В тот день я поняла, что значит идти на работу как на праздник. Солнце подсвечивало погруженные в океанический туман улицы. Сан-Франциско был мне симпатичен. Особая прелесть города в гористых чудных улицах с двухэтажными легкими домиками. Климат позволяет не утепляться. Удивительное место — ни жарко, ни холодно. И так весь год.

Если бы мне можно было выбирать, я бы жила здесь всю жизнь. Ну только при условии, что все мои друзья и родители переехали бы вместе со мной. Можно еще перетащить Исаакиевский собор. Хотя сейсмическая опасность не позволяет ставить в этом чудном городе такие мощные здания.

В начале двадцатого века землетрясение полностью стерло Сан-Франциско с лица земли. Все было отстроено заново. Поэтому здесь почти нет каменных жилых домов, только в центре. В 1989-м тряхнуло так, что повредило даже знаменитый двухэтажный мост через залив.

Все-таки за все в этой жизни приходится платить. Казалось бы — рай на земле. Так нет! Если не дай бог тряхнет, то рай за считанные секунды превратится в ад.

Весь день я летала как на крыльях. Ворочала бархат с удвоенной скоростью. Мучила этим напарника Ноа. Он только отрывисто крякал и просил не гнать. Что со мной творилось, я и сама еще толком не понимала. Вечер у меня сегодня намечался свободный. И никто на мою свободу пока что не покушался.

Смотреть на прыжки с трамплина меня пригласили на завтра.

Но я себе места не находила. Покончив с работой, я решила дозвониться до Дениса. Мы с ним давно не виделись. Дома его не оказалось. Видимо, он пропадал в театре. Готовился к выпуску нового спектакля. Позвонила в балетный департамент. Любезная девушка Синди ответила, что репетиция продлится до десяти вечера.

Домой возвращаться не хотелось. Хотелось занять себя каким-нибудь творческим делом, чтобы остаток дня пролетел незаметно. И тут ко мне подбежала холеная миссис Бэтчелер и сунула мне в руки рулон бумаги.

— Ева, сделай одолжение, отнеси эти шаблоны в слесарную, мистеру Нейлору, шефу декораторов.

И я пошла. Может быть, в другой раз я бы и огорчилась, но сейчас меня просто занимали делом и я была даже благодарна. Тони Нейлор сидел за длинным столом и занимался подбором колеров для окраски декораций. Он произвел на меня весьма благоприятное впечатление. Если бы не угольно-черные глаза, он мог бы сыграть лучшего на свете Деда Мороза в фильме для взрослых. У него были длинные волосы с проседью, собранные в хвост, седая бородища и совершенно молодой взгляд.

Почему-то мне показалось, что я могу задать ему один волнующий меня вопрос, просто так, без пространных объяснений.

— Вы сдаете спектакль?

Он кивнул, не отрываясь от дел.

— Значит, люди работают допоздна?

— Да, приходится, — сокрушенно покачал он головой.

— А скажите, Тони, могу я позаниматься своим творчеством тут у вас, в свободное от работы время?

Мистер Нейлор оторвался от своих банок с красками и озорно на меня посмотрел.

— Валяйте, Ева, свободный верстак вон там, в левом углу. А инструменты у нас общие.

Я засиделась в цехе у Тони до одиннадцати. Бдительность мою усыпили бодро вкалывающие работники мастерских. Надо было срочно уносить ноги, ведь мне же теперь по Ларкин-стрит придется бежать сломя голову до самого дома. Так вот и закончился длинный рабочий день и вечер, который оказался занятым под завязку.

* * *

С Денисом мы встретились в обеденный перерыв.

— Что-то ты какая-то загадочная стала, — сказал он мне, покупая сэндвич с тунцом.

— Мне кажется, — сказала я, — я встретила мужчину.

— Мне кажется, я тоже.

Еще некоторое время я продолжала по инерции жевать. Потом с ощутимым трудом проглотила и вопросительно посмотрела на Дениса. Но он продолжал спокойно пить кофе. Я не стала у него ничего спрашивать, но аппетит пропал.

