Я спала мертвым сном — и не хотела просыпаться. Сон, это прекрасно — во сне не надо думать, не надо решать, во сне у меня не было даже переживаний — мне не снились сны. И проснувшись, я стремилась снова уснуть — и так засыпала и просыпалась, наверное, раза три — пока не поняла, что давно уже день, что солнце, весеннее солнце готово прожечь шторы — и что надо вставать и решать, как жить дальше. Вчера у меня случилось три жизни — прежняя, настоящая и — будущая, что ли? Может, и будущая. Все зависит только от того, чего я сама хочу. Но этого-то я и не знаю, и оттого — хочу спать и не просыпаться. Иван мне сегодня не позвонит — это я знаю точно. Если бы он позвонил — все было бы хоть немного проще.

Я встала и начала убираться. Потом бросила на полдороге и включила компьютер. Потом бросила и это — что толку тупо смотреть в экран, что писать, не известно никому, и мне тоже. Я сидела и вспоминала вчерашний день — и решила, что хоть что-то, хоть что-то я могу в этом вчерашнем дне изменить, разрешить, поставить «окончательный диагноз». Я могу встретиться с Людмилой, вот что. Это тяжело — но это даже проще, чем думать об Иване. Вся эта история была давно — жизнь назад, две жизни назад. Это прошлое — и надо забить гвоздь в крышку его гроба. Тем более что встречаться мне с ней все равно придется — так чем раньше, тем лучше — и лучше тогда, когда я сама решу. Чего мне ее бояться? Это она должна бояться меня.

Я позвонила ей на работу — и предложила встретиться вечером и обсудить план романа. Деловым тоном, коротко. Место я предложила сама — полукафе-полуресторан, я даже никогда там не была — выбрала его по интернету. Позвонила и заказала столик. Поехала в банк. А потом, убедившись, что на счету у меня солидная сумма, взяла часть денег и пошла по магазинам.

Выбрала себе новый костюм. Как девочка, спешащая на свидание, а на самом деле как холодная расчетливая сука — уж не становлюсь ли я и в правду сукой? — Как умная расчетливая женщина, так скажем, желающая поразить соперницу, как авантюристка, почти как воровка — переоделась прямо в примерочной и, сверкая новыми нарядами, вышла, взяла такси, поехала в салон, сделала прическу, маникюр, макияж — за все могу заплатить! — И к семи часам была уже на месте, сияющая, роскошная, грациозная, с грудой покупок, с улыбкой на устах — как будто ничто меня не гложет. Я решила играть — и играла довольно неплохо, по крайней мере до поры.

Произвести на нее впечатление у меня получилось. Я порхала в новом костюме, предлагала выбрать еду, улыбалась и даже блистала остроумием — старалась как могла. Она пришла в том же костюме, что и вчера, только в другой блузке — и мы обе в полной мере смогли оценить эту разницу между нами. Я давила на нее со всей светской жестокостью, на которую была способна — это был реванш, возмездие и просто артподготовка — убедить ее в моем превосходстве и заставить потом говорить и делать то, что я от нее захочу. Я сама еще не решила, чего хочу именно, но зачем-то я ее позвала — и, стараясь повторить вчерашнюю тактику с ее начальником, не приступала к самому важному, выжидала, сколько могла, насколько сил хватило.

Она выглядела довольно бледно — во всех отношениях. По сравнению со мной — очень бледно. Я ее подавляла, показывая, что хозяйка положения я, но, как только поняла, что сил терпеть и играть больше нет — тут же упала со своих высот и превратилась из победительницы в обычную женщину.

Мы поговорили об издательстве, о романе, о современных тенденциях — я спровоцировала ее на длинный, утомительный монолог о том, что для нее было работой и от чего она наверняка устала, и от чего ей было скучно. Она вынуждена была сейчас, в нерабочее время, отрабатывать свою зарплату и этот навязанный мной ужин. Ей приходилось есть, говорить, держать себя в руках — все сразу.

