Annotation

Жаркое солнце Ямайки… Под ним разгораются тропические страсти! Для местного общества Деирдре — полукровка, дочь англичанки и раба — изгой. Но находится человек, который выше предрассудков — Деирдре становится женой врача Виктора Дюфрена… Однажды Виктор дал приют двум беглецам. И один из них, пылкий Цезарь, пробудил в Деирдре неистовую страсть… Девушка еще не знает, что в их прошлом есть общая тайна.

Предисловие

 

Сара Ларк, успешный автор нескольких исторических романов, родилась в Германии. В жизни ей довелось поработать школьным учителем и гидом. Началом же писательского пути стал ряд повестей, главными героями которых выступили обожаемые Сарой лошади — их нрав и повадки она прекрасно изучила. Эти книги адресовались взрослой и детской читательской аудитории, причем одна из них номинировалась на немецкую премию «Deutsche Jugendbuchpreis», которая ежегодно присуждается автору лучшей детской книги.

Роман «Лазурные берега» Сары Ларк продолжает тему романа «Остров надежды», герои которого полюбились многим.

Основные события разворачиваются уже не на Ямайке, где по-прежнему счастливо живут Нора и Дуг Фортнэмы, а во французской колонии Сан-Доминго на Эспаньоле (в современном мире этот второй по величине остров группы Больших Антильских островов в Карибском море занимают Доминиканская Республика и Республика Гаити).

Итак, 1753 год. После бурных событий, описанных в предыдущей книге, минули годы; выросли прекрасная Деирдре и мятежный Джеф. Первая, дочь гордого раба Аквази и красавицы Норы, вышла замуж за достойного — белого — человека; второй, оставив на Каймановых островах свою мать Маану, стал настоящим пиратом. Истории их жизней развиваются параллельно: Деде наблюдает жестокую борьбу рабов с белыми господами, которая принимает неожиданный и смертельно опасный для баккра оборот, а Джеф, рискуя, убивая и грабя, бороздит моря. Этим двоим, рожденным на территории свободы в горах Блу-Маунтинс, суждено встретиться. Вот только встреча окажется фатальной — ведь они не узнают друг друга. Куда заведет героев ошеломляющее чувство и на что окажется способен брошенный любовник, в жилах которого течет кровь черного бунтаря?

В новом романе, естественно, появляются и новые герои. Среди прочих — отважная маленькая Бонни-Бобби, которой предстоит сыграть важную роль, и таинственный, нагоняющий ужас Франсуа Макандаль — подлинная историческая личность. Здесь стоит отметить, что автор основательно проработала архивные материалы об истории «Черного мессии» и, хотя в них встречаются серьезные разночтения, роман, несомненно, обогатился фактами, имевшими место в реальности. Главы же, связанные с пиратскими похождениями персонажей, говорят о том, что Сара Ларк хорошо знакома и с этой темой.

История изобилует яркими экзотическими приключениями, подробностями колониального рабовладельчества и пиратства, деталями быта различных африканских племен. В ней описаны даже жутковатые церемонии вуду. И над всем этим витает аромат кофе со знаменитых плантаций Эспаньолы…

Отдельных слов заслуживают описанные автором взаимоотношения господ, не разделяющих традиционных рабовладельческих взглядов, с рабами, которых язык не поворачивается так назвать. В романе показан новый уровень отношений, возникший после того, как многовековая ненависть пала под натиском искренней привязанности. И все же порой так сложно обуздать зов крови предков, который настойчиво убеждает: между белыми и черными не может быть истинного равноправия и угнетатели должны ответить за свои гнусные деяния. И потому не находит успокоения Дух Эспаньолы и продолжается борьба…

Пока неизвестно, закончена ли эта история или нас ожидает продолжение, но прямо здесь и сейчас мы можем насладиться второй книгой Сары Ларк из серии карибских приключений.

 

Слова благодарности

Как всегда, я хотела бы выразить благодарность всем тем людям, которые участвовали в создании этой книги. Я хотела бы назвать мою преподавательницу Мелани Бланк-Шредер и литературного редактора госпожу Маргит фон Коссард. Мой литературный агент Бастиан Шлюк все еще творит чудеса, Кристиан Штюве практически ежедневно продает новые лицензии… И вообще, я благодарю всех сотрудников издательства «Бастай Люббе» и моего литературного агенства «Томас Шлюк», которые участвовали в создании книги и внесли свой вклад в то, чтобы она попала в книжные магазины. А поскольку на этот раз мне заранее известно, что роман «Лазурная долина» появится также и в других странах и в любом случае в Испании, я хочу выразить благодарность всем тем, кто обеспечил такой огромный успех Саре Ларк на выбранной ею новой родине — в Испании. Мне доставляет огромную радость знакомиться на книжных ярмарках со своими читателями, а также со многими продавцами моих книг, и я каждый раз прихожу в восторг от той симпатии, которую они выражают по отношению ко мне.

В конце концов, но не в последнюю очередь, я хочу выразить благодарность своим друзьям Йоганнесу и Анне Пушкас. Без их помощи в том, что касается лошадей, а также дома, мне было бы намного сложнее организовать свой быт — и я гораздо реже могла бы уединяться за письменным столом, чтобы выдумывать новые истории.

Сара Ларк

 

Лучшее будущее

Ямайка — Каскарилла Гарденс Каймановы острова — Большой Кайман

Позднее лето 1753 года

 

Глава 1

— Собственно говоря, нам не следовало бы поддерживать это…

Леди Люсиль Хорнби-Уоррингтон с недовольным видом смотрела из своего ландо наружу, на летний солнечный день. При этом смотреть-то особо было не на что — дороги между плантациями Холлистеров и Фортнэмов были покрыты пылью, и их с обеих сторон обрамляли поля сахарного тростника. Похожие на камыш травянистые растения достигали высоты шести метров, и дороги были скорее похожи на просеки, недавно прорубленные сквозь пышную зелень. Таким образом, леди волей-неволей приходилось скучать. Однако лорд Уоррингтон, ее супруг, в отличие от нее с гораздо бóльшим интересом отмечал про себя высоту и толщину растений. В конце концов, процветание плантации, которой он управлял по поручению дяди своей жены, тоже основывалось на сахарном тростнике, а в этом году все предвещало очень хороший урожай. Посему настроение Уоррингтона, судя по его виду, было намного лучше, чем у его супруги.

— Ты не можешь так говорить, — невозмутимо и даже слегка насмешливо оборвал он леди Хорнби-Уоррингтон. — Пропустить праздник у Фортнэмов только потому, что тебе не нравится повод, по которому его устраивают? Разреши напомнить тебе, что у Норы и Дуга лучшая повариха в округе и самый красивый танцевальный зал, и они всегда нанимают самых талантливых музыкантов! А девочка у них просто очаровательная.

— Эта девочка — полукровка! — напомнила его супруга, поморщившись. — Мулатка. Ее нужно держать в поселении для рабов. Нельзя же воспитывать ее как наследницу и устраивать грандиозный праздник по поводу ее совершеннолетия! Однако Дуг Фортнэм делает вид, будто он причастен к зачатию этого ублюдка и это главное достижение в его жизни!

Уоррингтон улыбнулся. Специалистом по черным рабыням был скорее лорд Холлистер — дядя Люсиль. Правда, и Люсиль, и ее тетя смотрели на это сквозь пальцы, несмотря на то что несколько дюжин троюродных братьев и сестер его супруги все же населяли плантацию Холлистера. Даже их кучер Джимми имел определенное сходство с хозяином плантации, который несколько лет назад удалился от дел, уехав в Кингстон, в свой городской дом. Управление плантацией он поручил супругу Люсиль, после того как удочерил эту молодую женщину, происходившую из бедной семьи чиновника Хорнби, жившего в Лондоне. Со своей супругой у лорда Холлистера детей не было. Зато у Дуга и Норы Фортнэм, кроме сегодняшней дебютантки, было два младших сына.

— Неужели эта девочка действительно внебрачная дочь Норы? — спросил лорд Уоррингтон.

Он до сих пор не совсем понимал отношения, которые связывали обитателей соседней плантации Каскарилла Гарденс, хотя, между прочим, уже пять лет прожил здесь вместе с Люсиль. Однако Фортнэмы не поддерживали слишком тесных контактов со своими соседями. Они были вежливы со всеми и время от времени приглашали соседей к себе на праздники, однако дружбы ни с кем не искали. Другие плантаторы также сторонились хозяев Каскарилла Гарденс. Дуг и Нора имели обыкновение весьма своеобразно обходиться со своими чернокожими рабочими на плантации. Хотя у них и были рабы, как у всех плантаторов на Ямайке, Фортнэмы почти не нанимали белых надсмотрщиков, давали своим черным рабам выходные дни чаще, чем другие рабовладельцы, и делали ставку на своего рода самоуправление под руководством чернокожего старшего рабочего.

Глядя на это, соседи поначалу ожидали катастрофы. В конце концов, всем было известно, что чернокожие ленивы и нередко склонны к насилию, если не держать их под строгим контролем. Однако, несмотря на своеобразный стиль руководства, Каскарилла Гарденс процветала. И действительно, эта плантация входила в число самых богатых на Ямайке. За это время многие плантаторы стали завидовать Дугу Фортнэму. Уже хотя бы потому, что он экономил на надсмотрщиках! Но все же никому из соседей и в голову не приходило перенять эту модель для собственной плантации.

Леди Уоррингтон резко выдохнула воздух.

— Тем хуже! — заявила она.

В отличие от мужа, она очень хорошо помнила подробности.

— Ну да, миссис Нора не виновата в том, что ее похитили и… и один из похитителей, очевидно, применил насилие по отношению к ней. Но именно поэтому… Кто же захочет иметь рядом с собой этот… плод такого несчастья?

Уоррингтон пожал плечами. Ему тоже казалось странным, что Дуг Фортнэм не только женился на Норе, в конце концов освобожденной после нескольких лет, проведенных в плену у беглых рабов, но даже удочерил ее ребенка, который был зачат от одного из бунтовщиков. Саму же девочку он считал довольно симпатичной. Наверное, в детстве она была очень милой. Дуг, очевидно, просто не решился разлучить мать и дочь. У этого мужчины было слишком доброе сердце, и соседи в округе Кингстона уже давно пришли к единому мнению: когда-нибудь он поплатится за чересчур снисходительное отношение к чернокожим…

Ландо миновало плантацию Холлистеров. Несколько рабов высаживали сахарный тростник. Мужчины почти не поднимали голов, и Уоррингтон с удовольствием отметил это. В конце концов, эти парни тут не для того, чтобы ротозейничать и глазеть по сторонам. Уоррингтон кивнул надсмотрщику, выражая одобрение. Крепкий шотландец сидел на лошади, держа ружье и плеть наготове и иногда пуская их в ход. Этот человек хорошо выполнял свою работу, и, казалось, одного его присутствия было достаточно, чтобы внушать черным смертельный страх. К тому же он явно не одобрял песнопений! Некоторые надзиратели считали, что урожай будет более высоким, если рабы будут махать своими ножами-мачете в такт своим же песням. Из Каскарилла Гарденс иногда тоже доносилось пение. Однако Уоррингтон этого не понимал. Он любил покой — хотя бы потому, что его супруга говорила слишком много. Сейчас она, однако, молчала с недовольным видом. Казалось, леди Люсиль все еще жалела, что согласилась принять участие в этом празднике, и пребывала в состоянии между недовольством и любопытством.

Однако затем тишина все же была нарушена. Когда карета Уоррингтонов пересекла границу плантации Каскарилла Гарденс, на одной из боковых дорог раздались быстрые удары копыт и послышался чей-то громкий смех. Кучер Джимми резко остановил лошадей. Возмущенная леди Люсиль напустилась на него — она едва не упала с сиденья.

Уоррингтон отнесся к случившемуся гораздо спокойнее. Если бы кучер не затормозил так резко, ему вряд ли удалось бы избежать столкновения с двумя всадниками, чьи лошади проскочили через дорогу как раз перед ними. Изящная белая лошадь, на которой сидела девушка в дамском седле, как раз обогнала другого коня, который был намного крупнее. Молодой человек, отчаянно подгонявший своего коня, на ходу прокричал извинения, обращаясь к Уоррингтонам. Белая лошадь между тем скрылась из виду.

Уоррингтон фыркнул.

— Это молодой Кинсли, — пробормотал он.

— И дочь-полукровка Фортнэмов, — желчно добавила Люсиль. — Какой скандал! Я же говорила… Мы не должны это поощрять.

Уоррингтон пожал плечами.

— И тем не менее мы будем наслаждаться этим вечером, — успокоил он жену. — Ну, а теперь езжай, Джимми! Чтобы избавиться от испуга, мне понадобится добрый глоток рома из сахарного тростника. Или ромового пунша.

О рецепте пунша, приготовляемого поварихой Фортнэмов, ходили легенды, и у Уоррингтона при воспоминании об этом напитке потекли слюнки. Дочь Фортнэмов действительно радовала глаз, даже когда скакала галопом на лошади. Без сомнения, еще приятнее будет понаблюдать за ней позже, во время танцев. Уоррингтон спросил себя, не будет ли он выглядеть глупо, если пригласит девушку на менуэт…

— Разве я вам не говорила? Аллегрия резвее, чем ваш гнедой жеребец. Пусть даже его предки были скаковыми лошадьми. Аллегрия восточных кровей, она внучка Дарли Арабиана…

Деирдре Фортнэм сразу же заговорила со своим спутником, как только они заставили лошадей перейти на шаг после пересечения финиша — места, где дорога переходила в вымощенный камнем подъезд к Каскарилла Гарденс. Маленькая белая кобыла выиграла импровизированные скачки с большим преимуществом.

Квентин Кинсли, долговязый рыжеволосый спутник Деирдре, слегка искривил рот. Ему было трудно смириться со своим поражением.

— При этом, однако, играет роль и то, что вашей лошади приходится нести на себе не большую тяжесть, — парировал он. — Потому что вы, мисс Фортнэм, вряд ли весите больше, чем перышко. Самое прекрасное перышко самого трогательного колибри, который когда-либо появлялся в нашем островном мире…

Юный Кинсли подкрутил свои модные усы «мушкой» и одарил девушку улыбкой. Галантные речи удавались ему намного лучше, чем верховая езда, да и, честно говоря, лошади его совершенно не интересовали. Его привлекала Деирдре Фортнэм.

Квентин много поездил по свету. Его семья дала ему традиционное английское образование и, сверх того, подарила путешествие по Европе. Но нигде он не видел девушки прекраснее, чем дочь его соседей. Взять хотя бы ее кожу — сливки с несколькими каплями кофе. Нежная, шелковистая… Квентин мечтал прикоснуться к ней. А необыкновенные волосы Деирдре…Черные, но не гладкие и даже не волнистые. Они были намного тоньше, чем у чернокожих, которых он знал, и спадали каскадом маленьких курчавых колец на плечи. А глаза, окруженные волнующими длинными, темными, как ночь, ресницами! Очи Деирдре казались изумрудными. И к тому же излучали огонь! Как сейчас, когда Деирдре бросила на него взгляд.

— Эй, это звучит так, как будто я была всего лишь декорацией! — возмущенно воскликнула она. — Аллегрия любит чувствовать наездника! Вы можете попробовать проехаться на ней. Но предупреждаю: если вы не умеете хорошо ездить верхом, вам не удастся остановить Аллегрию до самого Кингстона!

Девушка погладила шею своей кобылы, которая вообще-то казалась совершенно спокойной и безобидной. Кинсли был уверен в том, что Деирдре преувеличивает. Но на самом деле он и подумать не мог, что эта маленькая лошадь способна развивать такую бешеную скорость, какую она только что продемонстрировала.

— Я преклоняюсь перед вашим искусством наездницы, равно как и перед вашей красотой! — заявил Кинсли с виноватой улыбкой и наклонил голову.

Он с удовольствием снял бы перед девушкой шляпу, но свою треуголку он потерял в самом начале этой дикой скачки. Придется послать на поиски какого-нибудь раба.

Деирдре направила лошадь вокруг дома своих родителей — впечатляющего строения в колониальном стиле, которое в детстве напоминало ей замок. На нем были башенки, веранды и балконы, выкрашенные в синий и желтый — любимые цвета ее матери — и украшенные искусной резьбой по дереву. В Каскарилла Гарденс обучали столяров, плотников и резчиков по дереву. Здесь у рабов было гораздо больше детей, чем на других плантациях — Дуг Фортнэм с уважением относился к бракам между слугами. Он не разлучал семьи, отказываясь продавать отцов, матерей и их детей отдельно друг от друга. Точнее говоря, Дуг вообще не продавал своих рабов. Тот, кто родился в Каскарилла Гарденс, имел право здесь жить. И это было разумное решение — благодаря ему никто из чернокожих не пытался сбежать. Однако всех этих молодых людей надо было чем-то занять…

Деирдре и Квентин ехали рысью вдоль сада Фортнэмов, который окружал обширное, уже по-праздничному украшенное поместье. Помещения Каскарилла Гарденс, предназначенные для приема гостей, переходили в летние постройки. В хорошую погоду широкие двери танцевального зала были открыты и гости могли сидеть снаружи или гулять среди деревьев и цветочных клумб. Норе Фортнэм очень нравилась флора Ямайки. Она гордилась тем, что ей удалось вырастить в своем саду несколько видов орхидей. Нора лелеяла кусты аккары и терпела даже вездесущую, выраставшую до десяти метров каскариллу, давшую название плантации. Огромный гибискус возвышался над садом, отбрасывая тень. Сейчас на его ветвях висели разноцветные фонарики.

— Разве это не чудесно? — радовалась Деирдре, указывая на них. — Сад я украсила еще вчера, вместе с девочками и братьями. Вы видите красный фонарик там, наверху? Это мой, я сама его сделала!

— Очень… мило… — сдержанно ответил Кинсли. — Однако вам не следовало портить свои руки работой…

В семье Квентина леди в лучшем случае просто наблюдали за работой рабов, украшающих сад. И уж совершенно точно не стали бы лично участвовать в изготовлении цветных фонариков.

Деирдре вздохнула.

— Мне следовало бы носить перчатки, — сказала она с виноватым видом, взглянув на свои пальцы, которые перебирали поводья Аллегрии, тем самым подбадривая кобылу. — Я просто всегда об этом забываю. Причем мозоли появляются скорее от верховой езды и от работы в саду, чем от складывания бумаги. Но это не имеет значения. «Работать не стыдно», — так говорит мой отец…

Дуг Фортнэм в молодые годы сам оплатил свою поездку по Европе, зарабатывая деньги на полях и в каменоломнях. В конце концов он нанялся на корабль простым матросом, чтобы вернуться на Ямайку.

Деирдре на короткое время пустила лошадь галопом, чтобы быстрее добраться до конюшен. Вид украшенного сада напомнил ей о том, что она давно уже должна была не сидеть на лошади, а переодеваться и готовиться к вечеру. В конце концов, это был ее день — Фортнэмы праздновали ее восемнадцатилетие.

В конюшнях уже давно все было готово к приему гостей. Квадво, старший конюх, ожидал кареты у входа, чтобы приветствовать гостей и принимать у них лошадей. При этом он не упустил возможности нарядиться в традиционную ливрею старшего домашнего слуги: голубой костюм с желтыми отворотами у воротника и на рукавах. К ливрее он надел белый напудренный парик. Деирдре считала, что в этой ливрее Квадво выглядит скорее смешно, но ему, по всей видимости, это одеяние очень нравилось. Квадво имел обыкновение расхаживать с величественным видом и открывать дверцы карет изящным движением руки. Кроме того, он кланялся, подражая лакеям, прислуживавшим при дворе Короля-Солнца. Видимо, кто-то когда-то показал ему, как это делается, и Квадво находил в этом удовольствие, хотя его господа не очень-то следовали церемониям.

В остальном его поведение ни в коей мере нельзя было назвать раболепным. Напротив, Квадво, являясь «буша», как называли черных бригадиров на ямайских плантациях, представлял интересы подчиненных ему рабов. Дуг Фортнэм ценил его как посредника между чернокожими и их хозяевами. Кроме того, Квадво был человеком-обеа, то есть духовным главой рабов на плантации. Однако это держалось в строгом секрете. Среди белых людей культ обеа подвергался насмешкам и на плантациях обычно был запрещен. Рабы ночью тайком прокрадывались на свои церемонии. Дуг и Нора Фортнэмы никогда бы не признались своим соседям в том, что терпимо относятся к собраниям чернокожих, однако они фактически закрывали глаза на это и великодушно не замечали, если какая-нибудь курица исчезала, став жертвой для богов обеа…

Когда Деирдре и ее спутник остановили лошадей у конюшни, Квадво тут же подошел к ним. Однако перед дочерью хозяина дома он не стал изображать почтительный поклон. Напротив, после того как он бросил взгляд на солнце и взглянул на разгоряченную Деирдре, на его широком морщинистом лице появилось недовольное выражение.

— Боже мой, мисс Деде, что ты… что вы здесь делаете? Вы уже давно должны находиться в доме. Ваша момми[1] будет сердиться! Вы катались верхом вместе с этим господином? Разве леди так себя ведут? Признайся, ты украла лошадь из стойла, я бы без сопровождения тебя не отпустил…

Деирдре рассмеялась.

— Я бы все равно ускакала от слуги! — заметила она.

Квадво театрально возвел свои большие круглые глаза к небу:

— И от мистера Кинсли ты, наверное, тоже сразу же ускакала, не так ли? Когда я смотрю на твои волосы…

Перед выездом Деирдре, конечно, подвязала волосы и спрятала их под шляпкой, как полагалось. Однако во время дикой скачки прическа растрепалась. Деирдре хотела что-то возразить, однако Квентин загнал своего коня между слугой и лошадью Деирдре. Молодой человек был возмущен. Он разозлился, не услышав почтительного приветствия, а теперь этот раб с умным видом комментировал его поражение в скачках.

— Как ты разговариваешь со своей хозяйкой, ниггер? — набросился Квентин на Квадво. — Что за непочтительное обращение?

Хлыст молодого человека рассек воздух, однако старый конюх отразил удар большой мозолистой рукой.

— Вы не правы, молодой господин! — сказал он спокойно. — Я не раб, я — свободный человек. А в том, как и с кем я разговариваю, я отчитываюсь только перед баккра, а не перед…

Квадво оборвал себя. Свободным или не свободным он был, однако ему не пристало упрекать молодого человека. Хотя Кинсли вполне заслужил порицание. Это было недостойно джентльмена — заманивать на конную прогулку девушку без сопровождения дуэньи. Деирдре, бывало, иногда поступала необдуманно, однако Квентин Кинсли не имел права пользоваться этим.

Теперь Квентин метал возмущенные и беспомощные взгляды на старого слугу и на испуганную Деирдре.

— Как он разговаривает? — сконфуженно обернулся Кинсли к девушке. — Это звучит так, будто… будто он говорит на правильном английском языке.

Большинство привезенных сюда из Африки рабов говорили на ломаном языке своих господ или по крайней мере делали вид, что не умеют правильно на нем выражаться. Квадво и другие рабы на плантации Каскарилла Гарденс отказались от последнего, а молодых чернокожих Нора Фортнэм заставляла говорить правильными фразами. Квадво, который попал на Ямайку, будучи еще молодым человеком, быстро выучил язык. Однако своим прежним господам он старался никогда этого не показывать. Даже сейчас, когда приезжали гости, он говорил на пиджин-инглиш[2]. Вот только в разговоре с Квентином конюх забылся.

— Квадво живет здесь уже пятьдесят лет, — сказала Деирдре и сердито посмотрела на своего кавалера. Только сейчас Квентин заметил ее возмущение. — И, пожалуй, вполне естественно, что он говорит по-английски. Но вам должно быть стыдно. Разве можно бить стариков? Я имею в виду, что… молодых мужчин тоже, конечно, бить не следует… То есть вообще бить рабов нельзя. К тому же Квадво не раб, мой отец уже давно даровал ему свободу. Квадво — это наш буша. И он является членом нашей семьи! — Девушка слегка покраснела. — То есть для меня он как дедушка… — И Деирдре заговорщически улыбнулась старику.

Квадво просиял.

— Ну, ну, мисс, для этого я слишком черный, — добродушно отозвался он, хотя хорошо знал, что у деда и бабки со стороны отца Деирдре кожа была не менее черной, чем у него.

Однако Деирдре была больше похожа на мать, а Фортнэмы не особо распространялись по поводу ее происхождения. Она считалась ребенком Норы и Дуга — пусть даже кто-то и шептал иное. Тот, кто не слышал об этой истории раньше, зачастую сомневался в правдивости этих слухов.

— Ты совершенно прав, Квадво! — засмеялась Деирдре. — Тебе не больно?

Она указала на его руку и соскользнула с седла. Предложения Квентина — помочь ей при этом — она якобы не заметила.

Старший конюх покачал головой, и длинные пышные локоны на его парике зашевелились.

— Нет, нет, мисс. У меня мозолистые, грубые руки… такие, как и у тебя… такие, как скоро будут у вас, если вы не станете надевать перчатки, отправляясь на конную прогулку…

Наверное, Квадво снова принялся бы отчитывать девушку, если бы на дороге не показалась карета Уоррингтонов. Слуга быстро позвал пару конюхов, которые забрали Аллегрию и гнедого жеребца Кинсли и отвели их в стойло, тогда как он сам занялся прибывшими гостями.

— Миссис Уоррингтон, баккра лорд Уоррингтон! — Квадво исполнил свой знаменитый поклон. — Добро пожаловать в Каскарилла Гарденс. Вы иметь хорошая поездка? Не было слишком жарко без крыши на карете? Джимми, бездельник, ты почему не подумать, что твоя мисси будет испортить цвет кожи на солнце?

Деирдре улыбнулась, увидев, с каким недовольным видом взирает на все это Квентин. Квадво снова мастерски сыграл свою роль, но Квентин, казалось, не видел в этом ничего смешного. И вообще, этот Квентин Кинсли… Деирдре покачала головой, думая о собственной глупости. Как она вообще могла поехать с ним! Она больше ни разу не посмотрела на него, пока он сопровождал ее к главному дому. Деирдре надеялась найти в нем интересного, умного спутника, когда он рассказывал ей о своем путешествии по Европе. Однако он оказался никем иным, как самодовольным, надутым маленьким сахарным бароном, всегда готовым ударить плетью раба, не способного защититься. Кинсли считал всех людей с черным цветом кожи дураками.

И ездить верхом он тоже не умел!

 

Глава 2

Нора Фортнэм стояла возле зала для приема гостей, готовая приветствовать их. Она рассердилась, но в то же время вздохнула с облегчением, когда Деирдре наконец появилась перед ней. Дочь виновато посмотрела на Нору. Если бы Деирдре не сопровождал Кинсли, она бы, наверное, пробралась сюда через кухню, чтобы быстро и незаметно появиться в доме, но при кавалере этого, конечно, делать было нельзя — к счастью, правил приличия придерживалась даже ее дикарка дочь. Молодой человек выглядел не самым лучшим образом. Нора заметила, что домашний слуга у входа без особого восторга посматривал на одежду Квентина. Праздничный костюм Кинсли, который он надел заранее, несколько пострадал во время прогулки верхом. Парчовый жакет нежно-голубого цвета и бриджи приобрели от дорожной пыли красноватый оттенок. И, кроме того, отсутствовала треуголка — неотъемлемая часть современного костюма. Появиться на званом вечере без шляпы под мышкой считалось неприличным, и Кинсли имел весьма смущенный вид. На то, что его волосы не были припудрены, в доме Фортнэмов не обратили внимания — в конце концов, даже хозяин отказывался следовать этой моде.

— Деде, где ты пропадаешь? — обратилась Нора к дочери. — Тебе уже давно следовало привести себя в порядок и, стоя рядом со мной, приветствовать гостей! В конце концов, ты здесь — главная особа! И я лучше не буду спрашивать, где и с кем ты была!

Костюм Деирдре и ее распущенные волосы делали этот вопрос излишним.

Что касается ее спутника, то Нора посочувствовала бы ему, если бы не была так взволнована из-за опоздания дочери. Наверное, Кинсли хотел приударить за Деирдре, однако тут Норе не следовало беспокоиться. До сих пор ее дочь отвергала ухаживания. Скачки интересовали ее гораздо больше, нежели запретные ласки.

— А вам, мистер Кинсли, не мешало бы немного освежиться!

Нора оглянулась в поисках домашнего слуги, который мог бы заняться одеждой Квентина, и послала двух маленьких чернокожих мальчиков на поиски треуголки. Деирдре быстро объяснила им, по какой дороге они скакали с Кинсли. При этом вид у нее снова стал насмешливым: без сомнения, она повеселилась вволю.

Нора вздохнула. В молодые годы она тоже была дикаркой и до сих пор любила быструю езду. Однако в возрасте Деирдре она все же больше придерживалась формальностей — или, по крайней мере, делала вид, что придерживается… При воспоминании о собственных эскападах женщина едва не улыбнулась, но вовремя сдержалась. Деирдре и без того была безнадежно избалована, не стоило поощрять ее своеволие.

— А сейчас поторопись, Деирдре. Ты нужна здесь! — строгим голосом обратилась Нора к дочери. — О твоем поведении мы поговорим позже… Разве так можно — взять и улизнуть вместе с мистером Кинсли!

Деирдре виновато улыбнулась.

— Ах, не сердись, момми! — попросила она и поцеловала мать в щеку, а затем сразу же с отвращением стерла пудру со своих губ. — Я присоединюсь к вам позже. Когда все будут здесь, я сойду вниз по лестнице… хм… как бы спущусь с небес, и гости с восхищением обратят ко мне свои взоры.

Девушка выпрямилась и удалилась танцующей походкой, словно уже сейчас была в обуви на высоких каблуках и в корсете.

Нора старалась сохранять серьезное выражение лица, но ей это не удалось.

— Воспари сначала в свою комнату, — проговорила она примирительным тоном. — Девочки уже ждут тебя, чтобы привести в порядок. Скажи им, пусть поторопятся. Мы устраиваем этот праздник не для собственного удовольствия, Деирдре. Речь идет о том, чтобы ввести тебя в высшее общество, и было бы очень желательно, чтобы ты вела себя соответствующим образом…

Сама Нора давно была одета в праздничный наряд — и выглядела весьма импозантно. Несмотря на то что миссис Фортнэм уже перешагнула сорокалетний рубеж и родила троих детей, она все еще была худощавой. А в этот день она к тому же зашнуровала корсет сильнее, чем обычно. Нора ненавидела корсеты и имела обыкновение в повседневной жизни отказываться от них.

Миссис Фортнэм разбиралась в народной медицине и заменяла черным и белым людям врача на своей плантации и довольно часто даже на соседних. В повседневной жизни она предпочитала легкие и удобные платья из хлопка. Однако на день рождения Деирдре Нора все же надела элегантное платье из темно-зеленого шелка с золотой каймой и даже напудрила искусно завитые волосы, а также, в соответствии с модой, нанесла на лицо румяна и помаду. Она надеялась, что ее муж тоже согласится пойти на уступки, однако не строила по этому поводу слишком больших иллюзий. Владелец плантации и успешный адвокат любил шокировать соседей, пренебрегая условностями. Дуг Фортнэм предпочитал носить брюки вместо бриджей, у него был всего один парик для выступлений в суде, и он наотрез отказывался припудривать свои пышные светлые волосы.

— Опыт показывает, — часто повторял он поучительным тоном, — что волосы со временем седеют, если человек живет достаточно долго, и я имею намерение дождаться этого. Мертвенная бледность также когда-нибудь появится сама собой. И я даже не думаю о том, чтобы ускорять сей процесс, разрисовывая свое лицо в белый цвет.

Нора полностью разделяла мнение мужа, однако в день рождения дочери для нее было важнее произвести приятное впечатление на гостей, чем отстоять собственные убеждения. Этот праздник имел особое значение для Деирдре, пусть даже сама девушка этого пока не осознавала, а Дуг если и осознавал, то не до конца. Однако она, Нора, внимательно наблюдала за происходящим, и от нее не ускользнуло то, что Деирдре могла быть отвергнута высшим обществом Ямайки. На протяжении последнего года в Кингстоне и на близлежащих плантациях состоялось много балов и приемов в честь дебютанток — юных девушек, вступающих в высший свет. Этот обычай пришел из Англии, где юные дворянки по достижении восемнадцати лет, согласно традиции, должны были быть представлены королеве Англии. С этого момента они считались достигшими брачного возраста и могли принимать ухаживания молодых господ. В колониях этот обычай несколько изменился — человек, у которого была дочь на выданье, давал бал, на который приглашались даже случайные знакомые со своими сыновьями и дочерьми. Таким образом встречались и знакомились молодые люди, которые обычно жили на далеко расположенных друг от друга плантациях. Целью всего этого было, конечно же, заключение браков.

Нора уже год назад стала ожидать приглашений для своей дочери, однако их не последовало. Представители высшего света Кингстона, правда, не говорили этого Фортнэмам прямо в лицо и, конечно, стали бы отрицать свои намерения игнорировать Деирдре по причине ее сомнительного происхождения, однако, что касается приглашений, о ней, с тех пор как она была еще ребенком, периодически «забывали». На балах дебютанток это стало уже очевидным.

Деирдре Фортнэм была персоной нон грата.

Нора некоторое время наблюдала за этим, а затем решила действовать.

Восемнадцатый день рождения Деирдре должен был стать поводом для одного из самых блистательных балов, которые когда-либо устраивались в окрестностях Кингстона и Спаниш-Тауна. И никто из тех, кто в этот вечер приедет в Каскарилла Гарденс, не сможет больше уклониться от того, чтобы внести имя Деирдре в список приглашенных на бал в своем поместье.

Дуг, который все еще был склонен верить в случайности, выразил, правда, мнение, что люди теперь будут вынуждены избегать приема у них, чтобы потом иметь возможность игнорировать Деирдре. Однако Нора не разделяла его опасений. Каскарилла Гарденс была слишком велика и богата, а Дуг как адвокат и эксперт по международному праву был слишком известной особой и пользовался слишком большой популярностью, чтобы кто-нибудь рискнул открыто пойти против него. Приглашенные гости приедут и при этом, как надеялись хозяева поместья, сами убедятся в том, какой красивой и хорошо воспитанной девушкой стала Деирдре Фортнэм! Если юная леди хотя бы раз соблаговолит показать себя… и если она в будущем не будет позволять себе эскапад, таких, как конная прогулка в обществе молодого человека с соседней плантации.

Деирдре поспешила на второй этаж, радуясь тому, что никто не встретился ей на пути в бальный зал. Комнаты для гостей давно уже были заняты: первые посетители из Кингстона и из Блу-Маунтинс приехали еще с утра. Фортнэмы не видели в этом ничего удивительного — люди жили слишком далеко друг от друга, чтобы ограничиваться короткими визитами, а если домашнее хозяйство было хорошо организовано, то полный дом гостей вряд ли доставлял хозяевам много хлопот. Недостатка в слугах не было ни на одной плантации, а домашние слуги в Каскарилла Гарденс были обучены особенно хорошо. По крайней мере, младшие из них, родившиеся на плантации и уже с малых лет попавшие под строгую опеку поварихи Адвеа, которую все с любовью называли «мама Адве». Вместе с Норой, которая, будучи дочерью купца, прошла хорошую выучку по всем хозяйственным вопросам, и с первой домашней служанкой Кэрри Адвеа прекрасно обучала помощниц повара, горничных и домашних слуг, которые всегда находились в распоряжении как членов семьи, так и их гостей.

Деирдре встретили сразу три чернокожие девочки-служанки, которые уже давно с беспокойством ожидали ее появления.

— Мисс, ну быстрей же!

Амали, самая старшая из служанок, никак не могла снять с Деирдре платье для верховой езды.

Женет, вторая девушка, держала наготове тазик с теплой водой и мочалку, для того чтобы Деирдре могла освежиться. Деирдре с удовольствием отметила, что вода пахла розами и лавандой. Девушки, очевидно, добавили туда пару капель цветочной эссенции. Деирдре быстро помылась, в то время как Амали и Женет уже держали наготове шелковое белье, чулки и неизбежный корсет.

Большинство дам из высшего общества ни за что не взялись бы за мочалку. Почти все они доверяли уход за их телом черным слугам. Однако Нора всегда настаивала на том, чтобы Деирдре была в этих вопросах самостоятельной. Миссис Фортнэм считала постыдным доверять интимные тайны своего тела слугам и передала этот стыд своей дочери. У Деирдре не было «рабыни для тела», хотя иногда она наслаждалась тем, что с ней обращаются как с принцессой.

Кина, третья из девушек, умела делать прически. Она настояла на том, чтобы распустить волосы Деирдре и расчесать их щеткой до того, как она наденет платье.

— Волосы у вас грязные, мисс, а когда красный песок попадет на белое платье…

Деирдре хихикнула при мысли о запыленном праздничном костюме Квентина Кинсли и рассказала девушкам о его поражении на скачках. Служанки с удовольствием посмеялись вместе с ней. И прежде всего Амали, которая была ровесницей Деирдре и была ей скорее подругой, чем служанкой.

— Но если вы будете так обходиться с молодыми джентльменами, вы никогда не найдете себе мужа, мисс! Вы же сами читали нам вслух из книги: девушка должна быть скромной, кроткой и приветливой. Там ничего не говорилось о скачках!

У Деирдре было множество книг из Англии, в которых объяснялось, как должна вести себя юная леди из высшего общества. Нора заказывала эти пособия, повинуясь чувству долга — и пытаясь заглушить угрызения совести. Она совершенно точно знала, что слишком свободно воспитывает свою дочь, а также сыновей.

Дети Фортнэмов играли с детьми рабов в кухне, в саду, а также в поселениях чернокожих. Они умели плавать и ездить верхом, бегали по пляжу, в лесу, а также по полям сахарного тростника.

Деирдре только в пятнадцать лет начала носить обувь.

Ее домашний учитель, добродушный шотландец Ян МакКлауд, тоже не слишком придерживался строгого воспитания. В делах, требовавших решительности и настойчивости, он проявил себя не с лучшей стороны, когда Дуг принял его на службу надзирателем над рабами. Однако это было вполне в духе Фортнэмов. Чернокожие в Каскарилла Гарденс великолепно работали под руководством Квадво. Однако Дугу все же пришлось поддаться давлению соседей, которые считали поселение рабов без надзирателей угрозой общественному порядку. Таким образом, он принял МакКлауда на службу в Каскарилла Гарденс. Первые годы на плантации тот чаще всего сидел под пальмой и читал или мечтал о чем-то, в то время как его супруга Присцилла, которая сама себя провозгласила медиумом, вызывала духов. И только обучая детей Фортнэмов, мистер Ян, как называли его чернокожие, нашел свое истинное призвание. Сначала Деирдре, а затем и ее младшим братьям он дал разностороннее образование.

Дуг не послал своих детей учиться в Англию — у него самого остались болезненные воспоминания о времени, проведенном в интернате. Если Томас и Роберт захотят получить высшее образование, они всегда успеют попасть в метрополию.

— О верховой езде в книгах все же кое-что написано, — заявила Деирдре, пока Кина старательно занималась ее волосами. — Хотя и сплошные глупости! Кавалер должен следить за тем, чтобы его даме подали самого спокойного коня. Похоже, в Англии ездят верхом только для собственного удовольствия, а не для того, чтобы куда-то приехать!

Нора рассказывала Деирдре о верховых прогулках в парке Святого Джеймса и об охоте в Шотландии. При этом охота, возможно, понравилась бы девушке, однако здесь, на Ямайке, Нора запрещала дочери участвовать в подобных увеселениях. В окрестностях Кингстона охота велась не на диких животных, а на маленьких черных мальчиков, которые получали удовольствие, скрываясь от всадников. Дети, возможно, и считали это развлечением, однако Нора воспринимала такую охоту как занятие, унижающее человеческое достоинство. Дуг же, глядя на это, вспоминал об охоте на рабов, в которой всегда с удовольствием участвовал его отец. Беглых рабов преследовали с помощью собак и лошадей, чтобы потом жестоко наказать за неповиновение. «Охота верхом» служила также для того, чтобы тренировать животных.

— Я в любом случае не выйду замуж за мужчину, перед которым мне придется изображать робкую дуру, не способную даже ездить верхом! — продолжала Деирдре. — Мой муж должен воспринимать меня такой, какая я есть!

Амали смущенно засмеялась. Она кое-что знала об истории Деирдре — в поселениях рабов было известно гораздо больше подробностей о похищении Норы Фортнэм и о ее отношении к родному отцу Деирдре Аквази. Деирдре повезет, если у нее будет возможность выбирать среди молодых мужчин из круга белых баккра. Она могла бы стать служанкой и жить в поселении рабов. Перед лицом закона дочь беглого раба считалась рабыней — еще несколько лет назад плантаторам не разрешалось отпускать своих рабов на свободу. За последнее время между тем ситуация изменилась. Квадво и Адвеа стали свободными людьми, а для Деирдре где-то в сундуках ее приемного отца Дуга Фортнэма лежал подписанный губернатором документ, подтверждавший, что она свободна. Это обеспечивало девушке безопасность, но не это делало ее завидной невестой для молодых людей вроде Квентина Кинсли.

Амали жестом попросила свою хозяйку встать и начала зашнуровывать ее корсет. Это не составляло особого труда, Деирдре была очень худощавой, и ей, собственно говоря, посторонняя помощь была совсем не нужна. Однако сформированная с помощью китового уса осиная талия была в моде. Деирдре застонала, когда Амали энергично затянула шнуры.

В конце концов девушки помогли Деирдре облачиться в кринолин и легкое белоснежное платье, поверх которого надевалась мантия со светло-зелеными лентами. Несмотря на пока что непричесанные волосы, Деирдре выглядела так, что захватывало дух.

Амали улыбнулась своей подруге и хозяйке. К счастью, Деирдре была красивой. Мама Адвеа говорила, что мужчины не станут думать о ее происхождении, когда увидят ее, а будут сражаться за ее благосклонность. И их семьи не решатся бесцеремонно обращаться с Дугом Фортнэмом из Каскарилла Гарденс, отвергая его приемную дочь. По крайней мере, на это надеялись Фортнэмы и их слуги. В Каскарилла Гарденс не было никого, кто желал бы Деирдре зла.

— Итак, наложить грим мы уже не успеваем!

Понадобилось довольно много времени, чтобы заплести упрямые локоны Деирдре в свободную косу и вплести в нее цветки апельсинов. Деирдре стала возражать, когда Женет взяла в руки горшочки с косметикой.

— Однако миссис Нора сказала…

Женет с сомнением посмотрела на молодую хозяйку и хотела продолжать, однако без особой охоты. Чернокожим девочкам казалось совершенно бессмысленным занятием припудривать и без того белые лица светлокожих людей. Тем более что это никоим образом не пошло бы на пользу Деирдре. Никакой грим на свете не смог бы сделать ее еще красивее, чем она была. Ее кожа была гладкой и чистой, и ее природный цвет лица гораздо больше подходил к белому платью дебютантки, чем искусственная бледность.

— Ах, момми сказала это не всерьез! — заявила Деирдре и встала. — Вы сделали все отлично! — похвалила она девушек. — А сейчас идите вниз и скажите церемониймейстеру, что я сейчас приду, хорошо? И момми, конечно, тоже. Это будет впечатляющий выход!

В своих элегантных шелковых туфлях на высоких каблуках она действительно двигалась так кокетливо, как перед этим продемонстрировала матери. Однако ходить в них целый вечер будет ужасно… Но Деирдре знала, что избежать этого ей не удастся. Она хихикнула, подумав о том, как бы это выглядело, если бы она появилась на своем балу босиком.

Деирдре в праздничном одеянии последовала за девушками по коридору, и пока все трое спускались вниз по лестнице, она ненадолго задержалась наверху, у выточенных из дерева перил, чтобы бросить взгляд сверху на зал.

— Деирдре, какая ты красивая! — услышала она позади себя голос приемного отца. — Ты сегодня очень напоминаешь мне свою мать! Я помню, как увидел ее в первый раз. Это было на Рождество. Она спускалась по лестнице и была такой прекрасной… Я сразу же влюбился в нее. А ты сегодня, наверное, вскружишь голову всем молодым людям там, внизу. Только смотри, чтобы они не подрались из-за тебя!

Дуг Фортнэм лукаво улыбнулся приемной дочери. Он тоже шел к гостям, однако сейчас ему захотелось остановиться, чтобы как следует рассмотреть Деирдре. Его несколько угловатое лицо пересекало несколько морщин, которые солнце и ветер оставили на загорелой коже. Тем не менее Дуг по-прежнему оставался молодым и смелым мужчиной, в которого влюбилась Нора много лет назад.

— Ты тоже очень хорошо выглядишь! — ответила Деирдре на комплимент. — Ты очень красиво одет. Боюсь, что я бы не узнала тебя среди гостей.

Дуг рассмеялся, услышав это признание. Действительно, он поддался на уговоры жены и позволил втиснуть себя в бриджи, шелковые чулки, кружевное жабо и парчовый жакет. При этом больше всего ему мешали высокие туфли с пряжками. Дуг воспринимал свое одеяние как франтовское и глупое, и ему было непонятно, почему в своем собственном доме он обязан таскать треуголку под мышкой. Однако в виде исключения он подчинился царившей в то время моде и даже напудрил свои пышные светлые волосы, стянув их на затылке в пучок.

— Тогда оставайся рядом со мной, пока не привыкнешь к моему виду, — сказал Дуг, подмигнув Деирдре, и протянул ей свою ладонь. — Разрешите сопроводить вас, принцесса?

Деирдре улыбалась, когда спускалась с ним под руку по лестнице в бальный зал. Специально приглашенный церемониймейстер стоял у подножия лестницы, готовый сообщить об их появлении.

— Мадам, месье… Хозяин дома, Дуглас Фортнэм, и его дочь, очаровательная мисс Деирдре…

У молодых мужчин при виде Деирдре перехватило дыхание. И, конечно, никто из них не потерпит, если его родители «забудут» пригласить эту девушку к себе на праздник.

 

Глава 3

Готово. Бонни еще раз окинула взглядом дом своего хозяина, состоявший из двух комнат, которые она только что убрала. Они все равно имели убогий вид, несмотря на ее усилия. Бонни действительно старалась изо всех сил. Ей самой было бы приятно, если бы дом в маленьком портовом поселке хоть немного больше походил на жилище. Однако Скип Дейтон, ее баккра, не признавал мебели, кроме кровати, стола и пары грубо склоченных стульев. О занавесках, или скатертях, или хотя бы о чистых простынях можно было даже не думать.

Чистые, приятно пахнущие простыни — вот о чем мечтала Бонни. Она ненавидела неопрятную постель баккра. Но об этом она сейчас не хотела думать. В конце концов, было еще раннее утро. До тех пор пока хозяин снова станет ее домогаться, пройдет много часов. А может быть, сегодня он вообще оставит ее в покое… Бонни помолилась бы об этом, если бы давно не перестала просить богов о помощи. Она не расходовала энергию на безнадежные усилия: до сих пор ни одна из ее молитв не была услышана.

Ей необходимо было хоть немного отдохнуть. Прошлая ночь была очень тяжелой. Бонни позволила себе застонать, выпрямляясь. Она отскребала пол, стоя на коленях — по-другому убрать остатки жевательного табака, которые не раздумывая сплевывал ее баккра, было невозможно. С этой точки зрения, наверное, было даже хорошо, что в доме не было ковров… Впрочем, на ковер Бонни, наверное, было бы не так больно падать, если бы хозяину, как в прошлую ночь, пришло в голову наказать ее, швырнув на пол. А еще он часто брал ее на полу — и после этого у нее болело все тело. Толстые деревянные брусья, которыми был выложен пол в доме, были твердыми, как камень, и, кроме того, занозы впивались ей в спину. Иногда так глубоко, что проходило несколько дней, прежде чем они вместе с гноем выходили из тела.

Бонни пришлось ухватиться за кухонный стол — у нее потемнело в глазах, когда она выпрямилась. Больше всего ей хотелось на пару часов скрыться в чулане за магазином хозяина, где она обычно спала. Может быть, боли прекратятся, когда она ляжет. Но, с другой стороны, чулан тоже был не самым уютным местом. Там стоял запах крови убитых животных, которых баккра обычно просто оставлял у воды. В это утро он снова выбросил пару шкур и внутренности животных прямо перед домом. Дейтона не смущала вонь, которая появлялась, когда сушились шкуры и догнивали отбросы с бойни. И так же точно его не смущало блеяние коз, овец или мычание крупного рогатого скота. Он держал животных в грязном загоне, в котором роились миллиарды мух. Жалоб со стороны соседей не поступало, потому что его бойня находилась на окраине поселка — за ней сразу же начинался девственный песчаный пляж Большого Каймана. Страдала одна лишь Бонни. Когда ей хватало сил, она, прежде чем лечь спать, засыпáла песком разлагающиеся останки животных.

Ей ничто не помешало бы это сделать и теперь, если бы ее хоть ненадолго оставили в покое. Баккра накануне вечером пришел домой пьяным. Такое бывало часто, но в этот раз он, возвращаясь из портового кабака, очевидно, решил заглянуть к Мáану и устроить там дебош. Такие ночные эскапады Скип Дейтон называл «сватовством». Маану, хозяйке мелочной лавки, это было крайне неприятно. Поэтому она оказала Дейтону достойную встречу, опорожнив ночной горшок ему на голову. И, кроме того, там был Джеф, сын Маану. Сердце Бонни всегда билось учащенно, когда она думала о Джефе. Он был таким большим и сильным, таким уверенным в себе… Он защищал свою мать. Бонни тоже очень хотелось иметь защитника. Прошлой ночью он был ей нужен больше, чем когда-либо.

После того как Маану дала Скипу от ворот поворот, он был, как он сам это называл, «в настроении», и, как всегда, у него под рукой была Бонни, чтобы удовлетворить его похоть. Ей пришлось вытерпеть наказание, которое, по мнению баккра, заслужила Маану за свое упрямство. Он избил Бонни так жестоко, как уже давно не случалось. Девушке казалось, что каждая косточка, каждая мышца в ее теле переполнены нестерпимой болью, однако она, конечно, не могла увильнуть от работы, боясь получить новые побои. Таким образом, Бонни проснулась, как обычно, рано, покормила животных, навела порядок в доме, а сейчас ей надо было кое-что купить.

Настроение Бонни немного улучшилось, когда она вспомнила об этом. Она любила бывать в лавке Маану, разговаривать с ней, и еще девушка надеялась, что туда заглянет Джеф. Молодой человек выполнял обязанности посыльного в портовом поселке и иногда трудился подсобным рабочим. Много денег это не приносило, и это не было занятием на полный рабочий день, однако оплачиваемая работа для свободных чернокожих на Каймановых островах встречалась редко. В конце концов, здесь было полным-полно рабов, которые бесплатно выполняли самую грязную работу. Белым людям принадлежали плантации, а также большинство убогих лавок здесь, в поселке, вокруг маленького порта. При этом они, белые, пальцем о палец не ударили, один только баккра Скип лично занимался забоем животных, не желая обучать этому ремеслу чернокожих. Наверное, он боялся доверять рабу острые ножи для снятия шкур и потрошения. Определенно, в чем-то он был прав! Если бы он обращался с каким-нибудь мужчиной так же, как с Бонни… Иногда она с наслаждением представляла себе, как бы ее баккра оборонялся от разгневанного работника ножом для забоя животных… У Бонни часто возникали фантазии, связанные с применением силы. Она с удовольствием побродила бы босиком в луже крови, если бы это была кровь ее баккра.

Однако сейчас она заставила себя успокоиться. От таких снов наяву пользы никому не будет. Бонни решила подумать о том, что ей нужно сделать. Могло случиться так, что она забудет что-то из покупок, которые ей по утрам поручал сделать баккра.

В конце концов Бонни вышла из маленького деревянного дома, расположенного рядом с мясной лавкой, в которой Скип Дейтон как раз взвешивал кусок свиной ножки для жены коменданта порта. Миссис Бентон ходила за покупками лично — наверное, потому что чувствовала себя одинокой и скучала. В поселке было очень мало достойных дам. Существа женского пола в районе порта Большого Каймана были рабынями или проститутками, а зачастую и тем, и другим одновременно. Два борделя, в которых развлекались матросы с кораблей, набиравших здесь провиант, предлагали почти исключительно черных женщин или девочек-мулаток. Одна белая женщина и ее дочь, которых каким-то образом занесло сюда, держали кабак и строгостью нравов не отличались. Определенно, это общество было недостойно благовоспитанной миссис Бентон!

Да, кроме того, была еще и Маану, или лучше сказать «миссис Маану». Высокая и все еще красивая, чернокожая женщина настаивала именно на таком обращении. И она этого заслуживала — миссис Маану не работала ни на одного баккра. Миссис Маану была свободной! Поначалу Бонни никак не могла поверить в это. Она думала, что Джеф лжет. Бонни познакомилась с Джефом вскоре после того, как ее купил ее баккра. Девочке было тогда двенадцать лет, и она ни на что не годилась, как сказал ей ее предыдущий баккра. Она была маленькой и полуживой от голода. На плантации сахарного тростника от нее не было никакого толку. А для того, чтобы стать домашней рабыней, у нее не было ни воспитания, ни хороших манер. Бонни спрашивала себя, почему ее вместе с матерью привезли на Каймановы острова, а не оставили на ямайской плантации, где она родилась. Наверное, последний баккра был сыт по горло ее матерью и решил также избавиться и от приплода. Тилли, мом Бонни, воровала, пыталась соблазнять надзирателей и даже сама наносила себе ранения, чтобы не работать, — а однажды бросилась с мачете на повариху, решив, что с ней несправедливо обращаются. Баккра выслал ее вместе с другими провинившимися рабами на остров Большой Кайман, где Тилли без конца хвасталась, каким мужественным борцом за свободу она была.

Бонни не верила этому. У нее почти не сохранилось воспоминаний о плантации на Ямайке — тогда она была слишком маленькой.

Зато она прекрасно помнила, как вела себя ее мать Тилли на Большом Каймане. Тилли не отличалась храбростью и на самом деле не была одержима стремлением к свободе. По мнению Бонни, она была сумасшедшей. Тилли постоянно искала скандалов — если в этот момент не вешалась на шею какому-нибудь белому или черному мужчине, — и не могла выполнять работу без ругательств и препираний. Она никогда не заботилась о Бонни. Запуганная малышка, обовшивевшая и полуживая от голода, сидела в хижине, пока один из надзирателей не обнаружил ее там и не донес об этом баккра. После этого баккра отправил девочку в поселок на рынок. Наверное, он предложил бы ее сначала в бордель, но Скип Дейтон пришел к выводу, что ему нужна домашняя служанка. Бонни была самой дешевой рабыней, которую он мог заполучить. Итак, он совершил эту покупку и, казалось, был весьма доволен.

В любом случае, выполняя домашнюю работу, Бонни старалась изо всех сил. Она не хотела быть такой, как ее мать. К тому же, по крайней мере, еда у Дейтона была неплохой. Бонни сама готовила эту еду, и для того, чтобы этому научиться, ей понадобилось некоторое время и много терпения. Девочка вынесла много побоев, пока не уяснила, что и как следует делать. Зато мяса у них было вдоволь, и баккра не возражал против того, чтобы она высаживала овощи, подражая миссис Маану. Джеф помог Бонни вскопать грядки (ему тогда было тринадцать или четырнадцать лет). При этом он рассказывал ей о своей вольной грамоте. Они были свободными, его мать и он! Они сами о себе заботились. Маану не просто управляла мелочной лавкой, лавка на самом деле принадлежала ей! Бонни не могла прийти в себя от изумления.

В который раз размышляя о том, как может чувствовать себя человек, когда он свободен, Бонни шла по пыльной дороге. Все постройки здесь были похожи на жилище ее хозяина: деревянные дома с верандой или без. Некоторые из них были украшены деревянной резьбой, остальные представляли собой простые дощатые будки. Первоначально все они были пестро разрисованы, однако на солнце любая краска быстро выгорала, и лишь немногие хозяева баров и борделей, маленьких лавок или ремесленных мастерских прилагали усилия к тому, чтобы регулярно обновлять покраску.

Остров Большой Кайман был далеко не жемчужиной Карибских островов, хотя пляжи здесь были белыми, как снег, бесконечно длинными и прекрасными, а море сверкало на солнце тысячью оттенков зелени и синевы. Море было теплое и богато рыбой. Бонни вспоминала, как однажды они с Джефом отправились ловить рыбу. На Рождество рабам давали выходной — по крайней мере, на плантациях. Правда, Скипу Дейтону лишь однажды пришла в голову мысль о том, что Бонни тоже заслужила выходной. Это было чудесно. Они с Джефом бродили по воде и били рыбу чем-то вроде копья, а затем бросали ее на берег. Джеф также поймал одну из огромных морских черепах, которые дали этим островам их прежнее название — Las Tortugas[3].

Но Бонни не хотела, чтобы он убивал черепаху. Ей всегда было жаль черепах.

Матросы и портовые рабочие набивали ими ящики, которые затем относили в темные трюмы кораблей. Это было удобно — черепахи служили запасом свежего мяса для моряков. Ловля и продажа черепах была главным источником доходов для рыбаков, живущих на Каймановых островах. Однако Бонни постоянно угнетала мысль о том, как чувствуют себя эти животные в темных ящиках без движения и еды. На протяжении недель им не оставалось ничего иного, кроме как в полузабытьи ожидать смерти.

Бонни содрогнулась и втянула голову в плечи, проходя мимо одного из борделей. Несмотря на то что она с удовольствием вспоминала о том дне на побережье, на самом деле она ненавидела Каймановы острова. На месте Маану она бы здесь ни за что не осталась. Однажды Бонни даже спросила у Джефа о том, как свободная черная женщина, перед которой был открыт целый мир, могла попасть именно сюда, в этот самый дальний угол колоний.

— Из-за моего отца, — ответил Джеф, и Бонни хорошо запомнила выражение гордости в его взгляде.

Юноша не мог не говорить о своем отце — Аквази. О гордом мароне, настоящем борце за свободу, который был доверенным лицом великой королевы Нэнни, основавшей на Ямайке, в Блу-Маунтинс, целый город свободных черных людей и оборонявшей его.

— Они жили там, как в Африке, как в племени ашанти, а это — народ великих воинов. И мой отец был самым великим из них! У него была земля и две или три жены, которые обрабатывали эту землю для него. В Африке у каждого мужчины по несколько жен, и ты знаешь — чем больше жен, тем больше он этим гордится! Аквази очень сильно уважали — он командовал маронами, когда они нападали на плантации, освободил множество рабов… Он был лучшим воином Грэнни Нэнни…

Глаза Джефа горели, когда он рассказывал о том, какую чудесную жизнь вел Аквази в Блу-Маунтинс. И Бонни казалось, что она слышит дробь барабанов, под которые жены Аквази вечером танцевали для него, и звуки труб, призывающих маронов к бою, когда армия англичан или отряд плантаторов снова пытались захватить неприступное поселение на Стони-Ривер.

Отец Джефа успешно оборонял его до тех пор, пока легендарная королева маронов все же не заключила мир с белыми людьми — а с этим Аквази смириться не мог. По словам Джефа, Аквази покинул Нэнни-Таун (так свободные чернокожие называли свое горное селение) и продолжил борьбу в одиночку. Аквази был схвачен при героической попытке убить губернатора Ямайки.

Бонни не могла этому поверить — уже потому, что за попытку убийства губернатора Ямайки, конечно, никого не стали бы ссылать на Каймановы острова, а, скорее всего, просто сразу повесили бы. Однако какой-то влиятельный баккра, очевидно, не дал этому случиться, за что Джеф, впрочем, не испытывал к нему никакой благодарности. В конце концов, его отец ненавидел этого белого человека, имени которого Джеф уже не помнил.

Бонни спрашивала себя, как вообще у Джефа могли сохраниться воспоминания об отце. Маану, очевидно, последовала за Аквази на Каймановы острова, и это тоже устроили для нее какие-то белые покровители. Однако на плантацию, на которую Аквази попал в качестве раба, их влияние не распространялось. Как бы там ни было, хозяин этой плантации не изъявил готовности взять на плантацию также и Маану. Не могло быть и речи о том, чтобы в поселке рабов жила свободная чернокожая, это привело бы к росту недовольства. И к тому же Маану любила Аквази не настолько сильно, чтобы снова отдать в рабство себя и своего сына лишь для того, чтобы жить вместе с мужем на плантации. Таким образом, на протяжении нескольких лет она могла видеть Аквази только на Рождество, и при этом ей мало что от него доставалось. Однако маленький Джеф жил только этими днями и бесконечными рассказами Аквази о Нэнни-Тауне, о свободе, об Африке… и о побеге! Очевидно, отец Джефа не мог думать ни о чем другом и разрабатывал один план побега за другим. Он даже дважды пытался бежать, однако его каждый раз ловили, и это приводило Джефа в ярость.

Бонни всегда без комментариев выслушивала рассказы Джефа о неудачах, из-за которых побег не удался — в конце концов, она не хотела его сердить. Но в глубине души девушка подозревала, что отец Джефа был таким же сумасшедшим, как и ее мать. На Большом Каймане не было Блу-Маунтинс, остров был маленький, и его изучили вдоль и поперек. Здесь не прятался ни один марон. Сбежавших рабов немедленно возвращали на плантации, и тут даже никто не подвергал их особенно тяжким наказаниям. Случалось, однако, что рабов убивали при попытке к бегству, если они оказывали сопротивление при аресте.

Именно это случилось с Аквази, когда Джефу было десять лет. С тех пор его героический отец жил только в его воспоминаниях. Маану осталась на острове Большой Кайман. А что еще ей было делать? У чернокожего человека никто не купит лавку по справедливой цене. А уехать отсюда, не имея средств, означало бы снова попасть в рабство.

Бонни не думала, что миссис Маану действительно нравится жить в портовом поселке, но для нее существовало так же мало возможностей для бегства, как и для рабыни.

Бонни добралась до лавки Маану, и ей сразу же стало легче, когда она увидела широкий белый тент, отбрасывавший тень на чистую, пестро окрашенную веранду. Девушка радовалась, если ей удавалось пройти мимо баров и борделей, располагавшихся вокруг порта, и при этом избежать приставаний. В лавке Маану было так уютно, по-домашнему… Бонни любила запах пряностей и вид свежих фруктов и овощей, которые выставляла Маану на полках на веранде своей лавки. Это было похоже на рынок. Наверное, ей хотелось вызвать аппетит у прохожих. Все прочие товары были сложены во внутреннем помещении — главным образом, это были продукты питания, в основном сухофрукты, бобовые, заквашенная в бочках капуста, мука и сахар, и, конечно, большое количество корабельных сухарей. За счет покупок тех немногих людей, которые жили в поселке, Маану и Джеф жить не смогли бы, большинство своих товаров они продавали на корабли, которые причаливали здесь, чтобы пополнить свои запасы.

Бонни с трудом поднялась по ступенькам на веранду — и, услышав голоса Маану и Джефа, почувствовала, как ее сердце забилось чаще. Значит, ей повезло, он был здесь! Однако мать и сын разговаривали на повышенных тонах. Бонни показалось, что они ссорились.

— Джеф, тебе уже почти восемнадцать лет!

Маану пыталась сохранять спокойствие, однако по ее голосу Бонни слышала, что она расстроена. Свободная чернокожая женщина говорила на чистом английском языке. Поначалу это тоже казалось Бонни невероятным, однако за последние годы она так часто имела дело с Маану и Джефом, что сама научилась говорить довольно правильно.

— Ты же не можешь всю свою жизнь шляться по порту, выжидая, когда кто-нибудь даст тебе пару монет за то, что ты погрузишь товар на его корабль!

— Ну а что еще мне делать? — вызывающе спросил Джеф.

Чтобы лучше видеть их обоих, Бонни пододвинулась немного ближе к двери магазина, на которой висела пестрая занавеска от мух, состоявшая из отдельных пестрых ленточек. Джеф сидел на мешке с сушеными бобами, задрав крепкие ноги в белых льняных штанах. Он был чрезвычайно сильным, мышцы под его белой рубашкой могли бы принадлежать борцу-призеру. Волосы Джефа были коротко острижены. Лицо было иссиня-черным. Он унаследовал от матери высокие скулы, но не ее раскосые глаза. Его глаза под выпуклыми надбровными дугами были скорее круглыми и широко расставленными. У Джефа был широкий рот, и, когда юноша смеялся, он выглядел неотразимо. Однако Джеф смеялся редко.

Маану пожала плечами. Она явно не могла спокойно продолжать разговор с сыном.

— Если бы я знала, Джеф! Сам придумай что-нибудь! Наймись матросом на корабль или…

Джеф фыркнул.

— На торговый корабль, мом? — насмешливо спросил он. — А может, на корабль, который привозит рабов из Африки?

Маану подняла руки. Это был беспомощный жест — она делала вид, будто хочет поправить ярко-красный тюрбан у себя на голове, под которым прятала волосы. Мать Джефа была одета в традиционный наряд острова. Она носила широкую красную юбку и простую льняную блузку, а также бросающийся в глаза, но практичный головной убор.

— Бывают же корабли, которые не перевозят рабов. Или поговори с каким-нибудь ремесленником. Может быть, ты смог бы работать у него помощником на плантации…

— Тогда я сразу же могу идти рубить сахарный тростник! — Джеф вскочил на ноги. — Я не буду работать ни на одного из этих баккра! — Он словно выплюнул это слово. — Я не позволю бить себя плетью и унижать. Я…

— Ты свободный человек, и никто не будет бить тебя плетью, — возразила Маану. — А то, что какой-нибудь мастер может дать оплеуху ученику, как тогда сделал кузнец, — так с этим приходится мириться даже белым молодым людям.

Бонни вспомнила, что именно из-за этого случая два года назад закончилось неудачей обучение Джефа кузнечному ремеслу. Фрейзер Уоттс, кузнец, был из числа тех немногих жителей портового поселка, которые были честными и обходительными. Сам он был мулатом и не возражал против того, чтобы взять в ученики чернокожего юношу. Однако они с Джефом не поладили. Просто сын Маану терпеть не мог, когда ему приказывали. Он заявил мистеру Уоттсу: воин из племени ашанти не должен никому подчиняться. После этих слов Уоттс отвесил ему пощечину, а потом с изумлением увидел, как его кипящий от ярости ученик замахнулся на него раскаленными докрасна щипцами. После этого Уоттс заявил Маану, что не хочет иметь в учениках воина из племени ашанти. Либо Джеф должен научиться вести себя как следует, либо пусть не появляется у него.

Джеф больше не переступил порога кузницы.

— Только не начинай! — вздохнул Джеф. — Я не собираюсь ублажать белых баккра! Когда я слышу, как старый Уоттс говорит: «Конечно, мистер Такой-То! С удовольствием, мистер Чтоб-Я-Так-Знал! Разумеется, мистер Как-Вас-Там!» — мне хочется лопнуть от злости!

— Быть вежливым не значит унижаться! — заметила Маану, однако тут ее взгляд упал на дверной проем, и она увидела Бонни, которая смотрела на них через занавеску. На строгом лице женщины тут же появилась улыбка. Маану всегда обращалась с молодой рабыней дружелюбно и ласково.

— Привет, Бонни. Заходи! — пригласила она девушку. — Не пугайся. Я ругаю Джефа, но он это заслужил.

Маану сердито посмотрела на сына, который ответил ей ленивой ухмылкой.

— О, какой у тебя вид, Бонни! — Маану бросила испуганный взгляд на разбитое лицо девушки и, конечно же, поняла причину ее замедленных движений. — Что, этот тип опять тебя избил?

Бонни прикусила губу. Маану время от времени грозила пожаловаться на баккра Скипа властям. Издеваться над рабами просто так, без причины, было запрещено. Однако в действительности такие жалобы никогда не имели последствий, а для Бонни все могло обернуться еще хуже.

— Я поскользнулась, — заявила она. — На лестнице.

Маану подняла брови.

— Бонни, в доме твоего баккра нет лестниц, — сказал она, но затем решила не углубляться в детали. — Сядь и подожди, я принесу тебе что-нибудь поесть. Ты такая худая, девочка…

Маану с озабоченным видом исчезла в доме, который находился сразу же за лавкой. Там на плите почти всегда варилось что-нибудь вкусное, наполняя ароматом помещение, и без того приятно пахнущее благодаря привлекательным товарам. Бонни с ожиданием посмотрела вслед Маану. Причина худобы девушки заключалась не в скудном питании — Бонни всегда была худой, независимо от того, сколько она ела, а в свои шестнадцать лет она, может быть, еще и росла. Однако в это утро девушка действительно не могла собраться с силами, чтобы позавтракать чем-нибудь еще кроме черствой корочки хлеба. Кроме того, ей нравилась еда Маану…

Здесь не было густых супов, не было подгоревшего мяса, как у Бонни, когда та сама его готовила, а также надоевшей вяленой трески, из которой состояла пища большинства бедных жителей острова. Маану готовила блюда из бобов с приправами. Все ее рецепты были родом из Африки. Их дала ей Грэнни Нэнни, легендарная королева маронов.

И сейчас мать Джефа появилась с экзотическим блюдом — остро приправленной кашей из чечевицы на свежей лепешке. Бонни жадно откусила кусок.

У Джефа при взгляде на нее разыгрался аппетит. Он встал, пошел в кухню и тоже появился с порцией еды. По дороге он бросил взгляд на ссадины Бонни.

— Подлец! — процедил Джеф сквозь зубы.

Странно, но Бонни почувствовала утешение.

Пока она ела, Маану собрала для нее покупки. Скипу Дейтону нужны были приправы, и прежде всего соль для засолки мяса. Он продавал солонину на корабли, которые приставали в порту. Следом за приправами Маану положила хлеба и немного овощей, а также две бутылки рома.

— Лучше бы я не продавала ему спиртное, — сердито пробормотала Маану. — Если Скип напьется, то опять нападет на тебя.

Бонни пожала плечами.

— Он все равно напьется, — заметила она. Девушка уже давно смирилась со своей судьбой. — Когда он напивается дома, то чаще всего хотя бы остается спокойным. Можно я посмотрюсь в ваше зеркало, миссис Маану?

То, что Маану испугалась ее вида, заставило Бонни задуматься. Девушка вдруг почувствовала что-то похожее на стыд — и странно, что она стыдилась Джефа. Она не хотела показывать ему свое разбитое страшное лицо.

Да, Бонни не отличалась красотой, даже когда один ее глаз не был заплывшим, а губа не была разбита. Девушка по кивку Маану прошла дальше в дом и попала в чистую, обставленную простой мебелью спальню. Здесь висело большое зеркало, которое показало ей не только ее ссадины и раны, но также и ее костлявое, грубое лицо с узкими губами, крупными зубами и непокорными курчавыми волосами. Бонни считала, что у нее широкий нос и чересчур низкий лоб. В ней не было ничего от принцессы или воительницы племени ашанти. Ничего от тех гордых черных женщин, о которых иногда рассказывала Маану — мать Джефа также сохранила воспоминания о Нэнни-Тауне. «Я простая негритянская девочка… Неудивительно, что Джеф никогда не смотрит на меня так, будто ему не терпится меня поцеловать», — подумала Бонни и прикусила губу. Конечно, ей не хотелось, чтобы он смотрел на нее с похотью. Наверное, она испытала бы отвращение, если бы в глазах Джефа было такое же похотливое выражение, как в глазах ее баккра, но тем не менее выражение какой-то… может быть, радости на его лице при ее появлении ей все же хотелось бы увидеть.

Джеф как раз засунул последний кусок лепешки в рот, когда Бонни вернулась в лавку. Пережевывая еду, он взял ее корзину с покупками.

— Я помогу Бонни отнести все это, — сказал он как бы мимоходом, обращаясь к матери. — Не годится ей одной идти через порт. Тут как раз причалили два новых корабля. Из Англии. У матросов, конечно, несколько недель не было ни одной женщины…

Бонни с благодарностью улыбнулась ему.

Маану кивнула.

— Но потом сразу же возвращайся домой! — приказала она. — И без глупостей!

Бонни спросила себя, относятся ли последние слова Маану к ее баккра, и на долю секунды представила, как Джеф поймает Дейтона и убьет его из-за нее или хотя бы задаст ему хорошую трепку.

Молодой человек подмигнул ей, когда они вместе вышли на улицу.

— Я мог бы выбросить их в море! — заметил он, увидев пару белых мужчин, которые сидели в находившемся рядом кабаке, заливая свои глотки водкой из сахарного тростника, в то время как их рабы на улице укладывали мешки штабелями. — У тебя иногда не возникает желания… отплатить им за все?

Бонни кивнула. Никто не смог бы измерить, как сильно она этого желала, хотя все ее фантазии о мести ограничивались ее баккра. Ну ладно, может быть, еще парой надзирателей с плантации ее матери, которые пинали Бонни, когда она была еще ребенком. Впрочем, некоторые черные приятели Тилли вели себя не лучше. И вообще, ее мать… В черном списке Бонни Тилли стояла на самом верху, гораздо выше большинства белых из поселка.

Джеф ухмыльнулся.

— Тогда пошли, — с заговорщическим видом сказал он и завернул за угол кабака. — Давай посмотрим, кому мы тут можем насолить.

Перед ними находился дом коменданта порта. Сейчас он был пуст — мистер Бентон был на работе, а его жена, наверное, делала покупки. Однако на подоконнике в кухне охлаждался паштет… Джеф, проходя мимо, смахнул его с окна. Паштет упал в сад, форма лопнула. На ее содержимое, безусловно, набросятся маленькие черные свиньи, которых держали многие жители острова. Животные свободно бегали по улицам и питались объедками, которые люди выбрасывали из своих домов. Хрюканье и чавканье, а также вонь не делали поселок особенно приятным местом.

— Ой… Очень жаль, что сегодня погонщик рабов мистер Бентон останется без обеда, — насмешливо прошептал Джеф.

Бонни испуганно огляделась по сторонам. Ей ни в коем случае не хотелось попасться на горячем. Впрочем, улица словно вымерла, за исключением пары лошадей, которые были привязаны за одним из борделей через два дома от них. Один из коней был красивым вороным жеребцом, и на нем было дорогое, украшенное серебром седло.

— Ты посмотри, мистер Льюис… — Джеф огляделся по сторонам, затем подошел к коню и быстрым движением ножа обрезал поводья, которыми был привязан жеребец. — Какое седло… Но иногда, как это ни глупо, лошади сами отвязываются…

Жеребец, который до сих пор не делал никаких попыток освободиться, обрадовался и, опустив голову, побрел вдоль улицы. Далеко он не уйдет, но, судя по всему, животное искало подходящее место, чтобы поваляться в пыли. Седлу это вряд ли пойдет на пользу.

Первым порывом Бонни было убежать подальше отсюда. Эта шутка могла обойтись ей очень дорого… Однако Джеф зашагал, улыбаясь, дальше, словно с ним ничего не могло случиться.

— Мистер Льюис увидит, что поводья обрезаны, — испуганно сказала Бонни. Льюис был хозяином одного из борделей, и, когда он злился, с ним было опасно шутить.

Джеф пожал плечами и ответил:

— Он заподозрит Бромсли.

Бромсли был владельцем другого борделя.

— Может быть, они даже подерутся. Тогда окажется, что мы убили двух мух одним ударом…

Бонни шла за ним дальше по улице, но уже не чувствовала себя в безопасности. Она даже не смогла засмеяться, когда Джеф открыл какой-то курятник, а затем отвязал сидящего на цепи пса, который тут же принялся охотиться на куриц. При этом пес принадлежал мулату, у которого явно возникнут неприятности, если собака передавит кур его белого соседа. Однако Джефу было все равно; казалось, он испытывал ненависть ко всем жителям поселка.

— Все дураки и трусы, — пробормотал он, проходя мимо кузницы.

Воспользовавшись отсутствием мистера Уотсона, Джеф как бы нечаянно бросил пару гвоздей и уже готовых подков в горн.

Бонни была рада, когда они оставили поселок позади и свернули на улицу, ведущую к бойне.

Джеф ухмыльнулся, повернувшись к девушке.

— Так лучше? — спросил он. — Мы им показали? Да?

Чтобы не сердить его, Бонни смущенно кивнула. Но облегчения она не почувствовала. Она считала проделки Джефа детскими и глупыми. Месть, настоящая, серьезная месть людям, которые этого заслужили, должна быть иной.

 

Глава 4

Когда Деирдре присоединилась к гостям в празднично украшенном, ярко освещенном бальном зале, она сразу же обнаружила, что окружена толпой людей, желающих поздравить ее. Большинство поздравлявших были, естественно, мужчинами, однако девушки также старались приблизиться к ней, уже хотя бы для того, чтобы их тоже заметили. Но у них было мало времени. Вечер начинался с застолья, и Нора сразу же пригласила гостей в находившийся рядом обеденный зал. Адвеа уже полчаса ворчала из-за того, что ее жаркое остывает, а суфле может сморщиться, если в конце концов не начнется ужин. Нора улыбнулась, подумав о том, что пришлось бы выслушать Деирдре от старой поварихи, если бы ее еда действительно пострадала. Гости, конечно, ничего не заметили. Поварское искусство Адвеа компенсировало опоздание виновницы торжества. Как всегда все, что попадало в столовую из кухни, было великолепным.

Большинство женщин, однако, едва ли могли оценить еду по достоинству. Корсеты беспощадно стягивали желудки и позволяли съесть лишь небольшую порцию, независимо от того, насколько голодна была обладательница корсета до того, как ее в него зашнуровали. Нора спрашивала себя, как некоторым дамам — и прежде всего леди Уоррингтон, чей муж пожирал глазами Деирдре, — удавалось, несмотря ни на что, все же наесть округлые формы. Однако леди Люсиль всегда была склонна к тучности.

Деирдре сидела в центре и изо всех сил старалась поддерживать оживленную беседу со своим соседом по столу — секретарем губернатора. У нее не было ничего общего с этим пожилым господином, но она знала, что тот является важной персоной. Дуг лично пригласил и губернатора, однако в действительности не рассчитывал на его визит. Адмирал Чарльз Ноулз был, конечно, посвящен в семейные дела Фортнэмов своим предшественником Эдвардом Трелони. Без сомнения, он ценил заслуги Дуга Фортнэма перед обществом Ямайки (адвокат помог уладить конфликт с повстанцами — свободными чернокожими, так называемыми маронами), но почтить своим присутствием дебют его дочери-мулатки губернатор, конечно, не мог. Все же адмирал прислал на бал высокопоставленного представителя — лорда Боудена, и тот теперь обхаживал Деирдре в соответствии с полученными указаниями. Собственная дочь лорда Боудена собиралась дебютировать через месяц, и Нора надеялась на ответное приглашение.

Ужин закончился тем, что Адвеа и ее помощники внесли в зал огромный именинный торт с восемнадцатью свечами. Деирдре пришлось встать и обойти стол, чтобы задуть свечи и разрезать торт. Гости с восторгом аплодировали.

Нора одобрительно кивнула дочери. Без сомнения, ее заметил каждый из присутствующих молодых мужчин, а половина уже была, очевидно, влюблена в нее. Когда начнутся танцы, кавалеры, без сомнения, будут наперебой приглашать ее.

Пока музыканты еще раз проверяли настройку инструментов — до сих пор они развлекали общество тихой музыкой, сопровождавшей застолье, — слуги Фортнэмов открыли двери в сад, где уже были зажжены разноцветные фонарики. Кулиса из разноцветных лучей, освещавших мимозы, каскариллы и гибискусы, была похожа на сказку, и гости отреагировали восхищенными и признательными возгласами, прежде чем устремиться наружу. Сейчас, вечером, можно было надеяться на свежий бриз.

На танцевальной площадке сначала был показан разученный заранее менуэт — к восхищению всех присутствующих, младшие сыновья Дуга и Норы, четырнадцатилетний Томас и двенадцатилетний Роберт, вывели свою красавицу-сестру на сложный медленный танец. За ними последовали другие пары, как правило, тоже братья и сестры. Большинство плантаций находилось слишком далеко от ближайшего города, чтобы дети из разных семей могли вместе обучаться танцам и другим искусствам или наукам. Только молодые люди, которые жили либо в самом Кингстоне, либо в Спаниш-Тауне, либо недалеко от них, посещали школы, в которых обучали музыке и танцам. Там учителя танцев обучали юношей и девушек, не являвшихся родственниками, создавая из них пары, о чем в обществе, естественно, сразу же начинали ходить слухи. Может быть, родители сами этому способствовали? Не намечалась ли здесь помолвка?

Наконец руководитель церемонии объявил о начале общего танца, которого так страстно ожидали молодые люди. Люди постарше заняли места за столами, расставленными в зале и в саду. Слуги подали кофе и шоколад для дам и ромовый пунш для мужчин. Многие из гостей-мужчин, однако, уже давно удалились в рабочий кабинет хозяина дома со своими сигарами. Они предпочитали говорить о делах и политике, а не наблюдать за молодыми людьми во время танца или строить брачные планы, а затем их отбрасывать. В колониях это было скорее занятием для дам, которым больше нечем было заняться.

Позади стульев в саду стояли дети рабов, обмахивавшие гостей опахалами из листьев пальмы. На Ямайке круглый год было очень тепло, и многие переселившиеся сюда из Англии плантаторы так за всю жизнь и не смогли привыкнуть к жаре и высокой влажности воздуха. Особенно жаловались на это дамы в корсетах.

Леди Уоррингтон, все еще находившаяся в скверном настроении, а после банкета еще и мучимая тяжестью в желудке, неохотно, почти с недовольством наблюдала за фигурами, которые выделывали танцоры. Люсиль видела, как молодые мужчины, едва начался общий танец, дружно рванулись к Деирдре Фортнэм. Леди Уоррингтон, будучи молодой женщиной, никогда не исполняла первый танец. Ей всегда предпочитали более худощавых и изящных девочек. Кавалеры не соревновались за право потанцевать с ней. У леди Люсиль возникло подозрение, что ее супруг, когда просил ее руки, интересовался больше плантацией Холлистера, чем ее персоной. И детей у них тоже не было…

— Эй, осторожнее! — сердито крикнула леди Уоррингтон чернокожей девочке, которая нечаянно зацепила ее пальмовым листом. Это была совсем маленькая девочка. Ее лицо исказилось от страха, малышка уже готова была заплакать. — Ты испортишь мне прическу! — продолжала браниться леди. — Ну, в чем дело? Ты что, не хочешь даже извиниться?

Другая девочка опустила свою пальмовую ветвь и поспешила к малышке на помощь.

— Конечно, она очень сожалеет, миссис! — заявила служанка на чистом английском языке, на котором говорили рабы в Каскарилла Гарденс.

Леди Уоррингтон, как и большинство других колонизаторов, это доводило до бешенства. Без сомнения, негры не должны говорить так же, как и их господа!

— Просто Регима еще очень маленькая. Ей еще рано участвовать в празднике. Но она сама этого захотела.

Регима… Что за имя! Неужели Фортнэмы не могли называть свою рабыню Дженни или Лиззи, как все остальные плантаторы? Малышке на вид было года четыре. Другой девочке, которая очень умело сделала книксен, было лет семь или восемь. Леди Уоррингтон следовало бы успокоиться после извинений, однако в этот вечер ее злило все.

— Что значит «она захотела»? — раздраженно обратилась женщина к старшей девочке. — Что может хотеть ребенок? Ох эти наглые, избалованные негры…

Девочка снова сделала книксен, чувствуя себя совершенно беспомощной. Она явно не могла понять причину гнева леди Люсиль.

— Я могу еще что-нибудь сделать для вас, миссис? — вежливо спросила малышка. Конечно, это выражение она подслушала у старших слуг.

— Да, конечно, можешь! — желчно ответила леди, все же немного успокоившись, и указала на полупустую кофейную чашку. — Кофе слишком холодный и, кроме того, чересчур крепкий. У меня уже появилась изжога. Ты можешь принести мне немного горячей воды из кухни?

Девочка просияла и в третий раз сделала книксен.

— Да, конечно, конечно, с удовольствием, миссис. Я сейчас же вернусь назад. Я не заставлю вас долго ждать! — С этими словами она уронила пальмовую ветвь на землю и убежала.

Нора, которая как раз шла по траве, намереваясь присоединиться к дамам, с улыбкой остановила малышку:

— Нафия, куда ты так торопишься?

Девочка посмотрела на нее с серьезным выражением лица, однако ее глаза сияли.

— У меня важное дело для миссис… леди… Уоррингтон! — гордо заявила она. — Я должна сделать это очень срочно. У нее из… из…

Нора улыбнулась.

— У нее изжога, Нафия… У Адвеа есть отвар из трав, который очень хорошо помогает в таких случаях. Беги и принеси его!

— Я очень быстро, миссис Нора! — И Нафия помчалась дальше.

Нора, все еще улыбаясь, подсела к женщинам.

— Ну вот, кое-кто чувствует себя важным, — добродушно сказала она, провожая взглядом убегавшую маленькую девочку. — В этом возрасте мы не привлекаем их к настоящей работе, они еще такие неумелые. Однако девочки хотят быть большими. Не прикасайся пальмовой веткой к моим волосам, Регима. Ею нужно только разгонять воздух. Смотри, вот так!

К огромному изумлению леди Уоррингтон, Нора взяла у ребенка опахало и показала, как нужно обмахивать гостей. Маленькая Регима захихикала, когда ее коснулся поток воздуха. Затем она старательно стала имитировать движения Норы, в то время как та разговаривала с леди Люсиль. Отношения между обитателями Каскарилла Гарденс и плантации Холлистера были натянутыми с тех пор, как Дуг Фортнэм много лет тому назад дал взаймы тетке леди Люсиль черную служанку. Лорд Холлистер попытался изнасиловать девочку, однако юная Алима оказала ему сопротивление. Горячим утюгом она нанесла лорду тяжелое ранение, и семейство Холлистеров до сих пор злилось на Фортнэмов из-за того, что Дуг не выдал Алиму, а, наоборот, помог ей сбежать в Блу-Маунтинс. Теперь Холлистеры круглый год жили в Кингстоне, а с лордом Уоррингтоном у Дуга сложились добрососедские отношения. Однако леди Люсиль, как и прежде, с предубеждением относилась к Фортнэмам, и особенно к Норе. В свое время она сама надеялась выйти замуж за Дуга Фортнэма.

