Сколько ног у бабочки?
Плотные, низкие облака лежали над Уикфилдом.
Верхние этажи небоскребов плыли в утреннем тумане. А внизу по сумеречным улицам уже текли автомобили, вспыхивая красными и оранжевыми тормозными огнями.
Джонни Мелвин проснулся, встал и босиком подошел к окну. В комнате стоял полумрак, смутно поблескивали стаканы с недопитым бурбоном. Лед в них давно растаял.
Окно смотрело в стену дома напротив. Кое-где горел еще свет. Никаких звуков не было слышно, кроме однообразного рычания голубей.
Как всегда, Джонни проснулся с ощущением неуверенности, неопределенного беспокоиства. Он знал, что позднее это пройдет. А сейчас стоял перед окном и курил сигарету, стряхивая пепел на пол.
Бэсси ушла поздно, не захотела, чтобы он оделся и проводил ее. Он выспался. В сущности, все было хорошо. Откуда эта бессмысленная рефлексия? Он здоров, молод, успешно подвигается на поприще репортера «Уикфилдских новостей». Нет никаких оснований для комплекса неполноценности и прочей психоаналитической: муры.
Он стоял здесь, как на необитаемом острове. Светало, гасли окна напротив, монотонно рычали голуби. Если наклониться и посмотреть вверх, можно увидеть геометрически выкроенный кусок серого неба. Он отчетливо ощущал свирепую пустынность окружающего.
И денег все-таки не хватает. Для того чтобы жениться на Бэсси, нужен собственный дом — изящное бунгало на краю города. Это дорого стоит.
Отличный город Уикфилд. Все в нем есть: и небоскребы, и подземка. Конная статуя Теодора Рузвельта в городском саду, сработанная Пиччони — скульптором-сюрреалистом. Розовая почтовая марка с изображением статуи, достоинством в один доллар, ценится филателистами.
Куда пошлет его сегодня шеф? Убийство, похищение, приезд знаменитости? Вечная гонка, некогда как следует обдумать статью, прочесть что-нибудь толковое. Платят, правда, хорошо, но все равно недостаточно. Ведь он когда-то мечтал стать писателем. Чтобы на всех углах продавали его роман в глянцевой бумажной обложке, на которой красовалась бы длинноногая блондинка с сияющей улыбкой. Чтобы издатели посылали ему чеки со всех концов страны. И поездка в Европу, — Париж, Париж!
А сейчас он совсем один в этой комнате. Один — с голубями. Бэсси, наверно, уже сидит в конторе. Который час?
Зазвонил телефон.
— Хэлло, Джонни, — сказал шеф, — я полагаю, вы читали книгу профессора Хогланда?
Говорить, по возможности, правду было одним из деловых принципов Джонни. Иначе можно влипнуть.
— Пет, сэр.
— Так прочтите. Об этой книге шумят. Затем возьмете у Хогланда интервью. Мне нужна статья. Срочно.
— Как называется книга, сэр?
— Эс Эй Хогланд, «Люди, звери, растения». Пока!
Джонни никогда не читал научных книг. Но эта была написана понятно. О чем только не пишут ученые! Никогда Джонни о таких вещах не задумывался.
Хогланд писал об оторванности человеческого существования от жизни животных и растений. Люди и окружающая их живая природа находятся как бы в раздельных плоскостях, удаляющихся друг от друга. Сейчас, во второй половине двадцатого века, человек перестал понимать природу. Нам нет дела до деревьев и птиц.
«Птицы! Действительно, на черта мне птицы. Ненавижу жирных голубей за окном, их рычание и любовные стоны. Они мне до смерти надоели. Только тоску нагоняют. Я люблю разговаривать с людьми. А не с опоссумами. Как бы я стал общаться с опоссумом? Покойник Хемингуэй со смаком описывал, как он насаживал кузнечика на рыболовный крючок. Противно. Предпочитаю форель в ресторане „Глория“. И запивать ее Либфраумильхом, а не водой из речки».
Хогланд о нем и писал, о человеке, который если и попадет в лес, то ничего не увидит и не услышит. Не заметит толстую бронированную куколку бражника на осеннем листе, не отличит дрозда от тангары (Pyranga rubra). О современном городском человеке, о репортере «Уикфилдских новостей» Джонни Мелвине. О Джонни Мелвине, которому неуютно в этом мире, но который пробьется, выдвинется, разбогатеет.
Хогланд считал, что даже биологи оторвались сейчас от природы. Они знают, что такое ДНК, как квант света работает в хлоропласте. А что такое перипатус? Peripatus, тип Onychofora? Между тем это существо важное, — без него не поймешь эволюции беспозвоночных.
Что же сказать о людях, далеких от биологии? (Ваш покорный слуга — Джи Ар Мелвин!) Глубокое, дремучее невежество.
«Я спрашивал у десятков знакомых и незнакомых людей, сколько ног у бабочки. — Писал Хогланд. — И получил самые разнообразные ответы — от нуля до двенадцати. Некоторые называли даже нечетные числа».
«Я бы просто ответил: не знаю и знать не хочу, подумал Джонни. — Ноги лучшей половины человеческого рода интересуют меня гораздо больше».
Хогланд писал об уничтожении природы человеком.
Об истреблении карибу на севере Канады, умниц афалин в Черном море, об отравлении рек и озер, о бессмысленной вырубке лесов. Почва подвергается эрозии, исчезает рыба, редкими становятся меха и слоновая кость. Это мало кого смущает, — газеты шумят об искусственной пище. В Советском Союзе химики сделали синтетическую икру — на радость вегетарианцам.
А мех и кость с полным успехом заменяются полимерами.
«У Бэсси отличная шубка из нейлона. И обошлась она мне недорого. Конечно, лестно было бы нарядить Бэсс в соболя».
Люди утрачивают возможность познания природы — научного и эстетического. Они полагают в своем невежестве, что все уже позади — и стегозавр, и латимерия; Между тем природа полна неожиданностей, может быть, грандиозных. И не только в глубинах океана.
Есть еще необитаемые острова на нашей планете.
И сколько неизученных! В конце концов на любом пустыре можно наткнуться на новый мутант чертополоха со странными свойствами. Природа продолжает развиваться, как бы ни терзал ее человек.