Я была безжалостна. Я дождалась кофе. Я закурила. А потом пошла в лобовую атаку — ибо мой набор изощренных способов пытки закончился, а обманом вытягивать из человека информацию я еще не научилась. Ничего, если так пойдет — скоро научусь.

— Люда, — я называла ее Люда, это была сознательная продуманная фамильярность, часть моего стихийно формировавшегося плана, — скажите, вы знаете Сергея Коварского?

Она изменилась в лице. Именно буквально изменилась в лице — я ожидала, что она изобразит равнодушие, или выдаст мне сразу какую-нибудь версию, или спросит, откуда я его знаю… Она молчала. Она сидела, «прилипнув к стулу», и смотрела на меня уже почти с ужасом.

— Почему вы меня об этом спрашиваете?

Пауза неприлично большая. Голос ее дрожит.

— Так вы его знаете?

— Знаю.

— Давно?

— Почему вы спрашиваете меня об этом? Вы сами откуда его знаете? И откуда вы знаете, что я знаю его?

Теперь она наседала на меня, глаза у нее сделались сразу безумные, и я поняла, что сейчас начнется истерика. Почему она так среагировала, я не понимала. И просто не знала, что отвечать — к этому я не подготовилась — и ответила правду, стараясь сохранить остатки былого превосходства, спокойно и уверенно, по возможности.

— Это мой муж.

Я сказала просто «муж», а не «бывший муж» — по привычке, и еще потому, что незачем сразу сообщать ей, что мы разошлись, потом до этого, может, и дойдет, а сейчас-то зачем. Но она, кажется, перепугалась еще сильнее.

— Что вам от меня надо?

— Мне ничего от вас не нужно…

Я не успела договорить — она сорвалась на крик, за соседними столиками начали оборачиваться.

— Что ему от меня надо?!

Я не знала что делать — хватать ее за руки, успокаивать, кричать самой? Я была почти как она минуту назад — сидела и смотрела в изумлении.

— Успокойтесь, ничего ему от вас не надо.

— Зачем он вас послал?! Чего он еще хочет?

— Да не посылал он меня. Он меня не посылал, я сама хотела с вами поговорить! Тише, тише, давайте тише только, люди смотрят.

— Господи, да пусть смотрят! Я не хочу с вами разговаривать! Я уйду!

Тут уже мне действительно пришлось хватать ее за руки, потому что она вставала.

— Да успокойтесь вы!..

Она села и обреченно сказала:

— Я милицию позову.

Бред какой. Чего угодно ждала, только не этого. Это она так выкручивается, чтобы не говорить со мной?

— Люда, ну что вы несете, какая милиция?! Сядьте, успокойтесь. Меня никто не посылал, я увидела вас, узнала и хотела с вами поговорить…

— Где увидели?

— Вчера, в издательстве, в кабинете Василия Игоревича.

— Нет, почему вы меня узнали, как?

— Потому что я вас видела. На кассете.

Пауза. Она смотрит на меня с прежним ужасом, к которому добавляется явственное омерзение. Гримаса гадливости. Руку убирает от меня, как от жабы.

— Значит, он вам их показывал.

— Ничего он мне не показывал, — тут уже я не выдерживаю и, оскорбленная ее взглядом, начинаю заводиться. — Что вы ведете себя так, как будто я вам угрожаю? Я вам ничего не сделала! Это вы мне жизнь разбили — это мне с вас спрашивать!

— Я вам жизнь разбила?

— А вы как думали? Вы думаете, я должна быть счастлива, что вы были с моим мужем?

Кажется, сейчас это все перерастет в базарный скандал, и уже по моей вине. А ведь я совсем не этого хотела. Она молчит. Люди за соседними столиками смотрят. Все не так.

— Пойдемте отсюда. Сейчас я попрошу счет и пойдемте — выйдем, найдем какое-нибудь другое место, там поговорим.

— Я не хочу с вами разговаривать.

— А я хочу. Потому что уже вообще ничего не понимаю. Счет принесите, пожалуйста! Пойдемте, пойдемте, я не буду ждать сдачу.

