Борис позвонил на следующий день вечером и стальным голосом сказал, чтобы я обязательно приходила к нему на свадьбу. И что Сергея там не будет. Я обещала.

А чуть позже позвонил Василий Игоревич и самым деловым тоном осведомился, как обстоят дела с романом. Потому что прошло уже довольно много времени — и я, конечно, могу располагать собой, но хотелось бы знать, по крайней мере, что у меня есть план действий. Сказал, что все немного волнуются, потому что прошел месяц после подписания договора, а никакой уверенности, что работа идет, нет. Еще раз предложил свою помощь, синопсисы, редакторов, даже «литературных негров», если надо. Я ответила, что работа идет, что я пишу и что осталось уже всего несколько глав.

Он не поверил. Не верил, что начинающий автор может работать так быстро. А мне кажется, что именно начинающий так быстро и может работать — тем более в том случае, если для него написание этого текста — вопрос выживания. Не финансового, а чисто психологического — написать и забыть. Когда я поставлю точку, я окончательно избавлюсь от этой истории.

— Но можно хоть посмотреть? Я понимаю, что «дуракам полработы не показывают» — но я все-таки не совсем дурак, Анна Юрьевна. Я потрясен вашей решительностью, вы очень ответственно подошли к делу, и я понимаю, что вы опасаетесь давления — но я обещаю даже не пытаться влиять на вас в плане каких-то изменений, пока вы не закончите работу. Просто дайте посмотреть, хотя бы часть. Я понимаю, что потом многое может измениться, но все-таки.

— Вряд ли что-то изменится. Через неделю, максимум через две я отдам вам весь текст. Он будет небольшой по объему, но плотный.

— И прекрасно. Но, простите, не могу удержаться — любопытство разбирает. Я очень нетерпеливый человек, если вы заметили.

— Нет, не заметила. Мне казалось, что как раз довольно терпеливый.

— Это только с вами. В случае с вами я стараюсь сдерживать свое нетерпение.

Это был очередной намек, кажется? Но сейчас мне не до него.

— К работе это не относится. Очень прошу вас, ну дайте хотя бы кусок любого объема, чтобы хотя бы отчасти представить себе сюжет и стиль, стиль, главное.

Я решила, что хуже уже не будет, тем более что в противном случае мне начнет названивать Людмила и придется обсуждать все с ней, а это совершенно лишнее сейчас — и согласилась отправить ему текст по электронной почте. Отправила и стала работать — как машина, как механизм — быстрей, быстрей, к концу. Я писала иногда уже по две главы за день.

Назавтра он позвонил снова — и попросил разрешения приехать.

— Не сейчас, Василий Игоревич, мне некогда. Я не хочу останавливаться. Я хочу закончить.

— Я понимаю. Я прекрасно понимаю вас. Очень хорошо понимаю. Поэтому никуда не зову и не хочу даром тратить ваше время — я мог бы пригласить вас куда-нибудь, но только в том случае, если вы сами хотите отвлечься и развеяться.

— Нет, не хочу ничего сейчас, простите.

— Охотно прощаю. Потому и напрашиваюсь в гости — ненадолго. Чем вам ехать ко мне, терять время, или идти куда-то… Я просто хотел сказать вам несколько слов, но не по телефону. Позвольте мне заехать к вам после работы, на полчаса.

— У меня не убрано.

— Это не страшно. Я вообще никуда не буду смотреть, только на вас, обещаю. И совсем ненадолго. Если дадите чаю на кухне, буду благодарен. И сразу же уеду. Поверьте, я буду последним идиотом, если стану вам мешать — вы же на меня работаете.

В общем, вечером у меня намечались гости — и надо было отрываться от компьютера, убираться и одеваться.

Но от компьютера оторвалась я в результате уже после семи, и, наскоро пропылесосив пол и запихав в шкаф вещи, побежала в ванную. Через пять минут выскочила, в халате и с мокрой головой — одеваться, сушиться, краситься… Выскочила полуголая — а в коридоре стоит Сергей. Стоит и на меня смотрит.

Очень долго мы так стояли, молча. Я заворачивалась в халат все глубже и глубже — а потом наконец очнулась и пошла на кухню.

— Ты бы хоть поздоровалась.

— Здравствуй. А как ты вошел?

— Ну, у меня же есть ключ.

— Ты мне его отдал.

— Подумаешь, был еще один.

Я села в углу, у окна — больше ничего придумать не могла, хотя, если он настроен решительно, это самое плохое место — отсюда не выбраться. Это только когда смотришь детектив, думаешь — что же ты дурак, забился в щель, там же ловушка. В жизни думать некогда, все сами идут в ловушки.

