Неделя выдалась ужасно длинная и тягостная. Близился квартальный отчет: подошло время «подбирать хвосты» — время бюрократической волокиты и нудной бумажной работы. Мелкие и незначительные дела отнимали уйму времени.

Забыть о воскресном происшествии не получалось. Напряженность, возникшая между мной и моим заместителем, сильно мешала работать. И не только.

Возвращаясь домой, я спешила закончить хозяйственные дела, упасть и забыться сном. Но время, как назло, шло медленно-медленно, и не было никаких вешек, за которые оно могло бы зацепиться. Только привычные переходы «подъем — офис — дом — отбой». Хотелось бы знать, сколько таких одинаковых дней я выдержу?

Начиналась осень, но ее приход отличался особой безрадостностью. Во вторник похолодало, зарядили мелкие унылые дождички. Упорство, с которым они царапались о жестяной карниз, наводило на мысль, что золотой осени, которую я так люблю, в этом году не будет вовсе.

Скрасить будни было решительно нечем.

Воскресный инцидент имел еще одно неприятное последствие: после него я не могла заставить себя выйти в Интернет. Просто ли из-за общей муторности не хотелось ни с кем общаться, или работа выматывала так, что не оставалось сил…

Нет, усталость тут ни при чем. В глубине души я отлично знала причину. Я чувствовала смутную вину перед Бродягой. Можно ли вообще использовать слово «измена» по отношению к виртуальному — не подумайте плохого — собеседнику? Не знаю. Как бы ни было, а «изменницей коварной» я себя ощущала. И не потому, что у меня чуть не произошло что-то со Снеговым… Из-за другого: вспоминая тепло его рук, я с небывалой ясностью осознала глубину пропасти между реальным событийным полем и виртуальным. Меня потрясло, как в несколько секунд отодвинулось все, решительно все! Одно почти случайное прикосновение совершенно заслонило два года… человеческого общения.

Так что же, черт возьми, происходит?

Я вспомнила, сколько раз Бродяга поддерживал меня, когда я готова была совсем опустить руки. И Профессор тоже… А теперь мне кажется, что я чуть ли не придумала их обоих!

Снегов же… Думать о Снегове не хотелось. Очень уж разные ощущения готовы были, всколыхнувшись, прорваться наружу. Было там и смущение, и недоверчивость… И головокружительное замирание… И недоумение… Беззащитность и страх… И, запрятанное глубже всего, — сожаление, что сродни разочарованию.

Нет, лучше не думать. Слишком болезненно даются попытки понять хоть что-нибудь.

К пятнице погода испортилась окончательно. Правда, на выходные обещали солнце — но кто же верит синоптикам?

Сегодня я слегка воспряла духом: конец недели — всегда конец недели. Впереди два дня спокойной жизни. Не надо сверять даты, номера платежек, не надо разбирать чужие отчеты и подгонять материалы для своего. Не надо наконец вздрагивать от каждого шороха за стеной.

К тому же сегодня я наконец нашла в себе силы и повод «вернуться» к Бродяге.

ЛЕДИ: Бродяга, здравствуйте, наконец! Как я рада вас видеть!

БРОДЯГА: Здравствуйте-здравствуйте. Не знал, что у вас есть встроенная видеокамера. «Наконец»! Можно подумать, это я пропадаю неизвестно сколько и неизвестно где! Что у вас за манера исчезать, чеширская моя?

ЛЕДИ: Бродяга, не будьте так суровы! Простите меня.

БРОДЯГА: <<смеющийся смайлик>> «Вернись, я все прощу!»

ЛЕДИ: <<смеющийся смайлик>> «Прости, я все верну!»

БРОДЯГА: О! Неужели все? И донесете?

ЛЕДИ: Хм! Ну, насчет «всего» я, может, и погорячилась, но кое-что у меня для вас есть. Ну, скажем, подарок.

БРОДЯГА: Как интересно! Подарок? А за что?

ЛЕДИ: Просто так. <<смеющийся смайлик>> Было бы за что — вообще убила бы.

БРОДЯГА: Обнадеживающе.

ЛЕДИ: Простите, если что не так — не хотела.