Мы ретируемся под любопытными взглядами с поля боя. В гардеробе, не дожидаясь того момента, когда мы выйдем на улицу, я беру ее под руку — мне уже наплевать на то, что вчера я не могла на нее смотреть, сейчас мне нужно, чтобы она не убежала. Я затаскиваю ее в первый же попавшийся бар, через дорогу. И заказываю пресловутый коньяк, потому что больше ничего не могу придумать.

— Послушайте, я не знаю, почему вы так на меня смотрите — если вы меня боитесь, то зря, мстить я не собираюсь. Я встретила вас случайно, я потрясена не меньше вашего, я хочу с вами поговорить, чтобы понять, что вообще происходило — потому что чем дальше, тем большее… В общем, я ничего не понимаю.

— Что вы от меня хотите?

— Я хочу, чтобы вы мне объяснили… Чтобы вы мне рассказали. То есть я думала, что вы мне объясните, как все это произошло и почему. Почему вы были с ним.

— А он, значит, вам не рассказал? Вы же говорите, что вы меня видели?

— Люда, я сейчас вам коротко все объясню, как могу — а потом уже вы мне объясните, потому что сил играть в эту игру с вами у меня нет. Для меня и так это тяжелый разговор. Я уже ругаю себя, что его завела — но я не могла иначе. Послушайте меня, спокойно, выпейте.

— Я слушаю.

— Вы с Сергеем были вместе, вы занимались сексом, и он снял это на видео. Я нашла у него эти кассеты и посмотрела их. После этого мы с ним разошлись. Это все. Я не видела его с тех пор, как мы расстались, он ничего не просил меня передать вам, как вы понимаете, все вышло случайно. Я осталась без денег и пошла работать в ваше издательство. Вчера мы с вами встретились, вас назначили моим редактором — а я вас, если честно, видеть не могу, не могу смотреть на вас спокойно — я должна была поговорить с вами, потому что… Ну, потому что мне это необходимо. И я не могу с вами работать. Пока не поговорю, по крайней мере. Мне вчера было очень плохо, когда я вас увидела, поверьте.

— Верю.

Она пьет коньяк. Потом мы курим, обе, молча. Я жду. Я уже не захлебываюсь и не дышу так часто — но я начинаю сходить с ума от этого молчания.

— Люда, вы…

— Вы знаете, кем работает ваш муж? — перебивает она меня.

— Он адвокат.

— А чем он занимается?

— Не знаю. Я никогда не входила в подробности. Он мне не рассказывал о работе.

— Мой муж тоже мне не рассказывал о работе. Ничего и никогда. Я за это расплачиваюсь. И вы, наверное, за это расплачиваетесь.

— А вы замужем?

Я спрашиваю и смотрю на ее руку — на ней нет обручального кольца. На моей руке тоже нет — я сняла его сегодня утром и решила больше не надевать. Странно, но все то время, что я уже была знакома с Иваном, мысль снять кольцо не приходила мне в голову. Чего же я жду от него?! Почему, вдруг думаю я, я жду, что он будет со мной, когда ему надо монтировать фильм, или хочется гулять по городу, или, может быть, спать с другими женщинами — если я сама даже кольца, кольца от другого мужчины с пальца не сняла — как будто я замужняя женщина, которая для развлечения завела любовника? Сама виновата. И потребовался этот Василий Игоревич, чтобы ткнуть меня в это носом.

— Смотрите, почему кольца нет? Мой муж сидит в тюрьме. Я не хочу, чтобы на работе об этом знали — лучше пусть они думают, что я разведенная, одинокая. У меня дочери шесть лет. Мне надо ее кормить. Я не могу потерять эту работу.

Я даже не успеваю переварить полученную информацию и спрашиваю:

— Вы что, думаете, что вас уволят, если узнают, что у вас муж в тюрьме?!

— Не знаю. Не хочу рисковать. Никому не нужны лишние неприятности и лишние разговоры. Я к ним с улицы пришла, меня там никто не защитит. А с прежней работы я сама уволилась, чтобы не было этих разговоров. Это невыносимо. Все смотрят.