Вскоре снова появилась Нафия. Маленькая чернокожая девочка побежала через сад к кухне, что значительно сокращало путь. Но там она встретила не маму Адвеа, а кого-то из младших помощниц по кухне. К счастью, она знала, где находится настойка от изжоги, в конце концов, это был частый недуг, который испытывали беременные женщины, независимо от цвета кожи, но прежде всего изжогой страдали зашнурованные белые леди — как правило, после еды. Адвеа всегда держала свое лекарство наготове.

Молодая повариха налила глоток отвара в красивый бокал для черри и приказала Нафии обращаться с ним осторожно. Кроме того, она налила кипяток в маленький фарфоровый чайник. Все это девочка понесла на подносе, направляясь в сторону сада и балансируя своей ношей. Она старалась донести отвар как можно быстрее. Сосредоточившись на бокале и на чайнике, Нафия не заметила пальмовую ветвь, которую сама же бросила на траву, и споткнулась об нее, когда хотела приблизиться к леди Уоррингтон элегантно, как настоящая, хорошо обученная официантка.

Нора попыталась поймать Нафию или хотя бы посуду, но было слишком поздно. Малышка упала, бокал для черри разбился, горячая вода разлилась по вырезу платья Нафии и брызнула на руку леди Уоррингтон. Леди немедленно заорала, словно ее насадили на вертел, в то время как Нафии потребовалось еще какое-то время, чтобы ощутить боль. Тогда малышка тоже громко закричала. Все собравшиеся сразу же обратили внимание на стол в саду.

Деирдре, которая только что с одним из кавалеров покинула танцевальную площадку и вышла в сад, чтобы освежиться, увидела, что Нафия лежит на земле, и поспешила к ней. Маленькая девочка была младшей сестрой Амали и любимицей Деирдре. Подруги всюду брали Нафию с собой, когда та была еще грудным ребенком, и играли с ней, словно с куклой. Теперь Деирдре, не обращая внимания на свое белое платье, опустилась рядом с девочкой на колени и обняла ее.

— Что случилось, Нафия? Ах ты, боже мой, она обожглась! Как это могло случиться? Мне нужен мокрый платок! Скорее. Кто же посылает такую маленькую девочку за горячей водой?

Это интересовало также Нору, которая быстро взяла со стола тканевую салфетку, опустила ее в кружку с холодной водой и подала дочери. Затем она, исполняя долг гостеприимной хозяйки, наклонилась к руке леди Уоррингтон.

— Она нарочно это сделала! — злобно кричала леди Люсиль. — Это нарочно спланировано против нас! Ваши ниггеры состоят в заговоре. И меня не удивит, если…

Нора не увидела покраснения на коже леди Уоррингтон. Хозяйке хотелось заняться ожогами Нафии, которые, без сомнения, были куда более серьезными, однако, пока она искала слова, чтобы успокоить леди, какой-то молодой человек уже протиснулся сквозь толпу зевак.

— Позвольте мне взглянуть. Я врач.

Деирдре, которая в растерянности прикладывала холодную ткань к образовавшимся от ожога пузырям на груди кричащей Нафии, удивленно подняла глаза и увидела озабоченное овальное лицо, обрамленное парой темных локонов, которые выбились из простой прически. Длинные волосы мужчины не были напудрены, он зачесал их назад и не заплел, а спрятал под бурсе — черный чехольчик из тафты. «На удивление просто», — мысленно констатировала Деирдре. Собираясь на бал, большинство мужчин ухаживали за собой гораздо более тщательно. На лбу молодого мужчины, когда он, сосредоточившись, нагнулся над Нафией, появились маленькие морщинки. Он прищурил глаза, серьезные темные глаза, цвет которых Деирдре не могла различить в слабом свете фонарей. У него были густые черные брови, прямой нос и полные, резко очерченные губы. Привлекательный мужчина, чей низкий спокойный голос, когда он заговорил с Нафией, также озадачил Деирдре. Его английский язык был правильным, однако она уловила в нем странный мягкий акцент.

— Не плачь, малышка. Как тебя зовут?

Громкие рыдания Нафии сменились всхлипываниями.

— Нафия, — сказала она. — Мне так больно… и бокал разбился… и…

— Нафия. Какое красивое имя, — сказал врач и умелой рукой освободил место ожога, расстегнув платьице, залитое горячей водой, и отодвинул его вниз. — Откуда такое имя? Я еще никогда не слышал ничего подобного.

— Из Африки, — ответила Нафия уже спокойным голосом. — Моя момми родом из Африки. Она назвала меня так, как звали ее момми. — Девочка шмыгнула носом.

Врач, казалось, удивился такому ответу и быстро взглянул на малышку, причем он пытался встретить взгляд Норы или кого-то из белых людей, живших в Каскарилла Гарденс. Лишь немногие плантаторы разрешали своим рабам давать имена детям, и уж ни в коем случае не африканские, которые для большинства белых казались непроизносимыми. Чаще всего дети рабов и вовсе получали простые английские имена, такие как Тоби или Мэнди.

Деирдре, которая все еще держала Нафию на руках, кивнула, и Виктор Дюфрен впервые заглянул в ее очаровательные зеленые глаза. Ему понадобилось на несколько мгновений больше, чем нужно, чтобы оторвать от нее взгляд. Затем он прокашлялся и снова обернулся к своей пациентке.

— Очень красивое имя, малышка, как раз для очень красивой и храброй девочки, которая уже не плачет. Я знаю, что тебе больно, но ожог не такой уж большой. Мы сейчас смажем его охлаждающей эссенцией, и тогда тебе станет легче. Через пару дней все заживет, даже рубца не останется…

Врач поднял взгляд на Деирдре, чтобы дать ей дальнейшие указания, однако тут в разговор вступила Нора.

— Господин доктор, вы не могли бы также посмотреть вот сюда? — спросила она, указывая на руку Люсиль. — Кажется, у леди Уоррингтон ужасная боль, но я ничего не вижу…

— А врач лечит какого-то негритянского ублюдка, вместо того чтобы позаботиться о леди! Невероятно…

Нора не слышала, кто из столпившихся вокруг гостей произнес этот упрек, но она и не хотела этого знать. Врача, казалось, это тоже не интересовало. Он с сожалением оторвал взгляд от красивого лица Деирдре, от ее черных локонов и быстро осмотрел руку леди Уоррингтон, а затем покачал головой:

— Там ничего нет. Может быть, небольшое покраснение, которое плохо видно при таком свете. Главным образом, это просто шок… Вы должны, миссис…

— Леди! — резко поправила его Люсиль.

Как только врач обратил на нее внимание, она прекратила орать.

— Леди Люсиль Уоррингтон, — покорно представила ее Нора.

— Принесите леди Уоррингтон… — молодой врач вежливо поклонился, прежде чем продолжить свою речь, — большой бокал ромового пунша. Она должна успокоиться. Как только внутреннее жжение вытеснит наружное…

Нора подавила улыбку. Она обратилась к гостям и озабоченным слугам, которые появились следом за белыми гостями и со страхом смотрели на обожженную маленькую девочку.

— Вы слышали, леди и джентльмены? Небольшое происшествие, не случилось ничего серьезного. Мэдди, Кеша… Вы слышали, что сказал доктор. Пусть Адвеа передаст сюда большую кружку своего замечательного ромового пунша. Пожалуйста, угощайтесь все, уважаемые дамы! Наша повариха делает пунш с фруктовыми соками и сахаром. Он прекрасно освежает и не слишком крепкий…

С этими словами Нора оставила леди Уоррингтон на попечение других утешителей, которые буквально столпились вокруг нее. Между тем Деирдре и молодой врач помогли Нафии подняться на ноги. Нора кивнула врачу:

— Идемте, доктор… то есть если вы разрешите мне воспользоваться вашей помощью. У нас на кухне есть довольно большая аптека. Если вы хотите перевязать ожог…

Нора и сама могла бы это сделать, но ей хотелось выслушать профессиональное мнение. Свои познания в медицине она почерпнула от одного врача, который более двадцати лет тому назад работал в трущобах Лондона, а также от женщин-травниц с Ямайки и из Африки.

Доктор кивнул.

— С удовольствием. Но если вы позволите, сначала я представлюсь: Виктор Дюфрен… К сожалению, никакой не лорд. Наверное, я единственный человек такого рода в столь блестящем обществе…

Нора рассмеялась.

— Мы также до сих пор не купили себе дворянский титул, — заявила она без особых церемоний. — Меня зовут Нора Фортнэм, и вам, конечно, это известно. Я не знаю, кто вас сюда привел, но он, наверное, сказал вам, как зовут хозяйку дома. А это моя дочь, Деирдре… Деирдре, почему ты так смотришь на доктора Дюфрена? Ты не хочешь снова пойти потанцевать? Тебя, наверное, уже ищут…

Девушка покачала головой так энергично, что из ее прически выпала пара цветков.

— Нет… я пойду с вами… конечно… я могу помочь…

Нора не подала виду, что она удивлена предложением Деирдре. Вообще-то ее дочь нисколько не интересовалась медициной, о чем Нора сожалела. Однако сегодня, наверное, ее участие можно было объяснить заботой о Нафии. И к тому же казалось, что доктор Дюфрен пробудил в ней любопытство.

Молодому врачу тоже явно понравилось общество Деирдре. Он последовал за ней, когда она пошла по дороге через сад к кухонному дому, и обнаружил пятна травы на ее белом платье.

— Вы испачкали свое прекрасное платье, когда опустились на колени, мисс Деирдре, — сказал он своим мягким голосом, в котором звучало сожаление, — но зато утешили малышку.

Он ласково взъерошил курчавые волосы Нафии. Девочка продолжала тихонько всхлипывать и еще сильнее пачкала платье Деирдре, цепляясь за него и тычась заплаканным лицом в подол.

Деирдре, наморщив лоб, осмотрела себя.

— Ох, — вздохнула она. — Как глупо. Пятна от травы. Их, наверное, уже не удастся вывести. — Затем она улыбнулась. — Но, наверное, можно будет выкрасить всю юбку в зеленый цвет. Или нет, момми?

Нора пожала плечами.

— Посмотрим, — сказала она. — Мне нужно взглянуть на это при дневном свете. А сейчас отпусти юбку, если можешь, Нафия, тебе уже не нужно использовать ее в качестве носового платка.

Она поискала в карманах своей юбки и наконец вытащила оттуда носовой платок, который и подала малышке.

— Вот, Нафия, теперь высморкайся и веди себя как большая девочка, иначе что подумает о тебе доктор? Ты поблагодарила его? Еще раз большое вам спасибо, доктор Дюфрен…

Нора быстро сменила тему. Если доктор Дюфрен жил в колонии, его могло неприятно поразить то, что Деирдре разбиралась в чистке и покраске одежды. Большинство женщин из высшего общества предоставляли заботу о своем гардеробе черным служанкам и проявляли мало понимания, скорее, вели себя весьма несдержанно, если тем не удавалось устранить какое-то пятно. Теперь Норе очень хотелось, чтобы Деирдре не вела себя как избалованная дурочка и молодой доктор не воспринимал ее как невежественную дикарку.

— Вы… практикуете в Кингстоне, не так ли? — осведомилась Деирдре у гостя. Тоже не очень обдуманный вопрос. Фортнэмы, без сомнения, уже услышали бы о том, что в городе появился новый врач.

Но Деирдре тут же поправила себя.

— Откуда вы приехали? — непринужденно спросила она.

Доктор Дюфрен улыбнулся, и Нора увидела небольшие морщинки возле его губ. Это был серьезный молодой человек, который, однако же, любил посмеяться. Она нашла своего гостя чрезвычайно симпатичным.

— Прямо из Европы, — невозмутимо сказал он, когда они заходили в кухню.

Кухня в Каскарилла Гарденс была открытой и просторной, как и весь главный дом. Через нее можно было выйти в сад и на огород, в котором Нора выращивала лекарственные растения, а также к чистому ручью, из которого поварихи брали воду. Дюфрен с удовольствием отметил, что там было чисто, везде царил порядок. Девочки-служанки мыли посуду и скребли горшки. Нора дружелюбно поприветствовала их, похвалила повариху за великолепную еду, а затем повернулась к маленькому шкафу, в котором хранила очень важные и полезные при небольших ранениях лекарства. Доктор Дюфрен быстро проверил перевязочный материал, мази и лосьоны.

— Я в последние годы изучал медицину в Париже и в Лондоне, — рассказывал он при этом и в конце концов выбрал два препарата. — Я бы взял вот это. Календула и столетник годятся для лечения ожогов, если только они не приготовлены на основе свиного жира.

— А что вы думаете по поводу свежего алоэ вера? — спросила Нора, хотя Деирдре, собственно, больше интересовала информация о происхождении и карьере ее гостя. Однако Нора была прирожденным лекарем. Она указала на одно из больших мясистых растений, росших в саду рядом с открытой кухней.

— Я беру пару листьев, снимаю с них кожицу, делаю пюре, а потом — компресс.

Доктор Дюфрен кивнул.

— Можно взять также творог, если он есть у вас под рукой. Однако компресс с алоэ вера — это интересно. Такого мы в Лондоне не применяли… — Он вышел из кухни, отломал листок, снова зашел в помещение и внимательно рассмотрел его.

Нора засмеялась.

— Наверное, потому, что алоэ вера там не растет, — поддразнила она его. — А мы его часто применяем. В том числе и как крем для кожи, и как средство для ухода…

— Крем для кожи, который готовит моя мама, делает женщин красивыми, — добавила Деирдре, улыбаясь, как мальчишка-сорванец.

Доктор Дюфрен посмотрел на нее и, казалось, снова растерялся.

— Если ваша красота объясняется именно этим, — в конце концов произнес он, — алоэ вера действительно дар небес…

Деирдре покраснела, и это удивило Нору. Собственно говоря, комплименты никогда не повергали ее дочь в смущение.

— А что привело вас в колонии, доктор Дюфрен? — продолжала расспрашивать Нора, одновременно готовя своими умелыми руками компресс. — Тяга к странствиям?

Дюфрен покачал головой.

— Скорее тоска по родине, — ответил он. — Я родом из Сан-Доминго — французской части острова Эспаньола. Да вы знаете, этот остров расположен приблизительно в двухстах милях на северо-восток…

— Конечно.

Нора кивнула. Она не слишком много путешествовала, но хотя бы по географической карте хорошо знала Карибские острова. Она мечтала о колониях еще задолго до того, как решила выйти замуж и уехать на Ямайку. Тогда она планировала переселиться сюда вместе со своей первой любовью — Саймоном Гринборо, который, в отличие от всех этих Уоррингтонов, Холлистеров и Кинсли, был настоящим лордом по происхождению. К сожалению, совершенно обедневшим. Саймон умер еще до того, как Нора нашла возможность осуществить его и свою мечту. Теперь, когда Нора вспомнила Саймона, она подумала о том, что молодой доктор Дюфрен чем-то напоминает ей Гринборо. У Саймона тоже были темные волосы, и он был таким же сдержанным и дружелюбным — и скромным, что также понравилось ей в этом молодом враче. Его одежда была весьма элегантной, но строгой, а не франтоватой, как у большинства гостей.

— Значит, ваш родной язык — французский! — определила Деирдре. Так вот откуда его легкий акцент. — Вы должны говорить со мной по-французски! Мама научила меня этому языку, и миссис Присцилла тоже говорит на нем… В любом случае она знала какого-то духа, который…

Деирдре замолчала, потому что доктор Дюфрен посмотрел на нее несколько озадаченно. Она сердито прикусила губу. Почему ей не удается говорить с этим мужчиной так, как это принято в высшем обществе?

— Миссис Присцилла — это жена нашего домашнего учителя и заодно медиум, по крайней мере, она сама так считает, — поспешила Нора на помощь дочери. — Она общается с духами различных национальностей и когда-то предложила Деирдре усовершенствовать ее французский, беседуя с некой Катрин Монвуазен… — Она закатила глаза.

— Ля Вуазен[4]? — со смехом произнес доктор прозвище знаменитой отравительницы, которая играла важную роль при дворе короля Людовика Чертырнадцатого. — Почему именно с этой ведьмой?

— Вы понимаете, что я не особенно верю в такие вещи. — Нора засмеялась и перешла на французский язык. — Voila, docteur![5]

Она подала Дюфрену чистое полотенце, на которое была нанесена паста из измельченных листьев алоэ вера, и стала наблюдать за тем, как он умело накладывает повязку на ожог Нафии. Малышка между тем, успокоившись, уже занялась поеданием щедро отмеренного ей куска именинного торта, который тут же подсунула ей Адвеа. Она больше не всхлипывала, а ее ожог был не таким серьезным, как показалось Деирдре в первый момент.

После того как доктор Дюфрен наложил компресс, девочка тут же начала беспокоиться о разбитой посуде.

— У меня это получилось совершенно нечаянно, — убеждала она Нору. — Я не хотела, хотя леди говорит совсем другое!

Нора успокаивающе кивнула ей и погладила по голове.

— Конечно нет! Леди — дура! — заявила Деирдре и тут же испуганно замолчала, увидев, что мать вознамерилась немедленно отругать ее.

Доктор Дюфрен тихонько засмеялся.

— Можно было бы выразить это повежливее, — заметил он. — Однако…

— …Деирдре попала в точку, — вздохнула Нора. — Эта Люсиль Уоррингтон… Но все равно, ты ведешь себя неподобающим образом, Деирдре! Нельзя так говорить о соседях, пусть даже в данном случае…

Она остановила себя и к своему неудовольствию отметила, что доктора Дюфрена сейчас точно так же, казалось, забавляли слова матери, как только что ее дочери. Хорошее же впечатление сложится у него о них, пусть даже он, без сомнения, разделял их мнение о леди Уоррингтон.

— И вообще, тебе пора бы снова присоединиться к гостям! — продолжала Нора. — Тебя скоро начнут искать.

— Мы сейчас все пойдем туда, — успокоил ее доктор Дюфрен. — Нафия, мы тебе еще нужны? Или тебе уже лучше?

Малышка кивнула, снова почувствовав свою важность, а Деирдре улыбнулась ей и врачу. Это было так любезно с его стороны — еще раз спросить девочку о ее самочувствии! Когда они вышли из кухни, Деирдре зашагала рядом с ним.

— Значит, вы сделали здесь остановку на пути в Санто-Доминго? — попыталась она завести с ним беседу, возвращаясь к гостям. Теперь девушка говорила по-французски, очень медленно, тщательно подбирая слова.

Дюфрен с удовольствием перешел на родной язык.

— Да, мадемуазель Деирдре, я являюсь гостем лорда Боудена, а он — знакомый моего отца. Однако я живу не в Санто-Доминго, а в Сан-Доминго, — что, признаюсь, может привести к определенной путанице. Когда-то Колумб открыл этот остров для испанцев, но там было также несколько французских поселенцев.

— Точнее говоря, это было пиратское гнездо, — поправила его Нора.

Дюфрен и Деирдре укоризненно посмотрели на нее.

— Как бы там ни было, западной частью острова в 1665 году управлял французский губернатор, — продолжал рассказывать врач. — Табак, кофе и сахарный тростник выращивают там и сейчас, и это очень прибыльное дело. Сан-Доминго с полным правом может называться самой богатой из всех французских колоний. Моя семья владеет одной из самых больших плантаций. Лично я считаю, что не смогу быть плантатором. Мне гораздо интереснее изучать медицину. К счастью, у меня есть еще два старших брата, так что никакой драмы не случилось. Наоборот, мне кажется, что мои близкие были рады, когда я уехал.

Деирдре улыбнулась, однако Нора задумалась над сказанным. Судя по тому, как Виктор Дюфрен только что обращался с черной Нафией и, словно само собой разумеется, предпочел оказать помощь получившей тяжелый ожог рабыне, а не истеричной леди Уоррингтон, этот молодой человек, очевидно, не имел никаких проблем ни с сахарным тростником, ни с табаком. Он просто не годился на роль рабовладельца.

— Хорошо. А теперь вы снова возвращаетесь домой, — сказала Нора как бы между прочим и бросила внимательный взгляд на одежду Деирдре.

Они втроем снова вышли в празднично украшенный сад и присоединились к гостям. Нора надеялась, что пятна на платье не будут бросаться в глаза, когда Деирдре станет танцевать.

Виктор Дюфрен кивнул:

— Да. Однако я не планирую жить на плантации, а хочу открыть свою врачебную практику в Кап-Франсе. Это — портовый город, он очень удачно расположен. Кап-Франсе очень богат, он является торговым центром Сан-Доминго. Там находится резиденция губернатора и живет изысканное общество. Сейчас этот город называют «Парижем Антильских островов». Однако если все же посмотреть на портовый квартал… ну да, в Париже тоже есть свои темные углы. В любом случае в Кап-Франсе определенно найдется достаточно пациентов, и бедных, и богатых…

Деирдре слушала врача, широко открыв глаза.

— Париж Антильских островов? — заинтересованно спросила она. — Вы должны рассказать мне о нем. Давайте посидим в саду. Может, вы хотите ромового пунша? Наша повариха готовит его из…

— Деирдре, тебе, наверное, надо бы потанцевать, — перебила Нора дочь, одновременно окидывая взглядом сад в поисках мужа.

Она надеялась, что по крайней мере Дуг развлекал гостей, пока они с дочерью отсутствовали — она была занята Нафией, а Деирдре пыталась флиртовать с врачом. Нора не имела ничего против того, чтобы ее дочь общалась с Дюфреном, этот мужчина ей самой был очень симпатичен. Однако через пару дней он уедет на Эспаньолу и никогда больше не увидит Деирдре. Было бы лучше, если бы ее дочь использовала этот праздник для того, чтобы заинтересовать более перспективных и надежных кандидатов в женихи. Надо, чтобы Деирдре увидели, а она выглядела очень привлекательно, когда танцевала.

Деирдре бросила скучающий взгляд на бальный зал. По всей видимости, до сих пор ни один из присутствующих здесь кавалеров не произвел на нее достаточно сильного впечатления.

— Мадемуазель Деирдре, я, правда, не очень искусный танцор… скорее несколько неловкий… Однако если вы подарите мне один танец… — начал Виктор и запнулся.

Деирдре сияла, когда под руку с ним впорхнула в зал. И ей было все равно, что ожидала от нее мать, — в этот вечер она больше не смотрела на других мужчин.

 

Глава 5

— Неужели я только что стал жертвой галлюцинации? Или я действительно видел нашего молодого доктора Дюфрена, проехавшего мимо меня верхом на Аттике?

Дуг Фортнэм только что вернулся из Кингстона и теперь как раз заходил в комнату своей жены, расположенную в башенке над третьим этажом. Нора любила смотреть из окна на море. Из ее комнаты открывался вид на побережье, резко переходившее в джунгли, часть которых была освоена под плантацию всего несколько десятилетий назад. Игра красок — дикий зеленый лес, снежно-белый песок и лазурно-синее море — всегда трогали Нору. Еще будучи юной девушкой и живя в Англии, она мечтала оказаться на таком побережье.

И сейчас она стояла у окна и смотрела наружу — что в такой солнечный день, собственно, было не похоже на нее. Если не было дождя, Нора всегда находила себе занятие на открытом воздухе. Она облачалась в простое хлопковое одеяние, а не в шелковое платье с пестрыми цветами и кринолином, в которое была одета сейчас. Дуг, конечно, не ошибся: у его жены и дочери были гости.

— И не только, — сказала Нора.

Дуг был неприятно удивлен, когда она против обыкновения не обернулась к нему и не поприветствовала поцелуем.

— Посмотри сам!

Дуг подошел к Норе и сразу же увидел, что приковало ее взор. Вдоль пляжа неслись галопом кобылы Аллегрия и Аттика, последняя была любимой лошадью Норы. Теперь, однако, на Аттике скакал Виктор — месье Виктор, как Деирдре назвала его, когда просила Нору дать ему на время лошадь.

Однако по ее голосу Нора догадалась: в мыслях ее дочь уже давно отбросила формальное обращение.

Деирдре и ее кавалер явно устроили скачки — что не удивило ее родителей. Девушка использовала любую возможность для того, чтобы продемонстрировать свое искусство наездницы и быстроту Аллегрии. Неожиданным было только то, что черная Аттика сейчас на всем скаку пронеслась мимо Деирдре и ее белой кобылы.

Дуг рассмеялся.

— Только что доктор Дюфрен, наверное, преодолел последний барьер в ухаживании за нашей шалуньей, — заметил он. — Этот молодой человек, без сомнения, очень хорошо умеет ездить верхом.

Длинноногая кобыла Аттика была быстрее, чем низкорослая Аллегрия, но вела себя сдержанно. Если всадник не подгонял ее, она предпочитала приходить к финишу второй или третьей, а не обгонять другую лошадь. Однако Виктору Дюфрену все же удалось придать ей мужества. Деирдре, наверное, будет в восторге от его способностей — как только придет в себя после поражения…

— Этот молодой человек обладает определенными достоинствами, — заметила Нора без энтузиазма. — Он любезен, умен, он хороший врач, и у него приятная наружность. Неудивительно, что Деирдре в него влюбилась…

В вечер своего дебютного бала Деирдре ни на шаг не отходила от Виктора Дюфрена и, поскольку он, естественно, как и большинство гостей, остался ночевать в Каскарилла Гарденс, утром сразу же показала ему плантацию. При этом он снова вступил в разговор с Норой, сопровождая ее во время утреннего «врачебного обхода» по поселению рабов и совещаясь с ней по поводу лечения больных. Он произвел на нее великолепное впечатление. Виктор остался в Каскарилла Гарденс, когда лорд Боуден давно уже уехал, и развлекал Деирдре и Нору, пересказывая последние новости из Лондона и Парижа. В конце концов месье Дюфрен попрощался с ними, однако на протяжении следующих дней странным образом не нашлось ни одного корабля, который бы отправлялся на Эспаньолу. Зато некоторые дамы из Кингстона обратились за консультацией к молодому врачу — и, как оказалось, их состояние не позволяло оставлять их без дальнейшего лечения. Таким образом, Виктор задержался еще некоторое время и явно был очень рад, когда на следующей неделе в Кингстоне появилась Деирдре со своими родителями. У Дуга в городе были какие-то дела, а дамы якобы планировали отправиться за покупками. Виктор Дюфрен был счастлив видеть Деирдре и ее черную служанку и сопровождать их во время прогулки по торговым улицам, в то время как Нора с подругами пила чай. Теперь, в субботу, он снова появился в Каскарилла Гарденс — с новыми медикаментами для Норы и коробкой изысканного шоколада для Деирдре. Нора спрашивала себя, для какой родственницы он мог привезти шоколад специально из Европы. Однако Деирдре не нужно было дарить подарков, чтобы осчастливить ее. Ее глаза сияли, как только Виктор появлялся рядом с ней.

Сегодня они встретились на конной прогулке, причем Виктор Дюфрен не использовал ситуацию в свою пользу, в отличие от молодого Кинсли — разумеется, они с Деирдре выезжали в сопровождении конюха, по крайней мере, поначалу. По дороге к пляжу они давно оставили позади молодого человека и его мула.

Нора бросила еще один взгляд вниз, на побережье, где наездники заставили своих лошадей перейти на шаг и ехали рядом, о чем-то болтая. Она вздохнула.

— Что с тобой, любимая? — Дуг Фортнэм успокаивающе обнял ее. — С одной стороны, ты до небес превозносишь доктора Дюфрена, с другой же… Неужели есть что-то такое, что делает нежелательными его безобидные ухаживания за Деирдре?

Нора потерла лоб и наконец оторвала взгляд от дочери и ее спутника.

— Если бы они на самом деле были безобидными… — пробормотала она. — Однако я считаю Виктора Дюфрена очень серьезным молодым человеком. Вполне возможно, что он в обозримом будущем будет просить руки нашей дочери.

Дуг улыбнулся.

— Эта мысль уже посещала меня, — поддразнил он жену. — Разве это было бы так уж плохо? Как ты уже сказала, Виктор серьезный молодой человек, знает, чего хочет, у него есть профессия, с помощью которой он сможет прокормить свою жену…

Нора подняла брови.

— Более того, этим Дюфренам принадлежит половина Эспаньолы, — заметила она.

Дуг отвернулся от окна и направился в соседнее помещение, которое служило им обоим комнатой для переодевания. Он решил поменять свой официальный шелковый жакет и рубашку с рюшами, которые носил в Кингстоне, на удобную одежду для верховой езды.

— Ага, значит, вот что стало причиной твоей небольшой вылазки в Кингстон, — крикнул он Норе. — А я уже спрашивал себя, почему тебе ни с того ни с сего чуть ли не через три дня после бала понадобилось пить чай с леди Боуден и другими матронами из Кингстона, тогда как обычно ты не так уж и стремишься оказаться в их обществе. Но, естественно, эти дамы знают почти все о семье Дюфренов, живущих на Эспаньоле.

Дуг поцеловал Нору в щеку, когда снова вошел к ней в комнату.

Нора смущенно улыбнулась, когда поняла, что ее секрет раскрыт.

— Ну да, мне ведь хочется знать…

Дуг засмеялся:

— И не только тебе. Я тоже, со своей стороны, навел справки. Да, это правда, что Дюфрены очень богаты. Это, однако, не означает, что они собираются кормить своего младшего отпрыска вечно. Похоже, они дадут денег на врачебную практику в Кап-Франсе, и на этом все закончится. Ну да, к этому можно добавить городской дом, он должен быть респектабельным, особенно если Виктор вскоре женится. Но это не Каскарилла Гарденс! Наша дочь не станет возражать, если у нее будет всего одна служанка, которая будет поправлять ей волосы…

— Когда я думаю о том, как в данный момент выглядят волосы Деирдре, я понимаю, что это может закончиться катастрофой! — пошутила Нора, но вид у нее все-таки был немного расстроенный. — Ну ладно, шутки в сторону. Пусть даже Дюфрены держат своего младшего сына на коротком поводке, они не дадут ему умереть с голоду, если доходы от врачебной практики будут недостаточными. Меня беспокоит не это.

— А что же? — спросил Дуг. — Кап-Франсе — очень красивый город, так говорят купцы. И до сих пор там был только один местный врач. Так что можно с уверенностью сказать, что практика Виктора будет процветать.

— Но это так далеко! — вырвалось у Норы. — Я не хочу даже думать о том, чтобы выдать Деирдре куда-то на северо-западное побережье — а тут сразу на Эспаньолу! Почти двести миль морем…

Дуг обнял ее.

— Ну, если вспомнить о том, что когда-то ты безо всякого колебания вышла замуж за человека с Ямайки… — Он улыбнулся. — По сравнению с этим до Эспаньолы рукой подать. Пару дней по морю — и все. Мы могли бы приезжать к дочери каждый год. И… это замужество имело бы также большой плюс… — Последние слова прозвучали не совсем уверенно, скорее робко, и этого оказалось достаточно, чтобы Нора ощутила тревогу. Она очень чутко реагировала на все, что было связано с Деирдре.

— Ты считаешь, что нам лучше отослать дочь подальше отсюда? — резко спросила она.

Дуг покачал головой и закатил глаза:

— Глупости, дорогая! Ты же знаешь, как я люблю Деирдре. Даже родную дочь я не смог бы любить больше, чем ее. Мне будет не хватать Деирдре, так же как и тебе. Но… Давай прогуляемся и поговорим об этом. Погода прекрасная, а я в последнее время очень долго торчал в конторах и во всяких бюро.

Дуг по своей натуре не был кабинетным работником. Он предпочитал руководить плантацией, а не консультировать клиентов в Кингстоне. Изучать право он стал только по приказу своего отца и даже не закончил обучение. Наверное, он никогда бы не стал адвокатом, если бы Элиас Фортнэм не отстранил его от руководства плантацией сразу же после возвращения из Англии. Дуг вынужден был искать себе другое занятие и так хорошо зарекомендовал себя, став экспертом по международному морскому и торговому праву, что теперь уже не мог бросить это занятие. По крайней мере, не оттолкнув от себя очень влиятельных людей. А это было бы слишком рискованно для человека, у которого была такая дочь, как Деирдре…

Дуг размышлял, как бы деликатнее рассказать Норе о своих мыслях, в то время как они вдвоем спускались по лестнице, а затем вышли в сад. Как всегда, сад показался ему райским. Рано утром прошел дождь, и сейчас орхидеи раскрыли лепестки навстречу солнцу. Листья сандала в это время года светились ярко-желтым цветом, кусты каскариллы и аккары красовались друг перед другом нарядом из белых соцветий.

— Подумай, Нора, — начал Дуг, в то время как его жена сорвала цветок орхидеи и стала вертеть ее в пальцах, — ты сама говоришь, что общество на Ямайке склоняется к тому, чтобы оттолкнуть Деирдре…

— Неужели? — насмешливо спросила Нора. — До сих пор ты это отрицал…

Дуг прикусил губу.

— Я отрицал это, потому что знал: это не будет такой уж большой проблемой. По крайней мере, до тех пор, пока мы защищаем Деирдре, это делает и губернатор, и с ней ничего не может случиться. Устроили бы мы бал в честь ее восемнадцатилетия или нет, со временем нашлась бы подходящая партия и для Деирдре. Все молодые люди с первого взгляда попадают под влияние ее очарования, и их родители не рискнули бы поднимать скандал.

— Ну и что? — спросила Нора, теперь уже не возмущенно, а всего лишь удивленно. — Почему ты вдруг хочешь отдать ее замуж куда-нибудь подальше?

— Потому что ее история, конечно, известна всем! — вырвалось у Дуга. — Мы вырастили Деирдре как собственную дочь, однако по законам Ямайки она всего лишь получившая свободу рабыня. Если она выйдет замуж за белого, а он когда-нибудь захочет избавиться от нее…

— Но почему он должен захотеть избавиться от нее? — Нора потерла висок.

— Почему? На это существует, наверное, тысяча возможных причин! — взволнованно сказал Дуг и сразу же начал перечислять их: — Если ему не понравится ее независимая манера поведения, после того как первая влюбленность пройдет. Через пару лет брака он может влюбиться в женщину моложе ее. Он проиграет свои деньги и будет надеяться заполучить богатую наследницу. Деирдре не подарит ему детей — или, что еще хуже, у их детей будет иссиня-черная кожа.

— Деирдре светлокожая, почти белая! — возразила Нора.

Дуг закатил глаза:

— Но это не обязательно будет распространяться на ее детей. Я никогда тебе этого не говорил, не хотел волновать тебя. Но я слежу за такими случаями… в колониях. Я…

— За такими случаями? — переспросила Нора, сердито взглянув на мужа. — Какие это «такие случаи»? Неужели мое похищение было для тебя только «случаем»?

Дуг взял ее за руки ниже плеч и привлек к себе.

— О боже, Нора, ну не будь такой чувствительной и, прежде всего, не искажай смысл моих слов. Говоря «случаи» или «дела», я имею в виду истории мулатов или, скорее, мулаток, которые попадали в высшее общество как белые люди. Открыто или с помощью подтасовки фактов. С грамотой о даровании свободы или без нее. И тут бывают очень драматичные истории! Например, одна женщина с острова Барбадос — дочь владельца плантации и служанки его жены. Эта рабыня тоже была светлокожей. Ребенка буквально носили на руках, потому что его белая жена не могла иметь детей. Миссис, то есть госпожа, притворилась беременной, в то время как ее служанка вынашивала ребенка. Девочка, говорят, была красавицей, ее любили, ласкали, дали ей очень хорошее образование. В конце концов ее выдали замуж за владельца большой плантации… а через год она родила ребенка, который выглядел как чистокровный негр! Вот как бывает… Иногда сходство проявляется через поколение. О боже, ты же это знаешь по лошадям, Нора! Посмотри на Аллегрию и Аттику. Они сестры! Но одна из них выглядит как чистокровный английский скакун, и она — черная, а вторая похожа на своего арабского отца, изящная и белая. Если завтра ее покроет жеребец, она может родить черного жеребенка на высоких ногах!

Нора прикусила губу.

— Что… что произошло дальше с той девочкой? — спросила она хриплым голосом.

Дуг вздохнул.

— Муж заподозрил ее в любовной связи с одним из своих негров — причем можно было бы забыть об этом, но женщина, естественно, была так же шокирована, как и ее муж. Она с возмущением все отрицала… Но ведь она сама ничего не знала о своем происхождении. В конце концов ее отец во всем признался, и разразился грандиозный скандал… Брак, естественно, был аннулирован, причем озлобление зашло так далеко, что после этого был начат судебный спор о том, кому теперь принадлежат оба раба, то есть эта молодая женщина и ее ребенок. Из-за этой судебной тяжбы я и узнал обо всем. В конце концов отец выкупил свою дочь и внука у ее мужа и отца ее ребенка! Он отпустил их на свободу и отослал молодую женщину в Европу. Что она там делает, я не знаю. А ее черный ребенок растет у своей родной бабушки…

Нора вздохнула.

— Могло быть и хуже… — пробормотала она.

Дуг фыркнул:

— Ты хочешь услышать истории похуже? Была одна женщина в Луизиане — тоже мулатка, очень красивая, светлокожая, рабыня на плантации родного отца. Она сбежала, выкрала документы белой женщины и в придачу ее чемодан и умело выдавала себя за нее. В конце концов она вышла замуж за богатого мужчину, жила как белая женщина, до тех пор пока эта пара случайно не попалась на глаза ее родному отцу. Тот тут же раскрыл обман и захотел заполучить рабыню обратно… Молодая женщина покончила жизнь самоубийством. А вот еще одна история, она также случилась в Америке. Ее героиня — дочь вдовца, выросшая на всем готовом. Один из завистников приписал ей черную мать, которая была певицей в баре. Женщина закончила жизнь в борделе. — Дуг глубоко втянул в себя воздух. — А Деирдре… Нора, в тот момент, когда ее муж порвет ее вольную грамоту, она станет такой же чернокожей, как и любая другая… Хорошо, никто не решится на это, пока мы живы и прежде всего пока у меня есть влияние. Но мы ведь не вечны! Чтобы сохранить свое влияние, мне постоянно приходится идти на уступки. Уступка здесь, уступка там — по отношению к губернатору, объединению плантаторов… Не хмурься, Нора, я делаю это с удовольствием! Я люблю Деирдре, сколько раз я должен это повторить? Просто здесь она не может чувствовать себя в безопасности, Нора! Не так, как нам бы этого хотелось!

Нора растерла цветок орхидеи между пальцами.

— А на Эспаньоле она будет в безопасности? — спросила женщина охрипшим голосом. — Разве ее… история не будет там обсуждаться? Ты хочешь утаить ее прошлое от Виктора?

Дуг покачал головой.

— Сан-Доминго — это французская территория, — ответил он.

Нора громко вздохнула:

— Ну и что? Разве французы не держат рабов? Или они обращаются с ними более гуманно? Что-то я ничего не слышала по этому поводу…

— Это не так, — ответил Дуг. — Конечно же, они держат рабов. И иногда условия там бывают даже хуже, чем здесь. Однако…

— Однако? — спросила Нора и выжидающе посмотрела на мужа.

Дуг продолжал:

— Французы — паписты, как ты, наверное, знаешь…

Нора засмеялась:

— У проповедника не было более срочных дел, чем указать мне на это сегодня утром после богослужения. Только… какое это имеет отношение к рабовладению?

Дуг пожал плечами.

— Так вот, у папистов другое отношение к… хм… бессмертной душе раба. Это звучит почти комично. На Ямайке мы имеем проблему, которая заключается в том, что хотя рабам постоянно читают христианские проповеди, однако же священники всячески изворачиваются, прежде чем окрестить хотя бы одного из них. И между рабами не заключают христианских браков.

— Конечно нет, — насмешливо сказала Нора. — Иначе баккра вынуждены будут придерживаться заповеди: «Что Бог сочетал, того человек да не разлучает»[6].

Лицо Дуга исказила недовольная гримаса.

— Вот именно. Иначе невозможно было бы разлучать черные пары и продавать супругов по отдельности. Но паписты смотрят на это иначе. Они ставят свою религию выше других. «Code Nuar»[7] — это их устав, который определяет обхождение с рабами. Он восходит ко временам Людовика Четырнадцатого. Там, например, написано, что все рабы должны быть крещены и, если на то есть согласие их владельцев, могут заключать церковные браки. Брак — это святое, муж и жена остаются вместе, даже детей нельзя отрывать от них, пока они не выросли или по крайней мере не стали половозрелыми. А сейчас самое важное, Нора! Этот закон разрешает заключать браки между белыми и черными. И в тот момент, когда белый мужчина женится на черной женщине, она становится свободной — и их дети тоже. Дети белых женщин и черных мужчин per se[8] тоже свободны! Так что Деирдре сможет выбросить свою грамоту о даровании свободы. На Сан-Доминго перед лицом закона она будет свободной гражданкой, как и любая другая — даже если случится так, что ее история станет всем известна. Не посвятить в это Виктора было бы, разумеется, непростительно. Особенно учитывая вероятность того, что их с Деирдре дети могут быть намного темнее.

«Причем он ведь сам темноволосый…» — подумала Нора и снова невольно вспомнила о любви своей юности Саймоне.

— Ты, наверное, прав, Дуг… Что будем делать завтра? Поедем на бал к Кинсли?

Стратегия Норы, вознамерившейся во что бы то ни стало добиться для дочери общественного признания, уже дала свои плоды. В вечер дебюта Деирдре Фортнэмы получили приглашение от леди Кинсли. Та с кислым видом сообщила им, что они будут желанными гостями на балу в честь окончания лета, который должен был состояться в следующую субботу. Приглашение поступило довольно поздно — очевидно, Кинсли сначала не собирались приглашать Деирдре.

Дуг пожал плечами:

— Мы, конечно же, поедем туда и возьмем с собой доктора Дюфрена — и, наверное, осчастливим этим лорда и леди Кинсли… в отличие от их франтоватого сына.

Было очевидно, что Квентин Кинсли настоял на приглашении предмета своих мечтаний. Этот молодой мужчина в последние дни проявлял очень большой интерес к Каскарилла Гарденс. Он уже трижды после бала появлялся на плантации, постоянно под каким-нибудь благовидным предлогом, и проявлял невиданную решимость держаться за бокал ромового пунша до тех пор, пока не увидит Деирдре. При этом сама она явно старалась избегать его. Деирдре лишь тогда обменивалась с ним парой слов, когда этого было абсолютно невозможно избежать. Таким образом, Норе приходилось развлекать гостя, что ей порядком действовало на нервы.

Лорд и леди Кинсли не одобряли ухаживаний Квентина за красивой, но абсолютно «неподходящей» дочерью соседей. Дуг знал, что они уже присмотрели для него невесту из Кингстона. Супруги Кинсли определенно будут рады, если Деирдре привезет с собой на бал кавалера.

Нора засмеялась.

— И с этой точки зрения Виктор Дюфрен является подарком небес, — заметила она. — Но посмотри-ка, вот они как раз подъезжают…

Она показала на ворота, которые Виктор вежливо открывал перед Деирдре. Волосы девушки растрепались после скачки. Локоны рассыпались по спине, а шляпу она, наверное, где-то потеряла. Щеки Деирдре порозовели от солнца и ветра, а глаза сияли почти так же, как и глаза ее спутника.

Лицо Виктора Дюфрена за это время утратило легкую бледность, причиной которой, конечно же, было многочасовое сидение в учебных комнатах Парижа и Лондона. Его кожа загорела, а волосы были такими же растрепанными, как и у Деирдре. Длинные темные локоны обрамляли его лицо. Они выбились из чехла для косички, который он постоянно носил на голове. Этот человек явно не тратил времени на то, чтобы заплетать свои волосы, — и, казалось, не утруждал этим ни одного из своих слуг.

— Папа! — Деирдре подбежала к отцу, которого не видела три дня, и крепко обняла его. — Как прекрасно, что ты снова здесь и застал Виктора! Он, собственно, уже сегодня хотел уехать в Кингстон, но… Может быть, вы еще останетесь, Виктор? До завтра? Или еще лучше — до воскресенья, тогда мы могли бы вместе с вами поехать в субботу на бал к Кинсли. Пожалуйста, иначе я там умру от скуки!

Девушка посмотрела на Виктора Дюфрена сияющими глазами, а затем с видом мальчика-шалуна перевела взгляд на отца.

— Тогда ты смог бы подольше поупражняться во французском языке. Papá, il faut certainement que tu fasses encore des exercises![9]

Дуг шутливо погрозил приемной дочери пальцем:

— Будьте осторожны, когда говорите такое, мадемуазель. Мне-то уж точно дополнительных занятий не требуется. И если месье Дюфрен и я будем разговаривать бегло, ты не поймешь ни слова!

Дуг также представлял интересы клиентов, говорящих на французском языке, и, конечно, у него было больше навыков в общении с ними, чем у Норы, которая уже двадцать лет не говорила по-французски, и у Деирдре, чьи знания языка ограничивались материалом из учебника. Но в настоящий момент она, казалось, делала большие успехи, потому что последнюю фразу произнесла уже довольно уверенно.

— Однако мы, конечно, сердечно приглашаем вас отужинать с нами, доктор Дюфрен, — добавил Дуг. — И не важно, на каком языке мы будем вести застольные беседы. Я с большим удовольствием поговорил бы с вами подольше.

— С радостью принимаю ваше приглашение, месье Фортнэм, — вежливо ответил Виктор. — Уже ради того, чтобы подольше насладиться обществом вашей прекрасной дочери. Однако… мне надо бы немного освежиться.

Он с виноватой улыбкой посмотрел на свои ноги. Нора подумала, что его одежда во время скачки почти не пострадала по сравнению с одеждой юного Кинсли. Но Дюфрен был одет не в вечерний костюм, а в практичные бриджи и крепкие сапоги. Этим самым он, без сомнения, завоевал несколько дополнительных плюсов у Дуга Фортнэма.

— Это, очевидно, относится и к моей дочери, — заметила Нора с нарочитой строгостью. — Ты выглядишь так, как будто попала в ураган, Деирдре Фортнэм!

Деирдре счастливо рассмеялась.

— Да я себя именно так и чувствую! — прошептала она на ухо матери, в то время как Виктор разговаривал с ее отцом и не слышал их. — Виктор такой красивый, момми! Такой умный, такой предупредительный! И так хорошо выглядит! Ты не находишь, что он выглядит как… как настоящий лорд?

Нора прикусила губу. Ей действительно казалось, будто дружелюбный дух Саймона Гринборо присоединился к ним, чтобы освободить ее дочь и сделать ее счастливой.

— Но ты же не знаешь самого главного! — с удовольствием продолжила Деирдре и взяла мать под руку. — Виктор победил Аллегрию и меня на Аттике. Значит, он прекрасно ездит верхом!

 

Глава 6

После «похода мести», направленного против белых жителей портового поселка, Бонни старалась держаться подальше от Джефа, но ей было трудно полностью отказаться от его общества. Уже через короткое время она начинала скучать по его низкому голосу и даже по кривой ухмылке, с которой он обычно отвечал на частые упреки и порицания Маану. Но прежде всего Бонни недоставало его беззаботности. Джеф, казалось, не боялся ничего на свете, тогда как Бонни боялась почти всего. Ее баккра мог истолковать самый безобидный вопрос или действие своей рабыни как непослушание, за которое он карал сразу же и беспощадно. Очевидно, Маану была права — ему просто доставляло удовольствие избивать Бонни.

В последнее время Дейтон, однако, оставил ее в покое. Девушка спрашивала себя (и при этом ее сердце билось часто-часто), не связано ли это с заступничеством Маану или, что вероятнее, жалобой миссис Бентон. Жена коменданта порта в последнее время часто смотрела на Бонни испытующим взглядом и, конечно, заметила на ее лице ссадины. А у миссис Бентон определенно было больше влияния, чем у Маану. Никто не мог пройти мимо мистера Бентона, если хотел вести дела в портовом поселке. Если он сказал Дейтону хотя бы пару слов, это, возможно, послужило причиной его смирного поведения.

В любом случае Бонни была благодарна жене начальника порта, хотя, если она хотела разделять воззрения Джефа, то, конечно же, должна была бы ненавидеть также и Бентонов. Для него достаточно было того, что они были белыми, а он черным, однако Бонни не могла поверить в то, что все белые злы и испорчены до мозга костей, как внушал ей Джеф. Мистер Бентон, например, судя по тому, что слышала о нем Бонни, был справедливым человеком, который даже с рабами обращался более-менее любезно, а у миссис Бентон вообще была одна-единственная черная служанка по имени Бриджит. Она носила красивую униформу и задирала нос так высоко, что даже ни разу не перекинулась парой слов с Маану, не говоря уже о рабынях вроде Бонни. Конечно, Бриджит никогда не били, и, наверное, на нее даже никогда не кричали. И, похоже, она не слишком утомлялась, ведя это маленькое домашнее хозяйство.

Но, как бы там ни было, в последнее время Бонни стало жить немного спокойнее. Синяки и кровоподтеки исчезли с ее лица, и она находила время для того, чтобы ежедневно заходить в лавку Маану и предаваться строго запрещенному занятию: Маану учила ее читать! Маану сама, видимо, еще будучи ребенком, научилась этому у сына своего баккра — подробностей Бонни не знала, а свободная чернокожая женщина никогда об этом не говорила. Но она придавала очень большое значение тому, чтобы грамоте научился и ее сын Джеф, и даже платила пьяному доктору, который с грехом пополам лечил белых на Большом Каймане. Сын Маану учился очень старательно, ведь его отец Аквази был кем-то вроде ученого, если верить Джефу. Но Бонни уже знала: если верить всему, что рассказывал Джеф о своем отце, то Аквази во всех отношениях превосходил окружающих. То, что он, несмотря на это, не стал королем мира, Джеф объяснял исключительно его черной кожей — и до сих пор был обижен за это на весь свет.

В любом случае, умение читать и писать действительно дало Джефу что-то вроде работы. Владелец двух стоявших в порту английских кораблей самым строгим образом следил за правильным ведением бухгалтерии и требовал от своего провиантмейстера точные списки принятого на борт товара. К сожалению, этот человек не умел писать и очень плохо считал, так что мистер Бентон рекомендовал ему Джефа в качестве помощника. Бонни безгранично восхищалась своим другом. Это, наверное, было божественно — просто сидеть и считать занесенные на корабль бочки и мешки, вместо того чтобы таскать их в изнуряющую жару во чрево трехмачтового судна.

Джеф энергично закивал Бонни, когда она, направляясь к Маану, проходила мимо него. Девушка с удовольствием ответила бы на приветствие, однако она все же не остановилась. Никто не должен был рассказать ее баккра, что она разговаривала в порту с мужчинами, и мистер Бентон тоже не должен был думать, будто она отвлекает Джефа от работы. Вместо этого Бонни быстро побежала дальше, мимо борделей и баров, как обычно, втягивая голову в плечи, и наконец добралась до лавки Маану, где застала чернокожую женщину за беседой с каким-то странным незнакомцем.

На первый взгляд мулат высокого роста напоминал богатого купца — однако этого быть не могло. Купцы всегда были белыми, и они сами вряд ли делали бы покупки в такой лавке, как у Маану. Но все равно, кем бы ни был этот клиент, на нем были бриджи и чулки, рубашка с кружевами и вышитая жилетка. На его туфлях блестели серебряные пряжки, а сами туфли были на высоких каблуках. Свою треуголку он снял при входе в лавку, из-за чего весь его облик несколько утратил лоск. Темные гладкие волосы свисали вниз и выглядели неухоженными.

Бонни, как всегда, со страхом ожидала за дверью лавки, пока мужчина не распрощается. Однако оказалось, что его переговоры с Маану были близки к завершению. Хозяйка лавки как раз провожала его до двери.

— Конечно, это строго между нами, — спокойно ответила она на последний вопрос, которого Бонни не расслышала. — Я, как всегда, пришлю своего сына. Только держите вашу шлюпку наготове…

Мужчина попрощался с ней преувеличенно вежливым поклоном, на что Маану улыбнулась так же криво, как обычно делал ее сын. Казалось, что этот клиент ей не особенно приятен. Бонни спряталась в тени веранды, чтобы, по возможности, ее никто не увидел, но тем не менее мужчина заметил ее, засмеялся и подмигнул. Он махнул ей рукой, прежде чем сойти вниз по лестнице.

— Кто это был? — удивленно спросила Бонни, когда Маану впустила ее в дом.

Женщина пожала плечами.

— Случайный покупатель, — ответила она. — С какого-то корабля…

Бонни не стала расспрашивать дальше, но она морщила лоб и не могла толком сосредоточиться на буквах, которые Маану сразу же после этого нарисовала мелом на одной из дощечек, на которых она обычно писала цену своих товаров. До этого дня Маану никогда еще не обманывала ее, и Бонни считала уверенную в себе свободную чернокожую женщину неспособной говорить неправду. Мужчина в красивой одежде не был обычным клиентом. Он также не пришел сюда с одного из кораблей, за загрузкой которых сейчас наблюдал Джеф.

Бонни почувствовала странное любопытство. Собственно говоря, жизнь уже давно научила ее не беспокоиться о делах других людей, у нее ведь действительно было достаточно своих забот. Но здесь речь, без сомнения, шла о Маану и Джефе… «Я, как всегда, пришлю своего сына…» Можно было не сомневаться, что Маану говорила о Джефе!

Когда Бонни наконец отправилась назад к бойне, она подумала о том, не спросить ли об этом сына Маану. Но корабли уже готовились к отплытию, и у нее было мало надежды встретить Джефа. Однако затем девушка обнаружила своего друга в одном из самых грязных баров в порту — в компании мулата, которого она встретила у Маану! Мужчина поставил на стол перед Джефом стакан рома — он явно приглашал юношу выпить. Джеф закашлялся после первого глотка — конечно, он не привык к таким крепким напиткам — и начал что-то рассказывать. Бонни ничего не понимала из их разговора, лишь заметила, что говорил главным образом Джеф. Он о чем-то сообщал, а мужчина внимательно слушал.

Бонни показалось это странным. Но если она хотела управиться с приготовлением ужина и с кормлением животных, пока баккра закрывает бойню, ей надо было немедленно уходить. Она ни за что на свете не хотела дать повод для новых побоев!

Однако дело с незнакомцем все же не давало Бонни покоя, и, когда ей на следующий день пришлось относить в порт солонину, она снова стала искать глазами Джефа. Девушка обнаружила его за лавкой его матери, где Джеф, что было необычно для него, старательно занимался работой: он собирал большую партию корабельных сухарей, солонины и бобов.

— Это что, для корабля? — удивленно спросила Бонни, когда он нагрузил на тачку, на которой Маану обычно развозила свои товары, еще и бочку квашеной капусты. — Так в порту же нет ни одного судна.

Джеф вздрогнул, словно она поймала его на чем-то нехорошем. Очевидно, он не заметил, как она подошла. Затем он ухмыльнулся, как проказливый мальчишка — казалось, он чему-то радовался.

— Здесь нет, — прошептал Джеф.

Бонни наморщила лоб.

— А где же? — спросила она. — Неужели на Большом Каймане есть еще один порт?

Она считала, что возможно и такое, хотя и знала только поселение рабов на одной из плантаций и вот этот портовый поселок. Если же существовал второй порт, тогда он должен был находиться где-то далеко. Слишком далеко, чтобы добраться до него с товарами, лежащими в ручной тележке.

Джеф рассмеялся.

— Бонни, — проговорил он торжественно, — от тебя у меня тайн нет. Я покажу тебе его, если ты пообещаешь ничего не рассказывать моей матери. Она убьет меня, если узнает, что я кому-то проболтался…

Ничего не понимающая Бонни кивнула головой. Это дело, очевидно, было связано с тем человеком, с которым Джеф говорил накануне, и, собственно, оно не могло быть таким уж загадочным. Этот мужчина, в конце концов, совершенно спокойно прошел через поселок и даже пил что-то в портовом кабаке. И при этом никто на него не пялился… Стоп. Бонни задумалась. Разве это не бросалось в глаза? Неужели никто в этом маленьком поселке не обратил внимания на шикарно одетого, никому не знакомого мулата? Однако люди словно не замечали его.

— Ну, в чем дело? Ты клянешься? — настаивал Джеф.

Бонни снова кивнула. Для Джефа это, казалось, было чем-то вроде игры.

— Но все это будет только после захода солнца, точнее, даже после восхода луны, — добавил Джеф. — Я загляну к Дейтону. Ты сможешь сбежать оттуда?

Бонни пожала плечами. Она все равно спала на улице. Значит, ей не придется красться из дома. Если в этот вечер баккра не захочет ее изнасиловать. Тогда все могло затянуться. А после этого, как правило, ей было не до прогулок при луне. Однако она же не могла откровенничать об этом с Джефом…

— Я постараюсь, — пообещала девушка. Джефу не обязательно знать, как она живет. — Если ты подойдешь к дому, я тебя услышу.

Джеф ухмыльнулся.

— Ты меня не услышишь! Никто меня не услышит! — хвастливо воскликнул он.

Бонни закатила глаза. Игра, приключение — именно то, что она и думала. Она надеялась, что ради этого действительно стоило рисковать, тайно покидая дом баккра.

А затем Бонни неслыханно повезло. Дейтон получил огромный заказ — и именно Маану заказала ему две бочки солонины и заодно решила погасить свои последние, еще не оплаченные счета. Таким образом, Скип Дейтон ранним вечером в прекрасном настроении отправился в порт, а за ним послушно шагала Бонни, которая тащила за собой телегу с бочками. Телега была тяжелой, потому что ее колеса давно никто не смазывал.

Бонни была вся мокрая от пота, когда добралась до лавки Маану.

Хозяйка лавки бросила на нее сочувственный взгляд, однако ничего не сказала. Она также ничего не сказала, когда Дейтон предъявил ей счет, а совершенно спокойно оплатила долги — по всей видимости, Маану недавно получила крупную сумму. Обычно она едва сводила концы с концами.

В любом случае, Дейтон, вполне довольный, удалился и, против ожидания, не шарахнулся в сторону, когда одна из портовых проституток заговорила с ним. Это была Менди, креолка, которая работала на себя. Или, точнее, на свою белую мать, державшую один из грязных баров. Кто-то, должно быть, защищал ее, иначе хозяева борделей давно прибрали бы ее к рукам.

Для проститутки, жившей в этой местности, Менди была невероятно красива. Ее светлые волосы чрезвычайно привлекали клиентов.

— Ну как, Дейтон, ты купишь мне что-нибудь выпить? — спросила она хриплым голосом. На Бонни, которая тащилась вслед за Дейтоном, Менди не обратила внимания. — В это время в городе почти нет работы. Если хочешь… я сделаю тебе скидку…

Бонни не поверила своим ушам, когда ее баккра вступил в переговоры о цене. Обычно при виде портовых проституток он только возбуждался, а затем дома беспощадно набрасывался на Бонни. Девушка иногда даже удивлялась его богатой фантазии. В определенном смысле это было невероятно — представлять себе пухленькую блондинку Менди на месте курчавой костлявой Бонни.

Однако в этот вечер Дейтон, казалось, набрался решимости вознаградить себя особенным образом. После недолгих сомнений он отослал Бонни с тележкой домой и взял Менди под руку. У проститутки был довольный вид, когда она направилась к бару своей матери. Бонни не понимала ее. Неотесанный, очень сильный, но скорее невысокий Скип Дейтон, никогда не смывавший с себя кровь животных, которых он убивал, постоянно жевал табак, и изо рта у него воняло гнилыми зубами и ромом. Он должен был подействовать на Менди отталкивающе, а не притягивать ее к себе. По крайней мере, Бонни никогда бы не смогла улыбаться ему или прижиматься с ласковым воркованием.

Испытывая облегчение из-за того, что этой ночью он обойдется без нее, девушка потащила свою громоздкую телегу в направлении бойни. Нет, Бонни не смогла бы заставить себя заигрывать с мужчинами, льстить им и изображать восхищение. И встреча с Менди только усилила ее уверенность в этом — и отняла надежду каким-то образом вырваться из лап Дейтона. Бонни часто думала о том, чтобы прокрасться в трюм какого-нибудь корабля и удрать с Большого Каймана в качестве безбилетной пассажирки. Этот замысел мог бы увенчаться успехом; в любом случае чернокожие портовые рабочие ее бы, конечно, не выдали. И с голоду она бы тоже не умерла среди всего этого провианта. Но что будет дальше, когда корабль причалит в каком-нибудь порту? С большой долей вероятности ее обнаружат, может быть, потребуют деньги за проезд и продадут в первый попавшийся бордель. Даже если Бонни удастся скрыться с корабля незамеченной, ничего другого, кроме как заниматься проституцией, ей не оставалось.

Бонни вздрогнула. Нет, тогда уж лучше оставаться у Дейтона. Тот, по крайней мере, не заставлял ее улыбаться. Напротив, он, казалось, возбуждался, когда она демонстрировала отвращение к нему. Он любил брать ее против воли.

Однако теперь у Бонни появилась возможность отправиться навстречу приключениям вместе с Джефом. У нее даже было достаточно времени, чтобы искупаться в море. Бонни погрузилась в освежающую воду и с удовольствием стала плескаться. Девушка не умела плавать, несмотря на то что Джеф снова и снова предлагал научить ее этому. Она никак не могла решиться раздеться перед ним. Он не должен был видеть, какая она худая — и тем более сколько шрамов осталось на ее теле после издевательств Дейтона. Бонни сама себе в этом не признавалась, но ей очень хотелось, чтобы Джеф считал ее красивой.

Она вымылась в волнах, после чего почувствовала себя чистой и освеженной и с большим неудовольствием напялила свое единственное, пропитанное пóтом голубое платье. Дейтон купил его в какой-то лавке, где продавались поддержанные товары, после того как ее старое платье износилось настолько, что стало расползаться на ее теле. Бонни надеялась, что он купит ей красную юбку и блузку, такие же, как обычно носили Маану и большинство креолок. В этой одежде она, конечно, выглядела бы взрослее, тогда как в платье, которое было на ней сейчас, она походила на ребенка. Однако юбка и блузка показались Дейтону слишком дорогими.

В конце концов Бонни залезла в свой чулан и стала смотреть на море, ожидая Джефа. Красота белоснежного побережья, к которому примыкала темная зелень джунглей, ее, однако, не трогала. Когда Бонни думала о море, она представляла себе его как ограду вокруг своей тюрьмы, которую она с удовольствием преодолела бы, если бы у нее был хотя бы один шанс из тысячи. Как часто бывало, в эту ночь она мечтала о том, чтобы оказаться как можно дальше от острова Большой Кайман, хотя в действительности не представляла себе, какой может быть жизнь в другом месте.

В ее фантазиях всегда присутствовал Джеф. Иногда Бонни представляла себе, как управляет его домашним хозяйством, как варит ему еду, точно так же, как сейчас делала это для своего хозяина-баккра. Джеф не стал бы забивать животных перед дверью ее дома и, конечно, не стал бы избивать ее, скорее… ну да… время от времени он целовал бы ее. Очень нежно, может быть, в щечку. Мечты Бонни были очень невинными.

Конечно, Джефу не удалось бесшумно подкрасться к Бонни. Взглянув на него, она удивилась его одеянию. Кроме того, Джеф вел ослика, который тащил за собой тяжело нагруженную телегу. Животное принадлежало одному старому мулату, который обрабатывал поля на другом конце поселка и поставлял Маану овощи для ее лавки. Бонни взглянула на тележку и узнала, кроме всего прочего, бочки с солониной, которые она с таким трудом притащила в порт.

— Ты что, не мог забрать их отсюда сразу? — недовольно спросила она. — Я с таким трудом их везла!

Джеф покачал головой.

— Нет! Конечно нет! — важно сказал он. — Иначе бы твой хозяин-баккра сообразил, куда мы их везем. А здесь никто не должен знать об этом, я же тебе уже говорил. И ты поклялась…

— Да, — сказала Бонни, стараясь, чтобы в ее голосе не было раздражения.

Неужели Джеф действительно думал, будто в поселке никто не заметит, что он берет взаймы ослика и загружает целую арбу, чтобы проехать на ней через половину поселка? И что Дейтон ничего не заподозрил, когда Маану вдруг смогла расплатиться с долгами? Постепенно Бонни стало одолевать любопытство. В какие игры играли Маану и Джеф, если их намеренно не замечала по крайней мере половина обитателей Большого Каймана?

 

Глава 7

Бонни следовала за Джефом и его повозкой, запряженной осликом. Сначала они шли вдоль побережья, а потом свернули в мангровый лес. Девушка не знала, что в зарослях папоротника и пальм были дороги, но Джеф нашел узкую тропинку, именно такой ширины, чтобы по ней можно было проехать на телеге. Ослику, однако, пришлось очень нелегко, дорога была неровной, пересеченной корнями и грязной, потому что здесь почти каждый день шли тропические ливни. На открытом пространстве побережье и дороги быстро высыхали, как только опять показывалось солнце, однако в джунгли через ветви солнечный свет почти не проникал. Без фонаря, который Джеф взял с собой и теперь зажег, оба искателя приключений уже давно заблудились бы или вообще не нашли бы дороги.

— Куда мы идем? — спросила Бонни, после того как прошел почти час, а они все еще с трудом продирались сквозь джунгли. Здесь было страшно, и Бонни каждый раз вздрагивала, когда рядом раздавался крик ночной птицы или какой-нибудь зверь убегал от света в заросли. — И сколько еще это продлится?

— Скоро мы будем на месте, не бойся, — успокоил ее Джеф. — Мы могли бы пойти вдоль побережья, но тогда дорога была бы намного длиннее. Корабль стоит на якоре в соседней бухте, понимаешь?

— Корабль? — спросила Бонни. — Какой корабль? Ты что…

— Бонни! Как ты думаешь, какой это может быть корабль? — Джеф схватился за голову. — Значит так: то, что мы хотим пробраться к кораблю, тебе, наверное, уже стало понятно. Или ты полагаешь, будто мы снабжаем продовольствием лесных духов?

Бонни прикусила губу. Она не любила, когда Джеф разговаривал с ней так, словно она была дурой. Конечно, она подумала о корабле, это можно было понять уже по подбору товаров. Но она действительно не имела ни малейшего понятия о том, почему капитан этого корабля не причалил в порту, а предпочел затаиться в скрытой бухте, чтобы пополнить свои запасы.

— Это, конечно, пираты, — сказал Джеф, когда заросли стали реже.

Дорога, ведущая через лес, закончилась на обрывистом побережье.

— Пираты? — спросила потрясенная Бонни. — Но… но ведь их уже давно нет! Разве Черную Бороду[10] и всех остальных не повесили? А я думала… я думала, что это уже закончилось…

— Не совсем.

Джеф потащил усталого ослика к дороге на берегу. Она вела вдоль крутого побережья вниз и заканчивалась в бухте. Теперь и Бонни увидела трехмачтовый корабль, стоявший на якоре. Корабль так далеко зашел в бухту, что обнаружить его со стороны моря было совершенно невозможно.

— Вот… вот и он! Вот он, на самом деле!

И тем не менее Бонни не могла в это поверить. В лунном сиянии на море стоял не очень большой, но имеющий гордый вид парусный корабль. Его экипаж, по крайней мере частично, находился на берегу, там лежали шлюпки и горели костры. Судя по всему, пираты не боялись, что их обнаружат. Очевидно, они часто пользовались этой тайной стоянкой.

— Конечно, это он, — подтвердил Джеф ее предположения. — Он всегда появляется здесь, мы поставляем продовольствие капитану уже целую вечность. Один или два раза в год он приходит сюда и ставит корабль на якорь. И он мог бы… — Джеф прикусил губу и издал звук, похожий на всхлип, прежде чем продолжить рассказывать дальше. — И он мог бы забрать с собой моего отца. Моя мом рассказывала Аквази о корабле «Mermaid»[11] — и о капитане. Поэтому отец хотел еще раз попытаться сбежать. А эти свиньи застрелили его… — Джеф потер глаза. — Но, как бы там ни было, капитан Сигалл ждал его. Он хороший человек.

Бонни не могла поверить, что Джеф говорил о владельце судна. Ни один из капитанов, которых она знала на острове Большой Кайман, даже не подумал бы помочь рабу сбежать.

— Он что… чернокожий? — спросила она.

Джеф покачал головой:

— Капитан Сигалл? Нет. Хотя на пиратском корабле это не имеет значения. Там капитаном может стать каждый. Никто не смотрит, черный ты или белый. Обращают внимание только на то, что ты умеешь или что можешь сделать при атаке. А капитан Сигалл…. Все говорят, что он ходил под парусами вместе с Черной Бородой.

Бонни посмотрела вниз на побережье. В свете костра она не могла разглядеть всего, но то, что люди вокруг костров были представителями различных рас, казалось, соответствовало действительности. Многие из матросов капитана Сигалла были мулатами.

— А знаешь что? — сказал Джеф, и его голос, только что такой печальный, теперь прозвучал взволнованно. — На этот раз я не дам им просто так уйти. На этот раз я уплыву с ними!

Бонни испугалась.

— Ты… ты уплывешь с ними? — повторила она почти беззвучно. — Ты… ты хочешь стать пиратом?

Джеф гордо кивнул.

— Вот именно! — заявил он. — Мне надоело выполнять мелкие услуги для белых сволочей здесь, в порту. Надоело гнуться каждый раз, когда мимо проходит белый баккра. Я хочу быть свободным! Хочу быть воином, как мой отец…

В голову Бонни пришла мысль о том, что Джеф никогда не был ничьим подручным и ни перед кем не гнулся. Но, собственно говоря, она думала лишь о том, что он хочет убраться подальше отсюда. Джеф хотел уплыть, хотел бросить ее тут одну… Бонни прикусила губу.

— И они просто так возьмут тебя с собой? — спросила она хриплым голосом.

— Ну, «просто так» нет, — ответил Джеф. — Мне, конечно, придется им кое-что оставить… — Он гордо взглянул вниз на своих будущих компаньонов.

— Товары? — И Бонни бросила взгляд на тележку, запряженную ослом. — Но за них ведь уже заплачено.

Иначе откуда у Маану появились деньги, которые она отдала Дейтону? И она, конечно, вряд ли согласилась бы с тем, что Джеф уйдет в море с пиратами. Невозможно было поверить в то, что она дала своему сыну своего рода приданое.

— Да не товары, глупенькая! — Джеф задумчиво покачал головой. — За товары они всегда платят, это дело чести, капитан Сигалл никого не обманывает. Но в этих кругах платят не деньгами. Тут платят сведениями. Санчеса, например, вчера очень сильно заинтересовало то, что пара доверху загруженных кораблей отправилась в Англию. Сейчас пираты загружают провиант, а потом, завтра ночью, отправятся вслед за кораблями. Там можно добыть хороший приз… — Джеф подчеркнул слово «приз». Это было первое слово, позаимствованное им из словаря пиратов.

Теперь Бонни кое-что поняла. Санчес, очевидно, и был тем самым изысканно одетым мулатом, который разговаривал с Джефом в кабаке. Сын Маану рассказывал ему о кораблях. Что-то внутри Бонни протестовало против того, что он выдал и капитанов, и экипаж этих судов на растерзание пиратам. Но, с другой стороны, не было никакой тайны в том, что корабли на Барбадосе загружались сахарным тростником, после того как высаживали на этом острове рабов, привезенных из Африки. И теперь, если матросы сами попадут на какой-нибудь невольничий рынок, а их груз перейдет к пиратам, то так им и надо!

Между тем Бонни и Джеф уже преодолели больше половины пути. Пираты вот-вот должны были заметить тележку, запряженную ослом. В голове у Бонни лихорадочно роились мысли. В ее мозгу только сейчас родилась смелая идея, самая смелая из всех, которые у нее когда-либо были, но нужно было время, чтобы развить ее. Девушка решительно остановилась.

— Я не пойду тобой, Джеф, — заявила она. — Я… я спрячусь здесь и издали буду наблюдать за тем, как ты разгружаешься.

Джеф обиженно посмотрел на нее:

— Правда? Но я думал… я думал, что ты будешь рада познакомиться с этими людьми. Среди них есть несколько оригиналов! Повар — вон тот одноногий. Он говорит, что потерял ногу под Чарлстоном. А потом, когда всех остальных пиратов повесили, чудом сумел избежать смерти…

Бонни перебила его:

— Джеф, я — девушка. А приличная девушка не будет стремиться к тому, чтобы познакомиться с целой оравой мужчин, которые месяца три не видели ни одной женщины.

Джеф засмеялся.

— Перестань, Бонни, это уважаемые люди… — стал защищать он своих новых друзей.

— Это пираты, Джеф! — Бонни пришлось сдерживать себя, чтобы не закричать. Она колебалась между тревогой, весельем и напряжением. Эта идея… — Если ты будешь называть их уважаемыми, они, скорее всего, обидятся.

Джеф ухмыльнулся.

— Ну да, уважаемые, но не в том смысле, — добавил он. — Но все же… хм… справедливые. А если ты будешь со мной, то тебе они ничего не сделают.

Бонни в этом сомневалась. Но, собственно говоря, она меньше опасалась быть изнасилованной, чем того, чтобы показаться на глаза этим мужчинам раньше времени.

И вдруг лицо Джефа омрачилось:

— Или… или ты пренебрегаешь ими? Вот почему ты не хочешь с ними поговорить? Ты осуждаешь их за то, что они делают?

Бонни спросила себя, как ему удавалось четыре года почти каждый день видеть ее и тем не менее так плохо изучить.

— Нет, — сказала она тихо. — Я им завидую!

Затем она спряталась в джунглях на обочине. Растительность на острове была очень пышной. В темноте ночи Бонни сможет подобраться к бухте намного ближе, если захочет рискнуть. Но сначала ей нужно подумать над этой идеей. Над этой чудовищной идеей…

Джеф провел своего ослика вниз к бухте, и пираты приветствовали юношу как старого друга. Мужчины сразу же начали перегружать товары с телеги Джефа на шлюпки, которые стояли возле берега. Все работали быстро и целеустремленно, что несколько удивило Бонни. Если кто-нибудь из портового поселка разжигал костер на берегу, они вскоре тут же пускали по кругу бутылки рома и водки. Однако люди капитана Сигалла совсем не казались пьяными. И только когда все добро было загружено на лодки, капитан обменялся парой слов с Джефом — по крайней мере, Бонни подумала, что этот симпатичный мужчина высокого роста и был капитаном Сигаллом… В отличие от остальных мужчин, на которых были клетчатые рубашки и холщовые штаны до щиколоток, на нем были бриджи, рубашка с рюшами и камзол. Все же его огромная борода несколько портила вид, иначе он был бы похож на торговца или владельца плантаций, потому что борода была почти такой же большой, как и у его предшественника — пирата Черная Борода. На капитане не было ни туфлей с пряжками, ни шелковых чулок. Он ходил босиком, как и вся его команда.

Экипаж не демонстрировал преклонения перед Сигаллом. По крайней мере, пираты, казалось, не испытывали перед ним страха, как матросы торговых кораблей перед своими капитанами и другими корабельными офицерами, которым они старались не попадаться на глаза. Бонни слышала, что вербовщики заманивали людей на флот, спаивая их, а потом просто похищали. На пиратских кораблях все, конечно, были добровольцами. И если им приходилось кого-то «покупать», то это было так, как случилось с Джефом…

Единственная трудность, которую Бонни пока что не знала, как преодолеть, была в том, как наняться на пиратский корабль. Ей надо было получить больше информации. Когда Джеф вернулся, они вдвоем уселись в тележку, и ослик повез их назад. При этом Бонни засы´пала своего друга вопросами. Джеф задумался.

— Большинство из команды Сигалла являются, скорее всего, дезертирами, — сказал он. — Или бунтовщиками. Это люди, которые не смогли выдержать жизнь на торговых или военных кораблях. Особенно ужасно на военной службе, как говорит Санчес. Офицеры там не лучше, чем баккра на плантациях. Иногда пираты уводят людей в плен. Когда они берут корабль на абордаж, а там есть врач или корабельный плотник…

Бонни поняла, что ошибалась, думая о том, что пиратами становились добровольно.

— Но им это нравится, — уверенно сказал Джеф, — они с удовольствием остаются там.

— Неужели всегда нужно сделать… какой-то взнос, чтобы наняться на службу к пиратам? — в конце концов спросила Бонни.

Джеф пожал плечами.

— Ну… да, — пробормотал он. — Они… они, конечно, хотят знать, всерьез это или нет… Такой, как я…

Бонни подумала, что капитан пиратов, возможно, нарочно хочет усложнить прием Джефа. Ее это не удивило бы. Взяв с собой Джефа, он поставил бы под угрозу многолетние и, очевидно, выгодные деловые отношения с Маану. Сигалл должен был знать, что владелица лавки планировала для своего сына совсем другое будущее. Вряд ли она мечтала для него о карьере пирата. Очевидно, Маану пришла бы в бешенство, если бы обнаружила, что Джеф удрал с пиратами, и кто знает, согласилась бы она в следующий раз с такой готовностью поставлять им провиант.

Но вот какой-то другой молодой человек… без семьи, без друзей… Бонни пришла к выводу, что «приданое» не может быть таким уж большим.

— А зачем тебе, собственно говоря, все это знать? — в конце концов спросил Джеф, когда побережье портового поселка было уже недалеко. — Ты… Неужели ты хочешь выдать меня моей мом? Я же только тебе сказал, что собираюсь удрать. Никто ни о чем не подозревает. Позже, конечно, ты можешь ей об этом сообщить. И передать привет от меня. Может быть, я еще напишу мом письмо, которое ты сможешь ей вручить…

Бонни покачала головой.

— Я тебя не выдам, — сказала она. — Конечно нет. Но я не смогу передать Маану письмо от тебя. Потому что я тоже уйду с тобой, Джеф. И не пытайся удержать меня от этого шага. Я уже давно хочу убраться отсюда, и ты об этом знаешь. А это — единственная возможность. Я обрежу себе волосы и надену брюки, и тогда никто не догадается, что я — девушка. — Бонни решительно посмотрела в лицо своему другу. — Я стану пиратом!

 

Глава 8

Виктор Дюфрен, естественно, позволил уговорить себя остаться до воскресенья в Каскарилла Гарденс и сопроводить Деирдре и ее родителей на бал у Кинсли.

Его глаза загорелись, когда он увидел Деирдре в нарядном платье — на этот раз она была одета в туалет цвета альтрозы[12], расшитый темно-синими кружевами.

Служанки вплели в ее волосы камелии, которые как раз цвели в саду Норы и по тону очень подходили к платью, и их аромат окружал Деирдре, словно пьянящие духи. Виктор, естественно, взял на выходные дни к Фортнэмам только простую одежду, что дало Дугу повод избежать обязанности надевать и пудрить парик. Он объяснял это тем, что Виктор был единственным, кто появится на балу без парика и парчового жилета. Деирдре считала, что его бриджи, сапоги и коричневый жакет выглядят более привлекательно и, прежде всего, больше подходят мужчине, чем жакет розового цвета с желтыми отворотами, в который был одет Квентин Кинсли в этот вечер. Сын хозяев дома приветствовал гостей сразу у входа в бальный зал вместе со своими родителями и недовольно поморщился, когда Дуг представил Виктора как гостя своей семьи.

Зато леди Кинсли довольно улыбнулась. Она, без сомнения, не забыла о том, как Виктор танцевал с Деирдре.

— О да, ведь мы уже знакомы! — певучим голосом произнесла она. — Молодой лекарь из Сан-Доминго… Добро пожаловать, месье!

Нора буквально читала мысли в голове у хозяйки. В отношении гостя, не заявленного заранее, следовало принять решение по поводу того, куда его посадить, а в данном случае нужно было принять очень быстрое и, по возможности, очень правильное решение. Был ли он действительно просто «другом семьи»? Тогда молодому человеку нужно будет подобрать подходящую ему по возрасту даму за столом, которую он позже смог бы сопроводить в танцевальный зал. Или же он все-таки был перспективным претендентом на руку молодой Деирдре? В таком случае леди Кинсли с бóльшим удовольствием посадила бы его рядом с его будущей невестой. Нора, однако, могла бы поспорить, что место рядом с ее дочерью уже оставил для себя Квентин…

Наблюдательный взгляд леди Кинсли внимательно следил за Виктором, однако молодой врач не дал ей ни малейшего повода сделать какие-либо определенные выводы. Вежливо, безукоризненно следуя правилам этикета, он провел Нору в зал, а в это время Дуг подал руку дочери.

Нора видела, как испытующий взгляд леди Кинсли пробежал по уже присутствующим молодым дамам, и заметила, что ее поиски подходящей для Виктора соседки по столу не укрылись от Деирдре. На выразительном лице девушки отразилась ревность. Нора решила вмешаться, чтобы предупредить возможный конфликт.

— У доктора Дюфрена и у меня много общих интересов, — с улыбкой обратилась она к леди Кинсли. — Вы знаете, я являюсь восторженной поклонницей медицины. У нас с ним до сих пор было очень мало времени, чтобы обменяться мнениями по этому поводу. Если бы можно было посадить нас за ужином рядом…

Леди Кинсли кивнула с облегчением. Это можно было устроить без проблем. Нора глубоко вздохнула, когда Деирдре снова начала улыбаться, несмотря на то что к ней присоединился Квентин и сразу же начал о чем-то ее просить. Однако миссис Фортнэм предчувствовала, что этот вечер не обойдется без происшествий.

И действительно, ничем не омраченное настроение держалось недолго. Как и ожидалось, Квентин Кинсли провел Деирдре к столу, сопровождаемый недовольным взглядом симпатичной блондинки, которую леди Кинсли посадила с другой стороны от него. Вероятно, молодая женщина представляла себе этот вечер иначе. Кинсли только сейчас обнаружил, что Нора и Виктор сидят как раз напротив них. Конечно, допустить такое было явным промахом со стороны леди Кинсли, однако, планируя то, кто где будет сидеть за столом, она не подозревала, что тут будет также и Виктор. Конечно, она собиралась посадить Нору и Дуга напротив Квентина и Деирдре, чтобы ее сыну не пришли в голову глупые мысли. Если она за это время что-то прослышала о совместных конных прогулках Деирдре и Квентина без сопровождения дуэньи, то могла, очевидно, заподозрить, что дочь Фортнэмов способна на многое…

Однако сейчас Деирдре почти не обращала внимания на своего соседа по столу, а видела только Виктора. На все попытки Квентина завязать с ней разговор девушка отвечала односложно или вообще не отвечала, и молодой человек вскоре выглядел весьма рассерженным. Однако Виктор вел себя безукоризненно. Он явно старался не слишком пламенно отвечать на взгляды Деирдре, а сконцентрировался на беседе с Норой. Тема этой беседы была весьма волнующей, и Норе на этом балу было гораздо интереснее, чем на других подобных праздниках.

В конце концов ужин завершился и гости направились в бальный зал, расположенный напротив столовой. Виктор с вежливой улыбкой обратился к Норе:

— Не желаете ли потанцевать, миссис Фортнэм?

Он старался не подавать виду, однако Нора заметила его взгляд, украдкой брошенный на Деирдре. Виктор ни на миг не выпускал из поля зрения Квентина. Тот тоже встал, чтобы провести Деирдре в роскошный танцевальный зал, который примыкал к салону.

Нора обмахивалась веером. Пышные апартаменты Кинсли были не приспособлены к погодным условиям Ямайки — уже сейчас там было довольно жарко и душно, а окна, конечно, не открывались…

— Нет, спасибо, месье Виктор, — вежливо ответила она. — После еды, которая, конечно, была великолепной, но слишком обильной, мне нужна передышка. Может быть, мне придется освободить своего мужа от общества леди Уоррингтон. Это была не самая блестящая идея — посадить его рядом с ней…

Вероятно, рассаживая Фортнэмов за столом, хозяйка дома надеялась отбить у них охоту принимать участие в последующих праздниках, но эти размышления, естественно, Нора не высказала вслух.

— Позаботьтесь о Деирдре. Кажется, ей не очень весело с ее кавалером. — Она указала на дочь, которая только что с трудом подавила зевок. Это было не очень светское поведение, и Норе стало немного стыдно за Деирдре. Зато Виктор почувствовал облегчение и рассмеялся.

— Действительно? — спросил он подчеркнуто небрежным тоном. — А я уж было подумал… ну да, при таком тесном соседстве… — Он прикусил губу. — Молодой лорд Кинсли сразу же очень старательно занялся мисс Деирдре…

Нора вздохнула. Будучи невестой Саймона, она часто думала о том, что вежливость и сдержанность тоже могут быть чрезмерными.

— Ну, тогда и вы со своей стороны можете приложить определенные усилия! — подбодрила она Виктора. — В любом случае, у нас мало общего с Кинсли, и Деирдре, конечно, ничего никому не обещала.

Нора улыбнулась, когда вскоре после этих слов молодой врач извинился и поторопился присоединиться к Деирдре и Квентину. Сразу же после этого, когда заиграли менуэт, Деирдре, сияя, встала рядом с Виктором в ряд танцующих. Квентин вывел блондинку на танцевальную площадку. Все, очевидно, было так, как того хотели лорд и леди Кинсли.

Однако Квентин Кинсли не мог так легко смириться с поражением. Как бы Деирдре ни давала ему понять, что он не пользуется ее благосклонностью, избалованный молодой человек был не готов так быстро сдаться. В последующие часы он танцевал то с одной молодой женщиной, то с другой, смеялся и шутил со своими партнершами, но только тогда, когда находился рядом с Деирдре. Однако мисс Фортнэм абсолютно не обращала внимания на то, какой популярностью пользовался хозяин бала. Если она не танцевала с Виктором, то оживленно беседовала с ним. Деирдре пила маленькими глотками шампанское и буквально впивалась взглядом в губы своего кавалера.

Квентин приходил в бешенство, видя улыбку Деирдре. Он усиленно прикладывался к ромовому пуншу, пытаясь заглушить печальные мысли, и в конце концов ему стало все равно, какой скандал он может вызвать. Кинсли бесцеремонно втиснулся между Деирдре и Виктором, когда они снова стали в ряды танцующих.

