ВЫБОР ВЕРЫ СВЯТЫМ АЛЕКСАНДРОМ
В этой главе мы переходим к важнейшему факту биографии князя, из которого мы только и можем верно представить истинный масштаб этой личности для отечественной истории и национальной судьбы.
«И вот в мае 1240 года в Новгород прибыли с посольством “прехитрые” кардиналы Гальд и Гемонт, чтобы предъявить окончательный ультиматум о перемене веры. После разговора с папским легатом юный Александр отрезал: “От вас учение не примем!” Несмотря на всю тяжесть испытаний, постигших русскую землю, выбор был сделан». Послы привезли Александру послание от римского папы.
Для нас сейчас крайне важно понять всю ту сложность и невероятность, с человеческой точки зрения, выбора князя Александра, который обусловил ответ папским послам. Но что же содержали в себе буллы папы римского, адресованные Александру? Что позволяло Римскому престолу надеяться на успех своей миссии у новгородского князя?
Булла папы основана на сведениях, которые Плано Карпини, папский посланник в Орду, привез из своей поездки. Послы уверяли Александра, что его отец Ярослав Всеволодович дал чуть ли не согласие принять не только помощь Рима, но и «латинскую веру». Более того, они уверяли, что Ярослав перед смертью принял католичество. И все это послы рассказывали будто бы со слов очевидца — Плано Карпини.
Приведем текст папского послания: «Отец грядущего века, князь мира, сеятель благочестивых помыслов, искупитель наш Господь Иисус Христос окропил росою своего благоволения дух родителя твоего, светлой памяти Ярослава, и, с дивной щедростью явив ему милость познать Господа, уготовил ему дорогу в пустыне, которая привела его к яслям Господним, подобно овце, долго блуждавшей в пустыне, ибо, как стало нам известно из сообщения возлюбленного сына, брата Иоанна де Плано Карпини из ордена миноритов, протонотария нашего, отправленного к народу татарскому, отец твой страстно вожделел обратиться в нового человека, смиренно и благочестиво отдал себя послушанию Римской церкви, матери своей, через этого брата, с ведома одного военного советника, и вскоре бы о том проведали все люди, если бы смерть столь неожиданно и злосчастно не вырвала его из жизни…
Итак, желая, чтобы ты, будучи законным наследником отца своего, обрел блаженство, как и он, мы, наподобие той женщины из Евангелия, которая зажгла светильник, дабы разыскать утерянную драхму, разведываем путь, прилагая усердие и тщание, чтобы мудро привести тебя к тому же, чтобы ты смог последовать спасительной стезей, по стопам отца своего… Вот о чем светлость твою просим, напоминаем и в чем ревностно увещеваем, дабы ты матерь Римскую церковь признал и папе повиновался, а также со рвением поощрял своих подданных к повиновению апостольскому престолу, чтобы вкусить тебе от неувядаемых плодов вечного блаженства».
Письмо содержало прозрачные намеки на некую помощь в борьбе с татарскими дикарями. Но ничего конкретного более не говорилось. Папские легаты отчаянно льстили Невскому, расписывая известные на Западе его добродетели. Создается впечатление, что весь разговор строился по определенной схеме, видимо достаточно эффективной в глазах папских легатов и приносящей свои плоды, и, вероятно, единожды. Александр дал папским послам исчерпывающий ответ: «…от вас учения не приемлем!»
В этом ответе мы без преувеличения можем и должны видеть вторичный выбор веры всем русским народом, который впервые состоялся еще при князе Владимире в конце X века. В этом выборе князь Александр уподобляется своему равноапостольному предку!
Но если выбор князя Владимира был первым шагом на пути к святости, то выбор Александра Невского — это выбор святого, сделанный в трагический момент христианской истории, когда православие и православные были на краю гибели. Этот выбор был сделан, когда у растоптанной монгольскими конями Руси не оставалось в мире политических союзников, а собственные силы были чрезвычайно ничтожны, чтобы рассчитывать немедленно сбросить иго татар. Этот выбор был сделан тогда, когда пал Царьград, когда никейские императоры и возможный союзник в борьбе с Западом и Ордой Даниил Галицкий сознательно шли на унию с католиками. Этот выбор сделан в тот момент, когда восставшая из пепла Византия пошла на тесный союз с Ордой в своей борьбе с мусульманами. Только святой человек был способен в столь трагический момент в истории сделать подобный выбор.
Темы, поднятые выше, мы специально рассмотрим в нижеследующих главах.
ОСНОВАНИЯ ДЛЯ СВЯТОСТИ В ПРАВОСЛАВИИ
Удивительно, но даже чтущие Александра Ярославича православные русские люди часто не в состоянии ответить, в чем, собственно, состояла святость князя-ратоборца. За что, если такой вопрос вообще уместен, он был причислен к лику святых Православной церкви, выражаясь языком церковно-юридическим — канонизирован? Чтобы верно ответить на этот принципиальный вопрос, мы должны рассмотреть воззрение на святость в Древней Руси в соответствии со святоотеческой традицией.
«…Христианская древность как таковой процедуры канонизации не знала, как не знали ее долго и византийцы. Это явление и понятие появилась в Византии никак не ранее ее последней, палеологовской эпохи, и, сколь можно судить по источникам, первым святым, прославленным таким образом, был св. патриарх Арсений (XIII в.). В следующем столетии мы уже наблюдаем четырнадцать случаев канонизации, включая св. Афанасия I, св. Мелетия Исповедника и знаменитого “учителя безмолвия” св. Григория Паламу».
Безусловно, находясь под огромным духовным влиянием Византии, Русь в скором времени восприняла эту практику. Но вот вопрос: когда это могло произойти?
«…Русский ученый Е.Н. Голубинский начинал свой пионерский и оттого во многом несовершенный труд о канонизации святых в русской Церкви с утверждения о том, что “о канонизации святых в древней греческой Церкви мы почти что не имеем никаких положительных сведений”».
Византийской православие, переданное на Русь в IX–X веках, исходило из некоей принципиально иной, по отношению к современной практике, концепции определения святости жизни или, по крайней мере, из иного понимания самой этой идеи.
«Восходит само библейское слово “святой”, кадош к понятию “отделенный, вымытый, чистый, обособленный, устрашающий”, что указывает на причастность Богу через посвященность Ему. Бог именуется в Верхом Завете “святым”, но и священник, левит (Нав. 16:3), — также “святой”. Святость, прежде всего, есть сохранение верности Господу посреди народа, отступившего от Него, принадлежность к “малому благому остатку”».
Одним из главных вопросов правильной, легитимной терминологии какой-либо системы, догматической или научной, — это вопрос аутентичности перевода с одного языка на другой.
«При переводе на греческий и другие языки христианского Востока кадош было переведено греческим словом “агиос”, которое почти вытеснило из христианского употребления другое слово — “иерос”, “сакральный, священный”, оставив за ним в основном значение только особого отношения к Богу как “касательства до святыни”. Так древнее греческое слово жрец стало обозначать священника, иерея, храм обычно называется святым, священным именно в этом смысле, хотя на ектений мы молимся именно “о святем храме-церкви сем”. Именно слово “агиос” пишется в надписании икон, сообщая им святость. Итак, святость в Писании означает жизнь по Богу, с Богом и в Боге… В Новом Завете мы видим не только продолжение этой линии, но и важный оттенок в понимании святости как принадлежащей преимущественно Богу и уделяемой человеку в Таинстве Крещения, а также святости как врачества (в особенности это видно у св. Павла, который часто называет христиан “святые во Христе Иисусе”). Итак, святость принадлежит Богу и причаствуема человеку. Эта новозаветная линия продолжается в раннем христианском именовании святыми тех, кто следует путем воздержания и аскезы». Русь принимает крещение в период, когда Вселенская церковь существует уже тысячу лет. За этот период выработались и прошли определенный эволюционный путь многие догматические определения.
«На Древнюю Русь проникает убеждение, что святость вместе с санкцией принадлежит Богу. Достаточно вспомнить эпизод с прославлением князей Бориса и Глеба, когда, сперва, их почитание не дозволялось митрополитом на основании сомнений, но после начала исцелений оно было позволено. Никакой процедуры “канонизации”, естественно, не было. В Прологе об этом мы читаем: “Принесшее в новую церковь, и открыша раку, и се аки дымъ идяше отъ нея, и наполни церковь благоуханья, и вси прославиша Бога. Митрополит же ужасеся, бе бо не твердо верую къ святыма, и падъ ницъ, просяще прощения, и по молитве целовавъ мощи ею. И вложиша мощи его в раку камену. Посемъ же вземше раку с теломъ святаго князя Глеба, и поставиша ю на кречелы, и имяше за ужя влечаху. И егда бысть въ дверехъ церкве, абие ста и непопусти рака. Княземъ же многу сотворшемъ народу милостыню, нудящее молити Бога, дондеже движеся рака. И тако положиша ю в каменей церкви, месяца Майя во вторый день”». Каков же, по воззрениям средневекового русского человека, «механизм» обретения святости.
«Так, Зиновий Отенский, новгородский монах-книжник, полемист и публицист, объяснял своим оппонентам, что человек становится святым оттого, что в него “вселяется Бог”, и поэтому святой остается живым и после смерти. Этот центральный для Зиновия тезис — тезис о вселении Бога в праведных, которые остаются живыми “перед Богом”, — развит и весьма подробно аргументирован в его рассуждениях. Именно этот тезис служит главным доводом в обосновании культа святых».
Необходимо указать и на ряд нюансов, связанных с этим воззрением древних русских книжников.
«…Зиновий не делает никакого принципиального различия между святыми, угодниками и праведниками, святостью и праведностью. А в чем же состоит праведность? Праведники угождают Господу тем, что любят его. А в чем выражается любовь к Богу? В том, что они “быша самодержцы страстем умертвившее уды своя, тем же возвладаша над различными недуги и страстьми и над бесы”. Кроме того, “благоугодити… Богу” и “приобрести спасение от Бога” можно, “творящее же вся заповеди Божия… и в повиновении работающее во всех оправданиих Божиих”. Характерно, что в перечислении атрибутов у Зиновия нет деятельности во имя воплощения в жизнь заповедей Писания — есть только страдание во имя Христа, непорочность и постничество. Итак, в православной перспективе — святость уделяется исключительно самим Богом, а полнота церковная только смиренно поклоняется этой святости как проявлению энергий Божиих в человеках».
Подводя итог вышесказанному, следует в первую очередь отметить следующее.
«Фактически процедура канонизации призвана констатировать наличие или отсутствие тех признаков, о которых писал еще в XVII веке “в опровержении главенства папы” патриарх Иерусалимский Нектарий:
— безукоризненное Православие;
— совершение всех добродетелей, за которыми следует противостояние за веру даже до крови;
— проявление Богом сверхъестественных знамений и чудес». Таким образом, «домакариевское время не знало канонизации
как общецерковного явления, но именно в порядке коренного преобразования России и ее церковных дел, связанного с усвоением Москве имени Третьего Рима, а Церкви Российской — преемства по отношению к Церкви Нового Рима, Цареграда, по инициативе митр. Макария перед Стоглавом, соответственно в 1547 и 1549 годах на соборах были прославлены гласно и принародно святые праведники и мученики со времен св. княгини Ольги. Но удивительное дело — Стоглав при всей своей законодательной силе не смог, да и не желал изменить формы канонизации, принятые Русской Церковью в дособорное время. Канонизация как была, так и осталась лишь формою церковного подтверждения уже существующего почитания святых».
Не противоречит вышесказанному и «мнение знаменитого протопресвитера (впоследствии епископа)… Г. Граббе: “В сущности, канонизация в Православное Церкви не есть “производство”, как у католиков, а утверждение и богослужебное осуществление почитания святых, уже существующего в сознании пастырей и паствы. Через это почитание и услышанные молитвы в чудесах мы познаем, что тот или иной подвижник прославлен Богом. Дело проще в отношении мучеников, почитание которых поэтому иногда совершалось чуть ли не сразу после их кончины”».
В этой связи нас не должно удивлять, что уже современники Александра Ярославича воспринимали поездки князя в Орду как реальное мученичество за веру и народ.
В вопросах святости Александра Невского и взгляда на него как на святого князя современников и потомков нам нельзя обойти стороной вопрос о святости величайшего и весьма неоднозначного, по оценкам современников и потомков, императора Византии, каким был Юстиниан I.
Вопреки драматической и неоднозначной политической судьбе этого императора, именно Юстиниан является в определенном смысле каноническим образом православного государя, признанного святым в период династии Комнинов и бывшего одним из ярчайших богословов православного мира, точно определившего сферы взаимоотношений Церкви и царской власти и очертившего круг обязанностей благочестивых государей по отношению к Церкви.
«Из законов Юстиниана, относящихся к религии, могут быть выедены общие принципы, теоретически регулировавшие отношения между basileia и sacerdotium в Византийской империи».
В этой связи необходимо также упомянуть мнение исследователя А. фон Гарнака, который уверен, что Юстиниан был лучшим богословом своего времени. Отметим письмо папы Иоанна III Юстиниану от 15 марта 533 г., в котором он не только соглашается с богословским воззрением Юстиниана о том, что «Один из Святой Троицы был распят», но и свидетельствует об особом отношении Православной церкви к институту царской власти: «Ничто не излучает столь славного света, как истинная вера в правителе; ничто не является столь вечным, как истинная религия… Поэтому, о славнейший государь, каждый молящийся будет просить Божественную власть о нерушимом сохранении твоего горячего усердия в вере, твоей сердечной преданности и твердости в истинной религии. Ибо мы верим, что это служит интересам святых Церквей. Сердце царя — в руке Господа… и Он направляет его, как Ему угодно. В этом основа мощи твоей империи и крепости твоего правления. Ибо мир церковный и единство религии возвышают того, кто утвердил их, и сохраняют его в счастье и в мире. Сила Божия никогда не оставит того, кто защищает Церковь от зла и раскола, ибо написано: когда справедливый царь сидит на троне, никакое зло не сокрушит его (ср.: Притч. 20: 8)».
«Свою религиозную политику Юстиниан основывал на принципе гармонии (symphonia) между Церковью и государством. Согласно этому принципу, оба этих источника власти не созданы людьми, но получены ими свыше, из источника всей власти, то есть от Бога. Происходя от одного источника, эти власти, если их использовать правильно, не могут прийти в столкновение друг с другом. То обстоятельство, что в Византии подданные государства одновременно образовывали и церковную общину, обусловливало необходимость соглашения между Церковью и государством. Немыслимо было иметь для одной и той же общности людей две противоположные и одновременно действующие власти. Церковь была как бы душой, государство — телом. Здоровый союз этих двух организмов Юстиниан считал необходимым условием функционирования каждого из них, ибо только при этом условии могло осуществляться гармоничное сотрудничество. Цель у обоих организмов была одна — спасение народа и слава Божия. Следовательно, конфликт между ними был немыслим, так как он означал бы разделение целей… Император-богослов, зная, что только в такой атмосфере сможет стать реальностью принцип гармонии в отношениях Церкви и государства, подчеркивал в новелле VI: “Два великих дара Господь в Своей любви к человеку даровал ему свыше: священство и императорское достоинство. Первое служит Божественному, второе направляет и управляет делами человеческими. Однако оба они происходят от одного источника и украшают жизнь человечества. Следовательно, ничто не может быть большей заботой императора, чем достоинство священников, ибо именно о благе императора они постоянно молят Бога. Если священники свободны от упреков и молитвы их доходят до Бога, а императоры справедливо и беспристрастно управляют вверенным им государством, возникает общая гармония и всякое благо даруется человеческому роду”..: Таким образом, основанием принципа гармонии между Церковью и государством являются истинная вера и святые церковные каноны. Иначе столь угодная Богу гармония не может быть достигнута… Поскольку принцип гармонии исключал возможность расхождения между политическими законами и святыми канонами Церкви, император приказывал в новелле CXXXI: “Поэтому мы повелеваем, чтобы священные церковные правила, принятые и утвержденные четырьмя святыми Соборами, почитались как законы”. Таким образом, церковные каноны приняли политический характер и стали частью гражданского законодательства. С тех пор каноны Церкви и законы государства составили целостное законодательство Византийской империи и духовно объединенных с нею соседних народов, особенно славян».