Она вдруг начинает рыдать — лицо у нее кривится, и я узнаю то самое выражение — то самое, которое я видела на пленке. Я тогда подумала — господи, какая же она жалкая, что он в ней нашел? Сейчас она выглядит не жалкой, а просто несчастной — но я чувствую себя человеком, который кидает камни в хромую собаку.

— Люда, перестаньте… Люда!

— Мой муж в тюрьме из-за вашего мужа.

— Что?!

— Да нет, не только, конечно. Из-за себя. Из-за меня. Но и из-за него.

У нее становится такой взгляд, что я понимаю — Сергея она ненавидит, страшно ненавидит. Если она разыгрывает это для меня — то слишком хорошо, так не бывает.

— Как? Объясните, каким образом?!

— Ну, каким-каким. Известное дело. Предупреждали меня, девчонки предупреждали на работе, что нельзя верить всякому, надо проверенного искать, известного, который может — имя сделать захочет, может, мараться не станет, как ваш муж…

— Кого искать, что искать?

— Адвоката. Времени у меня не было. Ни времени, ни связей — мои друзья старые в этом не понимали ничего, а друзья мужа испарились, разумеется — да я их и не знала почти…

Я слушаю ее, еще ничего толком не зная, и уже думаю, как все это похоже. «Друзья мужа испарились, да я их и не знала почти».

— Связалась с первым встречным. Кто же знал, что он таким законченным дерьмом окажется!

Дерьмом — да, я понимаю, каким он оказался дерьмом — только вот подозреваю, что она говорит все-таки не совсем о том, о чем я думаю.

— Расскажите мне все по порядку. Я очень вас прошу. Потому что я уже не могу думать о Сергее лучше, чем он есть, вероятно — но и хуже не хочу, я правды хочу, У меня своя правда, у вас своя — но пусть я хоть знать буду вашу правду.

— Правду вам надо… Я его нашла, когда мужа арестовали. По первому попавшемуся объявлению, «адвокатская контора». То есть по третьему — они же все разным занимаются, разными делами, мне нужно было срочно — понимаете, мне нужно было, чтобы в тот же день был адвокат, до вечера. И приехал ваш муж — и сказал, что все сделает. И я, дура такая, поверила ему — и сколько времени еще верила, а потом поздно было. Он у вас обаятельный, мерзавец, зубы заговаривать умеет, люди ему верят. Скотина.

— Хорошо, пусть скотина. Толком объясните, что было.

— Муж работал в мэрии. Занимался строительством. Должность небольшая, но деньги всегда были. И я, правда, внимания не обращала — есть и есть. Вы же знаете, у чиновников оклады маленькие, но есть много еще чего — премии, бонусы всякие и прочее. Я тоже работала, в журнале — где работала до замужества, там и продолжала, десять лет уже работала. Квартиру от мэрии получили, дачу — от мэрии, машина была хорошая, отдыхать ездили, лечились бесплатно — хорошая страховка, очень, все для ребенка — никогда никакой особенной роскоши не было, бриллианты в шампанском не топили — просто жили нормально, хорошо жили, наверное.

Просто хорошо жили. Это тоже очень похоже. Бог знает, что мне сейчас предстоит узнать о своей жизни — но мы тоже хорошо жили и я не подозреваю на что. Права мама — я даже не знала, какая у него зарплата. И вот эта вот женщина, лет на пять меня старше, с распухшим от слез лицом, срывающимся голосом рвет сейчас на моих глазах салфетки и мнет в пепельнице окурки — она тоже не знала.

