Нет. Ну надо же… Вот так… Одним росчерком пера… Все, что было.
Это надо же так странно видеть жизнь… Не похожа… Заметил. Но не на себя не похожа, нет. Какое там… На фотографию в паспорте!
Ненавижу его. Ненавижу себя за то, что такая дура! И удар от него всегда получаю как кошка, беспечно подставившая живот.
Он холодный. Ледяной. Он еще пожалеет! Черт, опять я об этом. Пора бы остановиться. Какое мне дело, жалеет он или нет!
Главное, чтобы не жалела я. Но слезы вскипали на глазах. А глаза-то у меня были накрашены! Срочно остановиться! Вот зачем надо ходить в макияже. Чтобы не распускаться. Быть твердой, как кремень. А иначе растечется тушь.
Пусть плачут мужчины. Им можно.
Я набралась сил, встала и пошла к стойке. В сумке у меня было десять долларов. Но кофе уже не хотелось. Хотелось чего-то покрепче. Мне надо было не взбодриться, а забыться.
Бармен встретил меня белозубой улыбкой. Бросив взгляд на прейскурант, я выбрала бренди. Дешево и сердито. А на сдачу разгуляюсь в продуктовой лавке возле дома. Может быть, хватит на калорийные бананы и вредное сухое печенье, состоящее сплошь из консервантов и красителей. Зато у него вкус сыра и цена двенадцать центов. Значит, на доллар можно купить восемь упаковок.
Пить на голодный желудок — весьма экономно. Первый же глоток разлился по телу таким нереальным теплом, что пить залпом расхотелось. Будем смаковать. И закусывать вприглядку.
Прямо под стойкой начиналась витрина со щедрыми десертами. Закрученные пирамидки сливок с фруктами. Какие-то вазочки с вязким шоколадным кремом и такими аппетитными орехами. Я погрузилась в сладкое томление, мгновенно ощутив обморочный голод.
А когда я перевела взгляд на свой бокал, чтобы немного успокоиться, то увидела такое, что позорно взвизгнула:
— Мамочка!
По стойке мимо меня полз отвратительный американский таракан размером со спичечный коробок. Мне показалось, что это начало фильма ужасов. Рука моя непроизвольно отдернулась, сумка сорвалась с плеча, и я облила своим бренди чью-то круглую спину в темном костюме.
Ко мне повернулся пожилой дяденька в элегантных очках без оправы. Я искренне извинилась, держа обе руки на весу. Он фарфорово улыбнулся и демонстративно стал стряхивать капли с пиджака. Бармен метнулся в нашу сторону с тряпкой. И когда я повернулась обратно к стойке, таракана и след простыл. То ли бармен смахнул его своей тряпкой, бросившись на спасение репутации заведения. То ли он сам куда-то ретировался.
Я нерешительно осматривала мраморную поверхность рядом с собой. Я хотела что-то сказать бармену, но поняла, что напрочь забыла, как будет «таракан» по-английски. Потом я заметила, что в бокале остался последний глоточек, и уже поднесла его к губам, как вдруг у самого моего уха кто-то вкрадчиво сказал по-русски:
— Только без визга. Хорошо? Он у вас в сумке. Заполз по ремешку. — Я замерла, будто мне в спину уперлось дуло пистолета. А голос продолжал говорить со мной так, как говорят с сумасшедшим, стоящим на подоконнике двенадцатого этажа. — Спокойненько выходим. Я помогу.
Как загипнотизированная, с сумкой на вытянутой руке, я послушно пошла за высоким темноволосым мужчиной, который решительно вел меня прочь из бара, взяв за руку чуть повыше запястья.
— Сейчас мы его вытряхнем, — на ходу сказал он. — Я здесь живу. В номер поднимемся и вытряхнем. Лифта ждать здесь можно сутки. По лестнице побежали!
— А они не кусаются? — спросила я умоляюще, стараясь при этом не отставать.
— Не знаю, не знаю, — он озабоченно покачал головой. И серьезно добавил: — Может, на красный у них особая реакция…
Через два пролета я стала задыхаться. В глазах потемнело. Я с отвращением держала свою сумку на отлете.
— Подождите, — с трудом сказала я. — Я не могу так быстро.
Он странно на меня посмотрел, как будто хотел что-то спросить. Но не стал. Я медленно поплелась сзади. Силы как-то подозрительно быстро кончились. Надо, наверное, начать бегать по утрам.