— Ну, хватит, мисс Фортнэм! — решительно воскликнул Квентин. — Я еще несколько часов назад пригласил вас на танец. Пора!

Деирдре наморщила лоб.

— Я не могу этого припомнить! — ответила она. — А этот танец я уже обещала месье Дюфрену.

Квентин повернулся к Виктору и окинул его сердитым взглядом.

— Ему уже, наверное, достаточно! — злобно процедил он сквозь зубы. — И вообще, что это за поведение? Заявиться сюда… и отнимать у лучших девушек танцы, и…

Виктор с наигранным удивлением поднял брови.

— Вы считаете, что я у вас что-то отнял, мисс Фортнэм? — спокойно спросил он.

Деирдре, слегка опьяневшая от шампанского, захихикала:

— Ни в коем случае, месье Виктор. Напротив, я… я чувствую себя так, словно мне сделали подарок…

Она подмигнула ему и сделала вид, будто приседает в поклоне.

— Ну вот, вы все слышали, — сказал Виктор. — А теперь, пожалуйста, дайте нам потанцевать — вы же видите, что нас ждут.

Виктор и Деирдре хотели принять участие в сложном танце, который объявил танцмейстер и для которого нужно было заранее встать попарно. До тех пор пока Квентин стоял между ними, танец не мог начаться — и, естественно, они втроем давно уже привлекли к себе внимание остальных пар, танцмейстера и музыкантов.

— После этого вы, разумеется, можете пригласить мисс Деирдре на танец, — вежливо добавил Виктор.

Он хотел взять девушку за руку и отвернуться, однако Квентин схватил его за плечо и грубо повернул к себе.

— Да ни черта! — прошипел он. — Сейчас танцевать с ней буду я! А ты пошел вон! Ты…

Виктор рывком освободился от его хватки и только сейчас увидел, как опасно горят глаза Квентина. До сих пор молодой врач смотрел на все это иронически. Квентин, конечно, выпил слишком много и теперь вел себя вызывающе. Однако сейчас, казалось, сын хозяев дома хотел затеять серьезный скандал. Виктор быстро смерил взглядом молодого человека и пришел к выводу, что, если дело дойдет до обмена ударами, он сможет ему противостоять. Квентин был не выше ростом и не сильнее Виктора, и к тому же был пьян. Однако в душе молодого врача все противилось тому, чтобы затевать драку на балу. Кто знал, к чему это могло привести? Квентин был не единственным, кому Деирдре отказала в тот вечер.

Виктор бросил взгляд на девушку, которая завороженно наблюдала за их спором. Понравится ли ей, если он из-за нее полезет в драку? Нет, они находились среди благородных дам и джентльменов, и нужно было постараться все уладить мирным путем.

Виктор провел рукой по отвороту пиджака, к которому прикоснулся Квентин, и сделал вид, будто стряхивает пыль.

— Ну что же вы кричите… милорд. — Он нарочно сделал ударение на его титуле, и некоторые из стоявших вокруг засмеялись. — Я думаю, мы можем избежать конфликта. Последнее слово здесь может сказать только мисс Деирдре. Может быть, вы просто обратитесь к ней, апеллируя к ее… хм… сочувствию? Если, конечно, не найдется другой дамы, которая хотела бы потанцевать с вами, милорд… Я понимаю, что вас это обижает, хотя причиной этому, очевидно, служит ваше поведение. Однако, как уже было сказано… если мисс Деирдре проявит снисхождение и сделает с вами пару шагов по паркету, то с моей стороны никаких возражений не последует… — Виктор улыбнулся Деирдре, которая сначала недовольно поморщилась, а потом ответила ему широкой насмешливой улыбкой. Он спокойно продолжал:

— Я уверен, что у меня нет причин для ревности, мисс Деирдре, если, конечно, вы хотите пожалеть этого беднягу. Что касается меня, то я хотел пригласить вас на последний танец этого вечера. Я хочу уснуть с воспоминанием о вашем аромате и о мягком пожатии вашей руки… — Молодой врач окинул Деирдре нежным взглядом. — Но, разумеется, все решаете вы, как я уже сказал…

Виктор слегка поднял открытые ладони — жест, который можно было принять как за предложение, так и за отказ. Деирдре могла взять его за руку и настоять на танце или же просто поклониться и повернуться к Квентину. Но что бы она ни сделала, Квентин только еще сильнее опозорил бы себя, если бы набросился на Виктора.

Между тем среди стоящих вокруг пар опять послышались смешки. Гости с нескрываемой иронией воззрились на Квентина, который стоял напротив Виктора, сжав кулаки, однако выглядел беспомощным.

Деирдре на мгновение задумалась. Она не хотела танцевать с Квентином, однако понимала, что это — самое разумное решение. Она восхищалась элегантным маневром, с помощью которого Виктор уладил ситуацию, не потеряв при этом своего лица, однако в то же время с удовольствием посмотрела бы на то, как он защищается с помощью кулаков. Девушка сдержанно улыбнулась и повернулась к Кинсли.

— Ну, тогда приступим… — холодно сказала она.

Однако Квентин Кинсли отступил назад. Видимо, он понял, что теперь он будет выглядеть дураком, если станет танцевать с Деирдре, а может, он поступил так потому, что увидел, как лорд и леди Кинсли, а также Фортнэмы входят в бальный зал.

— Я… я все равно не хотел танцевать с тобой, ты… ты — негритянский ублюдок! — Квентин процедил эти слова сквозь зубы, прежде чем отвернуться от Деирдре.

Он сказал это не так громко, чтобы услышал Виктор или кто-либо другой — Дуг или Виктор, без сомнения, тут же вызвали бы его на дуэль. Но Деирдре вздрогнула от этих слов. Квентин успел бросить на нее исполненный ненависти взгляд, затем повернулся и оставил девушку в покое. Она смотрела ему вслед, оцепенев от ужаса и стыда. В этот момент инициативу взял танцмейстер. Очевидно, он почувствовал, что может сгладить конфликт, и сделал это с присущим ему обаянием, а также с очаровательной улыбкой на лице. Деирдре была такой красивой, а месье вел себя с нею резко — это было непростительно.

— Мадемуазель! — Танцмейстер, который, как и большинство людей его профессии, был французом, склонился в глубоком поклоне перед побледневшей Деирдре. — Может быть, вы окажете мне честь? Для меня было бы огромной радостью начать новый танец с такой красавицей, как вы!

Деирдре словно в забытьи подала ему руку и последовала за ним, чтобы стать во главе танцующих пар. Она чувствовала себя такой обиженной… Но тут зазвучала музыка. Танцмейстер ободряюще подмигнул ей и сделал первые шаги, с которых начиналась довольно сложная танцевальная фигура. Деирдре пришлось сосредоточиться, чтобы все делать правильно, и она тут же забыла и о Квентине, и о его отвратительном поведении. В конце концов она наслаждалась честью возглавить этот танец. Девушка подняла голову, улыбнулась и позволила танцмейстеру элегантно вести ее. Время от времени Деирдре посылала сияющую улыбку восхищенно глядящему на нее Виктору, а Квентину, который присоединился к своим родителям, она улыбнулась снисходительно.

Нора сияла от гордости за свою красавицу-дочь, возглавлявшую танцевальные пары. «Enfant terrible»[13] с достоинством королевы танцевал на балу у Кинсли!

Дуг же, напротив, был настроен скептически. Он не знал, что именно произошло, однако в одном был уверен: Деирдре и Виктор сегодня испортили отношения с Квентином Кинсли. Могло быть еще хуже, потому что Дуг представлял себе, что сказал сын соседей его дочери. Пока что волны улеглись, однако Дуг видел дальнейшее развитие отношений с соседями в черном цвете. Ведь даже если старые Кинсли желали, чтобы Квентин прекратил ухаживать за Деирдре, его унижение перед обществом, конечно, не понравилось ни лорду, ни леди. Но, с другой стороны, выдержка Виктора заслуживала восхищения! Сам Дуг в его возрасте вряд ли смог бы так великолепно владеть собой. Скорее всего, он уложил бы молодого Кинсли на месте с помощью пары ударов.

Дуг бросил взгляд на танцующую Деирдре, затем на Нору и со вздохом заметил, что глаза у нее сияют. Наверное, она снова подумала о том, что ее красавица-дочь, без сомнения, могла заполучить любого из молодых мужчин в этом танцевальном зале. Для Дуга же будущее его приемной дочери решилось только что — после этой истории ей просто не будет места на Ямайке. Кинсли были могущественными врагами. Если они захотят, то в любое время снова смогут распустить слухи о Деирдре. И даже без их участия половина Ямайки на следующий день будет сплетничать о дочери Фортнэмов. Нет, Дуг был исполнен решимости объяснить это Норе: если Виктор захочет жениться на Деирдре и если он не натолкнется на ее возражения, за согласием ее родителей дело не станет.

 

Глава 9

Виктор и Деирдре провели в Каскарилла Гарденс еще и воскресенье, после чего девушка бродила по дому и саду, словно в забытьи.

— Наверное, он ее поцеловал, — предположил Дуг.

Нора в этом сомневалась. Если и существовало что-то, что ей не нравилось в Викторе, так это его чрезмерная корректность. Виктор Дюфрен прежде попросил бы руки Деирдре, а уж затем поцеловал ее. Все иное противоречило бы его понятиям о порядочности.

Однако Нора тоже придерживалась мнения, что предложение руки и сердца — всего лишь вопрос времени, и, таким образом, Дуг не был удивлен, когда молодой человек уже во вторник появился в его конторе в Кингстоне, чтобы поговорить с ним. Дуга несколько позабавило то, что Виктор тщательно позаботился о своей наружности. Волосы молодого человека были заплетены и припудрены, и, в порядке исключения, ни одна прядь не проявляла самостоятельности, благодаря чему у него был весьма изысканный вид. На Викторе были белоснежные бриджи, шелковые чулки и туфли с пряжками, а также орехового цвета жакет с застежками на талии и золотисто-желтыми обшлагами. Без сомнения, его наряд был уступкой требованиям моды, к которой молодой врач относился скорее сдержанно. Естественно, он держал в руках неизбежную треуголку. Дюфрен исполнил безукоризненный поклон, который сделал бы честь любому придворному.

Дуг улыбнулся, попросил Виктора войти и предложил присесть. Его бюро в Кингстоне было обставлено иначе, нежели салоны в Каскарилла Гарденс, в которых стояла мебель, изготовленная из местных пород дерева и украшенная типичной для Карибских островов сложной резьбой. Контора была обставлена мебелью во французском стиле: богато украшенные кресла с элегантными ножками и мелкой вышивкой, столики и тумбочки, инкрустированные сусальным золотом. Виктору Дюфрену, казалось, этот стиль нравился так же мало, как Норе и Дугу. Впрочем, это можно было объяснить его нервозностью, которая заставила молодого человека смущенно присесть на краешек кресла для посетителей.

Дуг выжидал. В одном из своих шкафов он хранил бутылку самого лучшего рома, с помощью которого, конечно, можно было бы несколько разрядить обстановку, однако ему хотелось сначала дать молодому человеку возможность изложить свое дело. Но и сам Дюфрен был не очень расположен к длительным вступлениям. Взвешенными словами, твердым голосом он по всей форме попросил руки дочери Фортнэмов.

— У меня возникла склонность к мисс Деирдре, и смею предположить, что я ей тоже… не противен…

Виктор прокашлялся. Казалось, что он едва не запутался в своей речи. Дуг мысленно усмехнулся, подумав о том, знает ли Деирдре об этом визите и нервничает ли она точно так же, как и ее кавалер.

— Но мисс Деирдре, естественно, еще очень молода, и, в общем-то, я не стал бы возражать против того, чтобы день помолвки и день свадьбы разделял довольно большой промежуток времени, — тут же продолжил Дюфрен. — Напротив, это доставило бы мне удовольствие — баловать мисс Деирдре и ухаживать за ней… и дать ей возможность узнать меня получше…

— Значит, информации о том, что вы великолепный наездник, недостаточно? — Дуг улыбнулся, чтобы облегчить Виктору задачу. — Дело в том, что об этом она нам уже сообщила. Если не сказать больше — наша дочь просто в восторге от вас, доктор Дюфрен.

На загорелых щеках Виктора появился легкий румянец. Наверное, в этот момент он пожалел о том, что не напудрил лицо.

— Я… э… я никоим образом не хотел обидеть мисс Деирдре. Но она… она просто восхитительна, особенно когда ездит верхом… Она…

— Я знаю, что моя дочь восхитительна, — сказал Дуг. — И я уже навел о вас справки, доктор Дюфрен. Мне известно, что вы значительно продлили свое пребывание здесь на Ямайке вопреки вашим первоначальным планам, хотя, собственно говоря, вы должны были вернуться на Эспаньолу… В конце концов, вы же хотите открыть там практику?

Дюфрен с облегчением вздохнул и кивнул.

— И не только это, мистер Фортнэм, — произнес он. — У меня и тут были бы пациенты, которые обеспечили бы мне безбедное существование. Однако там, в Кап-Франсе, планируется сооружение городского дома, мистер Фортнэм, который мой отец хочет построить для меня. — Виктор теребил в руках треуголку. Казалось, что он не очень рад пожертвованиям своей семьи. — И если я не буду участвовать в проектировании дома, тогда… тогда это будет не врачебная практика, а скорее… ну да, скорее всего, это будет выглядеть как господский дом на плантации. — Виктор замолчал. Критика родителей в разговоре с будущим, как он надеялся, тестем вряд ли понравилась мистеру Фортнэму.

Однако Дуг кивнул с понимающим видом. Он вспомнил, как выглядел главный дом поместья Каскарилла Гарденс до того, как сгорел — массивное трехэтажное строение из камня, с мансардой и колоннами, которое приказал построить его отец. Большинство плантаторов, по крайней мере английских, любили такую архитектуру. А французам, очевидно, больше нравилось ориентироваться на Версаль. Однако ни один, ни второй стиль не годились для городского дома врача, который должен был внушать своим пациентам скорее доверие, чем благоговение. В любом случае, Дуг очень хорошо понимал, что Виктор хочет сам спроектировать свое будущее жилище.

— Значит, вы должны как можно скорее вернуться в Сан-Доминго, чтобы наблюдать за строительными работами, а прежде хотите сделать предложение Деирдре, — подытожил Дуг. — Причем вы исходите из того, что моя дочь согласна. Я понимаю вас, доктор Дюфрен… — Он встал, подошел к шкафу, в котором хранился ром, и поставил два бокала на стол. — И я думаю, — продолжал Дуг, наливая ром, — что мы с вами договоримся о дне свадьбы и об отъезде Деирдре на Эспаньолу…

Виктор шумно выдохнул, а затем поспешно кивнул.

— Я думал о том, чтобы вернуться туда одному и подготовить все для Деирдре, — сказал он. — Она должна найти там полностью обставленный уютный дом. Конечно, соответствующий ее вкусу, и я бы не возражал против того, чтобы выписать мебель и ткань через Ямайку… или заказать ее в Лондоне или Париже. Как захочет Деирдре. Я…

Дуг кивнул:

— Как я уже сказал, в том, что касается дня обручения, а также мебели и обстановки, приданого и всего остального, мы с вами договоримся. По этому вопросу вам лучше всего обратиться к самой Деирдре и к моей жене. Однако есть вещи гораздо более важные, о которых я должен вам рассказать, прежде чем вы сделаете предложение моей дочери. — Он сделал глоток. — Вы должны знать… Деирдре не является моим родным ребенком.

Дугу тяжело далось это признание, и он удивился тому, как спокойно кивнул в ответ на эти слова Виктор.

— Вы… вы об этом знали? — удивленно спросил Дуг. — Вам… вам известна эта история?

Виктор потер висок:

— Только в общих чертах, мистер Фортнэм. Хотя кингстонским дамам из высшего общества не терпелось доложить мне подробности, с тех пор как они увидели меня на вашем балу вместе с Деирдре. Однако я сознательно не пошел на это. Что касается происхождения Деирдре… Не обижайтесь на меня, я очень внимательный наблюдатель, и… Я никогда не встречал темноволосого ребенка, у которого оба родителя были бы светловолосыми. Оба ваших очаровательных сына тоже блондины, и оба очень похожи на вас. Деирдре же во всем, кроме цвета волос и кожи, похожа на вашу уважаемую супругу. Значит, следует предположить, что слухи соответствуют действительности…

Дуг одним глотком опустошил свой бокал.

— Ну, и что же вам рассказали? — спросил он.

Виктор пожал плечами.

— Я не особенно прислушивался к сплетням, мистер Фортнэм. Поверьте мне, что сплетен я не люблю. Но говорили о похищении и о многолетней… связи… с каким-то чернокожим.

Дуг вздохнул и снова наполнил свой бокал. Лишь сделав глоток, он собрался с силами, чтобы снова погрузиться в свое прошлое и прошлое Норы. Он подробно рассказал Дюфрену о своей детской дружбе с рабом Аквази и о том, как эта дружба внезапно закончилась, когда отец Дуга обнаружил, что его сын научил своего приятеля читать и писать. Тогда он отослал Дуга на воспитание в Англию, а Аквази был отправлен на плантацию. Молодой чернокожий должен был работать в тяжелых условиях и время от времени пытался протестовать, что влекло за собой суровые наказания. И лишь после того, как Нора вышла замуж за Элиаса Фортнэма и вскоре после своего прибытия на Ямайку стала защищать рабов, Аквази получил помощь и влюбился в молодую жену своего баккра.

— Эта любовь, естественно, была безнадежной и осталась безответной, в отличие от моей любви к Норе, — рассказывал Дуг внимательно слушающему его молодому врачу. — Потому что я тоже влюбился в свою мачеху, когда вернулся на Ямайку. Ее брак с моим отцом был катастрофой. А Аквази меня возненавидел. Он винил меня в том, что его сослали на плантацию, в то время как я не имел к этому никакого отношения. А когда он обнаружил, что между мной и Норой зарождается чувство… В конце концов Аквази сбежал с плантации и примкнул к маронам. Ну, вы уже знаете, кто такие мароны — свободные негры и беглые рабы, скрывающиеся в Блу-Маунтинс. За столько лет они уже давно стали миролюбивыми, но тогда часто нападали на удаленные плантации. Жертвой одного такого набега стало поместье Каскарилла Гарденс. Мароны убили моего отца, а Аквази похитил Нору, чтобы сделать ее своей женой. Я думал, что она погибла. Когда через несколько лет я наконец услышал о том, что в Нэнни-Тауне насильно удерживают белую женщину, я тут же отправился туда и… ну, мне удалось освободить Нору. Однако у нее уже была Деирдре. Она была таким милым ребенком… Для меня было большой радостью воспитывать ее как свою родную дочь. Губернатор оказал мне дружескую помощь. Он пошел мне навстречу и разрешил выдать Деирдре грамоту о даровании свободы, а также помог оформить бумаги на удочерение.

Дуг задумался на мгновение, рассказывать ли Виктору о втором ребенке, о котором тогда заботилась Нора — о сыне Аквази и рабыни Маану, — однако затем пришел к выводу, что судьбы Аквази, Джефа и Маану вряд ли заинтересуют его будущего зятя.

— Итак, вы знаете все, — закончил он. — Деирдре дочь раба. Вы все еще хотите жениться на ней?

Виктор Дюфрен улыбнулся.

— Я не могу представить себе большей радости, — сказал он спокойно, — чем иметь право сделать Деирдре счастливой. Для меня она не дочь раба, а член семьи Фортнэмов из поместья Каскарилла Гарденс, к которым я испытываю огромное уважение.

Виктор Дюфрен сделал предложение Деирдре на том самом берегу перед Каскарилла Гарденс, который всегда был для Норы символом ее любви к Ямайке. Молодой врач выехал с девушкой на конную прогулку и, когда они достигли моря, спрыгнул с лошади и помог Деирдре спешиться.

— Давайте пройдем несколько шагов, Деирдре, — нежно сказал Виктор. — Я… я хотел бы поговорить с вами и при этом быть к вам ближе, чем это возможно, сидя на лошади.

Эти вступительные слова развеселили Деирдре, однако она кивнула и в ожидании послушно склонила голову. Молодой врач очень осторожно стал говорить о своей сердечной склонности, вспыхнувшей при первом взгляде на нее, о восхищении ее красотой и грациозностью.

— И вот я решился, — наконец произнес он. — Я понимаю, что вам это покажется преждевременным и, может быть, несколько неуместным, однако… я… я хотел бы вас все же спросить…

Деирдре повернулась к нему и улыбнулась.

— Виктор, — сказала она, — если вы не продвинетесь вперед, то никогда не дойдете до того, чтобы поцеловать меня. А побережье не такое уж большое, чтобы мы могли часами идти вдоль воды…

Виктор потер виски.

— Простите мне мою нерешительность. Я… в случае вашего… вашего отказа… — Он прикусил губу.

Деирдре захлопала ресницами и с озорным видом посмотрела на него:

— А если я заранее пообещаю вам рассмотреть ваше… предложение… хм… с благожелательностью?

Виктор улыбнулся.

— Вы разыгрываете меня, мисс Деирдре, — заметил он, а потом с очень серьезным видом извлек розу из кармана. — Вот. Она немножко примялась, но я знаю, что вы оцените это, если я расскажу вам о своих планах во время конной прогулки.

Деирдре снова хотела что-то возразить, однако Виктор говорил от всего сердца:

— Мисс Фортнэм, Деирдре… За последние дни я влюбился в вас… Я ничего не желаю больше, чем всю жизнь быть рядом с вами, заботиться о вас, делать все для вас…

Деирдре сияющими глазами посмотрела на молодого врача и приняла розу у него из рук. Ей больше всего хотелось сказать сразу «да» и поцеловать его. Однако дикарка в ней желала еще немного подержать его в неведении.

— И это все? — перебила она его укоризненным тоном. — Не так давно вы отказались драться из-за меня, месье Виктор!

Деирдре никогда бы не призналась в этом, и это была всего лишь единственная капелька горечи в ее восхищении Виктором, однако ее несколько задело то, что на празднике у Кинсли Виктор предпочел найти дипломатическое решение. Она оправдывала это тем, что Квентин не смог бы так бесцеремонно обращаться с ней, если бы Виктор сразу же вызвал его на дуэль. Девушка, конечно, понимала, что с этим также мог быть связан обмен словами, может быть, тогда бы Квентин выразил свое оскорбление громко и его бы услышали все, а это было бы намного хуже. Если подумать как следует, становилось ясно, что последствия были бы губительными и Виктор повел себя правильно. Но ей просто доставляло удовольствие дразнить его.

Деирдре, однако, тут же пожалела о своих словах, когда увидела расстроенное лицо молодого врача.

— Вы считаете меня трусом, мисс Деирдре? — спросил он тихо. — Я… я спрашиваю об этом, потому что слышу такое обвинение не в первый раз. Моя семья… то есть они считают, что я слишком мягкий человек. Мое отношение к рабству, мое желание помогать людям… Это правда, мисс Деирдре, я не люблю драться. Насилие в моем разумении является самым скверным решением любой проблемы. Но я не трус. Просто я стараюсь поступать правильно.

Деирдре улыбнулась, встала на цыпочки и подставила Виктору губы для поцелуя.

— Тогда сделай это сейчас тоже! — прошептала она. — Не говори так много!

Она прижалась к нему, когда он наконец обнял ее, и наслаждалась его поцелуем, который оказался каким угодно, но только не робким. Виктор не был неопытным, а сейчас, когда был уверен, что Деирдре ответит на его любовь, начал умело играть с ее языком, и его пальцы начали путешествие по ее телу… Деирдре растаяла и желала только одного — раствориться в этом наслаждении.

— Так ты хочешь выйти за меня замуж? — спросил ее Виктор, когда они наконец перевели дыхание. — Хочешь стать моей женой?

Деирдре решительно кивнула.

— Я желала этого с самого первого мгновения! — призналась она. — И тебе не надо драться за меня. — Она с улыбкой подмигнула ему. — Я и сама могу за себя постоять! И, кроме того… — Деирдре играла поводьями Аллегрии, которые она не отпустила даже во время поцелуя. Роза, растоптанная, лежала теперь у ее ног. — И, кроме того, у меня очень быстрая лошадь…

Виктор улыбнулся, тронутый ее шуткой и ее уверенностью в себе.

— Тогда мне придется заковать тебя в кандалы, пока ты не ускакала от меня, — пошутил он.

Молодой врач вытащил из кармана маленькую коробочку и раскрыл ее.

В лучах солнца заблестело простое золотое кольцо со сверкающим бриллиантом, и Деирдре, счастливая, увидела там тонкую гравировку «В. и Д. навсегда». У нее на глазах выступили слезы умиления, когда Виктор надел ей на палец кольцо.

— Я всегда буду носить его, — пообещала она. — Пока я ношу кольцо, я — твоя…

Нора чуть не расплакалась, когда позже Деирдре с восторгом рассказала ей о часах, проведенных на побережье, на том побережье, о котором ее мать мечтала, еще будучи юной девушкой, и на котором Дуг Фортнэм любовался ею. Женщина не могла себе этого объяснить, но мысль о влюбленных у моря примирила ее с осознанием того, что она теряет дочь, отдавая ее чужому мужчине, живущему на другом острове. Нора пришла в восторг от простого, но очень дорогого кольца, и подумала о перстне с печатью, который на протяжении многих лет напоминал ей о ее первой любви — о Саймоне. Он не подходил к тонким пальцам Норы, тогда как Виктор безошибочно выбрал кольцо для Деирдре. Оно прекрасно сидело на пальце, словно было сделано на заказ. Деирдре не могла на него насмотреться. Она бегала с кольцом по дому и не успокоилась, пока самый последний домашний слуга и самая младшая девочка на кухне не восхитились им. В конце концов Деирдре помчалась в свою комнату и обняла Амали, которая терпеливо ожидала ее там, чтобы помочь переодеться. Фортнэмы хотели отметить обручение семейным ужином.

— Деирдре Дюфрен… Ты можешь в это поверить, Амали? Деирдре Дюфрен…

Девушка прислушалась к тому, как будет звучать ее будущая фамилия. Она повторяла ее снова и снова, и при этом словно ощущала вкус поцелуя, которым обменялась с Виктором на побережье. Их первого поцелуя. Амали улыбнулась, когда Деирдре описала ей, что она при этом чувствовала.

— Я не признавалась в этом, но мне все же было немного страшновато. Однако Виктор был такой нежный, такой ласковый… Можешь себе представить, он ласкал мой рот своим языком. А я… я тоже так делала, это… как будто само собой разумелось. Словно ключ нашел свой замок. Нечто особенное, прекрасное…

Деирдре сияла при воспоминании о ласках Виктора, от радостного предчувствия того, что будет дальше.

Амали кивнула. Она тоже была влюблена, однако не была такой откровенной, как ее молодая хозяйка. Но Амали знала, что имеет в виду Деирдре, и, собственно говоря, кое-что еще. Друг Амали был не таким сдержанным, как Виктор, и служанка давно уже рассталась с девственностью.

— Деирдре и Виктор Дюфрены… — Деирдре пропела эти слова. — Звучит прекрасно, не правда ли, Амали? Мне подходит это имя. Очень подходит. Наша жизнь будет прекрасной!

 

Глава 10

— Но они не берут женщин на корабль, Бонни! И ты не сможешь выдать себя за мальчика. То, что ты задумала, это сумасшествие! Подумай сама, что будет, если пираты обо всем догадаются. — Джеф резко остановил устремившегося к своему стойлу ослика. — Они… они будут…

— Может быть, они выбросят меня за борт, — равнодушно предположила Бонни. — Но сначала пиратам надо будет обнаружить обман, а им это не удастся. Они ни о чем не догадаются, если я буду вести себя как мальчик…

— Но в этом-то все и дело! — запротестовал Джеф. — Ты ведь не можешь вести себя как мальчик. Ты же…

Бонни пожала плечами:

— Я уже несколько лет наблюдаю за тем, как мой баккра ругается и пьет. Я сумею вести себя так же, как он, не беспокойся. А насчет работы… Вряд ли мне будет труднее поднять пару парусов, чем таскать остатки дохлых животных с бойни Дейтона и закапывать их в песок, и волочить мешки с солониной, и скрести полы в его доме…

— Тебе придется драться! — выложил Джеф свою козырную карту. — И убивать…

Бонни прикусила губу.

— Тому, что умеешь ты, Джеф, я научилась еще раньше тебя! — твердо сказала она. — И, может, я делаю это лучше, чем ты. Посмотрим. Или тебе уже приходилось кого-то убивать?

Джеф неуверенно засмеялся.

— Конечно нет! Но и тебе ведь тоже! Я не могу представить тебя с саблей в руке, Бонни. Извини, при всем желании, не могу!

— Ты удивишься, — сказала Бонни, уверенная в своей правоте. — Посмотрим, кто из нас первым обзаведется добычей! Встретимся завтра в это же время? Ты заберешь меня? Может быть, тебе придется подождать. Баккра…

Джеф фыркнул:

— Ну вот, опять то же самое. Как доходит до дела, ты снова начинаешь бояться своего хозяина. Тоже мне пиратка… Я тебе не верю!

Бонни ничего не ответила. Она лишь подняла руку в прощальном жесте и соскользнула с повозки. В доме не горел свет — то ли Дейтон еще не вернулся, то ли он уже напился и спал. Бонни удалилась в свой чулан и, довольная, завернулась в потрепанное одеяло, которое, по крайней мере, создавало хоть какое-то подобие уюта.

Девушка была спокойна. Она больше ничего не боялась. Этого капитана Сигалла послало ей небо или, скорее, ад, если задуматься над тем, что она собиралась сделать на следующий день. Ей придется еще раз подчиниться своему баккра. Один-единственный раз. А потом она больше никогда не станет этого делать.

На следующее утро Дейтон мучился от похмелья и пребывал в плохом настроении. Наверное, ему было жалко денег, которыми он вчера вечером заткнул глотку Менди. И, как всегда, он срывал злость на Бонни. Он ругал ее, гонял по всему дому и приказал почистить бойню, в то время как он забивал там животных. Бонни слышала крики животных, доносившиеся до лавки, и задыхалась от ненависти к своему хозяину. Ее трясло от возбуждения, но до сих пор все происходило именно так, как она себе и представляла. Этой ночью Дейтон, скорее всего, не будет выходить из дома, однако трезвым он тоже не останется. Он откупорил первую бутылку рома, когда Бонни опорожнила последнее ведро с водой.

— Еду не приготовила?

Бонни вздохнула. Она надеялась, что Дейтон не будет ее бить, однако сейчас было похоже на то, что она начнет новую жизнь с синяками под глазами и поломанными ребрами. Ну ладно, может быть, это сделает ее рассказ более правдивым. Драка в кабаке…

— Сейчас, баккра… Я должна была чистить лавку. Пожалуйста, не бить бедную Бонни…

Бонни знала, что ее жалобные просьбы не помогут, но тем не менее произнесла это, потому что ему это нравилось. И потому что это было в последний раз. После этой ночи она никогда больше не будет говорить на языке рабов.

В конце концов она бросила два куска свежего мяса на сковородку. Бонни пришлось преодолевать тошноту, когда она вспомнила о криках животных. Конечно, мясо не было готово вовремя и подгорело, пока Дейтон занимался «наказанием» Бонни. Но тем не менее после этого он все же сожрал свой ужин — и Бонни надеялась, что он в нем и останется. Ее планам вряд ли пошло бы на пользу, если бы ее баккра выблевал ром, который до этого выпил. Бутылка уже опустела более чем на четверть. Однако у Дейтона был крепкий желудок, а теперь еще и хорошее настроение.

— Иди сюда, Бонни, давай посмотрим, кто лучше — проститутка или ты! — крикнул он игривым тоном, когда закончил трапезу. — Я тут научился кое-чему у Менди… Она действительно та еще штучка… И она наслаждалась тем, как я ее обрабатывал. Но затем все равно потребовала денег. И я ей их отдал…

Бонни молча стащила с себя платье. Она подумала о Менди, тело которой, наверное, теперь выглядело не лучше, чем у Бонни. Девушка надеялась, что он хотя бы не обманул проститутку с деньгами. Но, с другой стороны… Бонни ожесточилась. Все деньги, которые не достались Менди, скоро будут принадлежать ей.

Девушка беспокоилась из-за договоренности с Джефом. Луна уже давно взошла, когда Дейтон наконец-то допил свою бутылку и теперь храпел на грязной постели. Ей надо было торопиться. Бонни быстро перебрала кухонные ножи, но они были недостаточно острыми для того, что она собиралась сделать. В конце концов, все должно произойти очень быстро. Сейчас, когда дело принимало серьезный оборот, у Бонни уже не было желания видеть, как будет мучиться ее баккра. Как маленькая темная тень, она, все еще голая, выскользнула из дома, пробралась на бойню и взяла там большой нож. Он блестел в лунном свете. Бонни стало страшно, однако она не остановилась. Девушка решительно подошла к постели баккра и подняла нож. Она тысячу раз видела, как это происходит. Бонни вспомнила, как она плакала, когда Дейтон впервые показал ей, как это делается. Как резко оборвалось блеяние козы, когда…

Бонни приставила нож к горлу Скипа Дейтона и одним быстрым движением перерезала его. Девушка отпрыгнула назад, когда из его горла хлынула кровь, и со страхом увидела, что баккра открыл глаза. Он издал какой-то сдавленный звук и стал дергать руками.

Бонни спокойно смотрела в глаза умирающему. Она ожидала, что будет ощущать триумф и, может быть, также вину, однако сейчас она просто ждала, пока осознание происходящего, ужас и ярость в глазах Дейтона не погасли.

— Вот и все, баккра, — сказала она спокойно. — А сейчас умрет и Бонни.

Девушка торопливо вытерла нож — она возьмет его с собой вместе с оружием баккра — и стала искать ножницы. Быстро, как только это можно было сделать тупыми ножницами, она обрезала свои волосы, а затем выскочила на побережье и погрузилась в море, чтобы смыть с себя следы баккра — его пот, его сперму, его кровь. Бонни больше всего хотелось нырнуть в воду с головой, чтобы отмыться как следует, но она не решилась на это. Море штормило, и волны были слишком высокими. Девушка не хотела рисковать — ее могло захлестнуть волной.

В конце концов Бонни натянула на себя вещи, которые подготовила заранее. Повседневная одежда Дейтона не слишком отличалась от одежды матросов и пиратов — широкая рубашка и хлопчатобумажные штаны, стянутые на поясе лентами. Штанины были слишком длинными. Бонни быстро укоротила их теми же ножницами, которыми только что обрéзала волосы. Готово! Жаль, что в доме Дейтона не было зеркал. Бонни с удовольствием проверила бы, как она выглядит. Она все же не думала, что что-либо забыла. Теперь ей оставалось только взять деньги, нож и оружие.

Бонни пробрала дрожь, когда она проходила мимо постели Дейтона, за это время пропитавшейся кровью. Девушка подавила в себе страх перед тем, что баккра может проснуться, заметить, что она украла его деньги, и покарать ее. Дейтон никогда больше не проснется. Бонни почувствовала себя счастливой. В кружке, в которой Дейтон обычно хранил свои деньги, она действительно нашла небольшое состояние. По крайней мере, таким оно было в представлении Бонни, хотя капитан Сигалл, наверное, будет смеяться над ней. Однако в том случае, если он действительно захочет, чтобы она принесла ему «приданое», Бонни не оставалось иного выбора, кроме как попытаться достичь своей цели с помощью этих денег. Пираты просто вынуждены будут взять ее с собой, иначе ее повесят. В лучшем случае. Может быть, жители Большого Каймана придумают какой-нибудь другой способ умерщвления негритянской девчонки, которая убила своего баккра.

Спрятав деньги в карман, Бонни взяла пистолет Дейтона, его охотничье ружье и, конечно, нож для забоя животных. Она нашла пояс и ножны и засунула в них нож, которым убила Дейтона. Нож был великоват для нее, и вид у Бонни был такой, словно у нее на поясе висело что-то вроде меча. Однако она воспринимала нож как своего рода талисман, приносящий счастье. В конце концов Бонни упаковала вещи в мешок, добавила туда буханку хлеба, немного сушеной рыбы, а также пару свежих фруктов, которые утром купила у Маану. Если пираты не возьмут ее с собой, на этом провианте она продержится пару дней в лесу…

Между тем было уже далеко за полночь, и Джеф, конечно, не ждал ее. Наверное, он подумал, что Бонни отказалась от своих намерений. Когда, он говорил, корабль будет отчаливать? Бонни побежала вдоль побережья, надеясь на то, что ей удастся найти тропинку через джунгли. Девушка взяла с собой свечу в садовом подсвечнике с колпачком, защищающим от ветра. Фонаря она не нашла и теперь не могла бежать так быстро, как ей хотелось, потому что боялась потушить свечу.

Поднявшись на возвышенность, Бонни облегченно вздохнула. Корабль все еще стоял в бухте. Однако пираты уже начали тушить костры на побережье.

Бонни поспешила по дороге вниз и догнала мужчин, когда они сталкивали на воду последнюю шлюпку.

— Подождите! Подождите! — задыхаясь, закричала она. — Я хочу с вами!

Мужчины, которые были заняты шлюпкой, встревоженно схватились за оружие. Бонни увидела два нацеленных на нее пистолета, когда бежала к пиратам по песку. Но затем она услышала голос Джефа.

— Не стрелять! Не стрелять! Это Бо… — Он оборвал себя на полуслове. — Это мой друг.

Бонни, тяжело дыша, остановилась. Она не могла вымолвить ни слова.

— И ты выложил ему все о нас? — сердито спросил один из мужчин. Бонни узнала Санчеса, мулата из лавки Маану. — Хорошо же ты начинаешь!

— Я не… я только сказал ей… ему… — начал оправдываться Джеф.

Бонни собрала все свое мужество.

— Я застукал его с товарами, — заявила она. — И обо всем догадался. А сейчас я здесь. Пожалуйста… пожалуйста… вы должны взять меня с собой!

Пират поднял фонарь, при свете которого мужчины работали, и поднес его к лицу Бонни.

— Должны? — со смехом повторил он. — Такую птицу, как ты? Лучше иди-ка ты к своей момми, малыш, и пусть она умоет тебе лицо.

Пират провел пальцем по щеке Бонни и умолк, как только его палец попал в луч света. Мужчина моментально стал серьезным.

— Кровь? — спросил он. — Ты поранился?

Бонни заставила себя посмотреть ему прямо в глаза.

— Это не моя кровь, — твердо сказала она и краем глаза увидела, как Джеф с открытым ртом смотрит на нож для забоя животных, прикрепленный к ее поясу.

Бонни схватила свой мешок и вытряхнула его под ноги пиратам.

— Я могу вам пригодиться, — заявила она.

Санчес лишь быстро взглянул на оружие, в то время как один из пиратов одобряюще свистнул сквозь зубы. Пистолет был новой модели, испанский, их совсем недавно завезли с Барбадоса.

— Чья это кровь? — строго спросил Санчес.

— Это… это… об этом я расскажу капитану. — Бонни покинуло мужество. Если она сейчас признается в том, что убила своего баккра, не было никакой гарантии, что пираты это одобрят. — Когда… когда буду на борту.

Выражение лица Санчеса ужесточилось.

— Я квартирмейстер «Морской девы», — сказал он. — Кого брать на борт, решаю я. Чья это кровь?

— Это кровь… его баккра. Я так думаю, — вмешался Джеф. — Он очень плохо обращался с ним. Ты же сам видишь!

Бонни испуганно и беспомощно смотрела в землю, но сейчас уже Джеф задрал ей подбородок и показал Санчесу ее разбитое лицо. Ее правый глаз снова заплыл.

— Значит, маленький ниггер, ты бунтовщик, — заметил Санчес, рассматривая Бонни с головы до ног, — который чуть что хватается за нож. — Он вздохнул и повернулся к двум оставшимся на побережье мужчинам. — Так, люди, почему, по вашему мнению, мы должны взять его с собой?

Бонни покинуло мужество. Похоже на то, что она закончит свои дни на виселице на Большом Каймане. И почему она такая глупая? Она же могла сказать, что эта кровь вытекла из ее раны, хотя на лице у нее не было никаких кровоточащих ссадин. Девушка смотрела в ухмыляющееся лицо одного из мужчин, стоявших позади Санчеса.

— Потому что он именно тот, кто нам нужен? — предположил белокожий мужчина. Он ухмылялся.

— И потому что именно такой человек может стать хорошим пиратом! — добавил другой, который был мулатом, как и Санчес. С этими словами он подошел к Бонни и хлопнул ее по плечу. — По крайней мере тогда, когда из маленького непокорного ниггера вырастет большой! — Он тоже ухмылялся. — Наш кок тебя раскормит…

Лицо Бонни повеселело, как и лицо Джефа. Может быть, он не хотел, чтобы Бонни присоединялась к нему, однако сейчас, казалось, был счастлив от этого и почти гордился своей подругой, которая убила белого человека.

Теперь и Санчес улыбнулся.

— Тогда давайте действовать быстро, ребята. Соберите вещи, которые принес малыш. А затем быстро смываемся отсюда. Иначе мы не догоним жирные фрахтовые корабли, которые нам преподнес его друг на серебряном подносе. Давай, парень, не зевай!

Он подтолкнул Бонни, которая со страхом смотрела на шлюпку. Она все еще не могла поверить в такой поворот судьбы, когда сидела рядом с Джефом в крепкой весельной лодке, которую Санчес и один из пиратов мощными ударами весел гнал от берега к кораблю «Морская дева».

Капитан ждал на палубе.

— Почему вы так долго задержались? — спросил он, почесывая бороду. — Мы уже думали, что вы хотите остаться на этом гостеприимном острове.

Мужчины позади него засмеялись.

Санчес покачал головой:

— В этом не было необходимости, капитан. Проститутки там уродливые, а негры — наглые.

Он подмигнул, указывая в направлении Бонни. Она как раз в сопровождении Джефа карабкалась на борт из лодки. Джеф сначала хотел выбраться сам и подать ей руку, но Бонни только злобно сверкнула на него глазами. Больше никаких галантностей! В конце концов, он сам говорил ей, что пираты считают женщин на борту причиной несчастья.

— Их двое? — спросил капитан и недовольно посмотрел на Бонни. — Неужели здесь все хотят смыться от своих черных мамочек? — Взгляд, которым он окинул Джефа, был не намного дружелюбнее. — С меня достаточно и одного, для которого я должен изображать няньку.

Санчес пожал плечами.

— Так получилось, — сказал он. — Один не смог удержать язык за зубами, другой воспользовался шансом и укоротил своего баккра на целую голову. Слишком многообещающее начало, чтобы оставлять его там. — Он подтолкнул Бонни к капитану.

— Но я кое-что принес с собой, — сказала она тихо, — оружие и… деньги… — Девушка вытащила монеты из карманов. — Если вы только возьмете меня с собой, я…

Сигалл покачал головой:

— Оставь эти деньги себе, малыш. Наверное, ты их заработал. Ну ладно, ребята…

Он бросил взгляд на то, что делалось на палубе. Несколько матросов карабкалось на такелаж, вахтенный отдавал команды. Санчес тоже давал указания. Капитан, казалось, пришел к выводу, что он тут не нужен.

— Я заберу этих двоих с собой и заставлю их подписать кодекс, — крикнул он Санчесу. — Вы знаете, куда нам надо! Считайте, что это был приказ к отплытию!

На последних словах он засмеялся, и команда тоже заулыбалась. Очевидно, матросы и без особого разрешения капитана самостоятельно вывели бы корабль из бухты.

Бонни и Джеф последовали за Сигаллом в трюм корабля.

Капитан жил в маленькой каюте рядом с кубриком. В каюте была одна койка и полка, забитая рукописями. Главным образом это были морские карты. Однако сейчас капитан снял с полки какую-то переплетенную кожей книгу. Он пошел впереди Бонни и Джефа в помещение, которое, очевидно, служило здесь чем-то вроде столовой. Вокруг стола стояло несколько стульев. Бонни увидела, что это помещение такое же грязное, как и дом ее баккра. Тут, конечно, никто не соблюдал чистоту, и ей очень сильно захотелось это изменить. Однако затем девушка сообразила, что лучше этого не делать. Если она хочет жить как мужчина среди мужчин, ей придется мириться с их особенностями и привычками.

Капитан быстро вытер рукавом стол и только потом положил на него кожаную папку.

— Это наш кодекс чести, — объяснил он и открыл журнал. — Здесь написаны правила, которым мы обязаны следовать на этом корабле. Они закреплены в письменном виде. Я не думаю, что вы умеете читать…

— Немного, — пробормотала Бонни. — А вот Джеф хорошо читает. — Она указала на своего друга, который, похоже, был не очень рад тому, что она это сказала. Наверное, он предполагал, что на пиратском корабле требуются другие навыки, нежели умение читать и писать.

Сигалл поднял на него глаза:

— Это правда, парень? Ну, может быть, ты хоть на что-нибудь пригодишься. Однако, если ты все это будешь читать, пройдет слишком много времени. Я просто скажу вам, что вы должны знать.

Это принесло Бонни облегчение, и Джеф тоже очень обрадовался тому, что ему не нужно будет углубляться в текст. Рукопись очень сильно выцвела, она была, очевидно, написана дешевыми чернилами, и уже в первых двух фразах Джеф обнаружил ошибки в правописании.

— Если вы хотите ходить под парусами на корабле «Морская дева», то обязаны выполнять команды капитана, квартирмейстера и боцмана. Последнего, потому что он все знает лучше всех, а первого, потому что его избрал экипаж. Если вам не нравится то, что приказывает мистер Санчес и я, то вам придется найти союзников, чтобы переизбрать нас. А до тех пор — никаких возражений, понятно?

Джеф и Бонни кивнули.

— В остальном правила очень просты: на борту не курить, не играть в карты, никаких женщин, никакого спиртного и никаких драк. Если у вас возникнут разногласия с другими членами команды, доложите об этом мистеру Санчесу, и он вас рассудит. Нарушение этого положения наказуемо, и обычно наказание осуществляет квартирмейстер. Однако если речь идет о жизни и смерти, мы обсуждаем это перед всем экипажем. И там тоже решение принимается с помощью голосования. — Капитан обвел взглядом внимательно слушавших его новичков, очевидно для того, чтобы убедиться, что они все поняли. — Когда мы захватываем корабли, добыча делится по справедливости, — продолжил он. — Одна часть для каждого члена экипажа, одна и три четверти для меня, полторы доли для мистера Санчеса, одна с четвертью для корабельного плотника, первого канонира и боцмана. Мы гарантируем компенсацию за тяжелые ранения, полученные в бою, то есть если вы потеряете руку, ногу или глаз. Точные суммы здесь записаны, но я сейчас не буду об этом говорить, не хочу вас запугивать. Все понятно, возражений нет? — Он ухмыльнулся, когда оба новичка торопливо кивнули. — Тогда поклянитесь на этих двух пистолетах… — Капитан торжественно положил перед собой крест-накрест два длинных, украшенных серебром пистолета. — Как вас зовут? — спросил он и посмотрел на Джефа, который уже хотел положить для клятвы руку на пистолеты.

— Джеф… Джефри, сэр… — важно сказал Джеф. Собственно, он гордился своим африканским именем, но в его грамоте о даровании свободы стояло имя «Джефри». Он вытащил грамоту из кармана. — Я не раб, сэр.

Капитан фыркнул.

— Здесь нет рабов, — заметил он, — грамоту можешь спрятать. Но Джефри ты не можешь называться. Джефри здесь зовут только одного из нас, и это — Джефри Сигалл. — Он ударил кулаком себя в грудь. — Итак, как мы тебя назовем?

Джеф скривил рот. Бонни удивилась тому, что он не стал протестовать. Видимо, капитан навел страх даже на него.

— Я не знаю, капитан, — сказал Джеф. — Подберите мне имя сами. Какое… какое-нибудь пиратское имя, что-то вроде Черной Бороды…

Сигалл оглушительно рассмеялся.

— Пусть сначала у тебя вырастет эта борода! — насмешливо произнес он. — Нет, нет, парень, эта обувь тебе великовата!

Джеф вспыхнул.

— У меня большие ноги, сэр, — заявил он. — Я сын воина!

Сигалл рассмеялся еще громче.

— А язык у тебя острый и наглый. Что там сказал Санчес о нахальных неграх? Ну ладно, тогда возьмем великое имя для великого ниггера: Блэк Цезарь — Черный Цезарь.

Джеф просиял.

— Цезарем звали лейтенанта на корабле «Queen Anne’s revenge»[14], не так ли? — спросил он.

Сигалл кивнул с меланхолическим видом.

— На корабле капитана Черной Бороды, — подтвердил он. — Я служил под его командованием, парень. Это был человек огромного роста, невероятно сильный, но и очень умный. Он постоянно ходил босиком. — Капитан снова ухмыльнулся. — Итак, Маленький Черный Цезарь, теперь ты подпишешься своим новым именем под кодексом.

Джеф торжественно и серьезно принял клятву на пистолетах и размашистой подписью подтвердил, что он будет соблюдать законы «Морской девы».

— А ты? — обратился капитан к Бонни. — Надеюсь, тебя зовут не Джефри?

Бонни покачала головой.

— Нет… я… — Она хотела сказать «Билли», однако потом вспомнила, что не сможет написать это имя. Значит, ей нужно придумать другое… — Клянусь! — сказала Бонни твердым голосом, а затем аккуратно вывела имя «Бобби» под документом.

Она никогда больше не будет рабыней. И жизнь ее будет прекрасной.

 

Более сильная любовь

Карибское море Ямайка — Каскарилла Гарденс Сан-Доминго, Кап-Франсе, Новый Бриссак

Позднее лето 1753 года — осень 1755 года

 

Глава 1

Бобби и Маленький Черный Цезарь получили боевое крещение уже через два дня после того, как нанялись на корабль «Морская дева». Быстрое, как молния, судно пиратов, навигатор которого проявил себя как мастер своего дела, догнало английские галеоны — и именно Бонни была тем человеком, который первым разглядел их паруса на горизонте.

— Ты что-то увидел, малыш?

Санчес, который, недолго думая, назначил самого юного члена команды корабельным юнгой и сейчас знакомил его со всеми задачами, которые надлежало выполнять на палубе, удивился. Бонни только что первый раз в своей жизни с бешено колотящимся сердцем залезла в смотровую бочку на самом верху корабля и тут же доложила о своем открытии.

— Значит так, я вижу только море и солнце, одно отражается в другом, и у меня болят глаза. Как ты можешь видеть там паруса? Ты уверен?

— Совершенно уверен! — крикнула Бонни вниз. На свои глаза она всегда могла положиться. — Там два больших корабля, и на каждом по три паруса. Мне спуститься вниз?

Санчес покачал головой.

— Нет, оставайся там. Ты сразу же сможешь поднять флаг. Цезарь! — крикнул он Джефу, который драил палубу. Молодой человек был не в восторге от этого задания, тем более что Бонни имела право карабкаться по такелажу, а сейчас еще, казалось, и отличилась. — Это английские корабли? Ты не ошибаешься?

— Конечно нет! — крикнул Джеф в ответ. — Шкипер на прекрасном английском языке обманул меня, выдав половину обещанного. Я бы удивился, если бы это был испанец…

— Ты слышишь, Бобби? — спросил Санчес. — Английский флаг. Там, на наблюдательном посту, есть корзина…

Бонни толком не знала, чего от нее ожидают, но корзину она нашла сразу — а внутри, к ее удивлению, лежали тщательно сложенные флаги всех известных морских государств. Она отыскала английский флаг и сразу же получила помощь. Один из младших пиратов быстро вскарабкался к ней и показал ей мачту, на которую нужно было повесить флаг.

— Мы… мы идем под парусами под чужим флагом? — неуверенно спросила Бонни.

Молодой человек засмеялся:

— Мы меняем флаги. Подумай сам, Бобби! Если мы приближаемся к другому кораблю, то его экипаж в первую очередь смотрит на наш флаг. И если у нас флаг такой же, как и у них, они будут вести себя спокойно: послушно позволят приблизиться к ним, и только тогда, когда мы будем на расстоянии пушечного выстрела, а пушки у нас заряжены… тогда мы вывесим вот этот флаг!

Он вытащил еще один флаг из корзины. Это был пиратский флаг с черепом и костями.

Бонни удивилась, а затем выслушала инструкцию о том, как нужно правильно поднимать флаг. Очевидно, в будущем это тоже должно было стать ее обязанностью. К счастью, это было нетрудно, если только не бояться высоты и головокружения. Бонни не боялась высоты. Конечно, если хорошо подумать, она всегда считала себя довольно пугливой, но на самом деле не боялась никого и ничего — кроме своего баккра.

Когда флаг наконец гордо заполоскался на ветру, Бонни так толком и не поняла, чего от нее ожидают. Нужно ли ей оставаться в «вороньем гнезде», на своем наблюдательном посту, или сначала следует спуститься вниз — до того как придется менять флаг? Может быть, для последнего маневра и не нужно было карабкаться на паруса? Какой-то молодой мужчина прикрепил свернутый пиратский флаг поверх английского и привязал к нему канат, свисающий до самой палубы. Вполне возможно, что достаточно было одного рывка, чтобы флаг с черепом и костями с победным видом поднялся над другим.

В конце концов Бонни решилась покинуть наблюдательный пост. Хотя бы потому, что ей хотелось принять участие в поспешных действиях, которые развернулись на палубе. Там все сейчас были в движении, но без хаоса и сумятицы. Мужчины казались взбудораженными, но вели себя дисциплинированно. Видно было, что все действия экипажа давно были отработаны.

Квартирмейстер Санчес наблюдал за тем, как вооружались пираты, длинной шеренгой выстроившиеся перед ним. Конечно, каждый из них постоянно носил на поясе нож или другое оружие, однако сейчас Санчес раздавал им мушкеты, топоры, абордажные крючья и ножи. Некоторые из мужчин получили сабли, а Джефу, за которым пристроилась Бонни, выдали что-то врода мачете. Она слышала, как ее приятель сразу же попытался запротестовать. Он посчитал, что простой абордажный нож не достоин настоящего воина. Джеф ожидал, что ему выдадут как минимум шпагу, а еще лучше — огнестрельное оружие. Однако Санчес был непреклонен.

— Ты обучен фехтованию на саблях, Цезарь? — коротко спросил он. — Нет, не обучен. Значит, ты можешь только размахивать шпагой. А для того, чтобы махать шпагой, на корабельной палубе места нет — особенно когда там дерутся пятьдесят человек. Парень, который еще никогда не стрелял из мушкета, нам тоже не нужен. Значит так, бери нож и убирайся…

Санчес взялся за следующее оружие и только потом увидел в шеренге Бонни. Он покачал головой.

— Нет, только не ты, малыш. Тебя я туда не пошлю, для этого ты слишком мал. Ты пригодишься здесь… — Он жестом обвел палубу.

Бонни почувствовала разочарование. Она хотела возразить, но Санчес не стал ее слушать.

— Кто и где будет сражаться, здесь решаю я, — оборвал он ее так же коротко и решительно, как и Джефа. — Только не начинай рассказывать о своей храбрости. Мы верим, что ты убил своего баккра, однако вряд ли ты сделал это в бою один на один, не так ли?

Бонни тщетно старалась не покраснеть.

Санчес рассмеялся:

— Бобби, малыш, мне все равно, как ты его убил, в любом случае ты поступил правильно. Но если ты со своим ножичком будешь стоять напротив настоящего мужчины, который весит в три раза больше тебя и в десять раз чаще сражался, тогда у нас в команде недолго будет юноша с орлиными глазами. Используй то, что у тебя есть, Бобби, делай то, что умеешь! С завтрашнего дня ты будешь сидеть по нескольку часов на наблюдательном посту и высматривать торговые корабли, а сегодня твоя задача — прежде всего остаться живым. Понятно?

Бонни смущенно кивнула и отправилась искать себе на борту «Морской девы» хоть какое-то занятие. При этом она наткнулась на первого канонира, который собирался отдавать приказ зарядить и нацелить пушки. Этот мужчина был англичанином, как она уже знала, и матросы называли его Твинкль. Когда Бонни подошла к нему ближе, он улыбнулся ей:

— Эй, новенький! Ты хочешь помочь? Тогда покажи, насколько ты силен в перетягивании каната!

На «Морской деве» были только легкие пушки. Вдоль каждого борта стояли в ряд пятнадцать двенадцатифунтовых пушек. Этого было довольно мало по сравнению с большими военными кораблями, многие из которых были вооружены семидесятью пушками. Фрахтовые корабли были оснащены гораздо лучше. Обычно пушки устанавливались на первой нижней палубе и вели стрельбу из «портов» — своего рода амбразур. Однако для пиратов быстрота и маневренность их кораблей была намного важнее, чем огневая мощь. Этому способствовала незначительная осадка судна. Таким образом, тут учитывали каждый фунт груза, который приходилось размещать на палубе и, прежде всего, под ней, а пушки были тяжелыми. Железные стволы и лафеты весили несколько тонн. Кроме того, для обслуживания обычных сорокадвух-и тридцатидвухфунтовых пушек требовалась целая дюжина обслуги из числа экипажа — намного больше, чем могла предоставить для этого команда капитана Сигалла. Эти люди должны были возвращать только что выстрелившие пушки, которые из-за отдачи откатывались со своих изначальных позиций, на прежнее место. Для пушек небольшого калибра, как на этом пиратском корабле, было достаточно помощи Бонни и еще двух человек.

— А теперь мы зарядим эту штуку! — добродушным голосом объявил Твинкль, маленький круглый человечек. Интерес нового юнги, казалось, льстил ему. — Сначала порох… мы держим его здесь… — Он показал на что-то вроде сарая на палубе. — Вот почему курение на борту запрещено — одна искра, упавшая не там, где надо, и мы все взлетим на воздух! Вставляем пыж… — Твинкль показал своему ученику какую-то штуку, сделанную из ветоши или чего-то в этом роде. — А теперь — ядро… Какое же взять? — Он обвел ядра испытующим взглядом.

Бонни в это время смотрела в направлении торговых кораблей. За это время они приблизились настолько, что каждый мог различить их флаги. Английские. Бонни облегченно вздохнула. Значит, они все сделали правильно. И в остальном, казалось, стратегия себя оправдывала. Парусники не предпринимали никаких попыток убежать от «Морской девы», скорее казалось, что они спокойно ожидают ее приближения.

Бонни дрожала от возбуждения. Можно ли начинать стрельбу по кораблям? Она посмотрела на фитиль, который только что зажег Твинкль.

— Можно было бы, — дружелюбно объяснил канонир, когда она спросила его об этом. — Но это ничего не даст. На таком расстоянии попасть трудно, тем более если учитывать то, что выстрел должен быть точным. Нет, малыш, мы совершенно спокойно подождем сколько нужно и дадим сначала Бидди и Гебби выполнить свою работу. Можешь посмотреть — умрешь со смеху!

Бонни удивилась, когда большинство пиратов исчезли с палубы. Лишь пара безобидно выглядевших матросов работали на такелаже, а из трюма корабля появились двое богато одетых господ. С париками на головах и с треуголками в руках. Каждый держал под руку свою «леди» в платье с кринолином! Переодетые пираты изящно фланировали по палубе, помахивая зонтиками от солнца. Один из них приблизился к Твинклю, спрятавшемуся за пушкой, облокотился на поручни и, очевидно, стал изучать вооружение противника.

— Тридцать восемнадцатифунтовых пушек на палубе. Однако сейчас рядом с ними никого нет…

С этими словами «леди» повернулась к своему «кавалеру» и начала кокетничать с ним. Твинкль и другие канониры засмеялись.

— Что… что это значит? — Бонни растерянно посмотрела на Твинкля. Эта загадка перед атакой привела ее в недоумение.

Твинкль ухмыльнулся.

— Наши пассажиры, — объяснил он новичку. — Это еще более надежная маскировка, чем флаг. Если на том корабле решат, что у нас на борту женщины и франты, они ничего не заподозрят. Разве они не милашки, наши леди?

Бонни занервничала. Что ей делать, если кому-нибудь в голову придет идея замаскировать подобным образом корабельного юнгу? Просто участвовать в этом представлении и надеяться на то, что ее тоже сочтут «милашкой», а не подозрительно женственной? Но затем Бонни вспомнила о том, что она — чернокожая. Никто не примет ее за настоящую леди.

Два замаскированных пирата стали изящно кланяться торговым кораблям и смеяться, когда матросы с них начали отвечать на приветствия. Корабли подходили друг к другу все ближе, расстояние между ними было не больше двадцати пяти ярдов. Бонни рассмотрела названия кораблей — «Pride of the Sea» и «Morning Star»[15].

Это были те самые корабли, которые недавно стояли на якоре возле острова Большой Кайман. Ее последние сомнения развеялись.

В этот момент капитан принял решение прекратить представление. На самую высокую мачту «Морской девы», выше флага Англии, взлетел черный пиратский флаг. Гебби и Бидди одним движением сорвали с себя платья с кринолином, и под ними стали видны абордажные крюки и ножи. То же самое появилось и из-под парчовых одежд «джентльменов». Капитан Сигалл, один из них, поднял шпагу.

— От имени команды «Морской девы» говорит капитан Джефри Сигалл! — крикнул он обескураженным людям на борту «Гордости моря», которые только что, улыбаясь, смотрели на «леди» на палубе «Морской девы». — Передайте нам ваш корабль и груз! Если вы сдадитесь без боя, с вами ничего не случится!

— Ну да, вы нас просто высадите на необитаемом острове! — насмешливо ответил один матрос с «Гордости моря», который справился с шоком быстрее, чем остальные.

Корабль «Утренняя звезда», который находился на бóльшем удалении от пиратского корабля, быстро изменил курс. Казалось, что его команда надеялась спастись бегством, пока пираты будут брать на абордаж другой корабль.

Капитан Сигалл посмотрел на Твинкля.

— Останови их! — коротко приказал он.

Первый канонир поднялся со своего места:

— Пушки с левого борта, ядра, цель — корпус судна! И не цельтесь слишком низко, чтобы корабль не утонул, — крикнул он своим канонирам. — Средняя палуба левого борта: огонь цепями и болванками по такелажу. А мы с тобой, малыш, — он повернулся к Бонни, — мы с тобой насыплем им перцу под хвост. Тогда нашим парням будет легче.

Он указал на «Гордость моря» — корабль, к которому приблизилась «Морская дева», чтобы взять его на абордаж. Канонир с ухмылкой загрузил смесь свинца, кусков железа и иголок в дуло своей пушки. Он еще не закончил эту операцию, когда раздались выстрелы других орудий. Установленные на левом борту пушки стреляли по удаляющемуся кораблю «Утренняя звезда» тяжелыми цепями и болванками — снарядами, которые были похожи на кости для собак. Эти снаряды не пробивали дыр в корпусе корабля, а предназначались прежде всего для того, чтобы сорвать с него парус, переломать мачты и таким образом сделать корабль неспособным к маневрированию.

Капитан Сигалл в это время все еще ожидал реакции противника, но экипаж «Гордости моря» от ужаса впал в оцепенение. Однако после первых выстрелов начался адский шум. В ушах у Бонни гудело от грома выстрелов, ударов, грохота железных колес, когда пушки катились по палубе, и криков мужчин, которые быстро возвращали пушку на исходную позицию. Помощники мчались с ведрами воды к канонирам, чтобы промыть стволы между выстрелами и охладить их, канониры орали от радости в случае попадания или от злости, когда промахивались. Ядра не попали в корпус удалявшегося корабля, но другие снаряды, полушария, соединенные между собой цепями или прутьями, нанесли тяжелые повреждения такелажу. Они поломали мачты, сорвали паруса, а вместе с ними на палубу с воплями упали матросы, которые управляли ими. Раненые и умирающие с криками и стонами ворочались в собственной крови. Пираты, уже готовые к абордажу, выстроились на палубе «Морской девы», подбадривая себя боевыми криками. Джеф подпрыгивал от возбуждения. Казалось, что он не мог дождаться начала боя.

Бонни наблюдала за этой сценой, немного удивляясь тому, что почти ничего не чувствует. Там, на другом корабле, умирали люди, и сейчас ее собственные новые друзья ринутся в бой, а Бонни испытывала к ним меньше жалости, чем к животным, которых резал ее баккра. По крайней мере, это было так, пока она не посмотрела на Джефа. Когда Бонни подумала о том, что он тоже будет подвергаться опасности и может погибнуть под ударом сабли одного из мужчин, которые выстроились сейчас на борту «Гордости моря», сердце у нее сжалось.

Девушка окинула взглядом вооруженных матросов и надстройки на палубе вражеского корабля. Ей понравилось стрелять из пушек и попадать в противника, не подвергая себя опасности. Может быть, существовала возможность избегать ближнего боя?

— У них на палубе есть надстройка, — крикнула Бонни Твинклю. — Это такой же склад боеприпасов, как и наш. Вот если бы нам удалось попасть в него…

Первый канонир встревоженно выпрямился:

— Где, малыш? Где ты ее увидел? Я думал, что их пороховой погреб находится под палубой… Но ты прав! Ах ты… Посреди корабля. Я этого не ожидал. Слава богу, у тебя острые глаза, мальчик Бобби. Иначе бы мы…

— Если мы туда попадем, нам не нужно будет сражаться! — вырвалось у взволнованной Бонни. — Тогда мы сразу же победим. Тогда…

Но, к разочарованию Бонни, Твинкль направил пушку в другую сторону — подальше от порохового склада противника.

— Тогда мы выиграем бой, но потеряем добычу, малыш, — в конце концов объяснил он. — Как ты думаешь, что останется от корабля, если он взлетит на воздух? И от прекрасного хлопка, которым загружен корабль. Ты, как-никак, соображаешь хорошо. На военном корабле за такое попадание ты получил бы орден. Однако здесь… мы не хотим топить корабли, Бобби, нам нужен их груз. И при этом мы должны потерять как можно меньше людей. Значит, давай-ка посмотрим, сможем ли мы вывести из боя парочку противников, прежде чем возьмем корабль на абордаж… А ну-ка отойди от моей леди, малыш!

Бонни, стоявшая позади пушки, отскочила назад. Твинкль поджег фитиль и выстрелил. Вблизи грохот выстрела был просто оглушительным. Град свинцовых пуль и осколков обрушился на людей, стоявших на палубе вражеского корабля. Бонни увидела, как они падают на палубу и за борт. Вокруг были видны брызги крови, она слышала крики и стоны, но все это заглушил громкий командный голос капитана Сигалла:

— Ребята! На абордаж!

Квартирмейстер Санчес первым прыгнул на борт вражеского корабля — таков был обычай. Жилистый высокий мулат не был трусом. Он тут же бросился в бой с одним из офицеров, который очень умело орудовал шпагой. Однако такое оружие было скорее исключением. У большинства матросов были лишь короткие ножи, а у многих пиратов топоры. Бонни, которая с неистово бьющимся сердцем наблюдала за тем, как дерется Джеф, быстро поняла, почему такое оружие больше подходит для ближнего боя на переполненной людьми корабельной палубе. На палубе сражались десятки человек. Когда кто-нибудь уклонялся от удара или укола ножом, он тут же натыкался на оружие другого противника. Кроме того, палуба после града пуль была скользкой от крови раненых и убитых, которые лежали повсюду. Дерущиеся постоянно подвергались опасности споткнуться о них.

Поэтому пираты старались не вступать в продолжительный поединок с каким-то одним противником. Быстрыми уколами или ударами они стемились убить врага прямо на месте. Пираты отрубали им головы, и руки, и ноги, и бой с каждой секундой становился все ужаснее. Бонни со странной смесью отвращения и гордости наблюдала за тем, как Джеф, словно плугом, прошелся по рядам матросов. Он рубил мужчин, как когда-то его отец рубил сахарный тростник, и ему это доставляло удовольствие — Бонни показалось, что она видит мрачную улыбку на его лице…

— Бобби, ты что, заснул? — Твинкль оторвал ее от мыслей. — Бегом принеси мне воды! Чтобы мы помыли нашу леди и смогли снова зарядить ее.

Он указал на ствол своей пушки. Бонни вздрогнула и тут же побежала выполнять поручение. При этом она со страхом заметила, что «Морская дева» уже отделилась от корабля, на котором так отчаянно сражались мужчины.

— Что мы делаем? — испуганно спросила девушка у Твинкля, поставив рядом с ним ведро воды. — Мы… мы же не убегаем? Наши люди…

— Не болтай, помоги нам с пушкой! — заорал на нее канонир, теперь уже не добродушным, а заметно встревоженным голосом.

Сражение, казалось, вступило в новую фазу. Бонни схватила канат, с помощью которого орудие выставлялось на исходную позицию, в то время как Твинкль окунул в воду полотнище, чтобы прочистить ствол. Девушка услышала, что первые канониры снова начали стрелять из своих орудий, и с ужасом поняла, что раздаются выстрелы не только пиратских пушек. Корабль «Гордость моря» выставил наконец пушкарей к своим орудиям, и те стреляли намного громче, и их ядра были намного тяжелей, чем ядра пушек «Морской девы».

— Они… они стреляют в ответ… — вырвалось у Бонни, что опять вызвало на лице Твинкля мрачную улыбку.

— Ну, а ты что думал? — крикнул он. — Что они таскают с собой орудия ради удовольствия? Но не волнуйся, у нас очень хороший штурман. Так быстро в нашу старую «Морскую деву» они не попадут.

Бонни видела, что все больше и больше ядер падает в воду вокруг пиратского корабля. В это время Твинкль и другие канониры старались направить свои пушки на оружие противника. Но на быстро маневрирующем корабле это было непростой задачей.

— Бортовой залп, ребята! — крикнул Твинкль своим людям. — И цельтесь не слишком низко. Не дай бог, корабль уйдет под воду!

Бонни представила, как Джеф вместе с кораблем погружается в пучину, однако она забыла обо всем, когда Твинкль поджег фитиль и они вдвоем, затаив дыхание, стали следить за полетом ядра. Оно попало в цель! Тяжелое ядро ударило в один из орудийных «портов» на борту «Гордости моря», из которого выстрелило первое орудие обороняющихся. Из корабля повалил дым.

Твинкль радостно заорал и вскинул руки вверх, и Бонни сделала то же самое. Она радовалась так, словно сама выпустила это ядро. Ей еще никогда не было так хорошо, она еще никогда не чувствовала себя такой сильной!

Между тем другие канониры «Морской девы» тоже показали свое искусство. Не все были такими виртуозами, как Твинкль, однако в борту «Гордости моря» появилось несколько пробоин, а затем выстрелы оттуда прекратились.

— Это наши, — довольно сказал Твинкль и вытер пот со лба, когда кто-то помахал ему рукой из люков «Гордости моря», — они проникли под палубу и вырубили противников. Скоро все закончится…

И действительно, «Морская дева» снова приблизилась к атакованному кораблю и к поврежденной «Утренней звезде».

— Вы сдаетесь или хотите узнать, что будет дальше? — заорал капитан Сигалл явно оробевшим матросам со второго корабля.

У экипажа был первоклассный обзор на кровавую бойню на палубе «Гордости моря». Большого желания сражаться экипаж не проявил, тем более что пираты подогнали взятое на абордаж судно, чтобы сразу же перейти с одного корабля на другой. Такелаж «Гордости моря» почти не пострадал, и это тоже было свидетельством мастерства Твинкля и его людей. Мачты не были повреждены, пороховой склад не взлетел на воздух, и в бортах корабля не было пробоин ниже ватерлинии.

Однако все же несколько членов экипажа корабля «Утренняя звезда» встали на пути у Санчеса, когда он спрыгнул на палубу. Сначала его вызвал на бой хорошо одетый человек со шпагой, наверное капитан. На этот раз у мужчин было больше места для маневра. Из остатка экипажа только часть вызвалась сразиться, и не все пираты сошли на борт другого корабля. Многие из них были заняты тем, что закрепляли победу над «Гордостью моря» и тушили пожар на ней.

Джефу, однако, по всей видимости, этого было мало. Бонни видела, как он перепрыгнул на борт «Утренней звезды» и тут же ввязался в бой. Капитан Сигалл тоже перешел туда, и ему навстречу устремился один из корабельных офицеров. Капитану довольно быстро удалось загнать своего противника в угол, а вот в противники Санчесу достался искусный фехтовальщик. Подбадриваемый криками своей команды, которая растерянно столпилась возле спасательных шлюпок, он все решительнее атаковал квартирмейстера пиратов. Бонни и Твинкль поняли его намерения. Пусть даже возле шлюпок было мало людей, желающих сразиться, но если ему удастся отогнать пирата дальше, кто-то из матросов все же ударит его. Бонни и канониры кричали об этом Санчесу, предупреждая об опасности, однако в пылу сражения и из-за дьявольского шума — бряцания оружия, криков и проклятий раненых — Санчес их не слышал.

Может, Джеф услышал крики Бонни? Она никогда об этом не узнала, но зато увидела, как ее друг отшвырнул своего противника, словно соломенную куклу, в угол палубы и бросился в сторону Санчеса и атакующего его противника. Джеф не забивал себе голову тонкостями боевого искусства и тем более правилами приличия. Он изо всех сил взмахнул мачете и одним мощным ударом сзади отделил голову противника Санчеса от туловища. Квартирмейстер с ужасом увидел, как тот застыл, а затем распался на две части и рухнул на палубу. Санчес опустил шпагу, когда Джеф заорал ему:

— Сзади!

Но было слишком поздно. Санчес не успел повернуться, чтобы отразить удар ножа, который нанес ему один из матросов. Джеф, однако, отреагировал молниеносно. Он прыгнул на пирата и сбил его на палубу. Ошеломленный Санчес упал, а Джефу хоть и с трудом, но удалось сохранить равновесие. Он выпрямился и одним ударом убил матроса с ножом. Санчес тем временем снова поднялся на ноги, и сразу же после этого они с Джефом стали сражаться с остатками команды. Матросы уклонялись от боя. Некоторые от страха падали на палубу, а многие просто выпрыгивали за борт. Защищаться они определенно больше не могли. Бой на палубе «Утренней звезды» подходил к концу. На корабле «Гордость моря» тишина наступила еще раньше.

Бонни увидела, как Санчес с благодарностью похлопал Джефа по спине, прежде чем отвернуться от пленников и взглянуть на своих людей. Капитан и квартирмейстер подводили итоги. Среди пиратов было двое легко раненных и один тяжело раненный, но ни одного убитого. Капитан с удовольствием отметил это, а затем стал отдавать приказы. Некоторых пленных связали, а часть просто обезоружили и отпустили под честное слово. Джентльмены удачи не собирались выполнять всю предстоящую работу самостоятельно. «Офицеры» с корабля «Морская дева» быстро договорились о том, чтобы перегрузить товары с «Утренней звезды» на «Гордость моря» и на «Морскую деву». Наспех сколоченная команда, состоящая из пиратов и пленных матросов, должна была отогнать «Гордость моря» вслед за «Морской девой» в Санто-Доминго, в укромную бухту, о которой знал только Сигалл. Испанская колония приходила в упадок, и многие купцы не отличались особой щепетильностью. Они купят у пиратов хлопок и заплатят за корабль приемлемую цену, тем более что это был английский корабль и поэтому они не будут испытывать угрызений совести. В английских колониях добыча каперов, нападавших на испанские корабли, тоже превращалась в деньги.

Когда наступила ночь, товары уже были поделены — и Твинкль запустил два последних ядра в «Утреннюю звезду», чтобы потопить корабль. Бонни снова протиснулась к нему. Она наблюдала за тем, как он устанавливал отклоняющий клин, чтобы повернуть ствол пушки на торцовом шипе и тем самым изменить угол наклона орудия. Сейчас, когда у Твинкля было достаточно времени, он мог очень тщательно прицелиться — хотя даже в боевых условиях он был невероятно уверен в себе.

— Может быть… может быть, чуть ниже? — робко посоветовала Бонни, когда Твинкль заряжал второе ядро. Она начала понимать, как это делается.

Канонир испытующе посмотрел на Бонни и скривил лицо.

— Черт возьми, мальчик, ты что, хочешь научить меня, как я должен нацеливать свою леди? — спросил он строгим голосом.

Бонни сразу же отскочила назад:

— Нет… нет… конечно нет. Вот только…

— …Вот только ты хочешь, чтобы мы попали точно в цель! — заметил Твинкль с широкой ухмылкой. — У тебя талант, малыш! И к тому же глаз, как у орла… Да, я уже слышал, Бобби-бой, что Санчес в восторге от тебя. Значит так: ты хочешь стать канониром?

Бонни недоверчиво уставилась на Твинкля. Неужели все так просто? Неужели кто-то был готов просто так, безо всяких предварительных условий и требования ответных услуг, поделиться с ней своими знаниями? В качестве канонира Бонни могла бы принимать участие в сражении, пусть даже она была меньше и слабее, чем остальные…

Девушке пришлось прокашляться, прежде чем она смогла ответить.

— Если ты мне покажешь, как это делается… Я буду очень стараться!

Сердце Бонни исполнилось гордостью, когда Твинкль снова ухмыльнулся ей и пригубил из маленького стакана ром, который капитан Сигалл приказал сегодня налить каждому, несмотря на запрет употреблять алкоголь на борту корабля.

— В Санто-Доминго мы отпразднуем по-настоящему, — пообещал он. — Но, черт возьми, два корабля в один день! За это надо выпить! И еще один тост… За мальчика, которому мы обязаны этой добычей. Иди сюда, Маленький Цезарь, давай выпьем за тебя!

Капитан поднял свой стакан.

Джеф гордо выступил вперед, однако тут вмешался Санчес:

— Что я слышу? Маленький Цезарь? Мальчик? Капитан, этот парень только что спас мою задницу! Он уже не маленький!

И Санчес тоже поднял свой бокал.

— За Большого Черного Цезаря! — воскликнул он и хлопнул Джефа по плечу. — Сегодня ты оказался достойным примером для подражания. И я уверен, что у тебя все впереди!

 

Глава 2

Для Деирдре Фортнэм время, которое ее жених проводил в Кап-Франсе, тянулось бесконечно. При этом, собственно говоря, у нее было достаточно забот. Она подготовила приданое, причем время от времени спорила с Норой. Мать Деирдре считала, что жена врача должна выглядеть скромнее, чем дочь плантатора.

— Ни к чему тебе еще одно праздничное платье с широким кринолином, Деде, и не нужно брать с собой еще одно платье для верховой езды. В городе тебе понадобится практичная повседневная одежда приглушенных тонов. И шляпок тебе пока что хватит!

Деирдре выполняла ее указания. Однако она с трудом представляла себе, что вскоре ей придется проводить свои дни в беседах за чаем с другими женщинами из высшего общества и разговаривать с ними о ценах на сахар, вместо того чтобы кататься верхом или вместе с черными девочками купаться голышом в пруду, не говоря уже о том, чтобы тайно поплавать в море. Конечно, она с удовольствием возьмет свою лошадь в Сан-Доминго, конечно, там тоже есть прекрасные пляжи. Однако ни один из них не принадлежит ее отцу. Она не сможет чувствовать себя там так же уверенно, не сможет так же беззаботно в одиночку кататься на своей лошади, как на Ямайке. Таким образом, Деирдре использовала оставшееся время, для того чтобы совершать длительные прогулки, пусть даже мать не всегда ей это разрешала.

— Деирдре, мы специально пригласили мисс Холлендер, чтобы ты могла усовершенствовать свои познания во французском языке. Вскоре тебе придется говорить на нем каждый день и круглосуточно — а для этого явно недостаточно того, что ты знаешь. Так что оставайся здесь и занимайся…

Но Деирдре хмурилась при одной мысли об уроках мисс Холлендер. Не то чтобы она не хотела учить французский язык. Напротив, девушка горела желанием усовершенствовать свои познания и была очень горда, когда ей удалось составить письмо Виктору на французском языке. Однако с учительницей мисс Холлендер у Деирдре не было ничего общего, и ее уроки разговорного языка были скучными до зевоты. Мисс Холлендер, пятидесятилетняя худая дама с постоянно перекошенным лицом, происходила из обедневшей семьи английских дворян. Она получила очень хорошее воспитание, однако была третьей дочерью у своих родителей. После того как ее сестры вышли замуж, ей в приданое ничего не осталось. Таким образом мисс Холлендер пришлось работать гувернанткой, и в конце концов ее нанял в качестве домашней учительницы один из тех новых богатых ямайских плантаторов, которые покупали себе в Англии дворянские титулы.

К сожалению, ее работа на его большой плантации в Спаниш-Тауне длилась недолго. Ходили слухи о ее любовном романе со старшим сыном плантатора, который вскоре был прерван его родителями. Новые английские дворяне были такими же снобами, как и старые, и о браке наследника с домашней учительницей не могло быть и речи. Мисс Холлендер потеряла свою должность, и на этом закончилась ее относительно приятная жизнь в большом доме со слугами и прочей роскошью. Оплатить поездку на корабле она не могла и, таким образом, уже более двадцати лет влачила жалкое существование в скромной квартире в Кингстоне. Бывшая гувернантка давала почасовые уроки детям плантаторов, у которых были городские дома, учила девочек играть на клавикордах, а также преподавала правила этикета. В некоторых семьях новоиспеченных богачей это было крайне необходимо также родителям, но даже если мисс Холлендер и помогала им в этом, она об этом не распространялась. Ее считали образованной и сдержанной, и поэтому Нора наняла мисс Холлендер, чтобы не только обучить свою дочь безукоризненному французскому языку, но и навести на нее последний глянец, необходимый для того, чтобы вращаться в высшем обществе. Эта задача, с одной стороны, осчастливила мисс Холлендер, поскольку она могла провести в Каскарилла Гарденс несколько недель, однако, с другой стороны, часто приводила ее на грань нервного срыва.

Темпераментная Деирдре была слишком тяжелой нагрузкой для домашней учительницы, так же, как и оба ее младших брата, которым Нора попросила тоже заодно давать уроки.

Оба мальчика не имели ни малейшего желания учить французский язык, а также осваивать правила этикета. Как только появлялась возможность, они уклонялись от занятий, и Деирдре довольно часто приходилось галопом мчаться вслед за ними, когда они сбегали с уроков верхом на своих пони.

Мисс Холлендер была не в состоянии описать словами то, что устраивали Деирдре и ее братья во время прогулок по плантации. Ей уже сейчас было жаль будущего мужа ее строптивой ученицы. К этому надо добавить весьма свободное поведение негров. Домашняя учительница очень хотела, чтобы хотя бы рабы обращались к ней с почтением, если уж в высшем обществе ее так мало уважали. Она была склонна тиранить домашнюю прислугу, что очень не нравилось чернокожим в Каскарилла Гарденс. Иногда домашние слуги и учительница жаловались Норе друг на друга, а той приходилось выступать в роли примирительницы. Нора считала, что платила за уроки для своей дочери достаточно дорого, поэтому неблагодарность Деирдре сердила ее.

Несмотря на эти небольшие разногласия, Фортнэмы все же наслаждались последними днями, которые они могли провести вместе с дочерью. Они не представляли, как будут жить без Деирдре, но тем не менее, как и прежде, были убеждены, что поступают правильно.

У Дуга было множество хлопот с молодой женщиной, которая сбежала от своего баккра и выдавала себя в Кингстоне за белую. Она вышла замуж за хозяина лавки и родила двух детей, прежде чем ее разоблачили. Конечно, брак был признан недействительным, вследствие чего дети от этого брака были объявлены рабами и перешли в собственность хозяина этой женщины. Дуг, который представлял интересы впавшего в отчаяние мужа мулатки, предложил хозяину женщины и детей, чтобы тот продал их ее бывшему мужу, по крайней мере, по приемлемой цене. Однако озлобившийся плантатор отказал — он не хотел расставаться со своей рабыней. После месяца тяжелейшей работы на полях женщина задушила своих детей, а затем повесилась на дереве рядом со своей хижиной.

Дуг трижды наливал себе ром, рассказывая об этом Норе.

— Мне будет гораздо спокойнее, когда Деирдре выйдет замуж и уедет в Сан-Доминго, — заявил он. — Кстати, я хотел спросить… нашелся ли кто-то, кто сможет окрестить ее в католическую веру?

Нора была вынуждена ответить отрицательно. В Кингстоне и его окрестностях не было ни одного католического священника. Во времена испанского колониального владычества они, естественно, были. Нора знала, что мароны из испаноязычных племен все еще являлись католиками. У Деирдре не было никаких возражений против новой религии. Узнав о том, что девушка собирается сменить веру, рассерженная мисс Холлендер очень жестко изложила ей разницу между католицизмом и протестантизмом, причем паписты получили довольно плохую оценку. Снова и снова она намекала на то, что сторонники папистской веры непременно очутятся в аду, однако Деирдре почти не слушала ее. Папа Римский мало интересовал девушку — она даже вряд ли знала, где находится эта самая Италия. А сколько было святых причастий, ей было абсолютно все равно.

— Но они же молятся Марии как Матери Божьей! — В конце концов возмущенно воскликнула мисс Холлендер, как будто нашла последний козырь. — Они называют ее святой. И вообще, у них множество святых. Мужчин и женщин! Это почти… это почти как многобожие!

Деирдре лишь пожала плечами.

— Это же прекрасно, когда можно помолиться женщине, — невозмутимо заметила она. — Мне это представляется похожим на верования обеа. У них тоже есть богини…

Мисс Холлендер в ужасе стала хватать воздух ртом. Деирдре с детства наблюдала за церемониями обеа, которые проводили чернокожие. Конечно, Дуг и Нора никогда ей этого не разрешали, но она время от времени вместе со своими черными подругами тайно ускользала из дома и, затаив дыхание, следила за тем, как старый Квадво заклинал духов. Густонаселенное богами небо ей, таким образом, казалось скорее естественным, чем кощунственным.

Но, прежде всего, католическая вера была религией Виктора, и уже одного этого было бы достаточно, чтобы Деирдре пришла от нее в восторг. С тех пор как молодой врач уехал, она жила лишь воспоминаниями о его ласках. Деирдре загоралась от одной мысли о том, что наконец-то сможет снова обнять его — и подарить ему больше, чем пара поцелуев. Деирдре с трепетом ожидала писем от Виктора, которые он добросовестно писал ей через день, и с оживлением принимала участие в планировании своего нового дома. Виктор хотел, чтобы он был простым, но добротным и достаточно большим, и при этом не выглядел помпезным.