Примчавшись домой после работы, я начала собираться. Меня охватила странная паника. Я даже подумала о том, что вообще никуда не пойду. Ведь мой судьбоносный выход в красном платье остался в прошлом, и надо было двигаться дальше. Я вывалила вещи Эвелины на кровать. Взгляд мой неожиданно зацепился за нечто ярко-розовое. До того, как я перекрасилась в брюнетку, этот цвет меня не интересовал. Теперь же для меня открылись новые горизонты. Чургулия этой пошлости не увидит, а Сева должен меня заметить среди публики, во всяком случае я так себе представляла. Этой вещью оказалась тонкая цикламеновая кофточка, которая здорово смотрелась с моими черными волосами. Вырви глаз, подумала я.

В принципе, деньги, что мне заплатили за неделю, особенно разбазаривать было нельзя. Но без машины в Америке делать нечего. Четырнадцать долларов ушло на такси. Трамплин находился за Гайд-парком. Пропуском, который оставил мне Сева, я проложила себе путь в первые ряды зрителей.

Вот они какие, лыжники-летуны! Сначала маленький цветной комочек скатывается по склону трамплина, на самом его окончании стремительно вырастая в огромную странного вида птицу. И летит, летит, раскрыв руки-крылья навстречу ветру. Потом птица приземляется и катится к трибунам, превращаясь в человека-спортсмена, который лихо тормозит прямо перед зрителями, обдавая их волной принесенного с вершины ветра. Я даже слегка присела с непривычки, до того все это было быстро, красочно и необычно.

Я боялась, что не разберу имени своего прыгуна. Эти дикторы, видно, набрали каши в рот, ну ничего было не понять. А узнать по лицу тоже невозможно из-за шлемов и очков. Я вглядывалась до слез в разноцветные фигуры, отрывавшиеся от трамплина, но так и не смогла узнать Севу. А мне очень хотелось видеть, как именно он поднимется в воздух.

Вот очередной прыгун приземлился не совсем чисто, хотя и пролетел неплохо, лихо подъехал к барьеру. Он повернул голову к табло и стоял спиной к зрителям, ожидая своего результата. Не глядя, схватился рукой в перчатке за бортик в том самом месте, где стояла я. Я убрала руки. Взглянув на поменявшиеся строки в табло, он снял очки и повернулся лицом ко мне. Я еще ничего не успела сообразить, как он наклонился, быстро поцеловал меня в щеку так, будто делал это всю жизнь и сдержанно сказал:

— Подожди меня здесь. Я сейчас переоденусь и приду.

Он ушел, закинув лыжи на плечо, а я стояла, оглушенная, и мне хотелось глупо улыбаться. Так все это было неожиданно. Я смотрела на свои кроссовки и скрывала улыбку рукой. Мне казалось, что в этот момент все, кто стоял со мною рядом, завидуют мне по-черному! Может быть, даже мужчины. После давешнего разговора с Денисом, я не исключала этой возможности.

— Пойдем, поговорить надо, — сказал мне номенклатурного вида дядька, про которого за версту было понятно, что это мой несчастный соотечественник.

Его лысина была украшена веснушками, и этим он показался мне похожим на покровительницу женщин — Луну. Однако лицо у него было как у маршала Жукова. Такое же властное и деспотичное. Вероятно, поэтому я за ним и пошла.

— Богатеньких любишь, — сказал он мне елейным голоском. — Так это тебе не сюда. Это тебе к теннисистам. Это у них призовой фонд — миллион, а у нас пара тысчонок, и те спорткомитет забирает. Так что ты ошиблась, девочка.

И он ласково улыбнулся.

— Боюсь, вы меня с кем-то перепутали, товарищ! — ответила я, чувствуя себя так, будто провалилась в дачный сортир.

— Да я вас за версту вижу, киски-птички-балеринки, — процедил он уже сквозь зубы, и ласковые слова прозвучали как отборные ругательства.