Мы вышли в коридор. Он быстро дошел до своей двери, вынул из кармана ключ, открыл ее и жестом пригласил меня зайти первой. Потом хлопнул ладонью по выключателю и зашел в ванную.
— Давайте. Вытряхивайте сумку в ванну. Здесь мы его не упустим.
Я нервно рванула молнию. Но она тут же заела. Я со стоном начала ее дергать.
— Дайте я! Силой не надо. Вот так, — сказал он, и молния у него в руках поехала, как по маслу. Потом он перевернул мою сумку и начал трясти ее над ванной. Первыми вылетели кроссовки. Сверху бухнулись свернутые рулончиком джинсы с футболкой. Звякнули ключи. Посыпалась мелочь. Из кармана с некоторым опозданием выпорхнул паспорт и спланировало свидетельство о разводе. На этом содержимое моей сумочки иссякло. Он резко тряхнул ее еще раз. Последним на его настойчивый призыв откликнулся затерявшийся в недрах потайного кармана тампон «Тампакс». Я напряженно ждала, откуда же покажется таракан.
— В кроссовках, наверно, спрятался, мерзавец, — с энтузиазмом сказал он и с охотничьим азартом засунул руку сначала в один, потом в другой кроссовок. — Нет. Тоже нет.
— Может быть, в джинсах, — нерешительно предположила я. И с опаской приподняла их двумя пальцами.
— Черт! Он, наверное, в платье! Как же я сразу не догадался!
— Ай! — сказала я тихо, потому что сейчас же почувствовала как что-то щекочет меня прямо под грудью. Не особо задумываясь над тем, что я делаю, я стала выпрыгивать из платья с такой поразительной скоростью, как будто оно горело. — Ай! Ай! Ай!
— Оп-паньки! Есть! — вдруг весело сказал он и с омерзительным хрустом на что-то наступил. Я так и застыла с подолом на плечах. Потом с облегчением выпустила легкую ткань, и она плавно скользнула на место. И тут я наткнулась на его смеющиеся глаза.
— Покажите! — потребовала я. Он покорно убрал ногу.
На полу под его ботинком лежал раздавленный бритвенный станок.
— Виноват, — сказал он, светло улыбнувшись. — Пошутил.
— Давно начали? — мрачно спросила я, чувствуя, что краснею под цвет своего наряда.
— Думаю, лет с пяти, — ответил он, наклонился и подобрал загубленную одноразовую бритву. — Ну что вы на меня так смотрите?
Я впервые не могла сказать, красивое у человека лицо или некрасивое. Я никак не могла оценить его объективно, отбросив лучистое обаяние глаз и улыбки. Ему, наверное, еще не было тридцати. Лицо его было бесконечно мужское. На щеках пролегли глубокие складки — то ли от улыбки, то ли от ветра. Кожа была темной от загара. А прозрачные глаза — светло-светло карие, редкого цвета «солнышко». Почти как у хищника.
— Давайте вещи собирать. — Он взял мою сумку и, пока я хлопала глазами, стал складывать туда все, что валялось в ванне, бесцеремонно заглянув по дороге в мой паспорт. — Боже, — сказал он, приподняв брови и бегло пробежав глазами строчки. — Ева. Да еще и Чургулия. Вы кинозвезда? С таким-то именем…
Он взглянул на меня вопросительно. И кинул паспорт в сумку. Следующим в его руках оказалось свидетельство о разводе. Я резко выдернула из его пальцев бумагу.
— По-моему, вас это не касается. Дайте сумку. Я сама. — Я взялась за один край ремешка. Но он продолжал удерживать другой.
— Загадочная вы девушка, Ева Чургулия. — Он проговорил мое имя медленно и чуть заметно улыбнулся. Потом сказал, будто раздумывая над чем-то. — Может, вы агент ЦРУ? Странно, что пистолета у вас при себе не оказалось. Да и прятать его вам вроде бы больше негде…
— При чем здесь пистолет, — ответила я, вспыхнув.
— Да жизнь у вас какая-то двойная, как мне показалось, — он с интересом на меня посмотрел и с некоторым сожалением отдал-таки мне сумку. — Или это не ваша сумка…
— Должна вас огорчить, — сварливо сказала я, нагибаясь и пытаясь достать из ванны рассыпавшиеся монеты. От ванны они не отлипали. — Детектива из вас не получится. Потому что это моя сумка! А жизнь бывает гораздо сложнее, чем кажется.