Он стоял в дверях, смотрел почему-то на наши кухонные полки, раскачивался с носка на пятку. Я знаю эту его манеру, я скучала по ней. И по нему скучала — сердце не камень. Вот по этим привычным, ничего не означающим жестам скучала. По тому, как он поднимает руку, когда открывает дверцу шкафа, как завязывает галстук, как оборачивается на пороге, уходя на работу… Впрочем, все это лирика. Кажется, он выпил — но он не был пьян, он был просто «слегка на взводе».

— Ничего не поменяла, все как было оставила.

— Ничего не меняла, некогда и незачем.

— А почему некогда, работу нашла?

— Нашла.

— А где, если не секрет?

— В издательстве.

— Молодец. Сама нашла, никто не помогал?

— Практически сама.

— Молодец. Молодец, Машка.

— Чаю хочешь?

Вот так, вместо того чтобы поить чаем Василия Игоревича, я стала заваривать его для Сергея. Просто, как будто и не было ничего. Он сел на свое обычное место, я стала доставать чашки.

— Как живешь?

— Нормально. Работы много.

— Это хорошо.

— А ты?

— А я уже нет.

— Что — нет?

— Не нормально.

— Почему?

— Ну, во-первых, потому что без тебя…

— А для тебя это имеет значение?

И вот тут сразу стало видно, как он завелся. Хотя внешне это практически ни в чем не выражалось, он завелся внутренне — но я-то знала, как это у него бывает, все-таки за пять лет я успела узнать его разным, несмотря на его ровный, казалось бы, характер.

— Для меня — имеет. Для меня это имеет очень большое значение. Ты это могла понять и в прошлый раз.

— Хорошо, это я понимаю. А во-вторых?

— А во-вторых, я сегодня по твоей милости остался без работы.

Значит, Борис ему все сказал. И не только ему, видимо. До этого момента я могла думать, что он просто не позвал его на свадьбу.

— Борис вчера припер меня к стенке. Не знаю, сам он все раскопал, или ты где-то нарыла…

— Что нарыла?

— Да ты же сама знаешь. А не знаешь — и не важно. В общем, можешь радоваться — с работы меня уже уволили. И из коллегии, скорее всего, исключат. До решения, конечно, еще далеко — но мне уже было заявлено, неофициально, что оно будет. Остается только молить бога, чтобы этот идиот не раскопал кого-нибудь, кто подаст на меня в суд.

— А он собирается?

— Кажется, нет. Но, судя по твоей реакции, вы с ним это все обсуждали.

— Обсуждали. Я его встретила позавчера на бульваре.

— И все рассказала…

— А почему, собственно, было не рассказать? Он меня спросил, куда я пропала и стал говорить про какую-то новую работу, которую я якобы нашла… Что мне было врать? Я не хотела врать.

— Ну понятно. Ты встретила своего любимого Борьку и выплакала ему все в жилетку.

— Не выплакала. А спросила и сказала.

— Что спросила?

— Хотела узнать, такой же он, как ты — или все-таки нет.

— В тебе появилась страсть к психологическим экспериментам. Это что-то новое.

— Во мне вообще появилось много нового. Я должна быть тебе благодарна, благодарна за то, что мы разошлись — столько есть нового, оказывается, о чем я никогда не подозревала.

— Интересно жить, да? Это хорошо. Жить очень интересно. Мне всегда было интересно жить.

— Правда?

— Правда.

— А тогда, когда ты спал с этими женщинами, тебе было интересно?

— Все ты о том же. Несущественно это. Нет, не особенно. Там в другом был интерес — в том, чтобы жизнь оседлать, а не бабу. Жизнь надо оседлывать любыми средствами — теми, которые есть у тебя под рукой.

— Раньше ты мне этого не говорил.

— Раньше ты жизни не знала.

— А тебя это устраивало.

— Устраивало.

Мы пили чай и разговаривали как вполне мирные супруги, пусть поссорившиеся, пусть уставшие друг от друга, старые супруги. Про халат, голые ноги и мокрую голову я благополучно забыла. А потом посмотрела на часы и вспомнила о Василии Игоревиче.

— Ко мне сейчас должны прийти. Так что это не лучшее время для объяснения. Надо было тебе меня заранее предупредить.

— А кто придет?

— Директор издательства.

— Зачем?

— По работе.

— Он по работе вечером к тебе ходит, а ты перед его приходом из душа вылезаешь? Что же это за работа такая?

— Не та, о которой ты подумал. Не совсем та.

— Не совсем та — это уже интересно. А что именно?

— Интеллектуальная проституция. Я роман для него пишу.