Не будет натяжкой сказать, что именно эта византийская традиция лежала в основании древнерусской государственности со времен святого князя Владимира. И именно этим церковно-государственным принципом руководствовался Александр Невский в своей внешней и внутренней политике. Эти же воззрения лежали в основании «царских претензий» Романа Мстиславича и Даниила Галицкого.
Но тут важно выделить один принципиальный момент, чтобы сразу снять обвинение вышеперечисленных государей в «цезарепапизме».
«Учитывая все вышесказанное, мы не можем говорить о цезарепапизме Юстиниана, поскольку он не составлял законов для Церкви, но, предоставляя ей политическую власть, возводил существовавшие церковные каноны в ранг законов империи…Поэтому император желал и требовал от всех церковных и политических руководителей знания и практического применения святых канонов. В случае расхождения между церковным каноном и гражданским законом император требовал, чтобы предпочтение отдавалось первому». Вот еще одно свидетельство по данному вопросу:
«Епископ Миланский Мансуэтий в письме к императору Константину (679) восхваляет Юстиниана за его православные убеждения и труды на благо Церкви. Он называет его “самым христианским императором”. Десять лет спустя Собор в Константинополе, созванный Юстинианом II (685–695), упоминая имя Юстиниана, использует выражения, аналогичные приведенным выше из актов Шестого Вселенского Собора: “свято почивший” и “благочестиво скончавший свои дни”. Мудрый и критичный до щепетильности, Константинопольский патриарх Фотий в письме к болгарскому царю Михаилу по поводу Вселенских Соборов пишет: “Юстиниан, могущественнейший из императоров, правил Римской империей, и его вера совпадала с верой Церкви”. Таково было в целом отношение к личности и вере Юстиниана в ранней Церкви. С XII в. Юстиниан был причислен к лику святых. Согласно свидетельству Никифора Каллиста (XIV в.), официальное признание Юстиниана как святого впервые праздновалось при Константинопольском патриархе Иоанне Иеромнемоне (1111–1134). Он утвердил день памяти Юстиниана — 2 августа. В этот день в Святой Софии при стечении огромного числа верующих совершалось торжественное богослужение. Согласно Парижскому кодексу 1621 г., память Юстиниана и его супруги Феодоры праздновалась в Великой Церкви в воскресенье, а также в Эфесе в церкви Иоанна Богослова».
Таким образом святой император Юстиниан стал священным образцом для православных правителей последующих времен. И мы не погрешим против истины, если предположим, что Александр Ярославич ясно осознавал себя наследником именно этой «линии» святости государей, завещанной Юстинианом, и, поревновав о стяжании Святого Духа, князь своей подвижнической жизнью явил нам образ святости в превосходной степени, учитывая, что его правление пришлось на самый мрачный период истории Православной Руси.
Говоря о священном образце святого правителя для последующих православных государей, мы не можем не процитировать текст Кодекса 1621 г.: «Память православного царя Юстиниана (16 ноября). Он, преуспевший в войнах и ревнитель православной веры, созвал Собор в Константинополе и поразил еретиков. Он издал новые декреты (новеллы), а также издал декрет, запрещавший епископам, хранителям казны, содержателям гостиниц и сиротских домов присваивать что-либо, кроме того, что они имели до вступления в должность. Он построил Великую Церковь и украсил ее, потратив много денег и усилий, золотом и серебром, святыми дарами и шитыми золотом пеленами. Он построил повсюду множество церквей. Блаженный памяти государь основал прекрасный монастырь на горе Синай и дивно украсил построенные в нем дивные церкви. На той же горе он построил церковь на Святой Вершине, которая и по сей день у всех вызывает восхищение. Он щедро раздавал большие суммы денег монастырям, основанным на горе Синай. Он приказал, чтобы в Церкви праздновался день Введения во храм Девы Марии. И после всех трудов, совершив много достойного памяти и восхищения, он оставил эту жизнь. Правитель всего вознес на небеса царя Юстина и Феодору».
Как истинный предтеча всех благоверных государей «Юстиниан был убежден в том, что Православие является единственной истинной религиозной верой. Поэтому он считал своим долгом преданного христианина и христианского императора распространять ее повсюду в своей империи и за ее пределами. С этой целью он писал богословские трактаты, догматические послания и издавал законы».
Из житийной литературы образ святого для нас складывается из известных и отчасти канонически неизменных образов как постепенное возрастание человека в святости по дарованной Свыше Благодати. Александр Невский является перед нами в ореоле сияющей святости с первых страниц Жития, с первых деяний своих на политическом поприще. И если это не отражено ясно и выразительно отечественными летописями, с несомненной очевидностью, то только ввиду жанровой специфики самого летописания. Нам сложно определить, что явилось следствием судьбоносного «византийского» выбора князя Александра, выбора в пользу православия, в пользу веры отцов и дедов, находившейся в поругании от неверных латинян и язычников татар, личная ли святость или сам выбор окончательно отчеканил его внутренний духовный облик, осиянный Благодатью. Несомненным остается одно — своим православием Русь в XIII столетии и после обязана его выбору! А мы, его потомки, должны наконец уяснить, что политический выбор князя Александра был не «проордынским», но единственно возможным, истинно русским выбором.
В народном почитании Александра Невского мы видим живое воплощение православной традиции, выраженное в буквально религиозном отношении к личности политического вождя, чья деятельность становится истинным христианским подвижничеством на поле политической, светской активности, что весьма примечательно. Как мы уже говорили, в определенном отношении для Руси такой тип святости не был чем-то принципиально новым. Новым явилось его столь максимальное выражение в лице князя Александра.
Если сравнивать Александра с его великим предком, которого он по своей инициативе прославил как святого крестителя Руси Владимира Святославича, то очевидно, что князь признан святым за свой равноапостольский подвиг приведения нашего народа к свету христианской веры. Но Житие князя Владимира и его политическая и гражданская жизнь, нашедшие отражения в летописи, — не одно и то же. Принципиально иную картину мы видим в отношении Александра Невского. Важно, что в его Житии особое внимание уделяется не только подвижнической жизни и нерушимой вере князя, но и его ратным подвигам и политическим решениям. И именно этой деятельности дается положительная нравственная и религиозная оценка. Более того, и мы обратимся к этому ниже, политические и ратные деяния князя современники были склонны рассматривать через призму священной истории.
Мы можем утверждать, что Александр Невский — первый, кто в сочетании подвижнической светской и духовной деятельности стал символом нового синтеза, когда политическое действие становится освященным, а святость князя — фактором политическим и даже внешнеполитическим.
Заступник за землю Русскую, святой полководец и гениальный политик — явление уникальное в истории православных государств и поместных церквей не только для XIII века. Уже в следующем столетии такого рода подвижничество превращается в один из главных типов славянской святости наряду с монашеством. Святые князья славянских народов становятся борцами не только за национальную и политическую независимость, но и за саму веру. Александром Невским открывается новая страница славянской и, шире, всеправославной святости, в которой просияют подвигом жертвенного служения народу и его вере русские и сербские князья и княжны.
И если после общерусского прославления особое внимание в агиографической литературы обращалось на посмертные чудеса, связанные с именем Александра, с его нетленными мощами, то и его прижизненная святость, конечно же, не ускользала от внимания потомков, чему свидетельством популярность его Жития и многочисленные рукописные копии его.
РУССКАЯ ИСТОРИЯ КАК ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ СВЯЩЕННОЙ
СЛОВО О ПОГИБЕЛИ РУССКОЙ ЗЕМЛИ
В XIII столетии появляется один удивительный по трагическому накалу и высокой поэтичности памятник древнерусской книжной культуры, который по достоинству должен быть оценен как один из шедевров общемировой средневековой литературы. Для современника эти слова могут прозвучать определенным преувеличением. Особенно если вспомнить, что уже в XII столетии на Руси появляется шедевр общемирового масштаба — «Слово о полку Игореве». И все же…
«К еще более загадочным и даже головоломным произведениям, чем “Слово о полку Игореве”, принадлежит “Слово о погибели Русской земли”. Сейчас известны два почти идентичных списка памятника: первый, более ранний, — XV в., и второй, более поздний, — XVI в.; оба списка одинаково дефектны и восходят к общему протографу, но список XV в. сохранил более древние черты. По не очень ясным упоминаниям князей в дефектном списке “Слово” датируется XIII в., — то ли 1238 г., то ли временем до 1246 г., то ли и более поздними годами».
Памятник этот являет собой текст, который вызывает ряд недоуменных вопросов у исследователей.
«Исторический смысл “Слова о погибели Русской земли” все-таки неясен. Недоумения начинаются уже с заголовка памятника. В раннем списке XV в. заголовок написан с буквенными исправлениями и явными искажениями и поэтому может быть прочтен по-разному: “Слово о погибели Рускыя земны и о смерти великого князя Ярослава”; или же “Слово о погибели Рускыя земны по смерти великого князя Ярослава”. В списке XVI в. такого заголовка нет вообще. О какой “погибели Русской земли” идет речь, — неясно, потому что в обоих списках сохранилось только самое начало произведения, всего 2 странички. Причем переписаны они без понимания и внимания; текст настолько испорчен, что, например, в списке XV в. на все 45 строк отрывка памятника приходится более 20 ошибочных или переправленных написаний слов, искажений фраз и словесных пропусков; даже имя Владимира Мономаха написано неверно: “Володимеру Иманаху”. Естественно, что столь небольшой и искаженный текст с трудом поддается истолкованию и допускает различные догадки о его смысле».
Для уяснения главного смыслового послания читателю данного текста необходимо найти ту точку отсчета, с которой автор начинает повествование о бедствиях Руси. «…Неясное высказывание в “Слове о погибели Русской земли” о времени “болезни” христиан “от великого Ярослава и до Володимера”, вероятно, так же неточно вело отсчет по неопределенным пикам деятельности этих великих князей, — примерно, от второй половины деятельности Ярослава Мудрого и до первой половины деятельности Владимира Мономаха, то есть с 1040-х или 1050-х годов и по 1110-е годы (Владимир Мономах стал великим князем в 1113 г.). Значит, “болезнь” продолжалась 60 лет. Но отсюда следует, что время “погибели”-разорения Русской земли и время “болезни”-горя христиан в “Слове”… относится ко второй половине XI — началу XII в. Однако в “Слове о погибели Русской земли” время “болезни” продолжено до Мономаховых правнуков — “и до ныняшняго Ярослава, и до брата его Юрья князя Володимерьского”… Так или иначе, но “болезнь” христиан распространялась на первую половину XIII в. Но выражение “и до ныняшняго Ярослава, и до… Юрья” означало не непрерывное продолжение “болезни” в течение XII–XIII вв., а ее рецидив при Ярославе и Юрии Всеволодовичах. Предыдущие княжения их прадеда Владимира Мономаха, их деда Юрия Владимировича Долгорукого и их отца Всеволода Юрьевича Большое Гнездо “Слово” не могло считать подверженными “болезни”, так как восхваляло этих князей. Скорее всего, в последней, оборванной фразе “Слово о погибели Русской земли” неявно наметило два этапа “болезни” христиан на Руси: первый этап — “болезнь” во второй половине XI–XII вв.; второй этап лет через 100 — “болезнь” в первой половине XIII в., после смерти Всеволода Юрьевича Большое Гнездо в 1212 г.».
Таким образом, нетрудно заметить, что для автора «Слова» «болезнь» — это отсутствие единодержавия на Руси. Следовательно, помещение «Слова» перед Житием Александра Невского прозрачно прочитывается как обозначение новой вехи, когда с периодом княжения Александра, несмотря на татарский разгром, христиане излечиваются от болезни политической розни. И этот смысл «Слова» имеет для нашего исследования принципиальное значение, так как подтверждает нашу мысль о том, что сама идея необходимости единодержавия во времена Александра Невского уже стала достоянием образованных слоев древнерусского общества.
ЖИТИЕ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО В КОНТЕКСТЕ ИСТОРИИ
В стенах владимирского Рождественского монастыря, где был погребен Александр Ярославич, создавалось его Житие. Здесь же свершилось и первое посмертное чудо, свидетелями которого были не только митрополит Кирилл и эконом Севастьян, но и множество народа, участвовавшего в его погребении 23 ноября 1263 г. Первая редакция его Жития была составлена в этом же монастыре, вероятно, в 1282 г. одним из монахов, который, вне всяких сомнений, был сподвижником князя, знал лично его и его окружение. Профессор Ю.К. Бегунов, наш замечательный отечественный историк, весомо полагает, что Житие было написано не без влияния галицкой литературной школы воинских повестей, в традиционном духе житийной литературы светских властителей, например Vita Constantini Евсевия Памфила. Древнерусские произведения о героях прославляли их как добрых христиан, чудотворцев и преподобных. Вся их земная и государственная деятельность, их политические и военные успехи изображались как следствие их веры и праведности.
«После смерти в 1262 году Александра Невского было написано его “Житие”. Еще В.О. Ключевский — один из крупнейших знатоков житийной литературы — называл “Житие Александра Невского” “исключительным, своеобразным опытом жития, не повторившегося в агиографии”. А другой исследователь княжеских житий — Н. Серебрянский видел в его основе особую светскую повесть о “мужестве” Александра Ярославича, но не привел ей аналогий. Аналогия существует только одна — “Жизнеописание Даниила Галицкого”, но тогда на это произведение смотрели как на летопись и никаких параллелей и сравнений не проводили. Впервые их сопоставил Д.С. Лихачев, доказав прежде всего, что оба памятника относятся к жанру жизнеописания. Для нас очень важны наблюдения и выводы ученого относительно значительной близости этих двух произведений, дающей возможность предположить, что они созданы одним автором. Д.С. Лихачев связывает появление “Жития Александра Невского” с именем Кирилла, полагая, что княжеское жизнеописание создано по заказу митрополита. Однако в позднейших работах, в частности, во вступительной статье к третьему выпуску “Памятников литературы Древней Руси”, он пишет: “Светское “Жизнеописание Даниила Галицкого” послужило образцом для церковного “Жития Александра Невского”… “Житие…” было, по-видимому, составлено в том же кругу книжников, ибо “печатник” Данила — Кирилл — стал митрополитом Кириллом, переехавшим на северо-восток и помогавшим Александру. Он сам, этот Кирилл, или кто-то из его окружения составил оба жизнеописания — и Даниила, и Александра. Мы сейчас оставляем в стороне спор историков о том, был ли до своего поставления в митрополиты Кирилл именно печатник князя Даниила, или речь должна идти о другом Кирилле, но также весьма близкого к Даниилу Романовичу. Но то, что митрополит Кирилл был причастен к увековечиванию памяти и Даниила Галицкого и Александра Невского, в том нас должны убедить нижеприведенные аргументы.