Слова о необитаемых островах задели Джонни. «Конечно, мир полон необитаемых островов. Мы все — Робинзоны. Моя квартира — необитаемый остров, Бэсси отказывается в ней поселиться. Только вместо пальм в ней растут телевизор и холодильник. Об этом можно было бы стихи написать. По десять долларов строчка. Жаль, что я не умею».
«Нет, не назад к Жан-Жаку Руссо я зову людей, писал Хогланд. — Развитие человечества происходит закономерно. Человек будущего не оставит своего города. Но он неизбежно должен пойти на сближение с природой, и чем раньше, тем лучше. Он будет сотрудничать с животными и растениями, он заговорит на их языках, он будет не истреблять, но воссоздавать истребленное. Возникнет новое искусство, одухотворенное шумом леса, полетом ласточки, свечением морских микроорганизмов. Дети будут любить и понимать природу с первых лет жизни».
«Фу, как красиво, — подумал Джонни. — Не выношу романтики и сентиментальности. Я не старая дева из ХАМЛ, чтобы слушать пенье птичек и умиляться до слез, глядя на незабудки! О чем мне говорить с Хогландом? И почему о его книжке шумят?»
Он позвонил шефу:
— Шеф, у меня к вам два вопроса.
— Выкладывайте.
— Сколько ног у бабочки?
— Вы что, выпили?
— Трезв, как стеклышко. Так сколько?
— Мелвин, я занят.
— Ну ладно. Второй вопрос-наличествуют ли у Хогланда железные бицепсы и густая черная борода?
— С чего вы взяли?
— Просто я боюсь, что он похож на профессора Челленджера из романа Конан-Дойла и спустит интервьюера с лестницы. Помяните меня в своих молитвах, шеф.
— Не валяйте дурака. И давайте мне статью о Хогланде завтра вечером. Толковую статью и с юмором.
Шеф повесил трубку.
Джонни считал, что этот разговор не бесполезен.
Шеф слегка обозлился, но наверняка отметит живость ума своего репортера. Впрочем, читал ли шеф КонанДойла?
Джонни позвонил Хогланду. Тот согласился принять его завтра в девять. Голос у Хогланда был приятный.
Вечером шел дождь. Джонни и Бэсси вышли из кино и тут же забыли сногсшибательный вестерн, который им показывали. Черная улица грохотала и блестела. Крутились огни реклам, мигали желтые подфарники. Бэсси спросила:
— О чем ты думаешь?
— О Стеллеровой корове.
— Кто это — Стеллер?
— Понятия не имею. И корова его — не корова, а какое-то существо, жившее в воде.
— Ну и что же?
— Ее истребили в восемнадцатом столетии… Поехали ко мне?
Но Бэсси не захотела. Он отвез ее домой, вернулся к себе. Съел два сандвича с ветчиной и запил их пивом из жестянки. Лег спать. Он долго не мог Заснуть. Темнота и одиночество. «Собаку, что ли, завести? Не люблю собак, их лая, их запаха. Блохи. А они ведь умные, собаки. С детства не разговаривал с ними».
Ему представился зеленый лес, белые цветы на залитой солнцем лужайке. И кролики в траве.
Голуби за окном молчали. Они спали, спрятавшись от дождя.
Наутро без пяти минут девять Джонни был у Хогланда. Тот оказался спокойным человеком среднего роста, лет пятидесяти. Он приветливо улыбнулся, налил Джонни бурбон с содовой, а сам стал потягивать апельсиновый сок.
— Вы позволите начать интервью, профессор?
— А как это слово пишется?
Они рассмеялись.
— Какое у вас хобби, сэр?
— Обожаю строить летающие модели. Вот видите. — Хогланд показал на висящее под потолком сооружение из дощечек и цветного шелка.
— Рыбная ловля, охота?
— Помилуйте, я городской житель, кабинетный ученый.
— Но вы так хорошо знаете природу.
— Из этого, кстати, не следует, что я должен убивать рыб или птиц. А знать природу — моя специальность.
— Разрешите спросить — над чем вы работаете? Ведь эта книга — популярный труд. А ваше основное дело?
— Вряд ли заинтересует читателей газеты. Я занимаюсь конвариантной редупликацией ДНК в связи с синтезом белков митотического аппарата.
— Вы понимаете, сэр, что для меня это звучит по-голландски. Теперь я вас спрошу — как эти слова пишутся?
— Си оу эн ви эй… Конвариантная.
Джонни стенографировал без особого интереса. Но тут ему пришел в голову более содержательный вопрос:
— Вы упомянули про ДНК, сэр. Это ведь такая генетическая штука, верно? Но в книге вы ругаете биологов за то, что они знают про ДНК, но не знают, сколько ног у бабочки. (Молодец Джонни! Толковый вопрос.)
— Биологи, положим; знают. А вы?
— Четное число, профессор.
— Ответ правильный. Так вот, Мелвин, ДНК — это жизнь. Это — гены, наследственность, изменчивость, эволюция. Но жизнь — это не только ДНК.
— Вы действительно считаете, профессор, что на Земле есть необитаемые острова?
— Думаю, что неизвестных, не нанесенных на карту островов практически нет. Но необитаемых и неизученных — достаточно.
— Где же?
— Преимущественно в Ледовитом океане. Но есть такие острова и в южных морях.
На политические вопросы Хогланд отвечать отказался. А кино и телевидение его не интересовали.
Джонни сдал свою статью вовремя. Он писал ее с увлечением, ему хотелось опровергнуть слезливую болтовню этого скучного мечтателя.
«Мы готовы оплакивать благородных афалин и даже гораздо менее симпатичного сумчатого волка, писал Джонни. — Но это — бесполезные слезы. Человек преодолел природу. Ничем она нас уже не удивит. Пусть наши дети ходят в Зоо и пусть животные в Зоо хорошо себя чувствуют. И если существуют музеи, то почему не быть заповедникам. Полезно смотреть на зверей — мы тогда лучше понимаем добрых знакомых.
Я вспоминаю одного преподавателя нашего колледжа — ну сущий был бегемот. Так мы его и звали.
Человек в конце концов везде Робинзон — и в городе и на необитаемом острове. Он всегда один — в глубоком смысле этого слова. И меня не испугает необитаемый остров. Особенно если Пятница будет женского рода — миленькая и веселая.
Но, конечно, запах бензина современному человеку приятнее благоухания водорослей, гниющих на пляже».