— Ну а потом его арестовали вдруг — и все. Ничего я не знала, он мне ничего не говорил, может, сам не знал, что будет — подготовиться не успел. Я потом уже поняла, они же там все брали, поголовно — он же мелкая сошка, они просто сдали его, когда надо было, а сами остались сидеть на своих местах спокойно. Бросили его, никто пальцем не пошевельнул. Я одна с ума сходила, что делать, не знала — вся надежда была на Сергея. Он, правда, очень помог вначале — успокоил, объяснил, наладил передачи и вообще — год же почти под следствием, в СИЗО, я не знаю ни что, ни как… И там, конечно, тоже надо было взятки давать, по мелочи — я давала, что было, всю зарплату свою отдавала, у сослуживцев занимала — все же арестовали, дачу, машину, счет в банке — все конфисковали потом… Все делала — лишь бы выжил, лишь бы вышел…

Я молчу. Я думаю, что было бы со мной, если бы арестовали Сергея. Мои собственные недавние проблемы выглядят на этом фоне микроскопическими.

— Ну а потом незадолго до суда Сергей сказал, что надо дать судье взятку — и тогда отпустят Алешу. Ну или хоть условно, как получится. Обязательно надо дать, иначе ничего не выйдет. У меня квартира была от бабушки, в другом городе — я продала. А нашу ведь потом тоже конфисковали — она тоже оказалась купленная, на эти деньги — в общем, я сейчас с дочкой у мамы живу. Но не важно это все, не важно — продала я квартиру, достала деньги, отдала ему — потому что как же иначе. Мы же не проживем без него! Я мужа люблю — но он же еще и мужчина, кормилец, отец, как я буду без него? Я все сделала. И когда этот мерзавец сказал… Когда он сказал — это я тоже сделала.

— Что сказал?

— Что хочет, чтобы я с ним переспала.

Пауза висит долго, сигаретный дым висит, тоска висит в воздухе — ее тоска и моя тоска.

— Подъезжал сперва потихоньку, намекал, комплименты говорил — а потом прямо уже — условие поставил. Если дам — поможет. Деньги ведь не ему, деньги — судье, а ему зачем рисковать? И я согласилась, дура — знала бы я, на что соглашаюсь! Никогда бы!..

Она стучит по столешнице, сжимает кулаки, сейчас, кажется, раздавит пальцами рюмку. Мне опять надо ее успокаивать, а я уже не могу, мне не до того, у самой сил практически не осталось. Наконец она достает платок, вытирает слезы, сморкается, успокаивается сама.

— Я к нему пришла — деньги принесла и себя принесла, все за один раз. Я думала — ну, может, он неудовлетворен, может, ему жены мало, баб разных любит, попользоваться хочет, раз уж возможность есть. А он деньги взял, в комнату меня завел, сказал «раздевайся» — а там камера стоит. Я туда-сюда, бежать, да уж поздно. Так надо, говорит. Отымел меня перед камерой, как скотину — мне кажется, ему самому скучно было, просто — ну, как на работе.

— Я видела, — не удержавшись, говорю я.

— Вы видели. Мне бы убежать — да поздно было, деньги я ему уже отдала, мужа спасти хотела. А он мне потом говорит — это для страховки, кассета останется у меня. Тут я поняла, во что влипла. Я и теперь перед ним — как кролик перед удавом. Могла бы — убила бы!

— И что было дальше?

— Ничего не было. Суд был — и Алеше восемь лет дали. Больше шести еще осталось. Я к нему кинулась, к этому… Он говорит, ничего не могу сделать, деньги судья взял, а результата нет, так бывает, судью к ответственности не привлечешь — не он подлец, судья подлец. Только я не знаю, что было-то — я не знаю теперь уже, давал он эти деньги или нет! Не давал, никому ничего не давал наверняка, скотина такая! Да уверена я, что не давал. Он эти деньги вам, домой принес — вы на них жили и сапожки себе новые покупали! На эти самые деньги. Муж ваш их на мне заработал — на мне лежал, ногами по мне елозил, трахал меня и для вас деньги зарабатывал!

Это я уже поняла. Я уже поняла. Мы летим в бездну, и у нее нет дна, и темно вокруг. Это было первое, о чем я подумала — первая абсурдная мысль, которая тогда пришла мне в голову — что Сережа так зарабатывал для меня деньги. И это оказалось правдой.