— А, может быть, мой долг задержать вас и сдать властям? — Он тоже наклонился и начал вытаскивать монетки, выкатывая их пальцем на край ванны. Его тигровые глаза в темных ресницах оказались совсем рядом. Он насмешливо на меня посмотрел. — Судите сами. Вы такая броская, а зеркальца в сумке нет. Нет даже помады! Выглядите на миллион, а денег — три копейки. В паспорте вы или не вы?
— С властями, по-моему, я только что встречалась. Так что не беспокойтесь. — Я резко выпрямилась и в качестве доказательства помахала листком у него перед носом. От резкой смены положения в глазах опять потемнело. Я тряхнула головой, отгоняя замелькавших мух.
— Вы непоследовательны, Ева, — вздохнул он, мельком взглянув на загибающийся в его сторону край бумаги. — Кажется, это то, что меня совершенно не касается…
— Я непоследовательна… Я знаю. — Я почему-то расстроилась.
— А в сумке — кроссовки. Чтоб ноги уносить со спецзадания? — прищурившись, спросил он. — Я бы охотно поверил, что вы умеете бегать. Но вы не то, что бегать… Вы, извините, по лестнице с трудом поднимаетесь. — И он категорично добавил, ссыпая монеты в мою ладонь. — Сдавать вас властям или нет, я подумаю. А вот задержать вас мой национальный долг! Пойдемте-ка поужинаем вместе. А то вы, по-моему, в голодный обморок сейчас свалитесь.
— Это у меня просто разгрузочный день. — Я выскользнула из-под его изучающего взгляда.
— Хороший у вас разгрузочный день коньяк в баре пить. Правильный. Надо будет мне тоже так попробовать. Это что — новая система оздоровления?
— Нет, — пробормотала я. — Это новая система выживания.
Я стала рыться в сумке, чтобы добраться до кармана и положить туда деньги. Сильно мешали кроссовки, тыкаясь мне в руку тупыми носами как два щенка.
— Туфли переодевать будете?
— Зачем? — не поняла я. От предвкушения близкой еды я стала явно хуже соображать.
— Чтобы убегать от меня было удобнее… — сказал он, протискиваясь мимо меня в коридорчик и глядя на меня сверху вниз.
— А надо? — На меня едва ощутимо повеяло морем и соснами.
— Все зависит от того, как вы будете себя вести, — раздался его голос из комнаты.
Я торопливо взглянула на себя в зеркало, пригладила растрепавшиеся волосы. И громко спросила:
— Вообще-то так нечестно. Вон вы про меня как много знаете. А я даже не знаю, как вас зовут.
Он молчал. Потом показался в коридорчике и церемонно сказал:
— Всеволод Невелев. Член сборной России по прыжкам на лыжах с трамплина. Теперь вы знаете обо мне больше, чем я о вас. Пойдемте сравняем счет.
* * *
— Что вы будете есть? — спросил он меня, когда мы устроились в уютном китайском ресторанчике с красными драконами на стенах и приятным полумраком. Он скинул на спинку стула куртку и остался в белоснежной рубашке, рукава которой были закатаны до локтя. Сверкнули на руке черным браслетом красивые часы. Взгляд мой на секунду на них задержался. Какие-то уж очень красивые часы… Он смотрел на меня, ожидая ответа. Ах, да…
— Я буду первое, второе и третье, — ответила я абсолютно честно.
Он рассмеялся. Улыбнулась и я.
— Тогда что у нас будет на первое? Выбирайте.
— Если честно — то все эти названия мне ни о чем не говорят. Я просто хочу, чтоб это была еда.
Да здравствует американская порция в китайском ресторане! Что может быть лучше своевременно отсроченной голодной ночи. На работе нам платили деньги раз в неделю. Значит, мучиться мне оставалось не так уж и долго, только выходные. Но какое счастье, что мучения мои отменились.
Фрайд райс чикен — это пища богов. А еще меня ждали креветки в сладком соусе. Большие и ужасно аппетитные. Какие-то темно-зеленые водоросли, отливающие жирным блеском. По моей просьбе мне принесли европейский наборчик, состоящий из вилки и ножа. А Сева ловко справлялся китайскими палочками. Счет мы пока не сравняли, потому что я была сильно занята. А говорил в основном он.