«Жилище врача не должно отпугивать людей», — писал он. Виктор то и дело вступал в конфронтацию с архитекторами, которым его отец дал заказ спроектировать резиденцию молодого Дюфрена. «Хотелось бы, чтобы дом гармонично выглядел рядом с другими каменными зданиями», — сообщал Виктор Деирдре, и ей казалось, что она слышит, как он при этом вздыхает.

«В Кап-Франсе очень много богатых людей. Главным образом это купцы, а также дипломатическое окружение губернатора. Церковники тоже не нищие, и они уже поговаривают о строительстве кафедрального собора. Однако это не должно вводить в заблуждение. Здесь есть также малообеспеченные люди. Главным образом это мулаты, которые владеют ремесленными мастерскими и маленькими магазинами. Я бы с удовольствием лечил и их, но они, конечно, не решатся войти в дом, который пышностью соперничает с виллой губернатора. Тем более не пойдут туда люди из портовых кварталов… Ладно, возможно, ты и сама не захочешь, чтобы они приходили к нам в дом, моя дорогая. Если бы я хотел их принимать, мне пришлось бы арендовать помещение непосредственно в городе. Однако все это дело будущего. В первую очередь речь идет о нашем доме, и я представляю его себе как нечто среднее между домами простых горожан и пышными виллами представителей верхних слоев общества. Место для строительства я уже нашел. Оно тебе понравится, потому что оттуда открывается прекрасный вид. Ты будешь прогуливаться под огромными пальмами, моя дорогая, и море там недалеко…»

Через некоторое время архитекторов удалось убедить, и Виктор с энтузиазмом описывал свои планы: «Наш дом будет представлять собой трехэтажное деревянное здание с окружающей его верандой и балконом. Крышу я прикажу покрыть деревянными планками в местном стиле. Надеюсь, тебе понравится».

Виктор приложил к описанию дома эскиз, который тронул в первую очередь Нору.

— Именно такой дом я представляла себе, когда, еще будучи девушкой, мечтала жить в колонии! — вспомнила она с улыбкой. — Да не смотри ты на меня так, Дуг. Конечно, он был бы слишком маленьким и не слишком подходящим для главного дома плантаций. Каскарилла Гарденс прекрасен, со всеми его башенками и эркерами. К тому же здесь сад, о котором можно только мечтать… Все это я люблю. Но если бы мы вынуждены были вести более скромный образ жизни, мне вполне хватило бы именно такого дома.

Деирдре не ломала себе голову над тем, достаточно ли ей будет именно такого дома. С Виктором она поселилась бы даже в хижине. Дуг, однако, заметил, что его избалованная дочь будет вынуждена несколько умерить свои запросы.

— А что Виктор думает о слугах? — спросил он, когда сразу же после утверждения плана строительные работы стали быстро продвигаться вперед. Жак Дюфрен, отец Виктора, очевидно, прислал на помощь рабов со своей плантации. — Значит, помещений для слуг в доме не предусмотрено. Или чернокожие должны будут построить хижины рядом со стойлом для лошадей?

Действительно, земельный участок Виктора был небольшим. Там имелось место только для конюшни и каретного сарая.

Нора пожала плечами:

— Насколько я поняла, он вряд ли захочет, чтобы в доме жили слуги. Его отец пришлет ему свою повариху. А Деирдре заберет с собой Амали.

Дуг поднял брови:

— Ну да. А понравится ли Амали быть одновременно домашней прислугой и помощницей на кухне? Не говоря уже об обязанностях горничной. А что значит повариха с такой большой плантации? Она, наверное, привыкла к множеству помощников у себя на кухне, которыми она может командовать, как ей захочется, в то время как Амали не умеет ничего другого, кроме как заботиться о волосах Деирдре и о ее одежде. Скоро там начнутся неприятности, попомни мое слово!

— Им ведь понадобится кто-то для ухода за лошадьми, — размышляла вслух Нора. — Этот человек также смог бы взять на себя обязанности домашнего слуги. А Амали… ей придется к этому привыкнуть, так же, как и Деирдре.

Однако, как вскоре обнаружилось, у Амали не было абсолютно никакого желания привыкать к чему-либо. Деирдре думала, что ее подруга будет рада сопроводить ее на новую родину, однако на самом деле это предложение вызвало у Амали целое море слез. Амали не хотела уезжать из Каскарилла Гарденс, и Норе пришлось потратить полдня, чтобы выяснить, в чем причина такой реакции.

— Она влюбилась, — сообщила Нора за ужином мужу и потрясенной этой новостью дочери. — Да, Деде, и не смотри на меня так обиженно. Амали сама давно хотела рассказать тебе об этом. Но она боялась, что у нее возникнут неприятности, когда об этом узнает ее мать. Молодого человека зовут Ленни, он — негр с плантации. Ты помнишь Хильди, Дуг? Это женщина, которую мы купили у Кинсли, потому что в нее влюбился Том. Том был конюхом. Мы решили, что он сможет сменить Квадво на посту старшего конюха.

Дуг кивнул:

— Конечно. Мне пришлось купить вместе с ней и ее сына, иначе она была бы безутешна, а ты же знаешь старого Кинсли. Он смеялся до слез над нами, «друзьями ниггеров», и поднял цену вдвое.

Нора, словно сдаваясь, подняла руки:

— Так вот, Ленни — это ее сын. Большой и, наверное, добродушный, однако если ты спросишь меня об этом, то я скажу, что ума у него не много. Но Амали считает иначе. Она просто не хочет его покидать. И все равно, что бы ни говорила по этому поводу Керри…

Керри, мать Амали, была старшей служанкой в доме и вместе с поварихой Адвеа руководила домашним хозяйством Фортнэмов. Керри была чрезвычайно энергичной, хотя и высокомерной, как и все домашние рабы. Нора хорошо могла представить себе, как отреагировала бы та, если бы ее дочь призналась ей в любовной связи с негром, работавшим на плантации. В конце концов, Ленни стоял на самой последней ступени в иерархии рабов.

Дуг рассмеялся.

— Ну, тогда мы легко решим эту проблему: мы повысим Ленни до должности домашнего слуги у доктора Дюфрена, — предложил он. — Если вы, то есть ты и Виктор, Деирдре, ничего не имеете против и если со стороны Ленни и Амали не последует никаких возражений, тогда и он может уехать с вами. Там, в Сан-Доминго, он даже сможет заключить брак с Амали в церкви. Это осчастливит Керри.

Экономка Фортнэмов была глубоко верующей женщиной.

Деирдре кивнула. Она чувствовала себя уязвленной, потому что ее подруга не удостоила ее своего доверия. Ей было все равно — пусть Ленни едет вместе с ними.

— Но предварительно пошли его к Квадво на выучку в конюшню на пару недель, — сказала Нора, не совсем довольная таким простым решением. — Как уже было сказано, Ленни не слишком умен. В конце концов, он может раскормить Аллегрию до коликов.

Позже свита Деирдре увеличилась еще больше — младшая сестра Амали стала кричать не своим голосом, услышав, что Амали должна уехать с Деирдре, а ее саму они с собой не берут.

— Вы всегда говорили, что когда-нибудь я буду вашей личной горничной, мисс! — пожаловалась девочка Деирдре. — А теперь вы уезжаете на чужой остров, а меня оставляете здесь. Кто же теперь научит меня, как делать прическу и одевать благородную мисс?

Деирдре могла бы возразить ей, что этим премудростям ее сможет научить Нора, однако служанок и горничных в Каскарилла Гарденс уже и так было больше чем достаточно, в то время как будущее домашнее хозяйство семьи Дюфренов скорее испытывало в них недостаток. Повариха, без сомнения, будет рада, если у нее появится помощница. А Деирдре будет очень трудно разлучиться со своей любимицей Нафией.

— Тогда тебе придется сообщить своему супругу о том, что ты переезжаешь к нему, захватив с собой половину слуг, — поддразнил Дуг приемную дочь, когда она ему все это изложила. — Он же хотел, чтобы его домашнее хозяйство было небольшим…

Дуг в этот день пребывал в хорошем настроении. Он наконец-то нашел католического священника, ирландца, который собирался в Индокитай, чтобы открыть там миссию. В обмен на щедрое пожертвование для своей церкви он с удовольствием согласился остаться на Ямайке еще на пару недель, окрестить Деирдре и рабов, а затем обвенчать Деирдре и Виктора в Каскарилла Гарденс. Однако священник настоял на том, чтобы за это время окрещенные им люди были посвящены в новую веру. А поскольку даже для Деирдре было затруднительно, а для Ленни, Амали и Нафии совершенно невозможно почти ежедневно ездить в Кингстон, то Дугу и Норе пришлось принять священника в Каскарилла Гарденс в качестве гостя, прибывшего на продолжительный срок. Священник использовал это время для того, чтобы накопить жирок перед своей будущей и, конечно, трудной работой, и еда Адвеа пришлась ему по вкусу. Тем не менее за обедом святой отец вступал в ожесточенную словесную перепалку с мисс Холлендер, которая яростно защищала протестантизм и каждый вечер спорила с ним о том, кто имеет право читать застольную молитву.

Деирдре и ее чернокожим слугам уроки патера Теодора казались еще скучнее, чем беседы с мисс Холлендер. Деирдре быстро обнаружила, что католицизм имел мало общего с пестрым культом обеа. Норе постоянно приходилось следить за тем, чтобы все являлись на уроки патера Теодора, и в конце концов ей очень захотелось послать всех к черту — начиная с гувернантки и священника и заканчивая туповатым Ленни, на которого постоянно жаловался Квадво. Было не совсем понятно, какие задачи в новом домашнем хозяйстве можно будет ему поручить. В Кап-Франсе Деирдре и Виктору придется постоянно держать Ленни под контролем.

Все это, однако, было забыто, когда наконец приблизился день свадьбы и Виктор приехал в Каскарилла Гарденс. Его сопровождал лишь старший брат — родители и еще один брат не смогли покинуть плантацию.

— Но они, разумеется, устроят для нас большой прием и отпразднуют нашу свадьбу задним числом, как только мы приедем в Сан-Доминго, — поспешно заверил будущих родственников Виктор.

Он ни в коем случае не хотел, чтобы возникло подозрение, будто его родители были не согласны с его выбором.

Деирдре, однако, не ломала над этим голову, а для Норы и Дуга было даже лучше, что Дюфрены отказались от визита на Ямайку. Фортнэмы не были уверены в том, что Виктор рассказал своим родителям правду о происхождении Деирдре. Ближе познакомившись с Жеромом, братом Виктора, Нора и Дуг стали серьезно в этом сомневаться.

Жером был совершенно иным человеком, нежели его брат. Он предпочитал гораздо более нарядную одежду, причем одевался с чрезвычайной элегантностью, никогда не отказывался пудрить волосы и лицо, а по особым поводам, разумеется, надевал еще и пышный парик. Его личный слуга с иссиня-черной кожей, молча следовавший за ним по пятам, казалось, испытывал страх перед своим господином, а по отношению к чернокожим из Каскарилла Гарденс Жером Дюфрен вел себя нетерпимо. К тому же он едва говорил по-английски, и уж тем более не говорил на этом языке его раб, поэтому он не мог передавать приказы своего господина домашним слугам Фортнэмов. Таким образом, при всем своем желании они не могли выполнять волю Жерома так быстро, как он привык. Однако он не хотел этого понять.

Вследствие этого вскоре стали возникать недоразумения, причем Бенуа, слуга Жерома, оказывался в центре событий. Норе приходилось постоянно выступать в роли посредника и переводчика, что давалось ей нелегко. Бенуа говорил не на обычном французском, а на диалекте патуа. Часто, чтобы понять друг друга, им проходилось жестикулировать. Жером становился все более нетерпимым, а Нора, которая прежде так сильно боялась отъезда Деирдре, уже начала почти желать, чтобы этот день наступил поскорее.

Впрочем, то, что Жером не знал английского языка, имело также положительную сторону, о чем Дуг и сказал Норе:

— Конечно, во время свадьбы мы не должны оставлять его наедине с какими-нибудь острыми на язычок леди, но вероятность того, что кто-то как бы мимоходом расскажет ему историю Деирдре, тем не менее весьма невелика. Ты ведь, конечно, согласишься с тем, что будет лучше, если он не узнает ее никогда.

Нора кивнула. Высокомерный Жером, вероятно, пришел бы в ужас оттого, что он станет зятем черной полукровки. И вряд ли реакция его родителей была бы иной. По словам Жерома, на плантациях кофе и сахарного тростника, принадлежавших семье Дюфрен, трудилось более трехсот рабов; кроме того, в доме у них была целая армия слуг и помощников поваров. Жером считал их всех ленивыми и строптивыми. К самоуправлению рабов в Каскарилла Гарденс он отнесся с таким же недоверием, как соседи и торговые партнеры Дуга.

Нора немного беспокоилась об отношениях между Деирдре и ее будущим свояком — девушка проявляла мало терпения по отношению к таким высокомерным упрямцам, как он, а ее мать боялась, что она тут же поссорится с первым же членом своей новой семьи, с которым она познакомилась. Однако ее страхи оказались необоснованными. Деирдре вряд ли замечала Жерома и его несчастного личного слугу. С тех пор как Виктор наконец появился в Каскарилла Гарденс, она видела только его. Разлука не смогла уменьшить притягательной силы между женихом и невестой. Они сияли, улыбались и не могли оторвать взгляд друг от друга. Виктор подробно описал Деирдре ее новый дом и очень спокойно отреагировал на известие о том, что его будущая жена хочет взять с собой трех слуг.

— Значит, мне придется постараться, чтобы прокормить всех этих людей, — улыбнулся он. — Но мои дела обстоят хорошо. Я уже начал работать, и меня едва отпустили за тобой. Конечно, мне довольно часто придется оставлять тебя одну. Меня ведь будут вызывать и на плантации.

— Значит, я просто буду ездить вместе с тобой! — заявила Деирдре, не обращая внимания на скептический взгляд жениха. — Может быть, я смогу тебе чем-нибудь помочь. Когда научусь лучше говорить по-французски…

Свадьба Деирдре и Виктора затмила все балы, которые когда-либо устраивали в Каскарилла Гарденс. Дом сиял, украшенный огромным количеством красных и синих цветов — Нора ради этого события разрешила опустошить свой сад. Однако в нем оставалось еще достаточно чудес благодаря цветущим орхидеям. Сад снова был украшен гирляндами и фонариками, а кроме того, когда наступили сумерки, слуги зажгли сотни свечей. На столы было подано шампанское, а Адвеа из плодов розеллы, пряностей и рома сварила свадебный пунш, который был встречен с восторгом, особенно мужской половиной гостей. Виктор и Деирдре обменялись кольцами под синим гибискусом, который разноцветные фонарики заливали каким-то нереальным светом.

На этот раз даже губернатор лично явился на праздник в Каскарилла Гарденс — конечно, радуясь тому, что он наконец избавится от дочери Фортнэмов, которая отправится теперь на Эспаньолу. Адмирал Ноулз достаточно времени уделил брату жениха, и Жером чувствовал себя польщенным, когда почетный гость завел с ним вежливую беседу. Он сможет рассказать своим родителям, что Фортнэмы действительно вращаются в высших кругах Ямайки. Пастор Теодор организовал венчание очень празднично — крещение Деирдре и ее слуг он провел за день до этого в тесном семейном кругу.

В конце концов наступило время праздничного ужина. Адвеа превзошла саму себя. Кульминацией стал огромный, пышный, трехъярусный свадебный торт, щедро украшенный кремом и пропитанными ромом фруктами. Это был шедевр. Деирдре и Виктор со смехом разрезали торт и лично угостили собравшихся. Деирдре сожалела о том, что она почти не смогла насладиться тортом — ее снежно-белое свадебное платье было прекрасно, но к нему полагался тесно зашнурованный корсет.

Затем последовал бал, состоявший из давно разученных танцев, и танцмейстер в честь жениха называл фигуры на французском языке. Плантаторы с Ямайки, однако, были несколько недовольны тем, что со стороны поселения рабов тоже доносилась музыка, причем она была намного громче и радостнее, чем та, что исполнял квартет из Кингстона. Фортнэмы, однако, никогда бы не позволили, чтобы их люди остались без праздника. Домашние рабы, которые обслуживали белых, должны были праздновать на следующий день. Удивительно, но у Жерома не возникло по этому поводу негодования. В Сан-Доминго было обычным делом разрешать рабам участвовать в праздниках семьи хозяев, пусть даже где-то в сторонке. И на Рождество, разъяснил Жером приятно удивленной Деирдре, Дюфрены имели обыкновение угощать своих слуг праздничным обедом, а также большим количеством пива и ромового пунша.

Однако Деирдре было мало позволить людям из поселения рабов танцы и праздничный обед. Она хотела праздновать вместе с ними. В полночь Деирдре и Виктор на короткое время улизнули с бала, чтобы показаться перед чернокожими и обменяться с ними парой слов. Они попали в поселение как раз вовремя, чтобы увидеть, как Квадво жертвует богам курицу.

— Это в вашу честь, — объяснил жрец обеа и кивнул Деирдре.

Для Виктора это, однако, было слишком. Он упрекнул рабов в том, что они следуют языческим обычаям. Деирдре колебалась между любопытством и беспокойством. Когда Амали поздно ночью зашла в ее покои, чтобы помочь раздеться, Деирдре отвела служанку в сторону.

— Что он сказал, Амали? Я имею в виду Квадво. Что боги… что духи будут к нам благосклонны? — Деирдре знала, что при рождении ребенка и заключении браков Квадво обращался к своего рода оракулу.

Амали прикусила губу.

— Я не знаю, — пробормотала она. — А вот Ленни и мне он сказал…

Ленни и Амали тоже отпраздновали свадьбу, вместе перепрыгнув через метлу. Дуг перенял этот обычай у американских плантаторов. В Сан-Доминго их должны были обвенчать в соответствии с католическим ритуалом.

Деирдре недовольно покачала головой.

— О том, что он сказал Ленни и тебе, я знать не хочу, — перебила она Амали. — Впрочем, могу себе представить…

Мнение Квадво о Ленни было всем известно. Вряд ли он предсказал ленивому жениху-тугодуму и энергичной невесте любовь на всю жизнь.

— Я хочу знать, что он сказал обо мне и о Викторе!

Амали пожала плечами.

— Не много, — произнесла она. — Что-то вроде «вот опять двое»… Я не знаю, что он хотел этим сказать.

Деирдре улыбнулась.

— Он, наверное, имел в виду двоих детей, — с удовольствием истолковала она выражение старика-обеа, — может, даже близнецов! Это было бы чудесно, Амали!

Амали кивнула, радуясь, что ее больше не допрашивают. Однако она не верила в толкование Деирдре. Если бы Квадво предсказал благословение в виде детей, он бы улыбался. На самом же деле его лицо выражало лишь тревогу, когда он заглянул в будущее Деирдре и Виктора.

 

Глава 3

Деирдре была прекрасна в шелковой ночной рубашке. Белоснежное, искусно скроенное одеяние окружало ее тело мягкими складками. Казалось, что шелк и распущенные волосы соперничали в том, что лучше будет облегать ее тело, а широкая рубашка подчеркивала формы еще эффектнее, чем тесное свадебное платье. В любом случае, Амали осталась очень довольна Деирдре, когда в конце концов покинула свою подругу и хозяйку — подмигнув, пожелав ей счастья и прежде всего удовольствия в первую брачную ночь. Виктор, извинившись, ненадолго оставил их, чтобы в своей бывшей комнате снять с себя праздничное убранство — в своем пышном, жестком и слишком теплом жакете из шелковой парчи и модных высоких туфлях он страдал почти точно так же, как и женщины в своих корсетах. Он тщательно смыл пот со своего тела, прежде чем прийти к Деирдре.

Новобрачная ожидала мужа с неистово бьющимся сердцем. Она так много слышала о том, что предстоит испытать девушке в первую брачную ночь, и ей казалось возможным все — от рая до ада. Страха, однако, она не испытывала. Деирдре полностью доверяла Виктору и радостно открыла ему, когда он наконец постучал в ее дверь.

Деирдре улыбнулась, увидев его. Виктор умыл лицо и вычесал пудру из темных волос. Он не заплел их, и пряди мягкими волнами обрамляли его лицо. Деирдре сразу же захотелось погладить их. Ореховые глаза Виктора загорелись, когда он впервые увидел свою молодую жену в столь легком одеянии и с распущенными волосами. Ее локоны и ночная рубашка, казалось, танцевали вокруг ее тела. Он невольно подумал о фее, когда Деирдре взяла его за руку и повела к постели.

— Может быть, не будем гасить свет? — спросила она. — Оставим хотя бы пару свечей…

Виктор улыбнулся.

— Я буду благодарен даже малейшему лучику света, который позволит мне увидеть тебя, — галантно ответил он.

Виктор поднял Деирдре на руки, уложил в постель и посмотрел на нее в свете свечей. Он вдыхал аромат розовой воды, в которой прачки выстирали и выполоскали ее ночную рубашку и простыни. Кроме того, Амали усыпала постель лепестками роз.

— А как же я? — кокетливо спросила Деирдре и взялась за пояс его халата. — Я что, должна довольствоваться этим?

Виктор со смехом сбросил с себя халат. Его тело было худощавым и жилистым, и Деирдре подумала о том, что оно не будет слишком тяжелым, когда он возляжет на нее — ее это беспокоило с тех самых пор, когда они вместе с Амали однажды подсмотрели за одной из домашних рабынь и за ее любовником, уединившимися в сарае. Тогда мужчина показался Деирдре огромным, и она боялась, что он раздавит девушку. Виктор, однако же, не стал набрасываться на свою возлюбленную, а сначала медленно и с наслаждением раздел ее и лишь затем начал осыпать ласками, целуя и гладя до тех пор, пока она не возбудилась до такой степени, что сама с нетерпением потянулась ему навстречу.

Деирдре ощутила всего лишь кратковременную боль, когда он вошел в нее, а затем не испытывала ничего, кроме радости и всеобъемлющего блаженства. Виктор медленно двигался в ней; казалось, что он укачивает ее и берет с собой в увлекательное путешествие. Деирдре чувствовала себя так, словно находилась в лодке посреди потока, ей мерещилась бурная вода, по которой неслась ее лодка и которая ничего не могла сделать с ней, пока она была вместе с Виктором. Девушке хотелось этого все больше и больше — может быть, даже утонуть в волнах, пока она не нашла спасение в радуге наслаждения. Но для этого еще будет время… У них впереди целая жизнь для того, чтобы изведать поток любви.

В конце концов они, усталые, лежали в объятиях друг друга с сияющими лицами. Курчавые волосы Деирдре и гладкие волосы Виктора сплелись на подушке. Деирдре казалось, что она вот-вот растает от счастья, но тут ее одолела усталость. День был довольно длинным. Впереди у них было еще много таких дней…

— У меня нет никакого желания снова смешиваться с толпой, — вздохнула Деирдре, когда Амали утром зашнуровывала на ней платье.

Когда новобрачная проснулась, она увидела, что Виктор сидит рядом с ней, облокотившись на подушки, и смотрит на нее спящую. Потом они еще дважды уступили собственной страсти… Наконец им удалось оторваться друг от друга и подняться навстречу дню. Амали тактично ждала за дверью до тех пор, пока Виктор не вышел из комнаты, намереваясь одеться в своих покоях. Затем служанка вошла в комнату, чтобы помочь Деирдре облачиться в платье.

— Гости еще не разъехались?

Служанка рассмеялась:

— Те, которые прибыли издалека, все еще здесь. Вы что, думаете, что миссис Нора отпустит своих гостей без завтрака?

— Ах, я вообще ничего не думаю… — томно вздохнула Деирдре. — Я летаю. У тебя тоже все было так чудесно, Амали? С твоим Ленни? Он тоже такой… такой нежный, такой любящий, такой…

Амали пожала плечами и помогла Деирдре надеть легкое домашнее платье.

— Ленни — это скорее ураган, — призналась она. — Не успеваешь дух перевести. Но, конечно, да, это прекрасно, миссис! И я очень рада, что моему Ленни можно будет стать домашним негром у вас и у баккра Виктора. Здесь моя момми только устраивала бы нам скандалы. Свадьба с негром, работающим на плантации… она никогда бы этого не разрешила! И Ленни тоже очень благодарен вам за это. Он все будет делать хорошо, будет верным. Он так говорит!

Деирдре со смехом поблагодарила подругу, хотя и довольно скептически относилась к повышению Ленни по службе. Квадво жаловался, что с него нельзя было спускать глаз. За что бы ни брался Ленни, у него ничего не получалось. Таким образом, в его верности действительно можно было не сомневаться — Ленни был слишком ограниченным, чтобы вынашивать планы побега. Деирдре ухмыльнулась при этой мысли, однако благоразумно воздержалась от того, чтобы поделиться ею с Амали. Та все еще считала своего мужа образцом совершенства.

В конце концов Деирдре, окруженная облаком счастья, спустилась вниз по лестнице. В столовой оставшимся гостям как раз подавали плотный завтрак. На столах рядом с традиционной вяленой треской со стручками окры лежали яйца и маленькие сосиски, а также лепешки и острые блюда из чечевицы, которые гости восторженно хвалили. Нора не сказала им, что этот рецепт прибыл из Африки. В Нэнни-Тауне она научилась готовить у беглых рабов, а после возвращения домой стала также поощрять Адвеа подавать на стол блюда африканской кухни.

Нора наблюдала за изысканно одетым Жеромом. Он вкушал блюда как настоящий французский гурман, а потом не совсем дипломатично заметил, что еще никогда ни в одном английском доме не пробовал таких чудесных блюд.

Гости приветствовали молодую супружескую пару веселыми замечаниями, а Виктора — даже пошлыми шутками. Нора внимательно взглянула на свою дочь, однако успокоилась, когда увидела, как сияет ее лицо. Значит, с плотской любовью у молодых людей тоже было все в порядке. Ей незачем было беспокоиться, посылая дочь с Виктором в чужие края.

Что касалось отъезда, то он приближался. Корабль отплывал в Сан-Доминго через день после свадьбы. Это было не очень дальнее путешествие, при хорошем ветре корабль мог добраться до острова Эспаньола всего за два дня.

— Вы, конечно, приедете к нам в гости, как только мы обустроимся! — успокаивала Деирдре мать, когда Нора при прощании стала вытирать слезы с глаз. — И кто знает, может быть, через год вы уже станете дедушкой и бабушкой…

Деирдре еще никогда не бывала в море и теперь с напряжением и с большим интересом наблюдала за тем, как корабль отчаливает и выходит в открытое море. Берег Ямайки становился все меньше и меньше и в конце концов растворился на горизонте. Виктор обнял жену, чтобы утешить, однако в душе Деирдре страсть к приключениям значительно превосходила горечь прощания. Она провела целый день на палубе и пришла в восторг, увидев дельфинов, которые сопровождали корабль.

— Перед Эспаньолой ты увидишь даже китов, — предсказал Виктор. — Они приплывают туда, чтобы отпраздновать свои свадьбы. К счастью, все они очень дружелюбны. Иначе нам пришлось бы опасаться. Эти животные почти такие же большие, как наш корабль.

— Как прекрасно, что все празднуют свадьбы! — засмеялась Деирдре. — Ах, Виктор, мне кажется, что вся моя жизнь — один огромный праздник, с тех пор как я встретила тебя.

Их приподнятое настроение сохранялось во все время путешествия. Конечно, Дюфрены ехали первым классом. У Виктора и Деирдре была роскошно обставленная каюта с широкой кроватью, в которой они всю ночь любили друг друга. Новобрачные подчинялись ритму движения корабля и чувствовали себя единым целым с морем, когда смотрели на него по утрам в иллюминатор, наблюдая за восходом солнца.

Амали, Ленни и Нафия чувствовали себя не так комфортно. Рабы пассажиров размещались в узких каютах без окон. Для Ленни это было особенно тяжело, потому что он страдал боязнью замкнутого пространства. Когда он был еще маленьким, их с матерью увезли из Африки, что было редкостью, потому что торговцы рабами почти никогда не забирали детей моложе двенадцати лет, а если и соглашались на это, то лишь немногие из малышей переживали путешествие через океан. Матери Ленни, наверное, удалось тронуть сердце кого-то из мужчин, и благодаря этому она провезла с собой сына на Ямайку. Однако с тех пор мальчик очень боялся тесноты и темноты. В каюте на промежуточной палубе он не мог сомкнуть глаз. Нафия, которой приходилось через каждые две минуты вставать и выходить в загаженную уборную, поскольку девочка страдала морской болезнью, чувствовала себя не лучше. Когда Амали приходила утром к своей госпоже, чтобы помочь ей одеться и причесаться, служанка выглядела так, словно ее колесовали.

— И при этом у нас с Ленни кое-что получается! — рассказывала она Деирдре. — Потому что баккра поручился за моего мужа. Почти все остальные черные мужчины прикованы цепями. Так положено делать во время морского путешествия, говорит шкипер, чтобы рабы не сговорились взбунтоваться и не захватили корабль.

Деирдре считала это глупостью. Что будут делать черные рабы с захваченным кораблем? И разве их не слишком мало? Но присмотревшись повнимательнее, она обнаружила, что чернокожие на борту превосходят численностью белых господ. Те, кто путешествовал между островами, были либо плантаторами, либо купцами, и все везли с собой слуг. Если бы эти, в большинстве своем крепкие, закаленные тяжелой работой на плантациях мужчины действительно сговорились между собой, они смогли бы напасть на экипаж корабля и захватить парусник. Естественно, это было маловероятно, тем более во время такого короткого путешествия, но у многих капитанов и пассажиров был в душе глубоко сидящий страх. На островах было относительно мало восстаний рабов, но если они все же случались, то в большинстве случаев были очень кровопролитными. Если чернокожие бунтовали, то терять им было нечего и они наносили удары безо всякой жалости.

Деирдре и Виктор наслаждались путешествием. Амали и ее семья пострадали еще один день и одну ночь на море, пока наконец маленький парусник не зашел в порт Кап-Франсе. Деирдре с любопытством взглянула на свою новую родину и не была разочарована. Город в утреннем свете производил наиболее выгодное впечатление. После ночного тропического ливня снова засияло солнце, и разноцветные деревянные дома в порту казались недавно вымытыми. Легкие волны отражали солнечный свет. Деирдре увидела пальмы и зеленые холмы, которые показались за городом.

— Как красиво! — обрадовалась Деирдре, когда они причалили.

Они сразу же оказались посреди шумного базара, на котором продавали овощи и фрукты, а также свежую рыбу и разноцветную одежду. Из расположенной неподалеку церкви — к удивлению Деирдре, она была построена не из дерева, а из камня и была облицована ярким белым мрамором, — доносился звон колоколов. Люди здесь казались спокойными и радостными.

Жером же, не стесняясь, закрывал нос шелковым платком, когда шагал через рынок. Тут почти не было белых, в основном мулаты, пестрые одежды которых делали эту сцену еще более жизнерадостной. Деирдре захотелось задержаться тут, чтобы кое-что купить для своего нового дома, но, естественно, это было невозможно. Однако молодая женщина уже радовалась предстоящему завтрашнему дню, когда она пойдет знакомиться с местностью.

Между тем корабль разгрузили, боцман открыл нижнюю палубу, и чернокожая свита Деирдре снова присоединилась к ней — на корабле только служанкам и личным слугам господ разрешалось выходить из своих кают. Нафия все еще была очень бледной, а круглые глаза Ленни были расширены от страха, но, ступив на землю, чернокожие быстро пришли в себя. Ленни сразу же после приезда должен был приступить к обязанностям конюха, но оказалось, что он не способен даже вывести испуганную Аллегрию из ее отсека, расположенного в трюме корабля. Деирдре уже сама хотела взяться за поводья, но в конце концов это сделал Виктор, которому удалось успокоить кобылу. Старший брат бросил на него укоризненный взгляд.

— Разве этот бездельник не конюх?

Жером указал на Ленни. Брат Виктора говорил по-французски, с пренебрежением в голосе и так быстро, что Деирдре было очень трудно его понять. До сих пор Жером вел себя по отношению к ней тактично и говорил очень медленно, так же как и остальные франкоговорящие пассажиры на корабле. Однако теперь все изменилось, и Деирдре вдруг поняла, как многому ей еще предстоит научиться.

— Просто наш Ленни страдает морской болезнью. — Виктор засмеялся. Ему не хотелось испортить радость возвращения на родину. — А лошадь моей жены очень спешила сойти с корабля. С этой точки зрения они оба имеют много общего, только у Ленни это выражается в головокружении, а у Аллегрии — в чрезмерном беспокойстве. С точки зрения медицины и то и другое понятно, и в качестве лечения я рекомендую следующее: целый день не подпускать одного к другой! Но оставим шутки. Жером, ты видишь где-нибудь наемную карету? Мы, конечно, можем дойти и пешком, но наш дом находится на некотором удалении…

В том, что касается расположения городского дома, между Виктором и его отцом, наверное, также возникли разногласия. Виктор хотел, чтобы дом находился недалеко от порта, прямо в сердце города, однако его семья сочла это желание плебейским. Вместо этого Жак Дюфрен провел переговоры по поводу участка, расположенного вблизи резиденции губернатора, что, со своей стороны, Виктор категорически отклонил. Селиться в квартале богачей у него не было никакого желания. В конце концов они договорились о том, что стройплощадка должна находиться севернее центра города, в пока еще мало заселенном квартале, где совсем недавно вырубили лес. Участок земли находился недалеко от побережья, и к нему можно было добраться из порта, как писал Виктор в своем письме. Со временем Кап-Франсе, без сомнения, вырастет далеко за пределы этого квартала. Виктор предполагал, что через несколько лет его дом будет находиться в центре города. По соседству уже поселились купцы и несколько ремесленников, которые сумели накопить скромное состояние.

Жером недовольно покачал головой и побрызгал духами носовой платок, который опять приложил к носу, чтобы заглушить запахи порта.

— Наемная карета! — Его голос звучал презрительно. — Ты слишком долго жил в Европе, Виктор. Ты должен помнить о том, что ты — Дюфрен. — Жером быстро огляделся вокруг и указал на элегантное ландо, которое ожидало в переулке. — Разумеется, я приказал подать карету…

Деирдре увидела что-то вроде герба на лакированных дверцах, две переплетенные буквы «Д» и «Ф» — Дюфрен.

— Откуда ты знал, когда мы прибудем? — удивленно спросила она.

Виктор, который крепко сжал губы при заявлении Жерома, ответил:

— Он этого, конечно, не знал. Жером заставил рабов и лошадей стоять целый день на солнце… а при слабом ветре ожидание могло продлиться и два дня.

Он говорил укоризненным тоном, но Жером не обращал на это внимания. Он уже кивнул сидевшему на козлах рабу, одетому в ливрею и рубашку с кружевами — то есть в униформу, которую слуги Фортнэмов надевали только по большим праздникам. Человек в ливрее вспотел, но пожаловаться он, естественно, ни за что бы не посмел. Сейчас кучер подогнал ландо ближе, спрыгнул с козел и почтительно приветствовал прибывших, а затем открыл дверцы перед хозяевами. Бенуа и Ленни поставили вещи в багажное отделение. Несколько больших сундуков с приданым Деирдре должны были доставить позже.

— Это ландо принадлежит нам? — тихонько прошептала Деирдре на ухо своему мужу, когда кучер наконец подвел к ним лошадей.

Ландо было шикарным. Оно блестело черной и темно-красной краской, обтянутые бархатом сиденья были мягкими. Лошади тоже были элегантными — скаковые, специально выращенные для того, чтобы возить кареты богачей.

Виктор покачал головой:

— Нет… и я надеюсь, ты не слишком расстроишься из-за этого. Это карета моих родителей, а им нужно нечто шикарное, и Жером, кажется, тоже это ценит. — Последние слова он произнес довольно громко, чтобы его брат их услышал. — Иначе карета ему не понадобилась бы. Для того чтобы добраться из порта к нашему дому, достаточно было обычной повозки, а дорогу от нашей плантации до Кап-Франсе можно проделать и верхом. Это всего около пятнадцати миль.

— А свой багаж мне что, следовало пристегнуть к седлу? — спросил Жером, фыркнув. — Словно… словно погонщику скота? Нет, Виктор, мы принадлежим к семье Дюфрен и должны придерживаться определенного стиля. Я надеюсь, ты не запятнаешь нашу репутацию, когда будешь работать врачом. — И он снова прикрыл носовым платком лицо, когда ландо поехало между рыбными рядами и лавками мясников.

Виктору нечего было на это ответить. Жером действительно привез в Каскарилла Гарденс много вещей. Нора шутила по этому поводу, говоря, что он захватил с собой приданое и хочет надолго поселиться у Фортнэмов.

Деирдре во время короткой поездки в Кап-Франсе окончательно решила, что не особенно любит брата Виктора. В Каскарилла Гарденс он показался ей привлекательным, но несколько странным, но за это время она сочла его самолюбование чрезвычайно глупым. Однако плантаторы в Сан-Доминго ценили роскошь больше, чем большинство англоязычных плантаторов на Ямайке. Те хотя и покупали себе дворянские титулы, но вели более скромный образ жизни, тогда как по Кап-Франсе разъезжала не одна дорогая карета. Городские государственные повозки гармонировали с представительными, похожими на французские замки, каменными постройками, расположенными вдоль широких улиц, по которым теперь ехало их ландо. Жером время от времени коротко рассказывал, кому принадлежат эти дома — он называл имена и фамилии, которых, правда, Деирдре никогда не слышала, но которые звучали весьма впечатляюще. Время от времени им навстречу попадались изысканные экипажи, такие же, как у них, и часто оба брата приветствовали сидящих в них людей.

— Тебе, однако, придется довольствоваться простым экипажем доктора, — объяснил Виктор своей молодой жене. Почти все врачи посещали пациентов на четырехколесных двухместных крытых каретах с небольшой платформой для багажа. — Но у тебя ведь есть собственная лошадь.

Аллегрия хорошо перенесла морское путешествие, однако Деирдре была несколько озабочена ее состоянием. В конце концов пришлось доверить ее никому иному, как Ленни. К наемной карете лошадь можно было бы привязать и приказать кучеру ехать осторожно. Однако Деирдре не решилась предложить привязать Аллегрию к роскошному ландо Жерома. Кобыла могла задеть карету копытом и поцарапать лак… Деирдре оставалось надеяться на то, что слуга Жерома Бенуа, который вел прибывших рабов, по крайней мере имеет хоть какое-то понятие о том, как следует обращаться с лошадьми. Может быть, он поможет Ленни.

Карета Дюфренов сначала проехала оживленные улицы, затем более спокойные жилые кварталы и наконец остановилась перед домом, который находился немного в стороне от дороги, но имел очень привлекательный вид.

Трехэтажное здание привлекало к себе внимание благодаря тенистой веранде, которую можно было использовать как место для ожидания. На втором этаже находился длинный балкон, на котором Деирдре могла без помех отдыхать. Все было так, как описал ей Виктор. Дом выглядел очень скромно, лишь поручни балкона были украшены резьбой по дереву. Здание казалось очень уютным благодаря высоким пальмам, которые Виктор запретил рубить, когда расчищали этот участок земли, и теперь дом прятался в тени больших деревьев. Конюшня, которая находилась в стороне от жилого дома, выглядела довольно крепкой. За ней виднелось жилье для чернокожих, не отдельные хижины, как на плантациях, а комнаты, расположенные в одном длинном здании.

— Чудесно! — задумчиво сказала Деирдре, когда, соблюдая приличия, внимательно оглядела здания и участок. — И дом действительно расположен среди зелени! Наверное, побережье где-то рядом!

Виктор кивнул:

— Недалеко отсюда находится бухта. Она такая же спокойная, как и ваше побережье в Каскарилла Гарденс. Я подумал, что тебе это понравится.

Деирдре поцеловала его.

— Мы сможем купаться там по ночам… — прошептала она ему на ухо.

Виктор рассмеялся.

— Мы можем войти в дом? — нетерпеливо спросил Жером. — Здесь столько москитов…

Это было преувеличением — в конце концов, было еще рано, а на островах всегда летали насекомые. Жером, однако, пребывал в скверном настроении. Он страдал от морской болезни и не мог наслаждаться путешествием. Кроме того, он явно не разделял восторга Деирдре по поводу ее нового дома. Молодую женщину это не удивило. Конечно, Жером относился к той части семьи, которая хотела бы, чтобы это здание было гораздо больше и представительнее.

— А где негры, этот ленивый сброд, их все еще нет…

Жером сердито оглянулся, ища Бенуа, однако чернокожие еще не успели пройти пешком весь этот путь. Лошади, запряженные в ландо, почти все время мчались рысью.

— Сабина! — громко крикнул Жером, когда преодолел несколько ступенек, ведущих к входу в дом.

Сразу же после этого дверь открылась и наружу поспешно вышла кругленькая черная женщина. Она была одета в обычную для островов одежду — красную юбку, белую блузку и пестрый тюрбан, и ей не удалось достаточно быстро сделать книксен перед Жеромом Дюфреном.

— Мец[16] Жером… и мец Виктор! — Она снова сделала книксен. — Я вас еще не ждать! Путешествие хорошо? Все хорошо? — Женщина так спешила, что сначала не заметила Деирдре.

Виктор улыбнулся ей.

— Сабина! Рад тебя видеть. Я надеялся, что мой отец пришлет тебя к нам. Я не мог себе представить, что в большом доме можно будет обойтись без тебя, — польстил он ей, а затем обратился к Деирдре: — Разреши представить тебе нашу повариху, Деирдре. Это Сабина.

Услышав слова Виктора, женщина просияла, и испуганное выражение, которое, как показалось Деирдре, она только что видела на ее круглом лице, исчезло. Но оно тут же вернулось, когда Сабина проследила за взглядом Виктора и наконец увидела Деирдре.

— О Иисус! Мадам! Извините, мадам, я вас не видеть. Я вас… — Женщина на этот раз сделала особенно глубокий поклон, и при этом чуть не упала.

Деирдре засмеялась:

— Ах, ничего, Сабина. Тебя ослепило солнце, когда ты вышла из дома. Ты…

— Она повариха, — насмешливо напомнил Жером. — Между прочим, единственная из всего Нового Бриссака, которая рвалась на работу сюда. Совершенно одна, без помощников… Ну да, а теперь прибудут также Амали, ребенок и ни на что не годный бездельник — домашний слуга. Прекрасная компания. Ну, если это сделает тебя счастливым, Виктор…

— Новый Бриссак? — робко спросила Деирдре, обращаясь к Виктору.

Она не была уверена в том, что все поняла правильно. В любом случае эти слова были ей незнакомы.

— Так называется плантация, которая принадлежит нашей семье, — ехидно заметил Жером. — Одна из самых богатых в Сан-Доминго. Я не могу поверить, что Виктор до сих пор не сказал тебе об этом…

— Заходите, мадам… — Сабина попыталась разрядить обстановку, поспешно открыв перед господами дверь. — Я показывать вам дом. Или нет, сначала освежиться… — Повариха, казалось, была перегружена обязанностями.

Виктор дружелюбно кивнул ей.

— Ты подготовь все для того, чтобы мы могли освежиться, Сабина, а я покажу своей супруге дом, — объявил он, не обращая внимания на Жерома. — Мы позавтракаем на веранде. Несколько фруктов и кофе, Сабина, ничего больше, ведь сейчас так жарко…

Кухарка с облегчением кивнула и убежала в кухню. Жером, казалось, не знал толком, что ему делать. Ему явно не хотелось следовать за Виктором, но до сих пор никто не показал ему комнату, в которой он мог бы уединиться. Однако Виктор и Деирдре не обращали на него внимания.

Взволнованная, как ребенок, Деирдре исследовала свой новый дом и была в таком же восторге от интерьера, как и от фасада. Здание было распланировано так же, как и дом в Каскарилла Гарденс, однако было значительно меньше. Правда, здесь имелись большая гостиная и столовая, которая подходила для приемов гостей и открывалась в маленький сад, однако в городском доме не было бального зала. Вместо него тут была комната ожидания и врачебный кабинет Виктора. Конечно, и кухня, и подсобные помещения находились на первом этаже, но подвала в доме не было. На втором этаже были расположены жилые помещения семьи. Деирдре вошла в роскошную спальню и комнату для переодевания.

— Тебя… тебя не смущает то, что у нас будет одна спальня на двоих? — осторожно спросил Виктор.

Деирдре ответила ему поцелуем. Она ни в коем случае не хотела спать отдельно от мужа, чтобы ей лишь от случая к случаю наносили «визит».

— О каком количестве наследников ты мечтаешь? — хитро спросила она, когда насчитала четыре комнаты для детей и гостей и еще одну небольшую комнатку для слуг, которая находилась в самом конце дома и в случае необходимости могла быть использована в качестве дополнительной спальни.

Виктор пожал плечами.

— Я буду рад всем малышам, которых ты мне подаришь, — ласково сказал он. — Но сначала я думал о комнатах для гостей. По крайней мере, первоначально подразумевалось, что наш дом должен служить городским особняком всей семье Дюфрен. Таким образом, мне пришлось спроектировать комнаты для моих родителей и братьев. Однако сейчас я вижу: не похоже, что нам слишком часто будут оказывать такую честь. Жером, по крайней мере, в ужасе от нашего «примитивного» жилища, а мои родители его вообще еще не видели. В любом случае я предполагаю, что все они и в дальнейшем будут предпочитать гостеприимство губернатора и других лиц из высшего общества этого города, чем останавливаться у нас. Это так или иначе будет приводить к недоразумениям. Если я правильно понял Жерома, наша семья хотела иметь резиденцию в столице главным образом для того, чтобы устраивать здесь балы и приемы. А тут это никак не получится…

Деирдре покачала головой.

— Для этого у нас все равно не хватило бы слуг, — заметила она.

Виктор сдержанно улыбнулся.

— Если мои родители приедут со всем своим двором-государством, слуг у тебя будет в избытке, — объяснил он. — Для постройки дома мой отец прислал сюда несколько дюжин негров. К счастью, архитектор, который занимался проектом, в конце концов встал на мою сторону. У его жены были тяжелые роды, а я успешно принял у нее близнецов. После этого архитектор признал, что врачебный кабинет важнее, чем бальный зал.

— А когда я познакомлюсь с твоими родителями? — спросила Деирдре, теперь уже почти испуганно. — И что мы можем сделать для того, чтобы они чувствовали себя у нас как дома? Конечно, будет не очень хорошо, если мы сразу же начнем спорить с ними.

Виктор убрал у нее со лба прядь волос, выбившуюся из прически — простого, небрежно завязанного узла.

— Дорогая, мадам и мсье Жак Дюфрен не будут подвергать себя тяготам поездки только для того, чтобы познакомиться со своей невесткой. Они не просят аудиенции, Деирдре, в лучшем случае они ею удостаивают. Думаю, что в следующую субботу мы сами поедем к ним. Плантация моих родителей находится внутри страны, как я тебе уже говорил, милях в пятнадцати на юго-восток. На карете мы доберемся туда за четыре часа.

— Мы могли бы поехать туда и верхом, — предложила Деирдре. Верхом на лошади можно было передвигаться намного быстрее, а она всегда считала длительные поездки в карете скучными.

— А наш багаж? — жеманно произнес Виктор и сделал вид, будто вытягивает платок из кармана, чтобы поднести его к носу и губам. — Поскольку ты — одна из Дюфренов, ты должна быть оснащена соответственно своему общественному положению! Ты же не хочешь запаковать свои одежды в седельные сумки, словно… словно погонщица скота?

Деирдре все еще смеялась, когда они спускались по деревянной лестнице.

 

Глава 4

Жером Дюфрен попрощался с братом и его женой на следующий же день и отправился в обратный путь на плантацию своих родителей. Роскошную карету для важных господ, кучера в ливрее и своего запуганного личного лакея Бенуа он забрал с собой.

Деирдре едва заметила это — она была занята распаковыванием дорожных сундуков, доставленных из порта. Транспортная фирма принадлежала свободным мулатам, как с удивлением отметила молодая женщина. В Сан-Доминго было гораздо больше свободных цветных людей, чем на Ямайке, и они могли зарабатывать на хлеб честным трудом.

— Но только на скромных должностях, — уточнил Виктор, когда Деирдре заговорила с ним об этом. — Быть свободным не значит быть равным белым людям. Я, например, не могу лечить чернокожих и мулатов здесь, у себя дома, потому что тогда возмутятся мои белые пациенты. А вызовов на дом большинство чернокожих не могут себе позволить. Нет также школ для их детей, никакой правовой зашиты, если кто-то их обидит… А что касается жандармерии… Этот город — не рай для свободных чернокожих, Деирдре. Наоборот, в том, что касается питания и одежды, зачастую рабам выпадает лучшая доля.

В любом случае, кажется, это было справедливо по отношению к слугам молодой семьи Дюфрен. Амали, Ленни и Нафия поселились в отведенных им комнатах и были очень довольны. В доме рядом с конюшней места было больше, чем в хижинах рабов на плантации. Повариха Сабина уже завела огород и радовалась, как ребенок, когда Виктор разрешил ей продавать излишки. Жак Дюфрен, очевидно, по данному вопросу занимал более строгую позицию.

— Мой отец не любит, когда pacotilleurs[17] шляются по плантации, — объяснил Виктор. — Это так называемые «летучие торговцы» — свободные чернокожие, которые продают рабам разные мелочи: дешевые украшения и другое барахло. Чтобы рабы на плантации Новый Бриссак не поддались искушению, им вообще запрещено иметь деньги.

— Не понимаю, — удивилась Деирдре. — Ведь другие плантаторы это разрешают…

На Ямайке не было ничего подобного, но ведь там у рабов не было времени на то, чтобы торговать. Большинство плантаторов требовали выполнять работу каждый день, от восхода до заката. Только один день, на Рождество, у рабов был выходной. А вот Амали и Ленни, наоборот, в первую же неделю смогли порадоваться выходному дню. Католическое население Сан-Доминго праздновало день какого-то святого, о котором ни чернокожие супруги, ни Деирдре никогда не слышали. В любом случае это был официальный праздник, который согласно закону должны были отмечать как господа, так и слуги.

— Отец считает, что пакотильеры сеют недовольство, — сказал Виктор. — Они ведь разносят не только товары, но и новости. Рабам в Сан-Доминго запрещено собираться вместе, если они принадлежат разным хозяевам. Это делается для того, чтобы предупредить восстание. Таким образом, новости и слухи распространяются только через пакотильеров, которые моему отцу представляются бунтовщиками и подстрекателями. — Виктор улыбнулся. Он явно был другого мнения. — Ну, да ты с ним еще познакомишься. Он за каждым кустом видит марона с остро заточенным мачете, у которого в голове только одно: подбить его послушных рабов на восстание.

— А разве здесь вообще есть мароны?

Деирдре знала, что количество прячущихся в горах на Ямайке свободных чернокожих резко уменьшилось, как только губернатор разрешил давать рабам отпускные грамоты. Прежде каждый чернокожий, который решался выбраться в населенный пункт, подвергался опасности снова попасть в рабство. В конце концов, официально свободных цветных не существовало. Таким образом, люди вынуждены были жить на нелегальном положении, тогда как позже, с настоящими или поддельными грамотами об освобождении от рабства, они могли влиться в общество. В Сан-Доминго, однако, с самого начала были свободные чернокожие. Откуда же тут взяться маронам?

Виктор засмеялся:

— Дорогая, на Эспаньоле рабы тоже убегают и прячутся от своих господ, которых здесь, кстати, называют «мецы». Кроме того, тут живут потомки туземцев, которые частично смешались с беглыми неграми. По оценкам, в горах около трех тысяч маронов. Но они не представляют большой угрозы. Большинство из них селятся мелкими группами, и зачастую они враждуют между собой. Таких проблем, какие были у вас на Ямайке, когда мароны нападали на плантации, грабили и сжигали их, у нас нет. Однако же здесь они воруют крупный рогатый скот. Конечно, плантаторы их ненавидят, потому что мароны принимают к себе беглых рабов. А пакотильеры у них имеют свободный вход и выход и, значит, теоретически могут устанавливать контакты.

Деирдре с нетерпением ожидала возможности увидеть Новый Бриссак и семью Виктора. Она готова была отправиться в гости, как только распаковала свои сундуки — что с помощью Амали удалось сделать довольно быстро. Теперь, когда Деирдре расставила мебель и застелила кровати покрывалами, городской дом стал еще более уютным и красивым, однако молодая женщина вскоре начала скучать. Она очень хотела, чтобы ее поскорее ввели в высшее общество Кап-Франсе и, со временем, даже всего Сан-Доминго, однако Виктор не находил на это времени. Его практика процветала, в приемные часы было много посетителей, а по вечерам он наносил визиты своим пациентам. Деирдре видела мужа лишь поздно вечером и рано утром. Этого, конечно, было достаточно, чтобы с прежним восторгом предаваться любовным утехам, но в остальном ей нечем было заполнить день. Виктор сказал ей во время первого совместного посещения церкви:

— Я познакомлю тебя с некоторыми из моих пациенток, тогда ты сможешь ходить к ним на чай, или что там еще делают дамы, чтобы провести время.

Деирдре такая перспектива не очень привлекала. Первую воскресную мессу после ее прибытия в Сан-Доминго они должны были послушать в поместье Новый Бриссак. Жером сделал им приглашение еще до того, как вернуться домой, и Жак и Луиза Дюфрен якобы тоже настаивали на этом. Деирдре обрадовалась, а вот у Виктора эти слова вызвали лишь вздох. Он предпочел бы отдохнуть после возвращения с Ямайки в своем собственном доме и для начала познакомить Деирдре с Кап-Франсе, прежде чем снова отправляться в поездку. Однако ему не оставалось ничего иного, кроме как взять выходной после обеда в пятницу и нанести визит своим родителям.

Молодому врачу явно было трудно оторваться от своих пациентов, и первые мили дороги он нагонял на Деирдре скуку, описывая вызывавшие его беспокойство истории болезней. Деирдре с большим удовольствием перевела бы разовор на другую тему, однако ей ничего не приходило в голову. Растительность на Эспаньоле не очень сильно отличалась от растительности на Ямайке, но Деирдре заметила, что здесь было больше пальм и ни единого синего гибискуса. Интересные животные тут вряд ли попадались, и когда она спросила об этом, Виктор рассказал ей о щелезубе.

— Это маленькое существо, на вид совершенно безобидное, — сказал он. — Щелезубы похожи на землероек. Но ловить их не надо, потому что их слюна ядовита. Еще ребенком я хотел приручить одного такого малыша, но он укусил меня, и несколько дней я не мог пошевелить рукой.

Конечно, Деирдре была далека от мысли приручать щелезубов, хоть ей и хотелось увидеть хотя бы одного из них.

В конце концов они выехали из леса и пересекли первую плантацию табака. Деирдре с интересом рассматривала высокие — до семи футов — растения с широкими листьями. До сих пор она не видела ничего подобного, потому что на Ямайке высаживали табак только для собственных нужд, а плантаторы жили исключительно за счет продажи сахарного тростника.

— О, плантации сахарного тростника у нас тоже есть, — пояснил Виктор. — Однако здесь, в Сан-Доминго, делают ставку на кофе и табак. На Новом Бриссаке выращивают табак и кофе, как и на большей части плантаций в окрестностях Кап-Франсе. Однако Жисбер, еще один мой брат, который когда-нибудь унаследует плантацию, хочет использовать сахарный тростник в качестве третьей «точки опоры». Мне кажется, что отец уже разрешил ему это.

— А Жером? — осведомилась Деирдре. — Чем занимается он? У него есть профессия?

Виктор рассмеялся.

— Ты можешь себе что-нибудь представить? — поддразнил он ее. — Нет, официально Жером руководит плантацией. Хотя там на самом деле было бы достаточно и одного человека, потому что всю работу выполняют исключительно надзиратели и рабы. Жером вращается в высшем обществе. Если ты меня спросишь об этом, я скажу, что он ищет богатую наследницу, которая в качестве приданого принесет собственную плантацию.

Деирдре хотелось узнать больше о девушках, живущих в окрестностях поместья Новый Бриссак. В конце концов, в недавнем прошлом они были ее соперницами в борьбе за благосклонность Виктора. Однако ее муж вряд ли интересовался сплетнями, а после учебы за границей был не в курсе последних новостей такого рода. Теперь он развлекал Деирдре рассказами о выращивании табака. В отличие от сахарного тростника, табак — однолетнее растение. После посева семян приходится ждать, когда можно будет пересаживать рассаду. Затем нужно ухаживать за ней, что требует больших усилий. Надо выпалывать сорняки, удалять боковые ростки и побеги, срезать соцветия, чтобы вся энергия растения шла на пользу листьям. В конце концов эти листья постепенно, друг за другом, в несколько этапов срывают — сначала нижние, а затем и верхние.

— Тут не так трудно работать, как на рубке сахарного тростника, — пояснил Виктор, — поэтому для сбора урожая табака привлекают также женщин и детей. Как и при сушке и ферментации листьев. Кстати, то же самое можно сказать и о кофе. При сборе урожая кофе плантаторы стараются задействовать женщин. Вероятно, это и есть причина, по которой Жисбер хочет выращивать еще и сахарный тростник. Он считает, что рабы-мужчины недостаточно загружены.

— А сколько же рабов у вас в поле? — спросила Деирдре.

Она удивилась, когда Виктор ответил ей резким тоном.

— У моего отца, — поправил он ее, — более четырехсот полевых рабов.

Для него было важно, чтобы она знала: он не хочет иметь с рабовладельцами ничего общего.

Вскоре Деирдре увидела негров за работой. Сбор табака был в самом разгаре. Карета Дюфренов проезжала мимо рабочих — черных женщин и девочек в широких юбках и застиранных блузках. Волосы были спрятаны под тюрбанами. Они работали в согнутом положении, срывая нижние листья разлогих растений. Мужчины и мальчики в поношенных широких хлопчатобумажных штанах и без рубашек таскали наполненные листьями корзины к местам сбора, и здесь, как и на Ямайке, можно было заметить на некоторых спинах рубцы от ударов плетью. Было нестерпимо жарко, пот стекал с рабов ручьями, в то время как их надзиратели спокойно отдыхали в тени высоких растений табака, сидя верхом на коне или на муле. У них не было необходимости постоянно махать плетью, уже одного присутствия надзирателя было достаточно, чтобы запугать рабочих. На Деирдре, как всегда, эта картина подействовала угнетающе. Чернокожие почти не поднимали голов, когда карета проезжала мимо, а надзиратели приветствовали Виктора и его жену сначала небрежно, а затем чрезвычайно подобострастно.

— Это земля Дюфренов, — коротко пояснил Виктор, когда на его долю выпало первое из этих приветствий. — Здесь начинается Новый Бриссак. Кстати, Бриссак — это замок на Луаре, если кто-нибудь тебя об этом спросит. Я не хочу, чтобы меня снова упрекнули в том, что я не посвятил тебя в наши семейные тайны.

Деирдре рассмеялась.

— Значит, скоро мы будем на месте? — с надеждой спросила она.

Ей было жарко, а лошадь бежала, по ее мнению, слишком медленно. Однако Виктор покачал головой:

— Еще час, дорогая. Это большая плантация. Кстати, вон там кусты кофе…

Большим оказался и главный дом плантации, стоящий посреди широкого парка. Деирдре удивилась постройкам. По всей видимости, Жак Дюфрен действительно взял за образец настоящий замок. Деирдре тут же подумала о Версале и о его садах. Французский Версаль вряд ли был более пышным, чем этот дом на Эспаньоле. Множество садовников были заняты тем, что высаживали цветы и обрезáли живые изгороди. Это была тяжелая работа — придавать пышной зелени Карибских островов строго симметричную форму, характерную для французских замковых парков. Все рабы были одеты в своего рода униформу, а на слугах, поспешно вышедших из дома, когда Виктор остановил карету перед ступеньками у входа, были ливреи, похожие на ливрею кучера Жерома. Деирдре казалось, что их принимает целая армия слуг. Они приветствовали ее, помогли выйти из кареты и стали разгружать багаж…

— У вас нет личный слуга? А где ваша служанка, мадам? — недовольно спросил величественный черный мажордом, который надел пышный белый парик.

Виктор покачал головой:

— Я могу одеваться самостоятельно, Жан. А моя супруга…

Собственно говоря, Деирдре с удовольствием взяла бы с собой Амали, но карета Виктора была слишком маленькой, чтобы в ней могли сидеть более двух человек. Амали пришлось бы ехать согнувшись в багажнике, в котором и без того бóльшую часть места занимал сундук с одеждой и врачебная сумка Виктора. Или же ей пришлось бы стоять, держась за крышу кареты. Виктор посчитал, что для девушки это будет слишком тяжело, тем более что в поместье Новый Бриссак слуг было достаточно.

— Я думаю, что мадам Дюфрен выделит в мое распоряжение одну из своих служанок, — ответила Деирдре и улыбнулась разодетому мажордому.

Этот мужчина только что отвесил ей великолепный поклон, который превосходил знаменитый поклон Квадво.

— Конечно, мадам. Я пришлю к вам девочку, — заявил он. По всей видимости, в его ведении находился надзор над всеми слугами. — Филипп проводить вас, мадам, в ваши покои, чтобы мадам перед едой освежаться…

Он позвал маленького мальчика, которой выглядел очень мило в форме пажа, но явно чувствовал себя не в своей тарелке. Филипп, казалось, воспринимал свою задачу чрезвычайно серьезно и тут же схватил одну из дорожных сумок, чтобы потащить ее по ступенькам. Деирдре с улыбкой забрала у него сумку и отставила ее в сторону.

— Это отнесут наверх взрослые, — сказала она и бросила требовательный взгляд на мажордома.

Малыш кивнул с разочарованным видом.

— Хорошо. Тогда мы сейчас идти? — спросил он. — Я показывать комнаты?

Деирдре немного удивилась, когда Виктор не высказал никаких возражений, а последовал за мальчиком.

Врач обнял жену за талию, когда они вошли в роскошный холл.

— Разве мы сначала не поздороваемся с твоими родителями? — осведомилась Деирдре, удивленно оглядываясь по сторонам.

Она изучила французский стиль еще на Ямайке. Там дома многих богатых плантаторов были украшены изысканной дорогой мебелью из Европы. Однако такой роскоши, как в этом холле, молодая женщина еще не видела. Везде была позолота, блестящие серебряные и золотые светильники, а на стенах висели портреты в полный рост. Очевидно, на них были изображены члены семьи Дюфрен. Деирдре оробела.

— Мы увидим моих родителей во время ужина, — ответил Виктор. — Поверь мне, так будет лучше — ту одежду, в которой мы приехали, они, вероятно, воспримут как оскорбление. Ну, и к тому же дорожная пыль… — Он улыбнулся. — Моя мать, правда, не сказала бы об этом вслух, но нельзя отрицать, что мы с тобой вспотели.

Деирдре наморщила лоб. Естественно, ее подмышки были влажны от пота, в конце концов, они с Виктором провели в дороге более трех часов в тропическую жару. Однако ее легкое, вышитое цветочными бутонами вечернее платье было в полном порядке, и его можно было надеть. К тому же Виктор ехал не так уж быстро, так что вряд ли от ее прически отделилось больше, чем пара локонов. Дуг и Нора Фортнэм, по крайней мере, не испугались бы этого, ведь главной целью было знакомство с новым членом семьи. Ну да ладно, Деирдре уже знала от Жерома, что Дюфрены очень тщательно придерживались правил хорошего тона.

После того как Деирдре и Виктор прошли наверх по широким, устланым коврами лестницам, мимо настенных гобеленов, изящных столиков и ваз со свежими цветами, молодая женщина больше не удивлялась своим покоям в поместье Новый Бриссак. Дюфрены выделили в распоряжение Виктора и Деирдре больше комнат, чем было во всем их доме в Кап-Франсе. Деирдре постепенно начала понимать, насколько отличались представления о размещении гостей у Виктора и у его отца. Кроме того, их уже ожидали пять черных слуг. Двое занялись Виктором, а три девочки окружили Деирдре, причем они не скупились на лестные слова о красоте новой госпожи. Однако одежду Деирдре они сочли слишком скромной.

— Такой пышный волосы, но прическа некрасивый, — заявила первая девочка, а вторая покачала головой, когда открыла сундук Деирдре.

— Только один корсет? На целый выходной день? Только два платья? И такие мятые… Белль, ты быстро гладить…

Третья девочка торопливо поставила столик, а две первые раздели Деирдре, вытерли ее тело полотенцами, смоченными розовой водой, а затем щедро полили духами.

При этом служанки использовали собственную парфюмерию — легкие духи, которые привезла с собой Деирдре, не соответствовали их представлениям об изысканных ароматах. Деирдре с неудовольствием обнаружила, что девочки за короткое время превратили ее в совершенно иную женщину. Разумеется, она и прежде экспериментировала с помадой и пудрой, но то, что сделали с ней в этом доме, намного превосходило ее готовность к уступкам, на которые соглашались идти в доме Фортнэмов. В конце девочки прилепили к ее лицу мушку! И лишь когда одна из них собиралась посыпать белой пудрой пышную прическу, в которую взбили волосы Деирдре, молодая женщина высказала возражения.

— Так не пойдет, девочки, мои волосы слишком черные! — сказала она. — От пудры они посереют и будут выглядеть, словно грязные. Я очень сожалею об этом, но мадам и мсье Дюфрен придется привыкнуть к моему естественному цвету волос. Я уже спрашиваю себя, зачем я сюда приехала! Я выгляжу, словно одна из кукол, которых можно увидеть на каждом балу…

Девочки пришли в ужас, однако Виктор только рассмеялся. Он был согласен со своей женой. Современная мода превращала женщин в белоголовые и белолицые искусственные фигуры, формы тел которых утягивались с помощью корсета. Лишь черты лица пока что отличались друг от друга, хотя пудру иногда наносили таким толстым слоем, что мимика выглядела неестественной.

— Вам нужен парик, мадам! — в конце концов нашла выход одна из девочек. — Мне идти искать? Взять взаймы у мадам Дюфрен?

Деирдре с ужасом отказалась — она ни в коем случае не хотела появиться перед собственной свекровью в одном из ее личных париков! Служанки еще немного попричитали, однако она не поддалась на их уговоры.

Зато Виктор вынужден был подчиниться слугам и согласился, чтобы ему на голову напялили парик — но тот, по крайней мере, был его собственным. Бывали случаи, когда мужчины не могли пренебречь париками. Даже Дуг Фортнэм хранил такое белое чудовище в дальнем углу своего шкафа. Однако заставлять надевать парики на семейный ужин…

— Но там ведь будут и другие гости, — сказал Виктор, когда Деирдре высказала ему свои сомнения. — У моих родителей очень гостеприимный дом, и они определенно захотят представить тебя своим ближайшим соседям…

Между тем Деирдре чувствовала себя довольно неловко — и в первый раз она мысленно поблагодарила свою мать за то, что та настояла на том, чтобы Деирдре научилась правилам хорошего тона у мисс Холлендер. В любом случае сейчас ей безо всяких усилий удалось изящно пройтись в туфлях на высоких каблуках по помещению, по величине соответствовавшему бальному залу, в котором Дюфрены проводили приемы, и приветствие она преодолела тоже безо всяких fauxpas[18].

На самом деле все оказалось проще, чем Деирдре думала. Мадам и месье Дюфрен ожидали своего сына и его супругу у входа в столовую, словно хотели приветствовать их, как обычных гостей. Деирдре чувствовала себя так, как будто она находилась на приеме во дворце губернатора, а не знакомилась с собственными свекром и свекровью.

Жак Дюфрен был высоким, внушающим уважение мужчиной, что еще сильнее подчеркивал его впечатляюще большой белый парик. Его лицо имело острые черты и уже покрылось морщинами, заметными, несмотря на грим. Глаза были карими, как и у его сына, однако взгляд их был колючим и испытующим, а не добродушным и веселым, как у Виктора. И вообще, казалось, что Виктор скорее походил на мать, черты лица которой были мягче, однако ее синие глаза казались такими же холодными и строгими, как и у ее мужа. Под париком Луизы Дюфрен были, наверное, светлые волосы. Супружеская чета Дюфренов была пышно одета по самой последней французской моде — и, по мнению Деирдре, слишком тепло для климата острова Эспаньола. Однако для того, чтобы заглушить запах пота, они применили достаточное количество парфюмерии. У Деирдре даже закружилась голова от различных ароматов, создававших конкуренцию друг другу.

Жак Дюфрен сказал своей невестке, которая присела перед ним в реверансе, что он тронут ее красотой — и Деирдре по его глазам увидела, что он не солгал. Однако она привыкла к восхищенным и удивленным взглядам мужчин любого возраста и восприняла комплимент с любезной улыбкой. Мадам Дюфрен высказалась более сдержанно.

— Тебе следовало бы носить парик, — заметила она, более-менее благосклонно рассмотрев красивое лицо и безупречную фигуру Деирдре. — Твои волосы, конечно… хм… привлекательные, но все же несколько… несколько не соответствуют общепринятым нормам…

Деирдре не знала, что ответить на это. К счастью, Виктор пришел ей на помощь.

— Мама, все, что есть в моей прекрасной супруге, не соответствует общепринятым нормам, — заметил он с очаровательной улыбкой. — Именно поэтому я и выбрал ее — вместо того чтобы, например, просить руки Иветты Курбен…

Лицо мадам Дюфрен исказилось от злости:

— Тихо, Виктор! Курбены здесь, рядом…

Она указала в сторону столовой, где Жером ухаживал за молодой женщиной, которая была копией мадам Помпадур. Другой молодой человек — по всей видимости, самый старший брат Виктора Жисбер — разговаривал с пожилой супружеской парой.

Виктор, как полагается, улыбнулся, однако по его лицу Деирдре догадалась, что он, скорее всего, подавил вздох. Затем он все же галантно предложил ей свою руку и провел, сопровождаемый родителями, в празднично украшенное помещение, а затем представил свою жену Жисберу и гостям.

— Деирдре, это наши ближайшие соседи, мадам и мсье Курбен, и их очаровательная дочь Иветта. Моего брата Жерома ты уже знаешь, а вот это Жисбер…

Деирдре снова присела в реверансе, обменялась вежливыми поклонами с дамами и позволила господам поцеловать ей ручку. Курбены были несколько полноватыми людьми среднего возраста. Они, казалось, любили поесть и уже сейчас бросали заинтересованные взгляды на празднично украшенный хрустальными бокалами и мейсенским фарфором стол. Мадам Курбен тщательно рассматривала Деирдре, вероятно, она действительно надеялась заполучить Виктора в качестве зятя. Однако ее дочь Иветта, казалось, предпочитала Жерома, а к его младшему брату не проявляла особого интереса.

Супругу Виктора Иветта разглядывала с определенной отстраненностью, вызванной завистью, которую проявляли к Деирдре почти все женщины ее возраста. В конце концов, они сами видели, что она красивее, чем остальные женщины, и что за ней следили взглядами все мужчины. А здесь, в Сан-Доминго, Иветта не могла утешиться нездоровым любопытством, к которому привыкла Деирдре на Ямайке. Но, с другой стороны, Деирдре была замужем и посему больше не являлась ее соперницей. В конце концов Иветта одарила ее улыбкой и заявила, что с нетерпением ждет ее рассказа о Ямайке и о новостях из Кап-Франсе.

На самом же деле разговором за столом завладели мужчины. Курбен, Жисбер и Жак обменивались новостями об урожае табака, о качестве листьев и о лени и испорченности своих рабов. У Курбенов несколько дней назад сбежали двое чернокожих, а Жисбер, высокий худощавый мужчина, как две капли воды похожий на своего отца, с таким же холодным выражением лица, поинтересовался, как идет охота на этих рабов. По всей видимости, несколько надзирателей с собаками были уже посланы по их следам.

— Однако в данном случае речь идет о том, чтобы примерно их наказать, — заметил тучный Курбен и сделал глоток шампанского, запивая паштет из гусиной печенки, который он набирал на вилку небольшими порциями, зато отправлял в рот с огромной скоростью. — Великолепно, мадам Дюфрен! — Он поднял бокал в честь хозяйки дома, прежде чем снова обратиться к мужчинам: — Один из них сбежал уже в третий раз, а второй сделал еще одну попытку. Значит, после всего этого первому все равно не жить, а второй будет хромать…

— Вы не обязаны строго следовать законам. — Виктор впервые вмешался в разговор. — Я имею в виду… Вы ведь все равно поймаете этих людей раньше, чем через месяц. И тут можно толковать положения…

— Какие положения? — с любопытством спросила Деирдре.

На Ямайке плантаторы сами принимали решение, как наказать беглых рабов. В большинстве случаев их били плетьми, но при многократных попытках к бегству таким рабам зачастую отрубали ногу.

— Да, здесь есть законы о наказании беглых рабов, — с неохотой ответил Виктор. — Однако это неподходящая тема для застольной беседы в присутствии дам, месье…

— При первой попытке этим парням отрезают уши, при второй перерезают ахиллесово сухожилие, а после третьей вешают, — хладнокровно заметила Иветта Курбен. Она не производила впечатления слишком чувствительной особы.

Луиза Дюфрен бросила на нее недовольный взгляд. Она только что кивнула своему сыну — столь неаппетитная тема на самом деле была нежелательной для застольной беседы.

Деирдре, однако, не заметила недовольства свекрови.

— И… их всегда ловят? — почти беззвучно спросила она. Ее глаза расширились от ужаса.

— Не всегда.

Виктор и месье Курбен произнесли эти слова почти одновременно, но у Виктора они прозвучали утешительно, а у Курбена раздраженно.

— Проклятые мароны…

Сосед Дюфренов хотел сразу же продолжить свою гневную тираду, однако его супруге показалось, что это уже чересчур.

— Прошу тебя, Ив, — сказала она и подняла руку. — Мы действительно должны перейти к… хм… более аппетитным темам. Как вам нравится Кап-Франсе, мадам Дюфрен? У вас уже была возможность посетить новую церковь? А ваш дом? Мы с таким любопытством ждем возможности увидеть городской дом Дюфренов… Вы тоже родились на большой плантации?

Деирдре рассказала о Каскарилла Гарденс, похвалила красоты Эспаньолы и подчеркнула, что ее новый дом во всех отношениях соответствует ее представлениям и желаниям.

— Он, конечно, не такой роскошный, как этот, но зато… зато нам нужно меньше слуг и мы можем больше времени проводить друг с другом. И…

Иветта захихикала.

— Молодожены… — заметил Жером.

Деирдре прикусила губу. Однако затем она решила не смущаться.

— Да, мы очень счастливы! — заверила она присутствующих с сияющей улыбкой. — И наши чернокожие тоже чувствуют себя очень хорошо. Я не думаю, что нам стоит опасаться того, что они разбегутся…

— И это к лучшему. Дело в том, что я не собираюсь отрезáть кому-либо уши, — сказал Виктор, когда они с Деирдре наконец остались вдвоем.

Понадобилось некоторое время, чтобы убедить толпу слуг в том, что не только Виктор, но и Деирдре в состоянии раздеться самостоятельно. А теперь они выпили по бокалу высокосортного вина, которое принесли им рабы, и еще раз обменялись впечатлениями о прошедшем вечере.

— Ты, конечно, поняла, что отец, Жисбер и Курбен были неприятно удивлены, когда ты намекнула, что находишь… наши законы слишком строгими… — Виктор улыбнулся.

Деирдре пожала плечами.

— Я не могу этого изменить, — сказала она. — Но неужели и вправду существуют такие правила? Я всегда считала… я всегда думала, что лишь отдельные плантаторы бывают такими жестокими…

Виктор покачал головой.

— У нас есть «Code Nuar», — заметил он. — Это свод законов, которые регулируют отношения между хозяевами и рабами. Иногда к чернокожим здесь относятся более справедливо, чем в других колониях. Например, к рабам запрещается применять пытки…

— Перед тем как их повесить? — спросила Деирдре сердито.

Виктор кивнул и обнял ее.

— Большинство этих правил можно толковать двояко, — сказал он, — как в одну, так и в другую сторону. Например, дело о беглых рабах. К ним можно применять наказание, если они отсутствуют больше месяца. Но чаще всего их ловят раньше. Значит, к ним можно применить более легкое наказание. Однако же люди вроде Курбена… и моих родителей…

— Значит, это хорошо, что они ничего не знают обо мне? — глухим голосом спросила Деирдре и выпила еще глоток вина. — То есть что я… что я…

Она знала, что Виктор был в курсе ее истории, однако сама с ним об этом никогда не говорила. До сегодняшнего дня ей это не казалось чем-то важным, она считала себя дочерью Дуга Фортнэма. Но сейчас… Это было странно — она находилась в стране, где никто не знал о ее происхождении. Она была в полной безопасности. Однако впервые в жизни Деирдре почувствовала себя чернокожей.

Она прижалась к Виктору, который обнял ее, утешая.

— Мы можем сразу же выписать Амали, Нафии и Ленни грамоты об освобождении от рабства? — тихо спросила она. — Я… я хочу, чтобы они были в безопасности.

Виктор кивнул:

— Если ты уверена, что они, получив свободу, останутся у нас.

Деирдре возмутилась.

— Амали моя подруга! — крикнула она. Однако затем улыбнулась и этим окончательно успокоила мужа. — Разве вольные грамоты дают не для того, чтобы чернокожие могли самостоятельно принимать решения?

Виктор поцеловал ее.

— Разумеется, они останутся с нами, — нежно сказал он. — Кто же сможет покинуть тебя?

 

Глава 5

На следующий день Виктор и Деирдре отправились на конную прогулку, и он решил показать ей плантацию. В конюшне у Дюфренов нашлось дамское седло. Деирдре, правда, хотелось проехаться в мужском седле, но этого, без сомнения, не одобрила бы мать Виктора. Итак, молодая женщина позволила мужу галантно помочь ей усесться на маленькую изящную кобылу с благородной головой и странным шагом. Сразу же после этого Деирдре с удивлением обнаружила, что в седле можно сидеть, почти не трясясь, даже когда лошадка шла рысью.

— Это называется amble[19], — заметил Виктор, — а порода лошадей — «пасо перуано». Их завезли из Перу, как можно догадаться по названию. Колумб привез их на Эспаньолу, и мы продолжаем их разводить. На этих лошадях удобно ездить верхом, и они очень покладистые. Однако Аллегрия легко оставит позади самую быструю из них.

Деирдре наслаждалась ездой. Расположенная на холмистой местности обширная плантация понравилась ей. Дюфрены владели огромным количеством земли. Не вся она была обработана, но леса пересекались многочисленными дорогами. Таким образом, Деирдре и Виктор ехали не только по табачным и кофейным плантациям, но и по тенистой тропе под старыми огромными деревьями. Лес в Новом Бриссаке походил скорее на джунгли, чем на расчищенные и светлые леса на побережье. Очень влажный климат способствовал пышному разрастанию мхов, папоротников, кустов с толстыми листьями и лиан.

— Это понравилось бы моей матери. — Деирдре засмеялась, когда обнаружила маленькую орхидею с воздушными корнями. — Она определенно забрала бы этот цветок с собой и высадила бы его в своем саду. Как жаль, что нельзя послать ей орхидею по почте.

Сбор урожая был в самом разгаре. Жером и Жисбер Дюфрены вчера попрощались с гостями пораньше, чтобы проследить за рабами. Деирдре и Виктор встретили их в том месте, где сушили растения. Деирдре удивилась тому, что братья Виктора даже на работу одевались элегантно. Даже здесь они не смогли отказаться от бриджей, туфель на высоких каблуках и камзолов.

— Ну да, они ведь не испачкаются, — позже заметила она. Собственно говоря, Деирдре спрашивала себя, что эти мужчины вообще тут делают.

Деирдре немного опечалилась, когда они с Виктором в конце концов подъехали к главному дому и муж хотел помочь ей сойти с коня. После вчерашнего обильного ужина и плотного завтрака сегодня утром она еще не успела проголодаться, и у нее не было ни малейшего желания усаживаться за стол, уставленный многочисленными блюдами. К тому же Луиза Дюфрен создавала вокруг себя напряженную атмосферу. На прогулке молодожены забыли о времени, о чем с ужасом сообщил Виктор, бросив взгляд на свои карманные часы. Собственно говоря, они должны были вернуться на час раньше. Может быть, сейчас их в этом упрекнут…

Однако прежде чем Деирдре слезла с лошади, к ним навстречу выбежал из конюшни маленький черный паж и взволнованно обратился к Виктору на наречии патуа. Деирдре не поняла ни слова и очень удивилась, когда следом за мальчиком из двери вышла Луиза Дюфрен. Разумеется, на ней был не костюм для прогулок верхом. Она нервно поправляла на себе юбки. Две чернокожие девочки пытались поддерживать ее шлейф, а третья бежала следом за хозяйкой с зонтиком от солнца. Но на прогулку это было не похоже. Наверное, существовали какие-то важные причины, по которым Луиза вышла из своих покоев.

— Ах, Виктор, как хорошо, что ты здесь! Иначе нам пришлось бы посылать кого-нибудь на поиски. Ты представляешь, мы только что получили известие от Курбенов. Они все трое заболели. Но хуже всего господину и мадам. Как сообщил посыльный, у них начались судороги. Они, должно быть, что-то съели… и может быть… может быть, за моим столом!

У мадам Дюфрен был очень встревоженный вид. Казалось, она меньше беспокоилась о соседях, нежели о своем добром имени.

— В любом случае им нужен врач, — взволнованно закончила она.

Виктор кивнул и дал распоряжение пажу принести сумку из его комнаты.

— Я сразу же поскачу туда, — сказал он. — Но не думаю, что они отравились вчера за ужином. Мы ведь все ели и пили одно и то же, и никто из нас не заболел. Не беспокойся, мама, я займусь этим… — И с этими словами Виктор сел на коня.

Деирдре, которая все еще сидела в седле, решила воспользоваться предоставившейся возможностью.

— Может быть, я смогу сопровождать тебя? Я… я могла бы помочь или…

— …Или, по крайней мере, развлечь дам, — со смехом закончил Виктор начатую ею фразу. Он, по всей видимости, не расценивал ситуацию как особо серьезную. — Немного утешения никогда не помешает.

Мадам Дюфрен кивнула.

— Я дам вам с собой вина, — сказала она. — Это тоже может помочь. И в любом случае это будет приятным подарком…

Вскоре после этого Виктор и Деирдре снова отправились в дорогу, Виктор — со своей врачебной сумкой, а Деирдре — с двумя бутылками французского красного вина в седельных сумках.

— Я бы не удивился, если бы оказалось, что именно вино стало причиной случившегося, — заметил Виктор, бросив строгий взгляд на бутылки. — Месье Курбен вчера вечером выпил лишнего, и мне кажется, что нельзя исключать у него несварение желудка.

Несмотря на то что молодой врач не считал ситуацию серьезной, он все же хотел как можно скорее добраться до своих пациентов. И, таким образом, Деирдре все же удалось насладиться стремительной ездой, хотя пасо не могла скакать так же быстро, как ее чистокровная кобыла. Виктор не выбирал удобных дорог, а ехал кратчайшим путем — через плантации табака, кофе и сахарного тростника, не останавливаясь возле рабочих и надзирателей, мимо которых они проезжали.

И все же понадобилось не меньше часа, чтобы добраться до плантации соседей. Расстояния здесь были намного больше, чем на Ямайке.

То, что Виктор и Деирдре обнаружили в господском доме, который пышностью не уступал дому Дюфренов, абсолютно не соответствовало безобидной картине, которую ожидал увидеть Виктор.

— Спешить, доктор! — крикнул им высокий негр, когда они подъезжали к дому. — Очень плохо, говорит повариха, очень, очень плохо…

Слуга схватил лошадь Виктора за уздечку. Деирдре последовала за мужем.

Уже в холле врача остановила толстая чернокожая женщина, которая обрушила на него целый водопад слов и, казалось, готова была упасть перед ним на колени. Когда он смог от нее освободиться и поспешил наверх по лестнице, женщина обратилась к Деирдре:

— Вы мне верить, мадам?! Пожалуйста, вы мне верить! Я не отравить меца! Я хорошая повариха, верная. Я ничего не клала в еду меца…

Деирдре все поняла. Либо эту женщину упрекали в чем-то, либо она боялась, что ее сделают виновной в болезни господ.

— Скоро все выяснится! — успокоила ее Деирдре. — Если ты ни в чем не виновата, значит, тебе не о чем беспокоиться. И скоро, конечно, все снова будет хорошо. Доктор даст твоему хозяину лекарство…

Повариха покачала головой. Ее полное лицо было мокрым от пота и серым от страха, а курчавые волосы выбились из-под яркого тюрбана.

— Не будет хорошо… Они не верят Шарлин. Думают, что умирать. Очень плохо, мадам. Очень плохо…

Деирдре решила не ждать, пока ее кто-нибудь встретит и проводит в дом. Она последовала за своим мужем по лестнице наверх и тут же поняла, как плохи дела у Курбенов. Из одной из комнат доносился жалобный визг, а в другой раздавались пронзительные крики. Виктор сначала зашел в спальню к господину Курбену и оставил дверь полуоткрытой. Несколько рабов обступили крепкого мужчину, который дергался в судорогах на постели и при этом громко кричал от боли. Виктор порылся в сумке. У него, как всегда, был строгий вид. Даже для него это было слишком. В конце концов, он не мог в одиночку заниматься сразу тремя пациентами.

— Я могу тебе чем-нибудь помочь? — спросила Деирдре.

Виктор на мгновение задумался.

— Это тяжелое отравление, — сказал он затем, вынимая из сумки колбу с темной жидкостью. — Нам… нам необходимо сначала вызвать рвоту у больных, а потом попытаться определить, чем вызвано отравление. Яд нужно удалить из организма… если только еще не слишком поздно…

Он попробовал влить в больного содержимое колбы. Деирдре беспомощно наблюдала за происходящим. Может быть, ей следовало сказать мужу, что она попытается сделать то же самое с мадам Курбен, но, честно говоря, Деирдре этого боялась.