В этом убеждает множество стилизованных и лексических совпадений”. Однако исследователь никак не объяснил, как могло случиться, что жизнеописание Даниила, которое, по мнению ученого, “прервалось до его (Даниила. — Авт.) смерти в 1264 году — где-то около 1255–1256 годов” и составлялось в Холме, может принадлежать перу Кирилла, уже пять или шесть лет к тому времени проживавшего в Суздальской земле? Наиболее ценными остаются рассуждения Д.С. Лихачева о сходстве стилей двух произведений и возможном их общем авторе… В обоих жизнеописаниях автор строит повествование, следуя основным жизненным вехам героев, опираясь при этом как на собственные наблюдения, так и на воспоминания и рассказы участников событий и князей… Важно отметить, что в обоих памятниках одинаково использован заимствованный материал: в значительной степени он приходится на ранние периоды жизни князей. В “Жизнеописании” — до середины 20-х годов, на тот период, который автор не мог знать по своему возрасту; а в “Житии” — до начала 1250-х годов. Последнее обстоятельство для нас особенно важно. Ведь если события в “Житии Александра Невского” до 50-х годов передаются со ссылкой на свидетелей в авторском пересказе, а после 1250 года уже в изложении очевидца, то, следовательно, автор появился в окружении Александра Невского после 1250 года. Да он и сам говорит об этом в начале своего труда: “Азъ худый и многогрешный… покушаюся писать житие… князя Александра, сына Ярославля… понеже слышахъ от отецъ своихъ и самовидецъ есмь възраста его, радъ бых исповедалъ… честное и славное житие его”».
Итак, автор «Жития» был свидетелем зрелости князя! Это предварительный вывод об авторстве двух важнейших для нашей национальной истории жизнеописаний. Однако мы должны сделать одно замечание. В отношении «Жизнеописания» речь должна идти об авторстве только его первой части, написанной к 1247 г. Одно из самых веских доказательств авторства этих произведений древнерусской литературы дает А.Н. Ужанков, цитированный выше. «Не обратив на то внимания, Д.С. Лихачев, при сопоставлении стилей двух княжеских жизнеописаний, приводит примеры не только из текста всего “Жизнеописания”, а только части, заканчивающейся 1250 годом, что соответствует выделенной нами его первой редакции, и ни одного — из второй, более поздней части. Следовательно, даже по исследованию Д.С. Лихачева, роднит “Жизнеописание” с “Житием” только первая редакция биографии Даниила. А это служит лучшим доказательством того, что первая редакция “Жизнеописания” и “Житие Александра Невского” принадлежат перу одного автора, не исключено — Кирилла. Стало быть, действительно, с отъездом Кирилла из Галицкого княжества в нем не осталось автора “Жизнеописания”, и именно этим отъездом вызван шестнадцатилетний перерыв в работе над ним».
Житие Невского по структуре состоит из традиционного монашеского предисловия и десятка отдельных эпизодов из жизни Александра, написанных свидетелем происходившего. В конце Жития был приписан плач по умершему, включая описание погребения князя во Владимире и посмертного чуда с духовной грамотой. Последний эпизод свидетельствовал о безусловной прижизненной святости князя, в чем могли убедиться многие авторитетные очевидцы! Весь текст Жития говорил о нравственной чистоте и высоте духовного подвига князя. В 1381 г., сразу после Куликовской битвы, были вскрыты и освидетельствованы мощи князя, после чего началось его местное почитание. В 1491 г. мощи князя сильно «огорели» при пожаре в Рождественском монастыре. В 1547 г. при первом русском царе Иоанне Грозном, потомке Александра Ярославича, состоялась общерусская канонизация князя. До того, как мы внимательно проанализируем текст Жития, нам необходимо сделать ряд важных замечаний, которые создадут правильную перспективу нашей точки зрения на подвиг святости князя Александра. Как справедливо пишет историк Р.В. Багдасаров: «Весь период с 987–988 годов вплоть до разорения Рязани полчищами Батыя рассматривался как растянувшееся на два с половиной столетия Крещение Руси. Оно предполагало не только просвещение язычников, но и формирование нового Народа Божия, обустройства им новой Обетованной земли. Для сознания средневековых русских вторжение полчищ Батыя стало событием одного порядка с Сотворением человека и завершало эон Крещения Руси: “От Адама до крещенья Русския земли лет 6496, от крещения до взятия Рязани от татар лет 249”, — записано в пасхалиях Служебника XIV века».
Именно созидание и даже сам факт свершения такового созидания новой Обетованной земли отражен в «Сказании о погибели земли Русской». Финальной точкой процесса созидания «Нового Израиля», вершиной его духовной зрелости в годину политического коллапса и стал князь Александр. И здесь нам важно понять еще один принципиально важный факт, который ярко и контрастно очерчивает нам образ святости князя Александра, ставший не столь очевидным для современников. «Без Бориса и Глеба не было бы Александра Невского… В деяниях Бориса и Глеба политический идеализм, готовность к самопожертвованию достигли чистоты ректификата. Вот почему два века спустя после своей гибели братья явились воинам великого князя Александра Ярославича перед Невской битвой, обещая свою помощь. Мало кто задумывается над тем, что их явление имело для благоверного князя программный смысл, приоткрывая, почему ему дарована победа и как сложится его судьба. Будучи гениальным стратегом, Александр, видимо, не раз испытывал искушение ударить не только по немцам и литовцам, но и по монголам. Но вместо этого провел долгие годы в изматывающей дипломатической борьбе в ханской ставке, ежечасно рискуя быть подвергнутым мучительной казни. Если вникнуть в детали биографии Александра Невского, то становится ясным: его подвиг имел много общего с подвигом страстотерпцев Бориса и Глеба. Они отказались от “цесарского” триумфа ради целостности отеческого достояния; точно так же поступил благоверный князь Александр, который променял корону, обещанную папой, на посох ходатая, убеждающего ордынских ханов отказаться от разорения Руси».
От святых братьев во всей полноте Александр наследовал понимание власти как жертвенного служения.
Текст Жития дает нам ключи к еще более глубокому осмыслению святости князя Александра, очевидной для современников и все более и более становящейся некоей абстракцией для потомков.
Необходимо внимательно рассмотреть текст Жития с точки зрения его полноты как исторического источника. Ряд авторов, например А.В. Назаренко, упрекают составителя Жития за обилие библейских цитат. Напротив, многие современные исследователи уверены, что это — достоинство текста при условии правильной герменевтической работы с ним благодаря методу «библейских тематических ключей».
Из герменевтики библейских цитат в тексте Жития мы можем получить важную информацию о мировоззрении автора и его окружения, о сообщаемых событиях. «Взоръ его паче инех человекъ, и гласъ его — акы труба в народе, лице же его — акы лице Иосифа, иже бе поставилъ его египетьскый царь втораго царя в Египте, сила же бе его — часть от силы Самсоня, и далъ бе ему Богъ премудрость Соломоню, храбръство же его — акы царя римскаго Еуспесиана, иже бе пленилъ всю землю Иудейскую. Инегде исполчися къ граду Асафату приступити, и исшедше граждане, победита пл ькъ его. И остася единъ, и взъврати к граду силу ихъ, къ вратом граднымъ, и посмеяся дружине своей, и укори я, рекъ: “Остависте мя единого”. Тако же и князь Александръ — побежая, а не победимъ».
Для понимания данного отрывка действительно необходимо воспользоваться арсеналом библейских тематических ключей, как это делает современный автор В.В. Василик: «… с образом Иосифа связано египетское рабство, которое для Израиля, однако, было последствием единственной возможности выжить во время голода… Иосиф — второй человек в Египте после фараона, которого возвел на эту степень сам фараон. Не исключено, что сравнение св. благоверного князя Александра Невского с прекрасным Иосифом связано не только с его впечатляющей внешностью, но и с дарованием ему ярлыка на великое княжение ханом, которого русское общественное сознание осмысляло как неверного, но царя. Правление Иосифа послужило на благо не только евреям, но и египтянам: св. князь Александр не только установил мир между Русью и Ордой, но и явился одним из основателей Сарайской епархии — миссионерской по своему назначению. Образ Самсона подразумевает оппозицию “Самсон — филистимляне”, одинокий герой и сонмы язычников. Понятно, за кого принимаются шведы и немцы. Однако в образе Самсона отражается также и одиночество князя, а также и то, что он неоднократно становился жертвой предательства, подобно тому как Самсон был предан Далилой. Мотив одиночества и оставленности ярче всего в этом фрагменте присутствует в рассказе о Веспасиане, которого оставили его воины. Однако здесь едва ли не важнее другая тема — иудеев и иудейской войны, которая далеко не случайна. В христианской традиции Веспасиана считали бичом Божиим, выполнившим Божественный приговор над неверными иудеями, некогда народом Божиим, но распявшим Христа и гнавшим его апостолов. Соответственно, немцы уподобляются христораспинателям — иудеям… с ними сравниваются также и изменники-псковичи».
И здесь нам никак не проигнорировать тот несомненный факт, что, по крайней мере, автор Жития рассматривал современную ему историю Православной Руси как законное продолжение Священной истории народа Божия, использовав для подтверждения своей мысли библейские аналогии, которые невозможно рассматривать как литературный прием, учитывая отношение к Священному Писанию в ту эпоху. Ту же мысль продолжает В.В. Василик: «Для понимания того, как на Руси относились к захватчикам-шведам, весьма показательны следующие слова Жития: “Слышавъ король части Римъскыя от Полунощныя страны таковое мужество князя Александра и помысли в собе: “Пойду и пленю землю Александрову”. И събра силу велику, и наполни корабли многы полковъ своих, подвижеся в силе тяжце, пыхая духомъ ратнымъ. И прииде в Неву, шатаясь безумиемъ, и посла слы своя, загордевся, в Новъгородъ къ князю Александру, глаголя: “Аще можеши противитися мне, то се есмь уже зде, пленяя землю твою”. Здесь многое значимо. Во-первых, наименование шведского короля, точнее его наместника… королем Римской из Полуночной земли. Шведы именуются римлянами, что указывается на их чуждость подлинному христианству, поскольку “римлянин” является синонимом слова “латынянин”. В духовном смысле они как бы уподобляются Пилату и распинателям Христа».
Далее текст Жития становится еще более насыщенным библейскими реминисценциями. «Александръже, слышав словеса сии, разгореся сердцемъ, и вниде в церковь святыя Софиа, и, пад на колену пред олътаремъ, нача молитися со слезами: “Боже хвальный, праведный, Боже великый. Крепкый, Боже превечный, основавый небо и землю и положивы пределы языкомъ, повеле житии не преступающее в чюжую часть”. Въсприимъ же пророческую песнь, рече: “Суди, Господи, обидящимъ мя и возбрани борющимися со мною, прими оружие и щить, стани в в помощь мне”».
Здесь необходимо выделить ряд очень важных моментов. «Молитвы св. князя Александра имеют известные соответствия в молитвах константинопольского Евхология в день брани и нападения. Характерна цитата из 34-го псалма: “Суди, Господи, обидящих меня, побори борющия мя, прими оружие и щит и восстании на помощь мне”. Этот псалом стихословился в Византии во время военной опасности. Однако он, определенным образом, связан со Страстями Господними, и он играл особую роль в мировоззрении и жизни князя Александра. “И, скончавъ молитву, въставъ, поклонися архиепископу. Епископъ же бе тогда Спиридонъ, благослови его и отпусти. Он же, изшед ис церкви, утерь слезы, нача крепити дружину свою, глаголя: “Сии въ оружии, а си на кнехъ, мы же во имя Господа Бога нашего призовемъ, тии спяти бяша и падоша, мы же стахомъ и прости быхомъ”. Сии рек, поиде на нихъ в мале дружине, не съждався съ многою силою своею, но уповая на Святую Троицу”».
Слова «Не в силе Богъ, но в правде» являются личным афоризмом Александра Ярославича, однако и они имею параллели в Священном Писании. В Притчах Соломоновых сказано: «Правда избавляет от смерти» (Притч. 20:17). В цитате из 143-го псалма Давидова мы читаем: «Не в силе конских восхотеть, не в лыстехъ мужеских благоволить… благоволить Господь въ боящихся его и во уповающиъ на милость его». Интересна для нашего исследования и цитата из 19-го псалма в данном контексте Жития: «Сии въ оружии, а си на конехъ, мы же во имя Господа Бога нашего призовемъ, тии спяти быша и падоша, мы же стахомъ и прости быхомъ». Здесь важно привести важное замечание уже цитировавшегося нами выше В.В. Василика. Он обращает наше внимание на то, что данный предначинательный псалом утрени не просто подчеркивает благочестие князя Александра в тексте Жития, но несет гораздо более серьезную символико-семантическую нагрузку. Стоит вспомнить окончание этого псалма: «Господи, спаси царя и услыши ны, в онь же аще день призвоем тя». Это так называемый ктиторский псалом. Он читался в Константинополе в присутствии царя и знаменовал спасение и сохранение священного царства ромеев, которое держалось не только военной или иной силой, сколько верой и молитвой. Этот образец сознательно заимствуется русским книжником. По мысли автора Жития, Святая Русь есть законная наследница Священного Ромейского царства. В лице шведов русские сталкиваются с безбожным римским королевством, и судьбу битвы решает не многочисленность войск, но личное благочестие князя, его вера и мужество и Божие благословение на его дружину. Данный отрывок Жития красноречиво свидетельствует, что идея «переноса священной империи из царства греков на Русь» не была новшеством в Московской Руси, но имела глубокие корни в веке XIII, во времена святого Александра, храброго Даниила и даже ранее, во времена Романа Мстиславича, имея своим символическим началом фигуру Владимира Мономаха. Интересно обратить внимание и на явление святых Бориса и Глеба старосте Пелгусию перед Невской битвой со шведами.
«В их явлении есть… один смысл: 15 июля, день Невской битвы — память святого равноапостольного великого князя Владимира. Ряд ученых считают, что местная киевская память благодаря победе святого благоверного великого князя Александра Невского становится общерусской. Через своих детей Бориса и Глеба святой равноапостольный великий князь Владимир, некогда отвергший латинских миссионеров, передает свое благословение князю Александру, сохраняющему его наследие. Здесь также проявляется особая тема апостольства святого князя Александра…»
В.В. Василик делает и еще одно ценное наблюдение: «Обратим внимание и на то, что святой князь Александр нападает на шведов в шестой час — время литургии, время распятия Господа. Интересно и то, что восстанавливаемой дружинной терминологии мы практически не найдем, кроме выражения “положить печать”. Следовательно, можно предположить иной источник для этого выражения, которым мог стать рассказ Книги Бытия о постановке Богом печати на чело Каина, “чтобы, встретившись с ним, никто не убил его”. Если наша гипотеза верна, то рассказ получает дополнительный смысл: король являет собой образ первого братоубийцы Каина, не убитого, но заклейменного проклятием, а шведы в известном смысле становятся каинитами — искусными, активными, агрессивными, хищными». Как видим, автор дает еще одно прочтение, кроме уже приведенного нами выше, в истории нанесения «печати на чело», которым Александра отметил Биргера. Но вернемся к исследованиям В.В. Василика.