Плохой остров
Статья Джонни появилась через два дня. Гонорар был приличный, но откликов она не вызвала.
Дальше все пошло своим чередом: редакция, выезд с шерифом для осмотра трупа, интервью кинозвезды Мэй Олдерсон, вечерами встречи с Бэсси, кино, танцы в ресторане «Глория». Кислое настроение с утра, деловитость и самоуверенность после ленча. Джонни забыл о Хогланде и его книге.
Шеф вызвал Джонни через неделю. Он сказал:
— Мелвин, вы парень способный. Я хочу дать вам возможность отличиться и заработать.
— Благодарю вас, сэр.
— Газете нужна сенсация. Доброкачественная. Вне политики, — читатели устали от войны во Вьетнаме. Детективный роман с продолжением тоже не годится. Как это ни странно, современный читатель заинтересовался наукой. Книга Хогланда за короткий срок выдержала шесть изданий. И другие в таком же духе. Вы помните историю этого норвежца наплоту?
— Тура Хейердала, сэр?
— Что-то в этом роде. Так вот, Мелвин, я намерен послать вас на необитаемый остров.
— Зачем?
— Вы сами подали мне идею вашей статьей. Современный человек среди дикой природы. Может получиться отличная серия корреспонденции и даже книга.
— Где вы найдете такой остров, шеф?
— Если ваш Хогланд не врет, — в Полинезии. Наша газета может все. Вы поедете туда один, без Пятницы мужского или женского пола, без продовольствия, без радио. Проживете на острове месяц. Газета финансирует вашу поездку и гарантирует достойный гонорар.
— Сколько?
— По тысяче зелененьких за тысячу хорошо написанных строк. Жалованье сохраняется.
— 0'кэй. (Сколько строк он напишет? Десять тысяч, не меньше. Уж тут он постарается!)
— Хороший мальчик. Вы свободны, Мелвин, — до четверга.
Джонни стал думать об острове, но не мог вообразить ничего, кроме рекламных плакатов туристских фирм, приглашающих насладиться красотами Таити и Самоа. Коричневые полуголые девицы в венках из красных цветов гибискуса. Пальмы и попугаи. Лазурное море.
Вечером Джонни и Бэсси пошли в варьете. На эстраде унылый клоун разговаривал с сиамской кошкой:
— Кисанька, ты ведь из Индокитая? Не хочется ли тебе поехать на родину?
Кошка выгнула спину и страшно зашипела. Глаза ее загорелись красными огоньками.
— Неужели не хочется?
Кошка мяукнула и покачала головой.
— Не любишь, когда стреляют?
Кошка мяукнула снова.
— Вы видите, леди и джентльмены, самая умная кошка много глупее людей. Не любит, когда стреляют, не хочет ехать во Вьетнам! Нет, леди и джентльмены, у кошек нет души, а у человека есть, и мы хорошо это знаем — из газет!
В зале захлопали, но раздались и возмущенные возгласы. Клоун исчез со своей кошкой. Заиграл джаз, и на эстраде возникла певица — красивая негритянка.
Официант принес коньяк.
— За нового Робинзона! — сказала Бэсси.
Они выпили. Это была уже третья порция. Бэсси оживилась. А Джонни, напротив, помрачнел. Vin triste, как говорят французы.
— Чертов Хогланд! По его милости я должен тащиться на край света и целый месяц жить под кокосовой пальмой. Сущий идиотизм.
— Милый, в этом есть глубокий смысл. Исчисляемый в долларах.
— Там крабы ползают. И купаться нельзя — акулы.
— И не купайся. Мне нужно, чтобы ты вернулся целиком. А какой у тебя будет загар!
— Хогланд прав в одном: я действительно не понимаю зверья. Ты видела, как у этой паршивой кошки глаза загорелись красным? Может, она и не кошка вовсе. Может, она — оборотень.
— Вот именно. Только у, всех сиамских кошек глаза светятся красным светом. А у простых — зеленым. Из двух разных кошек можно соорудить светофор.
— Таинственный остров, остров Хуан Фернандес, остров Святой Пасхи, остров Сокровищ; А вдруг я найду клад в сундуке под тремя скелетами? Интересно, какой вкус у черепашьих яиц?
На следующий день Джонни взялся за работу. Он зачастил в городскую библиотеку, прочел множество нарядных статей в Джеографикэл Мэгэзин и более серьезные книги о южных морях. Занялся ужением рыбы со стариком Портером и приобрел кое-какие навыки. Он увлекся этой странной затеей и боялся теперь только одного — что острова нe удастся найти.
Но «Уикфилдские новости» действительно могли многое. Шеф занялся делом всерьез, — при небольших расходах оно сулило заметную прибыль. Репортеры газеты в Сан-Франциско и Гонолулу атаковали капитанов судов, ходивших от Гаваев до Австралии, от Манилы до Вальпараисо. Было выпито много рома и коньяка; на пятой рюмке морской волк обычно начинал рассказывать волшебные сказки о ядовитых пиявкаx; o мангровых зарослях, о тигровых акулах, о никому не ведомых людоедах, носящих штаны и слушающих радио. Эти беседы сами по себе давали газете небезынтересный материал, и уже Питер Мак Аллистер — репортер «Новостей» из Сан-Диего — стал подумывать о книжке морских рассказов. Чем он хуже этого поляка Джозефа Конрада, черт побери! А Клайду Типпиту посчастливилось. Спокойный и до удивления безалкогольный норвежец Кнут Бондесен, капитан «Зари», человек, безусловно заслуживающий доверия, рассказал о необитаемом острове.
Остров находится в Микронезии, в Каролинском архипелаге, к югу от острова Хок. Туземцы зовут его Пуа-ту-тахи, что означает — одинокий коралловый утес. Размеры острова невелики — примерно пять на пять километров, но на нем есть и пресная вода и богатая растительность. Кокосы и еще какие-то желтые плоды, о которых Бондесен плохо помнил. Он пробыл на берегу не более часа и ничего-интересного не заметил. Полинезийцы, однако, остров не посещают, побывали на нем японцы, но, насколько Бондесену известно, вскоре смылись. Похоже, что это были военные, но никакой базы на Пуа-ту-тахи они не устроили. Американцы тоже его игнорируют, но Морскому ведомству несомненно известны большие подробности.
