Мальчики набили парники конским навозом, хорошенько его утрамбовали, а сверху, прождав три дня, набросали огородной земли.

Семена садили тогда, когда в парнике под стеклом стало тепло, как в печке после выпечки хлеба.

Каждый день, раным-рано, осторожно, боясь, чтобы его не увидели, Петька пробирался к парнику, поднимал стеклянную крышку и глядел долго и упорно, стараясь высмотреть зеленые росточки.

Но земля лежала ровным черным пластом, и только ямки, аккуратно идущие одна за другой, указывали на то, что здесь что-то посеяно.

То же было и в Митькином парнике.

Мальчики приуныли.

— А ну как ничего не будет? — говорил Митька, сидя на корточках перед парником. — Пропали мы с тобой, Петька.

— Будет, — убеждал его Петька. — В огородах вырастет, а тут нет? Не робь, Митяй. Будем мы с тобой с прибылью.

Митька сокрушенно качал головой.

Но Петькина уверенность подбадривала и его.

— Эх, ладно как тогда будет!

День, когда Митька крадучись пошел к парнику и, приоткрыв крышку, увидел зеленые усики, пробивающиеся из земли, день, начавшийся так радостно, закончился для него весьма печально.

Егоровна, собравшаяся выбрать семян для своего огорода, вошла в кладовушку и, охнув, бросилась вон.

— Митька! Ми-итька! Митька, чорт!

Митька, уже час сидевший над парником, вскочил как встрепанный, бросился к забору, перемахнул через него и о блаженно ухмыляющейся рожей вошел во двор.

Мать схватила его за шиворот.

— Пойдем-ка, пойдем, стервец.

Улыбка сбежала с Митькиного лица.

— Узнала, — мелькнула мысль. — Сейчас пойдет парник разорять.

Но мать повела его в сторону, противоположную хлеву.

В кладовой, где висели мешечки с семенами, мать ткнула его носом в пол.

— Гляди ты, гляди, наказание мое, — кто семена просыпал? Кто просыпал, пакостник?

Митька, пытаясь вырваться, глянул на пол и к ужасу своему увидел рассыпанные по полу семена.

„Как же это я? Должно, впотьмах просыпал“, — подумал он.

— Зачем лазил? Зачем семена брал? — кричала мать, мотая Митьку из стороны в сторону.

Митька молчал, стиснув зубы. Мать может бить его до вечера, но для чего он брал семена, ей не узнать.

Тяжелая рука опускалась, на его спину, а мать приговаривала:

— Не пакости, не пакости, не пакости!

Наконец она утомилась и выпустила сына.

— Подбери семена, стервец. Да чтоб одно к одному. Чтоб не перепутал. Изобью тогда.

И она ушла, заперев снаружи дверь и оставив Митьку в полумраке.

Митька почесал спину, подумал с минуту над тем, почему его мать дерется и кто ей дал на это право, а затем опустился на пол и заползал на коленках, подбирая разлетающиеся от дыхания семена. А на лице его снова расплылась блаженная улыбка.

— Вылезли, голубчики! Зелененькие мои!