— Роман? Для него? То есть за него, что ли?

— Нет, за себя. У меня договор и мне надо срочно сдавать рукопись. Вчера я послала ему часть текста и он настаивал — хочет, видимо, объяснить мне, что я делаю не так, по его мнению

— Ну ты даешь, Машка! Ты видно действительно с того времени сильно продвинулась. Неужели кто-то станет покупать твою писанину?

— Может, и станет, а может, и нет. Пока у меня ее только издатель покупает, я не дописала еще, что нужно.

— Ты роман за два месяца написала?

— Меньше.

— Фантастика. Ты склад талантов.

Молчу, просто молчу.

— Раньше это была бабья блажь. Раньше слово «деньги» не упоминалось — а сейчас ты вот говоришь: «купил»…

— Купил, да. Мне повезло, я заключила хороший контракт.

— То есть сможешь кормить семью?

— Почему семью?

— Потому что у меня же работы теперь нет.

— А мы что, разве семья с тобой?

Зазвенел звонок. Домофон.

— Это что, он уже?

— Наверное.

— Ты его в таком виде собираешься встречать?

— Собиралась в другом. Ты же пришел.

— Оденешься?

— Знаешь, и так сойдет.

В конце концов, мне наплевать. Я нажала кнопку и вернулась на кухню.

— Сергей, уйди. Я не хочу при нем обсуждать наши проблемы.

— Значит, у нас есть общие проблемы. Это хорошо. Потому что я, собственно, пришел сказать тебе, что надо нам жить вместе.

— Ты сегодня пришел это сказать, когда тебя с работы выгнали?

— Знаешь, да. То есть стандартная ситуация: крутой мужик говорит — да пошла ты, потом его бьют и он приползает на коленях. Так в кино, так это должно все с твоей стороны выглядеть, и любой чужой то же самое подумает.

— А на самом деле?

— А на самом деле мне плевать, что подумают другие. Я не знаю, как ты прожила эти два месяца — я так понимаю, насыщенно. Я их прожил не очень хорошо — потому что мне не хватает тебя. Я к тебе в любой день мог прийти и сказать — давай все забудем. Но ты же гордая. Ты мне показала, что ты гордая. Что ты сильнее, чем я мог ожидать, или хоть прикидываешься сильнее. Я бы пришел, а ты бы меня выставила. Сегодня самый подходящий случай. Я просто не имел права упускать такой случай. Я не пропаду, я поднимусь — черт с ней, с этой работой, не сошелся на ней свет клином. Но мне таки будет плохо, да, и будет из-за тебя — ты же на меня Борьку натравила. И кровь он мне попортил и еще попортит, и грязью я умоюсь.

— Сережа, по-моему, ты уже раньше грязью умылся — и я вместе с тобой. Перестань.

— Дело-то не в этом. Дело в том, что сегодня я к тебе прихожу несчастный и ничего не могу тебе предложить. У тебя есть шанс остаться гордой — и быть благородной. Давай, мы это все простим сейчас, друг другу простим все — и дальше уже вместе как-нибудь выкарабкаемся.

— Зачем ты мне все это говоришь?

— Затем, что ты же правды хотела. Вот я и говорю тебе правду. То, что на самом деле думаю, не прикидываюсь. Если бы хотел прикидываться, пришел бы с розами, валялся бы в ногах. Говорил бы, что был козлом и любил всю жизнь только тебя одну.

— Жалко, что ты не пришел с розами.

— Но ты же хотела этой правды! Ты же без нее пять лет жила, ничего не замечала, а потом вдруг захотела!

Звонок в дверь. Я поднимаюсь и иду открывать. Он догоняет меня в коридоре, прижимает к двери, наваливается на меня всем телом — я его чувствую, всего, как в постели, через брюки, пиджак и рубашку, через свой тонкий халат. Тело человека, с которым мы ложилась спать каждую ночь вместе, пять лет.

— Машка, ну не будь дурой. Я тебя люблю. Не любил бы — не пришел бы.

Мы стоим так долго. Я знаю, что за дверью сейчас слышно каждое наше слово. Я вспоминаю все наши пять лет жизни, все, что у нас было, от начала и до конца, вспоминаю подвал, коммуналку и мусорный бак, с Иваном, вспоминаю игру света в бокале и тонкий, пьянящий флирт с этим, который стоит за дверью…

— Пусти, дай я открою.

Не знаю, что он там слышал, Василий Игоревич, но зрелище мы, несомненно, представляли собой хорошее. Сергей — во всем великолепии своей почти военной выправки, дорогого костюма, легкого опьянения и куража и я — маленькая, страшная, босая, в коротком халате, со злым лицом, всклокоченной головой и без косметики. Хорошо хоть этот пришел без цветов — было бы смешно. Хотя то, что все они без цветов приходят — это скорее грустно.