— Шеф связался с Вашингтоном, но особо ценной информации не получил. Было подтверждено, что остров не заселен, и сказано, что селиться на нем не рекомендуется, — без указания причин. Шеф был стреляным воробьем и пришел к выводу, что у Пентагона здесь есть свои расчеты. Ну и господь с ними! Когда о его затее пронюхают военные, Мелвин уже вернется в Уикфилд.
Оставалось определить маршрут. Это не составляло труда. Рейсовым самолетом в Мельбурн (наибольший расход), оттуда поездом до Тоунсвилла (некоторая экономия), пароходом в Порт Морсби и дальше — на попутных судах.
На прощание шеф сказал:
— Завидую вам, мой мальчик. Всю жизнь я мечтал путешествовать в южных морях, но так и не выбрался дальше пляжа в Гонолулу.
«Черта с два ты мечтал о путешествиях! Вот уж это тебе совершенно несвойственно», - подумал Джонни.
Был ли он доволен поездкой? Несомненно. Утренняя рефлексия почти исчезла. Похоже, что он наконец дорвался до своего большого шанса. Теперь всё в его руках. Путешествие в южных морях, экзотика, красоты природы. Суровая и мужественная жизнь на острове в течение месяца — срока совсем небольшого. Блестящие статьи, ударная книга. Женитьба на Бэсси, уютный дом с садом. Поездки в Европу. Он станет процветающим писателем, получит премию Пулитцера.
И вот он стоит на палубе судна «Торнадо», приписанного к порту Дарвин. Несмотря на громкое название, суденышко несолидное — водоизмещением всего тысяча тонн, скорость — семнадцать узлов. «Торнадо» идет к Филиппинам из Папуа, за небольшой крюк заплатила газета. В первые дни качало зверски, но Джонни оказался нечувствительным к морской болезни.'Это обстоятельство очень повысило его настроение.
Сегодня океан действительно тихий, и сине-зеленая вода колышется, как шелк. Небо чертовски голубое, в воде играют тысячи солнечных бликов, жарко блестят надраенные медные поручни трапа, ведущего на капитанский мостик. Летучие рыбы то и дело падают на палубу, как манна небесная, дальше их путь — прямо на сковородку. По правому борту прошли коралловые острова, пышная растительность издали казалась совсем синей. Словом, всё как в сказке, и фантастическая цель уже близка.
Джонни разговорился с одним из матросов, полинезийцем с острова Олеаи, по имени Уата. Это был немолодой человек, много плававший в Микронезии. Оказалось, что необитаемый остров Пу'а-ту-тахи ему известен.
— Плохой остров, плохой земля, мистер, — сказал Уата на своем пиджин-инглиш.
— Чем плохой?
— Кокос плохой, птица, жук, рыба — плохой.
— О чем вы говорите?
— Мой папа старый-старый был. Мой папа сказал — на Пуа-ту-тахи плохой боги Тупе-и'о-аху.
— Ничего не понимаю.
Уата замолчал, вытащил из-за уха сигарету и закурил. Потом сказал:
— Мой цивилизованный человек, мистер. Мой ходил школу. Мой знает: боги нету, есть Христос и дева Мария. Только плохой остров, очень плохой. Никто не живет Пу'а-ту-тахи. Мой много плавал, никогда не сходил Пу'а-ту-тахи.
— А я вот сойду и проживу там месяц.
— Ткой очень смелый человек, мистер. Плохой птица, плохой рыба. Мой папа сказал.
Странный разговор. Джонни был польщен похвалой, но что все это значило? Если рассуждать логически, то остров, на котором никто не живет, должен обрастать легендами, как брошенный дом. В нем обязательно поселятся привидения. Но почему на острове никто не живет? Слово «плохой» выражает причину или следствие? Во всяком случае — становится все интереснее. Действительно, необитаемый остров в наши дни — загадка.
«И я ее разгадаю!» — решил Джонни, ощущая приятное волнение. Недаром он был репортером.
Через три часa капитан показал на облачко, стоявшее над горизонтом, и сказал:
— Вот ваш остров, мистер Мелвин.
— Как, на небе?
— Если угодно. Вы видите, у облака зеленоватый оттенок. Оно отражает воду лагуны острова. Лагуна мелкая, и вода в ней более зеленая, чем вокруг.
К острову подошли только вечером. Темнеет вблизи экватора быстро. Высыпали звезды и мгновенно включились на полный накал.
Судно вошло в лагуну и бросило якорь. В эту ночь Джонни почти не спал, хотя все его снаряжение было давно упаковано. Он был возбужден, он ждал встречи с таинственным.
Наутро шлюпка с «Торнадо» доставила его на берег.
Почему он необитаем?
Остров был что надо! Невысокая, не выше трехсот футов, гора, покрытая густой растительностью, омывалась прозрачными водами лагуны, закрытой с двух сторон коралловыми рифами. Но вход в нее свободен, и небольшое судно могло войти в бухту без затруднений.
Джонни поставил свою палатку у ручья, стекавшего со скалы, близко от берега. Он честно выполнял условия — высадился на берег безо всяких продовольственных запасов, что было удостоверено письменно капитаном «Торнадо». Поэтому о пище следовало позаботиться немедленно. Хлеб наш насущный даждь нам днесь.
Сначала — плоды. Джонни вошел в лес. Он захватил тесак, предполагая, что придется прорубаться сквозь заросли. Зарослей не оказалось. Прямые стволы деревьев стояли не так уж часто. Солнечные лучи пробивались сверху, в лесу было просторно и тихо. Лес подымался в гору не спеша.
Очень тихо. Птицы не поют. Они молча перелетают с ветки на ветку. Под ногами мягкая трава необычного красноватого оттенка. Джонни видел уже тропическую растительность в Папуа: лианы, орхидеи, бананы, хлебное дерево. Здесь ничего этого не было. Странный лес.
Полезно было бы получше знать ботанику. Что за деревья? Интересная кора — прямо как рыбья чешуя.
А где же фрукты?
Пройдя еще сотню ярдов, Джонни наткнулся на группу невысоких деревьев с желтыми плодами, похожими на груши. Можно ли их есть? Вот уж не хочется с места в карьер испортить желудок!
Он сорвал несколько плодов. Плоды мягкие и клейкие. Один из них был объеден, — на рыжей мякоти виднелись следы мелких и острых зубов.
«Ну уж если какая-то белка их ест, то и мне можно».