— В двоеборье мы обычно сильнее. Двоеборье — это когда сначала забег по лыжне, а потом трамплин. Бегать по равнине на лыжах нам не привыкать. А вот с трамплином дела похуже. Потому что тренироваться негде. Выше одиннадцатого места на мировых чемпионатах Россия не поднималась. Позор! Это в зимнем-то виде спорта… Самые сильные тут обычно норвежцы… — Он сокрушенно покачал головой. — Как далеко ты можешь улететь, зависит от конструкции трамплина. В Москве трамплин только К-80. Это значит, что максимальный полет с него — на восемьдесят метров. Ну а для информации, Ева, мировой рекорд — целых двести одиннадцать! Как к нему можно готовиться, если негде летать? Я вообще-то в Питере живу. Там трамплин очень средний. Тренироваться приходится за границей. Весь год — на сборах.
— А что вы в Америке делаете? — спросила я, сделав все-таки маленькую паузу между блюдами.
— Здесь сейчас кубок Калифорнии разыгрывается. Я прыгаю послезавтра. В личном зачете. А пока тренируемся…
— Так как же? Зимы-то здесь нет? — удивилась я.
— Мы, Ева, круглый год летаем. Искусственное покрытие. Это только дома у нас все настоящее. Снег пошел — хорошо. Оттепель началась — сидишь ждешь, когда замерзнет. Так много не натренируешься. А здесь совершенно потрясающий трамплинище. И тепло кругом. Мечта, а не климат.
Официант со счастливой улыбкой принес нам еще одно блюдо. Я с любопытством стала разглядывать темные лоснящиеся кусочки чего-то, очень напоминающие баклажаны.
— Похоже на баклажан, — предположила я.
— Похоже, — согласился он, загадочно улыбаясь. — Но только это не баклажан. Может, вам лучше не знать, что это такое. Съедите — и расскажу.
— Нет уж, давайте сразу, — я отодвинулась от стола, — а там посмотрим.
— Эх, Ева… Не любите вы сюрпризов. — Он посмотрел на меня внимательно. — Это — змея.
— Не так уж и страшно, — парировала я. — Едим же мы коров, лошадок и петухов.
— Страшно другое. — Он не спускал с меня своих насмешливых глаз. — Способ приготовления.
— Да? — Я с подозрением посмотрела на блюдо.
— Змея фарширует себя сама. — Он наслаждался моей реакцией. — Ее несколько дней не кормят. А потом кидают ей в аквариум грибы, помидоры, всякие там овощи. Она все это радостно жрет. А добрый повар ставит аквариум на медленный огонь. Вот такая печальная история.
— Приятного аппетита, — мрачно проговорила я.
— Вкусно, правда, очень. Рекомендую. — Он задержал свой взгляд на моей застывшей в сомнениях руке и предложил. — Только из уважения к страданиям змеи не трогайте ее вилкой. Возьмите палочки. Это не сложно. Я научу.
С палочками было сложно. Я никак не могла понять, как это вообще возможно. Он терпеливо мне показывал. Я смотрела на его руку, украшенную готическим узором вен и тупела еще больше. И когда он уже собирался оставить меня в покое, у меня вдруг стало получаться. Все-таки к инструментам у меня руки привычные. Как-то удобно устроились в моих пальцах палочки, и мне удалось, как пинцетом, ухватить ими кусочек змеи.
Вкус у нее оказался чарующим.
Я увлеклась. Теперь я была убеждена, что когда ешь палочками, вкус меняется. Какое-то время у меня получалось «на ура». Потом новоприобретенный навык вдруг полностью исчез. И опять змея начала выпадать из бессильных палочек, как из пальцев умирающего.
Он поправил. Получилось опять. Я решительно, пока умение вновь не испарилось, схватила змеиное кольцо и осторожно понесла его ко рту. Сева обернулся в поисках официанта. Темные волосы касались воротника белоснежной рубашки. Шея его была крепкой и сильной. Кожа — смуглой. В расстегнутом вороте блеснула тонкая цепочка. Я отвела глаза.
Но мысли куда-то улетели. И правая рука моя мгновенно превратилась в левую. Палочки безвольно перекосились. И скользкая змея ухнула прямо в глубокое декольте моего рокового платья.
— Ч-черт! — простонала я, с ужасом глядя на Севу и желая провалиться сквозь землю.
— У вас, Ева, какая-то сверхъестественная связь с гадами, — еле сдерживая смех, сказал мне Сева, — то таракан. То змея. И все туда же… Вы позволите?
Я не успела ответить ему ничего вразумительного, как он, вооружившись палочками, привстал со своего места, метко вытянул из глубины моего декольте змея и с невозмутимым видом его съел. Я закрыла лицо ладонями. Это было уже слишком.