Я стояла, захлебываясь грязной жижей его слов. И тут я увидела Севу, который искал меня в толпе. Мой собеседник обернулся и быстро сказал мне, грозя волосатым пальцем:

— Я тебя предупредил.

Он быстрым шагом кавалериста направился навстречу Севе. Что-то негромко ему сказал. Сева коротко вздохнул, кивнул и одарил его жестким взглядом исподлобья. Мне показалось, что в воздухе лязгнули острые клинки.

Сева направился ко мне. Какая у него походка… Он скуп в движениях. Минималист. Пластикой похож на зверя. И глаза у него, как у хищника, безумного солнечного цвета, совсем желтые вокруг зрачка, окруженные по краю темным и тонким кольцом.

Этот человек умеет летать. Он не боится летать без крыльев. Да он просто дракон. Человек-дракон. Или змей-искуситель из райского сада… И что он обо мне думает? Я ведь змея, ползающая на брюхе.

— Кто этот человек? — спросила я, талантливо, как мне показалось, изобразив незаинтересованность.

— Это наш тренер, с анекдотичной фамилией Портной. — И в голосе его прозвучала легкая неприязнь. — Он что-то тебе сказал? — рассеянно спросил Сева.

— Да нет, — ответила я, — просто попросил не подходить так близко к бортику.

— Да? — Сева с интересом на меня взглянул. И секунду помедлил.

Мне показалось, что за эту секунду он прочитал всю стенограмму нашего с Портным разговора. Но распространяться по этому поводу не стал.

— Ну что, пойдем отсюда? — И после небольшой паузы добавил, усмехнувшись: — Кузнечик.

* * *

Мы долго шли по аллее Гайд-парка. Я восторженно делилась с ним своими впечатлениями о его прыжке. И даже подумала, не слишком ли я восторжена. Подумает еще, что я совсем дурочка.

— Вообще-то сегодняшний прыжок был хреновый, — прервал он мои восторги. — Но я рад, что тебе понравилось.

Вероятно, чтобы переменить тему, он неожиданно сказал мне:

— Ты с мамой давно говорила?

— Что? — не поняла я.

— Маме, говорю, давно звонила?

— Я ей ни разу не звонила. Я ей письмо написала, когда решила задержаться тут.

— Сколько ты ее не видела?

— Около двух месяцев.

— Соскучилась?

— Иногда чувствую, что очень. Но лучше не будем об этом.

— Пойдем, позвонишь ей от меня.

— А это удобно? — спросила я как последняя дура и тут же вспомнила о заветах товарища Портного.

— Когда я звонил, мне было удобно, — улыбнулся он. — А тебе, если будет неудобно, мы подушечку подложим.

И нас разобрал смех.

Когда мы пришли в отель «Калифорния», начало темнеть.

Пока мы шли с ним по улице, я чувствовала себя свободно и легко. Но когда он открыл дверь своего номера, меня охватило чувство неловкости. Я сразу бросилась к телефонному аппарату.

— А как звонить ты знаешь? — спросила я, застыв с трубкой в руках.

— Рано еще звонить. Час-полтора подождем. Там ведь сейчас шесть часов утра, — сказал он и вынул из моей руки телефонную трубку. — Жрать хочу, умираю.

Тут в дверь постучали и, не дожидаясь ответа, открыли. В комнату ввалился здоровенный, как лось, чернявый парень и уставился на меня, картинно раскинув руки.

— Ну-ка, покажись… Ой, бля… Куколка какая! Хау дую ду? Сисяры классные. Ну что ты на меня так уставилась, курица? А ротик рабочий… — он сделал мне «козу» как маленькому ребенку. Потом обернулся к Севе: — Тайская? Где надыбал?

— Познакомься, Марат. Это Ева. Русский у нее родной. — Сева хлопнул его по плечу. — Надеюсь, вы понравитесь друг другу.

Парня надо было видеть. Он все еще продолжал заглядывать мне в глаза с обманчивой улыбочкой, но казалось, что в спину ему вонзилась стрела, так медленно и фатально начало меняться выражение его лица.