Сама эта догадка об уподоблении Биргера Каину не лишена основания, но более плодотворной является мысль автора об «апостольском подвиге» князя Александра. Текст Жития на этом не останавливается. Шведский полководец уподобляется нечестивому царю библейского повествования Сеннахериму, полководец которого Рабсак поносил Господа Израиля: «Так скажите Езекии, царю Иудейскому: пусть не обманывает тебя Бог твой, на Которого ты уповаешь, думая: не будет отдан Иерусалим в руки царя Ассирийского. Вот, ты слышал, что сделали цари Ассирийские со всеми землями, положив на них заклятие; ты ли уцелеешь? Боги народов, которых разорили отцы мои, спасли ли их, спасли ли Гозан и Харан, и Рецеф, и сынов Едена, что в Фалассаре?» (Ис. 37: 10–12). Господь обещает праведному царю иудейскому Езекии: «Я буду охранять город сей, чтобы спасти его ради Себя и ради Давида, раба моего». И обещание Господа в точности исполняется: «И вышел Ангел Господень и поразил в стане Ассирийском сто восемьдесят пять тысяч человек. И встали поутру, и вот, все тела мертвые» (Ис. 37: 35–36). Точно такое же чудо мы находим в житийном описании Невской битвы: шведские воины были поражены ангелами даже там, куда не могли зайти воины князя Александра. И у нас нет никаких свидетельств о действии там «партизанского» отряда русичей. В Житии мы находим ярчайший пример того, что русские люди того времени совершенно сознательно, а не только в качестве некоей дани чужой и заимствованной литературной агиографической традиции отождествляют себя с «Новым Израилем». Святой князь Александр уподобляется праведному царю Езекии. Шведы же уподоблены безбожным ассирийцам.
Саму битву автор Жития рассматривает как Суд Божий. Но даже не это должно здесь привлечь наше внимание. Точно так же рассматривает эту битву и князь Александр. Может быть, здесь и нет ничего удивительного. Так же рассматривали битвы и другие полководцы Средневековья христианской ойкумены. Но здесь важен иной мотив. Автор Жития приводит следующие проникновенные слова князя: «Князь же Александръ воздевъ руце на небо и рече: “Суди, ми Боже, и разсуди прю мою от языка непреподобна, и пмози ми, Господи, яко же древле Моисию на Амалика и прадеду нашему Ярославу на окааннаго Святополка”. Здесь мы видим использование того же 34-го псалма с его идеей Божиего суда. Шведских крестоносцев князь уподобляет братоубийце Святополку. Но главное, здесь присутствует образ, взятый из Исхода. Князь осознает себя защитником Закона Божиего и Правды Господней, а крестоносцев уподобляет нечестивым язычникам — амаликитянам. Автор Жития говорит о невидимой ангельской помощи воистине благоверного князя. Библейский архетип этой помощи вполне прозрачен. Это та поддержка, которую Господь оказал Моисею в его сражении с Амаликом и Иисусу Навину при взятии Иерихона. Но здесь мы встречаем необычный для агиографической литературы прием. Автор свидетельствует об этом как о реальном чуде со слов очевидца: «Се же слышах от самовидца, иже рече ми, яко видехъ полкъ Божий на воздусе, пришедши на помощь Александрови. И тако победи япомощию Божиею, и даша плеща своя, и сечахуть я, гонящее, аки по иаеру, и не бе камо утещи. Зде же прослави Богъ Александра пред всеми полкы, яко же Исуса Наввина у Ерехона. А иже рече, имемъ Александра руками, сего дасть ему Боль в руце его». Историк В.В. Василик верно замечает: «Не случайно св. князь Александр столь любил 34-й псалом, поскольку в нем содержатся следующие важные слова: “Да будет тьма окресть их ихъ и Ангелъ Господень прогоняй их” (Пс. 34: 8). Его молитва была услышана самым непосредственным образом: Божьи Ангелы секли т.н. «Божиих слуг». Некоторым образом, Ледовое побоище прообразовало последнюю битву Слова Божия и ангельских сил с воинством антихриста».
Весьма показателен и сюжет встречи победителя во Пскове. Здесь уже мощно звучат аккорды, предвосхищающие осознание особой миссии Руси и ее князей — быть наследниками Византии, быть Третьим Римом. «“И яко же приближися князь къ граду Пскову, игумени же и попове и весь народ сретоша и пред градомъ съ кресты, подающее хвалу Богови и славу господину князю Александру, поющее песнь: “Пособивый, Господи, кроткому Давыду победити иноплеменьникы и верному князю нашему оружиемъ крестным и свободи градъ Псковъ от иноязычникъ рукою Александровою”. Отметим, что текст этой стихиры в несколько измененном виде находится в службе св. равноапостольному царю Константину (21 мая). Тем самым подразумевается апостольский характер того, что свершил св. Александр и одновременно его незримая связь с наследием христианской империи: св. князь становится духовным наследником равноапостольного императора — защитника христианского царства от варварства и безбожия».
Для нас, современников, изучающих жития святых, очень важно суметь увидеть через лицо исторического деятеля его лик в вечности. Эту же точку зрения разделял и средневековый русский человек, интересом которого был не доступный органам чувств реальный мир, но вечная идея, открывающаяся умному взору в свете Христовой истины. Любое художественное отражение этой идеи мыслилось как ее подобие, и именно это уподобление высшему прообразу и служило гарантией подлинности произведения, литературного или живописного, когда речь идет об агиографическом произведении или иконе. Отражение Божественного смысла мироздания лежала в основе средневековых представлений о творчестве. Образы действительности в житийной литературе зачастую выступают символами более высоких, священных смыслов. В Житии князь Александр предстает перед нами носителем идеальных качеств средневекового правителя, выразителем высшей идеи христианской государственной власти, становясь ее живым символом. Помимо основных героических добродетелей, известных еще античной литературе и ею воспеваемых, таких как мужество, справедливость, скромность и мудрость, князь, безусловно, обладает и многими качествами истинного христианского подвижника. Александр «…бе бо иереелюбецъ и мьнихолюбецъ, и нищая любя. Митрополита же и епископы чтяше и послушааше их, аки самого Христа». Следствием этих качеств Житие и видит поступки Александра, отмеченные отблеском его святости. В своем «Слове в день святаго благоверного князя Александра Невского» видный церковный мыслитель Петровской эпохи Феофан Прокопович на вопрос, как спастись русскому человеку, отвечает: 1) «от разума естественного»; 2) «от Священного Писания»; 3) «от дел ныне празднуемого угодника Божия».
В делах святого князя, в его политической воле уже достаточно четко выражена Русская идея: глубокая и искренняя вера в Христа, верность православию, преданность своему роду, родному очагу, семье и Святорусской земле, которая для русского человека не просто географическая величина, но метафизическая данность, которая является залогом действительного спасения для русского человека, будучи для него безусловно святой. Ее государственные институты, неразрывно связанные с Церковью, пронизанные ее благодатными энергиями, есть священный палладиум Божиего народа. Потеря этой святыни неминуемо ведет к потере национальной государственности, свидетелями чего и явились наши деды и прадеды.
Житийная литература обходит молчанием такие качества святого, как его личная воля, чувства, разум. Их проявления для святого строго обусловлены «Божественной волей», хотя и не отменяются ею, что позволяет нам через скупые строчки летописей составить себе представление о вышеуказанных свойствах личности Александра, о его волевых качествах и тонкости ума. Для летописца безусловной остается мысль о том, что Господом поставляются и им же направляются земные владыки. Автор первой редакции Жития пишет: «Якоже рече Исайя пророк тако глаголет Господь: “Князя Азъ учиняю, священни бо суть, и Аз вожю я”. Воистинну бо без Божия повеления не бе княжения его.
Но и възраст его бе паче инех человекъ, и глас его — акы труба в народе, лице же его — акы лице Иосифа, иже бе поставилъ его египетскый царь и втораго царя въ Египте. Сила же бе его — часть от силы Самсоня. И далъ бе ему Богь премудрость Соломоню, храборьство же его — акы царя римскаго Еуспасиана, иже пленилъ всю землю Иудейскую… И не обретеся противникъ ему въ брани никогда же…»
Не случайно же и враг Александра Невского, ставший по воле Божией его политическим патроном, хан Батый после встречи с Александром сказал вельможам своим «Воистину ми сказасте, яко несть подобна сему князя». Даже этот неумолимый победитель народов, перед которым в рабской покорности склонилось полмира, почувствовал святость своего гостя, так нам донес автор Жития эту сцену.
Житие святого Александра Ярославича заставляет нас перейти к одной принципиально важной теме осмысления жизненного подвига князя, вообще не нашедшей должного отражения в отечественной историографии.
СВЯТОЙ АЛЕКСАНДР ИЗ СВЯТОГО РОДА
Исходя из того значимого факта, что династия Рюриковичей — небывалый в истории человечества феномен правящего дома, давшего Вселенской церкви самый большой сонм святых, относящихся к одному роду, мы должны правильно понять и определить место в этом роду святого Александра Невского, который по праву должен стать центром умозрительной композиции древа святых Рюрикова дома.
Общий список святых, относящихся к роду князя Рюрика, не может не поражать воображение. В X веке жила княгиня Ольга. В XI веке жили святые князья: Владимир Святославич и его сыновья Борис и Глеб, чья икона была даже в Софии Цареградской, что говорит о том, что в Константинополе, вообще смотревшем немного свысока на свою северную приемную дочь, чтили подвиг святости двух сыновей князя-крестителя. В этом же веке жили Ярослав Мудрый, сын Ярослава Мудрого святой Владимир Ярославич, строитель Святой Софии Новгородской, его мать святая Анна (Ингигерд), а также князь Ярополк-Петр Изяславич. В XII веке жили: Константин (Ярослав) с чадами Михаилом и Федором, князьями Муромскими, Мстислав-Феодор, Всеволод-Гавриил, Николай Давыдович Святоша, Игорь (Гавриил), Ростислав-Михаил Мстиславич, Андрей Боголюбский, Глеб Андреевич, Мстислав Новгородский Храбрый, Всеволод Георгиевич Владимирский, Борис Туровский, Глеб Всеволодович (Святославич) Смоленский, Владимир Мономах. В XII же веке святостью просияли: Анна Всеволодовна (Янка), Евфросиния Полоцкая. В XIII веке укажем следующих святых князей: Петр Муромский, Феодор Ярославич, Георгий Всеволодович, Василько Ростовский, Михаил Черниговский, Василий и Константин Ярославские, Александр Невский, Роман Ольгович Рязанский, Роман Углический, Федор Черный Ярославский с чадами Давидом и Константином, Довмонт-Тимофей Литовский (его в XIX веке ряд отечественных историков, далеко не безосновательно, считали также потомком Рюрика), Святослав Всеволодович, Глеб Ростовский. Среди святых Православной церкви того же времени Василий Новгородский, Владимир Ржевский, Владимир Владимирский, Роман Черниговский и Дебрянский, Дмитрий Александрович Переяславский, Дмитрий Владимирский, Дмитрий Владимирский — младенец, Михаил Владимирский. Святые: Феврония Муромская, Евпраксия Псковская, Евфросиния Суздальская, Харитина Литовская (из Гедиминовичей или Рюриковичей), Мария Ярославская, Ксения Ярославская, Анастасия Ярославская, Агафья Владимирская, Евдокия Владимирская, Ирина Муромская, Мария Владимирская, Марфа Владимирская, Феодора Владимирская, Феодосия (Евфросиния), мать святого Александра Невского, Феодосия Муромская, Христина Владимирская.
Столь впечатляющий сонм святых одного рода, принадлежащих Вселенской церкви, должен стать объектом особого изучения. И наше исследование будет не полным, если мы не попытаемся вписать жизненный подвиг Александра Ярославича в канву небывалой родовой святости Рюриковичей в нашей церковной истории, светской истории, которые, в принципе, являют собой нерасторжимое единство духовно-политической жизни русского народа.
ДИНАСТИЯ РЮРИКОВИЧЕЙ И ХРИСТИАНИЗАЦИЯ РУСИ
Апостолу Иоанну на острове Патмос около 90 г. был открыт Апокалипсис. Предсказания Спасителя касаются в основном трех эпох, символически обозначенными церквями Асийскими: Ефесской, Смирнской (мученической) и последней — Лаодикийской. Четвертая эпоха символизирована Фиатирской церковью. «Фиатирская эпоха вызывает высокие похвалы Божий. “Знаю, — сказано ей, — твои дела, и любовь, и служение, и веру, и терпение твое, и то, что последние дела твои больше первых (Откр. 2:19)… В Фиатирскую эпоху явилась и Россия как христианская страна, принявши очень деятельное участие в пасении язычников “жезлом железным”».
И в этой связи совершенно невозможно обойти вниманием и еще одно деяние Александра, которое не нашло отражения в его Житии, которое не упоминается в летописных сводах, но от этого не становится маловажным. Одним из первых на этот факт биографии Невского, который реконструируется из сопоставления археологического материала и анализа политического противостояния Немецкого ордена и Новгорода, обратил внимание известный отечественный историк и археолог Е.А. Рябинин.
В середине XIII века средневековое финское племя водь, населявшее Новгородско-Ливонское пограничье на правом берегу реки Наровы, ранее рассыпавшее кремированные останки усопших на поверхности земли, переходит довольно резко к захоронению несожженных трупов в могильных ямах. Ранее могилы води отличались незначительной глубиной и слегка присыпались грунтом. Столь резкая перемена погребального обряда никак не могла возникнуть из внутренних причин. Здесь явно просматривается внешнее воздействие. При исследовании курганных кладбищ, сопоставляя найденные материалы с данными письменных источников, посвященных более поздним сведениям о погостах и христианских кладбищах, Рябинин четко определил время ускоренной христианизации води в 30–40-х гг. XIII века. Напомним, что, когда Александр Ярославич в 1241 г. отбил у немцев крепость Копорье, он повесил «переветников» вожан и чудцю. Речь может идти не только о политическом предательстве подданных, но и об отпадении части крещеных угро-финнов из православия в латинство. Из ливонских хроник нам хорошо известно, что крестоносная экспансия в Прибалтике сопровождалась насильственным крещением финнов и балтов в католическую веру. Этому процессу надо было дать «симметричный» ответ, особенно когда обрисовалась новая тенденция в рядах финской и балтской аристократии — по своей воле, без внешнего понуждения, креститься у латинян и переходить под юрисдикцию рижского епископа в ожидании политических и экономических дивидендов.