Иногда мой путь лежит долиной, Что от века в век белым-бела — Облака плывут лавиной длинной, Эдельвейсов хрупкие крыла. Засыпает белая долина… Над зимою тонкие мосты — Наши взгляды тополиным клином В пустоту летят из пустоты. Следуя путем своих пророков, Снова разминемся на бегу — Разве ты запнешься ненароком О следы на тающем снегу. Ты идешь почти за мною следом, Просто ветер — нам с тобой не друг — Застит путь твой яблоневым цветом, Унесенным из моих же рук. Но всегда — поземкой, птичьим клином, Островком тумана над волной — Нас находит белая долина — Наш с тобой нечаянный связной.

Да, глупо, ну и пусть. Это мое «извини».

В пятом часу, когда я уже собиралась уходить, в кабинет заглянул Снегов.

— Заходите, — машинально произнесла я — и прикусила язык.

Поздно: он уже прикрывал дверь. Я было занервничала, но увидела книгу в его руках и сразу узнала знакомую обложку. Эрленд Лу, надо же — я совсем забыла о нем.

Снегов держался отстраненно. Причина его визита очевидна — отчего же мне так не по себе?

— Позвольте вернуть, Людмила Прокофьевна. — Он положил книгу на стол. — Спасибо.

Голос его был холоден, но любопытство во мне пересилило неловкость, и я не удержалась от вопроса:

— Как вам «Лучшая страна»?

Взгляд его чуть смягчился, и он снисходительно ответил:

— Вполне добротно. Однако «Наивно. Супер», на мой взгляд, гораздо сильнее.

Видимо, озадаченность слишком явственно проступила на моем лице. Ответить я не успела — он желчно продолжил:

— Вы, я вижу, удивлены. Наверняка до сих пор вам казалось, что читаю я, исключительно, деловые бумаги. — Он усмехнулся. — Хотя о чем это я? Вряд ли вы вообще могли забивать голову подобной ерундой, так как не привыкли думать о людях — ведь им, всем поголовно, на вас наплевать, не правда ли?

Я испугалась: скулы у Снегова побелели.

— К тому же, простите, забыл: вы ведь считаете меня еще и аферистом!

От подобных обвинений я настолько опешила, что, опомнившись, брякнула, не заботясь о формулировке:

— Рюрик Вениаминович, у вас вообще-то все дома?

— Нет, только мама! Но и этого более чем достаточно.

Очередное едкое замечание замерло у меня на губах. А ведь для него это не пустая фраза. Разом вспомнились Оленькины слова, Кассандра Антониновна во всем блеске своей властной бесцеремонности, тяжелый взгляд, брошенный Снеговым в сторону матери по возвращении домой…

Наверное, я слишком глубоко ушла в себя. Не знаю, как это выглядело со стороны, только Снегов вдруг встряхнул меня за плечи — обеспокоенно, почти с испугом:

— Что с вами?

Вздрогнув, я подняла глаза… и окаменела, встретив его взгляд. Такой взгляд я уже видела. Дважды. В смятении я отпрянула. Схватила сумочку, смела в нее очки и прочие мелочи со стола.

— Я… Мне нехорошо, мне нужно домой.

Снегов озабоченно смотрел на меня.

— Может, лучше Глеб Евсеевич вас отвезет…

— Нет-нет, — перебила я. — Мне по пути необходимо заехать… И вообще, нельзя же так злоупотреблять его терпением. В конце концов, — добавила я, видя, что он собирается возражать, — ведь добираюсь я каждый день на метро…

— Надеюсь, вы знаете, что делаете, — непонятно сказал Снегов.

Я пожала плечами, наматывая шарфик и стараясь не глядеть на своего заместителя.

Снегов открыл дверь, пропуская меня вперед, вышел следом и остановился. Под его взглядом я окончательно смутилась, неуклюже заперла дверь, несколько раз чуть не выронив ключ, и пробормотав «До свидания», едва не бегом покинула офис.

Дороги домой я не заметила. Мысли носились в голове как обезумевшие ласточки. Неясные ощущения, недодуманные мысли, непроявленные подозрения. Разрозненные кусочки, почти невидимые глазу, зашевелились, готовые вот-вот сложиться в картинку. Как это часто бывает со мной, значение своего маленького открытия я предчувствовала раньше, чем это открытие было сделано.

Когда я увидела глаза Снегова, мне ясно, как будто дело было вчера, вспомнилась поездка на Старую Ладогу. Игра в книжные ассоциации, голос Снегова: «Людмила Прокофьевна, вы кто?» Мой ответ и его лицо — растерянность и потрясение. Тогда я впервые видела такое выражение.