— Ты можешь пойти к Иветте, — сказал Виктор. — Чернокожие говорят, что ей не так плохо. Может быть, она в состоянии разговаривать. Попытайся выяснить, из-за чего это случилось…

Деирдре, облегченно вздохнув, умчалась, в то время как месье Курбен выпрямился на своей кровати и его вырвало. Рабы начали убирать, а Виктор снова стал искать медикаменты. Из соседней комнаты, как и прежде, доносились жалобные крики мадам Курбен. Чернокожая служанка побежала туда с тазиком воды. В коридоре на корточках сидела чернокожая повариха и всхлипывала.

— Я ничего не делала, мадам. Верьте мне, я хорошая негритянка.

— А где здесь комната мадемуазель? — спросила Деирдре. — Ей ведь не так плохо, как ее родителям?

— Ей тоже плохо. Все плохо, очень плохо, но я ничего не делала…

Шарлин продолжала причитать, и узнать у нее еще что-либо было невозможно. Поэтому Деирдре пошла вслед за служанкой, которая проскользнула в одну из комнат, неся с собой нюхательную соль и чистые простыни. И действительно, здесь на кровати лежала Иветта Курбен, бледная как смерть, с черными кругами у глаз, очень слабая на вид. Однако ее не мучили судороги.

— Как она себя чувствует? — спросила Деирдре у служанки, которая пыталась поменять испачканное рвотой постельное белье.

— Она больна. Ее рвало. Три раза. Но сейчас ей лучше. Мне кажется…

— Мне ужасно плохо! — Голос Иветты Курбен был слабым, но в нем отчетливо слышался упрек в адрес рабыни, которая слишком легкомысленно описала ее страдания. — У меня судороги в животе. До сих пор. Это так больно…

Это нельзя было сравнить с тем, что чувствовали ее родители, однако Деирдре пока что ничего не сказала по этому поводу. Иветте не станет лучше, если она узнает, что Франсина и Ив Курбены, возможно, умирают. Вместо этого Деирдре перешла непосредственно к делу:

— Иветта, что вы ели на завтрак? Должно быть, ваши родители съели какого-то блюда больше, чем вы. И это блюдо, вероятно, вы все ели за завтраком… или, может, за обедом? Вы уже обедали?

Иветта кивнула.

— Это случилось во время обеда, — сказала она. — Папа потерял сознание уже за десертом, а маме стало плохо сразу после этого. У меня боли появились через некоторое время…

— А что у вас было на обед? — спросила Деирдре. — Вспомните, Иветта, какое блюдо ели ваши родители и чего вы не ели или к чему вы едва притронулись?

Молодая рабыня приблизилась к Иветте с кружкой воды и полотенцем и начала охлаждать девушке лоб. Иветта снова застонала.

— Суп, — ответила она. — Я не люблю супы, но отец всегда настаивает на том, чтобы я съела хотя бы пару ложек. На этот раз это был куриный бульон, который я терпеть не могу. Я, собственно, только делала вид, что ем, но проглотила, может быть, ложку.

Деирдре кусала губы. Она почти не разбиралась в медицине, однако здравый смысл подсказывал ей, что дела месье и мадам Курбен плохи. Если даже одна-единственная ложка супа вызвала такие тяжелые симптомы, то целая тарелка должна…

— А на вкус суп был не таким, как обычно? — спросила Деирдре.

— Он был ужасным, — пожаловалась Иветта. — Как я уже сказала, я не люблю куриный суп… Не так сильно, Сандрина, ты намочишь мне все волосы! — Иветта начала бранить свою рабыню, и Деирдре решила, что, по крайней мере, кризис она преодолела. Значит, яд был в курином бульоне.

Она испугалась. Яд? Неужели она подумала о яде? До сих пор Деирдре полагала, что отравление было вызвано испорченными продуктами, может быть, мясом. Может, курица для супа…

— Патрик зарезать курица незадолго перед тем, как варить. Я клянусь! И я сама пробовала суп. Все было хорошо. Шарлин ничего не добавляла в суп! Мадам верить Шарлин! — Повариха, которую Деирдре расспросила сразу же после разговора с Иветтой, вновь начала доказывать свою невиновность.

Деирдре испытующе посмотрела на толстую чернокожую женщину. Она не могла представить, чтобы повариха стала травить своих хозяев. А судя по тому, какая она была толстая, она определенно предварительно пробовала все блюда. Ведь она должна была первой попробовать этот суп, и при этом, определенно, съела его как минимум столько же, если не больше, чем Иветта. Но Шарлин была совершенно здорова…

— А кто подавал суп на стол, Шарлин? — спросила Деирдре.

Повариха ненадолго задумалась.

— Новая девочка, — сказала она затем. — У нее такое странное имя… Она африканка.

— Ассам, — подсказала служанка Иветты, которая как раз проходила мимо с озабоченным видом, без сомнения, выполняя новое задание хозяйки. — Она здесь всего три или четыре месяца.

Деирдре насторожилась. Это был след…

Она сошла по лестнице вниз и натолкнулась на крепкого раба, который перед этим принимал у них лошадей. Он тем временем вошел в дом и уже командовал слугами. Вероятно, это был мажордом, который сегодня из-за царившего в доме хаоса не надел ливрею.

— Где я могу найти Ассам? — осведомилась у него Деирдре.

Мужчина, однако, не смог дать ответ на этот вопрос. И остальные рабы тоже не могли вспомнить, когда в последний раз видели «африканку».

Через два часа месье Курбен умер. Тело его жены все еще сотрясалось в судорогах. За это время она настолько ослабела, что уже не могла стонать или кричать.

В тот же вечер она последовала за своим супругом. Узнав об этом, Иветта разрыдалась. Она успокоилась лишь тогда, когда Виктор дал ей лауданум[20].

Это могло ослабить организм девушки еще сильнее, однако ее пульс нормализовался и она, казалось, благополучно пережила отравление. Ни у Виктора, ни у Деирдре не осталось сил на то, чтобы утешать ее.

Прежде всего Виктор совершенно не знал, что делать дальше. За это время молодой врач испробовал все, чтобы удалить яд из организма своих пациентов, однако он приехал слишком поздно.

— Кто знает, смогли бы мы их спасти, если бы лечение было начато немедленно, — размышлял Виктор. — Яд, очевидно, подействовал очень быстро… Ну да матери будет легче. Наш ужин тут совершенно ни при чем.

Виктор пригубил вино из своего бокала. Деирдре недолго думая приказала одному из слуг открыть бутылку, находившуюся в ее седельных сумках. Напитки из запасов Курбенов она побоялась пробовать.

— Нет, — сказала Деирдре. — Это дело связано с куриным супом и, очевидно, с рабыней по имени Ассам. Я бы с удовольствием спросила ее об этом, но после обеда она исчезла.

Деирдре и Виктор провели воскресный день у родителей. Жандармское подразделение допрашивало рабов семьи Курбен. Жандармы пользовались довольно жестокими методами, и почти все домашние слуги были подвергнуты наказанию плетьми — таким образом из них выбивали сведения. В конце концов слуги, и прежде всего повариха, были оправданы, как сообщил жандарм Жаку Дюфрену ближе к вечеру. Как соседи пострадавшей семьи, Дюфрены по понятным причинам были крайне обеспокоены, и власти отнеслись к этому с пониманием. Начальник жандармерии пообещал информировать плантаторов о том, как продвигается расследование.

— Повариха поела сама и угостила двух девочек из кастрюли с супом после того, как наполнила большую супницу для своих господ и передала ее рабыне Ассам, — докладывал жандарм резким тоном. — Та вернула супницу пустой, прежде чем исчезнуть. Повариха еще удивилась этому: обычно господа не доедали первое блюдо. К сожалению, супница и тарелки сразу же были вымыты. Таким образом, невозможно было взять пробу.

— В том, что случилось, сомнений нет, — заметил Виктор, когда они с Деирдре ехали ранним вечером домой. — У этой рабыни Ассам есть быстродействующий и, очевидно, не имеющий ни запаха, ни вкуса яд, который она добавила в суп, а остаток позже куда-то вылила. Она явно не хотела подвергать опасности других рабов. После этого она сбежала. Сейчас ее ищут.

— Почему она совершила это ужасное преступление? — удивленно спросила Деирдре.

Убийство Курбенов словно тень омрачило поездку, которая вообще-то ей понравилась. В воскресенье после богослужения Деирдре смогла поговорить со своей свекровью. Мадам Дюфрен немного оттаяла и в конце концов стала обращаться с ней довольно любезно. О моде, музыке и об обществе Кап-Франсе с Луизой Дюфрен можно было очень приятно побеседовать. Беседа, однако, была весьма поверхностной. Деирдре казалось, что она произвела довольно приятное впечатление на свою свекровь, однако по-настоящему так и не познакомилась с ней. Все же молодая женщина сочла первый визит к Дюфренам вполне удачным.

Виктор горько рассмеялся.

— Наверняка у нее были для этого свои причины, — сказал он. — Многие рабы испытывают ненависть к своим хозяевам. Меня заботит совершенно иной вопрос: откуда у нее яд?

Через несколько дней, когда Виктор в виде исключения закончил работу пораньше и, надев халат, уединился с Деирдре, перепуганная Амали доложила хозяевам о том, что на пороге дома их ожидает жандарм.

Виктор поговорил с ним и стал переодеваться.

— Неужели заболел кто-то из жандармов? — удивленно спросила Деирдре.

Виктор прикусил губу. У него был очень серьезный вид, и он явно был не рад столь позднему визиту.

— Они схватили эту девочку, Ассам. Здесь, в Кап-Франсе, на рынке, недалеко от порта. Они… они допрашивают ее уже несколько часов.

— И для этого им нужен ты? — изумилась Деирдре. — Она заболела? Они ведь все равно ее казнят. Или нет?

Виктор мрачно кивнул.

— Я, по всей вероятности, должен позаботиться о том, чтобы осталось хоть что-нибудь для казни… — пробормотал он, прежде чем взять свою сумку. — Не жди меня, я думаю, это надолго. Или… или… все же подожди меня… я…

Он не договорил фразу до конца, а лишь торопливо поцеловал Деирдре, прежде чем поспешно выйти из дома и последовать за жандармом.

Встревоженная Деирдре осталась дома. Весь вечер она не знала, что ей делать, не могла сосредоточиться ни на чтении, ни на рукоделье, пока не услышала, как Виктор наконец закрывает за собой дверь дома на ключ. Молодая женщина заранее приказала открыть бутылку вина, однако когда Виктор, бледный, как мертвец, с трудом владея собой, вошел в комнату, он тут же устремился к встроенному в стену шкафу, в котором хранились более крепкие спиртные напитки.

— Что случилось? — испуганно спросила Деирдре.

Она уже привела себя в порядок, надела пеньюар и распустила волосы. Однако ее мужу было явно не до нее. Он ответил ей только после того, как влил в себя первый стакан рома из сахарного тростника.

— Это было ужасно, — тихо сказал Виктор и уселся в кресло, держа в руке стакан, вновь наполненный ромом. — Они пытали ее. Сначала она ничего не хотела говорить, но затем в конце концов… Там любой бы заговорил. Только не заставляй меня рассказывать подробности…

— Она сказала правду?

Деирдре была дочерью адвоката, а Дуг придерживался мнения, что признания, полученные под пытками, недорого стоили.

Виктор кивнул.

— Я думаю, да, — ответил он. — В таких условиях никто не лжет. Да и до этого Ассам не отрицала, что совершила убийство. Напротив, она, казалось, гордилась своим поступком. Однако жандармам этого было недостаточно. Они хотели знать, кто за ней стоял…

— Неужели ею кто-то руководил?

Деирдре удивилась. В колониях время от времени случалось, что какой-нибудь раб, доведенный до отчаяния, убивал хозяина или надсмотрщика. Но чтобы за убийством крылся заговор или готовилось восстание, Деирдре еще не слышала.

— Жандармы, очевидно, тоже задавали себе этот вопрос, — сказал Виктор. Он успокоился и больше не тянулся за ромом, а взял бокал вина, который подала ему Деирдре. — Рабыня из Африки — а девочка, очевидно, прибыла сюда на одном из последних кораблей, — не могла за такое короткое время изучить местные ядовитые растения, чтобы самостоятельно приготовить яд. Это было бы очень трудно. Даже я, будучи врачом, не смог бы этого сделать, и до сих пор у меня нет никаких идей по поводу того, какой именно яд был применен. Значит, она получила отраву от кого-то другого.

— От одного из пакотильеров? — предположила Деирдре. Она постепенно начинала понимать, почему Жак Дюфрен не хотел допускать на свою плантацию бродячих торговцев.

— Возможно, — ответил Виктор. — К тому же стала известна еще одна деталь — это не первый случай смертельного отравления такого рода. В окрестностях Порт-о-Пренса таким образом уже погибла одна семья, и еще одна семья возле Мирбале. Судя по всему, у них были такие же симптомы, по крайней мере, отравление протекало так же. Этим людям добавили яд в еду домашние рабы. И поэтому понятно, что жандармы воспользовались очень… жестокими методами, чтобы выбить информацию из девочки. Даже когда я… — Он не закончил фразу и влил в себя вино так же быстро, как и ром.

Деирдре наполнила еще один бокал.

— И что же сказала Ассам? — с любопытством спросила она.

Виктор потер лоб:

— Что это — великое дело. А под конец крикнула нам это прямо в лицо. Что наступает конец господству белых людей. Вот как она сказала. Она является лишь первой, одной из многих рабов, которые еще будут наносить удары. Франсуа Макандаль собирает целую армию, и в конце концов к ней присоединятся все рабы на Эспаньоле. Они победят, сказала эта девочка. Они победят…

Виктор закрыл лицо руками.

— Завтра утром на рыночной площади ее казнят, — закончил он свой рассказ. — Жители обязаны будут привести туда своих рабов. Казнь должна стать для них уроком. Однако мы оставим наших рабов дома, по крайней мере, Нафию. Если надо, я дам ей и другим слугам справку о том, что у них заразное заболевание. Этого… этого они видеть не должны.

Деирдре кивнула и провела рукой по волосам. Строго говоря, Нафия, Амали и Ленни уже не были рабами. Она осуществила свои намерения, и грамоты о даровании свободы лежали у нотариуса, который должен был их заверить.

— А кто такой Франсуа Макандаль? — спросила Деирдре.

 

Глава 6

— Это тот самый мерзавец, который сбежал от де Маки.

Жак Дюфрен навел справки о том, кто дал задание Ассам. Теперь он сообщал о результатах. Деирдре настояла на том, чтобы уехать из города, и таким образом они с Виктором провели следующие выходные на плантации. Виктор все еще был потрясен, и на рыночной площади, должно быть, еще дымились остатки костра, на котором сожгли рабыню Ассам. Молодой врач сопроводил ее в последний путь и постарался сделать так, чтобы она больше ничего не чувствовала, ведь после пыток она была скорее мертвой, чем живой.

Вся эта история очень расстроила Виктора. В семье молодых Дюфренов царила гнетущая атмосфера. Когда происходила казнь, Амали, Нафия и повариха остались дома в соответствии с полученными указаниями, но Ленни все же не смог удержаться от того, чтобы не понаблюдать за «представлением». Теперь у него был испуганный вид, но он был также исполнен ненависти. Амали все время говорила с ним, чтобы его успокоить. В конце концов, не все белые люди на Эспаньоле сжигали своих рабов, и к тому же для него самого и его семьи не существовало никакой опасности. Молодая негритянка заметила, что Ленни все еще не понял значения вольных грамот.

В любом случае Деирдре сочла необходимым подождать, пока в доме и в городе все не успокоятся. Она уговорила Виктора взять выходной в пятницу после обеда и уехать в Новый Бриссак. Взволнованную маленькую Нафию она взяла с собой в качестве личной служанки. Девочка сияла от гордости. Квартира Амали и Ленни осталась на два дня и две ночи в их полном распоряжении. Это должно было настроить Ленни на другие мысли.

Виктор, однако, не мог успокоиться. На плантации единственной темой для разговора был Франсуа Макандаль и его планы.

— Ленорман де Маки когда-то купил этого парня, — рассказал Жак Дюфрен сразу же после ужина вечером в пятницу. — Де Маки принадлежала одна из самых больших плантаций на Эспаньоле, и находилась она в двадцати милях от Кап-Франсе. Он купил Макандаля на рынке, практически прямо с корабля. Тогда Франсуа был еще ребенком, ему было около двенадцати лет. Макандаль должен был выжимать сок из сахарного тростника… и каким-то образом попал под пресс. Ну, во всяком случае, он потерял руку…

— Двенадцатилетний мальчик?! — возмущенно воскликнула Деирдре. — Но он же еще не мог работать на прессе!

— Может быть, тогда он был старше, — перебил ее Жак, явно рассерженный ее замечанием. — Но это к делу не относится. Как бы там ни было, после этого его сделали пастухом крупного рогатого скота…

— Тебе, отец, наверное, следовало бы упомянуть о том, что парень оказался неглупым, — заметил Жером, как всегда, жеманно вытирая рот. — Он очень быстро научился французскому языку и, как говорят, свободно владел им, а не только наречием патуа. Возможно, поэтому старый Ленорман постоянно держал его под контролем. Возле пресса легче следить за этими парнями, чем на полях…

— А я слышал, что он говорит по-арабски… — добавил Жисбер. — По крайней мере, так болтают в Порт-о-Пренсе.

Об этом рассказал Жисбер, который побывал в городе, чтобы посетить табачную биржу.

— Мне, однако, это кажется странным.

— Ничего странного тут нет, — возразила Деирдре, и на этот раз привлекла к себе внимание всех сидящих за столом. Она покраснела под слоем пудры, которую послушно нанесла на лицо. Дюфрены и их гости — а здесь снова были две супружеские пары с других плантаций — повернули к ней головы. — Возможно, он мусульманин. У нас тоже есть несколько мусульман на плантации… и они…

— В Сан-Доминго каждого раба обращают в христианскую веру, — недовольно заметила мадам Дюфрен.

Деирдре пожала плечами.

— Ну а на Ямайке — нет. — Она быстро взяла себя в руки. Ей не следовало заводить об этом речь, однако сейчас волей-неволей надо было признаться в том, что в поместье Каскарилла Гарденс царила свобода религий. — Как бы там ни было… в Африке многие чернокожие мусульмане. И они обращаются к своему богу по-арабски. Поэтому они немного понимают этот язык, еще будучи детьми. Если этому Макандалю легко даются языки и у него в Африке были хорошие учителя, он уже в двенадцать лет мог говорить по-арабски.

— Это, по крайней мере, логичное объяснение, — заметил Виктор. — Но рассказывай дальше, отец. Значит, юноша потерял руку, возможно, из-за халатности — и это, очевидно, настроило его против белых господ. А потом…

— А потом он, собственно, уже ни на что не годился, — продолжал Жак Дюфрен. — Итак, Ленорман заставил его работать пастухом и практически больше не охранял его, и раб очень скоро сбежал! Судя по всему, сейчас он подвизается в роли предводителя мятежников.

— Говорят, что он в горах, — повторил Виктор показания рабыни Ассам. — У маронов. И похоже на то, что ему удалось установить среди них определенное единство. Это делает их опасными, как известно по опыту других колоний…

Ему не нужно было больше ничего объяснять. По крайней мере, в общих чертах все присутствующие знали историю Нэнни-Тауна и других поселений маронов на Ямайке.

Жак Дюфрен отмахнулся от сына.

— Подумаешь! Мы выкурим эти гнезда. Уже сейчас ведется подготовка к экспедициям — мы набираем рекрутов. И их много, скажу я вам! Этот парень сеял тут недовольство так долго, как еще никому не удавалось. А теперь мы его поймаем.

Деирдре чуть не рассмеялась. На Ямайке часто говорили о карательных экспедициях против Грэнни Нэнни и ее братьев Кудойе, Квао и Аккомпонга. Большинство участвовавших в карательных походах плантаторов с удовольствием вспоминали о том, как они верхом на лошадях пробирались в горы в поисках повстанцев. В конце концов никогда ни с кем ничего плохого не случалось, а ром и другие крепкие спиртные напитки лились рекой, в то время как всадники в хорошем настроении прочесывали Блу-Маунтинс. И при этом они не встречали ни единого чернокожего, а что касается выкуривания маронов из их поселений — об этом даже не было и речи. Однако Дуг Фортнэм был убежден в том, что чернокожие держали под контролем каждый их шаг. За всадниками наблюдали, однако им позволяли свободно передвигаться, очевидно, чтобы не спровоцировать войну. Грэнни Нэнни всегда действовала очень осторожно.

Возможно, Макандаль был слеплен из другого теста. Деирдре была рада, что никто не требовал от Виктора присоединиться к какой-нибудь из этих карательных экспедиций.

В последующие дни жандармские подразделения и команды добровольцев снова и снова выдвигались в горы, однако, как и ожидала Деирдре, безо всякого успеха. Некоторые из них возвращались, так и не увидев ни одного марона, а некоторые не возвращались вообще. При этом поражало одно обстоятельство: при встрече с противником патруль всегда уничтожали полностью, до единого человека. А покушения на убийства с помощью отравления продолжались. Макандаль, казалось, всерьез решил осуществить свою угрозу — и ему каким-то образом удавалось разжигать ненависть домашних рабов к господам настолько, что те готовы были уничтожать с помощью яда целые семьи плантаторов. Действовали они всегда по одному и тому же сценарию: убийцы исчезали после преступления, и, очевидно, никто из других рабов не знал, куда они сбежали. Если же у них были сообщники, то рабы их не выдавали, и, естественно, хозяева не заходили так далеко, чтобы пытать до смерти всех домашних слуг. Убийц почти никогда не удавалось поймать, а когда один из них однажды попался, он покончил жизнь самоубийством, и тоже с помощью яда. Причем умер он быстро и относительно безболезненно, что еще больше обозлило плантаторов. Белые люди умирали медленно и в страшных мучениях.

Врачи в колониях, даже если их вызывали вовремя, пока жертвы отравления не испустили дух, были бессильны. Виктора еще дважды приглашали на плантации, но он так и не смог никого спасти. Выжить после отравления, как это произошло с Иветтой Курбен, почти никому не удавалось. Преступниками чаще всего оказывались домашние рабы, бывшие в услужении многие годы и знавшие все предпочтения и антипатии своих хозяев. Таких ошибок, какую совершила Ассам, которая могла бы добавить яд не в суп, а в соус, который ели все члены семьи, у них не случалось.

В то время как в сельской местности все больше и больше распространялись пугающие слухи, а между хозяевами и рабами воцарилась атмосфера недоверия и подозрительности, жизнь в Кап-Франсе продолжалась как бы в стороне от войны Макандаля против белых. За исключением дворца губернатора и городских домов богатых плантаторов, которые, разумеется, держали бесчисленное количество домашних слуг, рабов здесь было мало. Поскольку те все равно не имели права собираться вместе, у Макандаля не было аудитории для провокационных речей. Судя по слухам, он по ночам приходил на плантации и проповедовал чернокожим, которые вскоре стали видеть в нем бога. В любом случае среди рабов в Кап-Франсе Макандаль уже стал легендой, причем их отношение к его делам было разным. Домашние слуги, такие как Амали и Сабина, жизнь которых была вполне благополучной, проявляли такое же отвращение к его поступкам, как и белые господа.

— Это несправедливо — отравлять людей, что бы они ни сделали! — заявила Амали своему мужу Ленни, который выглядел несколько нерешительным. Они только что услышали о новом отравлении. На этот раз умерло четверо маленьких детей вместе со своими родителями. — Некоторые баккра, конечно, очень плохие и злые и обращаются со своими неграми дурно. Но отравлять…

Деирдре, которая слышала этот разговор, обеспокоилась, потому что Ленни явно одобрял эти убийства или, по крайней мере, оправдывал преступников. Однако у всех ее рабов были свидетельства о дарованной им свободе. Значит, покушения со стороны Ленни опасаться, конечно, не стоило.

Сама Деирдре также не беспокоилась за свою жизнь и здоровье, по крайней мере, в Кап-Франсе. В Новом Бриссаке Жак Дюфрен ввел безукоризненную систему безопасности: каждый слуга, подававший еду на стол, должен был сам предварительно попробовать ее, прежде чем поставить перед своим господином…

— Это будет действовать до тех пор, пока они не пойдут еще дальше и не начнут приносить в жертву самих себя, — заметил Виктор. — Если этот Макандаль действительно является такой харизматичной личностью, что ему удается уговаривать рабов, на протяжении многих лет являвшихся верными слугами, убивать своих господ, тогда он, вполне вероятно, сможет манипулировать ими настолько, что они будут принимать смерть вместе со своими хозяевами. Однако в этом случае, очевидно, плантаторы будут умирать не такой мучительной смертью, отец. Существуют различные яды, а добровольно никто не захочет закончить жизнь в таких мучениях, как недавно произошло с семьей Сатремонтов.

Последние жертвы, жившие неподалеку от плантации Новый Бриссак, видимо, приняли яда меньше, чем Курбены. Виктор почти два дня отчаянно, но безуспешно боролся за их жизнь. Деирдре всегда испытывала страх перед каждым блюдом, когда молодые Дюфрены гостили на родной плантации Виктора, и ей хотелось привозить еду с собой. Впрочем, это было единственным недостатком этих поездок. Молодая женщина всегда радовалась возможности выехать на природу. Потому что каким бы красивым и уютным ни был их дом и как бы она ни любила Виктора, Деирдре вскоре после прибытия в Кап-Франсе начала скучать.

Разумеется, Виктор сдержал обещание и ввел ее в высший свет города. Уже во время первого посещения церкви Деирдре познакомилась со всеми важными семьями. Однако в высшем свете почти не было супружеских пар их возраста. Каким бы оживленным и молодым ни казался город на первый взгляд, однако большинство людей, населявших эти улицы, и те, кто открывал здесь ремесленные предприятия или оказывал какие-либо услуги, были либо мулатами, либо чернокожими. Один столяр женился на своей черной рабыне и тем самым освободил ее от рабства. Деирдре вскоре познакомилась с этой женщиной и быстро пришла к выводу, что с ней намного легче найти тему для разговора, чем с пожилыми дамами из церковной общины, которые регулярно приглашали супругу доктора на чай. Но, конечно же, членам семьи Дюфрен не подобало общаться с простолюдинами. А за тем, что подобало и не подобало, высшее общество города следило очень тщательно!

Однажды Виктор отчитал Деирдре за то, что она выехала на конную прогулку без сопровождения.

— Понимаешь, мне сделали замечание по этому поводу, — сказал он с некоторым смущением, — и это была сестра пастора…

Фабьенна Роше вела хозяйство в доме священника и во многих отношениях держала общину крепкой хваткой в своих руках — гораздо увереннее, чем ее брат. Деирдре даже сказала бы, что это была не хватка, а удушающий захват, если бы нашла себе подругу, с которой можно было шутить.

— Опасно выезжать верхом в одиночку, тем более что ты не ограничиваешься улицами города…

Деирдре сердито посмотрела на мужа.

— Нет, я поехала вниз к ближайшей бухте и… — В последний момент она замолчала. Лучше было не признаваться в том, что она еще и плавала в море. — Я скакала галопом вдоль побережья, — сказала Деирдре упрямо. — Что в этом плохого?

— Собственно, ничего, — пробормотал Виктор. — Но ты же знаешь, какие здесь люди. Они будут сплетничать. А я как врач и ты как жена врача… Ну да, все ожидают от нас примерного поведения. И в эту картину не вписывается то, что ты в одиночку катаешься верхом по окрестностям.

— Если я прикажу Ленни ехать позади меня, я не смогу быстро передвигаться, — сказала Деирдре. — К тому же ты часто берешь своих лошадей, а тогда для него не останется скаковой лошади…

Виктор прикусил губу.

— Неподобающим сочтут и то, что ты в одиночку выезжаешь в сопровождении чернокожего, — сказал он. — Люди могут прийти к выводу, что ты… — Виктор не стал договаривать.

Деирдре недоверчиво посмотрела на него.

— Старуха Роше может предположить, что я и Ленни… — Она рассмеялась.

На Ямайке это было бы неслыханным — связь между белой женщиной и рабом невозможно было даже представить, и поэтому там допускалось, чтобы госпожу сопровождал слуга-конюх. Но здесь… «Черный кодекс» содержал правила относительно детей, рожденных от связи белой женщины и ее раба. Значит, такие романы тут, очевидно, случались…

— Как ты думаешь, что же мне теперь делать? — задала Деирдре мужу провокационный вопрос. — Значит, Аллегрия должна скучать в стойле до самой смерти?

Виктор сокрушенно покачал головой:

— Нет. Конечно нет. Однако… если бы ты, по крайней мере, хотя бы не выезжала из города… Я тоже с удовольствием сопровождал бы тебя… и вообще… Или, может быть, запрячь Аллегрию в небольшую повозку… Прогулки в карете более приемлемы.

В ответ на это Деирдре подняла бровь. Она наказала мужа, следующие два дня встречая его с недовольным видом. В Новом Бриссаке Виктор выехал с ней на конную прогулку всего один раз — даже там нашлись пациенты, которые потребовали его внимания. И как можно было запрягать скаковую лошадь в карету? Деирдре спрашивала себя, как вообще до этого можно было додуматься. Если лошадь, запряженная в карету, понесется вскачь, она может убить и себя, и седока.

И, конечно, Деирдре продолжала свои тайные прогулки верхом. Она старалась не сообщать о своих поездках ни Виктору, ни тем более кому-то из дам, входивших в церковную общину. Ей это удавалось довольно легко — ведь дамы почти не выходили из дома, а усадьба Дюфренов находилась на краю и располагалась в том месте, где улицы переходили в неукрепленные дороги. Мангровый лес отделял город от бухты, в которой больше всего любила бывать Деирдре. Однако эти тайны угнетали юную женщину. К тому же она знала, что когда-нибудь в их квартале начнут строить новые дома. Тогда у них появятся соседи, и они тоже будут неодобрительно относиться к ее вылазкам и судачить о ней.

Даже приглашения на вечерние приемы, которые вскоре, естественно, стали поступать к Дюфренам, недостаточно занимали внимание Деирдре. Конечно, ей доставляло удовольствие наряжаться, однако в гостях она всегда встречала пожилых и очень высокомерных людей, похожих на ее свекровь и свекра. Очень редко бывали танцы, и тогда Деирде была обречена ждать, когда Виктор пригласит ее, как правило, на очень медленный и старомодный танец. Виктор же, однако, не испытывал желания танцевать. Он и без того ни во что не ставил эти приемы в высшем свете, а после целого дня работы чаще всего был слишком усталым, чтобы еще и развлекаться. Достаточно часто его вызывали по какому-то срочному делу, и именно тогда, когда Дюфрены собирались в гости. В таких случаях Деирдре вынуждена была оставаться дома, ведь жене врача не пристало посещать вечера, концерты или театральные представления без сопровождения мужа.

Таким образом, Деирдре проводила в одиночестве дни и вечера, проходившие одни за другими, и, как ни старался Виктор поднять ей настроение по крайней мере ночными ласками, она по-настоящему оживлялась лишь тогда, когда они проводили выходные в Новом Бриссаке. Виктор там был отдохнувшим, и у него было больше времени для нее, а Дюфрены и их соседи приглашали также людей помоложе — в конце концов, Жисбер и Жером все еще подыскивали себе невест.

«Когда у вас появится ребенок, все наладится, — утешала Нора дочь в письмах. Мать была единственным человеком, которому Деирдре жаловалась на скуку и одиночество. — Как дела? Еще нет признаков?»

Деирдре вынуждена была отвечать отрицательно. Это обстоятельство тоже несколько отравляло ей жизнь в Сан-Доминго. Деирдре надеялась вскоре забеременеть, однако месяц за месяцем ее постигало разочарование. Это немного омрачало их отношения с Луизой Дюфрен. Свекровь, очевидно, рассчитывала на скорое появление внуков и безо всякого стеснения спрашивала об усилиях, которые предпринимали в этом отношении Деирдре и Виктор.

— Люди уже начинают сплетничать, — недовольно заметила она, когда Деирдре через шесть месяцев после свадьбы вынуждена была отрицательно ответить на вопрос о «благословенном состоянии». — Надеюсь, ты не предпринимаешь ничего, чтобы предотвратить беременность?

Луиза строго посмотрела на Деирдре, которой стало неловко под ее взглядом. Среди английских поселенцев на Ямайке не было принято говорить на интимные темы столь бесцеремонно.

— Belle-mère[21], Виктор и я желаем ребенка больше всего на свете, — с достоинством ответила Деирдре. — И я даже не знаю, как… как… — Она покраснела.

Луиза Дюфрен подняла брови.

— Ну, Виктор ведь врач, — сказала она, — а при ваших стесненных жилищных условиях…

Деирдре чуть не рассмеялась. Это было абсурдно — полагать, будто в их городском доме не поместится детская колыбелька. Старшие Дюфрены все еще не видели этого дома, однако Жисбер за неделю до этого побывал у брата в гостях и высказался о его доме еще с бóльшим ужасом, чем Жером.

— Не сомневайтесь, belle-mère, — проговорила Деирдре уже раздраженно, — ребенку мы будем рады в любом случае. В нашем доме хватит места для двух или трех детей. Для колыбельки не нужен бальный зал. Просто до сих пор Бог нас еще не благословил, — лукаво добавила она. Наконец-то возникла ситуация, когда ей пригодилось знакомство с сестрой священника, которая елейным голосом прокомментировала плоский живот Деирдре. — Нам больше ничего не остается, как снова и снова молиться.

Луиза Дюфрен издала нечто вроде фырканья, что вообще было не похоже на столь безукоризненную даму.

— Если вы хотите ограничиться только этим, я сомневаюсь, что у меня когда-нибудь появятся внуки!

Деирдре снова пришлось бороться со смехом, или, лучше сказать, с истерическим хихиканьем. Она давно знала, что французы считали англичан-протестантов ханжами. Затем, однако, она выдавила из себя улыбку.

— Belle-mère, мы стараемся делать все, что в наших силах. Во всех отношениях…

Амали же, напротив, уже через несколько недель после свадьбы оказалась в интересном положении. Деирдре даже почувствовала зависть, когда служанка гордо сообщила ей об этом.

— Он ведь не будет рабом? — осведомилась Амали. — Я же теперь свободная…

Деирдре кивнула.

— Твой ребенок родится свободным, — успокоила она счастливую молодую негритянку.

— Это возлагает на тебя, Амали, большую ответственность, — добавил Виктор позже, когда узнал о предстоящем пополнении. — В конце концов, твой ребенок должен будет научиться, что ему делать со своей свободой!

Амали рассмеялась:

— Ах, мец Виктор, да чему тут учиться? Он, конечно, останется здесь, у вас, так же, как Ленни и я. Или вы не хотите приютить моего ребенка, Деирдре, миссис?

Деирдре заверила свою подругу, что ребенок, разумеется, является желанным в семье Дюфренов. Она также выразила радость по поводу верности Амали и Ленни. Вскоре, однако, оказалось, что муж Амали не разделяет ее привязанности к белым хозяевам. Однажды утром, за пару недель до родов, Ленни куда-то исчез. Амали сначала разыскивала его в доме и на конюшне, но обнаружила там лишь злых от голода лошадей. Ленни не покормил их, что, естественно, встревожило Амали. Чрезвычайно расстроенная, она разбудила Деирдре и Виктора. Амали не могла себе представить, что могло произойти с ее мужем, и воображала несчастный случай или преступление.

— Может быть, он ночью вышел на улицу, чтобы посмотреть на лошадей, а туда зашел кто-нибудь и… Вы должны сообщить о случившемся в жандармерию, мец Виктор!

Виктор покачал головой и быстро надел халат.

— Этого я и боялся, — вздохнул он. — У этого молодого человека уже давно было такое… хм… выражение лица… А что касается его работы, то в последнее время он был не особенно старательным…

Амали собиралась что-то возмущенно возразить, однако Виктор продолжил:

— Я порасспрашиваю о нем в городе, но в жандармерию не пойду, иначе Ленни на меня обидится.

— А если он… если его все-таки похитили или… — Амали, ничего не понимая, смотрела на хозяина.

Виктор потер лоб.

— Ну же, будь благоразумной, Амали! Кто мог похитить Ленни? Нет, нет, он, вероятно, ушел по своей воле.

У Амали расширились глаза:

— Ушел? С… сбежал? Один, без меня?

Деирдре обняла ее.

— Не сбежал, он ведь имеет грамоту о даровании свободы, — заметил Виктор. — Ленни ушел, но все же без тебя. И я опасаюсь, что мы не сможем заставить его вернуться…

Виктор был убежден в своих словах, в то время как Деирдре верила в это так же мало, как и Амали. Она не заметила, чтобы Ленни в последнее время охладел к работе, она и без того была о нем невысокого мнения и привыкла к тому, что его нужно постоянно контролировать и даже убирать за ним. Но вскоре Виктор нашел пропавшего слугу в одном из портовых кабаков. Это было нетрудно — молодой врач лечил мулатов, и у него было много знакомых среди них, а Ленни даже и не старался замести следы. Он совершенно невозмутимо встретил Виктора, когда тот нашел его.

— Я здесь работаю, — заявил Ленни. Он как раз протирал столы, значит, хозяин кабака нанял его в прислуги. — Это нравится мне больше, чем работа на конюшне. Мне никто ничего не смеет запретить. Я свободен. Или нет?

Ленни с победным видом ухмыльнулся в лицо своему бывшему хозяину. Действительно, прошло немало времени, прежде чем Ленни понял смысл грамоты, дарующей ему свободу, но зато сейчас он был исполнен решимости воспользоваться ею.

Виктор беспомощно поднял руки:

— Ты не раб, Ленни, тут ты прав. Однако ты, как и прежде, являешься супругом Амали. Ты можешь покинуть наш дом. Но не свою жену и ребенка…

Ленни издал что-то вроде фырканья.

— Кто захочет такую жирную корову? — грубо спросил он. — У Амали скоро будет ребенок. От нее никакого удовольствия. У меня есть новая женщина здесь, в порту.

Виктор уже хотел было отругать его за наглость, однако все же переключился на проповедь о таинстве брака. Как и ожидалось, Ленни не понял ни слова. Дуг Фортнэм всегда уважал браки, заключенные между рабами, но и когда они решали разорвать этот брак, ничего не говорил им по этому поводу. Ленни же, хотя и был теперь крещеным, не боялся навредить своей бессмертной душе лишь потому, что отвернулся от жены и еще не рожденного ребенка. Когда Виктор сказал об этом слуге, стараясь описать в черных красках его пребывание в аду, тот лишь покачал головой и удалился на кухню.

— Он отнесет курицу ближайшему жрецу-обеа, — заметила Деирдре вечером, после того как Виктор рассказал ей о встрече с Ленни. — Это усмирит духов, и все будет в порядке. А Амали за это время выплачет все глаза. Она говорит, что не представляла себе такой свободы. И лучше бы они вместе с Ленни остались рабами.

Виктор пожал плечами:

— Тогда он не полюбил бы ее сильнее. Конечно, ему следовало остаться у нас и не обращать внимания на женщин из портового квартала. Это не всегда просто…

Пару недель спустя Амали родила маленькую иссиня-черную девочку, которую назвала Либерти[22].

Деирдре восприняла это как доказательство того, что ее служанка избавилась от мыслей о Ленни и снова нашла радость в своей свободе, однако Амали использовала первую же возможность, чтобы побежать в порт и показать Ленни ребенка. К своему ужасу, она обнаружила его в сарае рядом с кабаком. Рядом с Ленни лежала вульгарная мулатка с выкрашенными в белый цвет волосами. Ленни не удостоил взглядом ни дочь, ни Амали. Зато очень хвастался своей «белой женой», словно Амали должна была восхищаться им за это. И, кроме того, высокомерно заявил Ленни, ему очень нравится его новая работа.

— Я никогда не хотел быть домашним слугой или конюхом. Это очень тяжело! Здесь лучше, — объяснил он. — Я не желаю служить белым баккра!

Амали оставалось лишь покачать головой. Новым работодателем Ленни был мулат, скользкий тип, в чье заведение крайне редко забредал белый человек. Значит, Ленни не нужно будет унижаться и подавать белому человеку пиво. Казалось, он воспринимал это как маленькую победу в борьбе за освобождение рабов и считал себя героем.

Амали сохранила самообладание, но лишь до тех пор, пока не вернулась в дом Дюфренов. Там она потеряла силы и снова начала неудержимо плакать. Когда на третий день она не появилась на работе, Деирдре пошла к ней в помещение для слуг.

— Завтра я снова приду, миссис, — виновато всхлипнула Амали, когда хозяйка вошла к ней. Вероятно, она думала, что Деирдре явилась к ней, чтобы потребовать выполнения работы. — Но я не могу… я больна…

И действительно, Амали лежала в постели. Корзиночка с Либерти стояла рядом ней.

Деирдре кивнула и пододвинула стул к кровати. Она принесла с собой маленькую корзинку, которую поставила между собой и Амали.

— Я пришла не как хозяйка, — ласково сказала она. — А как подруга. Чтобы поговорить с тобой. Я подумала, что говорить будет легче, если у нас будет…

Она сняла крышку со своей корзинки, и помещение наполнилось ароматом. Амали втянула воздух носом.

— Пирожные с медом? — спросила она, перестав плакать.

— Они приготовлены по английскому рецепту моей матери, — сказала Деирдре. — Пирожные удались Сабине почти так же хорошо, как маме Адвеа… Ты помнишь, как мы когда-то таскали пирожные с кухни?

На залитом слезами лице Амали промелькнула улыбка, и Деирдре с удовольствием увидела, как она жадно потянулась к корзине. Сабина жаловалась на то, что Амали несколько дней не прикасалась к еде.

— Мне очень жаль, — произнесла Амали еще раз. — Я не должна была оставлять вас без помощи. Вчера ведь было церковное собрание, правда? А кто зашнуровывал вам корсет? Сабина? И ваши волосы…

Деирдре махнула рукой:

— Что касается корсета, Нафия прекрасно умеет его затягивать. А прическа, в конце концов, должна была произвести впечатление не на губернатора, а на эту ужасную Фабьенну Роше. А та считает фривольным все, что находится по другую сторону ее монашеской накидки. Все было не так уж плохо. Лучше расскажи мне, что сказал Ленни. Он не вернется?

Это была скорее констатация факта, чем вопрос, однако у Амали все же развязался язык. Снова всхлипывая, она рассказала о своем визите в портовый квартал.

— Ленни плохой муж! — сказала она в конце концов. — И к тому же дурак!

Деирдре пришлось взять себя в руки, чтобы не рассмеяться. И все же у нее вырвалось:

— И это для тебя новость?

Амали удивленно посмотрела на нее:

— А для вас — нет? А я всегда думала… Ну да, Ленни медлительный, но очень умный и вообще…

Деирдре глубоко вздохнула:

— Амали, каждый, кто хоть раз сталкивался с ним, считал его глупым и ленивым. Мы взяли его сюда только ради тебя, несмотря на то что Квадво боялся, что для лошадей это будет очень плохо. И разве ты не заметила, что Виктор каждую ночь сам проверял плиту в кухне, чтобы Ленни ненароком не сжег весь дом?

Амали сверкнула глазами.

— Но… но ты должна была сказать мне об этом прямо! — возмущенно воскликнула она, на секунду забыв вежливое обращение на «вы», которое было необходимо в разговоре с хозяйкой.

Деирдре улыбнулась.

— Ты ведь все равно бы мне не поверила, — примирительным тоном проговорила она. — Ты была влюблена, и это естественно, что…

— Ты все равно должна была сказать мне об этом! — настойчиво повторила Амали. — Пойми меня правильно: это было очень мило со стороны хозяйки, взявшей в дом глупого, ленивого негра лишь для того, чтобы доставить мне удовольствие. А вот моя подруга Деирдре должна была бы сказать мне об этом!

Деирдре виновато подняла руки:

— Я не хотела причинять тебе боль, Амали. Никто этого не хотел, ни Сабина, ни Нафия.

— Сабина не является моей подругой, а Нафия еще слишком мала. Но ты… ты… Подруги говорят друг другу правду. Или, по крайней мере, стараются это делать.

Взгляд Амали был укоризненным, но она тем не менее потянулась за следующим пирожным. Значит, она была близка к тому, чтобы простить Деирдре.

Деирдре вздохнула:

— Ну, прекрасно, в следующий раз я тебе об этом скажу. Если следующий раз будет. А теперь давай забудем эту историю, ладно? Прежде всего ты наконец перестань плакать. Этот парень того не стоит. Пусть он будет счастлив со своей портовой проституткой!

На следующий день Амали, как и обещала, снова явилась на работу. Вскоре она стала строить глазки продавцу молока Джоли, молодому человеку, всегда пребывавшему в хорошем настроении, с кожей цвета кофе со сливками и горящим взглядом.

— Скоро у тебя не будет личной служанки, — предрек Виктор в разговоре с женой, когда заметил это. — Если Джоли женится на Амали, то она уйдет от нас. Я боюсь, что она так же, как и Ленни, мало дорожит узами брака. Ты не могла бы поговорить с ней об этом?

Деирдре помедлила с ответом.

— Я не являюсь ее наставницей и не считаю эти узы такими уж важными, — заметила она наконец. — Как хозяйка Амали я буду сожалеть, если она уйдет, но она — свободный человек. А как ее подруга я тебе скажу: Джоли — симпатичный парень, и, слава богу, не дурак!

 

Глава 7

— Ты опять не хочешь пойти с нами к девочкам?

Санчес добродушно ткнул Бобби в бок. Он задал вопрос, хотя ответ уже знал. Бобби и в этом порту не присоединится к ним, когда вся команда во главе с жизнерадостным квартирмейстером корабля «Морская дева» отправится в поход по борделям.

Маленький худощавый канонир даже не переоделся для выхода в порт. На Бонни была ее обычная одежда, которую она носила на борту, — короткие широкие полотняные штаны и клетчатая рубашка, в то время как Санчес, Джеф и другие пираты перед выходом на сушу оделись понарядней. Санчес облачился в бриджи и парчовый жакет с треуголкой, а Джеф демонстрировал шелковую жилетку и жакет, а также белоснежную рубашку с рюшами, к ним — бриджи и чулки, а также туфли с серебряными пряжками.

Бонни робко улыбнулась и покачала головой:

— Нет, Санчес, в этом нет необходимости. Я лучше раскину старую ловушку и, посмотрим, может быть, найду для нас хороший жирный трофей…

В то время как Джеф за эти два года, проведенные на борту «Морской девы», превратился в крепкого мужчину с огромными мускулами, Бонни по-прежнему была похожа на мальчика, который только что сбежал от своей семьи. При выходе на сушу она вскоре научилась извлекать из этого пользу. Она шлялась по портовым кабакам и спрашивала, не нужен ли юнга на какой-нибудь корабль. И как бы между прочим выведывала, чем загружены те или иные корабли и по какому маршруту они будут плыть.

— Ну, тогда удачи тебе, — сдаваясь, сказал Санчес. — Хотя на самом деле я не могу этого одобрить. Ты ведь тоже можешь себе это позволить, малыш! Два года без баб! Это вредно для здоровья.

Питч, одноногий кок, захихикал:

— Ну, та скачка, которая была у него в последний раз, тоже не очень полезна для здоровья.

Бонни явно смутилась, а пираты засмеялись и засвистели, когда заметили это. «Французскую болезнь» мог подцепить любой мужчина, и они это понимали.

Бонни рассердилась на себя за то, что все еще стыдится того, чего стыдиться не следовало. В конце концов, она не болела венерической болезнью. Если она и сказала об этом, то это было сделано для маскировки. Предположения пиратов о том, что она страдает заболеванием, которое испанцы и англичане называли «французским», а французы «испанским», помогли ей выжить на борту «Морской девы». Бонни по-прежнему притворялась мужчиной — впрочем, это оказалось не такой уж трудной задачей, как боялась она поначалу. Пираты почти никогда не раздевались, а широкая одежда, которую они носили на корабле, могла бы скрыть и гораздо более женственные формы, чем у Бонни. Отсутствие бороды и усов матросы объясняли молодостью, а для того, чтобы мочиться, Бонни раздобыла трубочку, которую всегда носила с собой. Немного потренировавшись, она научилась направлять в нее струю мочи, и под прикрытием полурасстегнутых широких штанов это выглядело вполне натурально.

Единственной проблемой, как оказалось, были менструации. Естественно, Бонни использовала любую возможность, чтобы раздобыть куски тряпок или мочалки, однако бывало и такое, что мужчины замечали пятна на ее одежде или мочу с кровью, когда «Бобби» рядом с ними мочился за борт. Бонни не смогла бы объяснить пиратам, что это такое, однако для нее стало приятной неожиданностью, когда никто из пиратов этому не удивился — они лишь выразили сожаление, что их канонир в столь молодые годы «поймал» такую коварную болезнь. Каждый знал, что эту болезнь можно было заполучить при половом сношении с грязными женщинами, а кровь в моче была одним из ее симптомов. К облегчению Бонни, пираты объясняли этим ее воздержание. Хотя «Малыша» и дразнили из-за того, что он не участвовал в походах по борделям, но на него не обижались.

— Я бы на твоем месте полечился! — заявил Санчес. — Должны быть лекарства, которые по крайней мере облегчают состояние. А подходящий лекарь найдется в любом порту. Но наш Бобби предпочитает держать свои деньги в кучке…

— Когда-нибудь мы проснемся и обнаружим, что он за это время выкупил у капитана его корабль прямо из-под его задницы! — высказал предположение Питч, сопровождая свои слова добродушной ухмылкой.

Бонни улыбалась и молчала. То, что она экономила деньги, было правдой, и ничто не доставляло ей большего удовольствия, чем возможность перебирать серебряные и золотые монеты. Она хранила сбережения в своем гамаке. Бонни никогда не тратила деньги на украшения или на красивую одежду, как Джеф и другие пираты, и лишь однажды заказала ножны для своего мясницкого ножа. Счастливая, она наблюдала за тем, как растет ее состояние. Поначалу это происходило медленно, потому что как у ученика канонира ее доля в трофеях была очень маленькой. Но с тех пор, как Бонни стала канониром, а недавно — первым канониром, сумма, получаемая ею, взлетела на головокружительную высоту.

«Бобби», как бы там ни было, считался лучшим снайпером, который когда-либо был у капитана Сигалла и его команды. Казалось, что у мальчика есть шестое чувство, подсказывавшее ему, как нужно было нацеливать орудие, а своим орлиным взглядом он распознавал возможные цели раньше, чем остальные. Именно его назвал первый канонир, кругленький Твинкль, своим преемником. Твинкль покинул корабль за пару месяцев до этого.

— Живым! На своих двоих! — не уставал повторять Санчес.

Такое бывало чрезвычайно редко — чтобы пират в добром здравии ушел на покой, как это сделал Твинкль. Большинство из них погибали в море. Их смывало за борт во время шторма, или же они находили свою могилу в море после битвы. Но Твинкль, однако, поступал так же, как Бонни: копил деньги, а когда на Барбадосе отчаянно влюбился в одну из портовых проституток, выкупил ее у сутенера и поселился вместе с чрезвычайно благодарной молодой женщиной в Бриджтауне. Они вдвоем держали магазин, который можно было сравнить с лавкой Маану на острове Большой Кайман, поставляя продукты и прочие товары на «Морскую деву», когда капитан Сигалл заплывал к ним и причаливал в какой-нибудь уединенной отдаленной бухте. Кроме того, Твинкль помогал своему бывшему капитану перепродавать добычу, привезенную из разбойничьих походов. Для пиратов его лавка была незаменимым опорным пунктом на суше.

Для Бонни ее учитель стал примером для подражания. Она хотела еще пару лет поплавать в море, а затем поступить так же, как и Твинкль: взять деньги и поселиться где-нибудь. Бонни мечтала о маленьком чистом домике на каком-нибудь острове, о лавке, в которой она могла бы вести безобидные беседы и обмениваться сплетнями с женами ремесленников и купцами. Каким-то образом Джеф всегда становился частью ее мечтаний. В своих фантазиях Бонни никогда не называла его Цезарем. Она видела его своим поставщиком, который привозит ей товары на красивой упряжке мулов или даже лошадей. Она слышала, как он шутит с клиентами, и его улыбка согревала ей сердце. Эта улыбка принадлежала ей, только ей. Бонни могла предаваться мечтаниям часами, сидя на наблюдательном посту и всматриваясь в бесконечное синее море. Она утешала себя этими мыслями каждую ночь, перед тем как заснуть, когда мужчины вокруг нее храпели и хрюкали, а воздух в каютах был наполнен испарениями дюжин немытых тел.

Но Бонни никогда бы не стала жаловаться. Не то чтобы она считала дни, когда наконец начнется ее новая жизнь. На самом деле ей никогда еще не жилось так хорошо, как на «Морской деве». Никто не бил ее, не оскорблял и не насиловал. У нее был собственный гамак и немножко места под палубой, которое никто не оспаривал у нее и где она могла также спрятать свои деньги, не боясь воровства. Она ела трижды в день. Пища была несколько однообразной — завтрак чаще всего состоял из корабельных сухарей, сваренных до состояния каши с ромом и сахаром. Кроме этого повар умел готовить только сальмагунди — своеобразный салат из кусков маринованной рыбы, черепахи и мяса с добавлением пряностей, мякоти пальмовых орехов, вина с приправами и масла. Но, как бы там ни было, Бонни всегда наедалась досыта. Она съедала довольно большое количество пищи, потому что работа на борту была тяжелой.

Между хлопотными днями, когда приходилось преследовать и брать на абордаж корабли, мужчины на борту занимались в основном ремонтом и уходом за «Морской девой». Щели заделывали паклей и заливали горячей смолой, паруса сшивали и ремонтировали, а канаты сплетали и сращивали. Время от времени экипаж посещал тайные бухты, для того чтобы вытащить корабль на сушу и уничтожить червей-древоточцев или очистить от морской живности ту часть корабля, которая обычно находилась под водой. Раки любили цепляться ко дну и замедляли ход парусника.

Бонни постоянно приходилось участвовать в этой работе, пусть даже «маленький канонир» и не был таким сильным, как Джеф и другие пираты. Иногда она уставала до смерти и была рада, когда вследствие этого у нее отсутствовали месячные. Но, будучи молодой и здоровой, она быстро восстанавливала силы. Бонни уважали и любили. В общем, она чувствовала себя на борту корабля очень хорошо. У пиратов было свое закрытое общество, почти семья, которой у юной девушки никогда не было.

— Собственный корабль — вот это было бы чудесно! — услышала она голос Джефа. — Представляете — парусник с черным капитаном! Каждый начальник порта будет вынужден говорить ему: «Yes, sir!»[23]

При этой мысли у Джефа заблестели глаза, а Бонни почувствовала острую боль. Неужели ее друг действительно мечтал о собственном корабле? Она не могла этого отрицать — во время пиратских походов, которые для самой Бонни были скорее средством для достижения цели, Джеф, казалось, от души наслаждался абордажами, сражениями, запахом пороха и опасностью. Он тоже быстро поднялся в пиратской иерархии, пусть даже и не занимал одну из тех должностей, которая была выборной, то есть на которую его должна была бы выбрать команда. В конце концов он мог бы стать квартирмейстером, однако эту должность уже занимал Санчес — опытный и всеми уважаемый моряк. Экипаж никогда не переизбрал бы его с этого поста.

Однако Санчес был не склонен к риску. Он с удовольствием привлекал Джефа для участия в таких делах, которые давались ему с трудом, однако и соответственно платил ему за это. Таким образом, молодой пират очень быстро стал своего рода корабельным писарем и бухгалтером, то есть ему пришлось заниматься работой, которая была ему не по вкусу, но которая помогла ему поднять авторитет. Никто на «Морской деве», даже сам капитан Сигалл, не владел искусством письма и чтения так хорошо, как Джеф. Поначалу пираты даже дразнили его «школьным учителем», тем более что в первое время он учил Бонни чтению и письму. После того как было разбито несколько носов у самых заядлых шутников, пираты стали воздерживаться от шуток, однако Джеф тем не менее прекратил давать уроки Бонни.

Бонни восприняла это болезненно — эти занятия были не только возможностью расширить свои знания, но и поводом побыть вдвоем с Джефом. Однако молодой человек, казалось, стыдился своей учености. Джеф был исполнен решимости во всем подражать пиратам и, по возможности, стать точной копией своего кумира — великого Черного Цезаря.

— А что в этом плохого? — упрямо спросил он, когда Бонни однажды заговорила с ним об этом.

Девушка прикусила губу.

— Черного Цезаря повесили, — сказала она, не решаясь поднять на Джефа взгляд.

— Ну, я пойду, — сказала Бонни, когда на горизонте появились первые дома Ле-Марен.

«Морская дева» зашла в тайную бухту на Мартинике, и матросы пешком отправились в столицу, чтобы предаться там удовольствиям. Капитан и половина экипажа сошли на берег за сутки до этого, а в этот день на очереди был квартирмейстер и остальная часть команды. Джеф возмущался, потому что из-за поставок он был обречен находиться во второй группе, зато Бонни с удовольствием сошла с корабля последней. Тем точнее, в конце концов, будут результаты ее разведки, которые она получала, выдавая себя за мальчика, который хотел наняться юнгой на корабль. До того как они пришли в город, Бонни отделилась от остальных — никто не должен был видеть ее вместе с пестрой толпой, которая этой ночью будет будоражить бордели и кабаки города.

Бонни иногда спрашивала себя, что думали владельцы кабаков и борделей в порту о капитане Сигалле и его экипаже. Собственно говоря, они должны были узнавать в матросах пиратов. Однако стена молчания казалась чрезвычайно плотной. Бонни никогда не слышала ни об одном пиратском корабле, который выдали бы властям представители этих профессий.

Девушка сначала прогулялась по порту и заметила парусники, которые стояли здесь на якоре. При этом ее внимание привлек полностью загруженный большой французский трехмачтовый корабль.

— Сан-Доминго, — сообщил ей праздно шатавшийся матрос, когда Бонни спросила о порте назначения этого торгового корабля. К счастью, матрос понимал по-английски: познаний во французском языке, которыми обладала Бонни, было бы недостаточно.

— И вы доставляете туда тростниковый сахар? — с удивлением спросила она. — Разве там его не производят?

Сахар был единственным товаром, которым можно было загрузиться на Мартинике. Однако не было никакого смысла отправлять его в другую область и регион, где возделывали сахарный тростник, кроме Эспаньолы.

Матрос ухмыльнулся.

— С чего ты взял? — спросил он. — Ах да, потому что у нашего корабля глубокая осадка… У тебя острый глаз, малыш! Нет, мы прибыли сюда из Франции уже загруженные. Сплошной благородный товар для плантаторов из колоний. Часть мы уже разгрузили, а часть уйдет к богачам на Сан-Доминго. Ковры, мебель… Они там, наверное, строят себе замки, как в Версале.

Бонни с трудом удалось скрыть волнение. Целый корабль, полный роскошных товаров? Это звучало как обещание добычи, которая лишь раз в несколько месяцев попадала в сети «Морской девы». Сейчас ей оставалось узнать, когда корабль отплывает. Но сначала она позволит себе насладиться вкусной едой в одном из рыбных ресторанов в порту.

Девушка поплелась в направлении многообещающих домов, представляя, что рядом с ней идет Джеф. Было бы чудесно усесться вместе с ним за накрытый стол и мило побеседовать о том о сем. Когда рядом был Джеф, Бонни очень хотелось снова стать женщиной, вместо того чтобы изо всех сил стараться выглядеть мужчиной в компании мужчин: постоянно следить за тем, чтобы ее речь была густо пересыпана проклятиями и непристойностями.

Бонни нашла столик у окна и мечтательно взглянула на море. Она действительно не была несчастной. Но девушка понимала, что могла бы быть намного счастливее.

Капитан Сигалл был в восторге от перспективы присвоить груз французского парусника, впрочем, как и его первый канонир. Когда Бонни вечером рассказала ему о возможной большой добыче, капитан тут же разослал своих людей, приказав им собрать всех членов команды. Корабль, отправлявшийся на Эспаньолу, должен был отчалить утром, и Сигалл собирался отправиться вслед за ним, чтобы на долгом пути добыча не ускользнула от него. Для Джефа и остальных пиратов поход на сушу сократился, и они были в дурном настроении, когда поднялись на борт. Однако капитан не знал пощады.

— Отпразднуете, когда мы будем с добычей, — говорил он. — Как по мне, потом вы целых три дня сможете напиваться на острове Барбадос. Твинклю все равно понадобится время, чтобы продать все это барахло, а до тех пор вы будете свободны. Значит, заткнитесь и постарайтесь протрезветь!

Последнее приказание, конечно, нельзя было исполнить очень быстро, и, таким образом, возможно, что из-за ошибки затуманенного алкоголем штурмана захват «Бонны Мэри» не прошел так безукоризненно, как запланировали пираты. Позже члены экипажа высказали предположение, что капитан «Бонны Мэри», наверное, уже в первый день заметил преследование. А может быть, действительно произошла случайность и у французов на корабле был юнга с такими же орлиными глазами, как у Бонни. В любом случае факт оставался фактом — на этот раз маскировка пиратам не помогла.

Капитан Сигалл поставил перед командой задачу незаметно следовать за «Бонной Мэри», и экипаж действительно несколько дней старался идти за кораблем незаметно, пока они не проплыли мимо Пуэрто-Рико. Сигалл собирался нанести удар между этим островом и Эспаньолой, в районе Исла-Моны, и воспользовался обычной стратегией: прежде чем «Морскую деву» можно было рассмотреть, экипаж поднял французский флаг и радостно начал приветствовать своих жертв.

Поначалу действительно казалось, что расчеты пиратов оправдались — матросы, которых можно было видеть на борту «Бонны Мэри», выглядели беззаботными. Но именно в тот момент, когда джентльмены удачи подняли пиратский флаг, канониры французского корабля выстрелили изо всех пушек.

— Открыть ответный огонь! — закричала Бонни, которая, конечно, стояла рядом с заряженной пушкой.

Ее канониры немедленно исполнили приказание. Однако они были не в состоянии предотвратить то, что случилось и чего пираты старались избежать — «Морская дева» была втянута в открытый морской бой, и рядом с пиратами засвистели пули и ядра, выпущенные с близкого расстояния.

Конечно, пираты могли спастись бегством, поскольку их судно было намного быстрее и маневреннее, чем тяжелый торговый корабль, однако это значило бы, что они отказываются от добычи, а к этому ни капитан, ни его команда не были готовы. И тем не менее этот бой для людей помоложе стал незабываемым опытом. Даже Джеф, который стоял на релинге, ожидая абордажа, ошеломленно смотрел на то, как огонь противника рвет в клочья такелаж «Морской девы» и достается не только парусам и палубе противника. К счастью для пиратов, разрушительное действие огня «Бонны Мэри» было не таким уж эффективным — ее пушки, очевидно, были заряжены обычными ядрами, а не специальными снарядами, состоявшими из свинцовых пуль, иголок и осколков, которые использовали пираты. С точки зрения французов, это было разумно — ядра наносили более серьезный ущерб. Если удачно попасть в корабль таким ядром, можно было потопить его.

Бонни и другие меткие канониры «Морской девы» отчаянно и целенаправленно пытались уничтожить пушки «Бонны Мэри», в то время как менее умелые стрелки палили по палубе, тем самым готовя абордаж. Штурман «Морской девы» лавировал, подводя корабль все ближе к «Бонне Мэри», несмотря на обстрел, и пираты на палубе возликовали, когда Бонни послала ядро прямо в один из люков, из которого стреляла пушка.

Однако затем внезапно взорвалась палуба «Морской девы» — ядро противника попало в цель. Грохот рушащихся палубных надстроек и падающих мачт был оглушительным. Но пиратам, находящимся под командованием квартирмейстера, сейчас надо было заботиться о другом. Они как раз запрыгнули на борт фрахтового корабля, чтобы взять его на абордаж, и на палубе «Бонны Мэри» завязалась ожесточенная схватка. Причем бой был гораздо тяжелее, чем обычно. В конце концов защитники корабля имели достаточно времени, чтобы вооружить каждого матроса. Мужчины оборонялись яростно и решительно.

До тех пор пока корабль полностью перешел под власть пиратов, прошло несколько часов. Кровь лилась потоками, причем с обеих сторон — команда капитана Сигалла тоже понесла непривычно большие потери. Джеф, однако, не обращал на это внимания. Сразу же после абордажа он сам стал частью ада, состоящего из криков, выстрелов и крови. Он вонзал свое оружие в тело каждого, кто возникал перед ним, и наносил удары во все стороны, как берсерк[24].

Джеф умело отражал удары, когда его противником был хороший фехтовальщик. За эти два года Цезарь тренировался каждую свободную минуту. Он уже давно с гордостью носил при себе шпагу и почти не уступал капитану и Санчесу в искусстве фехтования. Во время атаки Джеф сражался сразу с двумя членами вражеского экипажа и орал от радости и гордости, когда убил обоих.

В конце концов пал последний защитник «Бонны Мэри», который не согласился сдаться. Джеф и остальные пираты ликовали. Те, кто выжил, выглядели усталыми, их одежда промокла от пота и крови, однако они смеялись и торжествовали, испытывая эйфорию после боя.

Но на этот раз на борту «Морской девы» их никто не встречал криками восторга. Над пиратским кораблем висели облака порохового дыма, точно так же, как и над «Бонной Мэри». На верхней палубе царил хаос. Противник хоть и не попал в пороховую камеру, но пробил обшивку «Морской девы», сорвал часть такелажа и разбил две пушки. Канонир первой пушки с искалеченными конечностями лежал под своим орудием. От людей, которые помогали ему нацеливать пушку, остались лишь части тел. А рядом…

— Бобби! — закричал Джеф, увидев дыру, зияющую в палубе именно там, где должна была стоять пушка Бонни. — О боже, Бобби! — Джефу пришлось сдержать себя, чтобы не назвать свою подругу ее настоящим именем. Он в отчаянии смотрел на черную дыру, ведь ядро, наверное, пробило корабль до промежуточной палубы. И Джефу стало страшно спускаться туда.

— Сюда! — вдруг услышал он слабый голос. — Я здесь…

Санчес, который вслед за Джефом вернулся на борт «Морской девы», обернулся на голос. А затем они увидели черную ногу под кучей разбитого дерева и сорванных парусов.

— Мы идем к тебе, Бобби! Держись! — закричал Джеф. Он подбежал к куче обломков и попытался вытащить Бонни. Но девушка закричала, как только он потянул ее за ногу.

— По крайней мере, хоть нога не оторвана, — заметил Санчес. — Но так дело не пойдет, Цезарь! Нам надо убрать все это барахло, которое лежит на нем сверху. Давай действовать быстро!

Между тем на помощь поспешили и другие пираты, и тела Бонни и одного из ее помощников вскоре показались из-под обломков. Джеф работал изо всех сил, убирая дерево, а от Бонни после первого крика пираты не услышали ни слова. Не исключено, что она умерла, пока они старались ей помочь.

Однако затем раздался радостный крик Санчеса, который первым добрался до канонира:

— Он жив! Но…

Рубашка Бонни была пропитана кровью.

— Подожди, я сейчас сниму с тебя это, парень!

Санчес сделал попытку разрезать жилетку Бонни ножом, однако мальчик, который только что лежал совершенно неподвижно, тут же начал отчаянно сопротивляться.

— Нет, нет! Пожалуйста, нет! Черт вас возьми, отпустите меня! Никто… никто не притрагивайтесь ко мне! Мне… мне нужен только Цезарь! Цезарь, ты… ты, развратник, немедленно ко мне! — Бонни орала с такой яростью и отчаянием, что Санчес с испугом отодвинулся от нее.

— Да ладно тебе, парень! Если ты так настаиваешь… Иди сюда, Цезарь. Он не в себе. Черт его знает, что с ним такое. Ну, да все равно, кто его освободит… Вытаскивай его, но осторожно…

Джеф пододвинулся ближе к Бонни.

— Куда тебя ранило? — шепнул он ей.

— В бок. — Бонни снова застонала. — Ты… ты должен отнести меня в трюм… тогда ты сможешь… только тогда ты… если остальные увидят меня… тогда всему конец…

Джеф наконец обнаружил, откуда текла кровь. По всей видимости, кусок палубной доски или пробитой обшивки вонзился в тело Бонни, когда она от тяжести удара ядра вместе с обломками полетела на палубу. Затем на нее сверху упала сломанная мачта. Пара синяков и ссадин на теле Бонни, по всей видимости, не представляли никакой опасности. Серьезной была только рана на бедре. Оттуда еще торчали осколки дерева. Рану надо было очистить, но для этого Бонни пришлось бы снять брюки, и тогда каждый увидел бы, что она — женщина.

— Унеси меня отсюда! — умоляла она. А затем закричала самым грубым голосом, каким только могла: — Отнеси мою задницу в койку, Цезарь! Нечего показывать ее тут всем и каждому! А вы все пошли вон! Как-нибудь обойдемся без вас. Мне нужно только… только немного… покоя…

Бонни пришлось собрать все свои силы, когда Джеф помог ей подняться. Сильный, как медведь, молодой мужчина, конечно, мог бы без труда унести ее на руках, но если бы ей удалось добраться до каюты на своих ногах и лечь в свою койку, это успокоило бы остальных. И действительно, как только Бонни снова оказалась на ногах, пираты тут же занялись поиском других выживших и стали подводить итоги. В этот день они захватили богатую добычу, однако вынуждены были заплатить за нее высокой ценой — своей кровью.

— Джордж мертв. И Перри тоже, — сказал Джеф Бонни, когда помогал ей спускаться по трапу на промежуточную палубу. — Сильвер ранен. А на самом корабле…

— Может быть, сейчас ты мог бы взять меня на руки?

Бонни чуть не упала, когда они с Джефом наконец исчезли из поля зрения остальных. На промежуточной палубе больше никого не было, остальных раненых лечили на верхней палубе, под открытым небом.

И это было разумно, как вскоре понял Джеф. В полутьме каюты он не мог оценить тяжесть ранения Бонни.

— Ты думаешь, рана очень тяжелая? — спросил он, когда уложил девушку в гамак.

Бонни застонала. Это качающееся место для сна было явно неподходящим ложем для раненого человека…

— Не знаю, — прошептала она. — Я знаю лишь одно: этого никто не должен видеть. Мы скажем, что со мной ничего страшного, да? Ты просто оставишь меня здесь, и скоро все заживет. Видишь, кровь уже перестала течь, и…

— Но рана ведь инфицирована, — возразил Джеф. Он освободил место вокруг раны, и у Бонни больше не было сил ему помешать. — Сам по себе это просто глубокий порез, но на нем столько грязи! Я сейчас принесу воды и промою рану…

Бонни вытерпела боль, сжав зубы, когда Джеф сразу же после этого неумело начал обрабатывать рану мочалкой и не особенно чистой водой. Он удалил пару щепок, а затем, напряженно наморщив лоб, стал что-то искать в книге, которую принес из каюты капитана Сигалла.

«The Surgeons Mate»[25] Джона Вудала был справочником по лечению больных и раненых, который был на всех пиратских кораблях, пусть даже не многие люди на них умели читать.

Джеф сосредоточенно изучал книгу. Он также нашел в корабельной аптечке какие-то мази и бинты. Ящик, в котором лежали шприцы, ножи, щипцы для удаления зубов и прочие медицинские инструменты, находился под охраной капитана. Сигалл купил эту коллекцию за большие деньги на Барбадосе, но как правильно применять все эти вещи, никто на борту «Морской девы» не знал. Лучше всех в этом разбирался корабельный плотник, который сейчас на палубе заботился о раненых. При этом корабельная аптечка ему явно пригодилась, потому что в ней было самое важное для него — пила. Этот человек проводил ампутацию конечностей тем же инструментом, которым пилил доски.

— Здесь написано, что такую рану можно зашить, — неуверенно сказал Джеф, — с помощью вощеной нитки. Но я на это не решусь.

Бонни не особо обрадовалась такой перспективе.

— Просто полей рану «Кровью дракона» и наложи повязку. — Девушка застонала и приготовилась вытерпеть боль.

«Кровь дракона» состояла из смолы агавы и ратановой пальмы, а также из сока граната и из рома. Это средство должно было помочь ранам затянуться. Джеф щедро полил этой эссенцией рану Бонни, а также более мелкие резаные раны и ссадины на ее теле. Затем он неумело наложил ей повязку из полосок льняной ткани.

— Только бы рана не воспалилась, — сказал он, и по его голосу было слышно, что он теряет мужество.

Джефу было ясно, что здесь нужно применить настоящее врачебное искусство, чтобы обследовать эту рану, очистить ее, а потом зашить. Но врача на борту «Морской девы» не было.

— Дай мне немного коры хинного дерева, — потребовала Бонни. — Она помогает против жара и лихорадки. Может, и мне поможет.

В корабельной аптечке коры хинного дерева было достаточно. Джеф, однако, не верил, что она поможет против воспаления. По крайней мере, Вудал ничего об этом не писал. Тем не менее Джеф дал Бонни несколько кусочков коры и помог запить их несколькими глотками рома. На раненых запрет на употребление алкоголя на борту действовал лишь частично.

— Как-нибудь да будет, — пробормотала Бонни, прежде чем погрузилась в сон от изнеможения. — Только не оставляй меня… не оставляй меня одну…

Джеф теперь с бóльшим удовольствием вышел бы на палубу и начал праздновать вместе с остальными. Конечно, никто бы не стал сейчас интересоваться Бонни, а у корабельного плотника и так было достаточно пациентов. Затем, однако, Джеф все же решил открыть бутылку и в одиночку, рядом с постелью своей подруги, выпил за победу, доставшуюся такой дорогой ценой.

Он не спал, сидя рядом с Бонни, до тех пор пока все члены экипажа не улеглись в свои гамаки и никому в голову больше не могла прийти мысль осмотреть рану Бонни.

Оптимистичный прогноз девушки, однако, не оправдался. Уже на следующий день она проснулась с сильной болью. Края ее раны покраснели, воспалились и опухли, и, хотя Джеф повторил промывание и обработку с помощью «Крови дракона», уже после обеда кожа Бонни стала горячей и сухой. А ночью у нее началась лихорадка.

— Дела плохи, — сказал плотник, которого на следующее утро все же позвал Джеф. — Это, конечно, гангрена, и тут мы можем только попытаться выжечь гнилое мясо. Сними-ка повязку, давай посмотрим…

Джеф отрицательно покачал головой, рискуя рассердить плотника. Он был невысокого мнения о прижигании — тем более когда его делали наугад. Плоть по краям пока что не отмерла, а лишь опухла и воспалилась. В любом случае Джеф был не готов передать Бонни плотнику для проведения такого сомнительного лечения. Еще за день до этого она умоляла его ни в коем случае не обнажать ее тело. Бонни предпочла бы умереть, нежели быть разоблаченной. Между тем она уже вряд ли могла принимать какие-то решения. Бонни лишь бормотала что-то бессвязное и периодически теряла сознание.

И тем не менее Джеф просто не мог заставить себя сдаться. Он хотел попытаться применить другие мази из корабельной аптечки. Может быть, использовать терпентиновую мазь? Она тоже была жгучей. Может быть, она действовала точно так же, как раскаленное железо, и также выжигала отмирающую плоть?

Джеф отправился к капитану, чтобы снова порыться в корабельной аптечке, но не сразу нашел его. Юноше пришлось подняться на палубу. Он застал Сигалла за серьезной беседой с Санчесом. Оба стояли, перегнувшись через поручни, и озабоченно рассматривали пробоину, которую проделало пушечное ядро в борту «Морской девы».

— Конечно, я знаю, что ремонт необходимо сделать как можно скорее. Иначе при сильной качке туда будет захлестывать вода… — Капитан взлохматил свою огромную бороду.

— Ближайшая гавань в Кап-Франсе, — заметил Санчес. — Мы могли бы добраться туда за пару часов…

— А у нас там есть тайная бухта? — спросил капитан. — Я такой не знаю. Кроме того, она должна быть достаточно удаленной, ведь тут ремонта не на пару часов. Для этого нам придется рубить деревья, распиливать их на доски. И не забывай, что у нас на буксире французский корабль. Если нас обнаружат… Сан-Доминго — французская колония. Как ты думаешь, что они с нами сделают, если поймают?

— Значит, Санто-Доминго, — вздохнул Санчес. В испанской колонии у Сигалла были связи. — А пока что будем молиться, чтобы море было спокойным… Нам придется хотя бы временно, на скорую руку залатать эту дыру. Я сейчас пришлю сюда пару людей, которые…

— Капитан? Квартирмейстер? — Джеф не хотел их перебивать, но ему в голову как раз пришла мысль о том, как он мог бы спасти Бонни. Точнее говоря, это был единственный шанс, который у нее был, выздороветь и сохранить свою тайну. В этом Кап-Франсе должен быть врач. Никто из пиратов не имел там связей. Значит, если доктор изъявит готовность лечить Бонни тайно, она после этого сможет вернуться на корабль, словно ничего не случилось.

— Если мы действительно находимся так близко от берега… вы не могли бы отпустить Бобби и меня с корабля? Если вы дадите нам шлюпку, я мог бы плыть на веслах. Нам даже не нужно приближаться к побережью… Риск был бы минимальным…

Три часа спустя капитан Сигалл не упустил возможности зайти в бухту недалеко от Кап-Франсе, чтобы выполнить желание Джефа. Один из франкоязычных пиратов знал эту бухту по прежним временам.

— Она годится также для ремонтных работ, — объяснил мужчина. — Вокруг много леса, мангровые деревья… А если зайти достаточно далеко в бухту, то с моря корабль не будет видно. Однако, с тех пор как город стал разрастаться, тут стало слишком опасно… Может быть, туда забредет какая-нибудь влюбленная парочка…

Остальные пираты засмеялись, а Джеф облегченно вздохнул, потому что его морское путешествие с тяжелобольной Бонни будет не слишком долгим. Он сообщил девушке о своем плане, в то время как вынимал ее из гамака, однако не верил, что она хоть что-то поняла. Бонни уже несколько часов была в беспамятстве из-за высокой температуры. Однако его подруга была сильней, чем он думал.

— Деньги, — простонала девушка, когда Джеф стал заворачивать ее в одеяло. — Они зашиты… в… в матрасе… Возьми их с собой…

Джеф считал, что для этого у них слишком мало времени, однако Бонни из последних сил настаивала на том, чтобы он захватил с собой ее сэкономленные деньги. В конце концов Джеф сдался и взял с собой также собственный кошелек, в котором, однако, денег было гораздо меньше. Хоть он и планировал вскоре вернуться на «Морскую деву», Бонни была права — береженого Бог бережет. Кроме того, надо будет платить врачу — без сомнения, он выставит им счет, и не только за лечение, но и за молчание.

Джеф осторожно уложил Бонни в шлюпку, которую пираты стали спускать на воду. Ему не придется долго грести, чтобы доплыть до берега.

— Значит, договорились, — сказал Сигалл, когда Джеф в конце концов стал опускаться с борта корабля в шлюпку. — Мы уходим в Санто-Доминго и будем там ремонтировать корабль. Это может продлиться недели две. Если Бобби умрет… — капитан считал это весьма вероятным, но ему не хотелось так легко отказываться от своего первого канонира… — тогда ты проберешься к испанцам и сразу же присоединишься к нам, Цезарь. Если он выздоровеет, то вы вернетесь вдвоем. Мы станем здесь в бухте на якоре, прежде чем покинуть Эспаньолу, и будем вас ждать. Два, может быть, три дня… Когда мы избавимся от французского корабля, это будет не так рискованно. Заглядывай в это место, мы же не сможем бить для вас в корабельный колокол.

Джеф кивнул. Он был благодарен капитану. Это действительно был широкий жест, Джеф даже не ожидал столько сочувствия со стороны Сигалла. Ему, казалось, было очень тяжело расставаться с самым младшим членом своего экипажа, но и остальные мужчины махали руками вслед Джефу, причем то один, то другой тер глаза, чтобы его не выдали предательские слезы.

— Удачи вам! — крикнул им вслед Санчес, когда Джеф взмахнул веслами. — Она вам понадобится!

 

Глава 8

Деирдре очнулась от глубокого сна, лежа в объятиях Виктора, когда кто-то стал очень громко и настойчиво стучать в дверь их дома. В том, что кто-то из пациентов обращался за помощью к Виктору ночью, не было ничего необычного. Однако, как правило, посыльный или родственник пациента сначала заходил в квартиру слуг, Амали открывала лечебницу и просила людей подождать там. Затем она осторожно будила Виктора. Поскольку у него был чуткий сон, достаточно было слегка постучать в дверь. Деирдре тоже, как правило, на короткое время просыпалась, когда Виктор вставал и целовал ее на прощание. Затем она, довольная, переворачивалась на другой бок и продолжала спать. Однако этой ночью… Человек, нуждающийся в помощи, колотил в дверь с такой силой, словно хотел разбудить мертвого. Каким-то образом ему удалось добраться до главного дома, не потревожив слуг.

Виктор поспешно встал, быстро завернулся в шелковый халат и сбежал вниз по лестнице, чтобы самому открыть дверь. Деирдре тоже поднялась, накинула на себя пеньюар и пошла вслед за мужем вниз. Она хотела знать, кто так неистово пытается до них достучаться. Этот человек, очевидно, очень спешил. Возможно, речь шла о жизни и смерти.

В конце концов Виктор распахнул дверь и Деирдре увидела, что напротив ее мужа стоит огромный чернокожий человек, держащий на руках завернутую в одеяло фигурку. У посетителя был странный вид. Деирдре обескураженно смотрела на бриджи и на босые ноги незнакомца — на крепкие жилистые лодыжки и мускулистые икры. На мужчине была изрядно помятая рубашка с кружевами и открытый шелковый жакет. Деирдре никогда прежде не видела такой одежды ни на одном из рабов и тем более на свободном чернокожем. Для отпущенного на свободу слуги одежда была слишком дорогой, а форма слуг в богатых домах хотя и была тщательно сшита, однако не имела такого модного кроя и не была такой щегольской, как жакет этого человека. Одежда тесно облегала его грудь, очерчивая огромные мышцы.

Виктор поднял газовую лампу, которую поспешно зажег еще в коридоре, и осветил лицо посетителя. Чернокожий мужчина тяжело дышал. Казалось, он хотел что-то сказать, однако запыхался после быстрой ходьбы или бега, или, может быть, для него было неожиданностью то, что ему так быстро открыли. В любом случае он не мог произнести ни слова. Деирдре взглянула на обрамленное курчавыми волосами лицо, которое было более благородным, чем лица многих африканцев. Его скулы и лоб были выше, чем у остальных, однако нос был большим и широким, как и височные кости. Волосы мужчины были намного длиннее, чем у большинства чернокожих. Деирдре заметила, что волосы незнакомца небрежно связаны в пучок на затылке. Этот мужчина определенно приехал сюда не на карете, а, скорее всего, прибежал. А может быть, он пришел сюда не из Кап-Франсе, а прямо с побережья? Это объясняло, почему он миновал жилище рабов. Жилье чернокожих находилось между домом и улицей. Если заходить со стороны леса, их квартиры оставались в стороне.

Виктор, казалось, был далек от всех этих размышлений. Он озабоченно смотрел на сверток, который мужчина держал на руках.

— Чем я могу тебе помочь? — коротко спросил врач. — Или… ему?

Мужчина наконец перевел дух.

— У меня ничего не болит… э… сэр… доктор, — с трудом произнес он, к удивлению Виктора и Деирдре, на английском языке. — Но он… она… ранена…

Чернокожий мужчина, казалось, собирался передать врачу его пациента прямо здесь.

Виктор раздумывал недолго. Он открыл дверь и указал на коридор, отделявший жилые помещения от лечебных.

— Тогда занеси его… или ее… в дом. Вон туда, через эту дверь. Там находится мой врачебный кабинет.

Виктор тоже перешел на английский язык. Чернокожий мужчина, казалось, не удивился этому. Или же он привык к частым переходам с одного языка на другой? Это подтвердило предположение Деирдре, что перед ней моряк, который очень много путешествует.

Деирдре вообще-то могла бы уйти к себе, однако она, как загипнотизированная, последовала за своим мужем и высоким негром. Незнакомец, казалось, испытал облегчение, когда уложил свой груз на больничный топчан. При этом он так легко нес пациента на руках, что было очевидно: он рад переложить ответственность на Виктора. Врач не стал тратить время на то, чтобы зажечь еще одну лампу. Он оглянулся и, увидев жену, быстро сунул ей в руки газовую лампу:

— Деирдре, пожалуйста, подержи… Я должен осмотреть…

Деирдре взяла лампу, и при этом ей показалось, что она чувствует взгляд чернокожего на своем теле. До этого мужчина, казалось, вообще не замечал ее, однако сейчас уставился, как на привидение. Деирдре поплотнее запахнула пеньюар — она чувствовала себя почти голой, когда незнакомец бросил взгляд на ее распущенные волосы, нежное лицо и тонкую шею. Несмотря на беспокойство о товарище, она распознала в быстром взгляде больших глаз незнакомца восхищение. Или это была похоть? Нет, в его взгляде не было ничего лукавого или примитивного. Он смотрел на нее просто, словно… словно… словно она была ответом на его молитвы.

Деирдре схватилась за лоб. С чего ей взбрело это в голову? Она, наверное, сошла с ума… Молодая женщина заставила себя отвлечься от странного визитера и стала помогать своему мужу, который осторожно освободил из одеяла фигуру, лежавшую на кушетке. Перед ними оказался худощавый подросток, такой же черный, как и мужчина, который принес его сюда, только одетый намного проще. Мальчик, скорее всего, был либо корабельным юнгой, либо посыльным из порта — они тоже одевались в клетчатые рубашки и широкие полотняные штаны длиной до середины голени. Однако одежда этого мальчика с правой стороны была пропитана кровью. Но мальчик ли это?