Безусловно, и это важно отметить, мирное крещение корел отцом Александра Невского князем Ярославом незамедлительно принесло свои положительные плоды. Корелы оставались верными русской государственности и Церкви на протяжении всей своей истории. Не случайно именно этот путь был избран Александром Ярославичем Невским на землях финских племен ижора и водь. Необходимо отметить, что крещение Ярославом корел в 1227 году остановило крестоносную экспансию шведов на западной границе этого племени. «Князь Ярослав Всеволодовичь пославъ крести множество корелъ, мало не все люди», — сообщает русская летопись. Крещение води и ижоры при Александре Невском на века определило границу Руси с Ливонией и Эстляндией. Конечно, православие не могло сразу и коренным образом изменить языческое мировоззрение финнов. Но определенные успехи христианизации, причем мирной, видны из смены погребального обряда, подчеркнем важнейшего обряда, в религиозной жизни и религиозных взглядах народов. Роль Александра в крещении Северо-Западного края еще ждет своего исследования. Однако сам акт крещения и возведения из тьмы паганизма к свету христианской веры финских народов есть с религиозной точки зрения деяние, сопоставимое с равноапостольской просветительской деятельностью, и достаточно странно, почему этот факт не нашел должного отражения в Житии князя Александра. Первое, что приходит на ум для оправдания нашего древнего агиографа, — это мысль, что для конца XIII века этот акт крещения, возможно, еще не выглядел необратимым, тем более что финские народы показали свою малую восприимчивость к христианской проповеди и демонстрировали свою стойкую приверженность примитивной магии и язычеству.
Однако время показало, что и это деяние Невского героя осталось незыблемым памятником его святости и политической прозорливости в веках.
Учитывая этот поразительный факт биографии князя, мы не можем не сказать здесь и о той уникальной роли рода Рюриковичей в крещении Руси, а в итоге и в нашем личном спасении, рода, из которого происходит святой князь Александр Ярославич. Эту роль князей Рюриковичей невозможно переоценить. Именно инициатива князей, их последовательная политика в этом направлении в кратчайший срок сделали огромное Русское государство христианским.
Безусловно, нельзя серьезно говорить о моментальном крещении всей Руси. Процесс этот растянулся в некоторых местах до XII столетия. Но факт остается фактом: уже в XI веке Русь стала достойной наследницей Византии и самым культурным государством Европы после своей крестной матери — Ромейской империи греков.
Интересно, что в истории христианизации Руси есть один загадочный факт. Дело в том, что наши первые святые княгиня Ольга и ее внук, креститель Руси, Владимир — уроженцы Псковской земли. Наверное, было бы логично ожидать, что инициатива христианизации восточного славянства должна принадлежать землям Руси, наиболее близко расположенным к Византии. И тем не менее свет Христов воссиял для нас с Псковской земли, где некогда для святой Ольги просияли с северных небес три Божественных луча, упав на то самое место, где теперь красуется величественный Троицкий собор Псковского Крома, а ранее на его месте стоял древнейший деревянный храм, впервые посвященный на Руси Святой Троице.
Вероятно, не случайным стал и тот исторический факт, что подвиги Александра Невского, его ратные победы и дипломатические успехи все связаны именно с Новгородско-Псковскими землями. Именно тут, на этих северных землях, расцвел его гений. Тут блеснул современникам и потомкам первый луч его святости.
Наверное, уместно отметить и еще один важный момент, который ускользает от внимания современников. Дело в том, что христианство на Руси изначально было по своей социальной составляющей «аристократическим» явлением. Лик древнерусского православия — это лик воина, закованного в броню. Женское лицо сегодняшней православной религиозности совершенно неверно отражает лик изначальной христианской традиции на Руси, особенно в момент, когда она укоренялась на просторах Восточной Европы. Своеобразный «аристократизм» православия связан и с его первыми носителями, коими были князья и их дружинники. Именно аристократия Древней Руси дала нам первых монахов и летописцев, первых строителей храмов и проповедников. И долго, очень долго свет Христов спускался в «народную толщу», показавшую упорную приверженность дохристианской религиозности, связанной с магией и суевериями. Эти глубинные языческие народные пережитки и сейчас ошибочно воспринимаются как отличительная черта русской православной религиозности вообще. Именно поэтому сегодня в сфере религиозного просвещения народа необходимо пристальное внимание уделить тому роду, из которого вышел святой Александр Невский, и сказать о сугубых заслугах не простонародья, а именно аристократии восточного славянства в деле христианизации Русского государства. Через призму этого несомненного факта, через призму уникальной роли потомков князя Рюрика в истории Вселенской церкви мы должны изучать отечественную историю и узреть подлинный исторический лик русского православия, который ускользает от современника ввиду трагических событий ушедшего века и укоренения определенных негативных тенденций в восприятии христианского наследия в современном российском обществе. Вклад дружинной Руси в дело крещения русского народа определил на века и характер русской религиозности, имевшей определенный воинский, ратный аспект. В свете этого святость князя Александра, воина и политика, уже не может казаться чем-то странным и чуждым христианской духовной традиции вообще и особенно на Руси. Первыми активными христианами были именно ратные люди. Характерный пример тому можем заимствовать из Татищевской летописи, где описывается крещение новгородцев. Воеводы князя Владимира, Путята и Добрыня, принудили непокорный Новгород принять христианство и низринули идола Перуна с помощью ростовских дружинников, которых невозможно, по логике вещей, не принять за первую христианскую дружину. Здесь мы сталкиваемся с тем, что еще одним древнейшим ядром христианства на Руси были опять же северные ростово-суздальские земли, ставшие родиной для князя Александра. Ростовцы уже были христианами, когда славный Новгород в лице своей языческой аристократии противился крещению.
Именно в свете мужественных черт древнерусского христианства мы можем увидеть без искажений облик князя Александра, равно как и его державных предков и потомков. И этот непреложный факт необходимо донести до сегодняшнего русского человека, особенно до русской молодежи, искушаемой неопаганизмом, эксплуатирующим беззастенчиво воинскую тему, столь близкую сердцу здорового молодого поколения, и отказывающим в этом истинным наследникам русской воинской традиции — православным христианам, духовным наследникам и духовным дружинникам святого Александра Невского. Термин «неопаганизм» автор не случайно использует вместо термина «неоязычество». Дело в том, что паганизм этимологически восходит к понятию «деревенщина», темный, непросвещенный, суеверный человек, что и предопределило его бытование на территории Римской империи для обозначения широких слоев простонародья, не готовых принять христианскую веру в силу своей природной ограниченности. Нельзя забывать, что христианство, по природе своей и вопреки мнению сегодняшнего человека, есть религия в определенном смысле элитарная, чья «демократичность» носит видимый и поверхностный характер. Интеллектуально наследие православие — это все лучшее, что донесла и передала в Церковь древнегречекая философская мысль. Не случайно в православии чтутся «внешние» философы, чьи изображения мы можем видеть в древних кремлевских соборах. Таким образом, христианство требовало от своих последователей определенного интеллектуального уровня, который должен был быть очень высок.
Говоря о первых христианах, мы часто забываем подчеркнуть тот факт, что первые мученики и святые в большинстве своем принадлежали к знатным римским семьям. Утверждение учебников истории советского периода о том, что христианство было изначально религией рабов, а потом подхвачено аристократией с единственной целью — удерживать в повиновении тех же рабов, есть грубая ложь. Совершенно невозможно представить, как могли рабовладельцы тысячелетия обходиться без христианства для удерживания рабов в повиновении. И как обошлись вообще без христианства рабовладельцы азиатских и американских исторических цивилизаций? И как же так сложилось, что не успели аристократы освоить христианскую веру для своих неблаговидных рабовладельческих целей, как тут же началась эпоха феодализма, отменившая, как нас учат, античное рабовладение?
И всей этой чепухой до сих пор заполнены исторические учебники для школьников и студентов. До сих пор современному человеку трудно свыкнуться с мыслью, что изначально христианство было религией аристократов, воинов и интеллектуалов! Не случайно в древнем христианстве существовали определенные ступени «посвятительного» характера. В качестве уже ничего не значащего элемента этой древней практики поэтапного вхождения человека в Церковь необходимо указать на сохранение современной литургической практикой возгласа, когда оглашенным предлагается покинуть храм и после их «предполагаемого» ухода начинается литургия верных.
Мы в полной уверенности теперь считаем себя именно последними и не покидаем стены храма, не удаляемся в притвор. Но так было не всегда. И верными могли стать далеко не все желающие или не желающие того вовсе, как это происходит в современной церковной практике.
Наверное, нелишним будет отметить тот несомненный психологический факт, что нечто малодоступное и ценится человеком значительно больше. Достаточно было перевести литургию во французской католической церкви с непонятной для прихожан древней латыни на всем понятный современный французский язык, как французы ушли из Церкви вообще. Упала тайная завеса, все стало доступным и бытовым. Прелаты заговорили с Богом на языке кофейни и овощного рынка. Простота и демократичность убили трепетную веру. Простота и обыденность, интеллектуальный минимализм современной церковной практики делают Церковь и для современной русской молодежи непривлекательной. Дух времени возвращает нас к первым векам становления русской христианской государственности, когда государи держали в одной руке крест, а в другой — меч.
Именно поэтому сейчас нам необходимо хотя бы осознать «элитарные» истоки нашей православной веры, ее древний, дружинный аристократизм, тот аристократизм, который, понятый не только в социальном, а и в духовном смысле, может раскрыть перед нами истинные страницы отечественной истории, где во главе Святой Руси стоит святой род потомков Рюрика, а за ним по пути святости идут представители дружинного слоя, из потомков которых поставляются митрополиты Киевские и всея Руси.
Мы не должны забывать и того важнейшего факта нашей истории, что вхождение Руси в Церковь состоялось всецело государственно. Иными словами, государство целиком, как институт власти в лице великого князя, его дружины вошли в Церковь, сделав само государство на Руси церковным. Так родилась подлинно Святая Русь, где четкие границы между Церковью и государством невозможно определить. Как только они стали четко прорисовываться, так процесс гибели государства и падения отечественной Церкви стал необратим.
Святая Русь — дело святого Владимира и его святых потомков, где князь Александр Невский занимает особое, исключительное место. Так династически и государственно было положено основание не просто святости на Руси, но Святой Руси как феномену мировой истории.
Действительно, нельзя не удивляться тому факту, что династия Рюриковичей есть небывалый в истории человечества феномен правящего дома, давшего Вселенской церкви самый большой сонм святых, относящихся к одному роду. От доброго рода и корня, от любви и благочестия родителей рождаются и дети святы. Об отце Александра Невского нами было уже сказано достаточно выше. Как говорится, древо познается по плодам. От святого корня святого Владимира родился Александр Ярославич. Святость князя и его предка нашла достойное продолжение в его потомках, в первую очередь в его сыне Данииле Московском, в его праправнуке Дмитрии Донском и в его потомке царевиче Дмитрии, завершившем своей мученической кончиной царственную линию потомков Владимира Мономаха и Александра Невского на московском престоле. Род Рюрика — это действительно феномен уникальнейший в мировой истории, нами, неблагодарными потомками, по достоинству до наших дней не оцененный.
Заканчивая разговор о родовой святости потомков Рюрика, мы не вправе забыть и еще одно поистине святое для русского человека имя, которое хотя и не значится в святцах, на века стало для нас путеводной звездой.
Речь идет об исторической роли в нашей истории князя Дмитрия Пожарского, которую он сыграл в деле спасения православного Отечества в Смутное время. Князь Пожарский не был святым, но его жизнь стала тяжелейшим подвигом во имя Отечества, подвигом веры и верности национальным святыням. В князе Пожарском было спасено русское имя и русская честь от поругания иноземцами и доморощенными ворами и воренками. И только политический компромисс русской аристократии того периода стал преградой на пути к престолу царскому новой ветви древних Рюриковичей, в лице славного князя Пожарского. Нравственная чистота князя, к сожалению, в глазах тех, кто метался от поляков к Тушинскому вору и обратно, присягал Василию Шуйскому, королевичу Владиславу, стала «отрицательным политическим капиталом».
Как мы уже указали выше, конец династии Рюриковичей отмечен царствованием блаженного царя Феодора, на котором благодать Святого Духа несомненно почивала. Трагическая смерть святого царевича Димитрия от руки коварного и до сих пор неизвестного убийцы пресекла эту поистине святую, царскую линию славного рода потомков князя варяжского Рюрика.
Князья этого дома построили ту Россию, которую мы знаем и любим. Они были заказчиками прекрасных храмов, собирателями православных святынь. Жизнь и деятельность многих Рюриковичей связана с реликвиями нашей веры, с чудотворными иконами. Святой Андрей Боголюбский неразрывно связан в русской истории с палладиумом российской государственности — чудотворным образом Владимирской Богоматери. Чудотворная Толгская икона Богородицы стала хранительницей ярославских князей.
Рюриковичи были не только политическим стержнем Древнерусского государства, но и, что не менее важно, духовным стержнем Святой Руси. Рядом с князьями, их духовными собеседниками и наставниками встают святые монахи-подвижники: Антоний и Феодосии Печерские, Сергий Радонежский — украшение Русской и Вселенской церквей.
Вслед за Рюриковичами сербские Неманичи дали большой сонм православных святых, относящихся к одному роду, занимая в этом ряду второе, но не менее выдающееся место. Этот род особо был почтен православным верующим сердцем Сербии в момент краха национальной государственности. Почитание святых Неманичей помогло сербам пережить темные века османского владычества. Современное почитание Рюриковичей, уверен, придаст мощный духовный импульс возрождению истинной России, которая не может быть ничем иным, как святой Русью. В этой связи разработка иконографии древа святых Рюрикова дома есть важнейшая задача нашей современной церковной жизни. Это было бы достойным актом прославления тех, кто уже прославлен Свыше. Но так как церковная традиция не терпит мирской суетливой новизны, а стоит на твердых принципах канонического прецедента, то для нас имеет принципиальное значение создание подобного иконографического образа в Сербии в XIV столетии, известном как древо Неманичей, изображающего всех святых этого рода как ветвь одного древа. Древо Неманичей своим священным прообразом имеет древо Иессеево.
Родословная Господа нашего Иисуса Христа берет начало от пророка Иессея. Сам иконографический образ своим священным первообразом имеет пророчество Исайи: «И произойдет отрасль от корня Иессеева, и ветвь произойдет от корня его» (Ис. 11:1). На основе этого текста сформировался образ спящего Иессея, из груди которого вырастает дерево. На ветвях «древа Иессея» изображались предки Богородицы и Христа, а по бокам его — пророки и патриархи.
Родословие Спасителя подробно изложено евангелистом Матфеем. «Итак всех родов от Авраама до Давида четырнадцать родов; и от Давида до переселения в Вавилон четырнадцать родов; от переселения в Вавилон до Христа четырнадцать родов» (Мф. 1: 16–17).
Другим первоисточником для возможного составления древа Рюриковичей могла бы стать икона «Похвала Пресвятой Богородице». С 1926 г. икона находится в собрании Ростовского музея-заповедника, в реставрационных мастерских. На иконе, в нижней части композиции, изображено здание Успенского собора Киево-Печерского монастыря с растущей из его центрального купола лозой с ветвями, бутонами, цветами и листвой. В ветвях вьющейся лозы в чашечках изображены десять полуфигур печерских чудотворцев. Преподобные в молитвенных позах обращены к центру композиции. Над каждым святым в розовом картуше надписано его имя. Слева на иконе представлены святые: Прохор, Исакий-затворник, игумен Никон, Моисей Угрин и Афанасий, справа — Никита, епископ Новгородский, Иоанн Многострадальный, игумен Стефан, Никола Святоша и святой иконописец Алипий. В центре, в чашечке цветка, над куполом Печерской церкви, у основания древа, помещен образ Богоматери «Воплощение» с благословляющем Младенцем Христом. Вверху композиции изображен Бог Саваоф, благословляющий двумя руками, как Великий Архиерей. В облаках парит голубь — символ Святого Духа. Справа и слева от храма стоят основатели обители и ее первые игумены: святые Антоний и Феодосии Печерские. На верхнем поле иконы надпись: «Похвала Пресвятой Богородице Печерским чудотворцам».