— Пригрели змею на своем сердце… — глядя на меня, он все-таки рассмеялся. — Великая вещь — палочки. Вилка была бы здесь абсолютно неуместна.
* * *
Я не могла заснуть. Раскинувшись на кровати, как морская звезда, я смотрела в потолок. Уже давно наступил рассвет.
Когда я пришла домой, мне казалось, что стоит мне только коснуться подушки, как меня не будет. Но что-то никак не позволяло мне отпустить в прошлое этот долгий день.
В ушах все еще шумел исполинский ночной океан. Укрытое покрывалом песка побережье. Ветер, ветер… И звездное небо до самого горизонта.
Я вышла из ресторана как Золушка, в полночь. Красная помада бесследно исчезла с моих губ. Платье я убрала в сумку. Разве что туфельку не потеряла, потому что предусмотрительно переоделась в кроссовки и джинсы. В футболке было прохладно. Но все-таки гораздо теплее, чем в платье.
Он ждал меня на улице, стоя спиной к выходу. Белая рубашка натянулась на широкой спине. Я неслышно подошла к нему сзади. Глубоко вдохнула свежий ночной воздух.
Он обернулся. Без каблуков я почувствовала себя слишком маленькой.
Он оглядел меня с ног до головы. Дрогнул краешком губ. Сразу обозначившаяся складочка на щеке выдала его улыбку.
— Ева, для двенадцати ночи вы очень неплохо выглядите. А поэтому домой вас я пока что не отпущу. — Он картинно предложил мне опереться на его руку и широкими шагами повел вниз по Фултон-стрит. — К тому же вы так ничего и не рассказали про жизнь, которая сложнее, чем кажется. Ну, что там у вас стряслось? Говорите!
Через два с половиной километра Фултон-стрит вывела нас к океану. Она тянется через весь Сан-Франциско от центра до побережья. Этой улицы мне хватило, чтобы рассказать ему о себе все… Про американскую мышеловку, про скоропостижный развод, про томительное ожидание обратного билета. Про гениальный портрет. Про любовь к астрологии. Про все на свете. Или почти про все…
Он слушал меня так внимательно, как будто бы был обязан поставить точный диагноз. И боялся пропустить хоть один подозрительный симптом.
Удивление его вызвала только моя специальность. Дело свое я люблю самозабвенно. Но еще больше я люблю смотреть на реакцию тех, кому я об этом сообщаю. Если бы я работала визажистом в морге, это вызывало бы меньшее изумление. Ну что ты будешь делать — да, кую. Кузнец своего счастья.
— Кузнец? — повторил он, задумчиво глядя на меня. Потом улыбнулся. — Да нет. Скорее кузнечик…
Мы вышли на песчаный пляж, который тянулся вдоль всего побережья на много километров. Ветер пронизывал насквозь. Я зябко поежилась и обхватила себя руками. И тут же мне на плечи легла его куртка. Он застегнул на мне молнию до самого подбородка. Сумка так и осталась висеть на моем плече. Рукава куртки остались пустыми. Я спряталась внутри, как в палатке.
Фонари были где-то позади. Южными созвездиями горело небо. Впереди шумел океан. Почему-то понятно было, что это не море. Не жалкая лужица вроде Финского залива. Громадные волны лизали песок. И ясно было, что волны эти приходят с другой половины планеты. Здесь был край земли.
— Видите, яркая звезда вон там? — Он указал мне на небо рукой. — Это Фамальгаут. Главная звезда Южных Рыб. Дома ее никогда не видно. А вон там красная — Бетельгейзе. У нас она только зимой появится. А осенью, оказывается, тут висит… Кстати, если на наш век выпадет взрыв сверхновой звезды, то первые кандидаты все три из пояса Ориона. Их-то вы, наверное, сами можете найти?
— Откуда вы все это знаете? — спросила я тихо. Звезд я не видела, я видела только руку, которая указывала мне на них. Длинные сильные пальцы чуть расширяющиеся в суставах. Широкую ладонь…
— Просто я люблю звезды, — ответил он.
— Астрология и астрономия разные науки. Я вот на небе, например, ничего не знаю. И потом астрология звездами не занимается. Только планетами.
— Планетами, говорите. Сейчас поищем. — Он задрал голову вверх и стал медленно крутиться на месте. Потом что-то нашел. Повернулся ко мне и уперся пальцем в небо. — Вот, познакомьтесь, Юпитер.