Я встала и решительно направилась к двери.

Сзади рухнуло что-то тяжелое. Обернувшись, я увидела Марата, «бегущего» ко мне на коленях.

— Девушка! Постойте! Не уходите! Он же меня убьет! — кричал Марат, стуча лбом об пол. — Виноват! Исправлюсь! Был не трезв! Вспылил!

Дверь приоткрылась, и в проеме показалось суровое лицо Портного. Он кивком головы велел Севе выйти в коридор. Когда за ними закрылась дверь, так и оставшийся на коленях Марат сконфуженно пробормотал:

— И перед ребятами как-то неудобно получилось…

— Ладно, Марат, встаньте, — мрачно сказала я, отходя от него. — И много вы здесь тайских девушек видели? Он их сюда часто водит? Да? А вы оцениваете?

— Этого не было никогда! — вскричал Марат и снова засеменил за мной на коленях. — Именно поэтому я и удивился! Обрадовался даже, можно сказать, за друга! Честное благородное слово!

— Да уж благородное… — произнесла я.

— Если вопросов больше нет, то я пошел, — проговорил Марат, сгибаясь в японском поклоне и пятясь к двери.

Дверь приоткрылась, и я услышала, как Сева, с трудом сдерживаясь, сказал тому, кто стоял в коридоре:

— Только не надо думать, что я трахаю все, что движется. Моя личная жизнь вообще никого не касается!

Он вошел в номер и громко захлопнул дверь.

— Извини, — сказал он мне, пытаясь остыть.

— Просто какой-то итальянский квартал, — сказала я. — Наверное, я пойду…

— Сядь, — поморщился он, как учитель от неправильного ответа.

И тут в дверь снова постучались.

— Хуй из зис? — резко спросил он, вложив свои невысказанные эмоции в кстати подвернувшуюся английскую фразу. Я вздрогнула и покраснела.

Привезли ужин. Мы съели его в обстановке, приближенной к непринужденной.

Потом я позвонила маме и заверила ее, что все у меня хорошо.

Пока я говорила, Сева, наверное чтобы не смущать меня, удалился в душ. Я оптимистично пообещала маме, что скоро вернусь в Питер. Я умудрилась не сказать ей ничего конкретного. Ни про развод, ни про безденежье. Она и так была растеряна. Куда же мне еще ее расстраивать. Надо подбодрить. Я весело попрощалась с ней. Но как только я положила трубку, мне стало жалко ее до слез.

Сева вышел из душа в синем махровом халате. Его темные волосы были мокрыми. Не особо на меня глядя, он неторопливо, с совершенно естественным видом сел на противоположный край кровати, вытянул из-под нее чемодан и наклонился над ним. Мне перестало хватать воздуха.

— Ну все, спасибо, я позвонила, с мамой поговорила, — сказала я бодрой скороговоркой, вытянувшись во весь рост, как салютующая пионерка. — Я пошла.

— Да ну, куда ты сейчас пойдешь, в двенадцать-то ночи, — мирно проворчал он, продолжая возиться с чемоданом, так и не повернувшись. — Оставайся. Кровать в твоем распоряжении. Я посплю на диване…

* * *

На следующий день Сева встретил меня с работы, и мы пошли бродить по городу. Нам было весело. Мы отправились в туристский район Сан-Франциско, который называется Фишермэнворф. Заходили во все магазины подряд. В кондитерском все было сделано из шоколада: шоколадные ботинки, рояли, носы, стрекозы. Повсюду были развешаны, расставлены, размещены сувениры с эмблемой Сан-Франциско. Я подумала, что надо бы купить что-то родителям, так, на память. Потом я надолго застряла перед витриной ювелирной лавки. Мне очень понравились серьги с изумрудами. Уши у меня не проколоты, так что интерес был чисто художественный.

— Смотри, какие красивые, — сказала я Севе, — жаль, что у меня уши не проколоты.

Он с любопытством прикоснулся к мочке моего уха.

— Надо же, а почему?