Еще ближе по замыслу к образу иконы «Древо Неманичей» является древо Иессеево на стенах Царского храма Московского Кремля.
На сводах галерей Благовещенского собора расположена библейская родословная Христа, о которой мы указали выше. В эту композицию включены фигуры ветхозаветных пророков и античных философов: Плутарха, Гомера, Вергилия. Рядом на лопатках собора изображены первые московские князья, что выражало идею избранности московского правящего дома и подтверждало их неоспоримые права на царский титул. Эта же идея нашла свое воплощение и в росписи центральной части собора. На столпах храма представлено родословное древо московских государей: великие московские князья, креститель Руси князь Владимир, святая Ольга, византийский император Константин и его мать Елена. Так определялось традиционным средневековым сознанием православного человека место Руси и ее правящего дома в потоке общехристианской и, шире, общемировой истории.
Таким образом, канонические иконографические формы к созданию единой по замыслу иконы святых Рюрикова дома фактически сложились еще в русском Средневековье и не могут рассматриваться как неоправданный церковный модернизм. Такой иконографический образ наглядно представлял бы единство и преемственность традиции православного благочестия святых князей и княгинь, связал бы в русском современном религиозном сознании в единую цепь исторической преемственности святых вождей русского народа, единой династии, объединивших навеки земли Руси Малой, Белой и Великой, издревле населенной единым русским народом, своим христианским подвигом создавшим святыню мировой истории — Святую Русь. И центром этой композиции по праву стали бы креститель Руси Владимир и его славный потомок Александр Ярославич Невский!
Говоря об Александре как о самом ярком представителе рода Рюриковичей, мы должны еще раз подчеркнуть особые заслуги древнерусских князей в деле распространения христианства, и не только в среде русских племен, а также их великую заслугу в этногенезе древнерусского народа.
Поняв этот «механизм» воздействия верховной княжеской власти на племена, которые в реторте истории переплавляются в народ, мы поймем поистине выдающуюся роль Александра в этногенезе великорусского племени. Мы отдадим должное его заслугам, которые заложили нерушимый фундамент нашей этнической консолидации как великоруссов. Его верность православию укрепила и обновила верность народу династии Рюрика и Мономаха, которая еще со времен Владимира Крестителя воспринималась как главный проводник разрозненных славянских племен не только к истинному Богу, но и к национальному единству, которому династия Рюрика была верным гарантом. Династия оказалась навечно сопряжена с духовным и этническим лицом древнерусского этноса, вывела его из кризиса татарщины и дала народу новый духовный импульс, предопределенный деяниями и выбором духовного и политического пути святым Александром, сделанным для себя, династии и народа в единстве его поколений, живших тогда и будущих.
«…Потомки Рюрика в глазах населения имели некоторые сакральные свойства. Во всяком случае, мысли выбрать князя из среды своих собратьев у простых вечников никогда не возникало. (Единственное исключение имело место в Галиче, но “узурпировавший” княжеские права боярин Владислав не смог долго удержать власть.)».
Мы можем констатировать факт, что далеко не случайно этот вопиющий в истории домонгольской Руси прецедент имел место именно в Галицкой Руси. Сама эта «аномалия» — характерный признак того, что земли эти в определенном смысле имели ряд политических особенностей, которые отличали их от остальной Руси. Другим таким «аномальным» регионом древнерусского государственного пространства с древних пор была Полоцкая земля. Закономерно, что именно в этих княжествах в итоге вокняжились нерусские династии. И все-таки христианизация общерусского пространства, проведенная династией Рюриковичей не позволила даже этим проблемным регионам полностью оторваться от Русского мира, вопреки многовековому чужеземному рабству и духовной агрессии Запада. Христианизация Руси заложила основы ее нерушимого «цивилизационного кода», выражаясь современным языком.
«Христианизация эффективно способствовала распаду родовых общин и образованию на их месте древнерусской народности. Сразу после крещения страны, когда появилась здесь письменность со свитой искусств и пошло связанное с этим изменение “надсознания”… инициатор христианизации страны, княжеский род, принадлежность к которому давала право на власть, в наибольшей мере сумел связать культ Вечности со своим языческим родовым культом. Процесс слияния родов и племен в один народ не коснулся этого рода, княжеского, правящего, — того самого, от которого исходила инициатива христианизации и принадлежность к которому давала право на власть. Подвластность этому роду была тем началом, по отношению к которому христианская вера оказалась дополнительным принципом этнической интеграции. Признать власть рода русских князей и верить в Христа-Бога и означало теперь быть “русьским”. Так что отданным Владимиром учиться грамоте молодым людям было гораздо труднее, нежели князьям, оставаться членами своего рода-племени, становясь богоспасаемыми индивидуумами. Для рода-племени они умирали, потому матери и оплакивали их как покойников. Но умирали племена — рождался народ.
Как писал апостол Петр принявшим христианство людям о них самих: “Некогда не народ, а ныне народ Божий, некогда непомилованные, а ныне помилованы” (1 Петр. 2:10). Начавшееся с христианизацией чудо этногенеза — в истории очень нечастое (как, впрочем, и христианизация целой страны)! — было прекрасно видно его современникам, в том числе пишущим, — и митрополиту Илариону, вознесшему около середины XI в. “молитву къ Богу от всея земля нашеа”, подразумевая под “землей” народ, “стадо, еже ново начать пасти”, и киевскому летописцу, задавшемуся вопросом: “Откуду есть пошла Руская земля… и откуду Руская земля стала есть”. Будучи утверждено в многоплеменной стране, христианство воздвигло здесь новое, вертикальное, как мачта, общественное духовное измерение — вектор, указывающий на непреходящее Царствие Небесное, вводящее ум “въ обновление пакибытия, въ жизнь вечную”. Если прежде человек был здесь, на земле будущей Руси, продолжателем рода, крови предков, Прошлым-в-настоящем, то теперь он обретал новое качество, становясь, следом за Богочеловеком Христом, также Вечностью-в-настоящем, земным гражданином Царствия Небесного. Именно “вечностная” культура в рамках одной княжеской власти, как в котле, сварила множество племен и родов в русский народ. Вполне уверенно можно сказать, что русские — народ, порожденный “Новым Договором” — Новым Заветом с Богом, подобно тому как евреи — народ, порожденный “Старым Договором” с Богом — Ветхим Заветом».
Подтверждение этого договора русского народа в верности Истине главного представителя той династии, которой он оставался исторически верен, Александра Ярославича Невского позволило этому народу пережить татарский разгром и вступить в новую фазу своей исторической миссии — народа Божия, в фазу великорусской политической истории, ставшей островком и одновременно очагом нового расцвета единой русской православной государственности, вновь объединившей под одной династической и государственной «крышей» три ветви русского народа: великорусской, малорусской и белорусской.
«Конечно, это обозначает богоизбранность русских, но — в отличие от евреев — не исключительную, не по крови, потому что точно таким же, в принципе, был, насколько мы можем себе представить, этногенез англичан, французов, болгар, поляков, — всех народов, родившихся вследствие христианизации их стран. Здесь опять можно воспользоваться словами митрополита Илариона: “Христианыихъ же спасение благо и щедро, простирался на вся края земленыа (…) Вера бо благодетьная по всей земли простреся и до нашего языка рукааго доиде. (…) И уже не идолослужителе зовемся, нъ Христиании, не еще безнадежници, нъ уповающее въ жизнь вечную”. Войдя в духовный мир страны как ориентир культуры, Вечность и в этом случае, как и во всех ему подобных, принялась сплавлять пестрейший конгломерат “неслиянных” племен воедино. В таких случаях, несомненно, происходит то, что Л.Н. Гумилев назвал пассионарным толчком — энергетическим импульсом, «приводящим к возникновению новых этнических систем”».
«Сутью содержания всех богослужебных книг и находящихся в них произведений при всем их жанровом разнообразии всегда является Вечность-в-настоящем. Но что заслуживает внимания в богослужебных произведениях, написанных на Руси в XI–XII вв., это хорошо различимая в них “прошлостная” составляющая: наряду с культивируемой Вечностью там присутствует, хотя и на втором плане, культивируемое Прошлое. Это мы видим и в первой известной нам русской церковной проповеди — в уже цитированном “Слове о Законе и Благодати” митрополита Илариона: наряду с историософией — разъяснением того, что иудейский Закон и славянское язычество уступили на Руси место христианской благодати, — особое внимание Иларион сосредоточивает на ипостаси-личности Иисуса Христа, показывая, что в ней — как и доказывал, борясь с монофелитством, преп. Максим Исповедник, — сочетаются “Божество и человечество”, Вечность и настоящее: “…яко человекъ възлеже въ яслехъ, и яко Богъ от вълхвъ дары и поклонение приятъ; яко человекъ бежааша въ Египетъ, и яко Богу рукотворениа египетъскаа поклонишася; (…) яко человекъ по Лазари прослезися, и яко Богъ въскреси и от мертвыихъ; (…) яко человекъ распять бысть и яко Богъ своею властию съпропятааго с Нимъ въпусти въ рай…” Историософия и богословие, “горизонтальная” и “вертикальная” оси проповеди мудрого Илариона, типичны и общи для христианской мысли всех стран и Церквей. Типологически общим представляется и прославление равноапостольного инициатора крещения страны, князя Владимира, обращаясь к которому Иларион называет его: “Подобниче великааго Коньстантина, равноумне, равнохристолюбче”. А вот теперь обратим внимание на особенную, русскую, “составляющую” мышления Илариона — на объяснение того, почему князь Владимир смог совершить такое великое дело: “Похвалимъ же и мы по силе нашей малыими похвалами велика и дивнаа сътворшааго нашего учителя и наставника, великааго кагана нашеа земли Володимера, вънука старааго Игоря, сына же славнааго Святослава, иже въ своа лета владычествующее, мужествомъ же и храборъством прослуша въ странахъ многах, и победами и крепостию поминаются ныне и словут. Не в худе бо и неведомее земли владычьствоваша, нъ въ Руське, яже ведома и слышима есть всеми четырьми конци земли. Сий славный от славныихъ рожься, благороденъ от благородныих, каганъ нашь Влодимер…” Это — объясняющая величие Владимира похвала его роду, роду княжескому. В церковной проповеди, какой является “Слово” митр. Илариона, она занимает относительно небольшое место, но хорошо заметна и очень важна. К вертикальной доминанте, направленной на Вечность, мы должны мысленно добавить вектор второго порядка, направленный на Прошлое; и равнодействующая стрелка Сознание окажется слегка отклонившейся в его сторону».
«Смелый нарушитель родовых норм, монах Феодосии, говорит князю как о законе о необходимости подчинения младшего брата старшему как отцу! В том же духе была сделана запись об этом событии в летописи: “А Святославъ седее в Киеве, прогнавъ брата своего, преступивъ заповедь отьню, паче же Божию”. Так сама “растворительница родов”, Церковь, стала, как видим, прилагать усилия, чтобы оградить правящий род от общей эрозии родовых устоев. Канонизацией в качестве святых мучеников князей-братьев Бориса и Глеба, отказавшихся от сопротивлени их старшему брату и убийце Святополку (1015 г.), она освятила безусловное подчинение старшему в княжеском роде, даже если этот старший — злодей: образцовая для христиан кротость совпала в их поведении с самоотверженной верностью родовой этике. С этой канонизацией связано появление целого ряда литературных произведений, в которых влияния поэтики устной словесности вовсе не заметно, но хорошо видно стремление новыми средствами поддержать в княжеской среде старые нормы. Монах Нестор в Киево-Печерском монастыре преп. Феодосия написал “Чтение” о Борисе и Глебе, где, как отмечает Д.С. Лихачев, в его интерпретации эти княжичи-мученики «подали своей смертью всем русским князьям пример братской любви и покорности. Их устами провозглашен принцип старшинства: “Не отъиду, ни отбежю от места сего, ни паки супротивлюся брату своему, старейшему сущю”, — говорит Борис; “Ни пакы смею противитися старейшому брату”, — вновь и вновь повторяет Борис”. И в летописи Борис на предложение дружины сесть в Киеве на освободившемся отцовском столе отвечает: “Не буди то мне вьзняти рукы на брата на старейшаго. Аще отець ми умре, то сей ми будетъ въ отца место”; и в Житии, носящем название “Сказание, и страсть, и похвала святую мученику Бориса и Глеба”, Борис говорит: “Се да иду къ брату моему и реку: Ты ми буди отьць, ти ми брать и старей чьто ми велиши, господине мой?” Естественным образом всю историю Древней Руси, покуда не прервется род правителей-Рюриковичей, святые братья-княжичи Борис и Глеб пребудут радетелями этого своего княжеского рода, помощниками своим родным: именно как “сродникам”, борющимся с иноплеменниками, они помогут свыше и Александру Невскому в битве на Неве со шведами, и Дмитрию Донскому в битве на Куликовом поле с Мамаем, и Иоанну Грозному при взятии Казани. Значит, даже в глазах авангарда в деле переориентации страны на Вечность верность Прошлому в сфере княжеского права осталась священным законом».
Далее мы приводим цитату, которая ставит на прочный фундамент нами постулированную мысль о том, что идея «Третьего Рима» зародилась на Русской земле задолго до ее официальной письменной фиксации в посланиях Мисюря Мунехина великому князю Василию Иоанновичу.
«Сознание временности “временных” лет проявляется и в схожем названии Новгородской 1-й летописи (младшего извода): “Временник, еже нарицается летописание князей и земля Руския, и како избра Богь страну нашу на последнее время…” Идея избранности уже прозвучала! И прозвучала как соборное сознание всего русского народа, а не домысел книжника-одиночки.
«Как эпос по большей части — собственность всего кровнокультурно-родственного коллектива, так и летопись — собственность вероисповедно-родственного, одну княжескую или царскую кровь чтущего народа».
Эта же идея воплощалась в домонгольской Руси и в памятниках зодчества.
«Говоря о программе богатейшего скульптурного убранства Дмитриевского собора во Владимире, О.М. Иоаннисян показывает, что ее вдохновитель был носителем очень амбициозной и откровенно имперской идеологии. Вне всякого сомнения, во время создания Дмитриевского собора таким во Владимире был только один человек — сам князь Всеволод Юрьевич Большое Гнездо… Основной смысл программы скульптурного убранства владимирских построек, возведенных как Андреем Боголюбским, так и Всеволодом Большое Гнездо, сводится, — полагает исследователь, — к идее прославления единодержавной власти князя…»
Идея самодержавия, пришедшая из Византии, с самого начала своего бытования была сопряжена с избранностью русского народа стать последней христианской империей! Казалось бы, после татарского нашествия такие воззрения должны были кануть в Лету за отсутствием исторической перспективы действительно воплотить имперские чаяния на Руси в жизнь. Русь была растерзана и оказалась в кольце злейших врагов.