— Планета удачи… — шепотом сказала я. — Наконец-то. А кстати, кто вы по гороскопу, Сева?
— Ну, если вы говорите, что астрология — наука, значит, сможете угадать сами. А я вам не скажу.
— Я же совсем вас не знаю, — попробовала я защитить любимую науку. — Тут нужно время. Показаться может все, что угодно.
— Я через неделю улетаю. Даю вам время до моего отъезда.
— А вдруг я улечу раньше?
— Честно говоря, что-то я в этом сомневаюсь… После всего, что вы рассказали. Так что неделя вам на разгадывание этой загадки. — И Сева мечтательно добавил: — Сейчас бы искупаться… На спинке полежать. Будет как в космосе.
— Страшно. Такие волны. Как будто летишь. А вам, Сев, летать не страшно?
— Я вообще-то боюсь высоты, — ответил он просто.
— А зачем же вы… — удивилась я.
— Ну я всегда стараюсь делать то, чего боюсь, — сказал он нехотя. — Если удается забыть, что боялся, становится хорошо.
— А одного раза не достаточно было? Прыгнул — и забыл.
— Тут у меня почему-то забыть не получается, Ева. Страх никуда не уходит. Терпеть этого не могу… — Он замолчал. А потом бодро добавил: — Поэтому все время и прыгаю. Зато каждый раз так хорошо.
— А я наоборот — если чего-то боюсь, избегаю этого. Надо же как-то прислушиваться к своей интуиции. Если страшно — может, не надо?
— Интуиция, конечно, вещь великая. Только пользоваться ею можно по-разному. Страх — как флажок. Есть флажок — значит, над этим и надо работать.
— Жить тогда тяжело. Каждый день как подвиг.
— А какой, по-вашему, должен быть каждый день, Ева? — Он повернулся ко мне. Но глаз его я в темноте не видела. Только чувствовала, что мой ответ для него очень важен. Разочаровать не хотелось.
— День должен быть нестрашным. Он не должен таить угрозу. — Я постаралась как можно искреннее выразить то, что действительно чувство вала в тот момент. — Этого у меня сейчас нет. А потому я точно знаю, что именно это ценно!
— Может быть, вы и правы…
Мы долго молча бродили по песку. Слушали океан. И смотрели на звезды. А я прятала лицо в воротник его куртки. Океан был рядом, но казалось, что где-то поблизости обязательно должны быть сосны. То ли глаза мои в конце концов привыкли к темноте. То ли действительно начинало светать…
Сева подошел ко мне. Я внутренне запаниковала.
Не сводя с меня глаз, он коснулся меня рукой. Я смотрела на него, как кролик на удава.
Он дернул молнию на кармане куртки. По-хозяйски залез туда рукой и вытащил сигареты с зажигалкой.
— Извините за беспокойство, — сказал он, вынул губами сигарету из пачки и положил ее обратно в мой карман. Отвернулся от ветра и, прикрывая лицо ладонями, закурил. — Вы ведь не курите?
Я покачала головой. Честно говоря, я бы закурила. Только руки мои находились в абсолютной недосягаемости. А вылезать было холодно.
— А вам, сборная России, разве можно? — спросила я ядовито.
— Но вы ж никому не скажете? — светло улыбнулся он, сладострастно затягиваясь. Ветер парусом надувал его белую рубашку. — Я не курю. Просто греюсь.
— Это вы на суде расскажете… — не могла не улыбнуться в ответ я.
— Ну пойдем. Провожу тебя, — он глянул на свои черные часы. — Время-то уже не детское.
— Разве мы на «ты»? — спросила я с подчеркнутым интересом и невинно на него воззрилась.
— Можешь говорить мне «вы», если тебе так удобней, — разрешил он, и в голосе его промелькнула хулиганская издевка.
— Нет уж, — строптиво ответила я. — Я за полное равноправие.
— Давай-ка мне лучше руку, — вздохнул он устало. — Где ты у нас тут живешь?
Долго, как бабочка в коконе, копошилась я в его куртке. Пока наконец рука моя не нашла себе выход через нескончаемый туннель рукава.
Я не могла заснуть. Раскинувшись на кровати, как морская звезда, я смотрела в потолок. Уже давно наступил рассвет. В памяти все еще шумел исполинский ночной океан. Пружинило под ногами укрытое песком побережье. Ветер, ветер. И звездное небо до самого горизонта.
Дело было вовсе не в блестящем браслете его черных часов. Просто мне ужасно понравились его руки.