Деирдре затаила дух, когда Виктор разрезал рубашку пациента ножницами. Ее взору открылись очень маленькие, но, несомненно, женские груди. После того как были разрезаны штаны, исчезли последние сомнения. Виктор быстро прикрыл наготу юной девушки полотенцем, до того как снял пропитанную кровью повязку с раны. Раздался стон.

— Не… не выдавайте меня…

Виктор нежно погладил пациентку по лбу.

— Хорошо, дитя мое, никто тебя не выдаст… — дружелюбно произнес он. — Как тебя зовут?

— Боб… — прошептала девушка.

— Бонни, — ответил мужчина. — Ее зовут Бонни. Она откликается также и на имя Бобби. Она…

— Она твоя… ваша… сестра?

В Деирдре все противилось тому, чтобы обращаться к этому симпатичному мужчине на «ты», хоть он и был негром. Однако рабом он точно не был… «Африканец» — вот какое слово было самым подходящим. Она назвала бы его африканцем. И тут же у нее снова появилось странное чувство. Этот мужчина свободно говорил на английском языке, гораздо лучше, чем большинство чернокожих. Значит, он совершенно точно родился не в Африке. И не в Сан-Доминго…

— Что-то вроде того… — уклончиво ответил Джеф.

— А как зовут тебя? — осведомился Виктор.

На него явно не подействовало очарование мужчины, и он обращался к нему как к любому другому родственнику своих черных пациентов или мулатов, может быть, только более сердито. Между тем даже ему бросилось в глаза, каким странным был этот поздний визитер.

— Цезарь. — В голосе мужчины прозвучала гордость. — Вы ей поможете?

Виктор окинул рану торопливым взглядом и продолжил тщательно осматривать Бонни.

— Остальные ранения не тяжелые, — нетерпеливо сказал Джеф. — Только это…

— Похоже, что на нее обрушился дом, — заметил Виктор. — Что с ней случилось, Цезарь?

Мужчина не ответил.

— Вы поможете ей? — лишь повторил он.

Виктор вздохнул.

— Постараюсь, — произнес он. — Рана сама по себе не смертельная, просто с самого начала ее нужно было как следует обработать. Там ведь и теперь еще остались щепки, и неудивительно, что она воспалилась. А сейчас эту юную женщину лихорадит. Общее состояние тяжелое. Она слишком худая и истощенная. И слишком маленькая для своего возраста. Сколько ей лет? Пятнадцать? Шестнадцать?

— Восемнадцать, — сказал Джеф. — Ну, по крайней мере, мы так предполагаем…

Деирдре наморщила лоб. Если бы девушка действительно была его сестрой, он должен был бы знать ее возраст. Однако раненая была абсолютно не похожа на него. Мужчина выглядел чрезвычайно привлекательным, казался смелым, обладал какой-то притягательной силой, в то время как девушку в лучшем случае можно было бы назвать невзрачной. Ее лицо было костлявым, черты грубыми… Если она действительно выдавала себя за мальчика, это никому не бросалось в глаза.

Виктор зажег в лечебном помещении все лампы.

— Сначала, Цезарь, я очищу рану. На этот раз тщательно и по всем правилам. Я также дам Бонни лекарство против высокой температуры. Затем нам нужно будет держать ее в тепле, хорошо кормить, если она вообще захочет есть… и будем молиться, чтобы ее рана зажила, прежде чем Бонни угаснет от лихорадки. Вы живете в портовом квартале? — Виктор испытующе посмотрел на Джефа. — Я никогда не видел здесь ни тебя, ни Бонни.

— Или Бобби, — заметила Деирдре. — Его ты скорее мог бы встретить. Ведь девочка выдавала себя за мальчика, не так ли?

Джеф на миг опустил голову, словно его поймали на лжи. От этого он стал казаться моложе. Несмотря на свой импозантный вид, он, очевидно, был не намного старше, чем его подруга.

— Мы… мы не здешние, — сказал он. — Но мы могли бы… Наверное… Послушайте, я что-нибудь подыщу… Если вы разрешите оставить ее здесь хотя бы на короткое время, я схожу в порт и сниму квартиру… У нас… есть деньги. — Он показал свой кошелек. — Мы сможем заплатить вам, доктор. Сколько… сколько бы вы ни потребовали…

Коротким выразительным жестом Цезарь приложил палец к губам. Деирдре поняла: он хотел заплатить также за их молчание.

Виктор тоже не мог не понять этого, однако отрицательно покачал головой:

— Молодой человек, моя профессия обязывает меня хранить молчание о делах моих пациентов. И где же ты хочешь снять комнату сейчас, среди ночи?

На лице чернокожего появилось что-то вроде ухмылки:

— Это не проблема.

Прозвучало это так, как будто он постоянно снимал комнаты исключительно при лунном свете.

Виктор фыркнул.

— Ну, я думаю иначе, молодой человек, — строго сказал он. — Конечно, ты снимешь какой-нибудь угол возле порта, когда покажешь деньги, — или получишь ножом между ребрами…

Чернокожий снова улыбнулся. Снисходительно, как показалось Деирдре. Без сомнения, в портовых кварталах ему нечего было бояться.

Виктор продолжал:

— Этой девочке нужна чистая постель, уход… Нет, нет, мы сделаем по-другому. Сначала я вылечу Бонни, а потом…

— Мы ведь можем оставить ее здесь! — вырвалось у Деирдре, и она сама удивилась тому, что сказала. До сих пор она никогда не интересовалась уходом за больными. А у Амали и других слуг работы и без того хватало. — Я… я с удовольствием позабочусь о ней.

Виктор бросил на жену удивленный взгляд, который затем стал нежным. Было совершенно очевидно, что его обрадовало предложение Деирдре.

— Ты слышал, что сказала моя жена? — обратился он к Джефу. — Для тебя мы тоже найдем место. Ты переночуешь у нас. Можешь устроиться на конюшне… если… если расскажешь нам, откуда ты прибыл и чем вы занимались последнее время. Я не хочу, чтобы у меня в доме находились воры.

Молодой человек, казалось, хотел возмутиться, однако тут снова вмешалась Деирдре.

— Я прошу тебя, Виктор, это можно оставить до утра! Давай пока займемся девушкой, а потом…

— Мы? — спросил Виктор слегка насмешливо. — Ты… ты хочешь мне помочь?

Деирдре решительно кивнула:

— Тебе же понадобится кто-то, кто…

Она не знала, что сказать дальше, однако что-то придавало ей уверенности. Что-то, что могло удержать ее здесь — присутствие этого привлекательного незнакомца и его маленькой больной подруги. А может, жены? Деирдре почувствовала укол ревности. Она, наверное, сходит с ума…

Немного позже Деирдре снова справилась с собой и смогла держать в руках эмалированный тазик, который Виктор наполнил горячей водой и мыльным раствором. Он промокал рану Бонни этим раствором, по мере того как удалял из нее одну деревянную щепку за другой. Деирдре сначала даже стало плохо. Было похоже на то, что раненой было ужасно больно. К счастью для девушки, она была без сознания, и в конце концов даже Деирдре успокоилась и смогла выдержать вид этой процедуры. Виктор улыбнулся ей, не прекращая своей работы. Казалось, что он гордился ею.

Молодой человек хладнокровно наблюдал за происходящим. Может быть, он и беспокоился о своей подруге, но виду не подавал. Откуда бы он ни появился, вид крови не пугал его.

Прошло более часа, прежде чем Виктор очистил рану Бонни. Он смыл пот и кровь с ее тела и наложил новую повязку.

— Может быть, у тебя найдется для нее ночная рубашка? — спросил он у Деирдре. — Или лучше спросить у Амали?

Ночные рубашки Деирдре были произведениями искусства из тончайшего шелка, которые больше выставляли напоказ, чем скрывали — и, естественно, были очень дорогими. Но тем не менее Деирдре не задумалась ни на мгновение.

— Нет, нет, для этого не надо будить Амали, — быстро проговорила она. — Я сейчас принесу. Я…

Когда Деирдре проходила мимо Джефа, ее охватила дрожь. Она снова спросила себя, что с ней происходит, однако затем быстро взбежала по лестнице, вошла в свою спальню и выхватила первую попавшуюся ночную рубашку из шкафа. Она была сшита из золотистого шелка и украшена кружевами.

Джеф шумно вдохнул, когда Деирдре помогла Виктору надеть на Бонни элегантную ночную рубашку. Худощавая девочка в этом одеянии казалась почти прекрасной. Тонкая ткань украшала даже самую неказистую фигуру. Деирдре показалось, что она почувствовала, как чернокожий бросил на Бонни равнодушный короткий взгляд, прежде чем снова перевести его на нее. Молодой женщине показалось, что она читает его мысли, что в этой шелковой рубашке он внутренним взором видит не Бонни, а саму Деирдре. Она снова плотнее запахнула пеньюар, но тем не менее продолжала чувствовать взгляд Джефа на своей коже.

— Ну хорошо, — в конце концов произнес Виктор, — тогда давай отнесем ее в одну из комнат для гостей. Я не решаюсь даже подумать о том, что сказал бы по этому поводу мой отец.

Он подмигнул Деирдре. Как-никак, первоначально эти комнаты все же были спланированы для семьи Дюфрен. Какой же роскошной должна была показаться обстановка дома их странным гостям! Деирдре не знала, чего ожидать от большого чернокожего мужчины, но тот вообще не обратил внимания на шелковые обои, полог над кроватью, а также на кресла и столики в стиле короля Людовика Четырнадцатого, которыми была меблирована импровизированная больничная палата. Однако его взор, казалось, выражал неодобрение. Виктор, вероятно, тоже заметил это. После того как врач уложил Бонни на подушки и укрыл ее, он с недоверчивым видом повернулся к Джефу:

— Так, малышка пока что в порядке, сейчас я дам ей жаропонижающее. А теперь о том, что касается тебя, Цезарь. Твой хозяин, наверное, испытывал слабость к Древнему Риму…

Джеф возмутился.

— У меня нет никакого хозяина, доктор, я свободный человек. Она… — Он немного растерянно указал на Бонни. — Она тоже свободная. Она…

— Она просто так, ради удовольствия, переоделась мальчиком и каталась по морю, — насмешливо сказал Виктор. — А вовсе не потому, что сбежала от кого-то… А ну-ка отвечай! Где находится ваш корабль? И как ты меня нашел?

— У вас на доме есть табличка, — сказал Джеф.

Он приблизился к дому врача со стороны леса и уже хотел пройти мимо на дорогу, ведущую в Кап-Франсе, когда случайно увидел табличку у входа — это был счастливый случай.

— А корабль? — повторил Виктор свой вопрос, когда его посетитель не выразил намерения продолжать.

Джеф прикусил губу. Его глаза бегали. Он не умел лгать.

— В порту, доктор, сэр. Мы… мы прибыли с Мартиники. Мы нанялись там на корабль, потому что…

Виктор покачал головой.

— Вы попали сюда не с Мартиники и вообще не из французской колонии, — строго сказал он. — Иначе ты не обратился бы ко мне по-английски. Ты должен сначала подумать, прежде чем лгать мне.

Джеф потер лоб:

— Извините, сэр, я имел в виду… с Барбадоса… Мы… мы прибыли через Мартинику, там наш корабль останавливался, потому что…

— Ты матрос, да? — спросил Виктор с ироничной улыбкой. — Или капитан? Судя по твоей одежде, я бы сказал, что ты — владелец судна. Может быть, у тебя даже есть воздушный корабль? Это объяснило бы мне, каким образом ты прошел мимо дома моих слуг, никого не разбудив. Черт возьми, молодой человек, прекрати так нагло врать! Где находится пиратский корабль, с которого ты явился? В ближайшей бухте? Мне что, следует ожидать, что завтра утром перед моей дверью будут стоять жандармы, если я и дальше буду лечить девушку?

Его голос звучал очень строго, и Деирдре переводила изумленный взгляд с мужа на незнакомца, который при этих словах сначала опустил глаза, а затем сердито посмотрел на своего собеседника.

— Не бойтесь, доктор, сэр… Корабль давно ушел, а на шлюпке, оставленной в вашей бухте, не висит черный флаг. Мы…

— Пираты, Виктор? — удивилась Деирдре. — Разве они еще существуют? Разве их всех не…

— …не повесили? Вы это имеете в виду, леди?

Деирдре пробрала дрожь, когда Джеф впервые обратился прямо к ней. Глаза у него были светлее, чем у других чернокожих, а взгляд был пронзительным и твердым.

— Нет, тут я должен вас разочаровать. Действительно, золотые годы пиратства закончились где-то полсотни лет назад…

— Однако же они закончились, — перебила его Деирдре. Она была удивлена его манерой выражаться. «Золотые годы пиратства» он произнес так, словно вычитал эти слова в какой-то книге.

— Закончились времена больших кораблей, знаменитых имен, таких как Черная Борода и Морган, но пираты, леди, будут всегда! Пока корабли ходят по семи морям!

В голосе Джефа прозвучало торжество, и Деирдре снова показалось, что она является частью его мыслей и чувствует его гордость.

— Значит, вы высадились на берег, девушка и ты? — снова заговорил Виктор. — Разве вас не ищут?

Джеф покачал головой.

— Хорошо. Значит, пока что остановимся на этом, — сказал врач. — Я покажу тебе конюшню, и ты сможешь там переночевать. Пара одеял у нас найдется, к тому же ночь теплая. Завтра утром мы посмотрим, какая от тебя польза…

Джеф сердито взглянул на него:

— Я не мальчик на побегушках, доктор! Я могу заплатить за свою еду, за ваши услуги… и даже за место для ночлега. Я…

— Однако здесь не гостиница, — строго заметил Виктор. — Люди удивятся, если тут появится черный франт и станет шляться вокруг без дела… Кроме того, тебе нужно переодеться — в тебе за милю видно джентльмена удачи.

Джеф вскочил на ноги:

— Сэр, я запрещаю вам говорить со мной таким тоном! Я один из лучших фехтовальщиков… — Он вовремя прикусил язык, прежде чем произнес название пиратского корабля — «Морская дева».

Врач рассмеялся.

— Ты хочешь вызвать меня на дуэль? — спросил он. — Не советую. Я умею обращаться со шпагой, но не люблю этого. На свете есть занятия поинтереснее, Цезарь. Может быть, ты тоже когда-нибудь это поймешь, в конце концов, ты еще молод. А сейчас иди на конюшню. Завтра утром мы спросим у Амали, осталась ли у нее пара штанов ее непутевого мужа. В таком виде тебе здесь разгуливать нельзя.

Деирдре снова показалось, что она чувствует бессильную злость Джефа. И как только ее муж мог обращаться с этим внушительным, гордым пиратом как с глупым мальчиком? Ей очень хотелось сказать чернокожему что-нибудь утешительное, однако она все же предпочла промолчать.

Когда Виктор проводил Джефа наружу, Деирдре присела на край кровати Бонни.

Ей показалось, что у нее остановилось сердце, когда Цезарь, стоя в двери, обернулся к ней.

— Спокойной ночи и большое спасибо, леди, — сказал он и улыбнулся.

Сердце Деирдре неистово билось, когда звук его голоса затих. Какой вежливый пират…

 

Глава 9

— Благородный дикарь?

Виктор рассмеялся, когда Деирдре вскоре после этого заговорила с ним о странном визитере и отметила его изысканную манеру выражаться, а также приятное обхождение. Виктор сопроводил его на конюшню, а затем закрыл все двери в доме на замок и стал готовить лекарство для Бонни. Его жена все еще сидела у ее кровати. Раненая была очень измучена и крепко спала, однако ее тело горело из-за высокой температуры. Бонни даже не проснулась, когда Виктор влил ей в рот отвар.

— Не выставляй себя на посмешище, Деирдре. Я признаю´, что молодой человек получил некоторое образование, но тем не менее не думаю, что он посещал что-то вроде пиратской академии. Скорее всего, он происходит из хорошего дома, возможно, был домашним рабом. А затем сбежал, потому что там его ум был без пользы. Может быть, он сделал это вместе с этой малышкой. Хотя, кажется, между ними ничего нет. Он смотрел на нее не так, как смотрят на любовницу…

Деирдре не знала почему, но теперь она поглядывала на Бонни с бóльшей благожелательностью. Во сне юная девушка казалась совсем ребенком, черты ее лица смягчились. Но это была не та зрелость, которую такой мужчина, как Цезарь, мог желать от своей любовницы. Тут Виктор, конечно, прав.

— Может быть, у них были причины для бегства, — подумала вслух Деирдре.

Виктор пожал плечами:

— Может быть и так, но тем не менее это их не оправдывает. Они берут на абордаж безобидные торговые корабли, экипаж либо убивают, либо превращают в рабов, а товары забирают себе. Пиратство, может быть, и выглядит романтично, Деирдре, однако на самом деле это ничто иное, как грабеж и убийство. Так что не воображай себе бог знает что по поводу этого молодого человека. Он франт и профессиональный преступник, не более того…

Деирдре надула губы.

— А девушка? — спросил она.

— О девушке мы узнáем больше, когда она проснется, — сказал Виктор. — Если только проснется… А сейчас ты снова можешь идти в постель, Деирдре, и еще немного поспать. Я останусь здесь. Малышке нужно каждый час давать это снадобье, и мне уже нет смысла снова ложиться в кровать. Да и все равно скоро наступит утро…

Виктор вздохнул, пододвинул кресло поближе к кровати Бонни и уселся в него поудобнее.

Деирдре заставила себя поцеловать мужа, прежде чем выйти из комнаты. И прикусила губу, когда поняла, что при этом вспомнила о большом негре, который спал в стойле, совсем недалеко отсюда… Деирдре строго-настрого запретила себе даже думать о нем, когда наконец снова уютно устроилась в своей постели. Какое ей дело до этого мужчины? Как она вообще могла думать о каком-то негре, возможно, о беглом рабе? Вероятно, она устала. На следующее утро этот Цезарь снова будет для нее просто большим чернокожим человеком. Как Ленни или Джоли.

И как все остальные.

Джеф, который находился в паре ярдов от дома и как раз неохотно завернулся в вонючую лошадиную попону, тоже чувствовал себя не менее взволнованным. Как ему забыть о встрече, которая произошла этой ночью? Этот нахальный доктор, который тем не менее очень хорошо знал свое ремесло, и прекрасная женщина рядом с ним… Что-то в этой… белой… в этой белой женщине тронуло его. Прежде Джеф не волновался так при виде существа женского пола. Ее лицо, странные зеленые глаза, волосы, которые были не гладкими, но и не курчавыми, а спускались по плечам тысячей маленьких колечек. И вообще, ее плечи, такие круглые, но такие узкие… И этот жест, когда она запахивала пеньюар — именно тогда, когда он представлял себе ее обнаженное тело. И как она тем самым подчеркнула свои женские округлости — грудь и бедра, — ведь шелковый пеньюар позволял угадывать под ним ее формы. Как назвал ее муж? Деирдре? Необычное имя. Африканское? Глупости, с чего ему в голову взбрела эта идея? Деирдре — это… ирландское имя, да, ирландское. Джеф когда-то читал какую-то сказку. Так звали девушку из сказки… И это хорошо, что он принес Бонни именно сюда…

Джефу стало немного стыдно, потому что он впервые вспомнил о Бонни за последние несколько часов. Но зато она сейчас находилась в надежных руках. А ему надо поспать… Может быть, завтра он снова сможет ясно мыслить и увидит эту Деирдре такой, какая она есть на самом деле: белая женщина и уже поэтому совершенно не представляющая для него никакого интереса. Белые женщины никогда не возбуждали Джефа, хотя бы потому, что постоянно существовала опасность унижения. В конце концов, они обычно обращались с ним как с куском дерьма или, в лучшем случае, как с домашним животным. Хотя Деирдре, казалось, была не такой… Она разговаривала с ним любезно, она… Нет, Джеф запретил себе думать об этом. Он сошел с ума — или просто устал. На следующее утро, при свете дня, Деирдре снова станет одной из этих противных белых баб, которые не удостаивают ниггера своим вниманием.

Миссис. Как и все остальные.

На следующее утро Джеф сначала натолкнулся на Амали, которая при виде здоровенного негра, спящего в конюшне, испугалась до смерти. Как и каждое утро, она с неохотой пришла сюда, чтобы покормить животных — собственно говоря, это было обязанностью Ленни, которую она взяла на себя несколько месяцев назад. Виктор, правда, время от времени заводил речь о том, чтобы купить мальчика-слугу на конюшню или взять конюха с плантации своего отца, но постоянно забывал об этом. В Новом Бриссаке, по всей видимости, был другой предмет для размышлений и обсуждений. Во время последнего визита Виктора опять вызывали по поводу отравления — к счастью, это была ложная тревога. В последнее время семьи плантаторов впадали в истерику, если у них случалось хотя бы малейшее расстройство желудка.

Виктор проявлял по этому поводу определенное понимание — Макандаль и его заговорщики продолжали убивать во всех частях колонии, и никто не знал, кого в следующий раз постигнет такая участь. Но как врачу ему это действовало на нервы. В последние выходные дни он два часа скакал на сумасшедшей скорости, чтобы потом стоять у кровати ребенка, состояние которого после трех чашек ромашкового чая существенно улучшилось. У Виктора постепенно появилось подозрение, что количество жалоб на испорченный желудок увеличивалось, когда люди знали, что врач находится где-то поблизости. Они, конечно же, делали это неосознанно, и когда начинали чувствовать себя чуть-чуть уверенней, тревоги отступали. Как бы там ни было, у Виктора пропало желание посещать своих родителей, и он ездил в Новый Бриссак дважды в месяц — лишь потому, что этого хотела Деирдре. При этом врач все время забывал о том, что им нужен мальчик-конюх, а Амали была слишком робкой, чтобы напоминать ему об этом. В конце концов, повариха постоянно упрекала ее в том, что она слишком сильно заботится о своем ребенке и слишком мало думает о работе.

Сабина поначалу была очень запуганной, как и все рабы с плантации Дюфрена, однако дружелюбное обхождение Деирдре и Виктора позволило ей расслабиться. Амали приходилось постоянно выслушивать о том, что Сабине нужна как минимум еще одна помощница — девочка на кухне, и еще одна служанка в доме, которая помогала бы вести домашнее хозяйство. Виктору и Деирдре повариха тоже об этом заявляла, на что Виктор снова и снова терпеливо объяснял ей, что врачебная практика не приносит ему таких доходов, чтобы он мог увеличивать количество слуг. А Деирдре считала, что их домашнее хозяйство и так находится в отличном состоянии. Здесь оно было намного проще, чем в поместье Каскарилла Гарденс, и помимо своей прочей работы Амали и Нафия без особого труда поддерживали в доме чистоту, пока Деирдре играла с Либерти.

— Вот когда у нас появятся дети, — говорила Деирдре поварихе, которой так хотелось управлять большим домашним хозяйством, — тогда нам, конечно, понадобится еще одна девочка, но сейчас…

Как бы там ни было, Амали ни в коем случае не хотела действовать на нервы своим хозяевам и с удовольствием время от времени помогала поварихе на кухне. Однако работу на конюшне она ненавидела.

Преодолев испуг, который она испытала, обнаружив в соломе Джефа, Амали подумала о том, что эту работу можно будет переложить на кого-то другого. Молодой человек недавно поднялся, и только по сделанному из соломы «гнезду» было видно, где он спал. Он как раз мылся в бочке с водой, для чего снял свою роскошную рубашку и камзол. Таким образом, его вид был не очень грозным. Амали улыбнулась ему.

— Ну надо же, значит, хозяин наконец-то купил себе нового конюха! — обрадовалась она. — И ничего не сказал нам об этом! Наверное, он раздобыл тебя где-то вчера ночью. Или нет?

Виктор до самого позднего вечера был у одного пациента, и после этого Амали не показывалась ему на глаза — хотя бы для того, чтобы он не подумал, будто она хочет принять у него лошадь.

— А потом он, видно, не хотел нам мешать и сам позаботился о твоем ночлеге, — продолжала рассуждать Амали. — Он всегда такой осмотрительный, наш доктор. Но в этом ты еще убедишься. Наш баккра — я имею в виду, мец — самый лучший хозяин, которого только можно себе представить. Тебе по-настоящему повезло. А сейчас я тебе покажу, чем кормить лошадей, а потом ты здесь уберешь и пойдешь завтракать, да? — Она обернулась к новичку с сияющей улыбкой. Он нравился ей все больше и больше, хотя его лицо и нахмурилось, когда она заговорила о работе и о баккра. — Мы приготовим для тебя что-нибудь вкусное. Такого мужчину, как ты, надо как следует кормить! — Амали нежно ущипнула его за мускулистую руку. — Как тебя зовут?

Джеф отвел ее руку в сторону и презрительно посмотрел на нее.

— Я уж точно не буду убирать навоз из стойла, — высокомерно заявил он. — Я не раб…

Амали сначала удивилась, а затем рассмеялась.

— Представь себе, я тоже не рабыня! У меня есть вольная грамота от доктора. И у тебя тоже? Очень быстро. — У нее был несколько разочарованный вид. До сих пор она чувствовала себя особенной. — Но это не значит, что тебе тут ничего не надо будет делать. Ты…

— Ну что, мужчина уже проснулся?

И Амали, и Джеф испуганно оглянулись, услышав голос Деирдре у входа в конюшню. Амали не ожидала ничьего прихода. Ее белые господа спали долго, особенно тогда, когда доктор возвращался домой очень поздно. А Деирдре вообще было незачем вставать с постели раньше девяти утра. И тем не менее молодая женщина сейчас стояла возле стойла, одетая в легкое и просторное домашнее платье, которое не нужно было зашнуровывать, прибегая к услугам Амали. Вообще-то Деирдре редко его надевала, оно уже вышло из моды, однако в нем она выглядела очень привлекательно. Она еще не убрала свои волосы, и эту роскошную копну удерживала лишь узкая лента.

Девушка из сказки… У Джефа тут же промелькнула мысль о прошедшей ночи. Деирдре была прекрасна.

Наконец и она заметила его.

— Ах, вот вы где! — оживленно воскликнула она. На лице молодой женщины промелькнуло странное выражение неуверенности, но затем оно засияло, словно она его узнала.

Джеф с неудовольствием отметил, что его собственное лицо сыграло с ним такую же злую шутку. Он тоже посмотрел на Деирдре сначала с недоверием, а потом почти сердито, однако затем тоже улыбнулся. Улыбка преобразила его лицо, сделав его очаровательным. Оно стало мягким, вызывающим доверие… Джеф подумал о том, что Бонни нравилась его улыбка, и это снова напомнило ему о ней.

— Что-то случилось с… Бонни? — спросил он и снова стал серьезным.

Амали изумленно смотрела то на него, то на хозяйку.

Деирдре, казалось, только сейчас заметила ее присутствие.

— Нет-нет… — быстро проговорила она и обернулась к служанке. — Амали, это… Цезарь. Сегодня ночью он пришел к нашей двери и принес с собой пациентку. Она очень больна, поэтому мы оставили ее у себя, а ему выделили место на конюшне, чтобы переночевать. Пожалуйста, все же позаботься о том, чтобы он получил свой завтрак. А после этого вы сможете увидеть Бонни, Цезарь…

По крайней мере, Деирдре надеялась на это. На самом деле она сама еще не знала, стало ли Бонни лучше и жива ли она вообще. Следовало надеяться на лучшее, поскольку Виктор все еще был возле нее. Деирдре не хотела показываться мужу на глаза. Он, без сомнения, начнет задавать вопросы по поводу ее наряда, и она не сможет сказать ему, что оделась так ради Цезаря…

Деирдре подарила большому негру еще одну улыбку, но, прежде чем он смог ответить на нее, Амали встала перед своей хозяйкой.

— Я правильно понимаю, миссис? — спросила она, как будто обращалась к кому-то, кто был не в своем уме. — Мы должны готовить для него, даже если он и пальцем не пошевельнет? Может быть, мне еще и обращаться к нему как к господину из высшего общества? «Да, месье Цезарь!» «Нет, месье Цезарь!» «Вы хорошо выспались, месье Цезарь?» — Ее голос звучал возмущенно, однако она скривила рот в ухмылке, когда присела перед негром в реверансе. — Нет, молодой человек, если здесь кто-то хочет есть, то он должен прежде поработать, не важно, свободный он или раб. А сейчас быстро бери вилы и почисть стойло, а потом можешь появиться на кухне…

— Ты слышал, Цезарь? — раздался мужской голос от двери. Виктор был еще одним человеком, приход которого стал неожиданностью. — Амали абсолютно права. Если хочешь, рассматривай это как вежливость по отношению к даме. Эта работа слишком тяжела для женщины. Извини, Амали, что мы до сих пор возлагали ее на тебя. Сейчас этот молодой человек, конечно же, придет тебе на помощь… А ты что тут делаешь, Деирдре?

Виктор, казалось, был по-настоящему удивлен, увидев свою жену на конюшне, и это дало возможность Деирдре перевести дух. Она боялась, что он разыскивал ее и, возможно, рассердился.

— Ах да, твоя Бонни только что проснулась, — снова обратился Виктор к Джефу. — Я не хочу ничего обещать, но мне кажется, что ей лучше. Она выпила немного воды и послушно проглотила лекарства. После этого мы, может быть, попытаемся дать ей суп. Деирдре? — Виктор не повторил свой вопрос, адресованный жене, но она знала, что он ждет ответа.

— Я… я просто хотела… я думала, что… перехвачу Амали раньше, чем она придет сюда кормить лошадей. Она, наверное, испугалась, наткнувшись на незнакомого мужчину. — Отговорка была удачной. Деирдре облегченно вздохнула, когда Виктор улыбнулся.

— Ну, значит, ты сможешь позавтракать со мной, — произнес он с довольным видом. — В первую очередь мне нужно выпить крепкого кофе.

Деирдре последовала за мужем к выходу из конюшни. Она больше ни разу не посмотрела на Джефа, но чувствовала его взгляд на своей спине. Это не было неприятно, только совершенно иначе, чем когда на нее смотрел Виктор. Под ласковым взглядом мужа ей становилось тепло.

А этот мужчина делал ее… живой.

Джеф в конце концов все же взялся за вилы и стал работать быстро и старательно. Это очень понравилось Амали. При этом он все время думал о Деирдре, которая сейчас, наверное, завтракала со своим супругом. Ее образ еще отчетливее запечатлелся в его памяти, чем накануне, когда он был усталым и пребывал в напряжении от забот. Сейчас Джеф точно знал, что не вообразил себе притяжение между ними. Леди, без сомнения, вожделела его. Джефу стало стыдно от этой мысли в тот момент, когда она его посетила. Он не хотел так думать о Деирдре… Но что-то было в ее взгляде… нет, не похоть, ничего похожего на то, как портовые проститутки строили ему глазки. Точно так же, как и его притяжение к ней было чем-то бóльшим, нежели просто распутство. Джеф вдруг подумал о двух магнитах, которые притягивают друг друга. Это была сила, защититься от которой невозможно.

Наконец он завершил свою работу и, как и было договорено, постучал в дверь кухни и под благосклонными взглядами поварихи и дурочки, которая, несмотря на вольную грамоту, продолжала батрачить на доктора и его супругу, проглотил огромное количество вяленой трески и стручков окры, вафель и свежего хлеба. Это было гораздо вкуснее, чем смесь сухарей и рома, которую Питч готовил для экипажа «Морской девы». Однако обе женщины постоянно пытались расспрашивать Джефа, а младшая даже начала флиртовать с ним. У нее был ребенок, она якобы уже успела побывать замужем. Как бы там ни было, она, по указанию доктора, приволокла целую гору одежды, оставшейся от ее сбежавшего мужа. Все это не особенно отличалось от тряпья, в котором обычно ходили матросы. Джеф недовольно примерял одну вещь за другой. Но его огромные бицепсы рвали рубашки, и они слишком сильно натягивались на огромных мышцах его груди. Льняные штаны туго обтягивали бедра. Амали бесстыдно любовалась игрой его мускулов.

— На сегодня сойдет, — проворчала повариха, на которую не так-то легко было произвести впечатление, — но на будущее тебе нужно купить что-то новое, в таком виде ты в любом случае не сможешь заходить в церковь. Это ведь… хм… выглядит вызывающе.

Джеф ни в коем случае не собирался идти в церковь, в какой бы одежде он ни был, но сейчас ему не хотелось ни с кем спорить. Доктор разрешил ему посетить Бонни, и в конце концов Амали сопроводила его вверх по лестнице.

— Доктор Виктор считает, что ей стало намного лучше, — заявила Нафия, которая сидела возле больной.

У Виктора как раз сейчас были приемные часы. Девочка с любопытством глазела на новичка. Она слышала о каком-то Цезаре, но пока что его не встречала.

Джеф почти не обращал внимания на Нафию, а полностью сосредоточился на Бонни. Он не заметил существенных улучшений. Лицо Бонни все еще было мокрым от пота, и она, как и прежде, страдала от высокой температуры и неподвижно лежала на мягких подушках. Однако рана не кровоточила, повязка была чистой, и, в конце концов, Бонни не умерла! Значит, прогноз корабельного плотника, сделанный им за день до этого, не оправдался. Джеф решил, что оптимизм врача имел под собой основания. Но что ему делать, он так толком и не понял. Амали считала, что больной долго придется оставаться в комнате для пациентов. Служанка пододвинула его кресло поближе к кровати Бонни и тут же снова заговорила с ним. По всей видимости, она получила задание ухаживать за больной, а маленькая девочка ушла, — значит, она должна была помогать здесь только короткое время.

Джеф сожалел, что не Деирдре дежурит возле кровати Бонни. Рядом с ней он согласен был провести много часов. Он давал уклончивые ответы на вопросы Амали, так же, как и во время завтрака, и скучал целых полчаса, наблюдая за тем, как спит Бонни. Она почти не двигалась, но иногда бормотала что-то бессвязное.

— Она, конечно, чувствует, что ты здесь, — заявила Амали.

Джеф в этом сомневался. Он облегченно вздохнул, когда наконец повариха просунула голову в комнату, явно оскорбленная тем, что ее используют в качестве посыльной.

— Молодой человек должен идти на конюшню, — проворчала она недовольно, — седлать коня хозяйке…

Она исчезла, прежде чем Джеф успел задать вопрос. Его пиратская душа хотела проигнорировать это наглое требование, сформулированное в форме приказа, но его потянуло на конюшню, где его уже ждала Деирдре.

Деирдре наслаждалась обильным завтраком в компании Виктора. Она подумала о том, что ей, наверное, надо чаще вставать вместе с мужем. Обычно он завтракал один, а она, проснувшись, съедала что-нибудь в своей комнате. Виктору определенно понравится, если она каждый день будет составлять ему компанию утром за столом. Когда он, однако, ушел к пациентам, Деирдре не знала, чем заняться. Так рано она не могла ни совершать покупки, ни наносить визиты, тем более что ей не хотелось ни того, ни другого. Но вот проехаться верхом… Конная прогулка могла развлечь ее, а в это время, конечно, невозможно было встретить кого-то, кто стал бы возмущаться из-за того, что она гуляет без дуэньи.

И… стоп, может быть, для нее найдется сопровождающий! Если Виктор сумел заставить огромного негра работать на конюшне, то почему бы ей не попросить его оказать услугу побыть ее пажом! От этой мысли настроение Деирдре стало еще лучше. Танцующей походкой она направилась в свою комнату, заглянув по дороге в кухню.

— Пожалуйста, спроси у Цезаря, сможет ли он оседлать моего коня, — дала она задание поварихе. — А перед этим ты должна помочь мне быстро надеть платье для верховой езды. Амали ведь сейчас у Бонни… Ах да, и пришли ко мне Нафию, чтобы она сделала мне прическу.

Сабина, как и ожидалось, была не в восторге от такого поручения. Нафия на скорую руку заколола кудри Деирдре, и, конечно, во время скачки они распустятся под шляпой. А платье… Сабина мало понимала в том, как правильно шнуровать корсет леди, и Деирдре пришлось выбрать самое широкое и самое непривлекательное платье для верховой езды, которое у нее было.

Раньше для нее это не имело бы никакого значения, однако сегодня это немного испортило ей настроение — до того момента, пока она не увидела, как зажглись глаза Джефа, когда он вскоре после нее зашел на конюшню. Деирдре только что надела уздечку на Аллегрию и как раз собиралась вывести ее из стойла. Разумеется, она, в отличие от Амали, могла бы оседлать лошадь самостоятельно. Ее служанка снисходила до того, чтобы кормить коней и с часто бьющимся сердцем заходить на конюшню, чтобы убрать навоз. Но так далеко, чтобы чистить резвую скаковую лошадь своей хозяйки, седлать ее и надевать на нее уздечку, дело у нее не заходило.

Джеф, наоборот, был devot[26].

— Я могу это сделать, — сказал он, когда Деирдре привязала лошадь. — Где тут у вас скребница?

Деирдре наблюдала за тем, как он чистит лошадь. Конечно, он делал это явно не в первый раз, но определенно не был опытным конюхом. Если ей не повезет, выяснится, что он никогда не сидел на лошади…

— Вы умеете ездить верхом? — храбро спросила она.

Джеф бросил на нее высокомерный взгляд.

— Конечно, — коротко и резко ответил он.

Деирдре улыбнулась ему:

— Прекрасно. Тогда это было бы очень… любезно с вашей стороны, если бы вы смогли сопровождать меня во время конной прогулки. Люди здесь… ну, они злословят, если я езжу в одиночестве.

Джеф наморщил лоб.

— А они не будут злословить, если вы будете выезжать на конную прогулку вместе с мужчиной, по которому явно видно, что он не является вашим супругом? — насмешливо спросил он.

Деирдре прикусила губу:

— Ну вот, они… люди… ну, по крайней мере, у меня дома сердиться не будут, если… если сопровождающий меня человек… если сопровождающий меня человек будет чернокожим.

Джеф ухмыльнулся:

— Я понял. Невозможно себе представить, что леди будет заводить шашни с рабом. Это все равно что флиртовать со своей собакой…

Деирдре покраснела.

— Вы не должны так говорить, — пробормотала она, однако сразу же взяла себя в руки. — Вы можете оседлать Родерика, — сказала она Джефу и указала на одну из двух гнедых лошадей, которые стояли в стойле рядом с Аллегрией. — На нем ездить лучше, чем на Седрике. Седрик нужен Виктору для того, чтобы запрягать его в карету, в случае… если будет срочный вызов.

Деирдре стала объяснять некоторые особенности лошадей, но Джеф почти не слушал ее. На самом деле он никогда не сидел в седле, лишь пару раз на пыльных дорогах Большого Каймана управлял осликом, взятым на время. Но такой уж сложной верховая езда, собственно, быть не могла… Он просто не мог показать Деирдре, что не имеет ни малейшего понятия о езде на лошади.

Деирдре, естественно, сразу же заметила это. Уже по тому, как Джеф мучительно и с трудом усаживался в седло, ей стало понятно, что перед ней совсем неопытный наездник. Он даже не собирался помогать ей сесть в дамское седло, прежде чем самому взобраться на коня. Мир лошадей и верховой езды был ему явно чужд. Однако, как ни странно, Деирдре не рассердилась. Родерик был послушным конем, он не сбросит даже новичка. А ей просто придется ехать медленнее, чтобы Цезарь успевал за ней.

Деирдре улыбалась своему чернокожему спутнику, когда он старался управлять гнедым так, чтобы он шел рядом с ней, и придерживала Аллегрию, чтобы ему было легче. Затем Деирдре направила лошадь на дорогу, ведущую через лес к побережью — будет лучше, если соседи не увидят ее и ее «слугу-конюха». Обычно мулы черных сопровождающих шли рысью позади господ.

— Откуда вы родом? — спросила Деирдре беззаботным тоном. — То есть где вы жили до того, как стали пиратом?

— Я рожден свободным, — резко ответил Джеф. — Я не беглый раб, если вы это имеете в виду.

— Я совсем не это имела в виду. — Деирдре помедлила. Это была правда. Собственно говоря, ей было все равно, откуда он появился и кем был. Она просто хотела, чтобы он был рядом с ней, хотела слышать его голос. Ей нравился его голос. Он был глубоким и мелодичным, и сразу становилось понятно, что он шел из огромной грудной клетки…

Взгляд Деирдре прошелся по выделявшейся под слишком тесной одеждой мускулатуре Цезаря.

— Я просто хотела…

— Я с острова, — в конце концов все же ответил он.

Это был далеко не исчерпывающий ответ. В Карибском море существовало бесчисленное количество островов, и даже английские переселенцы, строго говоря, были рождены на острове.

— Я там жил с моей мом, — продолжал Джеф. Он подгонял Родерика, толкая его пятками в бока, но лошадь лишь недовольно мотала головой.

Деирдре наблюдала за его попытками с насмешливым выражением лица.

— Он не может быстрее шагать вперед, когда вы натягиваете уздечку. Отпустите поводья, — посоветовала она, прежде чем продолжить беседу. — А почему вы отправились в море как… пират? Неужели там… не нашлось ничего другого… ничего…

Джеф отпустил поводья, и Родерик тут же побежал быстрее. Молодой человек поспешно схватился за его гриву, чтобы удержаться в седле, когда гнедой пошел рысью. К счастью, конь сразу же успокоился. Джеф облегченно вздохнул.

— Более приличного? — Он ухмыльнулся. — Леди, если хотите знать, я выхожу в море потому, что мне это нравится. А приличная работа… Всю жизнь сидеть на унылом острове, где нет ничего, кроме пары черепах и кокосовых пальм… Год за годом работать писарем у начальника порта…

— Вы умеете…

Деирдре прикусила губу. Сейчас она снова оскорбила его, но она была крайне удивлена. Чернокожий, который умел читать и писать, был редкостью. И работа писарем у начальника порта казалась ей не такой уж плохой. Если только… если только речь шла не о ком-то вроде Цезаря, которого она, при всем желании, не могла представить за таким занятием, как запись товаров и цен.

Джеф фыркнул:

— О да, леди! Я умею читать и писать… На те деньги, которые я получал в порту, я никогда не смог бы выбраться с того острова, который находится на краю света. Таким образом… как только представилась возможность… — Он самодовольно улыбнулся.

— И вас никогда не мучит совесть? — осведомилась Деирдре. Она надеялась, что это прозвучало не как упрек, но этот вопрос действительно все время вертелся у нее в голове. — Если вы… когда вы грабите людей…

Джеф вскинул голову.

— Мы не обворовываем людей, леди, — процедил он сквозь зубы, — мы берем корабли на абордаж. Мы добываем свои трофеи в честном бою…

— Это можно назвать грабежом, — уколола его Деирдре.

Ей почему-то нравилось дразнить его. Деирдре было интересно видеть, как такие чувства, как ярость и гордость, сменяли друг друга на его лице. Сейчас на нем вспыхнуло яростное возмущение и глаза сердито загорелись.

— Вы можете спокойно назвать это грабежом, леди, — ответил Цезарь, — но найдите подходящее название для того, что делают белые с моим народом! Для «ловли рабов» в Африке, для кораблей, в которые они набивают нас, как скотину, для работы, к которой нас принуждают, без оплаты и безо всякой надежды!

У Деирдре в голове пронеслась мысль, что все это не имеет отношения к нему — гордому, рожденному свободным негру. Почему же он так возмущен? Она хотела спросить об этом, но предпочла промолчать. Разве его народ, в конце концов, не был также и ее народом?

Они добрались до мангрового леса, через который шла дорога к побережью. Красные мангровые деревья могли вырастать до тридцати метров в высоту. Лыко под корой на их корнях было красным, и якобы поэтому им дали такое название. Переплетение корней действительно впечатляло. Огромные деревья, казалось, парили на филигранных, широко разросшихся опорных конструкциях, состоявщих из красных и белых, как кость, корневищ. Может быть, здесь, под защитой мангровых листьев, жили боги обеа или вуду? Деирдре улыбнулась и поделилась этой мыслью с Джефом, который в ответ посмотрел на нее, наморщив лоб.

— Я не верю в вуду, — коротко заметил он.

Деирдре покраснела.

— Я… я… конечно, тоже не верю… Просто я подумала… — Неужели ей придется объяснять ему, что это была попытка пошутить?

Пока молодая женщина искала слова, лес расступился. На пляже, который охватывал бухту, стояло всего несколько пальм. Деирдре забыла о духах и привидениях, придержала свою лошадь и глубоко вздохнула. Как всегда, она была очарована красотой моря и даже почувствовала что-то вроде тоски по бухте в Каскарилла Гарденс.

Аллегрия внезапно испугалась чего-то, и Деирдре обнаружила, что это шлюпка. Она была предусмотрительно вытащена далеко на сушу, чтобы ее не смыло большими волнами.

— Это ваша? — спросила Деирдре.

Джеф кивнул.

— Я должен был вытащить ее повыше и спрятать в лесу, — ответил он. — Но сегодня ночью я не хотел тратить на это время. — Он неумело сполз с коня и чуть не упал на песок. Затем он занялся шлюпкой.

— Меня еще никто не катал на весельной лодке, — заметила Деирдре. — Я уже бывала на кораблях, но на лодке никогда не плавала.

Джеф рассмеялся. Сейчас он был похож на юношу.

— Если ваше сердце желает этого… — сказал он хладнокровно и указал на шлюпку. — Садитесь, миледи. Я могу еще раз спустить лодку на воду.

Деирдре засияла, когда он стал тащить лодку по песку. Она храбро спрыгнула с лошади и быстро привязала Аллегрию и Родерика к одной из пальм.

— Правда? О, так это же…

Она сделала попытку сесть в прыгавшую на волнах лодку, однако в последний момент все же вспомнила о хороших манерах.

— Вы должны помочь мне забраться в лодку! — потребовала Деирдре. — Иначе все это будет неправильно. — Она жеманно протянула ему руку.

Джеф наморщил лоб. Деирдре уже стояла в воде. Собственно говоря, она могла бы сесть в лодку и без его помощи. Но затем Джеф все же подал ей руку. Кисть Деирдре была теплой, сухой и маленькой. И такой беззащитной. Его ладонь была сильной и крепкой, цепкой, может быть, иногда грубой… Джеф старался быть как можно осторожнее.

Деирдре скользнула в маленькую шлюпку, облокотилась на одно из сидений и расслабленным до неприличия движением опустила свою руку в воду.

— Я думаю, это должно выглядеть так, не правда ли? — Она улыбнулась, запрокинула голову и, закрыв глаза, подставила лицо солнечным лучам. — Поплыть бы куда-нибудь…

— Поплыть куда-нибудь… — Джеф потер лоб. Деирдре снова заставила его смутиться. — А что должно выглядеть так?

Деирдре залилась звонким смехом.

— Ах, вы ведь никогда не читали английских романов, — поддразнила она его. — Но я думаю, что должно быть именно так. То есть я имею в виду в Англии. Когда благородные господа устраивают пикник на берегу озера в парке. Молодые джентльмены приглашают дам прокатиться на лодке. Они помогают им сесть в лодку — я полагаю, что там есть причал, иначе они намочат ноги. — Деирдре посмотрела на свои сапоги для верховой езды, благодаря которым ее ноги оставались сухими. У английских дворян, отправлявшихся на пикник, обувь, конечно, была совершенно иная. — А затем дамы вот так устраиваются в лодке, а господа гребут веслами.

— И для чего все это нужно? — осведомился Джеф. — Куда они плывут?

Деирдре снова рассмеялась.

— Можно было бы сказать, что они плывут подальше, — объяснила она, — то есть я хочу сказать, подальше от пляжа, где находятся их родители и дуэньи, которые должны держать под контролем девочек и их честь.

Тем временем Джеф взялся за весла и быстрыми, уверенными гребками направил лодку далеко в бухту.

— Люди скрываются из поля зрения, — продолжала рассказывать Деирдре, — самые смелые заплывают за остров или за камыши, а потом…

— Что потом? — Джеф поднял весла и пустил лодку в дрейф.

— Они доверительно беседуют друг с другом и даже… даже, может быть, девушка позволяет мужчине один поцелуй…

Джеф ошеломленно уставился на молодую женщину, которая так беззаботно лежала в его лодке и играла в игру, которой он не понимал. Но он знал, на что она намекает, и она тоже должна была знать об этом. Джеф наклонился и поцеловал Деирдре. Он вдохнул аромат ее волос, почувствовал нежность ее губ, опустился перед ней на колени и обнял ее. Он безудержно целовал ее лицо, шею, декольте. Деирдре не делала попыток защититься. Она привлекла его к себе с такой страстью, какой никогда еще в себе не ощущала.

— Я хочу тебя видеть, — прошептала она и засмеялась, когда он быстро освободился от своей одежды.

Деирдре с восхищением смотрела на его иссиня-черную кожу и бугрящиеся мышцы и сладострастно застонала, когда он задрал подол ее платья и резко вошел в нее.

Через некоторое время они, тяжело дыша, лежали рядом на неудобном дощатом дне лодки. Никому из них это не казалось неприятным, и оба жаждали снова оказаться на вершине счастья. Деирдре опять стала возбуждать Джефа, едва он перевел дух, и на этот раз ее худощавое гибкое тело играло с его телом. Она распустила свои волосы и стала дразнить его, беря пряди пальцами и повторяя узоры из света и тени на его коже. Затем Деирдре села на него и принялась ласкать губами, руками, прижиматься к его крепкому сильному телу, наматывать свои волосы на его половой орган, который затем очень быстро разорвал эти узы.

Это было словно опьянение, которое испытали они вдвоем и которое медленно развеялось лишь тогда, когда солнце стояло высоко в небе. Но у них осталось смущение, удовлетворение и покалывающая радость при мысли о следующей встрече. Не было ни чувства горечи, ни ощущения вины. Казалось, это должно было случиться с ними, словно все произошло под действием каких-то природных сил. Деирдре с сожалением посмотрела на свое обручальное кольцо.

— Надо было снять его, — смущенно сказала она. — В следующий раз я не забуду об этом.

Джеф снова кое-как натянул на себя порванную одежду. Ему придется найти себе новые, подходящие по размеру штаны и рубашку. Деирдре сражалась со своими волосами и платьем для верховой езды. Было непросто одеваться в качающейся на волнах лодке. В конце концов Джеф справился с застежками на ее одежде и едва удержался от соблазна не надеть на нее платье, а снять его с нее.

— Это было чудесно, — наконец сказала Деирдре, когда лодка причалила к берегу бухты, которая все так же лежала на солнце, задумчивая и всеми забытая.

Но теперь это место для Деирдре всегда будет особенным. Ей казалось, что над мангровыми деревьями, пальмами и песком появилось золотистое сияние.

— Так зачем мне надо было грести? — спросил Джеф, ухмыляясь.

 

Глава 10

Состояние Бонни улучшилось, однако, как и прежде, она лишь время от времени приходила в сознание, и эти моменты Виктор или Амали использовали для того, чтобы влить ей в рот воду, лекарство или суп. Бонни послушно глотала все это, но сразу же после этого снова впадала в беспамятство. Иногда ей казалось, что Джеф был рядом с ней и сжимал ее руку, однако она не могла удержать его, и это, наверное, был всего лишь сон.

Только на третий день после того, как Джеф с Бонни на руках постучал в дом Дюфренов, девушка открыла глаза и впервые смогла оглядеться — по крайней мере, попыталась это сделать. Помещение, в котором она находилась, показалось ей слишком роскошным, а постель — слишком мягкой, чтобы существовать в реальности. Шелковая ночная рубашка, которая была на Бонни, расшитая золотистыми кружевами, создавала приятное ощущении гладкости и холода на коже… Все это не было частью того мира, который она знала.

— Я в раю? — удрученно спросила девушка.

Впрочем, Бонни была убеждена, что это не так. Об этом свидетельствовал также вид чернокожей молодой женщины, которая сидела на ее кровати с каким-то шитьем в руках. Чернокожих ангелов определенно не существовало — и уж тем более таких, у которых были бы такие же чернокожие грудные младенцы, как тот, который спал в корзиночке рядом с незнакомкой. Время от времени молодая женщина толкала корзинку ногой, укачивая ребенка. Она была одета в красивую униформу служанки, а на курчавых волосах красовался накрахмаленный кружевной чепчик. Это напомнило Бонни о Бриджит, служанке Бентонов, однако она не могла снова очутиться на острове Большой Кайман… Да и эта молодая женщина не была такой замкнутой и высокомерной, как Бриджит, а наоборот, очень дружелюбно улыбнулась ей.

— Нет, это комната для гостей доктора, — ответила она и отложила шитье. — И ты наконец пришла в себя. Я рада за тебя, девочка! Меня зовут Амали.

— Комната… для гостей?

Бонни никогда не слышала этого слова. Она понятия не имела о том, что кто-то держит наготове комнату для гостей. В мире Бонни помещения для жилья всегда были тесными.

— Да. Ты понимаешь? Комната, которая ждет гостей… Chambre, attend de[27]… — Амали наморщила лоб. Она перешла с наречия патуа, на котором разговаривали рабы, на ломаный французский язык. — Я надеялась, что ты говоришь по-английски. Как тот большой…

У нее был огорченный вид. И действительно, Амали была далеко не в восторге от того, что ей, возможно, придется говорить по-французски. Тем более что она уже несколько дней безропотно дежурила у постели Бонни, прежде всего потому, что надеялась получить от больной ответы на некоторые вопросы, когда та наконец будет в состоянии разговаривать. Амали очень сильно хотелось узнать, откуда появились девушка и этот здоровенный негр. Деирдре что-то рассказывала о пиратах, но этого быть не может! А этот Цезарь, который был таким гордым и вел себя так надменно… Что он, собственно говоря, из себя представлял? Его поведение одновременно привлекало и злило Амали. Она заметила, что накануне он купил себе в поселке новую одежду. Порванные, покрытые пятнами вещи Ленни Цезарь выбросил. Амали нашла их в углу конюшни. Она задала себе вопрос, из-за чего одежда пришла в негодность. У нее был такой вид, словно Цезарь в этой одежде с кем-то сражался. Но такого быть не могло, Цезарь всего лишь сопровождал Деирдре во время конной прогулки по побережью…

Амали горела желанием побольше узнать об этом большом чернокожем мужчине. Однако если эта девушка испытывала затруднения уже с такими простыми словами, как «гостевая комната»… Французский язык Амали все еще оставлял желать лучшего.

К счастью, Бонни отрицательно покачала головой.

— Я говорю только по-английски, — призналась она, к удивлению Амали, не на языке рабов — пиджин-инглиш, — а на довольно правильном английском. — Я только не знала, что такое… что такое гостевая комната. Это что… отель?

Амали рассмеялась:

— Нет, это дом доктора Виктора Дюфрена и его жены. Однажды его родители или братья могут приехать к нему в гости, и для этого они держат комнату наготове. Напрасный труд. Их родственники воротят носы от этого дома…

Бонни спросила себя, как можно воротить нос от такой светлой элегантной комнаты с шелковыми обоями, со стульями и диванами, обшивка которых была покрыта дорогой вышивкой, и инкрустированными столиками. Точно такую же ценную мебель «Бонна Мэри» должна была доставить за огромные деньги из Франции в колонию. А теперь эта мебель принадлежала экипажу «Морской девы» — но досталась ему дорогой ценой.

— Как… как я сюда попала? — спросила Бонни, пытаясь подняться.

Во рту у нее было сухо, и она не знала, хватит ли ей сил, чтобы налить себе воды из графина, стоявшего на тумбочке.

Чернокожая женщина, казалось, прочла ее мысли. Она налила воду в кружку и поднесла к ее губам. Бонни стала жадно пить.

— Тебя принес большой чернокожий, — пояснила Амали. — Молодой человек, который называет себя Цезарем…

Она удивилась тому, как при этих словах засияло грубое лицо Бонни. Эта улыбка сделала худенькую девочку почти красивой.

— Он действительно… О да, я помню, он на руках отнес меня в лодку… и ему удалось…

Теперь, казалось, Бонни вспомнила также о своем ранении. Она нащупала рану и покраснела. Кто бы ни обрабатывал ей рану и ни оказывал ей помощь, он сразу понял, что никакая она не «Бобби».

Амали, которой ничего не было известно о ее тайне, решила воспользоваться шансом и кое-что разузнать.

— Вы что… пара? — спросила она. — Цезарь и ты?

На лицо Бонни набежала тень.

— Нет, — сказала она подчеркнуто хладнокровно. — Мы всего лишь… всего лишь хорошие друзья…

Амали без труда уловила в этих словах разочарование.

— Такое редко бывает между мужчиной и женщиной, — заметила она затем. — Как ты считаешь… я должна ему сразу сказать, что ты пришла в себя, или же ты хотела бы немножко отдохнуть, прежде чем?..

— Он здесь? — перебила ее Бонни. — А не… Он не вернулся на корабль?

Амали насторожилась. В Кап-Франсе три дня назад не заходил ни один корабль. Неужели все же в этой истории о пиратах кое-что было правдой?

— Он здесь, помогает на конюшне, — ответила Амали. — И пару раз в день заходит к тебе.

Лицо Бонни снова озарилось радостью.

— Он со мной… — прошептала девушка, закрыла глаза и снова уснула.

— Значит, мы сообщим о случившемся доктору, — сказала Амали своему младенцу и взяла корзинку в руки. — Он обрадуется, узнав, что его пациентка пришла в себя.

— Ну и что она рассказала?

Амали помогала Деирдре раздеваться. Она только что сообщила ей, что маленькая пациентка Виктора наконец-то пришла в себя. К удивлению Амали, ее хозяйка так же интересовалась этой девушкой, как и сама Амали. При этом служанка предполагала, что большой негр рассказал ее госпоже гораздо больше. Он ведь не мог просто так, без каких-либо объяснений, появиться здесь с тяжелораненной девушкой, а потом поселиться в квартире для рабов, не дав более подробной информации о своем происхождении. Тем более что он очень быстро стал своего рода телохранителем госпожи, и эти обязанности явно нравились ему гораздо больше, чем работа на конюшне. Как только миссис Деирдре выходила из дома, он тут же оказывался рядом с ней. Она, похоже, доверяла ему, а этого обычно не случается, когда человека едва знают. Тем более что у Дюфренов могли возникнуть неприятности, если выяснится, что они предоставили убежище беглому рабу. Или пирату?

— Она мало что рассказала, — ответила Амали. — А я особенно и не расспрашивала. Она еще очень слаба. Девушка почти сразу же снова уснула. Но она влюблена в этого Большого…

Слуги привыкли называть Джефа «Большой». Тем самым они подражали Виктору, который не мог без улыбки произнести его имя. В этой улыбке были снисходительность и сарказм.

Деирдре вздрогнула.

— Что? — спросила она с тревогой.

— Она любит мужчину, который принес ее сюда, — невозмутимо ответила Амали и стала расчесывать волосы Деирдре щеткой. — Но если вы меня спросите, миссис…

— Откуда ты это знаешь? — Голос Деирдре стал пронзительным. — Она тебе… она тебе это сказала?

Амали рассмеялась.

— Этого нельзя не заметить, — ответила она. — Стоит лишь только упомянуть о нем, и она сияет, как люстра, а когда она его видит…

— Он заходит к ней?

Амали показалось, что глаза Деирдре сверкнули. Она выглядела рассерженной. Или озабоченной?

— Конечно, он посещает ее, — произнесла Амали. — Однако если вы спросите меня, миссис, я отвечу вам, что эта девчушка не очень-то много для него значит. В любом случае не… не так…

Она сделала короткий неприличный жест, который могла себе позволить в присутствии Деирдре, потому что они вдвоем очень хорошо помнили, как один чернокожий мальчик из поселка рабов на Каскарилла Гарденс впервые показал его им.

Амали увидела, что Деирдре почувствовала облегчение. И спросила себя о причине этого.

— Она говорит, что они друзья, — продолжала Амали и с интересом стала слушать историю Бонни, по крайней мере то, что знала о ней Деирдре.

— Значит, они могли подружиться на пиратском корабле, а затем она открыла ему свою тайну, — закончила свой рассказ Деирдре. — Или же они знали друг друга еще на своем родном острове. В любом случае мне неизвестно, откуда они родом. Может быть, она была рабыней…

Амали кивнула.

— Конечно, она была рабыней, миссис, — ответила она. — Разве вы не видели шрамов на ее теле? Ее били, миссис, — и, наверное, ее баккра делал с ней кое-что и похуже. Бедная маленькая девочка. И она тут же влюбилась в первого встречного проходимца…

Деирдре с трудом сдержалась, чтобы не встать на защиту этого «проходимца». Но она давно заметила, что Амали не особенно любит Цезаря. Значит, ей придется вести себя осторожно, встречаясь с ним. Деирдре вздохнула. Ей было бы проще, если бы она могла посвятить служанку в свою тайну. Хранить интимные секреты втайне от слуг было почти невозможно. Деирдре подумала о том, что то, чем она занималась с таинственным чернокожим, было чудовищно. Даже сегодня она снова встречалась с ним, и они предавались любви на берегу бухты. Это было рискованно, но они вдвоем наслаждались близостью. И совершенно определенно она не сможет с ним порвать. Для нее это было слишком волнующее ощущение — чувствовать себя живой.

Деирдре и Джеф предавались любви, где только представлялась возможность — в бухте и в лесу, а временами даже на конюшне. Очень редко, и лишь тогда, когда Деирдре могла быть уверена в том, что в доме не было Амали и Виктора, она даже затаскивала любовника в свою постель, чем они особенно наслаждались. Оба любили риск, любили дикие игры. При этом Деирдре при каждой встрече снимала со своего пальца обручальное кольцо, прежде чем начать любовную игру — это был знак того, что она забывала стыд и супружеские обязанности. Она делала это как нечто само собой разумеющееся и не испытывала при этом никаких угрызений совести. Чем бы она ни занималась со своим пиратом, это не касалось ее отношений с Виктором. Любовь с большим чернокожим мужчиной была совершенно иной, чем то, что она испытывала с Виктором. Чему бы там ни научился Джеф у проституток в портах доброй половины Карибского моря и что бы ни приходило в голову Деирдре, они вдвоем с наслаждением пробовали это. Они возбуждали друг друга и исследовали свои тела. Это было странное чувство — с одной стороны, узнавать самого себя, а с другой, с самого начала так доверять друг другу, что между ними никогда не возникало ни чувства стыда, ни ощущения вины. Любить пирата для Деирдре было то же самое, что и дышать, и при этом она не думала ни о Викторе, ни о том, какую обиду ему наносит.

Она ведь и Виктора не обделяла. Деирдре по-прежнему позволяла ему осыпать ее нежными ласками, как только ему хотелось этого, и даже наслаждалась этим. Она все еще испытывала любовь и нежность к Виктору, однако по сравнению с тем, что она чувствовала к пирату, это было детское чувство. С пиратом она взрывалась, ее охватывало пламя, тогда как Виктор словно лишь тихо укачивал ее. Безопасность и уверенность, которую давал ей муж, меркла перед необузданностью Джефа, его мужеством и любовью к опасностям. Сердце Деирдре неистово колотилось, когда она слышала треск сучьев, в то время как они с Джефом, уединившись в лесу, жадно набрасывались друг на друга, а особенно тогда, когда ей казалось, будто в доме или на конюшне хлопает дверь, пока они барахтаются в соломе или на кровати.

Джеф, напротив, лишь смеялся над ее страхами. Казалось, не существовало ничего, чего бы он боялся. Он не испугался бы драки с Квентином Кинсли, он сражался бы с ним на шпагах, а не на словах, какими бы ни были последствия.

Деирдре это окрыляло. Она все чаще и чаще шла на риск. Ее увлекала игра с опасностью. При этом она никогда не думала о последствиях. С Цезарем она чувствовала себя непобедимой. Жизнь была приключением, и Деирдре ощущала лишь жар вулкана, на котором танцевала, а не пламя, которое готово было поглотить ее.

Виктор полностью доверял Деирдре, и ему никогда бы даже в голову не пришло подвергнуть сомнению ее отговорки или оправдания, которыми она объясняла многочасовые прогулки верхом со своим «конюхом». При этом Виктор, естественно, давно заметил, что большой негр, по крайней мере сначала, едва держался на коне. Собственно говоря, он должен был задать себе вопрос, как Джеф по полдня выдерживает в седле, но ему ничего такого даже в голову не пришло. Виктор верил Деирдре, когда она утверждала, что была в гостях у какой-то знакомой или встречалась с ней, чтобы выпить чаю. Он не жаловался на заметно уменьшившийся интерес жены к ночным наслаждениям. До сих пор инициатива всегда исходила именно от Деирдре, и они занимались любовью, когда Виктор возвращался домой после ночного визита к кому-нибудь из пациентов. Теперь его жена больше не начинала любовную игру, но в любом случае хотя бы не отвергала ласки Виктора, когда он не был слишком усталым.

Молодой врач никогда бы не догадался, что именно благодаря Джефу у Деирдре прекрасное настроение и цветущий вид. Первые месяцы в Кап-Франсе Деирдре зачастую пребывала в скверном настроении, скучала, зато теперь она заметно оживилась. Виктор был даже рад этому, не проронив по этому поводу ни единого замечания. Он также не удивился, что Деирдре больше не настаивала на том, чтобы по крайней мере два выходных дня в месяц они проводили в поместье Новый Бриссак. В конце концов, он сам был очень рад возможности чаще оставаться дома, а не вступать в конфронтацию с истеричными владельцами плантации, которые боялись покушений на свою жизнь. Поведение жены Виктор объяснял тем, что теперь, имея сопровождающего, она могла снова совершать конные прогулки по Кап-Франсе и вокруг него. И может быть, ей действовали на нервы бесконечные придирки его матери. Деирдре до сих пор не забеременела, и Луиза Дюфрен воспринимала это как личное оскорбление…

Лишь пару раз Виктор задал себе вопрос, почему сплетницы из церковной общины не заинтересовались выездами Деирдре. На Ямайке, возможно, вполне обычным делом было то, что молодые женщины отправлялись на конную прогулку в сопровождении черных мальчиков-слуг, если они вообще это делали, потому что лишь немногие женщины в колониях садились на лошадь ради удовольствия. Даже в Англии за пылкими любительницами верховой езды зачастую следовали в качестве «наблюдателей» утомленные конюхи, и это никого не волновало. Однако здесь, в Сан-Доминго, Виктор должен был ожидать, что дамы из церкви по крайней мере заговорят с ним об этом и хотя бы постараются убедиться, что ему об этом известно. То, что ничего подобного не случилось, удивляло врача, тогда как Деирдре могла бы легко это объяснить. Она старалась, чтобы никто не увидел ее вместе с сопровождающим. Любая недоверчивая наблюдательница по их сияющим разгоряченным лицам могла бы догадаться, что тут происходило что-то не то.

В последнее время даже Амали начала бросать на свою хозяйку странные взгляды, когда та выезжала на конную прогулку в сопровождении красивого чернокожего мужчины. Как и ожидала Деирдре, ее похождения было намного легче хранить в тайне от мужа, чем от слуг.

Поначалу Деирдре беспокоилась также по поводу Бонни. Если правда то, что она влюблена в большого чернокожего мужчину — а когда Деирдре однажды присутствовала при его посещении больной, у нее исчезли сомнения по этому поводу, — то та, собственно, должна была почувствовать, что теряет его. Однако Бонни ничего не замечала. Она, казалось, испытывала блаженство, когда находилась в одной комнате с большим чернокожим, а на Деирдре смотрела с нескрываемым восхищением. Бонни еще никогда не видела такой ухоженной дамы из высшего света. Эта девочка вряд ли выросла на большой плантации. В любом случае она сначала робко, а затем очень эмоционально поблагодарила Деирдре за то, что та отдала ей свою ночную рубашку. Такой прекрасной вещи у нее никогда не было.

— Это же прекрасно, Дже… Цезарь, разве не так? — спросила Бонни у своего друга.

Это походило на трогательную попытку пококетничать. Однако Джеф лишь злобно посмотрел на нее, и Бонни прикусила губу. С тех пор как она сюда попала, она снова стала мысленно называть его настоящим именем. Пират Черный Цезарь был достоин восхищения, и Бонни уважала его, однако мужчину, о котором она мечтала, звали Джеф. Впрочем, ей нельзя было так обращаться к нему. Накануне, когда у нее вырвалось это имя, он сердито накричал на нее, несмотря на то что они были одни. Бонни так и не поняла, почему он так резко на это реагирует. Джефа не разыскивали под его настоящим именем, и он мог спокойно называть себя так, даже не находясь на борту «Морской девы». Однако молодой человек был исполнен решимости забыть все, что было связано с его прежним существованием. Бонни сожалела об этом и с присущим ей неистребимым оптимизмом надеялась, что это когда-нибудь изменится.

Исполненных обожания взглядов, которыми Джеф обменивался с Деирдре, она не замечала. Одна лишь Амали обратила на это внимание, но она могла поделиться наблюдениями только со своим грудным ребенком и с маленькой Нафией:

— Большой смотрит на миссис так, как Маленькая на Большого…

Бонни, однако же, вскоре нашла друга и доверенное лицо в доме Дюфренов, с которым могла поговорить обо всех своих заботах. Это был доктор, который с возрастающим удовольствием заботился о своей очень медленно выздоравливающей пациентке. При этом симпатия, которую испытывал Виктор по отношению к девушке, не имела ничего общего с сексуальным влечением. Бонни была для него не более чем раненным ребенком. Но вскоре он понял, что у нее очень ясный ум и за неприступным фасадом, который она демонстрировала ему как чужому мужчине, скрывалось искреннее и дружелюбное существо.

Виктор очень осторожно обращался со своей пациенткой — он тоже заметил рубцы на ее теле и правильно истолковал их. Следовательно, когда девушка снова пришла в себя, он перестал прикасаться к ней и даже смену бинтов поручал Амали. Зато он с удовольствием присаживался у кровати Бонни, чтобы поговорить с ней. И очень скоро она рассказала ему свою историю. Конечно, кое-что Бонни утаила, прежде всего — убийство своего хозяина. Однако о том, что касалось жизни на корабле, она рассказывала очень подробно: и о том, как она стала канониром, и о тех уловках, которые помогали ей на борту корабля выдавать себя за мальчика. В конце концов Бонни рассказала Виктору о своих мечтах. Когда-нибудь она хотела бы поступить так же, как Твинкль, — осесть где-нибудь навсегда.

Виктор поморщился, когда Бонни выразила желание вернуться вместе со своим другом на борт «Морской девы».

— Бонни, я ведь не знаю, что замышляет Цезарь, — осторожно произнес доктор. — Наверное, он опять хочет стать пиратом. Но если он… если ты для него хоть что-нибудь значишь, Бонни, я бы советовал вам остаться на суше. Такой крепкий и сильный человек, как он, может наслаждаться жизнью, которую вы вели, еще лет десять. Но ты… Уже сейчас это слишком тяжело для тебя. Я ведь вижу, что с тобой произошло.

— Каждого могут ранить в бою, — возразила Бонни.

Виктор потер висок.

— Большинство женщин вообще не участвует в боях, — сказал он наконец. — Значит, ранить могли настоящего корабельного юнгу или взрослого канонира, тут я ничего не могу возразить. А при тех методах лечения, которые существуют на корабле, вероятнее всего, умер бы даже самый крепкий и сильный мужчина. С этой точки зрения тебе повезло, что ты не попала в руки к вашему корабельному плотнику… И вообще, Бонни, ты слишком худа, ты истощена. Я ведь вижу, сколько времени тебе нужно, чтобы прийти в себя после лихорадки.

За три недели, которые Бонни прожила у Дюфренов, ее рана зажила, но девушка все еще была слишком слаба и с трудом вставала с кровати. По дороге в уборную Амали вынуждена была поддерживать ее, и Бонни всегда была рада, что после этого ей снова можно было лечь в постель.

— Ты так долго не выдержишь, — продолжал Виктор. — Если ты еще раз потеряешь сознание, а твоего Цезаря не окажется поблизости, чтобы помочь тебе, твоя тайна будет раскрыта. И что будет потом, Бонни? Ты хотя бы раз подумала о том, что будет потом?

Бонни пожевала нижнюю губу. Она никогда не задумывалась над этим, однако она не верила, что экипаж «Морской девы» сделал бы с ней что-то плохое. Для этого они слишком любили своего Бобби. Но на борту ее, конечно, больше не стали бы терпеть. Скорее всего, капитан Сигалл распорядился бы провести голосование среди пиратов, и все пришли бы к единому мнению: Бонни следует высадить в ближайшем порту… А потом…

Она надеялась, что Джеф не оставит ее одну, однако уверенности у нее не было. Может быть, он тоже бросит ее на произвол судьбы, ведь у нее были деньги. Или у нее и деньги отберут?

Бонни потерла лоб. От этих мыслей у нее заболела голова.

— Перспективы не самые блестящие, — прервал Виктор ее раздумья. — Значит, лучше вообще не рисковать. Разумнее всего уже сейчас сделать то, что ты все равно планировала сделать в будущем. Сложите ваши деньги и измените свою жизнь, Цезарь и ты!

Бонни с сомнением посмотрела на врача. Неужели доктор Дюфрен действительно думал, что Джеф согласится на это? Неужели он заметил что-то в его взгляде или поведении? Неужели он увидел что-то такое, что укрылось от нее?

— Цезарь… Цезарь не захочет оставаться на суше, — глухим голосом ответила Бонни. — Он… Мне кажется, что я для него ничего не значу. И… и наших денег не хватит… Я…

Виктор перебил ее:

— Молодой человек, должно быть, все же имеет к тебе определенный интерес, раз уж он покинул свой любимый пиратский корабль, чтобы доставить тебя сюда! В конце концов, он спас тебе жизнь, подвергаясь определенному риску. Значит, ты для него все же кое-что значишь. А что касается денег, то нужно сначала подумать, какого рода занятие вам могло бы подойти. И тогда можно было бы что-нибудь организовать. Моя жена, например, очень довольна тем, как Цезарь справляется с обязанностями конюха. Он мог бы приходить сюда и работать у нас несколько часов в день, и мы бы платили ему за это. И вообще… мы могли бы дать вам кредит или по крайней мере поручиться за вас. Я чувствую некоторую ответственность за тебя, Бонни. И мне бы не хотелось отпускать тебя в неизвестность.

Бонни улыбнулась, борясь со слезами. Еще никто не обращался с ней так по-дружески, как этот молодой врач. И никто не предлагал ей помощи, не требуя ответных услуг — и никто, может быть, за исключением Твинкля, не верил в нее. Причем Твинкль, конечно, больше доверял мальчику Бобби, а не самой Бонни.

— Может быть, мне стоит поговорить с Цезарем, Бонни? — осторожно спросил Виктор. — Если я расскажу ему о том, что может означать для тебя в будущем жизнь на пиратском корабле…

Бонни жевала губу, чувствуя, как в ней зарождается робкий росток надежды. Может быть, Джеф пойдет на это и действительно примет предложение доктора? Может быть, она сможет жить, не скрывая свой пол и имя? Может быть, она наконец сможет и сама кого-нибудь защитить?

Бонни кивнула.

 

Глава 11

— Твой глупый муж спросил меня, не хочу ли я жениться на Бонни и открыть в этих трущобах лавку с каким-нибудь барахлом!

Не успел Виктор выехать на своей докторской карете из конюшни, как возмущенный Джеф тут же примчался к Деирдре. Она только что пришла на конюшню, чтобы оседлать Аллегрию, причем выказывала некоторые признаки озабоченности. Виктор за завтраком рассказал ей о запланированном разговоре с ее любовником.

— Не говори так о Викторе! — оборвала Деирдре Джефа, не на шутку рассердившись. — Он не глупый, он лишь… доверчивый. Настолько доверчивый, что мне иногда становится стыдно обманывать его. А идея о том, чтобы ты остался здесь с Бонни… я не считаю ее такой уж плохой. — Она внуздала свою кобылу и хотела вывести ее из стойла.

— Что? — Джеф так громко выкрикнул это слово, что Аллегрия испуганно подпрыгнула. — Ты хочешь, чтобы я женился на Бонни?

— Я считаю, что было бы прекрасно, если бы ты остался здесь, — уточнила Деирдре. — А Бонни нужен защитник, тут Виктор прав. Может быть, тебе и не надо на ней жениться — вы могли бы управлять лавкой, как… ну, например, как брат и сестра.

Джеф фыркнул.

— Деирдре, если бы я хотел вместе с Бонни торговать в какой-нибудь лавке, мы могли бы остаться на Большом Каймане! — вырвалось у него.

Деирдре с интересом взглянула на него.

— Значит, вы оттуда? С Большого Каймана? Да не смотри ты на меня так, я никому об этом не скажу. И я понимаю, что у тебя нет ни малейшего желания открыть здесь лавку и отрабатывать взятые на нее деньги… хотя… работать моим конюхом тебе ведь нравится, разве не так?

Она пододвинулась к нему поближе, чтобы будто случайно прикоснуться к его телу. На поцелуй у коновязи она не решилась. Если бы Амали или повариха случайно появились во дворе, они могли бы застать их врасплох.

Джеф сердито посмотрел на Деирдре.

— Ты так считаешь? — обиженно спросил он. — Я для тебя только… только слуга?

— Ты мой раб… — поддразнила его Деирдре и привязала Аллегрию, чтобы почистить ее. Собственно говоря, это было задачей конюха, но настолько глубоко ее любовник в эту роль не вжился. Хорошо уже, что он хотя бы поднимал тяжелое дамское седло. — Мужчина, который принадлежит мне. Вместе с кожей, волосами и сердцем…

Джефу, однако, это не показалось смешным.

— Тогда можешь купить себе кого-нибудь на рынке, когда меня тут не будет, — сказал он и набросил седло на Родерика так резко, что конь от неожиданности недовольно заржал.

— Обращайся с конем осторожнее. Он, может быть, стоит дороже, чем новый раб, — произнесла Деирдре насмешливым тоном, однако затем подошла к Джефу, заметив, что он всерьез рассердился. — Послушай, Большой, я не это имела в виду. Ты принадлежишь мне, а я принадлежу тебе… Ты мой господин, а я твоя госпожа. Вот как бывает между мужчиной и женщиной…

Джеф привлек ее к себе, обнял и начал страстно целовать. Ему, очевидно, было все равно, увидит их кто-нибудь или нет.

— И это то, чего я хочу, — вырвалось у него, как только они перевели дух. — Я хочу быть твоим мужем. Не рабом, не любовником. А… законным супругом… — Он смущенно засмеялся.

Деирдре нервно огляделась по сторонам. Она благодарила Бога за то, что поблизости никого не оказалось. Молодая женщина на миг задумалась, стоит ли упрекнуть Джефа в неосторожности, однако решилась только покачать головой и невозмутимо улыбнуться.

— Ах, Цезарь… Как же это? Я ведь замужем, ты что, забыл? А у тебя есть Бонни, о которой ты должен заботиться…

Джеф сердито нахмурился.

— Ах, забудь ты о Бонни! — холодно сказал он. — Она уж как-нибудь справится. С помощью тех денег, которые сэкономила. И у нее еще будут деньги, когда она вместе со мной вернется на корабль. Когда-нибудь найдется парень, который сделает вид, будто любит ее…

Деирдре наморщила лоб. Эта черта его характера ей не нравилась. Джеф редко разговаривал так в ее присутствии. Когда он презрительно отзывался о Бонни или даже о Викторе, Деирдре начинала сомневаться в том, что он любит ее. А способен ли он вообще любить? Или ему просто нравилось играть с огнем?

— Ты не думаешь, что Бонни даже без ее денег достойна любви? — строго спросила Деирдре. — И что будет со мной? Если я брошу Виктора, у меня денег не будет. Каким бы он ни был щедрым, но, если я убегу от него вместе с тобой, он больше не будет меня содержать. И как ты вообще себе это представляешь? Ты будешь плавать по морям, а я буду сидеть где-нибудь и ждать тебя?

Джеф покачал головой.

— Пока я буду в море, тебе нужно будет еще немного здесь потерпеть, — сказал он. — Но это недолго продлится. Я стану экономить деньги, не растрачу больше ни единого пенни. Более того, теперь я буду принимать активное участие в обсуждении, когда речь будет идти о том, какие корабли брать на абордаж. Может быть, меня даже изберут квартирмейстером или лейтенантом… — Должность лейтенанта, заместителя капитана во время боя, на «Морской деве» в настоящее время была вакантной. — В любом случае я раздобуду деньги, Деирдре, это я тебе обещаю. И намного больше, чем есть у твоего доктора. Если после этого я где-нибудь поселюсь с тобой, то буду, может быть… купцом или… судовладельцем…

Деирдре рассмеялась.

— Это воистину великие планы, — насмешливо сказала она. — Но мне, собственно говоря, не нужен большой дом и богатый муж. Мне было бы достаточно, чтобы ты был рядом со мной. То, что есть сейчас, мне очень даже нравится. Так что ты еще раз подумай над тем, не хочешь ли ты просто остаться тут и сделать Бонни счастливой.

Деирдре не упомянула о том, что при таком решении вопроса ей не придется делать Виктора несчастным. Даже если ее мечты каким-то образом связывали ее жизнь с Цезарем, она все же не видела никакой реальной возможности осуществить их. Она даже не знала толком, действительно ли хотела этого. Собственно говоря, с пиратом ее не связывало ничего, кроме страсти. Что касается романтики, разговоров и шуток, то к ним он был мало расположен. Он овладевал своей любовницей, удовлетворял ее и себя самого, однако кроме этого у них не было ничего общего. Большой чернокожий ни во что не ставил романтические пикники и лишь торопясь заглатывал еду, а затем не мог быстро раздеть Деирдре. Совместные поездки верхом тоже доставляли ему мало удовольствия, хотя за это время он научился ездить на лошади.

Деирдре настояла на том, чтобы давать Джефу своего рода уроки верховой езды, но он зачастую недовольно реагировал на ее замечания. Ему не нравилось, что она поправляет его. Но даже сейчас, когда Джеф довольно уверенно сидел на лошади, верховая езда для него заключалась только в том, чтобы приехать куда-нибудь, где он мог бы спокойно заниматься любовью с Деирдре. К тому, чтобы скакать галопом наперегонки или ехать рядышком верхом на лошадях в молчаливом счастье, наслаждаясь тем, как окружающая красота действует на них, — ко всему этому у Джефа не было ни малейшей склонности. Когда Деирдре представила себе возможную жизнь с ним, то оказалось, что она будет ограничиваться общей постелью. Но стоило ли это всех тех жертв, которые им пришлось бы для этого принести? Бонни, Виктор… А еще огорчение родителей Деирдре, порицание со стороны общественности…

Какого мнения будут люди о белой женщине, которая сбежала от мужа со своим конюхом?

Нет, по мнению Деирдре, все должно было оставаться как прежде, и планы Виктора по поводу Бонни и большого чернокожего она считала вполне разумными. В последующие часы она убедила Джефа в том, чтобы он, по крайней мере, не говорил сразу «нет».

Однако затем все же произошло два события, которые вынудили Джефа срочно принять решение.

— Значит, маленькая Бонни теперь действительно заполучит своего Большого? — спросила повариха.

Они вместе с Амали и Нафией сидели в кухне, где, в порядке исключения, царило расслабленное настроение и единство между слугами. Сие обстоятельство Амали объясняла тем, что Виктор и Деирдре в этот вечер очень сильно польстили Сабине. Хозяева пригласили на небольшой ужин проповедника с сестрой и учителя с супругой, то есть именно тех людей, с которыми принято общаться врачу. Собственно говоря, при этом никто не ожидал чего-то особо выдающегося в том, что касается кулинарии, однако Сабина при составлении меню превзошла саму себя и даже не ворчала из-за того, что у нее слишком много работы. За это время у нее появилось достаточно помощников. Амали умело прислуживала за столом и при этом выглядела очень красивой в униформе служанки. Нафия помогала на кухне, проявив при этом невиданную сноровку, и даже Бонни старалась быть полезной. Уже несколько дней девушка довольно уверенно держалась на ногах. Ей понадобилось шесть недель, чтобы оправиться после своего ранения. После того как гости удалились, она, усталая, ушла к себе, тогда как Амали и Сабина с удовольствием стали пробовать оставшееся вино. Нафия вылизывала тарелки и кастрюли и иногда не по-детски разумно комментировала разговоры женщин или переводила их для своей сестры. Новый язык давался ей не так тяжело, как Амали.

Все же Амали хорошо поняла замечание Сабины по поводу Бонни и Джефа и даже смогла ей ответить:

— В любом случае Бонни на это надеется. И доктор тоже. Он нашел для нее… лавку, недалеко от трактира, где сейчас работает Ленни, на окраине портового квартала. Это приличная работа, если они не будут обманывать клиентов. Или клиенток. Бонни хочет продавать украшения и одежду, как пакотильеры. Они тоже смогут покупать у нее товары и продавать их на плантациях. Доктор считает, что сможет брать Бонни с собой за город. Вместе с ним она, конечно, сможет бывать на плантациях, куда обычно пакотильеров не пускают.

Сабина кивнула. Последнее могло принести большую выгоду. Как повариха, так и Амали были постоянными клиентками в лавках, которые предлагали различные украшения. Именно рабыни на плантациях очень любили всякие мелочи, которые вносили хоть немного ярких красок в их безрадостную жизнь. С тех пор как люди Макандаля начали свирепствовать на плантациях, все больше рабовладельцев, следуя примеру Жака Дюфрена, изгоняли бродячих торговцев из своих имений. Если же доктор возьмет с собой Бонни, она наверняка очень хорошо заработает. А больших капиталовложений такая торговля не требовала. Бонни и ее друг обошлись бы деньгами, которые они «заработали» на «Морской деве».

— Но если ты спросишь меня, то я скажу… что все же не могу этому поверить, — добавила Амали. — Большой…

Ее перебила Нафия:

— Mais est-сe que le Grand peut se marier avec Bonni si il embrasse la Missis?[28]

Малышка задала этот вопрос из чистого любопытства, явно не думая ничего плохого.

— Что? — спросила Амали. Она решила, что ослышалась. — Ты хочешь знать, как Большой может жениться на Бонни, если он целует миссис? — Она вопросительно посмотрела на Сабину.

— Он целует мадам? — повторила не менее изумленная повариха. — Откуда ты это знаешь?