Он содрал ножом кожуру и надкусил плод. Вкус его был странен. Чуть-чуть кисловатый, как у жевательной резинки с лимонным соком, достаточно долго пробывшей во рту. Неважный фрукт. Предпочел бы хороший ананас!
Но других плодов не оказалось. Джонни набил рюкзак клейкими грушами и пошел дальше. Тишина действовала ему на нервы.
Он остановился и стал осматриваться. Все-таки лес какой-то особенный. Надо понять, в чем дело.
Краски необыкновенные. Трава красноватая, а листья большинства деревьев и кустарников почему-то с синим оттенком.
Он сорвал листок и подивился его форме. Длинный, покрытый щетинками лист попеременно суживался и расширялся. И пиявок здесь нет. Как они падали за Шиворот в Папуа! Ну и гадость! И муравьи. И комары, и мухи.
Джонни вдруг понял, что его еще никто не укусил. Междy тем мелкие насекомые кружили над головой с еле слышным жужжанием. На ветку рядом села бабочка совершенно черного цвета.
Удивительная бабочка! Сколько у нее крыльев? Что-то много.
Бабочка отличалась от обычной так же, как- специально выведенный махровый цветок отличается от своей дикой формы.
Джонни накрыл бабочку пробковым шлемом. Извлек ее и стал рассматривать. Ничего подобного он никогда не видел. Тело у бабочки было жесткое, как надкрылья жука. Довольно крупная, с размахом крыльев дюйма в три. Четыре ножки. А крыльев — шесть!
Насекомое вдруг сильно двинулось в его пальцах, и Джонни почувствовал болезненный укол. Он выпустил бабочку, она взлетела вверх и исчезла.
Бабочка — и кусается! Надеюсь, она не ядовитая.
Джонни выругался и стал сосать укушенный палец.
Боль прошла быстро.
Однако настроение испортилось, и он пошел назад.
На берегу царил покой. Дул ветерок с моря. Все здесь казалось привычным и обыденным. Торчало несколько пальм, похожих на кокосовые. Только орехи висели чертовски высоко.
«Отсутствие комаров и пиявок меня не огорчает. Но есть-то все-таки надо!»
Он закинул спиннинг с зеленой блесной и стал накручивать катушку плавно и спокойно, как учил его старик Портер. Леску сильно дернуло, и удилище изогнулось. Первые две рыбы сорвались еще в воде. Потом Джонни вытащил рыбину основательного размера и веса. Рыба ли это? Она была голубая, как бирюза, длиною фута в два. Узкое тело, а вместо плавников странные выросты, похожие на конечности животных. По три сверху и снизу. Они заканчивались почти прозрачными перепонками, натянутыми между тонкими отростками. Ну и ну! Чего только не увидишь в тропических водах!
Существо было лишено чешуи. Просто тонкая кожа, мягкая, как у лягушки. Джонни решил попробовать. Он выпотрошил голубого монстра; кости мало отличались от обычных рыбьих костей, мясо оказалось розовым, как у форели.
Джонни был очень голоден. Он развел костер и сварил суп. Суп получился неважный. Напоминал скорее овощной, чем рыбный. Он проглотил кусок рыбы — . совершенно безвкусный. Меню прескверное. Ничего, не пропадем. Найду что-нибудь поинтереснее.
Джонни почувствовал усталость и решил прилечь в палатке. Жара и мерный плеск прибоя быстро усыпили его. Когда он проснулся, было уже совсем темно.
«Вот первый день и прошел. Через двадцать девять дней за мной приедут. Зверски есть хочется. Придется потерпеть до завтра».
Ночь безлунная, звезды отражаются в спокойной воде лагуны. Коралловый песок на берегу светится зеленоватыми бледными пятнами. Это еще что такое?
«Это» оказалось множеством длинных белых червей, медленно ползавших по берегу. Они светились, как гнилушки.
Джонни стало не по себе. Черное небо, черная вода, черная растительность. Беззвучная вода, беззвучная растительность. И светящиеся черви.
А там, на другом конце света, огни реклам, шум моторов. И зажигательный грохот джаза. А он здесь один, совсем один — с червями. Вот что такое необитаемый остров. Он дорого бы дал за то, чтобы услышать своих голубей за окном.
И в воде тоже проплыло какое-то светящееся существо. Фосфоресцирующий след держался несколько секунд, потом рассеялся.
На следующий день ему удалось найти несколько орехов под пальмой и выудить какую-то рыбину более привычной формы. Но и эта снедь оказалась начисто лишенной каких-либо вкусовых качеств. Как будто он бумагу жевал. Никаких крабов, никаких съедобных моллюсков. Джонни непрерывно ощущал голод.
Зато вода в ручье была холодная и вкусная. И, как выяснилось, купанье в лагуне лишено риска. Акул не было. Противные черви исчезли при свете солнца.
Второй поход в лес принес мало нового. Джонни нашел какие-то синие ягоды, чуть горьковатые, как будто съедобные. Летали черные бабочки, а вместо жуков ползали четырехногие существа с мягким телом, покрытым волосками. И опять никто его не укусил — ни комар, ни муха.
Укусила его змея. Он наступил на нее, и она вонзила ему в ногу выше щиколотки острые зубы. Змея была короткая и толстая, серая, с округлыми фиолетовыми пятнами. Укусила и скрылась с непостижимой скоростью.
Холодный пот выступил у Джонни на лбу: он смертельно испугался. Большая треугольная голова — несомненно ядовитая змея.
Джонни разодрал рубашку и наложил на ногу жгут. Скрипя зубами от боли и ругаясь, исполосовал ранку ножом — кровь потекла струёй.
Через несколько минут ему стало совсем худо, в глазах помутилось. Он опустился на траву и стал ждать конца. В его сознании калейдоскопически закрутились
Бэсси, шеф, матрос Уату. «Плохой птица, плохой рыба», - вспомнилось ему. Сколько ног у бабочки? Теперь он знал-четыре. А зачем это знать? Он умрет.
Он был идиотом, зачем он поддался на провокацию!
Джонни страстно захотелось задушить Хeгланда — этого сентиментального пророка. Потом он стал громко кричать, звать на помощь, несколько раз выстрелил из двустволки.
Между тем дурнота прошла так же быстро, как началась. Нога болела здоровой, нормальной болью. — от порезов. Кровь почти остановилась. Неужели спасен?
