. — Не для того я все здесь с такой любовью создавал, чтобы этим нерусским отдать. Так я и поверил, что городу необходимо расширить количество точек с традиционной кавказской кухней! Ишь, разбежались, шашлычную им тут открыть захотелось. Не будет этого. Только через мой труп!

— Молодец, папка! — я чмокнула отца в щеку. — Только не говори так, у них вид довольно серьезный. Ты сейчас пойдешь к ним?

— Да, — и папа, аккуратно отстранив меня в сторону, вышел из кабинета. — Жди здесь.

Я не могла сидеть на месте и взад-вперед шагала по кабинету. От моего романтического настроения не осталось и следа. Семейное дело под угрозой! Во мне просыпалась решительность. Мы, Тельцы, очень терпеливые и мирные существа, но до поры до времени. Если нас сильно задеть или обидеть… А собственно, почему я должна ждать здесь? Папа считает меня еще маленькой глупенькой девочкой, у которой на уме одна ерунда. Надо помочь, поддержать его в трудный момент! Я вылетела из кабинета и, стуча каблучками, понеслась по лестнице вниз.

Уверенно прошествовала по залу присела за столик, где отец вел переговоры с огромным мрачного вида кавказцем. Второй дежурил у входа — видимо, был взят только для мебели.

— Дочка? — кавказец плотоядно раздевал меня взглядом.

— Я будущая владелица фирмы, — заявила я, прежде чем папа успел ответить, и сама себе удивилась.

Варик уставился в вырез моей кофточки. Как, наверно, я смешно сейчас выгляжу — деловая женщина в рюшах. Ну кто знал, что надо было строгий костюм надевать? И с духами переборщила… Ну ничего, была не была. Я собралась с духом и продолжила:

— Я должна быть в курсе всего, что здесь происходит!

По тому, как потеплел отцовский взгляд, я поняла: папа гордится мной. Он ласково положил на мое плечо теплую руку и сказал:

— Понимаешь, Маша, товарищ, какой-то непонимающий, все уговорить меня пытается. Никак не возьмет в расчет, что только время теряет зря.

— Ты балшой, но упортый, русский. Это — нехорошо. Ты как взрослый думай, харашо думай: сэйчас дэнэг прэдлагаю, патом хужэ будэт.

— Это угроза?

— Зачэм угроза? Это савет…

— Вы, уважаемый, как восточный человек, должны понимать — это мое семейное дело, — папка еле сдерживался. — Все, что здесь сделано мною, сделано для моей дочери, для ее детей, моих внуков. Почему я должен по первому требованию кого-то, кого первый раз вижу, взять и все отдать?

Гороподобный Варик поднялся и, ни слова не говоря, двинулся к выходу. Второй уже открывал ему дверь, сверля нас тяжелым мрачным взглядом.

Только в дверях абрек обернулся и маслено посмотрел на меня.

— Вах, какой всо жэ дэвушка красивый! Какой дэвушка! Поехалы покатаемса!

— Некогда, уважаемый, дел много!

— Напрасно, красавыца! Эще свыдимса!

Мерзко ухмыляясь, Варик со свитой загрузился в черный «БМВ» и уехал.

Папа прошел по опустевшему залу, заглянул за стойку. Затем, заложив руки за жилетные проймы, совсем как товарищ Ленин, сказал:

— Да, времена настали… Дожили купцы, если дальше так пойдет, эти беженцы кавказские нам всех посетителей распугают. Придется и впрямь кафе продавать. Но уж только не им.

В течение недели Варик со своими прихвостнями наведывались еще дважды. Каждый раз Варик получал отказ, но и не думал успокаиваться. Пришлось вызывать людей из охранного агентства, с которым у папы был заключен договор. Заявившись на следующий день и увидев охрану, кавказцы сразу убрались. Но, уходя, сквозь зубы обронили: «Мы прэдупрэждали — хужэ будэт!»

И в самом деле, наши дела приняли скверный оборот. В следующий за последним кавказским «наездом» понедельник, в три часа ночи, нам позвонили из охранного агентства. Наше семейное предприятие, наш милый зальчик с круглыми уютными столиками и старинными рецептами в деревянных рамках на стенах — сгорел. Тревожная группа подъехала, когда все уже пылало синим пламенем. Пожарные хрестоматийно заявились к шапочному разбору, и усатый майор, окинув взглядом пепелище, развел руками: «Огня уже нет, а головешки — не наша специализация», после чего быстро смылся со всей командой досматривать прерванный сон.