— Я их видела, — ответила Нафия сестре, на этот раз по-английски. — В конюшне, часто. Он целует ее, и гладит, и… мне кажется, они делают это…

Девочка соединила указательный и большой палец левой руки в кольцо и просунула туда указательный палец правой руки. При этом Нафия смущенно улыбнулась.

Повариха поняла, что означает этот жест.

— Нафия, этого не может быть, — сказала она серьезно. — Нельзя такое говорить, иначе у Большого будут неприятности. Мец, конечно, добрый, но как только я подумаю о том, что сделает мсье Виктор, если кто-то скажет ему о черном мужчине и белой женщине… С обоими, и с мужчиной, и с тем, кто это сказал.

Амали сидела, словно окаменевшая.

— А если тот, кто это сказал, все же прав? — резко спросила она и опять перешла на английский. — Только, ради бога, никому не говори об этом, Нафия. Но в то, что это не ложь, я… я могу поверить… Проклятье, я давно об этом подозревала, но не думала… Я считала, что это просто симпатия, притяжение, небольшая игра с огнем. Но то, что миссис… что Деирдре изменяет доктору… Я завтра же поговорю с ней. Это необходимо прекратить! Пока она не навлекла несчастье на всех нас. — Служанка решительно встала. — Идем, Нафия! Мы отправляемся спать. Завтра у нас будет тяжелый день.

Уже на следующее утро Амали осуществила свое намерение, когда, последовав зову Деирдре, явилась к ней, чтобы помочь сделать прическу и одеться. Деирдре завтракала, одетая в пеньюар. Она собиралась отправиться на конную прогулку, разумеется, с Большим. Но теперь Амали этого не допустит.

Нахмурившись, она постучала в комнату госпожи, и та сразу же открыла ей:

— Быстрей заходи, Амали. Я уже опаздываю. Надеюсь, что Цезарь уже оседлал лошадей. Я надену зеленое платье для верховой езды, и, пожалуйста, не сильно его зашнуровывай…

Деирдре улыбалась. Она явно была в превосходном настроении.

— Чтобы Цезарю было легче снимать его с вас, миссис? — осведомилась Амали, и испуганное выражение лица Деирдре стало для нее еще одним подтверждением слов Нафии.

— Как… откуда ты знаешь? — почти беззвучно спросила Деирдре, однако сразу же взяла себя в руки. — Что ты такое говоришь? — поправила она себя, пытаясь придать своему голосу строгость и твердость. — Что ты себе позволяешь? — Она подняла подбородок, стараясь изобразить возмущение.

Амали закатила глаза и тут же превратилась из служанки в подругу.

— Деирдре, ты никогда не умела врать, — невозмутимо заметила она. — Мама Адве всегда знала, кто стащил медовый пирог, ей достаточно было посмотреть тебе в лицо. И я тоже сейчас вижу все по твоим глазам. У тебя и у твоего негра уже несколько недель горят глаза. Я просто не хотела в это верить. А вы даже не умеете вести себя осторожно! Только не начинай снова врать. Нафия видела вас на конюшне. И не раз!

— Ты… ты…

Деирдре не знала, что ответить. Что-то в ее душе толкало ее на то, чтобы обругать и пригрозить Амали. Цезарь сделал бы именно так, в этом она была уверена. Лучше всего упорно все отрицать. Но Деирдре не могла солгать.

— Даже не вздумай наказать меня, — невозмутимо продолжала Амали. — Ты сама выписала мне грамоту о даровании свободы. Забыла? Я твоя подруга, Деирдре!

— Значит, ты… ничего не скажешь Виктору? — тихо спросила Деирдре.

Амали покачала головой:

— Нет конечно. Это было бы жестоко. Он же тебе доверяет, он любит тебя. Это разбило бы ему сердце…

— Но я люблю Цезаря! — воскликнула Деирдре. — Я не хотела этого. Просто так получилось… Я никогда не хотела причинять Виктору боль. Но… — На ее лице появилась улыбка. — Если ты будешь помогать мне, Амали, то больше ничего не случится. Виктор никогда об этом не узнает. Ах, Амали, я давно хотела посвятить тебя в эту тайну. Но меня останавливало то, что ты не любишь Цезаря и… — Деирдре сделала попытку обнять Амали, однако та отпрянула.

— Я действительно не люблю его, — коротко сказала она. — Но даже если бы он мне нравился, я все равно не стала бы тебе помогать.

Деирдре изумленно уставилась на нее:

— Ты только что сказала, что ты моя подруга…

— И именно поэтому я не буду тебе помогать, — решительно проговорила Амали. — Потому что я знаю: для тебя это добром не кончится. Этот тип никому не принесет счастья, Деирдре, и меньше всего тебе. Если Виктор выгонит тебя… Перед законом ты точно такая же чернокожая, как и я.

Деирдре нерешительно улыбнулась.

— У меня тоже есть грамота о даровании свободы, — пробормотала она.

Амали схватилась за голову.

— Да, она у тебя есть. Только, к сожалению, эта грамота лежит не у тебя под кроватью. Твоя грамота, скорее всего, находится у твоего супруга…

— Виктор никогда… никогда не пойдет на то, чтобы порвать мою вольную грамоту! — в ужасе воскликнула Деирдре. — Как бы я его ни разочаровала, он… он добрый человек.

— Он отдаст ее тебе, — согласилась Амали, — потому что он действительно добрый и хороший человек. Но что потом будешь делать ты? Что потом будем делать все мы, Деирдре? Ты что, полагаешь, что одинокому мецу будет нужна служанка? И маленький ребенок этой служанки? И ее сестра? Мы все будем наказаны вместе с тобой. Может быть, ты даже согласишься вернуться назад на Ямайку? Ты ведь не думаешь, что твой Цезарь будет желанным гостем в поместье Каскарилла Гарденс? Или в высшем свете Кингстона?

Деирдре прикусила губу. Амали понимала, какие мысли проносились у нее в голове. Наверное, она впервые задумалась над тем, что может ожидать ее, если всплывет ее связь с любовником.

Молодая хозяйка потерла лоб.

— Но Цезарь… Цезарь — это… это такое чудо. Ты даже представить себе не можешь, как мне с ним хорошо. — Она с мольбой подняла руки. — Я не могу бросить его, Амали! Я просто не могу этого сделать… Наша любовь… — Деирдре выглядела совершенно беспомощной.

— Я тоже любила Ленни, — твердо произнесла Амали. — И страдала, когда он ушел, хотя он был для меня не самой подходящей парой. Это можно пережить, Деирдре, ты сама сказала мне об этом. Значит, пошли этого парня подальше. На его пиратский корабль или к его Бонни, хотя она, собственно говоря, тоже слишком хороша для него. Он принесет ей только несчастье. Живи как прежде. Я буду жить своей жизнью, а Нафия — своей. Либби совсем недавно появилась на свет… Я предупреждаю тебя, Деирдре… — Амали повысила голос. — Прежде чем я позволю Цезарю разрушить все это, я сама возьму нож и всажу его ему в спину! Или же заявлю на него в жандармерию. Я бы удивилась, если бы его не искали, твоего Сaesar le Grand[29]. — Она со злостью вытащила из шкафа платье для верховой езды и швырнула его Деирдре. — Вот, одевайся сама! Попробуй, каково это будет — жить в какой-нибудь дыре вместе с Цезарем! Может быть, тогда тебе будет легче покончить со всем этим.

Растерянная хозяйка осталась в комнате, когда ее служанка буквально вылетела за дверь. У Деирдре было такое чувство, слово в ней что-то умирает. Амали не шутила. Она боялась за себя и за свою семью, и если Деирдре не закончит свой роман, то Амали может сделать что-то такое, что принесет ее любовнику несчастье. Значит, Деирдре придется распрощаться с Цезарем. Если только не найдется еще какой-нибудь выход. Если только ее пират не найдет выход…

— Значит, об этом знает всего одна женщина? — спросил Джеф.

На его лице появилось выжидающее выражение, за которым Деирдре увидела холодную как лед решимость. Это было лицо пирата, который не остановится ни перед чем.

— Может быть, теперь об этом знают все, — вздохнула Деирдре. Она была расстроена после ссоры с Амали. Ее волосы были распущены и свисали вниз. Она даже не подколола их. Молодая женщина была белой как мел. — В любом случае Нафия, повариха…

— Но все же их немного, — произнес Джеф. Он играл уздечкой своего гнедого коня. — Я бы мог… хм… устроить пожар.

Лошади только что вышли из мангрового леса на побережье. Джеф уже ожидал Деирдре с оседланными лошадьми и помог ей забраться в седло, но она, против обыкновения, не использовала каждую возможность словно случайно прикоснуться к нему. Деирдре, казалось, скорее боялась телесного контакта. Едва покинув территорию Дюфренов, она за первым же поворотом вывернула душу перед любовником.

— Ты же не думаешь уничтожить весь наш домашний персонал? — нервно рассмеялась молодая женщина. — Это совершенно невозможно. Мы можем лишь… нам нужно лишь каким-то образом… э-э-э… успокоить Амали. Если бы ты действительно женился на Бонни и взял на себя управление этой лавкой… А если мы затем не увидимся всего пару недель…

— Деирдре, я так не могу… — начал Джеф и тут же взволнованно указал на побережье: — Что это?

Деирдре показалось, что она вернулась на шесть недель назад. На берегу лежала шлюпка, поспешно вытянутая на сушу и затем брошенная, как тогда лодка Цезаря. Даже цвет совпадал. Значит, именно это так взбудоражило ее сопровождающего.

— Это одна из наших шлюпок, — ответил большой чернокожий на собственный вопрос. — Отец небесный! Это «Морская дева»! Капитан… Они прибыли сюда!

— Это и есть «Морская дева»? — насмешливо спросила Деирдре, хотя ей было не до шуток. Конечно, это была всего лишь шлюпка с «Морской девы». Пиратский корабль, скорее всего, стоял на якоре где-то за пределами бухты.

Джеф, который пришпорил коня, направляясь к шлюпке, увидел также следы от костра под одним из мангровых деревьев — и Деирдре испугалась до смерти, когда из леса вышли двое мужчин, одетых таким же образом, как и ее любовник при своем первом появлении. На одном из них, высоком худом мужчине с темными волосами, был парчовый жакет и треуголка (и этот костюм, конечно, когда-то был изготовлен для бального зала), а второй — высокий и крепкий — был облачен в бархатный жилет и бриджи. Одна нога у него была деревянной.

— Санчес! Питч! — Джеф пустил Родерика галопом, чтобы быстрее добраться до своих друзей. Выглядел он при этом довольно ловким, лишь спрыгнуть с коня ему не удалось так элегантно, как он того желал.

Оба мужчины сразу же опустили на песок огромную черепаху, которую поймали, и поспешили навстречу Джефу.

— Ты посмотри, Черный Цезарь верхом на коне! — Одноногий кок засиял всем своим широким лоснящимся лицом, которое сейчас, в полдень, было еще и мокрым от пота. Он сердечно обнял Джефа.

Высокий мулат между тем заметил Деирдре, которая на своей белой лошади, с распущенными волосами, развевавшимися на ветру, выглядела так, будто явилась из сказки.

— А это кто? — Мужчина в буквальном смысле слова разинул рот. — Черт возьми, Цезарь, если это Бобби…Тогда я пошлю к этому доктору еще и нашего капитана! — Санчес громко расхохотался.

Питч ухмыльнулся:

— Он сказал бы спасибо, если бы ему за это отрезали самую лучшую его часть! Однако здесь леди… — Он неуклюже поклонился Деирдре. — Вот это улов! Где ты ее нашел? И где Бобби? Малыш еще жив? Иначе ты добрался бы до Санто-Доминго.

Джеф кивнул. Затем он галантно помог сойти Деирдре с лошади.

— Деирдре Дюфрен, — официально представил он ее. — Моя будущая жена!

Деирдре покраснела, в то время как мужчины добродушно заулыбались.

— Это Санчес, наш квартирмейстер, а это Питч — наш кок, — продолжал Джеф.

Деирдре больно укололо то, что он говорил об этих людях как о своих. Джеф этого не заметил, и ему не бросилось в глаза, что ее приветствие в адрес его друзей было коротким и холодным.

— С каких пор вы здесь, Санчес? — лишь поспешно спросил Джеф, помогая им тащить черепаху в лодку. — Корабль снова в порядке?

Санчес кивнул:

— Как новый. Пусть даже это продолжалось дольше, чем мы думали, там очень много чего было поломано. Зато добыча перекрыла ремонт в десять раз. Тебя и Бобби ожидает кругленькая сумма и, конечно, прибавка за ранение. Бобби восстановил свои силы? Да где же он сам?

Джеф ухмыльнулся:

— Санчес, если бы у тебя было рандеву с такой роскошной бабой, как Деирдре, ты захватил бы с собой маленького Бобби? По распорядку дня у меня предусмотрено вот это.

Он сделал короткий неприличный жест.

Деирдре покраснела. Мулат обо всем догадался.

— Ах да, Цезарь, девушка, уединенный пляж… Старый бабник! Однако все же скажи мне, Бобби здоров? Он сможет уйти с нами в море?

Джеф кивнул.

— Он как новый! — повторил он слова Санчеса.

Питч только что откупорил бутылку рома:

— Вот, ребята, за свидание! Сейчас мы на суше и можем выпить. Леди, мы с удовольствием предложили бы вам черри, но, к сожалению… — Повар снова поклонился.

Деирдре едва не попросила его позволить ей отхлебнуть рома из бутылки. Только что состоялся неприятный разговор с Амали, а теперь эта встреча на пляже — ей нужно было подкрепить свои силы. Естественно, она ничего подобного не сделала, лишь укоризненно посмотрела на своего спутника, когда тот схватился за бутылку.

Санчес тут же забрал у него бутылку.

— Ничего подобного, Питч. Мы не будем спаивать парня. У него впереди кое-что более важное. — Он повторил жест Джефа. — Он должен попрощаться со своей девушкой.

Теперь уже мулат поклонился Деирдре:

— Не сердитесь, мадемуазель, из-за того, что мы задержали вашего будущего мужа. Однако впереди долгий день… Желаю хорошо провести время, Цезарь, увидимся позже! — Он весело кивнул Джефу и Деирдре, столкнул лодку на воду и посадил туда своего не очень довольного друга Питча.

Крепкими ударами весел мужчины погнали лодку в море. Деирдре знала, что должна поговорить со своим Цезарем. Об угрозах Амали, о пиратах, о Бонни… Однако вместо этого она просто упала в его объятия.

Как только шлюпка исчезла из виду, они занялись любовью, и любили друг друга так, как еще никогда с тех пор, как впервые встретились. Джеф поднял страсть на совершенно новую высоту. Он брал Деирдре с такой жадностью, которую мог ощущать только пират после шести недель воздержания. Под конец они все вывалялись в песке, после чего побежали в море, чтобы помыться, и снова целовались, и еще раз занялись любовью, после того как попробовали на вкус соль на коже друг друга. Для Деирдре море и небо слились в одно синее пятно. На короткое время она забыла обо всем, и ей казалось, что она становится единым целым со своим любовником, который, со своей стороны, стал частью ветра, воды, зеленью леса и золотом пляжа.

— Ты ведь на самом деле не уйдешь от меня? Ты ведь и вправду не бросишь меня? — в конце концов спросила Деирдре, сердце которой готово было выскочить из груди.

Джеф лежал рядом с ней, опершись на локоть, и пожирал ее голое тело взглядом, словно хотел запомнить навсегда.

— Об этом, любимая, не может быть и речи, — заверил он ее. — Однако смотри, это ведь воля провидения: твоя служанка поймала нас на горячем, и именно в это время вернулась «Морская дева». Конечно, я бы с удовольствием остался с тобой, но еще больше мне хотелось бы забрать тебя с собой. Однако боюсь, за корабельного юнгу тебя выдать не удастся. Я волновался бы за тебя, Деирдре… и никогда бы не смог…

Деирдре подумала о Бонни. За нее он, пожалуй, страха не испытывал, когда брал с собой на пиратский корабль.

— Это, конечно, не надолго! — поспешно продолжал Джеф. — Дай мне год, может быть, два. Да что там… Дай мне шесть месяцев, и затем я снова буду здесь с достаточным количеством денег, чтобы забрать тебя с собой. Я не забуду тебя, Деирдре! Как же я могу тебя забыть?

Деирдре ничего не ответила. Конечно, он ее не забудет, так же как и она его — что касается этого, она непоколебимо верила в их взаимное притяжение. Их держало вместе что-то особенное, какие-то прочные узы, которые могли растягиваться, но никогда не разорвутся. Никто из них не мог этого отрицать. Но в море с Джефом могло случиться всякое, его могли убить, он мог потерять свои конечности, как этот Питч… Деирдре стало страшно от одной только мысли о том, что она увидит его совершенное тело разорванным на части или изувеченным.

— А Бонни? — попыталась она еще раз. — Ты слышал, что говорил Виктор. Она не сможет долго выдержать такую жизнь. Неужели ты все же хочешь забрать ее с собой? Неужели ты не хочешь остаться здесь с ней? Лавка…

Джеф махнул рукой, словно отбрасывая что-то от себя.

— У Бонни своя жизнь, а у нас — своя, — резко ответил он. — Пусть сама решает, уходить ей со мной в море или оставаться. Милый, добрый доктор определенно предложит ей место рабыни в своем доме. — Джеф поморщился.

Деирдре не стала напоминать ему о том, что в доме доктора Дюфрена рабов не было.

— Как ты можешь говорить о «нашей жизни» и уходить от меня? — вместо этого спросила она, теперь уже пребывая в полном отчаянии.

Чем больше Деирдре думала о том, что может ожидать Джефа на «Морской деве», тем сильнее боялась за него. А может быть, это было нечто бóльшее, чем страх? Может быть, это было предчувствие? Деирдре казалось, что она должна обязательно защитить Джефа. Даже если бы это означало, что ей пришлось бы отказаться от своей спокойной жизни. Такое с ней бывало всегда после занятий любовью с большим чернокожим, когда, как всегда, на руке у нее не было обручального кольца, подаренного Виктором — оно было тщательно спрятано в кармане ее платья, которое она снимала с себя. В эти часы Деирдре больше ничего не хотелось, кроме как быть вместе со своим любовником, невзирая на последствия.

— Послушай, Цезарь, я… А что, если мы уйдем вдвоем? Сразу, сейчас… или сегодня ночью. Не на «Морскую деву», а куда-нибудь, где мы могли бы быть вместе. Мне не нужна роскошь, я… с тобой я согласна жить даже в какой-нибудь хижине…

Джеф проигнорировал ее слова. Его рот медленно приблизился к ее губам, и он начал целовать ее. От губ он перебрался к шее, затем к груди. Он стал водить языком вокруг ее пупка…

— Цезарь! — застонала Деирдре. — Пообещай, что ты хотя бы подумаешь об этом!

Джеф улыбнулся ей между двумя поцелуями.

— Ну да, конечно, дорогая, конечно… я об этом подумаю. А пока что мы перестанем думать. Сейчас время чувствовать, Деирдре. Время чувствовать…

Деирдре была до смерти уставшей, когда ближе к вечеру они наконец поехали домой. Она предполагала, что ее любовник чувствует себя так же. Виктор был у какого-то пациента, Бонни помогала в кухне. Амали бросила на Деирдре сердитый взгляд, когда та попросила служанку набрать в ванну воды.

— Надеюсь, что это было прощание, — бросила Амали, когда Деирдре, блаженно вздыхая, скользнула в розовую воду.

Служанка недовольно смерила взглядом свою хозяйку. Все ее тело было покрыто маленькими царапинами и покраснело. Она никогда не видела чего-либо подобного на теле Деирдре, после того как та отдавалась Виктору. Но зато теперь Амали поняла, почему ее хозяйка в последнее время не хотела показываться ей обнаженной.

— Может быть, — сонно пробормотала Деирдре.

Ей не хотелось еще раз ссориться с Амали, и, конечно, ее любовник так же не испытывал желания спорить с Бонни. Однако ссора будет неизбежной, когда он расскажет ей о «Морской деве». Кроме того, Деирдре надеялась, что повариха сразу же отправит девушку спать, когда в кухне будет наведен порядок, а для Виктора будет подготовлен ужин — он любил перекусить, когда возвращался от своих пациентов. Значит, Бонни сегодня не встретится с большим чернокожим. И все решения надо будет перенести на завтрашнее утро… А завтра Деирдре снова найдет занятие своему Цезарю… Он не захочет плавать под парусами, если сможет летать…

Деирдре проснулась на следующее утро в своей спальне одна. Виктор вернулся домой поздно, и, к счастью, ему не захотелось заниматься любовью со своей женой. Деирдре и на этот раз не отказала бы ему, однако ей пришлось надеть широкую ночную рубашку, чтобы скрыть следы своих диких игр с любовником. Деирдре на миг подумала о том экстазе, до которого Цезарь довел ее на пляже, и тут же почувствовала желание действовать. Она как можно быстрее должна встретиться с ним, привязать его к себе, прежде чем ему в голову придут дурные мысли. Это была единственная возможность его переубедить — взывать к его разуму было, конечно, бесполезно. Когда они занимались любовью, Цезарь все же пообещал ей еще раз подумать о «Морской деве». Деирдре была уверена, что, если ей удастся сделать так, чтобы он не успел на корабль, он, может быть, еще раз подумает о предложении относительно Бонни и лавки. Ну а в крайнем случае… может быть, ей все же придется бежать вместе с ним. Неужели такой день, как предыдущий, не стоил любых жертв?

Деирдре подошла к окну и окинула взглядом жилище рабов, конюшню и сад. Она надеялась увидеть своего любовника, однако во дворе никого не было. В конце концов женщина накинула на себя пеньюар, причесала волосы и сошла вниз. Было ранее утро. Виктор, конечно, еще завтракает. Он обрадуется, если она составит ему компанию.

И действительно, Виктор с аппетитом поедал порцию стручков окры и вяленой трески. И, конечно, его глаза загорелись, когда он увидел Деирдре, подходившую к нему. Она улыбнулась в ответ, и он встал, чтобы поцеловать ее. Деирдре ответила на поцелуй. Виктор был прекрасным мужем, и это было так чудесно, что он любил ее. Однако провести так всю жизнь? Целую скучную жизнь под защитой Виктора, состоящую из кротости, нежности и дружелюбия? И это тогда, когда можно становиться участницей невероятных приключений рядом с Big Black Сaesar[30]?

— А где Бонни, Нафия? — спросил Виктор, когда маленькая девочка с серьезным видом поставила корзинку с хлебом на стол.

Нафия старалась как и прежде выполнять поручения по дому, но за завтраком в последнее время она обслуживала Бонни, после того как повариха взяла ее к себе помощницей.

— Ее нет, — ответила Нафия.

Для Деирдре это слово было как удар ножом.

— Что значит «нет», малышка? — осведомился Виктор.

Нафия пожала плечами:

— Не знаю. Но сегодня утром я проснулась оттого, что лошади ржали и били копытами в стену. Они были голодны, мец! Вот что они сказали!

Виктор улыбнулся:

— А где же Цезарь? Разве он не покормил их?

Нафия покачала головой:

— Нет. Потому что он тоже исчез. Амали потом покормила лошадей, а я хотела разбудить Бонни, чтобы она помогла Сабине. Я очень громко стучала в ее дверь. — После выздоровления Бонни переселилась из гостевой комнаты Дюфренов в одну из комнат в доме для слуг. — Но она не открыла. А потом пришла Амали и сказала, что Бонни исчезла. Как будто она уже обо всем догадалась. Ну да, а потом мы стали искать Бонни. Вдруг она заболела или с ней случилось еще что-нибудь в этом роде? Но она просто исчезла. Хотя вся ее одежда была на месте. Это странно, не так ли, мец Виктор?

Виктор вздохнул. Для него это было скорее подтверждением его опасений.

— Бедный, глупый ребенок, — тихо сказал он.

Затем он удивленно взглянул на Деирдре, которая вдруг разрыдалась. Виктора это удивило. Конечно, все они привыкли к своим странным гостям и болезненно воспринимали их уход. Но чтобы это так тронуло его жену…

— Что случилось, Деирдре? — ласково спросил он.

Молодая женщина вскочила на ноги.

— Ничего! — воскликнула она. — Совсем ничего… Я… ничего. Просто пришли ко мне Амали, когда она покормит лошадей…

Затем она взбежала по лестнице, бросилась на свою постель и снова стала плакать…

В море «Морская дева» поднимала паруса. Ее целью был груженный табаком торговый корабль, который шпионы капитана Сигалла обнаружили в порту Кап-Франсе. Корабль направлялся в Париж.

«Морская дева» следовала за ним на север.

 

Скала в тумане

Карибское море Сан-Доминго — Кап-Франсе, Новый Бриссак, Рош о Брюм

Весна — осень 1756 года

 

Глава 1

Джеф и Бонни изменились с тех пор, как пожили в Кап-Франсе. Это не очень сильно бросалось в глаза, однако от такого внимательного наблюдателя, каким был много повидавший в жизни квартирмейстер Санчес, не укрылось, что Джеф стал гораздо более жадным. Прежде он никогда особенно не забивал себе голову тем, какие корабли преследовала и брала на абордаж «Морская дева». Конечно, Джеф всегда радовался богатой добыче, но было ли ее больше или меньше, ему, казалось, все равно — деньги сразу же утекали у него между пальцев, как и у большинства других пиратов. Они тратили их на женщин и яркие наряды, в которых, гордые как павлины, разгуливали в портах.

Сейчас же, однако, Цезарь свои деньги не тратил, а недавно даже изъявил желание принять участие в обсуждении вопроса о том, следует ли «позаботиться» об одном паруснике, который должен был доставить сахарный тростник в Англию, или же броситься в погоню за кораблем, который транспортировал тщательно охраняемые роскошные товары. Высокий чернокожий парень выступил за более ценную добычу и более высокий риск, да к тому же стал оказывать давление на команду, требуя избрать лейтенанта. Экипаж должен был избрать на эту должность его или Санчеса. Если лейтенантом станет мулат, то Джеф хотел выставить свою кандидатуру на должность квартирмейстера. Обе должности предполагали бóльшую долю от дележа добычи, а Джефа тем самым приближали к его мечте — быть вместе с дамой своего сердца.

Бонни, конечно, тоже заметила, что Джеф начал экономить деньги, и радовалась этому. Она с большой неохотой вернулась вместе с ним на «Морскую деву». Гораздо больше ей хотелось открыть собственную лавку в Кап-Франсе. Однако без Джефа смысла в этом не было, она не решилась бы вести дела в одиночку. В конце концов, она была не такой, как Маану. И когда Джеф заявил, что ее накоплений вряд ли хватит на то, чтобы начать свое дело, и что можно вести жизнь гораздо более интересную, если собрать побольше денег, Бонни решилась. Конечно, у Джефа были грандиозные планы… Как-то он даже употребил такие слова, как «купец» и «хозяин корабля». Бонни считала это большой глупостью. Вряд ли можно было разбогатеть настолько благодаря пиратству.

Однако же, когда за последние недели она все же увидела, как решительно Джеф собирает деньги, она почти начала верить в то, что его мечта осуществима. Конечно, Бонни ни с кем об этом не говорила, лишь улыбалась про себя, когда Санчес и Питч подсмеивались над Джефом, намекая на «женщину его мечты», для которой тот копил деньги.

Изменения, которые произошли с Бонни, были не такими заметными. Собственно говоря, на них обратили внимание капитан и другие канониры, которые оставались на «Морской деве» во время абордажей. Первый канонир Бобби стал более щепетильным. Конечно, он все еще стрелял из пушки и так же метко попадал, но стал реже целиться в толпу матросов на вражеском корабле. Казалось, он уже не был исполнен дикой решимости уничтожить как можно больше противников. Капитан объяснял это ранением — теперь малыш знал, что чувствует человек, в которого попало пушечное ядро. Но со временем он должен будет измениться. Невозможно представить себе пирата, который способен к состраданию. Однако пока что Сигалл обращался со своим первым канониром осторожно. Его Бобби когда-нибудь забудет о своем ранении и о страхах. В конце концов, он мужчина!

Бонни же, напротив, все больше чувствовала себя женщиной, после того как в Кап-Франсе наконец-то получила возможность снова быть ею. Прежде всего, там она впервые жила, как нормальная женщина. Она научилась принимать чужое сочувствие и уважать чувства других людей, понимать то, что выражают их лица… и разговаривать с другими женщинами, которые не смотрели на нее сверху вниз. С Маану, конечно, она тоже могла разговаривать, однако тогда Бонни была еще девочкой и Маану была для нее скорее матерью, чем подругой. С Амали же Бонни могла обсуждать сплетни, болтать о всяких безобидных мелочах и, хихикая, примерять пестрые безделушки, которыми с удовольствием торговала бы. Она научилась понимать, что, если повариха бранится и жалуется, не следует принимать это слишком близко к сердцу. В первое время Бонни испуганно вздрагивала и пряталась, как только Сабина начинала орать, однако вскоре девушка уже могла со смехом реагировать на это. И вообще, она научилась смеяться открыто и беззлобно, и ей даже удалось на какое-то время забыть похожий на ржание или рычание хохот матросов, обычно следовавший за анекдотами, которых она зачастую даже не понимала.

Бонни была в восторге от Деирдре, прекрасной хозяйки дома, а на доктора просто молилась. Девушка знала: он не одобрял того, что делали мужчины на «Морской деве» — несмотря на то что с пониманием относился к страданиям Бонни в руках баккра-насильника. Виктор Дюфрен и его домочадцы пробудили в ней представление о морали, которое на протяжении многих лет она вытесняла из своей памяти или заменяла злостью. Однако нельзя было отрицать и того, что понятие о добре и зле привила ей Маану.

«Тебе ведь не хочется, чтобы тебя обворовывали?!»

Каждый раз, когда экипаж корабля, взятого на абордаж, оказывал ожесточенное сопротивление и Бонни отдавала приказ произвести залп из пушек «Морской девы», у нее в голове гремел голос Маану. Мать Джефа несколько лет назад мягко упрекнула ее этими словами после того, как девчушка стащила какие-то сладости из ее лавки. После этого Бонни никогда больше не воровала — до недавних пор. И хотя она очень радовалась тому, как сердечно команда «Морской девы» приветствовала ее на борту, она начала испытывать дискомфорт. Ей очень хотелось покончить со своей пиратской жизнью, и лучше сегодня, чем завтра.

— Ты должна голосовать за меня, Бонни! У тебя просто нет другого выбора. Ведь это же столько денег…

Бонни чистила свою пушку, а Джеф уже целых полчаса взволнованно убеждал ее.

— Мы можем одним махом стать богатыми!

— Или мертвыми, — ответила Бонни. — Джеф, если не решается даже капитан… и Санчес… а они всегда рады хорошей добыче. Но этот корабль… может быть, он нам не по силам… — Девушка стала полировать ствол пушки.

— Что ты говоришь — не по силам? — Джеф покачал головой. — Мы уже захватывали гораздо бóльшие корабли, с более многочисленным экипажем. Я не знаю, что случилось со всеми вами! Это просто корабль, и ничего больше!

— Это фрегат, доверху набитый золотом из испанских колоний, — ответила ему Бонни, — и, следовательно, он будет хорошо вооружен. Очень опасно нападать на него, Джеф! Признай это!

За день до этого в порту Кингстона пиратская команда узнала о корабле, который якобы стоял в Санто-Доминго, готовый отплыть на родину — в Испанию. В порт он зашел по причине значительных ремонтных работ, и теперь половина города только и говорила о сказочных богатствах, которые вроде бы были загружены на корабль «Изабелла Санта». В связи с этим Джеф предложил подкараулить корабль возле Эспаньолы и взять его на абордаж. Бухта, в которой ремонтировали «Морскую деву», вполне подходила для засады, оттуда они могли перерезать путь фрегату. Однако это должен быть очень быстрый маневр — если команда «Изабеллы Санты» будет бдительной, она может разоблачить маскировку пиратов. Впрочем, бухта была идеальной — перед ней находился маленький остров, за скалами которого пиратский корабль мог спрятаться, чтобы затем нанести молниеносный удар. Капитан Сигалл знал толк в таких маневрах — в конце концов, он вместе с капитаном Черная Борода принимал участие во многих атаках, но он также осознавал и степень риска. Санчес, его квартирмейстер, категорически не советовал проводить эту операцию.

— Корабль довольно небольшой и вследствие этого очень маневренный, — говорил он. — У него на борту хорошо вышколенные вахтенные и матросы, а также тяжелая артиллерия — двадцатичетырехфунтовые, а может быть, и тридцатидвухфунтовые пушки, и матросы, которые умеют обслуживать их. Стоит им лишь учуять опасность, и они выстрелят первыми. И тогда мы очутимся на морском дне быстрее, чем можем себе представить. Давайте оставим эту затею, ребята! Ты не Черная Борода, капитан, а добрая старая «Морская дева» — не корабль «Месть королевы Анны».

Все это дело очень подробно обсуждалось руководством «Морской девы», и в конце концов Джеф настоял на том, чтобы собрать всю команду на голосование. Теперь он боролся за голоса. И, конечно, надеялся на Бонни и других канониров. От их искусства будет зависеть многое, если не все.

— Подумай сама! — воскликнул он, видя, что Бонни все еще пребывает в нерешительности. — Но подумай хорошо! Если мы сейчас отступим, то еще десять лет будем вынуждены плавать по морю. А если у нас будет золото… Мы могли бы поселиться на берегу…

Бонни кусала губы.

Мысль о том, чтобы захватить огромное сокровище одним ударом, в конце концов заставила капитана Сигалла во время вечернего собрания осторожно высказаться за то, чтобы взять «Изабеллу» на абордаж. Капитан очень долго не мог принять окончательное решение, однако золото манило и его — и, конечно, больше, чем некоторых членов его команды. Джефри Сигаллу было уже за пятьдесят, а это — преклонный возраст для пирата, едва ли кто-то из его соратников доживал до таких лет. Этот отчаянный рубака хорошо сохранился и до сих пор был очень сильным бойцом. Однако в последнее время капитан стал чувствовать свой возраст. Как и большинство моряков, после многих лет, проведенных на борту корабля, он страдал от болей в суставах, его рефлексы стали замедленными, и часто Санчес или Джеф вынуждены были помогать ему, когда он при абордаже сталкивался с по-настоящему сильным противником-фехтовальщиком. Капитану Сигаллу было понятно, что долго так продолжаться не может. Для него было бы лучше, следуя примеру Твинкля, уйти на покой.

Однако Сигалл накопил не очень много денег. Уже несколько лет он содержал на Мартинике женщину — красавицу, которая имела соответствующие запросы. За то, чтобы принадлежать исключительно капитану Сигаллу и бóльшую часть года просто ждать его, Целестина хотела, чтобы ее окружала роскошь. Таким образом, Сигалл оплачивал ее дом и услуги поварихи, слуг и личной горничной для госпожи-хозяйки. Домашними слугами были рабы, так что денег им платить было не нужно, но они тоже хотели есть — а за то, чтобы они немножко шпионили за хозяйкой (Сигалл желал убедиться в том, что Целестина соблюдает свою часть соглашения), требовали определенное вознаграждение.

Сигалл мечтал поселиться в этом доме. Ему хотелось, чтобы Целестина баловала его, но для этого просто пока еще не хватало денег. Он смог бы содержать такой дом на протяжении года или двух, если бы продал «Морскую деву». Может быть, этот корабль купил бы кто-нибудь из членов его команды, и Сигалл смог бы оставаться «в деле». Однако столько денег, чтобы можно было удовлетворять прихоти Целестины до конца ее жизни, это бы не дало. Перспектива захватить груз «Изабеллы Санты» казалась капитану ответом на все его молитвы. Если бы только риск не был так велик…

— Мы могли бы с помощью обстрела лишить корабль маневренности, — нерешительно произнесла Бонни. Она не любила возражать осторожному Санчесу, но если уж надо… Джеф был прав: добыча была заманчивой. Бонни весь вечер раздумывала над стратегией, о том, как свести риск к минимуму. — Значит так, если мы действительно сможем укрыться за этим островом, то нам придется стрелять сразу же, как только они нас обнаружат. И мы, конечно, должны попасть на большом расстоянии.

Корабельные пушки «Морской девы» имели дальность стрельбы более тысячи ярдов, однако на море едва ли возможно было вести прицельную стрельбу на такой дистанции. Уже на расстоянии в сто ярдов это было сложно. К счастью, в лице Бонни на «Морской деве» был действительно первоклассный канонир.

— Если мы подойдем к ним на двести ярдов, то я думаю, что попаду, — уверенно заявила Бонни. — И Риверз тоже… — Она указала на второго канонира. — Если мы дадим по ним залп всем бортом и я возьму на мушку такелаж, а Риверз — борт корабля чуть выше ватерлинии… «Изабелла Санта» может набрать немного воды, но она не должна сразу утонуть. Тогда ее команде не удастся удрать. И, кроме того, она будет занята спасением корабля, потому что будет бояться, как бы он не пошел ко дну.

Джеф ухмыльнулся:

— Ну вот, а я что вам говорил? Подкараулить, внезапно напасть, обстрелять и взять на абордаж — что тут такого страшного? И мы — богачи! Послушайте, люди, вы ведь не можете сказать «нет»!

Санчес покачал головой.

— Вы, Цезарь и Бобби, даже не видели ни бухты, ни острова, — заметил он, но это был не очень весомый аргумент.

Капитан Сигалл сказал, что их место для засады будет идеальным — по крайней мере, если «Изабелла» будет идти под парусами не очень далеко от берега. И именно этого следовало ожидать. Собственно говоря, все корабли, пока это было возможно, старались держаться в пределах видимости с побережья.

Сигалл потер лоб.

— Значит, будем голосовать, — сказал он. — Кто за абордаж?

Руки моряков взлетели вверх. Одной из последних подняла руку Бонни.

— Кто против?

Санчес поднял руку, но вместе с ним проголосовали только кок, корабельный плотник и двое других старых членов команды.

Джеф возликовал:

— Ну вот, капитан! Еще один бой, и мы можем отправляться на заслуженный покой!

Сигалл серьезно посмотрел на него.

— В любом случае это будет мой последний бой, — сказал он. — Все равно, чем бы он ни закончился…

Что касается бухты и острова, находившегося перед Санто-Доминго, то капитан и его сторонники не преувеличивали, говоря об их удачном расположении. Остров был необитаемым и порос густыми джунглями. Посредине возвышалась скала, словно созданная для того, чтобы спрятать за ней «Морскую деву». Ветер был достаточно сильным, чтобы можно было быстро разогнать корабль, и пираты смогли бы догнать свою жертву на высокой скорости. Оставалось ждать и надеяться, что погода не изменится. Напряжение на борту нарастало с каждым днем, даже с каждым часом.

«Изабелла Санта», возможно, еще не поднимала парусов. Между Ямайкой и Эспаньолой корабль попал в сильный шторм, и его ремонт в Санто-Доминго будет продолжаться, как оказалось, более длительный срок, чем предполагал Сигалл.

Бонни и ее помощники в сотый раз тренировались в молниеносном наведении своих пушек, когда Санчес подошел к ней.

— Боишься? — спросил он.

Бонни хотела кивнуть, но вовремя вспомнила, что она ведь Бобби, то есть мужчина.

— Ну… конечно нет, Санчес. Я… я управлюсь с пушкой. Я… я рад… — Но прозвучало это не очень убедительно.

Санчес ухмыльнулся.

— А зачем же ты голосовал за это, Бобби? — спросил он. — Ты ведь очень разумный парень. А теперь… Даже если все пройдет хорошо, нам это будет стоить больших жертв. Их будет еще больше, чем при захвате «Бонны Мэри» пару месяцев назад. Разве оно того стоит?

Бонни с серьезным видом кивнула.

— Да, квартирмейстер! — заявила она, теперь уже окрепшим голосом. — Если мы после этого станем богатыми. Если Цезарь…

Санчес вздохнул:

— Цезарь тебе что-то пообещал, да? О чем идет речь, малыш? Он хочет выкупить «Морскую деву» у капитана? Наверное, вы это уже обсуждали? А потом ты станешь квартирмейстером?

Бонни рассмеялась.

— Да ну! — воскликнула она и быстро закашлялась, потому что произнесла это своим обычным голосом. Ей надо обратить на это внимание: у Бобби не могла вечно продолжаться ломка голоса… Впрочем, теперь уже не важно — скоро все закончится.

— Нет, Цезарь и я поселимся на суше. Лучше всего в Сан-Доминго. Там чудесно. Мы откроем свое дело. Цезарь считает, что такой добычи хватит на… на настоящий торговый дом.

— Кем он хочет стать? Купцом?

Санчес скривил рот в печальной улыбке. Как серьезно мальчик рассказывал об этом, как ярко все это себе представлял! Маленький Бобби в роли купца? В роли жесткого, неуступчивого партнера, ведущего переговоры с капитанами, плантаторами, владельцами кораблей. Санчес подумал, что эта роль больше подходит Цезарю. Несмотря на это, их план был скорее похож на воздушный замок. Кто-нибудь слышал о международном торговом доме, которым руководили бы два негра?

— А как насчет торговли рабами? — резко спросил Санчес. — Насколько я знаю, это очень важная отрасль международной торговли… Бобби, очнись! Сколько бы у вас ни было денег, о большем, чем маленькая лавка в порту, неграм нельзя даже и мечтать…

— Во французских колониях есть свободные негры! — заявила Бонни убежденным тоном.

Санчес округлил глаза:

— Понятно. Однако у них ведь не самые большие плантации табака, верно? Бобби, подумай! Почему Черная Борода был капитаном, а Черный Цезарь — только лейтенантом? Почему не существует ни одного черного пирата, который добился бы того, чтобы у него был собственный корабль? Это, кстати, точно так же касается мулатов… — Пират ткнул себя пальцем в грудь.

— Но Цезарь считает… — Бонни чувствовала себя как человек, которого застали врасплох.

— Цезарь считает, что если он сношается с красивой белой женщиной, то он — король мира! — насмешливо проговорил Санчес. — И вообще — где он ее откопал? Я всегда хотел спросить тебя об этом, потому что он ведь молчит…

— Что? — Бонни почувствовала, как у нее кровь отлила от лица.

Санчес рассмеялся:

— Только не говори, что он скрывает это даже от тебя! Я в это не поверю! От своего лучшего друга? Значит, это действительно серьезно. Да ты же, наверное, ее видел. Красивая, как картинка, женщина, черные локоны, зеленые глаза. Такое сочетание редко встретишь. Она сидит на своей белой лошади, как фея… а Цезарь на гнедом жеребце скачет за ней следом…

Бонни вздохнула и с трудом заставила себя улыбнуться:

— Ах, вот кого ты имеешь в виду… Это жена врача, который меня лечил… Доктор разрешил Цезарю спать на конюшне, а за это тот помогал ухаживать за его лошадьми. Как… как конюх.

Бонни знала, что Джеф этого стыдился. Но чтобы придумать такую авантюрную историю… Джеф и миссис Дюфрен. Представить себе такое было совершенно невозможно.

Санчес постучал пальцем по лбу.

— Он скакал верхом на бабе, в этом я абсолютно уверен! — воскликнул он. — Бобби, у тебя что, нет глаз? У них обоих это на лбу было написано. Не успели мы с Питчем отплыть на лодке от берега, как они уже кувыркались на песке. Можешь спросить у Питча. Что с тобой, Бобби? Тебе плохо?

Бонни пришлось схватиться за пушку, чтобы палуба не уплыла у нее из-под ног. А Санчес, ничего не подозревая, продолжал проворачивать нож в ране:

— Ну да, и с тех пор наш Цезарь стал таким… экономным, домовитым, с большими неосуществимыми мечтами! Теперь, конечно, я понимаю, в чем тут дело. Жена врача! Да, парень, для того, чтобы она бросила своего старого мужа, ей действительно нужно очень многое предложить взамен!

Бонни застонала. Но сделала это тихо, она умела держать себя в руках. Почему Бобби должно волновать то, что Цезарь любовник Деирдре Дюфрен? Что он врет и дает ложные обещания? Вот Бонни — да, ее это потрясло! Джеф не только разбил ей сердце, но и выманил из самого безопасного места в мире, в которое она когда-либо попадала.

— Ну, что теперь, Бобби? Разве ты даже не хочешь посмотреть? — Риверс, второй канонир, сам того не зная, пришел Бонни на помощь. Незадолго перед этим она поставила своим людям задачу — нацелить пушки на скалу на острове, чтобы после этого проверить и подкорректировать их точность. — За это время мы смогли бы уже трижды потопить этот необитаемый остров!

— Только посмейте! — пошутил Санчес. — Остров — это наша единственная надежда выжить. Ладно, я отпускаю тебя, занимайся своей работой, Бобби.

Бонни заставила себя улыбнуться.

— Ты… ты не сердишься на меня? — спросила она. Девушка знала, что это было глупо и вряд ли соответствовало ее роли. Бобби надо было постепенно становиться взрослым. — Из-за того что я голосовал не так, как ты?

Санчес покачал головой, теперь уже совершенно серьезно:

— Нет, малыш. Если завтра мы сумеем взять эту посудину на абордаж и будем купаться в золоте, я смогу только поздравить тебя с этим. А если нет… Тогда мы все не успеем опомниться, как очутимся в аду. Так за что же мне на тебя обижаться?

Бонни провела беспокойную ночью в гамаке рядом с Джефом, который завернулся в свой гамак, словно в кокон. Он спал, как ребенок. Предстоящий бой, как всегда, не волновал его. Однако Бонни знала, что капитан и квартирмейстер не спят в своих каютах. Несколько членов команды молились — все равно, какому Богу, — а многие просто беспокойно бродили по палубе или несли вахту, хотя в эту ночь ожидать появления корабля не следовало.

Бонни, напротив, ни секунды не думала о корабле «Изабелла Санта». День назад для нее это еще имело значение, однако после разговора с Санчесом ей стало почти все равно, будет ли она богатой или нет и останется ли она в живых или умрет. Вечером девушка несколько часов смотрела на берег, почти с тоской. Это была Эспаньола, пусть даже ее испанская часть. Через несколько часов можно было очутиться в Кап-Франсе. И даже если идти пешком, можно было бы добраться до Сан-Доминго.

Бонни робко подумала о том, что можно было бы добраться до суши вплавь, если бы она умела плавать. Однако затем она сказала себе, что, как бы там ни было, она не имеет права предавать своих товарищей. Ни один из канониров не смог попасть в скалу на острове так точно, как она. Если кто-то и способен вывести из строя «Изабеллу» одним или двумя выстрелами, то только она. А затем, позже, она поговорит с Джефом. Может быть, Санчес что-то перепутал — или же ей удаться убедить Джефа в том, что глупо стремиться к совместной жизни с Деирдре Дюфрен. Может быть, существовала какая-то альтернатива, которая манила Джефа? Бонни с грустью подумала о том, что, может быть, действительно стоило купить «Морскую деву», когда капитан уйдет на покой. Если бы корабль принадлежал им… Разве не было пиратов-женщин? Одну из них звали почти так же, как и ее: Анна Бонни. Может быть, Бонни смогла бы, не скрывая того, что она женщина, плавать по морям вместе с Джефом?

Но зачем все это, если она для него ничего не значит? Бонни с отчаянием цеплялась за слова доктора Дюфрена: «…В конце концов, он спас тебе жизнь… Значит, ты для него все же кое-что значишь!»

Бонни размышляла над этим несколько часов, но выводов так и не сделала. Она не могла признаться себе в том, что доктор Виктор Дюфрен, человек, мнением которого она дорожила, был обманут точно так же, как и она…

 

Глава 2

«Изабелла Санта» прошла мимо островка перед бухтой на следующий день около десяти часов утра. Она, очевидно, вышла из порта Санто-Доминго еще на рассвете. Команда «Морской девы» уже давно была готова к рискованному маневру. Ветер, казалось, был на их стороне — он быстро вынес пиратский корабль на всех парусах из укрытия к борту фрегата — и пираты сразу же произвели залп почти изо всех орудий. Бонни, которая целилась по парусам испанского корабля и точно попала в главную мачту своим специальным зарядом, помчалась к следующей заряженной пушке и нацелила ее на нос корабля. Но в последний момент она все же передумала и не стала пробивать в борту корабля дыру, в которую полилась бы вода, а прицелилась в одну из огромных пушек противника, которую рассмотрела на палубе. Риверс и другие канониры тоже отлично справились со своей работой. Все поспешно перезаряжали орудия для того, чтобы иметь второй шанс, когда «Морская дева» подойдет ближе к «Изабелле Санте».

Испанцы, однако, сразу же поставили канониров к пушкам. Их орудия, очевидно, были заряжены заранее. Они обрушили на пиратов целый град рубленого свинца, железа и иголок — однако им не хватило хладнокровия подождать, пока «Морская дева» подойдет поближе. Таким образом, почти все заряды ушли в воду, а чтобы перезарядить тяжелые пушки, нужно было время. Так что, когда Санчес проорал команду «На абордаж!», попаданий в палубу «Морской девы» не было. Пиратский корабль вздрагивал только от ударов ядер в нижнюю часть борта. Но сквозных пробоин не было, противнику не удалось сделать больших отверстий, зато «Изабелла Санта» была полностью парализована.

Бонни не ожидала, что их план действительно может осуществиться. Она и дальше продолжала стрелять по люкам, из которых торчали стволы пушек противника, в то время как Санчес и его люди уже бросали абордажные крючья и готовы были ринуться в бой на верхнюю палубу «Изабеллы». Как и ожидалось, им противостояли защитники корабля, более опытные, чем обычно, но такой слаженной команды, как предсказывал Санчес, на борту «Изабеллы» все же не оказалось. Бонни предполагала, что часть экипажа противника была убита, когда они стреляли по пушкам «Изабеллы». Она сама и ее канониры три раза попадали непосредственно в пушечные порты или рядом с ними. Бонни видела вспышки огня внутри корабля, и там же были слышны взрывы. Очевидно, загорелся порох, предназначенный для пушек, и там вряд ли кто-то выжил. А если вспомнить о том, что для перезарядки одного такого орудия требовалось пятнадцать человек…

Для опытных бойцов «Морской девы» было довольно несложно взять на абордаж «Изабеллу». Джеф, как всегда, ожесточенно сражался, Санчес элегантно фехтовал, а капитан Сигалл с юношеским пылом укладывал на палубу одного противника за другим.

— Мы побеждаем! — крикнула Бонни, все еще не веря, другим канонирам и помощникам. — Правда, похоже на то, что мы побеждаем!

И это действительно было так. Шум боя на палубе еще не стих, когда пираты начали вытаскивать сундуки, полные золота, из трюмов «Изабеллы». Капитан послал их туда тушить пожар, а затем они и сами не ожидали, что увидят такой груз. Они должны были убедиться в этом…

— Золото!

Джеф засунул окровавленные руки в мешок с блестящими монетами, а Санчес восхищенно поднял два слитка и помахал ими людям на «Морской деве».

Затем он внезапно застыл, словно окаменев. Он что-то крикнул Джефу, и одновременно «Морская дева» под ногами Бонни и других пиратов содрогнулась и встала на дыбы, словно норовистая лошадь. Один раз, второй и третий. Бонни в ужасе схватилась за поручни, и ей пришлось отскочить в сторону, потому что на нее катилась ее же пушка. Это ядра? Однако «Изабелла» уже давно не стреляла, к тому же выстрелы, казалось, были произведены со стороны левого борта, в то время как «Изабелла» находилась справа…

Бонни встревоженно взглянула на Джефа и увидела ужас на его лице. Люди на «Изабелле», как завороженные, смотрели на что-то позади «Морской девы». Несколько пиратов начали кричать, и на их лице тоже отразился страх, в то время как матросы на «Изабелле» радостно завопили.

В этот момент «Морская дева» опасно накренилась на борт, и Бонни наконец-то обернулась. От того, что она увидела, у нее перехватило дыхание: позади «Морской девы» возвышался очень быстрый легкий трехмачтовый парусник — французский военный корабль! В пылу боя никто не заметил приближающийся парусник, пока он не начал палить из всех орудий — и он находился достаточно близко к «Морской деве», чтобы попадания были точными. Пиратский корабль стонал под ударами ядер.

— Корабль тонет! — закричал Риверс, и его крик вывел Бонни из оцепенения. — Всем в воду! Мы идем ко дну…

Бонни подчинилась его команде. Риверс был прав — если они быстро не спрыгнут в море, воронка, возникающая от тонущего корабля, затянет их в глубину. Прыгая в воду и хватаясь за доску, девушка подумала о накопленных деньгах, которые теперь уходили на дно вместе с «Морской девой». А затем позади нее раздался взрыв. Корабль капитана Сигалла поглотило море огня. Французы радостно закричали. Они попали в пороховую камеру и целенаправленно потопили пиратский корабль.

Бонни плыла, борясь за свою жизнь, в то время как вокруг нее в воду падали обломки корабля. Боковым зрением она увидела «Изабеллу» — может быть, пираты смогут вести по французам огонь из пушек противника и им удастся отбиться? Однако солдаты на борту корабля «Жанна д’Арк» давно уже нацелили свои мушкеты на пиратов, оставшихся на палубе испанского фрегата.

— Бросайте оружие! Или вы хотите, чтобы мы и этот корабль отправили ко дну?

Капитан парусника прокричал этот приказ по-французски и повторил его по-испански, когда пираты не отреагировали на его слова.

Когда один из пиратов попытался бежать, надеясь прыгнуть с «Изабеллы» в море, прогремел выстрел. Пуля попала в него еще до того, как он добежал до поручней. Санчес первым опустил оружие, и остальные пираты последовали его примеру.

Бонни, по-прежнему цепляясь за доску, рядом с Риверсом отчаянно боролась с течением, увлекавшим ее вслед за тонувшим кораблем. Она увидела, что несколько человек с тонущего корабля поплыли в сторону маленького острова, но у Бонни не было на это сил, и она не знала, сможет ли спастись бегством. Конечно, можно было попытаться спрятаться на острове или отбиваться, но, в конце концов, это означало лишь оттянуть конец. Остров был слишком маленьким, чтобы на нем можно было долго скрываться.

Позже Бонни не знала, сколько времени она провела в воде. Наверное, французские солдаты менее чем за полчаса взяли в плен всех пиратов на борту «Изабеллы» и вытащили из воды выживших членов экипажа «Морской девы». Для Бонни, однако, это время растянулось на многие часы. Прежде чем подобрать из воды оставшихся в живых людей, французы собрали в свои лодки вещи с «Морской девы» — несколько сундуков и других предметов, которые показались им ценными. А затем устроили бой пиратам, которые убежали на островок. Бонни пришлось смотреть на то, как один за другим гибнут ее друзья — мужчины на острове сражались ожесточенно, но у них не было никаких шансов. У Бонни чуть не отнялись пальцы, пока кто-то не бросил ей канат.

— Карабкайся наверх! — приказал чей-то голос из спасательной шлюпки, в то время как девушка пыталась уцепиться за канат. — И без фокусов! Кто схватится за оружие, тот умрет!

И действительно, военные встретили спасенных пиратов на своих шлюпках, а потом и на борту «Жанны д’Арк» с заряженными мушкетами. Французы не стали полагаться на волю случая — скорее всего, они уже имели дело с пиратами и знали, что такие люди, как Санчес или Джеф, всегда готовы к неожиданностям. Бонни, однако, покорно позволила увести себя. Правда, у нее на поясе висел мясницкий нож, но после борьбы за свою жизнь у нее не было сил на то, чтобы быстро вытащить его. Да и что она могла сделать одна против целого тяжеловооруженного военного корабля?

— Черт побери, эти французы!.. — бранился Санчес. Он, казалось, преодолел первое потрясение и продолжал ругаться, когда Бонни затолкнули в угол на палубе «Жанны д’Арк», в котором собрали пиратов. — Почему они вмешались?

Капитан Сигалл бросил на него печальный взгляд. Лицо капитана было белым как мел, а мокрая борода, контрастируя с лицом, казалась такой темной, что можно было поверить в воскрешение капитана Черная Борода.

— Это конец, — сказал Сигалл безжизненным голосом. — На этом хорошие времена закончились. Они начали действовать заодно. Мы стали их врагами — и они охотятся на нас! Они охотятся на нас, как на зайцев…

Бонни прикусила губу. Она уже об этом слышала. О золотых временах пиратства, которые были сплошным триумфом для Черной Бороды и его людей. Однако для торговых судов, плававших в Карибском море, они стали кошмаром. Тогда Англия, Франция, Испания и несколько менее значительных морских держав время от времени воевали друг против друга. Их правители зашли настолько далеко, что стали выдавать пиратам свидетельства, которые легализовали их действия, а купцы и губернаторы финансировали пиратские корабли и посылали их в море. Если знать, кто против кого воюет, всегда можно было найти порт, где можно беспрепятственно встать на якорь. Пираты даже основали целые города, такие как Порт-Ройал на Ямайке или Хопиталь на Эспаньоле. Джентльмены удачи часто появлялись там и хвастались своей добычей.

Так продолжалось до тех пор, пока их разбои не надоели международному судоходству. Судовладельцы начали оснащать пушками также и торговые корабли, и в конце концов пираты были объявлены вне закона. Постепенно это привело к смещению некоторых губернаторов, которые их поддерживали. Количество портов, в которых находили убежище пираты, катастрофически уменьшалось. Если появлялась такая возможность, то даже французский корабль вступал в бой на стороне испанцев, независимо от того, насколько напряженными были отношения между их государствами. В настоящее время они, казалось, не находились в состоянии войны — матросы и офицеры с «Жанны д’Арк» и «Изабеллы Санты» радостно праздновали вместе. Но, возможно, все объяснялось лишь радостью от одержанной победы.

Капитан «Жанны д’Арк» поднял бокал с первым офицером «Изабеллы Санты» за успешное спасение — и, наверное, определенное количество золота поменяло своих хозяев. Расхождение во мнениях между испанцами и французами заключалось только в том, что же теперь делать с пленными пиратами. Двадцать три члена экипажа «Морской девы» выжили, после того как состоялся бой и был затоплен их корабль. Французы намеревались забрать пиратов и отправить их в Порт-о-Пренс или в Кап-Франсе, а испанцы хотели доставить их на Санто-Доминго.

— А что лучше? — со страхом спросила Бонни.

Она стояла рядом с Джефом, стоически молчавшим с момента пленения. Как и у всех остальных пиратов, у Бонни были связаны руки и ноги. Нож у нее отняли.

Санчес горько рассмеялся.

— Это зависит от того, что тебе больше нравится — лягушачьи ножки или паэлья, — насмешливо сказал он. — В качестве последнего угощения перед казнью подают национальные блюда. Не надейся ни на что, малыш. Хоть на Санто-Доминго, хоть в Кап-Франсе, хоть в Порт-о-Пренсе — тебя все равно повесят.

В конце концов победили французы, хотя бы потому, что на военном корабле пираты были под более надежной охраной, чем на фрегате. И к тому же «Жанна д’Арк»» все равно направлялась в Кап-Франсе, а значит, этому кораблю не нужно было менять курс. Испанцы же должны были возвращаться назад, а они и без того давно опаздывали. Они были бы рады наконец избавиться от своего опасного груза.

— Как ты думаешь, доктор Дюфрен придет посмотреть на нашу казнь? — смущенно спросила Бонни у Джефа. Пиратов поставили в известность о решении победителей, а потом заперли в душном мокром трюме. — И… и… миссис Дюфрен? — Девушка вспомнила о том, что Санчес рассказал ей о Джефе и о Деирдре. И вдруг ей показалось, что это уже не имеет значения. Джеф, может быть, и мечтал о жизни с красивой белой женщиной, а теперь он умрет вместе с Бонни.

Джеф ничего не ответил, только издал какой-то подавленный, полный отчаяния звук. С того момента как пираты сдались в плен на борту «Изабеллы», он молчал и смотрел перед собой в одну точку. В его глазах отражался ад, творившийся в его душе.

— Они ведь… они ведь публичные, эти казни?

Капитан Сигалл кивнул.

— Да, это настоящий народный праздник, — заметил он мрачно. — И я ожидаю от каждого из вас, что вы сохраните достоинство. Они хотят увидеть спектакль, и мы им его покажем.

Он бросил взгляд на люк, через который их швыряли в трюм. Перед ним были свалены в кучу вещи с «Морской девы», в том числе и корабельная аптечка, а также сундуки капитана и квартирмейстера. Если судьи окажутся благородными, они разрешат пиратам идти на виселицу в своих лучших одеждах, как это сделали Черная Борода и его команда.

Члены экипажа кивнули. Бонни обратила внимание на то, что все они сохраняли спокойствие и никто из них не упрекнул Джефа. Они решились на нападение, но потерпели неудачу — и теперь разделят судьбу своих знаменитых предшественников.

Прошел почти день, пока они добрались до Кап-Франсе. Когда пиратов со связанными руками вывели с корабля и повели через порт в жандармерию, Бонни сразу же начала смотреть вокруг, ища знакомые лица. Она почувствовала нечто похожее на утешение, когда снова увидела портовый квартал и знакомые переулки, обрамленные пестрыми домами. Девушка боролась со слезами, когда они прошли мимо лавки, которую она чуть было не взяла в аренду. Но ей очень не хотелось расставаться со своей надеждой. Если бы Виктор Дюфрен узнал о том, что она здесь — она и Джеф, — может быть, он смог бы им помочь? Бонни была убеждена в том, что он по крайней мере постарался бы это сделать. Джеф, который шел рядом с ней, казалось, потерял всякую надежду. Он двигался вперед, волоча ноги, и смотрел в землю. Может быть, он даже не попытался бы сообщить о себе Дюфрену, даже если бы мог это сделать. Наверное, ему было стыдно перед Деирдре за свое поражение…

Бонни, однако, не увидела ни одного знакомого лица в толпе людей, которые выстроились вдоль дороги, чтобы поглазеть на пленных. Она слышала слова «пираты», «казнь» и «повешенье» в их взволнованных разговорах, а затем пленные достигли каменного дома, в котором размещалась жандармерия. Военные моряки передали пиратов жандармам, и остатки экипажа «Морской девы» загнали в подвал. Капитан «Жанны д’Арк» выделил нескольких моряков в качестве дополнительной охраны.

— Как бы там ни было, тут есть окно! — провозгласил неунывающий Санчес и указал на зарешеченную щель, через которую открывался вид на рыночную площадь. — Если здесь проводят казни, то у нас лучшие места!

Бонни подумала о том, сколько времени понадобится, чтобы осудить их. Однако уже на следующий день она узнала, что никому не хочется долго держать пиратов в плену — жандармы, очевидно, опасались возможного побега. Они хотели осудить пиратов, пока «Жанна д’Арк» еще стояла в порту.

Таким образом, на следующее же утро пленников в оковах и под усиленным конвоем загнали в зал суда, который был битком набит зрителями. Бонни сначала смущенно уставилась в пол, однако затем заставила себя поднять глаза и осмотреться. Она искала глазами членов семьи Дюфрен. Однако ее взгляд безрезультатно скользил по любопытным и лишенным всякого сочувствия лицам горожан и моряков.

— Доктора здесь нет… — прошептала она Джефу, который все еще молчал.

Судебное заседание не продлилось даже и часа — бóльшая часть времени ушла на то, чтобы спросить и записать имена пиратов. Затем капитан «Жанны д’Арк» описал картину, которую он увидел в бухте возле маленького острова, рассказал о том, что «Изабелла Санта» получила тяжелые повреждения после обстрела пиратов и что более тридцати членов экипажа корабля, включая капитана, были убиты.

— Без сомнения, это было пиратство, и эти типы занимались дележом добычи, — закончил свой рассказ свидетель.

Судья, худой мужчина в огромном напудренном парике, кивнул и взял в руки список с именами пиратов. Он вызывал их одного за другим и спрашивал, признают ли они свою вину. Все, кроме Джефа, ему отвечали. Судья делал заметки, а затем произнес приговор каждому из них в отдельности.

— Бобби, канонир пиратского корабля «Морская дева», вы обвиняетесь в пиратстве и разбое.

Бонни покачнулась, когда услышала слова «смертная казнь через повешение». Затем наступила очередь следующего.

— Приговоры будут приведены в исполнение завтра на рассвете, — закончил судья, бросив беспощадный взгляд на пиратов.

Он еще раз кивнул зрителям и свидетелям, объявил заседание закрытым и встал. Не прошло и часа, как перед тюрьмой пиратов начали сооружать виселицу.

— Я же говорю, — заметил Санчес, — нам надо было бы сдавать в аренду эту камеру. Там, снаружи, ни у кого не будет такого хорошего обзора…

Мужчины со стоическим молчанием наблюдали за тем, как строят платформу для виселицы — простую деревянную конструкцию. Люка для падения тела здесь не было, и палачу придется поднимать мужчин на веревке наверх. Ужасная смерть. Когда веревка натягивается резко и внезапно, если повезет, можно было довольно быстро умереть от перелома шеи, но в большинстве случаев это означало медленную и мучительную смерть от удушья.

Но тем не менее просьба капитана и квартирмейстера о том, чтобы их повели на казнь в самой лучшей одежде, была удовлетворена. Как Сигалл, так и Санчес открыли свои сундуки для всех. Казалось, некоторым пиратам было важнее выбрать жакет и бриджи, чем помолиться напоследок.

Джеф и Бонни не участвовали в этом «показе мод». Что касается Бонни, то это никого не удивило, она ведь всегда носила холщовые штаны и клетчатую рубашку. Но Джеф так любил роскошь… Санчес и другие пираты полночи пытались всучить ему шелковый жакет или парчовую жилетку. В конце концов он согласился взять жилетку, лишь бы его оставили в покое. До сих пор Джеф не произнес ни слова. Он держался в стороне от остальных. Бонни больше всего хотелось прижаться к нему, чтобы утешить и его, и себя. Но это, конечно, было невозможно. Джеф отстранил бы ее, да это и не соответствовало ее роли. Бонни смирилась с тем, что ей придется умереть, как Бобби.

Когда солнце взошло над городом, рыночная площадь стала заполняться смеющимися и болтающими зеваками. Манящий запах с пекарни стелился над площадью. Предприимчивый пекарь продавал свои сладкие пироги и мадлены[31], которые пользовались огромным спросом. Как и предсказывал капитан Сигалл, здесь царило такое же настроение, как во время народного гулянья.

В подвале мужчины готовились к выходу на виселицу. Пара человек еще бормотали молитвы или проклятья, остальные просто ожидали конца. Когда первый луч солнца упал через решетку, капитан встал.

— Ребята, — сказал он спокойно. — Настало время попрощаться друг с другом. И, наверное, сказать пару слов благодарности. Вы были хорошей командой, вы храбро сражались — и мы были так близко к окончательному триумфу, но, видно, не судьба. Итак, мы предстанем перед нашим Создателем или увидим дьявола. Откуда мне знать? Много мужчин прошло перед нами по этому пути, и, видит Бог, мы сами многих отправили в ад. Теперь наша очередь последовать за ними. Предстаньте перед палачом с гордо поднятой головой. Пошлите миру улыбку, прежде чем пойдете на смерть. У нас была хорошая жизнь. Я не знаю, что чувствуете вы, но я ни о чем не жалею!

Пираты постучали кулаками по полу, выражая согласие.

Наверху открылся люк.

— Первые трое, выходите! — приказал один из охранников.

Капитан поставил ногу на лестницу.

— Я пойду первым, — сказал он голосом, полным достоинства.

Однако Санчес покачал головой.

— Нет, капитан! — заявил он. — Это всегда было правом квартирмейстера — первым ставить ногу на палубу корабля, который берут на абордаж. И это право я сейчас никому не уступлю. Кто пойдет со мной?

Бонни ожидала, что Джеф поднимется на ноги, однако ее друг, казалось, даже не слышал слов капитана. Вместо него вперед шагнул Риверс, а охранник сверху показал на плотника.

— Ты! — сказал он. — Не обижайтесь, капитан, но вы сначала должны насладиться зрелищем. Вас повесят последним — это приказ губернатора…

Сигалл бессильно молчал, когда Санчес вскарабкался по лестнице наверх и оттуда ухмыльнулся остальным.

— Еще увидимся! — насмешливо произнес он.

На лице капитана промелькнула улыбка.

Последующий час был самым страшным в жизни Бонни. Один за другим ее друзья, которые стали ей кем-то вроде членов семьи, поднимались наверх, на солнечный свет, чтобы, гордо выпрямившись, в своей разноцветной одежде, в туфлях с пряжками, в кожаных сапогах или босиком выйти на эшафот. Большинству из них удавалось изобразить на лице что-то вроде ухмылки, когда палач надевал им на шею петлю, однако затем они все же теряли человеческое достоинство, когда веревка затягивалась. И не важно, как они собирались себя вести, все повешенные дергались в судорогах и корчились в смертельной агонии. Они брыкали ногами, а потом из их тел изливались моча и кал.

Когда умер десятый член экипажа, Бонни в отчаянии заплакала, и только воспоминание о словах капитана и о том, что она не должна выдать себя в последний момент, чтобы не потерять уважение мужчин, удержали ее от того, чтобы не зарыдать на груди у Джефа. Наступил момент, когда Бонни стала надеяться: наконец-то наступит ее очередь, однако охранник не смотрел ни на нее, ни на Джефа.

В конце концов в подвале остались только трое — капитан, который стоически наблюдал за смертью своих людей и каждому, кто обращал на него свой взгляд по дороге к виселице, еще раз кивал головой, и оба чернокожих.

Бонни, которая сначала спряталась в угол, чтобы ничего больше не видеть, встала. Она боялась, что ей придется помогать Джефу подняться на ноги — тот даже не пытался сделать это самостоятельно.

— Хорошо, капитан, теперь ваша очередь! — объявил охранник. — Поднимайтесь наверх, а затем сразу же отправитесь вниз, в ад! — Он засмеялся.

— А… мы? — спросила Бонни глухим голосом.

— Ах да, вы… Разве вам не сказали? — У охранника был удивленный вид. — На вас приговор не распространяется. Чернокожих морских пиратов у нас не вешают. Их посылают на рынок рабов.

У Бонни не было времени даже понять его слова, когда Джеф испустил страшный крик. Он вскочил на ноги, подбежал к лестнице и, возможно, вырвался бы наружу, если бы охранник не направил на него свой мушкет.

— Вы даже не хотите меня повесить? — закричал Джеф. — Я виноват во всем этом, а вы даже не хотите меня повесить?

Охранник снова засмеялся.

— Не нужно благодарностей, — ироническим тоном сказал он.

— Но… но Черного Цезаря ведь повесили… — Джеф повернулся к Сигаллу, ища поддержки, — в Виргинии…

Охранник пожал плечами.

— Это, наверное, было в английской колонии, — предположил он. — Англичане вешают чернокожих, наверное, у них достаточно рабов. А здесь не хватает рабочих рук. Так что поздравляю, малыш, — ухмыльнулся он Бонни, — и тебя, Большой. Итак, капитан?

Сигалл с достоинством вскарабкался по лестнице. Он больше ни разу не взглянул на оставшихся, и даже Бонни не нашла слов, чтобы попрощаться. Она была слишком потрясена своим внезапным спасением и реакцией Джефа. Молодой человек кричал, тряс лестницу, а потом решетку, в то время как Сигалл встал под виселицей. Небесно-синий шелковый жакет капитана сиял на солнце. Сигалл с величественным видом передал палачу свою треуголку, а затем сам надел петлю себе на шею. Бонни отвернулась, прежде чем у него началась агония, Джеф же смотрел до конца, до тех пор пока не рассеялась толпа вокруг виселицы.

А затем безудержно зарыдал.

На рыночной площади Амали все еще боролась с тошнотой, которая началась у нее сразу же после того, как стали вешать пиратов. Между тем было жарко, воняло пóтом, мочой и экскрементами. Тем не менее Амали и Сабина не ушли, пока не был повешен последний пират. Может быть, Виктор снял бы со служанок эту тягостную обязанность, но он вместе с Деирдре пребывал в поместье Новый Бриссак, и его приезд ожидался только на следующий день. Но и тогда казнь команды пиратского корабля все еще будет главной темой для разговоров. Если Деирдре узнает об этом, она не сможет спокойно спать, пока Виктор не выяснит, были ли Бонни и большой негр среди осужденных. Амали, исполненная решимости избавить свою подругу от этих мук, уговорила повариху пойти вместе с ней на площадь и присутствовать при казни.

— Ну, теперь ты можешь облегченно вздохнуть, — невозмутимо заметила Сабина, когда женщины наконец отправились домой. — Ты сможешь успокоить мадам: его не было на корабле.

 

Глава 3

Деирдре Дюфрен пережила целую бурю эмоций с тех пор, как Джеф покинул ее. Началось все с сильной боли, но вскоре эта боль превратилась в злость из-за того, что он не нашел для нее даже прощальных слов. В конце концов злость перешла в печаль, а потом — в гнетущий страх. Деирдре была уверена, что Цезарь любил ее и только поэтому вернулся на «Морскую деву» — чтобы разбогатеть и затем предложить ей жизнь, соответствующую ее положению. Насколько Деирдре его знала, он мог пойти на любой самый необдуманный риск. Уже при одной мысли об этом ее трясло от страха.

Днем ей чаще всего удавалось чем-то отвлечь себя, однако ночью она часами лежала без сна, представляя, что может случиться с ее любовником во время штормов и морских битв, пиратских походов и драк в портовых кабаках. Женщина не могла найти себе покоя, была раздраженной, и это замечали все, кто ее окружал. Амали и даже Нафия больше не могли ей угодить. Деирдре за утро трижды меняла меню для вечернего приема, и ее брак с Виктором оказался под угрозой.

Как ни парадоксально, но именно разлука с любовником привела к тому, что Деирдре больше не могла наслаждаться ласками своего мужа или хотя бы терпеливо переносить их. Пока она изменяла Виктору, она была уравновешенной и счастливой, исполненной страсти и желания, так что и ее супругу кое-что доставалось. Сейчас же, однако, Деирдре раздражалась, когда Виктор просто прикасался к ней, делал комплименты или же выводил ее на прогулку. Иногда ей приходилось делать над собой усилие, чтобы не обрушить на него свою ярость из-за того, что рядом с ней был он, а не ее Цезарь, из-за того, что Виктор пребывал в безопасности, в то время как Цезарь рисковал жизнью. Деирдре знала, что это было несправедливо и что она оскорбляет Виктора таким отношением. Она старалась, насколько возможно, сгладить это. Однако Деирдре не умела лгать. Виктор не верил ей, когда она извинялась, ссылаясь на головную или менструальную боль, и он также не допускал, чтобы она слишком часто уединялась, вместо того чтобы проводить вечера вместе с ним. Молодой врач заметил ее депрессию, но объяснял это тем, что его жена все еще не забеременела. Так что было логично, что он предпринимал максимум усилий для того, чтобы как можно скорее это исправить.

Виктор делал все, что только мог, чтобы Деирдре стала счастливой. Время от времени он оставлял свою работу и проводил с женой выходные дни в поместье Новый Бриссак. Он выезжал с ней на конные прогулки и танцевал на балах у плантаторов. Местное общество в конце концов пришло в себя после насильственной смерти Курбенов и снова стало устраивать роскошные праздники, прологом к чему стала свадьба Жерома Дюфрена и Иветты Курбен. Брат Виктора достиг предела своих мечтаний. Благодаря браку с богатой наследницей он стал владельцем огромной кофейной плантации с более чем двумя сотнями рабов, которая к тому же граничила с владениями его отца. Теперь Дюфрены окончательно стали одними из самых богатых плантаторов в Сан-Доминго.

Виктор заказал Деирдре сказочно прекрасное платье и в конце концов каждый признал, что жена врача во всех отношениях превосходит невесту. Деирдре послушно улыбалась и вела милые беседы, но ее настроение не улучшилось, и на следующий день она устроила мужу бурную сцену, когда он снова вынужден был оставить ее одну, чтобы поехать на вызов к одной семье, которая, возможно, тоже отравилась.

— Они вчера просто слишком много съели и выпили! — рассерженно кричала Деирдре. — А тебе опять надо ехать полдня, чтобы вылечить их расстройство желудка. Мне так хочется, чтобы этого Макандаля скорее схватили…

Хотя Виктор и не думал, что это сделает их брак крепче, но он, однако, был согласен с Деирдре, несмотря на то что испытывал определенную симпатию к черным бунтовщикам. Он понимал, что рабы боролись за свою свободу и многие из них ненавидели своих хозяев. В конце концов, плантаторы часто сами давали им для этого достаточно поводов. Все же методы Макандаля нельзя было оправдать. Виктор считал отравления подлыми и неправильными.

До сих пор, однако, было не похоже, что арест отравителя состоится в ближайшее время, хотя белые, между прочим, уже знали о Макандале очень много. Очевидно, он обратил на себя внимание не только из-за отравлений — видимо, он стоял за некоторыми очень жестокими нападениями маронов на плантации в округе Порт-о-Пренса. Эти случаи, однако же, не слишком отличались от подобных нападений на других островах — находящиеся вне закона свободные чернокожие и беглые рабы, которые скрывались в горах, совершали набеги на плантации, чтобы похитить деньги, украшения, инструменты и скот. Для рабов на плантациях эти набеги были такими же неожиданными, как и для плантаторов, мароны убивали домашних слуг так же, как и их хозяев, прежде чем обчистить и сжечь дом. Разбойники почти всегда исчезали до того, как полевые рабы в своих дальних поселениях вообще что-то узнавали о нападении. Целенаправленных попыток освободить рабов, как правило, не было. Однако же если рабы хотели примкнуть к маронам, их не прогоняли. Впрочем, желающих было немного. Даже Грэнни Нэнни с Ямайки, которая считалась великой освободительницей рабов, за несколько десятков нападений освободила не более двухсот мужчин и женщин.

Затем, однако, методы Макандаля изменились. Предводитель маронов из разбойника стал мятежником — теперь он тайно посещал поселения рабов на плантациях и проповедовал людям революционные идеи. Он привлекал домашних и полевых рабов на свою сторону и тем самым подготавливал нападение на плантаторов. Из-за этого чернокожие чувствовали, что их принимают всерьез, и охотно помогали ему, однако сам Макандаль не ограничивался тем, чтобы освободить пару сотен человек — его долгосрочной целью было посеять панику среди белых. Он надеялся, что страх заставит белых отказаться от рабовладельчества. И действительно, уже сейчас плантаторы дрожали от страха, но о том, чтобы изменить закон, все же пока речи не шло. Были усилены наказания за подстрекательство к мятежу, а рабам все больше и больше стали запрещать всякого рода увеселения. Делать покупки у пакотильеров теперь разрешалось только в присутствии надзирателя. Отношения между хозяевами и рабами при этом становились все хуже, но когда Виктор указал на это и рекомендовал совершенно противоположную стратегию, его родители, братья и их соседи набросились на него так, словно он лично защищал Макандаля.

— Есть доказательства того, что месть направлена именно на тех плантаторов, которые ввели у себя очень жестокий режим, — снова и снова повторял Виктор высшему свету. — Какой сильной должна быть ненависть рабов, если черные поварихи отравляют маленьких детей!

— Тогда как мароны убивают домашних негров вместе с остальными, чтобы они не позвали на помощь, — добавляла Деирдре, когда время от времени у нее появлялась энергия, чтобы вступать в спор. — Большинство восстаний рабов терпели неудачу именно из-за верных домашних слуг.

Хотя это было общеизвестным фактом, Дюфрены и их соседи тем не менее ничего не хотели об этом слышать. А Макандаль действовал все эффективнее. Он, очевидно, прекрасно разбирался в составлении ядов, и его методы становились все более изощренными. Между тем, до того, как начинал действовать яд, проходило все больше и больше времени, и, как правило, судороги в животе отравленных начинались только ночью. Преступников из числа домашних рабов уже давно и след простыл, когда утром начинали их разыскивать. Вероятно, организация Макандаля выделяла людей, которые помогали им сбежать. Поэтому поймать отравителей, как рабыню Ассам, уже не удавалось. Преступники — или предполагаемые преступники — бесследно исчезали.

— Самое скверное то, что нельзя быть уверенным даже в том, что остальные домашние негры действительно не виноваты, — раздраженно рассуждал Жером Дюфрен. Став хозяином плантации своей жены, он в первую очередь понизил в должности весь домашний персонал Курбенов, отправив его работать в поле. — Возможно, они все знают и просто сваливают вину на сбежавших рабов, чтобы сразу же спланировать новое покушение на новых хозяев.

— Всеобщая мания преследования выходит на новый уровень, — вздохнул Виктор, окинув взглядом гостей, собравшихся за ужином. — Мы все больше подозреваем рабов, вместо того чтобы выдать самым верным домашним слугам вольную грамоту и дать другим рабам надежду на это. Пусть даже кто-то из них сбежит, мечтая найти счастья в городе, но травить вас он уж точно не будет.

Виктору эти бесплодные дискуссии отравляли пребывание на своей родной плантации точно так же, как и снова и снова повторявшиеся настырные вызовы к испуганным плантаторам. Он, собственно, приезжал в Новый Бриссак только ради Деирдре — и лишь потом вспоминал о том, что надо было бы попросить отца предоставить ему слугу-конюха, который взял бы на себя работу в конюшне, столь неприятную для Амалии, и мог бы сопровождать Деирдре во время ее конных прогулок в Кап-Франсе.

В конце концов Дюфрен с готовностью отдал им иссиня-черного Леона, великана с мягким характером, зычным глубоким голосом и всегда приподнятым настроением. Молодой человек с удовольствием поехал с ними в город. Он любил общество, был способным музыкантом и по вечерам развлекал пением и игрой на барабане Сабину, Амали и Нафию, которая приходила от этого в восторг. Леон оказался надежным, не боялся никакой работы и выполнял также обязанности домашнего слуги, хотя и был специально обученным кучером и конюхом. Виктор был чрезвычайно им доволен. Леон легко и с радостью вошел в их семью. Однако надежда на то, что Деирдре тоже быстро подружится с молодым рабом, не оправдалась. Молодая хозяйка, казалось, невзлюбила новичка и постоянно находила в нем какие-то недостатки, хоть он и разбирался в лошадях гораздо лучше, чем сбежавший Цезарь, а также искренне любил животных и отлично ездил верхом.

Джеф и Бонни недолго оставались в камере. Вскоре после казни появился работорговец, чтобы забрать их. Белый мужчина с грубым лицом, который напомнил Бонни ее баккра Дейтона, осмотрел Джефа с большим удовольствием, а Бонни безо всякого интереса.

— Вот это роскошный парень, — заметил работорговец, обращаясь к жандарму, сопровождавшему его. — А малыш был, наверное, корабельным юнгой. За него много не дадут, да и толку на полях от него будет мало. Ну да ладно, сойдет. А теперь раздевайтесь. Оба!

Торговец повернулся к чернокожим и бросил им одежду, в которой обычно выставляли на продажу рабов-мужчин, — светлые широкие льняные брюки. Туловище до пояса, как правило, оставалось обнаженным, потому что покупатели хотели видеть мышцы рабов. Они также интересовались тем, не было ли на их спинах рубцов от плети. Непокорные рабы стоили дешевле.

— Ну что, вы скоро? — спросил продавец, угрожающе помахивая плеткой.

Джеф уставился на Бонни, которая не поднимала головы и смотрела в пол. В конце концов он опомнился и стянул рубашку через голову. Бонни нерешительно развязала пояс на брюках, под которыми были только короткие трусы.

— Раздевайтесь донага! — заорал продавец. — Снимайте все, паршивцы, я хочу видеть только голую черную кожу! Не хватало еще, чтобы кто-то из вас спрятал под одеждой нож!

Джеф выскользнул из своих штанов и теперь стоял перед торговцем и жандармом таким, каким его создал Бог. Это было великолепное зрелище, и торговец восторженно свистнул сквозь зубы. Бонни робко сложила руки на груди и наконец стащила рубашку через голову.

Жандарм первым увидел ее груди.

— Корриер, я не верю своим глазам! Ты посмотри на это!

Работорговец перевел взгляд с Джефа на Бонни и застыл от удивления:

— Это же… быть этого не может! Снимай штаны, малыш! Мы хотим видеть, девочка ты или гермафродит!

Быстрым движением своего ножа он разрезал льняную веревку, которая удерживала трусы Бонни на бедрах. Девушка всхлипнула, когда с нее упал последний предмет одежды.

Мужчины разглядывали ее, не веря своим глазам.

— Она была на пиратском корабле? — спросил Корриер. — Ошибки быть не может? Да ну, «пиратскую невесту» я всегда представлял себе иначе. — Его взгляд пробежал по костлявой фигуре Бонни, по ее маленькой груди и скудному волосяному покрову на теле.

— Какая там невеста! — рассмеялся жандарм. — Девка стреляла из пушки! Вот, читай: «Бобби — первый канонир». — Он протянул торговцу список с именами и должностями пиратов. — Все думали, что ты мальчик, малышка? Ты обвела вокруг пальца всю команду?

Бонни кивнула, не поднимая головы. Жандарму, казалось, стало ее жалко.

— А как твое настоящее имя? — дружелюбно спросил он.

— Бонни, — сказала девушка тихо. Она закрывала руками грудь и срамное место. — Пожалуйста…

Корриер понял.

— Ладно, сладкая, я принесу тебе платьице, — примирительным тоном сказал он и подмигнул жандарму. — Я не хочу, чтобы кому-нибудь в голову взбрели дурные мысли. И чего только не бывает… — И, качая головой, он вышел, еще раз оглянувшись.

— А вы пока заприте этих двоих в разных камерах, — обратился он к жандарму, прежде чем уйти. — Чтобы у нас тут в конце концов не стало трое чернокожих!

Бонни снова кое-как оделась, и жандарм повел ее по коридору. Помещение для женщин так рано утром было еще пустым. Вечером, наверное, оно заполнялось портовыми проститутками, которые либо устроили дебош, либо обворовали своих клиентов, но пока что эта камера была в полном распоряжении Бонни. Девушка, тихо плача, свернулась клубочком в углу. Конечно, она не мерзла, даже в подвалах на Эспаньоле было жарко, но ей было стыдно до смерти. Теперь все начнется сначала. Ее продадут кому-нибудь, кто не может позволить себе купить рабыню получше… Бонни не строила иллюзий по поводу своей рыночной стоимости: у нее не было никаких особых способностей, и она не была ни сильной, ни красивой. То, что она умела читать и писать, ей не помогло бы — рабам это было запрещено. Единственным ее преимуществом до сих пор была только ее молодость. А она притягивала в первую очередь таких похотливых сластолюбцев, как Дейтон.