Вспомнился и другой взгляд — там, в доме на улице солдата Корзуна, полный нежности и неистовой силы… Нет, нельзя отвлекаться, мне нужно понять, собрать воедино обрывки догадок.

Второй раз — в тот злополучный день, когда из Торонто звонила мама. Глаза Снегова смотрят так же испуганно и тревожно, как сегодня, он держит мою руку… Но было что-то еще, что-то очень важное!

Я припомнила, как медленно рассеивалась тогда окутывавшая меня чернота — и всплыли слова, услышанные, но, по всей видимости, не зафиксированные сознанием: «Тикки!.. Что с тобой?»

Вот оно!

Дикое, невозможное подозрение, впрочем, сразу перешедшее в уверенность. Бродяга, он же Профессор, — словом, мой виртуальный собеседник — Снегов.

Я знала это совершенно точно. Как знала и другое: это невозможно. Невозможно — и все-таки есть. На этой мысли я поняла, что иду по кругу, и приказала себе остановиться.

Приказы, однако, выполнялись плохо. «Спать!» — решила я. Утро вечера мудренее. У меня впереди выходные, обо всем успею подумать. Справедливо полагая, что уснуть будет нелегко, я пожалела, что не держу в аптечке снотворного.

И тут, наверное, впервые вовремя, вспомнился Игорь. Он любил, бывало, пропустить рюмочку-другую на сон грядущий — «как лекарство, вместо снотворного». У меня имелось свое мнение о том, куда приводит подобное лечение, но в данном случае я решила воспользоваться рецептом бывшего супруга. Помнится, стоит у меня на кухне бутылочка «Хванчкары».

Налив полный бокал вина (вообще-то это была чашка, но «бокал» звучит куда лучше), я медленно выпила (надо же поздравить себя — не каждый день узнаешь, что ты полная идиотка) и отправилась спать. Средство не подвело: едва я легла, ночь моментально закружилась и исчезла вместе со мной.

Всю ночь мелькали вокруг меня неясные образы, отзвуки дневной жизни, но когда я проснулась, голова была ясная.

Приготовление роскошного завтрака (а то всю неделю грызла бог знает что), пробежка до магазина, мытье посуды. Только после того, как все это было сделано, я позволила себе подумать о том, что единственно интересовало меня.

Но и при свете дня вчерашние выводы казались такими же убедительными. Давно уже подспудное беспокойство не давало мне покоя.

Причем всех настороживших меня деталей я не то, что перечислить — даже вспомнить не могла: они оседали в подсознании, минуя рассудок, пока там же, в подсознании, количество не перешло в качество, и стало достаточно малейшего повода, чтобы края сошлись. Каждая мелочь становилась теперь неоспоримым доказательством моей правоты — и моей же глупости.

Я не могла простить себе, что так долго не видела очевидного. А ведь как близка была к отгадке, спрашивая Бродягу, точно ли их с Профессором именно двое — правда, я не имела в виду кого-то определенного. Но то и дело слышались в наших диалогах знакомые нотки, тогда еще неясно чьи. Вот почему и поведение Снегова казалось мне иногда таким «неснеговским».

Стоило предположить, что Снегов, Профессор и Бродяга — одно лицо, как все разом становилось на свои места.

Внимательно оглядев сложившуюся картину, я еще раз поздравила себя: головой вы, Людмила Прокофьевна, пользуетесь редко. И не по назначению. Вчера я сделала только половину вывода! Если Снегов — Бродяга и Профессор, он, выходит, прекрасно знает, что Леди и Тикки — это Кулагина.

Не может ли все это быть совпадением? Мало ли кто на меня как посмотрел! В тот момент ему могло придти в голову все что угодно. Ну, а то, что Снегов назвал меня «Тикки» — тоже совпадение? Конечно, он мог опираться на мое признание под Кисельней. «Кто вы? — Туу-тикки». Но именно «Тикки»?.. Не многовато ли совпадений для одного Снегова?

Бродяга сказал: «слушайте сердце». Сердце не сомневалось — оно знало, кто есть кто.

Едва помянула переписку — память тут же выдала целый ворох отдельных кусочков.