Когда мы с отцом, набросив на себя первое, что попалось под руку, прибежали на место — кафе находилось в десяти минутах ходьбы от нашего дома, — на месте недавнего пожара дежурили только милиционеры да телевизионщики. Папа от журналистов отмахнулся, и они, смекнув, что я дочь главного потерпевшего, стали осаждать меня.

— У вас нет версий по поводу причин случившегося? Какова вероятность того, что это мог быть поджог?

— Это и был поджог, — и я, как и положено умной Маше, верящей в сказочки молодой российской демократии, выложила перед камерами всю историю нашего локального межнационального конфликта.

Какая же наивная я была, размечталась о кренделях небесных! Думала, вот сейчас по телевизору покажут-расскажут и — справедливость восторжествует. Дымящиеся угольки и комментарий: «Причины произошедшего выясняют следственные органы» — такова была телевизионная интерпретация моих юных представлений о справедливости.

Половину следующего дня папа провел в милиции. Писал заявления, рассказывал про визиты Варика и его свиты. Прямо из отделения его и увезли. На «Скорой». С диагнозом — инфаркт миокарда.

Три недели я носила папе в больницу апельсины. По вечерам отвечала на многочисленные телефонные звонки — оповещала широкие круги районной общественности о состоянии здоровья отца, днем же терпеливо пересказывала содержание этих разговоров папе. Ему было приятно, и поправлялся он заметно быстро. Так что, слава богу, обошлось.

Только выписавшись из больницы и едва придя в себя, он позвонил одному из бывших коллег по партии, который теперь занимал высокий пост в городской администрации, и попросил помочь.

Больше мы кавказцев не видели. Папа — какой он все-таки оптимист! — заявил, что интерьеры нашего заведения давно настала пора «освежить и осовременить». С проведением ремонта, а точнее — восстановлением из руин, очень помог постоянный посетитель кафе, преподаватель Мухинского училища. Иннокентий Петрович совершенно безвозмездно (есть же на свете добрые люди!) передал мне старинный альбом с литографиями интерьеров некоего знаменитого трактира. Он же привел и исполнителей работ — веселую шумную ватагу студентов из «Мухи», продвинутых в строительном и интерьерном искусстве ребят.

До сих пор не могу понять, как я успевала и учиться, и следить за ремонтом, и ухаживать за папой. Он был еще очень слаб, но почти каждый день приезжал в кафе посмотреть, как продвигаются работы. Суммы уходили астрономические, но выбора не было — приходилось все начинать с начала.

Проблемы с мужским полом как-то сами собой отодвинулись на двадцать первый план. Я как сумасшедшая гонялась по строительным магазинам, заказывала грузовики, часами висела на телефоне, ругаясь с подрядчиками. К тому же творческие личности из «Мухи» любили иногда уходить в присущий богеме запой, и доставать их оттуда и приводить в чувство тоже выпадало мне. В общем, было совершенно не до душевных переживаний и мучений. О Сашке я старалась не думать, а Маринку избегала.

Иногда звонил Раевский и робко предлагал встретиться. Если мне требовалась помощь, я соглашалась, и он безропотно таскался со мной по всяким делам. Миша безошибочно угадывал, что мне не амурных приключений, и вел себя исключительно корректно. Я не хотела разбираться подробно, из какого теста сделан мой новый ухажер.

Да и ухажером его можно было назвать с большой натяжкой. Появлялся Раевский «наскоками», проводил со мной дня три-четыре, а потом на столько же дней пропадал. Но с ним было легко, только робкость и застенчивость Раевского иногда переливали через край. Забавно, он никогда не ругался и не повышал ни на кого голоса. Одним этим Раевский привлекал меня, потому что круг моего общения тогда в основном составляли строители-ремонтники, не умеющие разговаривать иначе как матом и на повышенных тонах. Раевский обладал энциклопедическими знаниями и с ним всегда было о чем поговорить.