— Проходите.

Немая сцена скоро заканчивается. Я запускаю Василия Игоревича в квартиру и веду в гостиную, чтобы не тыкать носом в грязные чашки. Сергей стоит в дверях по-прежнему. Здороваются они коротко, без рукопожатия. Я думаю, извиняться ли за свой странный вид — и решаю, что нет, не надо извиняться.

— Анна Юрьевна, простите, я, кажется, не вовремя.

— Ничего. Вы же хотели коротко поговорить — вот и давайте коротко. К сожалению, я даже чаю вам сейчас предложить не смогу.

— Анна Юрьевна? — вступает вдруг Сергей со своего места. — Это с каких пор ты Анна?

— Ну я же и не Маша, правда? Это мой псевдоним.

— Всю жизнь была Маша!

— Не всю. Так, как папа назвал — так все равно никто не зовет. С тобой была Маша.

— Ясно, — говорит он.

И я узнаю это «ясно» — «ясно», которое я услышала впервые в жизни от Ивана! Значит, он тоже умеет так говорить — а я и не знала.

— Василий Игоревич, простите, я вас не представила друг другу. Это Сергей, мой муж. Василий Игоревич, директор *** — название издательства я все-таки произношу, чтобы было понятно, что к чему.

— Ого! Машка, я тебе в третий раз хочу сказать, что ты молодец! Крупнейшее в отрасли… Не дала и тут себя провести. Выбрала лучшее, на дешевку не повелась. Молодец. Нет, я в тебе тогда не ошибся. Ошибся только в подходе. Подход к тебе нужен был другой. Нельзя было оставлять тебя дома — был не прав, признаю. Надо было дать тебе раскрутиться. Размаху не хватило. Но это поправимо.

— Ничего не поправимо. Я просила тебя — не надо сейчас.

— Почему не надо? Его стыдишься? Не стыдись. А мне и вовсе стыдиться нечего. Я у себя дома.

— Ты не у себя дома.

— Хочешь, чтобы я ушел, а он остался — так, что ли? Правильно я тебя понял?

— Уходите оба.

Я роняю это неожиданно — не собиралась, с чего гнать этого неповинного, почти ни в чем не повинного Василия Игоревича — но слово уже сказано, и это единственно возможное сейчас слово.

— Дурочка. Я тебя люблю. Я твой муж. Как была дурочкой, так и осталась.

Я смотрю ему в лицо и думаю, что он прав — он мой муж. Так было, так и есть еще до сих пор — но вот сейчас за ним закроется дверь и так не будет уже никогда. Никогда, никогда. И еще я вспоминаю Ивана и тоже почему-то думаю — никогда, никогда. Могло бы быть — всегда. А будет — никогда.

— Мне кажется, дама просит нас уйти.

Это вступает Василий Игоревич — молчащий, наблюдающий.

— Вы мне не указывайте!

— Я не указываю вам, я указываю на тот факт, что нам с вами предложено было покинуть дом. По-моему, все было сказано очень ясно.

— Вас это не касается. Еще раз вам говорю. Это наше семейное дело.

— Согласен. Ваше семейное. Я тут человек лишний. Но нас просили уйти. По-моему, если просят уйти — надо уходить.

— Это по-вашему!

— А по-вашему что — нет?

— А по-моему, — говорю я, — сейчас тут будет драка. Уходите.

Ах, если бы здесь был Иван! Пусть бы была драка, пусть. Но Ивана здесь нет и не будет.

— Уходи, Сергей. Я тебе сказала — нет. Я ничего не хочу. Вообще ничего. Я хочу, чтобы ты ушел — потому что жить мы с тобой уже не сможем. Я не смогу Василий Игоревич, простите за безобразную сцену, но сейчас я буду вам очень признательна, если вы оставите меня одну.

— Разумеется, — и, обращаясь к Сергею: — Пойдемте!

Я хватаюсь рукой за косяк — у меня вдруг в буквальном смысле подкашиваются ноги и перед глазами начинают плыть круги. Они стоят и смотрят. С огромным трудом, еле двигая губами, я повторяю ту же самую пошлую, мелодраматическую фразу:

— Уходите оба.

Сергей рвет ручку входной двери, выскакивает, не оборачиваясь. Следом за ним, немедленно выходит Василий Игоревич. Все. Мне остается только запереть на замок. Все, все. Я одна.

Я стою так еще минуту, а потом иду в ванную. Меня тошнит.