«В XIII веке княжеская Русь подверглась почти одновременному нападению с двух сторон: с Запада и с Востока. Через три года после взятия крестоносцами Константинополя, в 1207 г., папа Иннокентий III направил русским князьям послание, где говорилось: “Так как страна греков и их Церковь почти полностью вернулась к признанию апостольского престола и подчиняются распоряжением его, представляется заблуждением, что часть не соглашается с целым и что частное откололось от общего”».
Крайне важно и еще одно свидетельство, которое позволяет еще раз оценить «по достоинству» ставку Даниила Галицкого на Европу в его борьбе с Ордой.
После падения Царьграда «… папа потребовал, чтобы Польша, Орден, Швеция и Норвегия блокировали Русь и препятствовали ввозу в нее железа и любого оружия».
Агрессия с Запада носила планомерный и поступательный характер, который вряд ли мог укрыться от современников. Речь шла о долгосрочной войне против православного Востока. И это не преувеличение.
«Это была не локальная, а вполне континентальная война: избиение латинян в Константинополе в 1182 г., последующий погром норманнами Фессалоник, захват крестоносцами Константинополя и образование на месте Византии Латинской империи, немецкие крестовые походы XIII в. на языческую Литву и на северные русские земли, нападения на них же шведов — все эти и подобные локальные столкновения западно- и восточноевропейцев оказались прелюдией к тому, что вскоре Европу с севера на юг — от Скандинавии до о. Крит — разрезала хорошо видимая линия фронта, над которой реяли католические знамена. Началось время борьбы с восточноевропейскими язычниками и “схизматиками”: “…именно с этого времени начинается новая волна крестоносного движения… идеологом ее, естественно, была римская курия, которая фактически возглавила широкомасштабное наступление против народов восточноевропейского региона от полярного круга до Босфора”».
В апреле 1257 г. римская курия инициировала подготовку крестового похода против Руси, обещая его участникам отпущение грехов. «25 января 1260 г. папа Александр VI призвал рыцарей Тевтонского ордена к походу против монголов и передал им в подчинение все русские земли, которые они во время похода завоюют. 21 марта и 8 апреля того же года папа повторил этот призыв в письмах к магистру Гартмуду фон Грюнбаху».
Мог ли не знать об этом Даниил Галицкий, который планировал опереться на помощь пап?
«Политический и военный нажим шел рука об руку с экономическим проникновением на Восток: на южных морях — Венеции и Генуи, на севере — Ганзы. Проникновение это имело, как видно на примере Византии, Крыма и в какой-то мере Новгорода, и политические результаты. Не папская курия, конечно, была виновницей войны, но идеологическим центром и вдохновителем нападающей стороны она стала. Идеологическим центром защищающейся стороны оказался монашеский Афон и Константинопольский “Вселенский” патриархат, в чьем ведении была Восточная Европа. Когда Батый увел основную часть своих войск обратно на Восток, на Руси могла существовать альтернатива из двух зол — татар или литовцев и немцев. Русские города и земли, не вошедшие непосредственно в состав Монгольской империи, — Новгород, Псков, Волынь, Галич, Киев и распространившаяся и усилившаяся за счет ослабления Руси Литва стали буфером между агрессивной католической Европой и северо-восточными русскими княжествами, теперь прикрытыми монгольской центральной властью и армией, сформированной монгольскими военачальниками. Но Псков был слаб, да и Новгород, раздираемый борьбой боярских группировок, терял сферы своего влияния и сдавал торговые позиции ганзейским городам; за галицко-волынское наследство скоро начнут борьбу Польша и Литва, причем последняя, воюя и с поляками, и с немцами, и с русскими, сама была полем борьбы за влияние между католиками и православными, а разгромленный татарами Киев сохранял свое значение лишь номинально — в названии митрополии “Киевская и всея Руси”. И хотя эти земли и амортизировали западный нажим, они делали это не ради Великой Руси, Владимира и Москвы. Наряду с внешними бедствиями и, конечно же, в связи с ними в трагическом XIII столетии происходят очень важные внутренние перемены в духовном строе Руси, потому что один из объектов этнообразующего культа, русский княжеский род, не сумевший дружно противостать завоевателям, оказался позорно разбит и унижен восточными завоевателями до рабского состояния».
Казалось бы, мечтам о самодержавной русской государственности не удалось сбыться. Нет самой государственности. Потенциальные носители императорской харизмы вынуждены ездить на поклон к ханам в Орду. Как же удалось не только выстоять, сохранив веру и национальность, но и пронести через это черное время мечту о последнем мировом царстве?
Естественным образом большая нагрузка в этическом самосознании легла на христианскую православную веру, при всем том, что потери Церкви были тогда неисчислимы: «Разрушены божественныя церкви, осквернены быша ссуди священии и святые кресты и святые книги, потоптана быша святая места, святители мечю во ядь быша, плоти преподобныхъмнихъ птицамъ на снедь повержени быша, кровь и отець и братья нашея, аки вода многа, землю напои», — говорит в своем скорбном Поучении 80-х гг. XIII века Серапион Владимирский и продолжает: «…князий нашихъ воеводъ крепость ищезе, храбрии наша, страха наполъньшася, бежаша…» С чего же пришлось начинать собирать державу князю Александру, с какого исходного пункта?
«Не уберегшие свою страну князья, несомненно, потеряли уважение своих не защищенных ими подданных, и культ их рода, Прошлого-внастоящем, естественным образом не мог не утратить часть своих прав в культуре, а приобрести их, значит, должна была Вечность-в-настоящем. Но главное, пропасть между ними, едва не исчезнувшая, расширилась и углубилась. Она так и осталась свойством русского надсознания, русской самоочевидности, вплоть до Нового, если не Новейшего времени: фольклор ведь так и не был допущен народом в материалы письма. В то время как в Скандинавии процесс записи песен скальдов и саг достиг своего апогея, на Руси всяческая культурная жизнь оказалась сильно заторможена. В существовании на Руси богатого фольклора и до этого, и после сомневаться не приходится. И некоторое его влияние на письменность продолжалось в XIV–XV вв. Но его влияние уже несколько иного, нежели прежде, характера. Вместе с окончанием XIII в. ушла из жизни значительная часть языческих традиций, имевших наибольшее отражение в письменной литературе, — традиций княжеского рода». Начинать пришлось с чистого листа.
Татарское нашествие смело остатки языческой культуры Древней Руси, а не последовательная антиязыческая деятельность в этом отношении правящей династии Рюриковичей, как это представляется ныне многим исследователям, не лишенным неопаганистских симпатий. Возрождаясь после нашествия, Русь возрождается уже всецело христианской страной.
В.Л. Комарович отметил, что княжеские родовые имена исчезают «одновременно с внецерковной молитвой предку в поколении сыновей Александра Невского в конце XIII столетия».
Безусловно, рубеж окончательного воцерковления русской государственности связан не случайно с именем и деятельностью князя Александра и может быть отнесен на счет совершенно осознанной новой политики. Такой вывод напрашивается из анализа наименования сыновей княжеского рода. «Остаткам языческой культуры на Руси золотоордынское “иго” причинило, кажется, более серьезный урон, чем церковной вере. Само это бедствие воспринималось тогда как наказание за грехи. А одним из грехов должно было представляться современникам как раз то, что и составляло особенность предыдущей эпохи, — сближение художественного Прошлого с художественной Вечностью, языческой и церковной культур почти до исчезновения пропасти между ними».
Пастыри в то время неустанно напоминают пасомым о необходимости решительно и бесповоротно отказаться от всех пережитков язычества.
Об этом тоже ясно говорит, обращаясь к пастве, Серапион Владимирский: «Аже еще поганьского обычая держитесь: волхованию веруете… Печаленъ есмь о вашемъ безумьи, молю вы, отступите делъ поганьскыхъ».
Невозможно не процитировать и слова, которые относят к митрополиту Кириллу, чья судьба тесно переплетена с жизнью святого князя Александра и чьи воззрения, несомненно, оказали определенное влияние на политический и духовный выбор князя. Вот что пишет по этому поводу автор «Истории русского народа» Н.А. Полевой: «Ряд святителей русских есть почти непрерывный ряд светил, утешительных во мраке прошедшего. Они не знали страха, огражденные саном своим, и истина была словом их среди ужасов самого свирепого рабства. “Какой прибыток получили мы, оставив правила Божий?” — говорил Кирилл на Соборе Владимирском. “Не рассеял ли нас Бог по лицу всей земли? Не пали ли сильные наши и князья острием меча? Не отведены ли в плен чада наши? Не запустели ли святые Божий церкви? Не томимы ли мы на всякий день от безбожных и нечестивых поганых? Все сия совершилась за то, что мы не храним святых правил”. Когда же сказаны были эти слова?.. В 1274 году! Так религия питала мысль о спасении Отчизны, утешала надеждою освобождения и до того слила мысль об Отчизне и Церкви в понятие русса, что они не различались у него более: умирая за князя и Отчизну, он умирал и за Церковь Божию, с надеждою венца мученического. Мысль эта достигла нашего времени. С 1261 года ханы ордынские позволили учредить даже в Сарае особенного епископа и причт духовенства, ибо в сем месте пребывания ханов всегда бывал съезд русских всякого звания и многие русские жили там даже постоянно. Словом, христианскую веру должно почесть главнейшим, если не единственным средством спасения, сохранившим бытие Руси. Русс покорствовал, унижался духом, терял свою национальность, принимал обычаи, нравы, одежду своего властителя, но помнил, что он христианин, и оставался руссом и христианином, пока религия не повела его в открытую борьбу против поганого властителя и не указала ему победы».
Необходимо подчеркнуть, что «…своей цели такого рода проповеди, по-видимому, достигали: не с тех ли пор, как Русь оказалась поделенной татаро-монголами и литовцами, языческим Востоком и языческим Западом, и постаралась оставить позади свое “поганьство”, “православный” (или “православные”) на века сделалось обращением русских друг к другу… Святой благоверный великий князь Александр Невский (один из первых, чье родовое имя нам неизвестно), герой того времени, святой, представляется не как герой-полководец, защитник своих рода и земли от шведов и немцев, а как политик, — один из тех, кто сделал возможным православно-христианское возрождение страны, начавшееся через поколение после него, несколько десятилетий спустя. Ведь он имел полную возможность примкнуть к римско-католическому миру, к чему приглашал его, предлагая даже королевскую корону, римский папа Иннокентий IV, повести совместную с рыцарями-крестоносцами борьбу против татаро-монгольской Золотой Орды, в том числе, значит, против Великой Руси. Читаем в его Житии: “Некогда де придоша къ нему послы от папы из великаго Рима, ркуще: “Папа нашь тако глаголет: Слышахом тя князя честна и дивна, и земля твоя велика. Сего ради прислахом к тебе от двоюнадесятъ кардиналу два хытрейша — Агалада и Гемонта, да послушавши учения ихъ о законе Божий”. Князь же Александръ, задумавъ съ мудреци своими, въсписа к нему и рече: “От Адама до потопа, от потопа до разделения языкъ, от разделения языкъ до начала Авраамля, от Авраама до проития Иисраиля сквозе море, от исхода сыновъ Иисраилевъ до умертвия Давыда царя, от начала царства Соломона до Августа и до Христова рождества, от рожества Христова до страсти и воскресения, от въскресения же его и на небеса възшествия и до царства Константинова, от начала царства Константинова до первого збора и седмаго — си вся добре съведаемь, а от вас учения не приемлемъ”. Они же възвратишяся въсвояси”. Прими князь Александр папское предложение, как принял его Даниил Галицкий, Православию в Новгороде пришлось бы в течение следующих столетий туго, как во Львове. Любопытно, что с целью убедительно ответить папе, показать, что у нас есть своя христианская культура, князь просто открыл русскую книгу — по всей видимости, Хронограф — и сделал оттуда выписку. Затем Александр Невский сознательно пошел на унижение своего княжеского достоинства ради сбережения страны с ее Православием, с ее Вечностью в настоящем, подчинив свободный Новгород Золотой Орде. Он оказался единодушен с митрополитом Кириллом, ушедшим из “свободного” Галича в подтатарский великорусский Владимир, где они и встретились. Благодаря таким людям XIII в., как еп. Серапион Владимирский, князь Александр Невский и митрополит Кирилл, в середине XIV в. началось очередное духовное и культурное возрождение Руси. Без осуществленной ими “подготовки” это было бы совершенно невозможным».
Следствием этой «подготовки» стало восхождение Руси к своей исторической миссии — быть Третьим Римом. О таком потенциале северного соседа догадывались и наиболее чуткие в духовном отношении иерархи Византии. «Русский путешественник отметил в 1347 г. в Константинополе, что исихастский патриарх, Исидор Бухир (1347–1349) «велми любит Русь».
Не только русское средневековое правосознание пришло к выводу о законности наследия именно русским православным народом власти Рима Ветхого и Рима Второго, соединив их в Русском царстве — Третьем Риме. Подобным же образом взирали на Русский Север и из Византии, предчувствуя неминуемый закат града Константина.
«Русские для исихастов — “ромеи”, как считающиеся подданными византийского императора и входящие в юрисдикцию Вселенского патриарха; Московский великий князь — “благороднейший” и “любезный сродник”… императорского величества, а “святейшая митрополия Киевская и всея Руси”, обладающая обширнейшим уделом и правящая многочисленным народом, прославляющим имя Божие, приемлет особую честь от святой Божией церкви, которая всячески хочет промышлять о ней и оказывать ей свое содействие и помощь, тем более что она имеет в соседстве много нечестивых и огнепоклонников».
В вере в свое предназначение поверженная татарами Русь черпала силы для возрождения. Нам трудно переоценить роль Александра Ярославича в этом поворотном моменте русской истории, когда Русь действительно становилась Россией.
Деятельность князя Александра и его потомков сумело воскресить и былое почитание княжеского рода — как Богом данного.
Вот что писал автор летописного «Слова о житьи и о преставлении князя Дмитриа Ивановича, царя Рускаго». Автор настойчиво величает великого князя Дмитрия — «царем Русским», в чем нельзя не усмотреть продолжения традиции, берущей начало в домонгольской Руси и начала окончательного оформления этой идеи в отчеканенную формулировку «Москва — Третий Рим». Пиетет перед правящим родом передается следующими строками текста: «Сий убо князь Дмитрий родися от благородну и честну родителю — сынъ князя Ивана Ивановича и матерее великые княгини Александры. Внук же бысть православного князя Ивана Даниловича, събирателя Руской земли, корене святого и Богом насаженаго саду, отрасль благоплодна и цвет прекрасный царя Володимера, новаго Костянтина, крестившаго землю Русскую, срордник же бысть чюдотворцю Бориса и Глеба».
В своих славных военных победах над могучими западными народами князь Александр Ярославич предстает перед нами в том сиянии воинской славы, которое столь часто в прошлом слепило глаза языческим народам, готовым принимать свет этого триумфа за несомненное свидетельство святости полководца, которому сопутствует воинская удача. Но князья — полководцы русского народа в лучших своих представителях являют собой совершенно иной тип правителя, воина и христианского подвижника, для которых святость не есть необходимое условие воинских побед и не является плодом их. После крещения князья на Руси — воины, политические руководители, святые, монахи. Одно следовало за другим и часто было взаимообусловлено. Это своего рода новый тип христианской святости, в такой полноте не известный другому христианскому миру, за исключением родной нам Сербии с ее князьями-подвижниками, борцами с турецким нашествием. Лучше всего этот тип святости выразил в лаконичной поэтической фразе поэт Н. Клюев: «Витязь-схимнище». Этот образ наиболее полно выражен в двух богатырях-монахах Пересвете и Ослябе — героях Куликовской битвы с татарами. Особый русский тип благочестия нашел свое высшее воплощение в святом благоверном князе Александре. Мы не вправе недооценивать личную святость князя и в деле его воинских успехов, тем более когда речь идет о действительно священной войне с иноверцами, покушающимися не только на материальное богатство народа, но и на его душу. А именно с такой угрозой столкнулся Русский мир в XIII столетии, испытав одновременно нашествия с Запад и с Востока.