«Неужели ваше имя такое страшное? — Не то слово!» Я расхохоталась. Мне и в голову не могло придти… Да, с таким именем проще простого быть вычисленным.

«Боюсь, эта тайна не совсем моя». А чья же, Бродяга? Неужели Снегова Рюрика Вениаминовича?

«Вы несправедливы к себе! — Зачем мне быть справедливым, когда есть вы?» Я застонала. Боже! Что я там наплела ему о нем же? «Неприятный человек?» Интересно, он уже знал? Понимал, кого я с его подачи размазываю тонким слоем?

«Возможно, если б вы знали меня лучше, вы не считали бы, что я не меняюсь». Что да, то да! Святая правда.

Бродяга уверял, что знает, в каком городе я живу…

А Профессор-то, Профессор тоже хорош! Как он расписывал мне красоты Питера! Синагога! Речка Оккервиль!.. Я скрипнула зубами. Садист! А еще Профессор…

Что?!!

Профессор! Идиотка! Я же пропустила самое главное! Когда мне было плохо, я позвала Профессора — и пришел Снегов. Учитывая расстояние от его дома — прямо-таки примчался…

Больше у меня не оставалось сомнений.

Лес — любой лес — это, конечно, хорошо. Шум ветвей, гомон птиц, веселая компания, грибы, душистые травы, ягоды — в общем, пользы много, радости тоже. Но умиротворение приносит только море. Поэтому, почувствовав, что сделанное открытие мне не по силам, я сгребла его как попало и двинулась на залив — сидеть на камушке, бездумно смотреть, как бегут по поверхности ажурные морщинки, ждать, когда легкое солнце медленно коснется пенных верхушек и, напитываясь водой, начнет тонуть и растворяться, разливая слабеющее сияние…

И когда оно угаснет — я отправлюсь домой. И принесу с собой добычу — понимание и равновесие. И завтра отправлюсь на работу… О господи!..

Теперь, когда решение принято и отшлифовано плеском волн, можно было снова довериться течению событий, тем более, что мы с ними шли уже в одном направлении — или я надеялась, что в одном.

Есть в астрологии метод прогрессии — метод внутреннего воздействия, моделирования внешних обстоятельств. Меня всегда радовало его наличие, хотя я редко им пользовалась.

Собственно в астрологии меня привлекали скорей абстрактные знания. Если звезды могут дать совет и предостеречь от ошибки — значит, мне придется совершить какую-то другую. Так пусть уж лучше это будет моя ошибка — заодно и винить будет некого.

Меня всегда поражала Эльга Карловна, руководительница зодиакального кружка, считавшая звезды единственно верным советчиком, истиной в последней инстанции. Она хотя и соизволила однажды упомянуть о том, что любое, даже самое неблагоприятное влияние может быть преодолено сильным характером, но такое у нее было при этом выражение лица, что становилось ясно без слов, сколь мало следует верить в подобные профанации. Мне же как раз очень понравилась эта мысль.

А вот что мне не очень нравилось, так это выявленный у Снегова по отношению ко мне жребий предателя. Теперь я не могла уже принимать это всерьез, но было неприятно, как если бы мне наговорили о человеке дурного.

Вот что я скажу вам в ответ, светила небесные. Первое: что бы ни утверждала Эльга Карловна, в глубине души я уверена: вы тоже умеете ошибаться. Второе: как уже упоминалось, любой гороскоп, даже самый неблагоприятный, преодолевается силой характера. И наконец, третье: пусть даже теоретически Снегов может предать меня. Так что ж мне теперь, из-за этого предать его первой — в качестве упреждающего возмездия?

Нет уж, господа звездецы!

А впрочем, постойте, постойте… Где там, Кассандра Антониновна, расположены ваши карстовые пещеры? Афганистан?..

Мила, ты тормоз! Между Питером и Афганистаном три часовых пояса… То есть вообще-то от двух до четырех, но в интересующей нас точке… Раз Снегов родился не в Питере, значит, и космический резонанс должен быть другим!

Первое, о чем я вспомнила, проснувшись — это о том, какой сегодня день. Решимость дрожала внутри меня натянутой стрункой.