Действительно, яд не подействовал. Erne не веря своему счастью, Джонни почувствовал прилив гордости: он не растерялся, сделал все, что надо, спасся сам, без чьей-либо помощи. Будет о чем написать! Хорошего настроения ему хватило до конца дня. Несмотря на голод.
Ночью шел дождь, и утром гора и лес как бы дымились. Джонни подстрелил птицу с черным оперением, отдаленно напоминавшую обычную галку. Но клюв у птицы был розовый с синими пятнышками. И нa клюве — зубы. Острые и мелкие.
Птица была не такая. И растительность, и рыбы, и насекомые, и черви — все не такое. Странный остров…
Джонни вдруг ощутил зловещее значение красной травы, зубастой птицы, не кусающихся насекомых. Все было предельно чужим.
Но хуже всего с пищей. И плоды, и рыба, и птица неизменно оказывались безвкусными, похожими на резину у бумагу, опилки. Он был непрерывно голоден. Болел живот, стучало в висках. Он много спал и во сне к нему являлись странные существа — полинезийские боги с мягкими телами, покрытыми волосами.
«Как их называл Уату? Не помню. Мистика какая-то. Я же ни во что не верю. Ни в бога, ни в черта. Но это место — дьявольское. Неужели я боюсь? Привидений что ли? Этот тип, Хогланд, не растерялся бы. Наверное, тут есть по-настоящему съедобные растения, только я их не знаю. Еще двадцать пять дней. Не так уж много».
На шестой день чувство голода притупилось. Джонни пошел в лес, решив пересечь остров. Ранее он уже обошел его вокруг.
Он шел медленно, опираясь на палку. Чувствовал слабость. Но нога совсем поправилась, ранка зажила на удивление быстро.
Он прошел через просторный лес. Наткнулся на скальные обнажения. Потом путь ему преградил густой кустарник. Он попытался его обойти и, действительно, это удалось сделать. Обходный путь потребовал элементарного скалолазания. Невзирая на слабость, Джонни поднялся по довольно пологой скале футов на тридцать и оказался у гребня. Он перелез через него и услышал шум ручья внизу. Спустился к ручью и очутился на небольшом плато, окруженном кустарником. Что-то белело под навесом, образованным скалой.
Это была палатка. Джонни остолбенел. Вот она тайна необитаемого острова!
Он осторожно осмотрелся. Брезент совершенно выцвел, но не сгнил. На камнях под кустами лежали заржавевшие пустые консервные банки и серые комки, похожие на папье-маше. Очевидно, это были остатки бумажных мешков. Палатка была беззвучна. Джонни отогнул полог и вошел.
На складной кровати лежал труп. Высохший, пожелтевший труп белого человека. Одежда на нем тоже выцвела, но была целой. Труп, а не скелет. Собственно — говоря — мумия. Мумия скалила белые зубы в болезненной улыбке. Глаза ее были закрыты. Ссохшееся лицо покрывала рыжая щетина.
В палатке стоял складной стол, чурбак, заменявший стул. В углу — целая батарея стеклянных банок с притертыми пробками. В банках — засохшие насекомые: и черные бабочки, и мягкотелые жуки и еще какие-то уродцы. Были в палатке и другие предметы, но Джонни не стал их разглядывать. Он бросился к столу.
На столе лежало несколько книг, тетрадь в синей клеенчатой обложке, старомодные большие карманные часы с цепочкой. Джонни схватил тетрадь.
Это был дневник, написанный, казалось, совсем недавно. Бумага не пожелтела и не слиплась. Он стал читать с середины:
«18 апреля 1914 г.
Этот остров — рай для зоолога! Я не встретил здесь ни одного знакомого вида, повторяю — ни одного.
И целый ряд новых видов, и не только видов, но весьма вероятно — типов. Названия придумаю после. Насколько могу судить, то же относится к растениям. Здешние фауна и флора не похожи ни на какие до сих пор известные. Ни современные, ни ископаемые.
На мою долю выпало великое открытие. В жизни ученого такое бывает редко. Я счастлив. И хотя мне чуждо тщеславие, приятно все-таки думать о том, какое впечатление произведут в Лондоне мой доклад и коллекции…»
«20 апреля 1914 г.
На берегу я нашел несколько раковин, похожих на Rissoa costata, но более мелких и закрученных в противоположную сторону…»
«21 апреля 1914 г.
Зубастые птицы не имеют ничего общего с археоптериксом. Это — новый класс. Новым классом следует считать и четырехногих насекомых — Insecia quadrupeda»:.
«25 апреля 1914 г.
Акулы не заходят в лагуну Пу'а-ту-тахи, так как они не едят этих рыб».
Джонни быстро просматривал дневник. Репортерским своим нюхом он чувствовал, что найдет разгадку смерти незнакомца…
«20 августа 1914 г.
Две недели назад за мной должны были приехать.
Не понимаю, что случилось. Похоже, что я попал в трудное положение. Запасы мои кончаются. Между тем плоды, рыба, птицы, моллюски на острове безвкусны и малопитательны. Необходимо растянуть рацион. Ну что же. Приходилось бывать и не в таких переделках. Приедут же за мной в конце концов…»
«13 сентября 1914 г.
Провизия кончилась. Сегодня выскреб до крошки муку и еще раз вычистил пустые консервные банки. Слава богу, есть вода. Перехожу целиком на подножный корм. Самочувствие скверное, я сильно похудел.
Удивительно, что здесь ничто не загнивает, не скисает, не портится. Даже во время дождей. Поразительное отсутствие гнилостных микроорганизмов!
Я решил систематически разжигать костры на берегу и на вершине. Может быть, их заметят полинезийцы или немцы.
Как бы мне пригодилось это новое изобретение — беспроволочный телеграф!»
«20 сентября 1914 г.
Чувствую, что слабею от голода. Голодаю уже неделю, недоедаю — много дольше. Здесь фактически нет пищи, — плоды и рыба совершенно непитательны.
Светящиеся круглые черви выходят на берег в период спаривания. Я нашел их кладки — под камнями в приливной зоне».
И последняя запись:
«8 октября 1914 г.
Сегодня я, очевидно, умру. Не могу шевельнуться. Прошу передать мои коллекции и записи Королевскому Обществу в Лондоне. Прошу сообщить о случившемся моей жене, миссис Анне Уиндгем, Эдинбург, Чэнсери род, 21. Прошу Королевское Общество позаботиться о моей семье. Прощайте все. Я ни о чем не жалею.