Византия знает, если можно так сказать, чистые типы христианской святости: даже святые воины — это, прежде всего, страстотерпцы за верность христианству, Христу. И их подвиг часто был свершаем вопреки их воинской службе и воинскому долгу, как его понимали в языческой империи Рима. Славные воины святой Георгий, святой Димитрий Солунский, святой Нестор были мучениками за веру, за верность Христу. Император Юстиниан — образец служения Христу на поприще государственном. Ему христианский мир обязан кодексом законов, известных сейчас как «Римское право», и строительством главной храмовой святыни христианского мира — Софии Цареградской. Сербские князья и короли наиболее близки по своему типу святого подвижничества нашим Рюриковичам. Особенно это касается святого князя Лазаря, павшего на Косовом поле.
Российские Рюриковичи — явление поистине уникальное. Соборный лик династии — это воины и политики, государственные деятели и подвижники благочестия, епископы и монахи. Действительно, современному сознанию отнюдь не легко представить святого и политика, а равно и воина в одном лице. Но Рюриковичи дали целую плеяду таких государей.
«Витязь-схимнище», святой князь — это, несомненно, особый, по преимуществу русский тип святости, действительно нашедший свое наиболее гармоническое воплощение, как указано выше, в историческом облике святого Александра Невского.
В русской национальной мифологии такой тип воинского подвижничества за веру нашел свое яркое воплощение в образе богатыря Ильи Муромца, служившего князю Владимиру, чей исторический облик в былинах причудливо мифологизируется, превращая его и в святого прародителя, в котором сочетаются черты обожествляемого язычниками князя-первопредка, священного монарха, который правит, не сходя с трона, и христианского государя — просветителя своего народа, который олицетворяет собой «делегированную теократию».
Мифический образ Владимира, «бездеятельного» монарха языческой древности, конечно, далек от реального князя Владимира — крестителя Руси. Владимир Святославич явил собой образ деятельного князя-полководца. Но важно другое. Даже на уровне мифологического сознания, имеющего дохристианские корни, князь на Руси воспринимался как сакральный владыка. Такое воззрение на природу верховной власти нашло продолжение и в христинскую эпоху и не только на Руси. Нам уже приходилось упоминать письмо константинопольского патриарха московскому князю Василию, сыну Дмитрия Иоанновича Донского. В этом послании есть примечательные строки. Патриарх пишет: «Невозможно иметь церковь и не иметь царя». В контексте письма позиция патриарха предельно понятна. Он требует от московского князя почитать византийского императора как верховного правителя всех православных христиан. Нет сомнения, что такое воззрение на суть царской власти сложилось в Византии очень давно, еще во времена Юстиниана. Однако данная мысль, будучи хорошо известна и владетельным домам православных государств Восточной Европы, получила неожиданное для византийцев развитие. С падением Царьграда и с формированием независимых православных церквей на Балканах и на Руси мысль об обязательности царской власти для православных славян стала вполне своей, получила легитимизацию. И нет ничего удивительного в том, что средневековый человек ретроспективно воспринимал князя Владимира русским царем, который в действительности был независимым правителем крупнейшей державы мира и инициатором ее крещения, буквально став «новым апостолом» для русских славян. Для времени Александра Невского такой взгляд на суть княжеской власти на Руси получил определенное развитие и в принципе мог бы получить и законченное духовное и политико-юридическое оформление в виде определенного акта интронизации, если бы не власть Орды, чьи ханы рассматривали себя в качестве верховных владык Руси, ее царей. Только невозможность открыто бросить вызов претензии ордынских ханов на царский титул сдержало на Руси развитие полноценного монархического института верховной власти, идея которой была глубоко осознана и уже принята русским религиозным и политическим сознанием в канун монгольского нашествия на Русь.
Не будучи титулованным царем, Александр Ярославич, реальный, исторически достоверный, именно таковым воспринимался русским религиозным сознанием как во время его жизненного пути, так и в особенности позднее. Князь явил собой удивительный синтез и мифологического образа неодолимого и благочестивого богатыря, и исторический тип христианского просветителя и отца народа, став на века живым сердцем его национального бытия, главным символом священной династии русских царей.
ПРОСЛАВЛЕНИЕ И ОСОБЕННОСТИ ИКОНОГРАФИИ
Мы не станем здесь описывать все посмертные чудеса, связанные с явлением князя Александра и его помощью молитвенно просящим о том. Скажем только, что такие чудеса не иссякают и известны и в наше время.
Для нас же важно вспомнить два первых чуда, зафиксированные древними хрониками.
Первое чудо произошло при гробе князя Александра в Рождественском монастыре Владимира. Некому монаху, пономарю, случилось, по обыкновению, бодроствовать в притворе церковном, где почивали мощи князя Александра. Пономарь молился у гроба и стал свидетелем действительно удивительного события. Вдруг сами собой у гроба князя стали зажигаться свечи. В этот же момент из алтаря выходят два чудных старца и, нисколько не обращая внимания на окаменевшего в испуге пономаря, подойдя к гробу Александра, стали молитвенно простить помочь сроднику своему Димитрию, одолеваемому иноплеменными. И о чудо! — князь на глазах у пономаря встал из гроба и тут же сделался невидимым. Произошло это в 1380 году в то самое время, когда русские дружины Дмитрия Донского сражались на берегах Непрядвы с ордами Мамая.
Для верующего сердца дорога память этого первого посмертного чуда князя, вставшего из гроба на битву с татарами и помогшего одолеть векового врага. Первое посмертное благодеяние русским людям князя стало логическим продолжением всего его жизненного пути, всей его земной политики, нашедшей оправдание в очах Всевышнего и на небесах. Вместе со своим потомком Александр взял военный реванш у тех, перед кем ради будущего Руси и ее народа вынужден был склонить голову.
Второе известное нам из письменных источников чудо князя и его явление произошло в 1491 г. Утром, перед тем как во Владимире приключился страшный пожар, который уничтожил Рождественскую обитель и сами мощи князя сильно обгорели, было видение от гроба Александрова. «Над самым верхом той церкви видели необычное явление: словно облако легкое протянулось, или словно дым легкий извивался — белый, словно чистый иней, и светлый, словно солнце, подобно ему блестя; и в тонкости и светлости облака того видели подобие образа блаженного великого князя Александра, ехавшего на быстром коне, словно взмывая к небу». Странным выглядит тот факт, что этот образ тотчас же не нашел отображения в иконографии князя. На иконах древнего извода князь традиционно изображался в схиме. Правда, в Лицевом своде XVI столетия, на цветных миниатюрах, мы видим князя на коне с высоко поднятым мечом и с нимбом. Но конный иконографический образ князя появляется на Руси только в синодальный период, имея, как мы видим, основание в древнем чудесном явлении князя.
При Иоанне Грозном, в 1547 г., когда он был провозглашен царем, первым, официально признанным Восточными патриархами русским царем и единым царем для всего Православного универсума, в этот же самый год царь канонизировал своего предка, князя Александра, прославив его со всей Русской православной церковью в качестве святого и благоверного князя.
Основатель Санкт-Петербурга Петр Великий, почитатель памяти и деяний царя Иоанна Грозного, небезосновательно считал себя продолжателем дела святого Александра.
При Петре мощи князя, которые очень сильно пострадали во Владимире при пожаре 1491 г., были перенесены в его новую столицу, в Александро-Невскую лавру. Это место при царе Петре считалось местом Невской битвы, как говорили предания той поры. Примечательно здесь вот что. Дело в том, что место битвы со шведами достаточно точно указано в летописи: при впадении в Неву реки Ижоры. Уже при Екатерине Великой это место было отмечено монументом. Вряд ли и при Петре существовали заблуждения насчет места Невской битвы. Лавра была основана как раз напротив бывшей шведской крепости Ландскрона, которая была уничтожена новгородцами в самом начале XIV века. И это событие, конечно, осталось в памяти потомков. Таким образом, лавра, так или иначе, знаменовала своим местоположением борьбу Руси за выход в Балтику со шведской экспансией. Борьбу, столь успешно начатую в лютые для Руси годы при Александре Невском и завершенную только при Петре Великом. Именно в этой борьбе созревало новое историческое понимание подвигов князя, определенная традиция его почитания, как покровителя ратных людей, которая связывала Александра Невского с новой столицей. По синодальному указу по случаю перенесения мощей в праздничную литургию был вставлен текст о борьбе русского народа за реку Неву и выход в Балтику. Указом Святейшего синода предписывалось отныне вставлять в праздничную литургию этого дня особый пункт о борьбе со шведами (Синаксарь со Службой Гавриила Бужинского). Иными словами, отныне вся борьба русского народа со Шведским королевством воспринималась православным русским людом как борьба священная, борьба народа Божиего с иноверцами. Этим указом русский православный народ фактически уподоблялся Библейскому Израилю, также церковно отмечавшему свои воинские победы над окружающими языческими племенами.
Уже первые цари Романовы проявляли чрезвычайную заботу об увековечивании памяти святого Александра Невского. Патриарх Филарет, отец первого царя из рода Романовых Михаила, приказал поставить первый собор в честь святого над Тайнинскими воротами Московского Кремля (около 1630 г.). Несколько раньше была написана икона «Александр Невский с деянием». Ежегодным стал крестный ход в день его церковной памяти 23 ноября по старому стилю. Перечень чудес, свершавшихся у раки святого, непрестанно увеличивался и тщательно фиксировался монахами Рождественского монастыря вплоть до первого десятилетия XVIII столетия. В списке середины XVIII века, присланном в 1772 г. из Владимира в Петербург, имеется добавление четырех чудес, последнее из которых датируется 1706 г. «Агиографический и иконографический образ Александра в XVI в. был “присвоен” московскими государями. В следующем столетии Романовы, декларировавшие свое родство с последними Рюриковичами, символически возобновили династическую связь Владимира и Москвы, торжественно прославив князя-мученика Георгия».
В сонме владимирских чудотворцев особое место с этого времени играют два князя: Александр Невский и Георгий Всеволодович. На уровне иконографических символов и форм им была отведена роль идеальных правителей — носителей «царского сана», воинов земного и небесного воинств, исповедников истинной веры.
Необходимо еще раз сказать несколько слов и об иконографии Александра Невского. Как мы отметили выше, до синодального периода истории нашей Церкви князь изображался на иконах исключительно в иноческих одеяниях. После переноса мощей князя в новую российскую столицу — Санкт-Петербург иконография изменилась. Александра Невского стали изображать в великокняжеском одеянии с обязательным княжеским атрибутом власти — мечом!
Святейший синод повелел изображать Невского на иконах не как схимника, но как монарха, в короне и богатом княжеском облачении, накинутом на доспехи. Святые мощи князя 30 августа 1724 г. были торжественно перевезены из Владимира в только что отстроенную Благовещенскую церковь Александро-Невской лавры Санкт-Петербурга, о чем упомянуто было выше. Случилось это в третью годовщину Ништадтского мира со шведами (1721).
В 1725 г. был учрежден государственный орден Святого благоверного великого князя Александра Невского, на котором в императорский период вдруг вновь была возобновлена древнемосковская царская геральдическая традиция, идущая из Византии, изображать не черного императорского орла на золотом щите, а золотого царского орла в красном поле. Именно золотые двуглавые орлы обрамляли на ордене красный крест с изображением князя Александра в средокрестии. Интересно, что поиск определенного канонического образа князя продолжался весь императорский период и продолжается ныне. Одной из наиболее удачных, на взгляд автора, икон князя можно назвать образ, созданный сравнительно недавно для храма в Переяславле-Залесском.
Образ Александра Ярославича многократно осмыслялся в светской художественной культуре России. Невозможно не вспомнить мозаичное панно Рериха, на котором святой князь ставит печать на чело шведского ярла.
Лучшим художественным произведением, безусловно отразившим святость и величие Невского, можно считать панно художника Павла Корина, созданное им для одного из потолочных плафонов станции метро «Комсомольская»-кольцевая в Москве. Золотые доспехи Невского возвращают нас к византийской иконографии, к древней мозаичной традиции Царьграда, где золотой мозаичный и иконописный фон символизируют собой свет невещественных, нетварных Божественных энергий. Александр на этом панно изображен молодым, каким он и был в момент своих величайших воинских подвигов, в золотых доспехах, и как бы сам пронизан лучами этих нетварных Божественных сил.
Необходимо сказать и о последующей судьбе святых для нас мощей князя Александра.
Мощи князя Александра не избежали общей печальной судьбы всех русских святынь в большевистский период. Они были вскрыты при советской власти. «История вскрытия мощей святого благоверного князя Александра Невского в период антирелигиозной кампании большевиков, 12 мая 1922 г., до сих пор остается не изученным до конца эпизодом… При этом важно учесть: в понимании большевиков именно сохранность мощей доказывала их нетленность и святость. Отсюда и массовые вскрытия мощей, проводившиеся по всей стране в ходе антирелигиозной пропаганды и во время агитации помощи голодавшим Поволжья. Именно в газетах сколь возможно подробно описывалось содержимое раки. В частности, приводились следующие факты. В раке Александра Невского в Петрограде были обнаружены две малых берцовых кости и два ребра, левая плечевая кость, височная кость, один позвонок, кусочек черепа и грудной позвонок. Кости темно-коричневого цвета, какие обычно встречаются на старых кладбищах. По заключению экспертов, кость от человеческого скелета и древнего происхождения. Вся небольшая группа костей завернута в крепкую, сохранившуюся парчу».
Видимо, это все, что удалось собрать после пожара в Рождественском храме во Владимире в 1491 г. Как бы там ни было, именно такой вид мощей стал причиной того, что они избежали дальнейшего поругания. Большевики были вполне удовлетворены таким состоянием сохранности, которое, по их воззрениям, свидетельствовало о тщетности веры в благодатную силу святых мощей. Таким образом, пожар XV столетия, почти уничтожив мощи святого князя, провиденциально сохранил их для нас до сего дня.
Отношение советской власти к Александру перед Великой Отечественной войной резко изменилось. Стране нужны были образы героических предков перед неминуемым военным столкновением с национал-социалистической Германией. Победитель немцев Александр Невский оказался востребованным советской патриотической пропагандой.
В 1942 г. орден Александра Невского был учрежден советской властью, сделавшей новую ставку в борьбе с национал-социалистической Германией на русское национальное самосознание и русскую воинскую доблесть, чьими вечными символами был и будет образ святого князя.
Удивительно, но факт: в сталинское время к историкам и широким кругам общественности возвращается понимание того, что мы живы и являемся субъектом мировой истории до сей поры и всем этим, самой жизнью нашей, тем, что мы и наши дети говорят по-русски и ходят в православные храмы, всем этим мы обязаны Александру Ярославичу.