— Я пыталась. Я к судье хотела пойти, к прокурору хотела… А он мне кассету под нос сунул и говорит — никто тебе не поверит, ты замазанная — а прежде, чем ты до прокурора доберешься — я это все мужу твоему расскажу. Он же адвокат, он в любой момент к нему мог попасть! Он бы и показал, небось, нашел бы способ. Ну и я замолчала. Муж мне этого не простит, если узнает. Многое, может быть, и простит — а этого не простит. У нас дочь, что она обо мне будет думать? Муж через шесть лет выйдет, а может и раньше, если подать на условно-досрочное, бывает, освобождают. Он у меня мужик работящий, работу найдет, он нас вытянет — а я без него пропаду. Кому я нужна теперь, мне уж сорок скоро — и я из сил выбиваюсь, чтобы все для дочери. Муж мне верит, он ко мне вернуться хочет, он не думает, что моя вина есть в том, что его не оправдали. И я его люблю. Он не простит.

— Может быть, простит. Это же ради него.

— Нет, не простит. Не знаю, потом, когда-нибудь… Да нет, лучше, чтобы никогда. Как я ему в глаза смотреть буду, если буду знать, что он это видел. Если когда-нибудь сама скажу — он хотя бы запись не увидит. Я ведь ее тоже видела — Сергей ваш, он мне ее показал, чтоб запомнила, чтоб не обольщалась. У него все рассчитано было — с гарантией. Ну что вы смотрите? Это, кажется, все, что вы хотели знать — больше нет ничего. Довольны вы?

Я довольна. Больше я знать ничего не хочу. Мне и этого достаточно. С горкой.

— Что вы делать будете с этим? Мужу расскажете, что я вам тут наговорила? Если расскажете, он мне мстить будет, не простит, что проболталась, не такой человек, чтобы простить. Если начальству расскажете — директор вон вокруг вас как вьется, велел все для вас делать, луну с неба — если ему расскажете, тоже ничего хорошего не будет. Я тогда сама отсюда уйду.

— Никому я не расскажу.

— Расскажете. Вы же хотите другого редактора — значит, он вас спросит почему. Увольняться мне надо, вот что — или в отпуск за свой счет на полгода, чтоб вас другому передали — а так нельзя, сами выгонят тогда.

— Люда, не буду я никому рассказывать. Во всяком случае — не хочу. Сергея я не вижу сейчас и вряд ли увижу — только на разводе…

Развод. Да, развод — я совсем забыла про развод. Видеть его еще придется.

— А директору вашему мне незачем это рассказывать. Насчет работы — я не знаю, как получится — но будем считать, что ничего не было, что мы ничего этого друг другу не рассказывали…

— Хорошо. Если у вас получится… Мне-то деваться некуда…

— У вас дети есть?

— Нет.

— Повезло вам. От него детей иметь…

— Давайте оставим эту тему.

— Ладно, оставим. Мне бы вас пожалеть — да нет у меня сил на жалость, не осталось. Я когда это имя услышала… Не могу. Дурно от одной мысли даже о нем делается.

И мне теперь делается дурно. И всегда будет дурно. Забыть бы — да не факт, что получится.

— Ну, вот и поговорили, — заключает наконец она. — А собирались ведь про роман. Придумали вы, про что писать? Или синопсис вам все-таки подобрать, поприличней из того что есть. Есть у меня несколько заявок — могу дать, посмотрите хоть, что другие пишут — вам же заказ такой сделали крупный, нельзя просто так.

— Придумала, — автоматически отвечаю я.

Потому что мысли мои сейчас далеко. Я вспоминаю всю нашу жизнь и опять переживаю ее заново, второй уже раз. Думаю о том, с кем и как я жила. И чья вина тут больше. Моя вина.

Она встает и уходит. Я остаюсь. Я сижу в этом баре еще почти час и думаю, о том, что услышала. И, как это ни странно, я кажется знаю, о чем буду писать. Нет худа без добра. Народная мудрость…