Мартин Уиндгем».
И еще — неоконченное письмо:
«Дорогая Анни, прости меня за то, что я причинил тебе столько горя. Смерть моя не напрасна, думаю, что в последние месяцы мне удалось обогатить науку. Я всегда любил тебя и нашего мальчика. Пусть он вырастет…»
На этом письмо обрывалось.
Мозг Джонни заработал лихорадочно. Как всегда при встрече с настоящей сенсацией. Все ясно! Уиндгем — англичанин. Каролинские острова принадлежали в 1914 году Германии. За ним не приехали потому, что началась война. Судно вышло за ним, но его, вероятно, потопили немцы. В Англии решили, что судно погибло после того, как Уиндгем был взят на борт.
Но это же действительно сенсация! И коллекции его целы, и дневник. И труп его цел, — здесь же нет гнилостных микроорганизмов!
Браво, Джи Ар Мелвин! Эта малоприятная находка оправдывает всю затею. Ну, тут уж шеф не отделается долларом за строчку!
Джонни совершенно забыл о своей слабости. Он наклонился над трупом и стал обыскивать карманы. Но ничего, кроме ржавого перочинного ножа, не нашел.
Вдруг Джонни резко выпрямился и застыл с широко раскрытыми глазами. Он почувствовал, что челюсть его отвисает. Его охватил безумный ужас — как после укуса змеи. Ведь его положение нисколько не лучше положения Уиндгема в сентябре 1914 года. Он же умрет с голоду! А потом найдут его труп — не подвергшийся гниению.
Змеиный яд не подействовал на него не потому, что он вовремя принял меры, а потому, что на этом адском острове всё не так, — ядовитые змеи безвредны, трупы не гниют, рыба и плоды несъедобны.
«Плохой земля», - говорил Уату. «Твой смелый человек», - говорил Уату. О господи, какое там — смелый. Он же умрет, умрет через несколько дней — неминуемо!
И Джонни упал йичком, закрыв лицо руками. Он плакал как ребенок, лежа рядом с улыбающейся мумией.
Аминокислоты в зеркале
Человек может просуществовать без пищи более месяца — если есть вода. Люди, ставшие жертвами кораблекрушения или заблудив щйеся в тайге, погибают гораздо быстрее, но не от голода, а от страха. И вряд ли Джонни Мелвин протянул бы на острове, Пу'а-ту-тахи более двух недель, так как был совершенно деморализован. Все наполняло его ужасом: желтая мумия там, наверху, зубастые птицы, светящиеся черви. Он лежал целыми днями в палатке, вставал только затем, чтобы выпить воды, засыпал тяжелым сном и просыпался в полном отчаянии.
Смерть придвигалась все ближе. Он уже не боролся, не разводил костров. Он погибал в полном одиночестве.
В эту ночь ему приснился страшный сон. Он шел один по сумеречным улицам. Это был Уикфилд и не Уикфилд, — странный город, абсолютно пустынный. Слепые окна домов, нигде нет света. Он завернул за угол. Впереди загорелись два красных огонька, они становились все ярче и больше; по мере того как он к ним приближался. И вдруг он увидел, что это глаза сиамской кошки. Кошка скалила зубы и смотрела на него, выгнув спину. Он подошелк ней и хотел ее погладить. Кошка повернулась и бросилась наутек. Он побежал за ней и вдруг почувствовал, что за ним тоже гонятся. Раздались голоса, звучавшие гортанно и неразборчиво. Он не понимал ни единого слова, ему было очень страшно, он бежал и бежал, а голоса приближались. Он понял, что погибает, и проснулся.
Был день, и были слышны приближающиеся голоса.
Он не поверил, — это продолжение сна, это галлюцинация. Но тут кто-то откинул полог палатки.
Так явилось спасение. Матросы небольшого индонезийского судна, зашедшего за пресной водой, обласкали Джонни, накормили его.
Насытившись, Джонни приободрился, голова его вновь стала работать. До конца месяца оставалось еще девятнадцать дней, но не могло быть и речи о выполнении условия. Однако Джонни решил дорого продать свое открытие. Он уговорил капитана погрузить на. судно мумию Уиндгема и его коллекции. Дневник Уиндгема Джонни запрятал в свой чемодан, — это был его главный козырь. У него хватило предусмотрительности взять с собой образцы несъедобных плодов, голубых рыб. Их следовало заспиртовать, но на судне спирта не оказалось. Однако, как ни странно, они только высохли, а не испортились во время многодневного плавания в экваториальных водах.
Джонни не просчитался. Шеф понял его с полуслова. Корреспондент «Уикфилдских новостей» нашел нечто особенное, чрезвычайно важное для науки. Поэтому он, следуя высокому долгу американского журналиста, решил отказаться от крупного гонорара и нарушил условие, воспользовавшись первой же возможностью. Какое право имел он, скромный и серьезный Джонни Мелвин, задержать развитие естествознания еще более чем на две недели?
Концы с концами, правда, не. сходились. Если на острове все несъедобно, то как бы Мелвин мог на нем существовать? Он же, надо думать, понимал опасность. Не легче ли предположить, что высокий долг тут ни при чем, что репортер просто бежал с коварного острова, спасая свою шкуру?
Эти соображения возникали, однако, лишь у ничтожного меньшинства читателей «Уикфилдских новостей». Материал был подан газетой умело и убедительно. А на пресс-конференции Джонни превзошел самого себя. Рассказав все, что он считал нужным, и остроумно отпарировав ехидные вопросы корреспондентов конкурирующих газет, Джонни закончил так:
— Благодарю вас, леди и джентльмены. Я хочу, в заключение еще раз подчеркнуть, что я — простой американский парень, работник газеты — не сделал никакого открытия. Я буду счастлив, если окажется, что некоторые мои наблюдения представляют хотя бы небольшую научную ценность. Открытия в науке делают ученые. Особенности флоры и фауны острова Пу'а-ту-тахи впервые наблюдал доктор Уиндгем — героическая жертва кайзеровской Германии.