— У меня подружке Машке в детстве прокалывали, так она ревела. Мне тоже собирались. Но я на нее посмотрела и отказалась.

— Так ей, наверно, иглой, — пожал он плечами. — А надо серьгой.

— Зверство какое-то… Она же тупая! — ужаснулась я.

— Вот именно. Поэтому и не больно. У меня бабка так полдеревни осчастливила. К ней все ходили. А летом, так вообще отбоя не было. Городские все приходили.

Мы пошли дальше.

— А чем бы ты занимался, если бы не прыгал с трамплина? — спросила я его.

— Не знаю… Мне многое хочется успеть. Это если по-настоящему. А так, я — утопист. Я это прекрасно понимаю. Но до сих пор мне больше всего хочется быть королем. Где-нибудь на Севере. В Норвегии, например. Где озера, скалы, океан… Или где-нибудь в Сибири. Ну, в общем, утопия. Можешь не смотреть на меня как на сумасшедшего. Я в курсе… Я никому не говорил. Ты, Кузнечик, первая.

— И зачем тебе королевство?

— Чтобы жить по своим законам. Мне нужно пространство, где законы будут не такими, как в остальном мире. А моими.

— Да уж, утопист… А какие у тебя будут законы?

— Суровые… Боюсь, тебе, Кузнечик, у меня не понравится.

— Что, головы всем поотрубаешь?

— Да нет, что ты! Нет. Суровые, но справедливые. Ну, например, за вранье — розги. У меня все вполне гуманно. Но кому-то, конечно, может не понравиться.

— Ничего себе утопист! Да ты садист какой-то. Гуманно…

— За одного битого двух небитых дают. Народная мудрость, между прочим. И потом, Кузнечик! Очень не люблю, когда врут… Хотя… Я же говорю — утопия. Люди — инертны. Они ищут точку покоя. Сначала жизнь задает им импульс. Школа. Надо. Через не могу. Спорт. Институт. А потом постоянный поиск теплого местечка, желание завалиться на диван. Домик в деревне. Потерянный рай. Созерцание реки времени.

— А надо как? Разве дзен — это плохо? Если бы все доходили до дзена — было бы просто прекрасно!

Мы свернули на улицу, ведущую к отелю «Калифорния».

— Мне почему-то кажется, что мир создан для того, чтобы его прочувствовать, познать. И изменить то, что тебе по силам, к лучшему. Дзен будет после смерти. Или в глубокой старости.

— Ну как его изменить! А главное, куда его менять? Ну что я, например, могу сделать, или ты? Чтобы Россия догнала и перегнала Америку? Все это уже было.

— Ой, Кузнечик! Мне такие слова не очень. Столько в них умудренности опытом. И, кстати говоря, чужим. А на самом деле — это прикрытие для лени. Тебе лень. Вот и все.

— Мне лень, да. Как представлю, что надо сделать, так сразу понимаю, что это невозможно. Только жизнь на это угроблю.

— Ты просто цель назвала неудобоваримую какую-то. Все равно, что жизнь положить на то, чтобы Аня стала такой же, как Маня.

— Ну а к чему надо стремиться?

— Если бы я знал, как надо… По-моему, нельзя бросать учиться. С курса на курс надо переходить всю жизнь. И сессию сдавать. Себе хотя бы. За год. Если изменить ты можешь только себя, стало быть, с себя и начинать. Что? Скажешь, работать не над чем?

— Чего-то я не хочу себе сессию сдавать.

— Себе не хочешь. Значит, будешь мне.

— Ты просто себе представить не можешь, как я счастлива, что мне не надо ничего сдавать. Я так устала…

— Ну отдохни немножко… Так и быть…

— А что, я разве уже в твоем королевстве? Так я ж не подданная, я — в гостях!

— В гостях, говоришь… Ну-ну… Попробуем тебя вероломно поработить.

— Ну ничего себе! Утопист! У тебя что там, в королевстве — рабовладельческий строй?

— Исключительно для королевы… — торжественно произнес он, открывая дверь номера.