Бродяга был прав, говоря, что внутри каждого из нас звучит целый хор голосов. Возможно, кому-то хоть один из них и может служить оракулом. Мой же «основной» внутренний голос был существом глупым, трусливым и закомплексованным. Только я вышла из дома, как он робко и опасливо зашептал: «И все же это Снегов. Человек, которого ты, как выяснилось, совсем не знаешь! Опомнись, подумай, пока не поздно». «Я обещала тебе ни во что не вмешиваться? — спросила я у него. — Так вот: я тебя обманула!»

Встретившись утром, я поздоровалась со Снеговым вежливо и прохладно — как обычно. И глядя, как он уходит, снова не могла поверить себе. Составив вчера новый гороскоп, я обнаружила у Снегова по отношению к себе жребий Любви. Это казалось едва ли не более невероятным, чем прежний результат, хотя и обнадеживало.

Но раздумывать уже поздно. Весь день я ловила каждый шорох из соседнего кабинета. Время было медленным и напряженным.

В середине дня я не выдержала и отправилась караулить форумы. Бродяга отсутствовал, а вот Профессор был на месте и методично разносил творения очередного новобранца. Я робко постучалась в «приват».

ТУУ-ТИККИ: Добрый день, Профессор. Может, оставите от несчастного хоть кусочек?

ПРОФЕССОР: Разве что рожки да ножки. Вам хватит?

ТУУ-ТИККИ: Вообще-то я заинтересована не в нем, а в вас.

ПРОФЕССОР: Хорошо, пусть считает, что ему повезло. У вас что-то случилось?

ТУУ-ТИККИ: Не могу сказать, что ничего не случилось.

ПРОФЕССОР: Тикки, вы знаете, я всегда готов вас выслушать.

ТУУ-ТИККИ: Вряд ли я знаю такие слова, Профессор.

ПРОФЕССОР: Попробуйте стихами. А я помогу. Правда, Тикки, что-то давно мы с вами не говорили высоким стилем.

ТУУ-ТИККИ: В самом деле. Хорошо, давайте попробуем.

Глухими заборами да за город выбраться, Дремучими борами — ни сбиться, ни вырваться; Желание наглое — хоть насмерть, да свидеться; Не выстоять — надвое располовиниться.

ПРОФЕССОР:

Не выстоять — значит, ночами морозными. Разбить свое имя в осколки меж соснами. Воспрянуть — стать вровень                                    с столетьями грозными; Не выстоять — кануть под синими звездами.

ТУУ-ТИККИ:

Не вспомнить — и значит, слова затаенные Останутся в горле непроизнесенные; И значит, колодцы бездонные памяти Камнями завалены; значит, на паперти Стоять тебе, нищему, с ладонью дрожащею, Протянутой жалко — дорога пропащего, Дорога свернувшего в сень безопасную, Забывшего ночь путеводную ясную.

ПРОФЕССОР:

Оставив сомненья, не верь эзотерикам. Дорога моя пробирается берегом, Рекой, островинами травомохнатыми, Гремящими, шепчущими перекатами. Поспешно — но ты не смотри укоризненно; Борьба неизбежна, и все же прижизненно И небо, что выше и цели, и истины, И черные кедры с ветвями пушистыми.

ТУУ-ТИККИ:

Чье прошлое тощей собакою брошенной Все следом таскается тенью непрошеной, Тому, проклиная судьбу окаянную, В потемках сырых прозябать безымянному.

ПРОФЕССОР:

Но тот, кто, внимая невнятному голосу, Рискнет пересечь пограничную полосу, Сквозь мшистые гати, болото горячее, Минуя дуплистое дерево зрячее — Ему, уходящему в черные заросли, Да сбудутся самые смелые замыслы, Да высветит память блужданья и тьму, Да будет любовь оберегом ему.

ТУУ-ТИККИ: Ох… Если бы это была дуэль на стихах, вы победили бы, Профессор.

ПРОФЕССОР: Бог с вами, Тикки! Стать против вас? — неважно, вооружившись клинком или словом… Нет, это немыслимо. Так о какой победе вы говорите?

ТУУ-ТИККИ: <<смайлик-улыбка>> Профессор, у меня и в мыслях не было вызывать вас к барьеру.

ПРОФЕССОР: У вас бы это и не получилось.

ТУУ-ТИККИ: Рада слышать. Спасибо за стихи. Мне нужно идти.

ПРОФЕССОР: Будьте счастливы, Тикки.

ТУУ-ТИККИ: Ну, если вы этого хотите…