Я горжусь тем, что детальное изучение острова позволило мне вернуть миру труды этого замечательного человека. Через два дня в Уикфилд прилетает его сын — преподобный Фредерик Уиндгем чтобы увезти священный прах в Англию, где он будет предан земле. Поэтому, леди и джентльмены, поспешите отдать последний долг усопшему, — тело его покоится в стеклянном гробу на двенадцатом этаже нашего здания.
Что же касается дневника доктора Уиндгема, то газета считает своим долгом сделать его достоянием широкой публики. Дневник будет выпущен в факсимильном издании, а также в дешевом массовом, которое каждый сможет приобрести за пятьдесят центов. Мое скромное участие в этих изданиях будет состоять в написании статьи о виденном на острове, о том, как я напоролся на старину Уиндгема. Клянусь, это будет такой бестселлер, что небу станет жарко!
Еще раз благодарю вас!
Бэсси горячо поцеловала Джонни под одобрительные аплодисменты коллег-репортеров.
Среди читателей «Уикфилдских новостей» и других газет было немало мыслящих людей. Они с нетерпением ждали разгадки тайны Пу'а-ту-тахи.
Почему на острове особые фауна и флора? Почему в них нет ничего съедобного? Почему труп Уиндгема мумифицировался, находясь на воздухе?
Почему акулы не едят этих странных рыб? Почему змея оказалась неядовитой? Почему комары на острове не кусаются? Почему плоды и рыбы, доставленные с острова, не испортились, а только высохли?
Ответа на эти вопросы следовало ожидать от профессора Хогланда, которому газета передала все привезенные Мелвином материалы.
Ровно через три месяца слегка пополневший, исполненный самоуверенности и доброжелательства, Джонни сидел в удобном кресле трансатлантического самолета. Он направлялся на международный съезд журналистов во Францию, в Гренобль. Он знал, что будет там видной фигурой.
Вкусный завтрак был съеден. Дымя душистой сигарой, Джонни от нечего делать листал свежий номер «Сайентифик Америкэн». Знакомая фамилия привлекла его внимание. Это была статья Хогланда.
«Совершенно особые, эндемичные фауна и флора присущи многим островам, — читал Джонни, — достаточно давно отделившимся от континентов. Дарвин, путешествуя на корабле „Бигль“, впервые обратил на это внимание. Он подробно описал фауну Галапагосских островов, принадлежащих Эквадору. Дарвин открыл на них ряд специфических видов вьюрковых птиц, — так они сейчас и называются — Дарвиновы вьюрки. На этих островах живет и гигантская черепаха, которую вы не увидите нигде больше. И особые виды игуан.»
Хорошо изучены другие примеры Австралия с ее фауной сумчатых животных, с ее утконосом и ехидной, Новая Зеландия с бескрылой птицей киви и реликтовым пресмыкающимся — гаттерией. Но эндемичные виды острова Пу'а-ту-тахи резко отличаются от ранее известных. Во-первых, здесь эндемичны не только виды, но и классы и даже типы. Во-вторых, эти виды растений и животных, начиная с микроорганизмов и кончая змеями и птицами, несовместимы с остальной жизнью на Земле.
Что же все это значит?
Основа жизни — белки. Это длинноцепочечные молекулы, состоящие из аминокислотных звеньев. Все белки на земле построены из двадцати типов аминокислот.
Поразительной особенностью аминокислот, входящих в состав белков, является их асимметрия. Девятнадцать из двадцати канонических аминокислот — асимметричные молекулы. Это значит, что каждая из них может существовать в двух формах — в правой и левой, относящихся друг к другу как правая и левая рука.
Но в живых организмах — аминокислоты только левые. Жизнь асимметрична, начиная с ее молекулярных основ. Организмы способны усваивать только левые аминокислоты, — правые антиподы в состав белков не включаются.
В чудесной повести Льюиса Кэррола «Алиса в Зазеркалье» героиня спрашивает: можно ли пить зеркальное молоко? Сейчас мы знаем ответ. Пить его можно, но бесполезно. Зеркальное молоко не питательно.
Исследование асимметрии живого связано, прежде всего, с именем великого Пастера. Много позднее глубокие мысли по этому поводу, высказал советский ученый Вернадский. В 1940 году другой советский ученый — Гаузе — опубликовал очень интересную книгу «Асимметрия протоплазмы».
Почему жизнь асимметрична?
Сейчас мы уверены в том, что первичные живые организмы произошли из неживого вещества. Эта теория, общепринятая в современном естествознании, была развита опять-таки советским ученым Опариным.
Но при абиогенном возникновении жизни появление правых и левых аминокислот равновероятно. Почему все-таки в организмах фигурируют только левые аминокислоты, а не равные количества левых и правых?
Надо думать, потому, что жизнь возникла в местах случайных скоплений левых молекул. Дальше она эволюционировала, отбирая левые молекулы от правых со всё возрастающей точностью. Можно привести аргументы в пользу большей биологической приспособленности асимметричных организмов, по сравнению с симметричными.
Как показало исследование, белки растений и животных острова Пу'а-ту-тахи состоят не из левых, а из правых аминокислот! Это — зеркальные отражения обычных аминокислот остальной части биосферы.
Можно думать, что очень давно зарождалась и «правая» жизнь. Везде, кроме нашего острова (а может быть, и других мест, нам еще неизвестных), «левая» жизнь осилила «правую». Но на острове жизнь развивалась «независимо. И когда возникли достаточно разнообразные организмы „правого“ типа, они оказались в безопасности. Единственным условием существования „правой“ жизни была многочисленность этих организмов. Чтобы они могли питаться друг другом. В такой ситуации эволюция пошла особым путем и привела, например, к появлению четырехногих насекомых.
Мир острова Пу'а-ту-тахи — своего рода антимир.
Но он не аннигилируется при встрече с существами остального. мира, а, напротив, отделен от них невидимым барьером. Он никого не трогает и сам находится в безопасности — относительной. Конечно, человек может запросто его уничтожить…»
Джонни зевнул и отложил журнал. Он ничего не понял и просто не поверил Хогланду.
Не может быть, чтобы пережитые ужасы объяснялись какими-то аминокислотами. И достигнутые наконец известность и благополучие! Ясно одно: от ученых следует держаться подальше. Джонни простой человек, а они воображают о себе слишком много!
Облака лежали под самолетом, как Антарктида. Далеко внизу в невидимом океане плавали рыбы и извивались водоросли. Ракетные двигатели самолета мерно шумели, нагоняя сон.