* * *

Он вынул меня из-за водяной ширмы душа.

Его руки имели глаза и уши. Иначе как объяснить то, что они делали? Это были руки скульптора, которые по долгу профессии просто обязаны побывать абсолютно повсюду. Иначе какая-то часть моего тела останется недолепленной. Сначала я боялась поверить, что все это происходит со мной. Такая вот психологическая страховка — не верю, значит, не обманусь. Но он совершенно никуда не спешил. И через какое-то время я перестала понимать грань между приличным и неприличным, между эстетичным и неэстетичным, мучительным и приятным.

Он изводил меня. От его ласки ныло все мое женское естество. До такой степени возбуждения я доходила разве что в раннем девичестве, когда мечтала о чем-то непонятном, но не знала, что с этим делать. Оно бродило во мне и не находило выхода. Выход почему-то был заблокирован.

Так получалось и сейчас. Желание для меня — все равно, что мыльный пузырь. Надуваешь, надуваешь — и лопается. И все эти мыльные пузыри среднего размера.

Ему удалось надуть уже какой-то воздушный шар, который его колдовскими усилиями все переливался и переливался всеми цветами радуги.

Это давно должно было прекратиться. Но он контролировал каждое мое движение и пристально наблюдал за моей реакцией, продвигаясь к своей цели медленно, как канатоходец над пропастью. Один неверный шаг — и двадцать секунд свободного падения мне обеспечены. И я хотела, чтобы оно наконец случилось.

Но на губах его появилась таинственная улыбка человека, знающего ответ на хитрую загадку, которую я пытаюсь неверно решить. Он играл со мной, внимательно вглядываясь в мое лицо и прислушиваясь к своим рукам. В конце концов мне пришлось закричать:

— Да-да! Войдите!

— Лежи. Я сам открою, — он улыбнулся краешком губ. И сделал наконец то, о чем я так долго мечтала, мгновенно достав до самых глубин. Как умелый пловец, одолевший полбассейна одним мощным прыжком в воду. Я взвилась от невыносимых ощущений жесткого секса. Переполнявшее меня за минуту до этого яркое желание испуганно шарахнулось в сторону до лучших времен. Теперь я боролась лишь за то, чтобы выжить.

Но слегка напугав меня, он лишь отогнал желающее найти выход томление. Движения его стали едва заметными. И грозящий лопнуть с минуту на минуту радужный шар опять доверчиво выплыл на передний край моего сознания.

Мне казалось, что я разбегаюсь перед прыжком, так зачастило сердце. А потом что-то неизвестное мне, как смерть Кощею, пробуравило черное пространство, вырвалось на поверхность и разлетелось в беспорядочном мигании и блестках фейерверка. И я услышала чужой предсмертный крик, сорвавшийся с моих пересохших от лихорадочного дыхания губ.

А после, как человек, переживший стихийное бедствие, я боязливо выглянула из-за его плеча наружу и будто со стороны оглядела свою снесенную напрочь крышу.

Странно, но теперь мне казалось, что снесло ее на самом деле. Возвращающееся сознание зафиксировало какую-то странность. Я взглянула на потолок и чуть не подскочила. Помешала лежащая поперек меня рука. По потолку прямо на моих глазах змеилась черная трещина, и мелкие куски штукатурки падали на постель и на пол.

— Что это? Сев! — видимо, я сказала это таким голосом, от которого он мигом скинул с себя навалившийся сон. Проследил за моим взглядом и тут же вскочил.

— Подъем! — Он сгреб в охапку наши небрежно раскиданные вещи. Кинул мне футболку, мельком взглянув в окно. — Все на улице стоят. Интересно, давно?

Я пока что только успела найти свои трусики и надеть футболку. Вдруг здание содрогнулось, как будто бы совсем недалеко в землю беззвучно ударила громадная кувалда. Я закрыла руками голову и присела.

Сева схватил еще что-то со стола, прямо на голое тело натянул джинсы и выволок меня за руку из номера. Я спотыкалась и пыталась поддеть пальцем кроссовку, которая с меня сваливалась.

В коридоре царил полумрак. Только светился в конце зеленый огонек «Exit». Я вдруг услышала, как в полной тишине зашуршало, как будто бы кто-то поблизости просеивал крупу. На голову что-то посыпалось. Сева дернул меня в сторону.

— Осторожно. Держись. — Я тут же пролетела несколько ступенек, хватаясь за его руку. Все-таки ударила коленку.

Нигде не было ни души. Гостиница была совершенно безлюдной. Сева стремительно тащил меня за собой. Наконец-то мы выбежали в холл. У входа в отель стояла целая толпа полуодетого народа. Мы выбрались на воздух. К нам, раздвигая стоящих плечом, приблизился Марат:

— Во, попали, блин. Сейчас порушится все на хрен. Неслабое землетрясение. А вы-то где были? — и, посмотрев на нас с изумлением, спросил: — Че, ничего не слышали?

Мы переглянулись. Сева дернул голым плечом и качнул головой.

— Ну вы, блин, даете, — переводя взгляд с меня на Севу ухмыльнулся он. — Мы тут уже час стоим. Что-то в номер не хочется…

Сева посмотрел на меня сверху вниз, чуть улыбнулся, обнял за плечи и привлек к себе. Я прижалась щекой к его прохладной груди. Зарылась лицом, чтобы скрыть улыбку. Мои голые ноги замерзли.

— Надо подождать… — взволнованно сказал Марат. — Местные говорят, так бывает. Один раз тряхнет, и все. А бывает, что и не все.

— А Петрович где? — спросил Сева.

— Гулять пошел, — с негодованием ответил Марат и, судя по выражению его лица, выругался про себя.

— Пойдем и мы пройдемся, Кузнечик. Чего тут стоять. Надо куда-нибудь на открытое место выйти. На вот, надень, — он извлек из охапки одежды мои джинсы.

Я тут же с удовольствием в них влезла. Марат всплеснул руками. Повернулся и ушел. Сева накинул рубашку, и я с сожалением смотрела, как скрываются от меня его сильные плечи. А пуговицы одна за одной закрывают от меня его грудь. Вот и крестик, который я еще недавно ловила губами, уже не виден.

Мы отправились в сторону океана. На моей любимой улице Фултон-стрит дома стояли только по правой стороне. Слева во всю длину простирался громадный лесопарк. По левой мы с Севой и пошли. Здесь нам ничто не угрожало. Падать было нечему. Но самим нам куда-то упасть было просто необходимо. Проблема заключалась в том, что мне чудовищно хотелось спать. Мы дошли до побережья. Сели на каменный парапет.

— А вдруг цунами будет? — спросила я, вяло ужаснувшись. Почему-то землетрясение меня сейчас волновало меньше всего.

— Да нет, Кузнечик, не будет цунами. — Сева устало провел рукой по лицу. — Это ты размечталась. Дернуло пару раз.

— Жалко только, — сказала я глядя в одну точку, — что постель вся в штукатурке.

— Пойдем, — он спрыгнул на песок и снял меня с парапета.

Проснулась я оттого, что меня пригревали солнечные лучи. Я открыла глаза и не сразу смогла понять, где я. Было мягко. Спина согрета. Голова лежала на теплой руке. Шумели волны. Я оторвала голову от своей подушки, приподнялась и увидела океан, бескрайнюю песчаную косу пляжа. Позади меня зашевелился Сева, разминая затекшую руку. Я обернулась и увидела восходящее из-за берега розовое солнце. На границе песка возвышались удивительной формы сосны. Стволы их были украшены причудливыми узлами вывихнутых, как гигантские деревца бансай, веток. Ветрами, дующими с океана, их ломало и крючило на протяжении всей нелегкой жизни. А какая красота получилась!

— Пошли окунемся, — предложил Сева и стал скидывать одежду. — Океан спокойный. Наверно, уже все давно закончилось.

Холодный океан обжигал, бодрил и заряжал такой мощной энергией, что надо было ее срочно куда-то потратить…