Бонни спрашивала себя, не лучше ли было бы, если бы ее повесили?

Немного погодя Корриер появился снова. Он принес Бонни застиранное голубое платье, которое было ей слишком велико. Работорговец наблюдал за тем, как она переодевалась, и вздохнул, когда заметил, что ее и без того малопривлекательное худое тело было усеяно шрамами.

— Когда… нас будут продавать? — в конце концов решилась Бонни обратиться к нему с вопросом.

Ее французский был не очень хорош. Она много понимала на наречии патуа, на котором разговаривали рабы и мулаты на островах — на корабле капитана Сигалла были представители самых разных национальностей, и каждый из них что-то заимствовал из языка других. Но в способности выражать свои мысли она все же была сильно ограничена.

Корриер потер лоб.

— Девка худая, страшная, и к тому же не умеет толком говорить, — пробормотал он себе под нос. И лишь потом обратился к Бонни: — Если тебя вообще кто-то купит, я буду благодарить небо… Но в любом случае рынок завтра. А сейчас пойдем со мной, у меня есть дом, и там ты сможешь поспать. Может быть, Марии удастся тебя хоть немного подготовить… чтобы ты не выглядела как пугало…

Испуганная Бонни последовала за ним. Она не имела ни малейшего понятия о том, каким образом эта Мария сможет сделать ее красивее, но надеялась, что в доме Корриера снова встретится с Джефом.

Однако ее надежды не оправдались. Джефа, закованного в цепи, вел один из жандармов, а Бонни разрешили сопровождать Корриера без оков. При этом чернокожим невозможно было даже перекинуться парой слов. В обшарпанном деревянном доме возле порта, куда их привели, Корриер сразу же отправил девушку в камеру, в которой находились другие чернокожие женщины. Бонни видела, что с Джефа сняли цепи лишь для того, чтобы заковать его ноги в кандалы. Он провел эту ночь, прикованный к другим рабам, которые имели такое же телосложение, как и он. Вероятно, Корриер планировал продать их одной группой какому-нибудь плантатору. У двоих мужчин на спине были большие рубцы от ударов плетью, но даже сейчас они не выглядели смирившимися — скорее были в ярости из-за постигшей их участи. Поодиночке, конечно, их вряд ли можно было продать, однако вместе с якобы послушными рабами за них все же можно было выручить вполне приемлемую сумму.

Бонни нерешительно вошла в камеру для женщин — довольно небольшую комнату, куда ее поместили вместе с двадцатью другими рабынями. Из стоявшего в углу ведра, служившего туалетом, ужасно воняло, хотя в остальном помещение было чистым. Здесь также было несколько циновок для сна, но на всех их не хватало. Бонни нашла себе более-менее свободное место и уселась на пол на корточки. Заходя в камеру, она пробормотала приветствие, однако ни одна из женщин не ответила ей. Никто, казалось, не проявлял интереса к разговорам. Большинство женщин просто сидели, уставившись перед собой, как Джеф в последние дни, лишь какая-то женщина и девочка, обнявшись, тихо плакали — наверное, это были мать и дочь, которых на следующий день, очевидно, продадут порознь. Молодая негритянка держала на руках младенца. Она была чрезвычайно красива, и Бонни она отдаленно напомнила Маану, но вид у нее был еще более экзотичный. Бонни еще никогда не видела такой худощавой жилистой особы. Шея у нее была длинной, а нос не широким, как у большинства негров, а узким. И лоб был высоким. Но все же она была не похожа на полукровку, скорее на представительницу черной расы, которая, вероятно, попала сюда из другой части Африки, чем та, к которой принадлежали предки Бонни. Бонни обратила внимание и на то, что в мочках ушей этой женщины были дырочки для украшений. Ее необычный вид подчеркивало еще и то, что ее волосы были подстрижены очень коротко, короче, чем у Бонни.

Бонни робко улыбнулась негритянке, когда та подняла на нее глаза. Та в ответ приветливо посмотрела на нее, но, казалось, была не в состоянии улыбнуться. Младенец скривил ротик. Он был таким милым, что Бонни поймала себя на желании взять ребенка на руки.

— Мальчик? — осторожно спросила она по-французски. — Девочка?

— Fille, девочка, — ответила женщина. — Намелок.

— Намелок — это имя?

Женщина кивнула, затем опять замолчала. Бонни подумала о том, может ли она сказать ей что-нибудь в утешение. В доме доктора она слышала, что у женщин не имеют права отбирать детей, пока те не достигнут половой зрелости. В этом отношении законы во французских колониях были более гуманными, чем в английских. Однако будет ли такой человек, как Корриер, испытывать угрызения совести, если сделает так, что маленькая Намелок просто исчезнет, когда кто-нибудь предложит хорошую цену только за мать? Бонни засомневалась в этом.

Ребенок захныкал, и мать начала петь ему колыбельную, чтобы он уснул. Бонни вслушивалась в ее глубокий мелодичный голос, который выводил печальную песню на чужом языке. Женщину, очевидно, привезли сюда из Африки, а ребенок, конечно, родился уже здесь. Ни один младенец не выживал во время транспортировки рабов из Африки в Сан-Доминго.

Тихое пение в конце концов усыпило и Бонни. Оно разогнало страшные картины сегодняшнего утра, которые каждый раз возникали перед ее мысленным взором, как только она закрывала глаза. Прощальные веселые слова Санчеса, пираты, дергающиеся в агонии на виселице, пустеющая камера тюрьмы и в конце концов отчаяние Джефа по поводу своего и Бонни сомнительного спасения — это была симфония ужасов, фоном которой служило пение молодой женщины и которая затем во сне перешла в другой ужас. Бонни увидела Дейтона с перерезанным горлом. Он, истекая кровью, бегал по рынку, где продавали рабов, и искал ее. Когда он нашел ее, то купил за деньги, которые она копила на приобретение лавки. Затем Дейтон уволок девушку с собой. Бонни узнала дом на побережье, животных… и кровать баккра, которая все еще была пропитана кровью.

Девушка с криком проснулась, когда над морем стало подниматься золотое солнце, и сразу же снова вздрогнула, когда над ней появилась какая-то тень. Но, конечно, это было не привидение, а всего лишь большая чернокожая женщина, у которой был вполне дружелюбный вид.

— Эй, ты что, увидела плохие сны? — спросила она, улыбаясь. Над ее блестящим черным, похожим на луну лицом красовался красный тюрбан. — Это ужасно, что боги не могут прислать нам хотя бы приятные сны… Ты девочка с пиратского корабля?

Бонни кивнула и протерла глаза.

— Так, значит, это тебя я должна сейчас забрать с собой, — произнесла женщина. — Меня зовут Мария. Я готовлю еду для меца Корриера и помогаю ему с девочками… Я сама много лет была проституткой…

— Проституткой? — спросила Бонни. Она еще не совсем проснулась, но очень хорошо поняла женщину, и ей снова показалось, будто кто-то вонзает ей нож в сердце.

— Да, мое сердечко… А почему я должна это скрывать? — вздохнула Мария. — Мне еще повезло, что господину понадобилась повариха, когда публичный дом моего прежнего хозяина вынуждены были закрыть…

Она подняла Бонни на ноги и вместе с тремя другими молодыми женщинами вывела наружу. Среди них также была всхлипывающая девочка, которая хотела вцепиться в свою мать, и африканка с грудным ребенком. Бонни бросилось в глаза, что три остальные женщины были яркими красавицами. Корриер, очевидно, хотел предложить их на продажу в публичные дома. Зачем он, однако, выбрал для этих целей и Бонни, для нее было загадкой. Но вскоре она должна была узнать и об этом.

 

Глава 4

Виктора Дюфрена одолевали мрачные мысли, когда он зашел на рынок рабов, расположенный в порту. Он ненавидел там бывать. Запахи, которые висели над этим местом — пота, грязи, страха и гнили, — вызывали у него тошноту. Обычно он избегал таких рынков, но в этот день городской советник, который отвечал за порядок в порту, послал за ним. Правда, торговцам было все равно, в каком состоянии они вытаскивали на продажу свой человеческий товар, однако врачи стали подозревать, что многие болезни могут передаваться от человека к человеку. Например, случаи заболевания холерой учащались, когда больные контактировали со здоровыми, да и другие хвори были заразными и даже могли передаваться от черных к белым и наоборот, что стало неожиданностью для многих медицинских светил.

Поэтому начальник порта внимательно следил за рабами, которых выставляли на продажу под его покровительством, и по крайней мере не допускал на продажу тех, у которых «слизь вытекала изо всех отверстий на теле», как он в этот день описал состояние двух чернокожих мальчиков. Торговцы рабами, конечно, возражали ему самым резким образом, и поэтому начальник порта попросил врача осмотреть больных и принять решение. Виктор не мог отказать ему. Он даже принес с собой лекарство, которое, возможно, могло бы помочь рабам. Иллюзий, что ему заплатят за визит к больным, он, однако, не питал — именно дети ничего не стоили, и их продавцы не тратили на них ни единой лишней монеты.

Таким образом, молодой врач проталкивался сквозь толпу продавцов и зевак, видел, как надзиратели и закупщики с больших плантаций разглядывают новых рабов, и с отвращением старался не смотреть на то, как они ощупывают мышцы мужчин и проверяют состояние их зубов. Другие торговцы расхваливали свой товар, утверждая, что предлагают покупателям вышколенных домашних слуг, причем Виктор, однако, имел по этому поводу сомнения. Если кто-то из хозяев и решался добровольно расстаться с обученными надежными слугами, то таких слуг чаще всего продавали знакомым. Но, может быть, за это время что-то изменилось. Недоверчивые хозяева плантации, такие как Жером, могли поменять всех домашних слуг по самым ничтожным причинам.

Самое неприятное впечатление производили места, где продавали недавно привезенных рабов. Мужчины и женщины были худыми, и у них был совершенно запуганный вид. Вполне возможно, что в Африке тоже существовало рабовладение — и защитники этого строя снова и снова приводили примеры, что там за счет работорговли жили целые племена, которые с удовольствием поставляли своих соплеменников также и белым торговцам рабами. Но этот рынок был совсем не таким, какой ожидали увидеть эти люди. От одежды до языка, от питания до устройства домов — все здесь было для них чужим.

Виктор старался пройти мимо торговых рядов как можно скорее и довольно быстро добрался до конторы начальника порта. Она размещалась в простом деревянном доме. Двух больных мальчиков приковали цепями на заднем дворе. Виктор последовал за хранившим спокойствие начальником порта и громко возмущавшимся торговцем и пришел в ужас. Оба раба были истощены и тяжело больны. Тот, что постарше, кашлял, а младший апатично лежал на земле и даже не отмахивался от мух, садившихся на его мокрое от пота лицо. Из его носа вытекала желто-зеленая слизь, так что начальник порта не преувеличивал.

Виктор вздохнул.

— Вы правы, в таком виде их нельзя продавать, — принял он решение в пользу начальника порта и затем обратился к торговцу: — И это также не выгодно для вас, месье. Кто заплатит вам хоть что-нибудь за этих двоих? У вас нет дома, в котором вы размещаете рабов перед продажей на рынке? Там ведь определенно есть женщины, которые могли бы ухаживать за мальчиками.

Торговец фыркнул.

— Ничего не выйдет. Бабы к ним даже не притронутся. Эти парни из племени, которое в Африке не особенно любят. Как бы там ни было, моя Бонна упорно отказывается сделать для них хоть что-нибудь. Я, конечно, могу ее заставить. Но будет ли из этого толк… — Мужчина пожал плечами.

Виктор все понял. Его домоправительница, без сомнения, имела свою голову на плечах, и если она хорошо руководила хозяйством, этот мужчина явно не хотел портить с ней отношения. В противном случае она скорее отравила бы юношей, чем стала за ними ухаживать. Когда вражда между африканскими племенами переносилась в поселения рабов на плантации, это зачастую заканчивалось кровопролитием.

— В любом случае было бы хорошо, если бы нашелся кто-нибудь, кто позаботился бы о них, — заявил Виктор.

Он видел будущее этих парней в черном цвете, но был не в состоянии решить эту проблему.

Как бы там ни было, Виктор открыл свою сумку и передал торговцу лекарство, которое принес собой, а также лечебные травы.

— Вам следует держать этих парней в тепле и давать им трижды в день по чайной ложке вот этого настоя. Если они захотят поесть, нужно кормить их как можно чаще, давать им легкую еду, овсяную кашу или размоченные в молоке сухари. Необходимо подкреплять их силы. А если вы в хижине сожжете эти травы, это улучшит воздух.

Виктор сомневался, что кто-нибудь будет следовать его советам. Однако большего он сделать не мог, разве что сразу же купить этих мальчиков и забрать их к себе в дом. Но если он начнет заниматься подобной благотворительностью, то очень быстро разорится — не говоря уже о риске занести в свое жилище какое-нибудь заразное заболевание.

Врач в отчаянии отправился домой через рынок, стараясь не смотреть ни направо, ни налево. Он лишь бросил короткий, полный отвращения взгляд на ряд, который окружили со всех сторон зеваки, хозяева кабаков и борделей. Здесь на продажу были выставлены исключительно женщины. Они были одеты вызывающе и гротескно раскрашены белилами. Виктор не решался смотреть им в глаза. Но затем он услышал робкий, полный отчаяния голос:

— Доктор… мец Виктор…

Виктор вздрогнул, обернулся и увидел на помосте худую девушку. На Бонни было какое-то странное платье с дырками, а поверх него — жакет из парчи, похожий на тот, в котором в первый вечер большой негр появился у него дома. Парадная форма пирата. На коротких волосах набекрень сидела треуголка, что должно было придать Бонни дерзкий вид, однако на лице под треуголкой были написаны только стыд и отчаяние, насколько это можно было разглядеть под белилами и ярко-красной помадой. Виктор считал ужасной моду красить белых женщин, чтобы они были еще белее. На черных женщинах белила выглядели еще хуже — унизительно и гротескно. А для такой девочки, как Бонни…

Виктор в ужасе уставился на нее. Торговец на помосте сразу же заметил его интерес.

— О, да тут кое-кто только и смотрит на нашу пиратскую невесту! — ухмыльнулся он. — Она — это нечто особенное для ваших клиентов, месье, а может быть, и для ваших собственных потребностей. Купив эту малышку, вы сразу, так сказать, решите две проблемы! Она была юнгой на пиратском корабле! Я должен сказать еще больше? Она вам сделает и спереди, и сзади. — Он подтолкнул Бонни вперед. — Ну, и она как раз следующая на продажу. Ваши предложения, господа! Это шанс заполучить нечто особенное…

Бонни, опустив голову, беззвучно плакала, и слезы промывали бороздки на ее набеленных щеках.

Виктор сделал шаг вперед.

— Сколько вы хотите за эту девушку? — хриплым голосом спросил он. — Без аукциона.

Торговец наморщил лоб, словно ему надо было поразмыслить. Затем он назвал явно завышенную цену. Виктор задумался. Если он начнет торговаться, то получит Бонни за половину заявленной суммы. Не похоже было на то, чтобы ею интересовались многие. Однако девушка уже сейчас была запугана до смерти и унижена до самой глубины души.

— Согласен, — сказал Виктор и вытащил кошелек. — Однако столько денег у меня сейчас с собой нет. Здесь аванс и моя визитная карточка. Заберете деньги сегодня после обеда. Если вам нужен поручитель, то начальник порта меня знает.

Торговец рассмеялся.

— Вас, доктор, тут знает каждый. Но не бойтесь, Корриер умеет хранить тайны. Это останется между нами, мужчинами. Доктор может позволить себе маленькую пиратскую невесту, не так ли?

Зеваки возле помоста заржали. Наверное, подробности о том, что Виктор купил рабыню, станут известны всему Кап-Франсе не позже, чем на следующий день.

Виктор не удостоил мужчину ответом. Он протянул Бонни руку и помог ей сойти с помоста, причем заметил, что его проводила горящим взором очень худощавая красивая молодая женщина, которая стояла на помосте, держа ребенка на руках. Виктор надеялся, что она не ожидала, что он купит также и ее.

Когда Бонни почувствовала булыжники мостовой под своими босыми ногами, ее напряжение вылилось в рыдания. Она упала перед Виктором на землю и обняла его ноги:

— Спасибо, месье, спасибо, спасибо, мец Виктор…

Виктор, с одной стороны, был тронут ее благодарностью, но, с другой стороны, ему стало стыдно, и он поднял ее на ноги.

— Ради бога, Бонни, не привлекай к нам еще большего внимания! — сердито сказал он. — Не надо меня благодарить. Только, если можно, не убегай от нас снова, иначе это дорого мне обойдется, да и к тому же я не каждую неделю бываю на этом рынке. А теперь давай-ка сначала сотрем вот это… — Он вытащил из кармана носовой платок и удалил бóльшую часть белил с лица Бонни. — Нам также понадобится что-нибудь, что ты сможешь надеть поверх платья. Этот жакет…

— Я никогда не носила такую одежду, — заикаясь, проговорила Бонни. — Я имею в виду, будучи Бобби…

Виктор понял. Бобби не был франтом, как остальные пираты, а Бонни чувствовала себя униженной именно из-за того, что ее принудили участвовать в этой злобной пародии на пиратские обычаи.

Доктор огляделся по сторонам, ища что-нибудь подходящее, и на следующем углу обнаружил прилавок с дешевой ношеной одеждой. Он быстро купил неброскую темную накидку. Бонни тут же освободилась от ненавистного жакета, хотя ей при этом явно было стыдно. Платье с разрезами выставляло напоказ ее грудь и бедра. На аукционе с нее, конечно же, сняли бы этот жакет и в таком виде выставили на всеобщее обозрение. Виктор был рад, что принял решение избавить ее от этого позора.

В то время как Бонни поспешно надевала накидку поверх платья, молодой врач заметил, что глаза худощавой черной красавицы на подиуме все еще были устремлены на него и на Бонни. Ему стало не по себе.

— Мы уходим, Бонни, — произнес он в конце концов. — Пойдем домой. Там ты сразу же сможешь переодеться. Твоя старая одежда, наверное, все еще хранится у Амали.

Во время пребывания Бонни у Дюфренов женщины перешили для нее два платья служанки.

Бонни, которая между тем уже взяла себя в руки, покачала головой:

— Нет… нет. Извините… извините меня, мец Виктор. Сначала… сначала нам нужно найти Цезаря.

Виктор удивленно посмотрел на нее.

— Цезарь тоже здесь? — спросил он. — Что произошло, Бонни?

Девушка взволнованно поведала ему о том, что случилось с ними. Ее голос срывался.

— А потом они заковали его в цепи… вместе со многими другими огромными парнями. Двое из них были похожи на убийц, — сказала Бонни после того, как объяснила, каким образом они с Джефом попали в дом работорговца Корриера. — С ними у него обязательно возникнут неприятности… и…

Бонни побежала впереди Виктора через рынок, лихорадочно оглядываясь по сторонам в поисках своего друга. Виктор не очень охотно следовал за ней. Он не испытывал особого беспокойства из-за огромного негра, тот уж как-нибудь справится с другими рабами. И вообще… Виктор подозревал, что молодой человек не был так уж неповинен в том, что случилось с Бонни и с ним. Кроме того, второй раб обошелся бы ему в еще одно небольшое состояние. За такого крепкого полевого раба плантаторы платили огромные деньги. В семейном бюджете доктора Дюфрена образовалась бы огромная брешь.

Виктор тем не менее не отказался еще раз пройтись по рынку с Бонни, и это можно объяснить его мыслями о Деирдре. Его жена была бы, наверное, счастлива заполучить своего конюха обратно. Она просто не могла смириться с его заменой. Виктор, правда, не совсем понимал почему. Лично ему Леон казался гораздо симпатичнее. Прежде всего, он был более приятным в обхождении, чем самоуверенный пират. Однако ради Деирдре Виктор готов был забрать Цезаря обратно. Ради нее он был готов на все, лишь бы обрадовать ее, хотя и опасался, что друг Бонни не останется у них надолго.

Молодой врач потер лоб. Наверное, Цезарь тут же станет строить планы побега, как только с него снимут цепи, а потом все начнется сначала. В конце концов Виктор решил предоставить это на волю случая. Если они найдут большого чернокожего, он подумает, что можно для него сделать.

Бонни же не испытывала никаких сомнений. Она уже почти забыла о собственной судьбе и теперь беспокоилась лишь о своем друге. Девушка обошла рынок, заглянула на каждый помост, чтобы не дай бог не проглядеть Джефа, и все время озиралась, чтобы убедиться в том, что Виктор идет следом за ней. У врача был такой вид, словно он был не восторге от того, что ему придется выкупать еще и Джефа, и в конце концов Бонни с чувством вины подумала о том, будет ли доктор счастлив, если Джеф снова попадет в его дом. Если правда то, что между Джефом и миссис Дюфрен что-то было… Но этим она займется позже. Сначала нужно спасти его… Бонни даже не заметила, что они уже дважды обошли рынок, так и не найдя Джефа.

— Поиски ничего не дадут, Бонни, — наконец сказал Виктор с сочувствием, но в то же время довольно строго. — Цезаря здесь уже нет. И это неудивительно — надзиратели с плантаций приезжают на рынок очень рано, пока не разобрали самых лучших рабов. А ведь у большинства из них впереди дальняя дорога, и они должны попасть домой еще до наступления темноты.

По крайней мере, так предполагал Виктор. Лично он не хотел бы провести ни одной ночи где-то на дороге с целой группой таких чернокожих, как Цезарь.

Бонни нервно провела рукой по своим коротким волосам.

— Но такого быть не может… он не может… и если… а если мы его все же прозевали… — Она все еще не была готова расстаться со своими надеждами. — Мы могли бы спросить о нем у торговцев! — вдруг подумала она вслух. — У этого… у этого Корриера!

Виктор вздохнул. У него не было ни малейшего желания возвращаться к помосту, на котором Корриер выставлял на продажу своих проституток. Однако они все равно были недалеко от него, и если от этого зависело счастье Бонни…

Возле помоста Корриера продолжались торги. Корриер предлагал на продажу «жемчужину сегодняшнего дня», как он объявил с мерзкой улыбкой. И действительно, мужчины наперебой предлагали свою цену. Высокая африканка, которая стояла на подиуме, прижимая к себе ребенка и глядя в пустоту, между тем осталась почти обнаженной. Корриер стягивал с ее тела один предмет одежды за другим. Женщина, однако, казалось, не испытывала стыда. Она была похожа на статую из черного камня. Мужчин это сводило с ума. Однако только двоих из их числа можно было считать серьезными покупателями. Виктор знал одного из них. Толстому грязному Пти принадлежало несколько борделей в порту. Время от времени некоторые из его девочек приходили к Виктору на прием для бедняков. Другой мужчина едва ли выглядел симпатичнее. Он постоянно облизывал губы, и вид у него был злобный и недовольный. Виктор пожелал молодой женщине, чтобы выиграл Пти.

Только сейчас Корриер заметил врача среди покупателей. Он тут же ухмыльнулся, глядя на него сверху вниз:

— Доктор! Вы вернулись? Вы уже раскаиваетесь в том, что купили пиратскую невесту? Но обмен исключен! Вам придется еще раз глубоко залезть в карман!

Бонни кровь ударила в голову, однако Виктор лишь бросил на Корриера короткий, исполненный холодного презрения взгляд. И снова он почувствовал на себе взгляд высокой чернокожей женщины. Она, казалось, очнулась от оцепенения, когда Корриер обратился к врачу. Ее глаза заблестели, и по телу пробежала дрожь.

Виктор быстро задал свой вопрос, и Корриер кивнул:

— Сейчас, доктор, сначала мы должны довести это дело до конца. Если вы не хотите назвать свою сумму… А как насчет тебя, Пти?

Последнее предложение поступило от странного незнакомца… Его цена была намного выше, чем та, которую назвал Пти. Толстяк махнул рукой. Он сдался.

— Итак, раз, два, три! Восхитительная молодая женщина переходит к месье Карбо из Порт-о-Пренса. Он приехал издалека, но эта малышка того стоит, не так ли? Ребенок идет как бесплатное приложение… Это девочка. И, определенно, тоже будет красавицей. Если вы несколько лет ее покормите…

Корриер пожал руку мужчине. Прежде чем обратиться к женщине, стоявшей на подиуме, месье Карбо искривил рот в неком подобие того, что должно было означать улыбку. Ребенка он не удостоил даже взглядом. Бонни почувствовала ледяной холод в сердце. Когда этот тип прибудет в Порт-о-Пренс со своей рабыней, там никто и знать не будет о том, что когда-то существовала на свете Намелок.

— А теперь что касается вас, доктор. — Корриер смахнул с лица мокрую от пота прядь волос. Казалось, он был чрезвычайно доволен. В этот день он заработал очень хорошо. — Извините, что не могу сегодня пополнить вашу коллекцию пиратов, но этого большого негра забрали еще утром. Плантация где-то на юго-востоке.

Глаза Бонни расширились.

— Его нет? — спросила она сдавленным голосом. — Где… Кто?

— Вы случайно не помните, кто его купил? — поинтересовался Виктор.

Корриер покачал головой:

— Нет. Его продавал не я. Этих парней я отдал одному знакомому на комиссионную продажу. Я, конечно, могу спросить у него, но он каждый рыночный день продает штук по пятьдесят негров.

Виктор положил руку Бонни на плечо, надеясь, что этот утешительный жест не разозлит ее. Однако, прежде чем они повернулись, чтобы уйти, к женщине на помосте вернулась жизнь. До этого она почти безучастно позволила своему будущему хозяину ощупать себя.

— Эй, ты! Подожди! Пи… пиратская невеста!

Бонни удивленно подняла на нее взгляд. То же самое сделал и Виктор. Женщина, казалось, облегченно вздохнула, увидев, что привлекла внимание их обоих. Она быстро и как-то по-кошачьи подскочила к краю подиума. Ее покупатель хотел удержать ее, но она оказалась быстрее.

— Вот! — Прежде чем кто-нибудь смог оттянуть ее назад, она сунула Бонни ребенка. — Ее зовут Намелок. Она девочка. Она твоя!

Бонни держала ребенка на руках, прижимая его к себе, в то время как вокруг нее начался скандал. Покупатель схватил новую рабыню и стал жестоко избивать ее. Затем он оттолкнул ее назад, на середину подиума. Женщина не защищалась, только смотрела с отчаянием на ребенка. И лишь один раз она коротко взглянула на Бонни и на Виктора. Ее губы беззвучно прошептали одно слово: «Пожалуйста!»

Виктор не знал, что ему делать. Мужчину, которому принадлежала молодая женщина, ребенок, пожалуй, абсолютно не интересовал. В дело вмешался Корриер.

— Секунду, секунду, так дело не пойдет. Она же не может просто так дарить свой приплод кому угодно. Месье Карбо, вы знаете, что «Code Nuar» обязывает нас оставлять детей вместе с матерью. Я… я не хочу, чтобы меня наказали…

Карбо рассмеялся.

— Она ведь вам уже не принадлежит, — сказал он таким голосом, что у Бонни по спине побежали мурашки. — Теперь эта женщина — моя собственность. И она думает так же, не так ли, моя красавица? Belle[32]. Да, Belle — это подходящее имя для тебя. Значит, Белль. — Он вытянул губы. — Так ты говоришь, что этот ребенок вообще не твой?

На лице молодой женщины появились печаль и отвращение к этому человеку. Она приняла решение расстаться с Намелок — а теперь ей нужно было оболгать себя и свою дочь.

И тут Бонни рванулась вперед.

— Нет, — произнесла она. — Это… это мой ребенок. Эта женщина… эта женщина просто присматривала за моим ребенком. А сейчас… сейчас мы пришли, чтобы забрать его.

Ее голос звучал глухо, и она дрожала от страха. Что будет, если доктор не захочет забрать ребенка?

Корриер снова ухмыльнулся.

— Действительно, месье? Значит, моя рабыня бесплатно нянчила этого шалуна? — И он, требуя денег, потер большой и указательный пальцы.

Бобби никогда не видела Виктора Дюфрена таким разъяренным. В глазах всегда доброго врача горела ненависть. Однако Виктор прекрасно владел собой. Он снова потянулся за своим кошельком, вынул оттуда пару купюр и бросил их Корриеру под ноги:

— Вот этого должно хватить за услуги вашей рабыни. А сейчас бери своего ребенка и уходи, Бонни. Пока я…

Виктор не договорил фразу до конца. Ему самому стало страшно от той картины, которая только что появилась перед его внутренним взором: Корриер, кричащий от боли и дергающийся в судорогах после того, как кто-то из рабов подмешал ему в еду яд. Виктор ничего не мог с собой поделать. Он вдруг стал понимать Франсуа Макандаля и людей, которые ради него шли на убийство.

В то время как доктор изо всех сил старался подавить свои мысли, он еще раз на короткое время поднял глаза на помост. Мать Намелок смотрела на своего ребенка так, словно хотела навечно запомнить его облик.

— Au revoir, madam![33] — сказал Виктор тихо. — Малышке у нас будет хорошо, а вам я желаю счастья!

Африканка ничего не ответила. Она лишь с бесконечной печалью смотрела вслед Виктору, Бонни и Намелок, пока все трое не исчезли в рыночной толпе.

Джефа и мужчин, к которым он был прикован, вывели на рынок на рассвете, когда Мария была занята тем, что готовила Бонни и других женщин на продажу. В это время на базаре было еще не так много зевак, зато появилось большое количество серьезных покупателей. Большие плантации присылали сюда своих представителей, в основном надсмотрщиков, и, как правило, это были мужчины, имеющие многолетний опыт. Однако иногда хозяева плантаций также лично приезжали сюда. Никто из этих людей не тратил много слов, выбирая рабов, а если кто-то вообще и говорил, то только с работорговцами. На рабов они смотрели, как на скот — ощупывали мускулы, проверяли спины и коротким движением требовали открыть рот, чтобы проверить зубы. Если кто-то из чернокожих не выполнял этих требований, его сразу же били. Не сильно — в конце концов, они не хотели наносить ущерб чужому имуществу, — однако все же достаточно крепко, чтобы раб вел себя послушно.

Джеф получил большое количество таких ударов. Пастис, знакомый торговец Корриера, сердито посмотрел на раба и огрел его по спине плетью. После этого Джеф стал подчиняться, однако весь пылал от ярости. Это чувство отражалось также в глазах трех остальных рабов из его группы. На лицах четырех негров застыли опустошение и бессилие. Джеф понимал не все разговоры между торговцами и покупателями, однако догадался, что многие пытались торговаться. Они хотели иметь только мирных, спокойных рабов, и каждый из этих людей знал, что от таких работников, как Джеф, в конце концов будут одни неприятности.

— Они всегда готовы удрать! — сказал один другому. — Стоит выпустить их на три минуты из виду, и они уже будут на дороге в горы.

Пастис, однако, расхваливал свой товар.

— Они больше не удерут, это я вам гарантирую. Им же не надоело жить. Посмотрите вот на этого… — Он приподнял необычно длинные волосы одного из рабов, и Джеф резко втянул воздух, увидев, что у этого человека больше нет ушей. Кроме того, на его плечах красовались выжженные огнем клейма. — В следующий раз вы можете перерезать ему сухожилия на ногах и…

— И после этого я не смогу использовать его даже в качестве сторожа для скота, — насмешливо сказал один из покупателей. — Тогда он ничего не будет стоить, а жрать будет все равно.

— Он не захочет больше рисковать, — утверждал продавец. — И остальные тоже. Поэтому мы и смешиваем их между собой. Уж мы-то кое-что в этом понимаем! Остальные видят, что произошло с их собратьями, и это их отпугивает!

— Попытка бегства? — тихо спросил Джеф у безухого мужчины, быстро опустившего свои волосы на рубцы, которые были у него вместо ушей.

Раб кивнул.

— Больше месяца назад я думал, что смогу убежать. Но меня все же поймали. Я искал лагерь Макандаля и спросил дорогу не у тех людей. — Он сделал бессильный жест рукой. Вероятнее всего, он наткнулся на доносчика. — Второй раз я сбежал две недели назад, — продолжал говорить этот человек, хотя его никто не спрашивал. — Но сухожилия мне не перерезали. Мец очень милостив. — Раб мрачно улыбнулся. — Не калечить Пьерро, только продавать.

Джеф поднял брови. «Милость» рабовладельца, без сомнения, объяснялась словами надсмотрщика: раб с перерезанными ахиллесовыми сухожилиями больше ничего не стоил, тогда как хороший работник приносил хоть какую-то прибыль, пусть даже он был склонен к побегам.

В конце концов для этой группы нашелся серьезный заинтересованный покупатель. Мужчина был высоким и худым, с холодными глазами стального цвета. На поясе у него была шпага, на перевязи — мушкет, и, конечно, в руке он держал плеть.

— Хорошие тела, сумасбродные головы, — коротко прокомментировал он предложенный ему товар, обращаясь к продавцу. — Я рассчитываю на скидку.

Торговец повторил свои аргументы, однако мужчина лишь пожал плечами.

— Я уж как-нибудь сумею помешать им совершить побег. Пусть это будет моей заботой, — невозмутимо сказал он. — Однако такие типы требуют больше расходов, и это должно отражаться на их цене. А мой хозяин не желает переплачивать. Итак, что насчет этого? — Он написал какую-то сумму на листке бумаги и протянул ее Пастису.

Тот сразу же начал громко причитать и жаловаться, но мужчина спокойно выслушал его.

— Позже я подойду сюда еще раз, — заявил он, не делая другого предложения.

Пастис побежал за ним, и торговля продолжилась. В конце концов мужчина оставил торговца и пошел своей дорогой.

— Хорошо, что он ушел. Я его боюсь, — пробормотал самый младший из рабов. Он казался послушным, но немного ограниченным.

— Не бывает хозяев лучше или хуже, все они — дерьмо, — поделился Пьерро опытом, накопленным в общении с плантаторами.

Вопрос Джефа насчет бегства, видимо, растопил лед, и рабы, казалось, были готовы разговаривать друг с другом. Однако лишь до той поры, пока не вернулся торговец.

— Заткнитесь! Вас хотят видеть, а не слышать!

Короткий удар плетью заставил рабов замолчать. Однако Джеф и Пьерро держали рот на замке лишь тогда, когда торговец обращал на них внимание, а в остальное время тихо продолжали разговор. Остальные не решались снова открыть рот, а в это время Пастис многословно расхваливал свой товар, предлагая его другим плантаторам. Однако те почти не проявляли интереса к его предложению.

— Нет, нет, ведь они уже пытались сбежать, — решительно заявил один из потенциальных покупателей. — Они уже заражены мыслями о бегстве. А в это время Макандаль шныряет вокруг плантаций…

— Кто такой, собственно, этот Макандаль? — спросил Джеф у своего товарища по несчастью. Это имя уже упоминалось и раньше.

Однако прежде, чем Пьерро успел ответить, снова появился худой мужчина, который уже торговался за чернокожих рабов. За ним мелкими шагами передвигались шесть других рабов, прикованных друг к другу. У одного из них тоже не было ушей.

— Ну, вы подумали над моим предложением? — спросил мужчина у работорговца.

Пастис бессильно вздохнул:

— Если вы добавите пятьдесят…

Худой покачал головой:

— Я добавлю тридцать, но это мое последнее предложение. Если я услышу слово «сорок», то тут же ухожу.

Пастис замолчал и начал отцеплять оковы от кольца, вбитого в основание ряда. Группа при этом, однако, оставалась скованной одной цепью.

— Вот вам ваши парни, — недовольно заявил он. — Будьте счастливы с ними.

Мужчина ухмыльнулся.

— Я вам обещаю, что у этих парней будет долгая и счастливая жизнь. Так, ребята, а теперь скажите: «Bonjour[34], месье Ублийе, и спасибо, что разрешили нам работать в Роше о Брюм».

Джеф с недоверием смотрел на своего покупателя. Пьерро сплюнул на пол. Ублийе тут же взмахнул плетью, и это был точно направленный удар. На лице большого чернокожего появился красный рубец.

— Ты начнешь первым!

Он нанес еще три удара, пока Пьерро не повторил все предложение.

— Теперь ты! — Ублийе повернулся к Джефу.

— Я не знаю французского, — солгал Джеф, хотя и изучил этот язык на «Морской деве». Научивший его фехтованию французский пират по имени Жавер настоял на том, чтобы обучать Джефа языку.

— Тогда научишься сейчас!

Плеть просвистела в воздухе, и Джеф зашатался от внезапной боли. До сих пор его никто не избивал, и он всегда думал, что боль от унижения сильнее боли от ударов. Сейчас умение Ублийе обращаться с плетью научило его иному. Джеф поднял руку, чтобы вытереть кровь с лица, и в ужасе отдернул ее, когда следующий удар пришелся по его пальцам.

— Я жду…

— Да скажи ты… — прошипел Пьерро сквозь зубы.

— Bonjour, месье. — Джефу еще никогда не было так стыдно, и он еще никогда не был в такой ярости, как в этот момент. Когда-нибудь он отомстит этому человеку, он ему покажет…

— Еще раз, друг мой, это прозвучало не очень убедительно.

Ублийе поднял плеть, и Джеф повторил слова.

— Вот так. А ты?

Самый младший из их группы был настолько запуган, что два раза забывал слова. Он тоже получил удары плетью, однако они были далеко не такими болезненными, как те, что получили его предшественники. Ублийе мастерски владел своим ремеслом, он точно знал, как жестоко надо бить рабов. Остальные чернокожие произнесли заветные слова почти с энтузиазмом. Ублийе остался доволен.

— Пошли, — приказал он.

Шесть рабов, которые только что с потерянным видом сидели и смотрели в землю, поднялись. Джеф увидел и на их лицах следы от плетки.

— Нам предстоит дальняя дорога. Я сейчас заберу свою лошадь из арендованной конюшни, а затем мы тронемся в путь.

Ублийе и его «свита» вышли на дорогу, ведущую на восток, задолго до того, как Бонни выгнали на рынок.

Виктор привел Бонни с ребенком сначала в кухню, где их, как и ожидалось, встретили Сабина и Амали. Было одиннадцать часов, и, собственно говоря, Деирдре давно должна была позвать к себе свою личную служанку, чтобы та помогла ей одеться и, может быть, потом сопровождала во время визитов или покупок, однако хозяйка в последнее время взяла привычку долго валяться в постели. Чаще всего она не спала, а в полудреме смотрела на стену.

— Mon Dieu![35] — Сабина была первой, кто узнал Бонни. — Малышка! Откуда ты появилась, и… ma chere[36], что они с тобой сделали? — Повариха уставилась на дырявое платье Бонни — в накидку та завернула Намелок.

Амали была потрясена не меньше ее, однако она тут же сделала выводы, вспомнив о казни, происшедшей накануне.

— Бонни… Значит, это все же был тот самый корабль? И тебя… тебя помиловали, потому что ты еще очень молода? Ради бога, Бонни… А что с…

Амали запнулась. Конечно, было лучше не спрашивать сразу о Цезаре в присутствии Виктора. И Амали смогла сама придумать ответ. В экипаж пиратского корабля, конечно, входило больше, чем двадцать человек. Цезарь, скорее всего, погиб в бою с солдатами.

— Меня… меня оставили в живых, потому что я черная, — прошептала Бонни. Она не смогла произнести слово «помиловали».

— Я нашел Бонни на рынке рабов и купил, — коротко пояснил Виктор. — Если вы сможете принести ей пару приличных вещей…

Повариха вскочила на ноги. Она явно была обрадована возвращением Бонни — Сабина искренне любила эту девочку, и, кроме того, с покупкой Бонни осуществилось ее желание заполучить еще одну рабыню для кухни. Но тут повариха увидела грудного ребенка на руках у девушки.

— А это что такое? — обескураженно спросила она.

Бонни, которая всю дорогу крепко прижимала к себе Намелок, но не смотрела на нее и не разговаривала с ней, теперь взглянула на ребенка так, словно увидела его в первый раз.

— Это, — заикаясь, сказала она, — мой ребенок. — Затем она протянула ребенка Амали и залилась слезами.

Виктор между тем заметил, что у процедурного кабинета его ждут три пациента — Леон, который кроме работы на конюшне любил также помогать другим, только что подал им освежающие напитки и шутил с ними. Врач услышал, как они смеются — Леон умел прекрасно развлекать людей. В поместье Новый Бриссак он входил в группу музыкантов и комедиантов, которые выступали главным образом на Рождество. А здесь Леон с удовольствием помогал пациентам Виктора скоротать время, что было неоценимой помощью, когда Виктор не мог своевременно начать прием из-за какого-то срочного дела. Раньше явившиеся на прием люди часто выглядели огорченными долгим ожиданием, когда доктор наконец все-таки приходил к ним. После того как Леон пошутил с мужчинами, сделал комплименты женщинам и поиграл с детьми, они чаще всего заходили в приемную с улыбкой.

Большой чернокожий мужчина весело помахал рукой своему хозяину. Конечно, люди ждали уже более часа. Молодой врач облегченно вздохнул. Приемные часы были прекрасным предлогом для того, чтобы оставить Бонни на попечение других чернокожих. К тому же лечебные помещения в его доме были территорией, на которой он чувствовал себя намного уверенней. Утешать плачущую Бонни и объяснять Сабине и Амали, откуда появился ребенок, было для него непростой задачей.

Таким образом, Виктор удалился к своим пациентам, в то время как Амали увела Бонни в комнату для слуг, принесла ей воду, чтобы та могла помыться, а затем нашла ее старую чистую одежду. Сабина занималась ребенком. Она подогрела молоко и налила его в старую бутылочку Либби — дочь Амали уже умела пить из чашки.

Когда Амали и Бонни вернулись в кухню, довольная Намелок пила молоко, лежа на руках у огромного Леона, который ее кормил. Его лицо при этом сияло.

— Какой славный ребенок! Он похож на Натали!

— Кто такая Натали? — спросила Бонни, хотя, собственно говоря, хотела сначала спросить, кто этот мужчина.

С первого взгляда она испугалась, увидев его широкие плечи и огромный рост. Джеф? Однако затем Бонни, конечно, сразу же поняла свою ошибку. Вблизи Леон даже отдаленно не походил на Джефа. Его лицо было скорее круглым и мягким, а глаза спокойными. В них не вспыхивали искры, как у хищных зверей. Джеф часто напоминал Бонни пантеру, в то время как при виде Леона она скорее подумала о медведе.

— Это ребенок моей подруги с плантации месье Дюфрена, — невозмутимо сказал слуга. — Он действительно выглядит так же, как этот. Это твой?

На лице мужчины промелькнула тень сомнения. Казалось, он удивился отсутствию схожести между Намелок и ее предполагаемой матерью. Однако он сразу же опять улыбнулся. Бонни колебалась между радостью и паническим страхом. Мужчины редко смотрели на нее по-дружески. К тому же после того, что девушка пережила сегодня утром, она больше не могла верить в невинность улыбки.

— Да, расскажи же, Бонни! — воскликнула Сабина. — Где ты взяла этого bebe? Он не может быть твоим. Тебя не было недостаточно долго. И вообще, кто он? Девочка? Мальчик?

Бонни выхватила ребенка из рук Леона, чтобы покормить его самой. Это была ее первая попытка, она еще никогда не кормила младенцев.

— Это девочка, — сказала Бонни и улыбнулась, когда Намелок перестала пить и подарила ей сияющую улыбку. — Ее зовут Намелок.

— Как? — спросила Сабина.

— Этого не может быть! — воскликнул Леон.

От волнения он не мог усидеть на месте. Большой мужчина вскочил на ноги и подбежал к Бонни, чтобы еще раз внимательно рассмотреть ребенка. Он двигался очень плавно — и это снова напомнило Бонни о Джефе, однако при виде Леона она все же скорее думала о танцоре, чем о воине.

— Слишком много совпадений! Моя подруга Санкау тоже хотела назвать ребенка Намелок. Потому что это красивый ребенок, а Намелок означает «прекрасная». Но мец не разрешил ей это сделать, потому что он не может произнести это африканское имя. Он назвал ребенка «Натали».

И тут Амали все поняла:

— Леон, а ты знаешь, к какому племени принадлежит Санкау? Она попала сюда из Африки?

Леон кивнул:

— Она называет себя масаи. Они выглядят иначе: черные и очень худые. Они…

Амали и Сабина слушали с интересом, а Бонни кивала. Санкау, очевидно, принадлежала к тому же племени, что и мать Намелок. Таким образом разрешилась загадка о происхождении Намелок, и потом, позже, ей всегда можно будет сказать, где в Африке находятся ее корни. Даже если она никогда не узнает имени своей настоящей матери.

— Теперь она мой ребенок, — решительно сказала Бонни Леону. — Даже если все удивятся тому, что у меня такой красивый ребенок.

Леон снова улыбнулся ей.

— Почему удивятся? — спросил он. — Ты ведь тоже красивая.

Бонни сердито сверкнула на него глазами.

— А ты лжец! — воскликнула она.

Точно такие же лживые комплименты делал ей Корриер на рынке рабов. Леон, похоже, почувствовал себя обиженным из-за ее резких слов.

— Я не лжец, — поправил он Бонни дружелюбно, но решительно. — Леон любит людей. Для меня почти все люди красивые, когда они друзья. — У него был искренний взгляд.

Бонни выскочила на улицу. Нельзя было допустить, чтобы она опять расплакалась.

Во дворе между домом и жилищем для рабов Бонни натолкнулась на Виктора. Врач принял своих пациентов и явно обрадовался, увидев ее:

— Бонни, так вот ты где! А я уже собирался разыскивать тебя. Как ты считаешь, может, мы пойдем наверх и скажем хозяйке «добрый день»? И Намелок с тобой. Это хорошо, значит, ты сможешь сразу же показать ее хозяйке.

В глубине души Виктор надеялся, что ребенок взбодрит Деирдре, по крайней мере, она ведь обожала маленькую Либби. Но, с другой стороны, это могло усилить ее депрессию, ведь если даже Бонни может иметь ребенка… Приемный ребенок… Виктор в последнее время все чаще задумывался об усыновлении. Если они с Деирдре не способны иметь детей, может быть, найдется чужой ребенок, которому они могли бы дать свое имя и свою любовь.

Деирдре сидела перед зеркалом в комнате для переодевания и бесцельно проводила щеткой по распущенным волосам. Ей следовало позвать Амали, однако с ней пришлось бы разговаривать, а Деирдре очень не хотелось ни с кем говорить. Ей гораздо больше нравилось сидеть здесь одной и предаваться своим мыслям. Мыслям о катании на лодке вдоль побережья… о конной прогулке, во время которой их застал проливной дождь… о мускулах Цезаря, бугрившихся под его мокрой рубашкой, и даже о том, какой виноватой перед Виктором она себя чувствовала. Ей надо было бы постараться быть с ним более любезной, и иногда Деирдре искала в своей душе ту глубокую любовь, которую она испытывала к мужу всего лишь несколько месяцев назад. Между тем женщина чувствовала себя опустошенной. Мир вокруг нее, казалось, очутился за какой-то темной завесой, и у нее больше не было сил что-либо ощущать.

Когда Виктор открыл дверь, Деирдре удивленно обернулась. Она не ожидала его в это время. Если уж кто-то и появлялся днем в ее комнате, то скорее Амали, чтобы убедить хозяйку взять себя в руки и чем-нибудь заняться. Но служанка обычно стучала в дверь.

Деирдре постаралась улыбнуться мужу, но эта улыбка тут же исчезла, когда она увидела Бонни.

— Ты? — спросила она. — Где… Как ты попала сюда? — Деирдре глубоко вздохнула. Неужели они вернулись вдвоем? Неужели Цезарь передумал? Деирдре посмотрела на Бонни сияющими глазами: — А где… Где Цезарь?

Бонни испуганно поклонилась.

— Его продали, — объяснила она с несчастным видом. — Мы… мы вдвоем были на рынке рабов, и месье Виктор нашел меня и купил, но…

Она испугалась, когда увидела, как в глазах Деирдре радость сменилась страхом, недоверием, а затем яростью. Взгляд молодой женщины метался между Бонни и Виктором.

— Ты… Что ты наделал? — глухим голосом спросила Деирдре у мужа, прежде чем восстановила дыхание, а затем ее бессвязная речь превратилась в крик: — Они были вдвоем на рынке, но ты купил ее, а его оставил там? Ты допустил, чтобы его… чтобы его… чтобы кто-то другой заполучил его? Я тебя ненавижу!

 

Глава 5

Мец Ублийе уже три часа скакал на юго-восток, и при этом задавал убийственный темп. Джеф и другие рабы вынуждены были почти все время бежать, чтобы успевать за легкой рысью его коня. Он продел веревку через оковы на руках первого мужчины в каждой группе и вел их слева и справа от своего коня, как будто держал на поводке собак или пристяжных лошадей. Рабам приходилось стараться изо всех сил, чтобы не упасть. Хотя все они были сильными и привыкли к физическим нагрузкам, но бежать друг за другом с одинаковой скоростью в цепях было непросто. Кроме того, ножные кандалы натирали суставы на ногах. Ко времени обеда, когда Ублийе ненадолго остановился и раздал рабам хлеб, сыр и воду, у всех у них на ногах были кровавые раны. И тем не менее Ублийе продолжал гнать рабов дальше.

— Они всегда оставляют людей в цепях? — спросил Джеф у явно более опытного раба Пьерро. — И во время работы тоже?

Пьерро покачал головой.

— Нет. Цепи мешают работать, — ответил он. — Тогда удается нарезать меньше сахарного тростника. Понимаешь? Обычно цепи снимают в поселке рабов на плантации. Но этот мец — живодер. Никто не знает, что ему взбредет в голову…

Ублийе хотел, чтобы его новые работники выбились из сил. Именно те, кто был склонен к побегу, должны были сразу увидеть, что их ожидает, если они не будут следовать его правилам. Джеф после этого длинного утомительного дня был счастлив, когда они еще через час пешего марша наконец добрались до поселения рабов, которое принадлежало плантации Роше о Брюм.

Возле главного дома — монументального строения с колоннами и мраморной лестницей — рабы пробежали незадолго до этого. Дом стоял на холме, возвышавшемся над долиной, в которой находилась бóльшая часть плантации. Значит, там жил Ублийе? Джеф немного удивился тому, что Ублийе даже не зашел в дом, чтобы поприветствовать свою семью, прежде чем отправить новых рабов в поселение. Жилища чернокожих находились в своеобразном лесочке — пальмы и папоротники, которые раньше здесь росли, не вырубили, для того чтобы между хижинами была дополнительная тень. Хижины были примитивными, сделанными из дерева и глины, лишь фундамент был каменный.

Вокруг деревни, состоявшей из хижин, стояло несколько более крепких домов, в которых, видимо, жили надсмотрщики. Строения казались не намного более комфортабельными, чем хижины рабов, но, естественно, у каждого надсмотрщика был свой личный дом, и им не приходилось делить жилье с другими соседями, как чернокожим. То, что дома надсмотрщиков стояли вокруг хижин чернокожих, облегчало охрану рабов. Конечно, эти мужчины не могли беспрерывно держать в поле зрения местность вокруг своего жилья, однако рабы знали, что им, для того чтобы выйти из своего поселения, надо было пройти между домами надзирателей — строений с просторными верандами, на которых кто-то мог сидеть в тени и, скучая, смотреть на дорогу…

Джеф сразу же заметил это, и Пьерро несмотря на усталость, казалось, тоже обратил на это внимание. Они оба были рады, когда смогли наконец упасть на землю перед центральной кухней для рабов — крытым строением, в котором над большими кострами варился суп.

— Здесь вы будете спать сегодня ночью, — коротко пояснил Ублийе, даже не делая попыток освободить рабов от их цепей. — Можете встать под крышу кухни, если начнется дождь. А завтра после работы вы построите себе новые хижины… При этом одна уже вон стоит, значит, четыре человека завтра вечером смогут поселиться в уютном доме. Это будут те четверо, которые будут работать лучше всех. Значит, сейчас поешьте, поспите, а завтра посмотрим, кто больше всех посадит саженцев в землю.

С этими словами Ублийе оставил рабов и направил своего коня, к удивлению новичков, не к главному дому, а к одной из хижин, которые принадлежали надсмотрщикам. Джеф удивился. Разве Ублийе не был их новым баккра? Или, как здесь говорили, мецом?

Пьерро думал о другом:

— Саженцы? Наверное, они хотят расширить плантацию. И речь идет о сахарном тростнике, брат, это не табак и не кофе… Merde[37]… И кофе, и табак тяжелая работа, но сахарный тростник еще хуже.

Джеф кивнул. Он ничего не знал о табаке и о кофе, однако плантации сахарного тростника были знакомы ему по Большому Кайману. У него проснулись смутные воспоминания об отце. Бесконечные поля, пыльные дороги, справа и слева обрамленные тростником выше человеческого роста. Колышущаяся зелень, через которую вела его Маану, пока они наконец не добрались до заброшенного, неухоженного, грязного помещения для рабов, в котором жил его отец. Неловкое приветствие его родителей — после года разлуки им было трудно снова привыкать друг к другу. Однако Джеф восхищался Аквази и смотрел на него снизу вверх — на этого огромного негра с чудовищными мускулами, который все Рождество о чем-нибудь рассказывал. О Нэнни-Тауне, о восстаниях, о свободе и о бегстве.

— Значит, они расширяют плантацию, — проговорил Джеф, размышляя о том, как это может способствовать его побегу. Может быть, новые поля, где были выкорчеваны деревья, примыкали к джунглям, в которых легко было спрятаться?

— Поэтому он купил столько новых рабов — а еще чтобы заменить старых. Что же могло случиться с теми, которые спали в свободной хижине?

— Как что? Они мертвы. — Толстая пожилая рабыня, которая принесла новичкам большие миски с супом, а также мазь для растертых суставов на ногах, объяснила все коротко и ясно: — С одним произошел несчастный случай, когда он рубил деревья. Двое других умерли от лихорадки… Здесь многие страдают от лихорадки, очень сыро…

Поселение рабов находилось в лощине ниже хозяйского дома, и земля тут была болотистой. Джеф только что в который раз отогнал огромное количество жирных мух от своей израненной щиколотки. Жара и влажность… Климат, который любят эти бестии. Да и кровососущим насекомым этот поселок, должно быть, казался настоящим раем.

— А одного повесили. Потому что он попытался наброситься на надзирателя.

— И за это сразу же повесили? — удивленно спросил Пьерро. — Полевого раба? Еще молодого? Он ведь стоит кучу денег!

Повариха пожала плечами:

— Это не имеет значения для меца Ублийе и нового хозяина дома. Он сказал странные слова: «наглядный урок». Чтобы мы все не подражали этому рабу… — Она скривила рот в мрачной ухмылке.

— Значит, мец Ублийе вовсе не плантатор? — осведомился Джеф.

Женщина покачала головой:

— Нет. Мец Ублийе — старший надсмотрщик. Он прибыл вместе с новым мецом, а тот женился на дочери старого месье. Старый мец мертв. — Она вздохнула, словно сожалея об этом.

— А что это за плантация? — спросил Пьерро. — Мец Ублийе говорил о сахарном тростнике. Но здесь же кофейная земля. Или нет?

Женщина кивнула:

— Здесь и то и другое. Старый мец выращивал только кофе, но молодой мец решил также сажать сахарный тростник. Для этого он вырубает лес для новой земли, и бедному Джимми дерево упало на голову. — Погибший раб, казалось, был ей близким человеком, и она перекрестилась, когда говорила о нем. Затем повариха сразу же приказала рабам разместиться под крышей ее кухни. — Ночью всегда идет дождь. Лучше вам сразу лечь там…

Она была права. Сразу же после захода солнца начался дождь, причем такой, что почти затопил поселок рабов. Джеф моментально понял, какой большой привилегией было поселение в хижину — когда он только пришел сюда, он подумал, что ему будет несложно ночевать под открытым небом. Вода во время дождя затекала в не закрытые сверху здания. Пол на кухне сразу же залило водой. Но хуже всего было то, что вода залила также открытые уборные, которые по непонятным причинам находились посреди поселка, а не за его пределами. Мужчины всю ночь боролись с водой и вонючей грязью.

Утром, естественно, это снова привлекло тысячи мух, которые жужжащим роем набросились на еду. Но, как бы там ни было, здесь никто не голодал. Полдюжины поварих, возглавляемых полной рабыней, с которой новички уже познакомились вечером накануне и которую все называли Шарлин, щедро кормили чернокожих чечевичной кашей, рисом и бобами на лепешках.

Надсмотрщики ели за отдельным столом. Они получали дополнительно фрукты и мясо и уже сейчас надзирали за рабами.

— Они не могут слышать, о чем мы говорим, — шепнула Шарлин новичкам. — Но делают вид, будто это не так. И я думаю, что у месье Ублийе есть доносчики. Значит, нужно быть осторожными…

Джеф спросил себя: неужели на всех плантациях царит такой террор, или же здесь речь идет об особо осторожном хозяине и чрезвычайно жестоких надсмотрщиках? Он попытался вспомнить, что Деирдре рассказывала ему о своей родной плантации.

Собственно говоря, рассказывала она не много. Джеф ничего не хотел слышать о рабовладении, которое она, кроме того, еще и защищала. К тому же были вещи поинтереснее, которые можно было обсуждать и делать. В своих рассказах Деирдре, конечно, ничего не говорила о доносчиках. В доме Дюфренов слуги не испытывали постоянного страха друг перед другом.

И все же Ублийе наконец приказал снять цепи с новых рабов. Джеф почувствовал себя почти свободным, когда он вместе с Пьерро и парой других рабов, которые должны были учить новичков, пошел на плантацию. Ублийе в этот день пока что лично надзирал за новыми рабами. И снова он ехал на своем коне рядом с ними, и его плеть моментально опускалась на каждого отстающего.

Поле, на котором нужно было высаживать сахарный тростник, лежало под палящим солнцем, и даже в перерывах между работой невозможно было найти тень; после того как выкорчевали лес, в этой местности не осталось ни единого дерева.

— Перерывы все равно короткие, — сказал Пьерро, когда Джеф обратил на это внимание. — Только на обед. Быстро поедим и продолжим…

Как оказалось, мятежный чернокожий родился на плантации сахарного тростника. Таким образом, процесс не был ему незнаком, пусть даже в последние годы его хозяином был плантатор, выращивавший кофе. Теперь Пьерро объяснял Джефу и другим новым рабам, что от них требовалось.

Авель, самый молодой из группы Джефа, сильный, как медведь, работал как одержимый. Он резал саженцы и сажал их в землю, исполненный решимости понравиться Ублийе. Однако он не понял, в чем на самом деле заключалась задача. Как и предполагал Джеф накануне, парень туго соображал и, казалось, даже не умел считать. В любом случае он в своем усердии обрезáл побеги чересчур коротко и сажал их слишком глубоко в землю. И, наверное, он даже не понял указания о том, что у каждого саженца должно быть не меньше трех почек, то есть похожих на почки утолщений, из которых тоже должны развиться новые побеги.

Пьерро обратил на это внимание только около полудня — Джеф и он сажали свои саженцы в не очень быстром, но равномерном темпе. Их результаты, наверное, не будут лучшими, но зато вечером они не будут истощены до смерти.

Наконец опытный раб отвел юношу в сторону:

— Авель, мне тебя жалко. Что ты делаешь, merde! Тебе придется сажать все еще раз. Будь осторожен, чтобы не увидел мец, иначе наказание…

Авель мог бы исправить свою ошибку до вечера, но соревнования он уже не выиграл бы. Однако парень, казалось, не понял даже этого. Он улыбнулся.

— Я все делаю хорошо! — заявил он. — Я делаю, как показал старший. Ты просто завидуешь, потому что я быстрее тебя.

Пьерро схватился за голову:

— Нет, Авель. Я твой друг. Просто раньше я этого не видел. Не знал, что ты делаешь неправильно…

Он начал объяснять все сначала, но Авель вскочил с корточек, то есть с обычной позы, в которой работали мужчины, и помчался к Ублийе:

— Мец, вот он говорит мне, что я делаю неправильно. Я посадил так много сахара. Идите посмотрите!

Пьерро взглянул на Джефа, когда надсмотрщик действительно начал проверять работу Авеля. Как и ожидалось, он отреагировал припадком злобы:

— Ты что, не можешь сосредоточиться, ты, глупый черный кусок дерьма? Ты что хочешь мне тут подсунуть? Я расскажу обо всем Корриеру! Половина его рабов склонны к побегу, а другая половина — дураки, глупее, чем стебель травы!

Его плеть прошлась по голой спине Авеля. Юноша застонал — и начал жаловаться:

— Но… но, мец, я же хотел сделать, как надо. Я спрашивал, я…

— А кто тот негр, который целое утро смотрел на то, как ты творишь дерьмо? — Ублийе угрожающе взглянул на мужчин.

Авель, дрожа, указал на Пьерро.

Тот вздохнул.

— Напомни мне, Джеф, чтобы я больше не делал добра… — процедил он сквозь зубы, когда Ублийе после трех ударов плетью оставил его в покое.

Авель получил пять ударов и теперь, воя от боли и согнув окровавленную спину, начал исправлять свою утреннюю работу.

— Это ты мог сделать и без побоев, — сердито сказал ему Джеф. — Пусть это будет тебе уроком. Ты черный, парень! Твои друзья мы, а не мец!

Один из старших рабочих на плантации, который перед этим инструктировал новичков, казалось, услышал эти слова и искоса взглянул на Джефа. Джеф смело посмотрел на него. Может быть, этот человек хотел донести на него, хотя Джеф и не знал, что запретного было в его высказывании. Но пусть даже Ублийе изобьет его плетью, рот он ему не заткнет!

Затем, однако, ничего больше не случилось, и остаток дня прошел без особых происшествий. Для Джефа и остальных мужчин он в конце концов превратился в своего рода страшный сон: плечи болели, руки были тяжелыми, а саженцам, казалось, не было конца. При этом посадка сахарного тростника была далеко не самой тяжелой работой. Пьерро объяснил, что гораздо тяжелей будет позже рубить твердые стебли высотой в несколько метров. Солнце палило. Джефу казалось, что он еще никогда не попадал в такую жару. При этом он вырос на острове Большой Кайман и раньше тоже выполнял тяжелую работу. Пьерро согласился с ним, когда Джеф сказал ему об этом.

— Здесь влажно. Поля находятся в лощине, как и поселок. Каждую ночь идет дождь, земля никогда не высыхает, поэтому жару переносить еще тяжелее…

Джеф понял, что тот имел в виду. Воздух был насыщен влагой, и казалось, что люди вдыхают воду и даже пот не высыхает на их коже. Для растений, наверное, это было хорошо, но людей убивало. Джеф подумал о двух рабах, которые умерли от лихорадки. Ему следовало сбежать отсюда, прежде чем он станет слишком слабым для побега.

Все же в первый вечер никто из новых рабов, конечно, и не думал о побеге. Джеф мечтал только о еде и покое. Теперь хотя бы была тень. Ублийе построил рабов для возвращения в поселение только на закате. Прежде чем отправиться в дорогу, он быстро проверил работу каждого из них и определил четырех счастливцев, которым в этот вечер не придется строить хижину. Джеф, Пьерро и Авель, как и ожидалось, в их число не попали.

— А как вообще строят хижины? — отрешенно спросил Джеф, когда он рядом с Пьерро тащился в поселение для рабов.

Его друг посмотрел на него, наморщив лоб.

— Откуда ты попал сюда? — с удивлением спросил он. — Каждый знает, как строить хижину!

Джеф этого не знал, однако мужчины для строительства хижин должны были образовать группы по четыре человека, и, таким образом, он присоединился к Пьерро. Авель также семенил следом за ними, от чего Пьерро явно был не в восторге.

— Я не хочу, чтобы этот малыш был со мной. От него одни неприятности! — заявил он.

Джеф пожал плечами.

— Кто-то же должен о нем позаботиться, — ответил он. — Если никто не будет за ним присматривать, то мец забьет его до смерти, прежде чем Авель поймет, что он должен делать.

Пьерро вздохнул, однако вынужден был признать, что в лице Авеля они обеспечили себе самого лучшего работника из восьми оставшихся. Авель поспешно забил деревянные колышки — остальным осталось только убедиться, что он поставил их под прямым углом. В конце концов Джеф измерил хижину и следил за тем, чтобы пол был ровным и каменная кладка была уложена равномерно. Хижины рабов на Карибских островах строили не полностью из камня, кладка была только до уровня бедра. Над ней устанавливались деревянные конструкции, а пространство между деревянными столбами, которые удерживали крышу, заполнялось глиной. Глина обычно быстро высыхала на солнце, но в этой части острова из-за очень высокой влажности воздуха этот процесс, конечно, будет длиться дольше.

Джефу было неспокойно, и он подумывал о другом строительном материале, пока они делали каменную кладку. Построить хижину за одну ночь было невозможно, даже несмотря на то, что четвертый человек в их команде работал быстро и умело. Давид был на поле самым медлительным. На его спине было почти столько же шрамов от плети, как и на спине Пьерро — однако у Давида в прошлом не было побегов. И он почти в совершенстве говорил по-французски.

— Это бессмысленно, — объяснил он, когда Джеф спросил его о вероятности побега. — Отсюда невозможно убежать. Но здесь я спокоен. Я делаю не больше, чем нужно. И я люблю девочек. Конечно, тут я скоро найду себе девочку.

Джеф улыбнулся. Он вынужден был признать, что Давид был очень красивым парнем. Его кожа была немного светлее, чем у большинства рабов. У него были приятные карие глаза, круглые, как пуговки, и четко очерченный чувственный рот. Кроме того, он оказался одаренным музыкантом. Давид развлекал мужчин при постройке дома, распевая приятным голосом то хоралы, то застольные песни, — и ему удавалось сделать так, что хоралы звучали, как застольные песни, а застольные песни так же торжественно, как хоралы. Какую бы деревяшку ему ни совали в руку, он всегда находил, по чему побарабанить.

Пьерро и Джеф сначала смотрели на него с неудовольствием, потому что опасались, что строительство дома из-за этого будет идти медленнее, но на самом деле все получилось наоборот. Давид задал оживленный ритм, и всем стало легче работать. Уже в первый вечер перед их хижиной появились девушки. Стыдливо хихикая, они сначала заговорили с Давидом, а затем и с другими мужчинами и очень скоро предложили свою помощь. Рабыни из кухни притащили фрукты, которые, конечно, были украдены со стола надзирателей. Три девушки вызвались нарезать пальмовые ветви для крыши хижины, а две опустились на корточки рядом со строительной площадкой и стали плести спальные циновки для мужчин. На строительной площадке других четырех рабов не было ничего подобного, однако там ведь не было Давида, который очаровывал девушек.

На следующий вечер он хвастался перед тремя девушками новыми шрамами, которые появились у него во второй рабочий день. Все новички работали медленнее, чем накануне — в конце концов, они ведь полночи строили хижины, однако Давид действительно свел свою работу к минимуму. Девушки восхищались его пассивным сопротивлением.

— Как будто он является воплощением старого Макандаля, — заметил Пьерро, качая головой.

Давиду прекрасно удавалось изображать из себя борца за свободу.

— Ты мне все же до сих пор не рассказал, кто такой этот Макандаль! — настаивал Джеф, и на этот раз наконец получил ответ.

— Позже, в хижине, — шепнул ему Пьерро, а когда они потом устало упали на свои циновки, поведал Джефу о том, что знал об этом бунтовщике.

Джеф слушал с восторгом. В первый раз после своего пленения он больше не чувствовал себя покинутым, одиноким и лишенным надежды.

В конце концов он уснул. Хижина все еще была без крыши, но уже со стенами. Джеф решил, что должен найти этого Макандаля и примкнуть к нему. Только так он сможет отомстить за все, что белые сделали с ним и его народом!

 

Глава 6

Виктор был шокирован вспышкой гнева Деирдре, и ему понадобилось несколько дней, чтобы справиться с потрясением. Прежде всего он не мог объяснить себе, что послужило причиной ее негодования. Его молодая жена вышла из себя. Она набросилась на него и стала бить кулаками в грудь, прежде чем упасть и зарыдать. Бонни, заикаясь, бормотала объяснения — и Деирдре в конце концов так же несвязно извинилась. Разумеется, Виктор не нарочно оставил Цезаря на рынке рабов, и, если бы она была в здравом уме, она бы его в этом никогда не упрекнула. Однако Деирдре не была в здравом уме. Виктор уже давно боялся этого, а теперь больше не мог закрывать на это глаза. Независимо от причины, Деирдре, казалось, была в шаге от того, чтобы впасть в меланхолию, и Виктор не знал, что он должен предпринять.

Медицина была бессильна против такого состояния. Врачи, однако, рекомендовали сменить место и климат, это иногда могло творить чудеса. Виктор серьезно задумался над тем, чтобы уехать с Деирдре в Англию — однако именно сейчас он был настолько занят, что не мог себе позволить взять отпуск на несколько месяцев. При этом он с удовольствием покинул бы Сан-Доминго. Его практика процветала, что радовало, однако другие обязанности, напротив, весьма отягощали. Опять начались покушения с применением яда — и пособники Макандаля снова приблизились к Новому Бриссаку. Последняя плантация, хозяев которой отправили на тот свет, находилась всего в трех часах езды от плантации Дюфренов. Там домашние рабы нашли своих хозяев мертвыми в постели. В последнее время это случалось все чаще — плантаторы становились жертвами собственных мер предосторожности. За это время многие из них перестали разрешать своим слугам ночевать в доме и умирали одни и в страшных мучениях. Во время последнего визита в поместье Новый Бриссак жандармы попросили Виктора поговорить с пожилым врачом из Мирбале, чтобы обменяться с ним опытом. Доктор Леру гостил на соседней плантации, принадлежавшей погибшим, и вынужден был констатировать смерть. В городе, где он жил, также уже были случаи смертельных отравлений. Врач был очень опечален этим и посему искал возможность обменяться опытом с коллегами.

— Нам нужно искоренить это зло, — заявил доктор Леру, когда Виктор посетил его, — и выяснить, что это за яд, с помощью которого Макандаль убивает людей. Давайте прислушаемся к тому, что говорят вокруг. А разве не существует книг? Дело Ля Вуазен при дворе французского короля — его ведь детально изучили. Может, и мы найдем какие-нибудь зацепки? Я ведь не знаю, какая обстановка сложилась в вашем городе, однако у нас существует довольно много подозрительных лекарей, к которым обращаются люди, которые не могут или не хотят оплатить услуги врача.

— Лекарей? — недовольно переспросил Виктор. — Скорее всего, это производители ангелов![38]

— На Ямайке их называют баарм мадда, — заметила Деирдре.

В соответствии с пожеланием Виктора она сопровождала его во время беседы с доктором Леру, а после многочасовой поездки верхом стала гораздо оживленнее. И вообще, в последнее время она начала потихоньку приходить в себя. И в этом была заслуга Амали. Служанка разозлилась после того, как стала свидетелем вспышки гнева Деирдре. Молодой врач дал своей жене успокоительное и попросил Амали уложить ее в постель. Амали же, однако, сочла, что тут, напротив, нужна основательная встряска. Она сразу же набросилась на Деирдре, как только та вошла в свою спальню.

— Ты отругала мужа, потому что он не успел купить тебе твоего любовника? — укоризненно спросила Амали. — При этом нужно благодарить богов, что ему это не удалось! Боже мой, Деирдре, что бы ты делала, если бы этот тип стал рабом в твоем доме?

— Я просто очень беспокоюсь за него, — прошептала Деирдре. Она имела жалкий вид, ее волосы свисали, а лицо опухло от слез. — На море… когда он был с пиратами… Я тогда была больна от страха, Амали, ты же знаешь, а теперь…

— Теперь ты можешь радоваться, потому что о нем уже не надо беспокоиться! — произнесла Амали. Она ожесточилась и уже не сочувствовала своей подруге и хозяйке. — Цезарю больше не угрожает опасность, разве что он попытается сбежать, а с таким парнем, как он, ни в чем нельзя быть уверенным. Но если там хорошая охрана, на этой плантации… Боже мой, Деде, если его продали вместе с рабами, скованными цепью, тогда надсмотрщики знают, что им надо внимательно за ним следить. В любом случае на плантации с ним ничего не случится…

— Ничего не случится? — переспросила Деирдре. Она больше не всхлипывала, опиум постепенно оказывал свое действие, однако слезы все еще текли по щекам. — Его же, наверное, будут бить. А эта работа на полях…

— Тогда его дела обстоят точно так же, как и у остальных рабов на плантации! — невозмутимо перебила ее Амали. — Здесь, в Сан-Доминго, ему лучше, чем на Ямайке! У него будут выходные по воскресеньям и в праздничные дни. Если он будет вести себя хорошо, он сможет жениться, завести детей… он сможет вести абсолютно нормальную жизнь. Ладно, он мечтал не об этом. Но какой чернокожий сам выбирает себе судьбу? А Цезарь, кроме всего прочего, сам во всем виноват! Он мог бы вместе с Бонни держать лавку в порту и жить на свободе. Вместо этого он навлек огромную опасность и на нее, и на себя. Они чуть не погибли. Бонни мне все рассказала. Разбойничий поход, во время которого их взяли в плен, был его идеей. Цезарь настоял на этом против воли старшего помощника и капитана. А теперь он должен нести за это ответственность. Так что забудь его, миссис! Твой доктор лучше в десять раз!

Виктор вырос в глазах Амали еще больше, с тех пор как выкупил Бонни и Намелок.

Когда Деирдре поразмыслила и немного успокоилась, она, конечно, признала, что ее служанка права. Виктор намного превосходил Цезаря. Он был дружелюбным, ответственным и не таким уж плохим любовником, если, конечно, не сравнивать его с огненным ураганом, каким был ее большой чернокожий. Таким образом, женщина старалась больше не думать о своих сумасшедших похождениях, и ее страх за Цезаря в конце концов стал слабее. Потому что и в этом Амали, конечно, была права: в поселении рабов на плантации он не был счастлив, однако же находился там вне опасности.

Так что Деирдре стала снова возвращаться в этот мир, а поездка верхом к доктору Леру — плантация, на которой он гостил, находилась приблизительно в тридцати милях южнее поместья Дюфренов — была для этого хорошим началом. Сейчас женщина довольно оживленно рассказывала о знакомстве своей матери с чернокожими врачевательницами. Нора многому научилась у баарм мадда, однако никогда не интересовалась ядами.

— Вы думаете, что эти женщины рассказали бы вашей матери об этом, если бы что-нибудь знали? — взволнованно спросил доктор Леру.

Деирдре кивнула:

— Конечно, они ей доверяют. И о Макандале они никогда ничего не слышали. И, кроме того, они не такие подлые и мстительные. Большинство из них считают себя своего рода… ну, как бы священницами. Прежде всего те, которые родились в Африке. Зачастую это женщины-обеа.

— Они поклоняются культу вуду, — объяснил Виктор своему коллеге, который вопросительно смотрел на его жену. — То же самое говорят о Макандале…

Между тем о бунтовщике из Сан-Доминго ходили самые разные слухи. Между прочим, рассказывали, что он колдун и шаман, который сверхъестественным образом приобретает власть над людьми. Виктор не верил ни единому слову, однако он все же никогда не присутствовал ни на одной церемонии вуду или обеа. Деирдре знала, что ее мать воспринимала все это намного серьезнее.

Доктор Леру улыбнулся.

— Ваша мать, наверное, очень интересная женщина, — заметил он. — Нам действительно следует проконсультироваться с ней. Если нам двоим не удастся продвинуться в нашем расследовании.

После этого разговора Виктор из всех сил старался завязать знакомство со всеми целителями, знахарями и повитухами, которые занимались своим ремеслом в Кап-Франсе. Он делал это безо всякого удовольствия. Виктор презирал этих людей, которые в свою очередь относились к нему без особой симпатии. Они скорее симпатизировали Макандалю. Одна из них, красивая мулатка, которая была намного моложе, чем большинство женщин, занимавшихся этим ремеслом, рассмеялась Виктору прямо в лицо, когда он спросил ее о ядовитых растениях острова Эспаньола.

— Если бы я что-то знала и, кроме того, еще и призналась в этом, я, очевидно, очень скоро очутилась бы в жандармерии, не так ли, доктор? Я еще не забыла, как они под пытками выведали все у Ассам, чтобы затем в конце концов все-таки сжечь ее заживо. Нет, доктор, вы уж разузнавайте такие вещи сами — тем более что мне не жалко жертв этих отравлений. Невинные не пострадали!

— В последний раз среди скончавшихся было трое маленьких детей… — печально произнес Виктор.

Женщина пожала плечами:

— Через десять лет они стали бы большими сволочами. Жирными и злыми, вскормленными кровью своих черных рабов. Нет, доктор, лично я никого не убиваю, можете мне поверить, но и пальцем не пошевельну, чтобы спасти хоть одного из белых мучителей!

Итак, Виктор сдался и направил усилия на изучение соответствующей литературы. Он прочитал все, что смог найти о ядах, и проводил опыты на мышах в маленькой лаборатории, примыкавшей к его кабинету. До сих пор, однако, лишь в одном случае были найдены остатки еды, в которую был добавлен яд. Оттуда была взята проба, однако все противоядия, с помощью которых Виктор проводил эксперименты, оказались бесполезными.

Между тем Деирдре много времени проводила с Бонни, от которой она потребовала рассказать все подробности о ее жизни на пиратском корабле. Виктор обрадовался возникшему у нее интересу — он радовался любому оживленному разговору, который вела Деирдре. Зато Амали, напротив, это, казалось, раздражало до глубины души… Женщины в доме Виктора, как и раньше, представляли для него большую загадку.

Затем одна семья в окрестностях Нового Бриссака снова стала жертвой отравления, и Виктору пришлось признаться себе, что он в своем расследовании не продвинулся ни на шаг. И в конце концов он действительно решился привлечь к этой работе Нору Фортнэм. До сих пор Виктор в своих письмах к тестю и теще почти не упоминал о Макандале — Фортнэмам незачем было беспокоиться о том, что Деирдре в Сан-Доминго, возможно, угрожает опасность. Сейчас же Виктор выложил все, что было у него на сердце, а заодно сообщил о меланхолии Деирдре.

«Я не знаю, что делаю или делал неправильно, однако Деирдре уже не такая открытая, оживленная и счастливая, какой была раньше. Может быть, это связано с тем, что у нас все еще нет ребенка, хотя мы очень хотим его. Однако Деирдре ласково обращается с детьми своих служанок, что странно для женщины, которая впадает в меланхолию из-за своей бездетности. По моим наблюдениям, такие женщины не любят, когда возле них находятся грудные дети других женщин…»

— Судя по письму Виктора, он весьма встревожен. — Нора отложила послание своего зятя, которое она только что прочитала Дугу, в сторону и окинула взглядом свой сад и огород. Синий гибискус отбрасывал длинную тень, а орхидеи сейчас, когда солнце клонилось к закату, сияли во всей своей красе. Их цветки открывались утром навстречу солнцу и, казалось, хотели отразиться в последних его лучах.

— И, должна сказать, я уже сама об этом думала…

— Да? — удивился Дуг. — До сих пор ты никогда ничего не говорила.

Лично он хотя и воспринимал озабоченность Виктора как нечто трогательное, однако же намного более тревожным считал то, что его дочь находится в пределах досягаемости убийцы-отравителя, чем то, что у нее временами бывает плохое настроение.

— Потому что я не хотела пугать ни тебя, ни себя, — объяснила Нора. — Просто у меня было какое-то странное чувство… Деирдре в своих письмах ни на что не жаловалась, но их стиль изменился. Раньше она имела обыкновение описывать все очень живо — боже мой, можно было увидеть перед собой старого Дюфрена с его приемами в стиле Короля-Солнца! И самодовольных соседей, дам из церковной общины… На основе истории этой рабыни, которая попала к пиратам, прежняя Деирдре написала бы половину романа! А сейчас она ограничивается общими фразами: «Как у вас дела? У меня все хорошо» и сухими короткими отчетами. Похоже на то, что переписка стала для нее тяжелой повинностью.

Дуг еще раз пробежал глазами письмо зятя.

— Если верить Виктору, то Деирдре сейчас все представляется тяжелой повинностью, — задумчиво заметил он.

Нора кивнула:

— Вот именно. Что-то с ней не так. А тут еще эти отравления…

— Ты сможешь помочь Виктору? — спросил Дуг.

Нора пожала плечами:

— Не знаю. Я, разумеется, знаю пару растений, которые в небольших количествах имеют лечебный эффект, а в больших могут привести к смерти. Надо дозировать их с осторожностью. И может быть… может быть, я смогла бы выйти на мамбо.

— Мамбо? — спросил Дуг, играя цветком каскариллы.

— Так на острове Эспаньола называют женщин-обеа, — пояснила Нора. — Это жрицы вуду. Многие из них также являются врачевательницами, если можно их так назвать. Большинство черных женщин на плантациях хотят предотвратить появление детей.

На Ямайке это считалось большой проблемой. Чернокожие женщины, главным образом из племени ашанти, шли на любой риск, лишь бы не рожать детей, которые тоже стали бы рабами. Аборты были обычным, повседневным делом, и, конечно же, их делали тайно. Знахарки (баарм мадда) не всегда были хорошо обучены, а женщинам после этого не давали никаких послаблений в работе, поэтому зачастую прерывание беременности становилось причиной многочисленных смертей среди молодых чернокожих рабынь. Деирдре, однако, писала Норе, что на плантациях в Эспаньоле было больше детей. Она объясняла это католическим воспитанием рабов, которое запрещало аборты, а также тем, что чернокожим разрешалось заключать церковные браки.

— С тобой женщины в любом случае будут более откровенны, чем с Виктором. — Дуг хитро улыбнулся. — Если бы ты была там… Я ошибаюсь или все идет именно к этому? А то, что при этом мы сможем снова увидеть Деирдре, станет приятным приложением?

Нора озабоченно посмотрела на своего мужа, но ее глаза засияли.

— Ты считаешь, что мы действительно должны поехать к ним? — спросила она. — Бросить здесь все, как есть…

Дуг кивнул:

— Мы ведь все равно собирались это сделать. И когда, если не сейчас? На плантации дела идут и без нас, Квадво и Адвеа позаботятся обо всем, а мальчики в школе… — Проповедник в Кингстоне открыл колледж для мальчиков, и Томас и Роберт находились там на протяжении недели. — Мы, конечно, могли бы бесконечно откладывать поездку, а можем просто взять и поехать прямо сейчас. Если ты считаешь, что Виктор нуждается в тебе… — Дуг подмигнул Норе.

— Мы нужны Деде, — сказала она серьезно. — Если я чем-то могу помочь Виктору, тогда это… ну да, «станет приятным приложением».

Конечно, накануне путешествия Нора упаковала не только подарки для Деирдре и слуг, но и целую сумку с образцами растений, коры деревьев, цветков и эссенций из различных местных растений.

Она еще раз поговорила с баарм мадда, однако не хотела напрямую упоминать о деле с Макандалем. Все же ее намеки зачастую приводили к нескромным вопросам, вроде: «Зачем тебе об этом знать, белая миссис? Ты хочешь, чтобы твой муж умер?» Большинство уважающих себя чернокожих знахарок пользовались очень простым и ясным языком. Одна из них даже предложила Норе любовный напиток, чтобы снова разжечь страсть между ней и Дугом. Нора рассмеялась, однако в конце концов взяла с собой этот напиток. Для нее и Дуга он был не нужен, но, возможно, он сотворит чудеса в отношениях между Виктором и Деирдре.

Нора ухмыльнулась. Может быть, эта история развеселит Виктора. А это, как ей казалось, было ему необходимо, причем как можно скорее.

Нора и Дуг отправились в плаванье в июле, планируя остаться в гостях у дочери и зятя до Рождества. Среди плантаторов такие длительные визиты не были чем-то необычным. В поместье Каскарилла Гарденс было достаточно места для гостей, и Нора надеялась, что в городском доме Деирдре у них не будет проблем с размещением. Конечно, они, кроме этого, планировали также побывать в гостях на плантации Дюфренов, и родители Виктора уже в письме выразили свой восторг по поводу предстоящего визита и пригласили их к себе. В поместье Новый Бриссак празднование Рождества было общественной обязанностью каждого, кто имел в Сан-Доминго должность и имя. Нора подумала о предстоящих праздниках и заказала себе два бальных платья. Дуга она заставила приобрести новый парик.

— Это ведь консервативная семья, ты же знаешь об этом из писем Деирдре, — объяснила она. — Им не нужны белые возмутители спокойствия, у них уже есть Макандаль.

Плаванье по морю прошло спокойно, и Нора наслаждалась своим первым морским путешествием со времени ее переселения на Ямайку. Она проводила много часов на палубе — поначалу для того, чтобы полюбоваться берегами своего родного острова, которые она так любила, со стороны моря, а потом не могла досыта насмотреться на игру дельфинов, сопровождавших корабль. В конце концов в поле зрения путешественников появился даже кит. Нора удивлялась тому, как солнце отражается в морской воде, и наслаждалась красотой заката, когда мириады золотистых стрел падали на маленькие кудрявые волны.

— Я думаю, что если бы я была молодым мужчиной, то стала бы моряком, — мечтательно сказала она Дугу, который тут же поднял ее на смех.

— Если пожить три недели на одних корабельных сухарях, и при этом постоянно карабкаться по такелажу, море вскоре перестанет казаться таким уж привлекательным, — сказал он.

Дуг знал это по себе. Он заработал на переезд из Англии на Ямайку, нанявшись матросом на корабль, после того как прервал свою учебу в Англии и не хотел просить денег у отца.

Наконец они обошли на парусах Эспаньолу, и Нора обрадовалась, увидев побережье и поросшие зеленым лесом холмы большого острова. Находящиеся перед ним мелкие острова казались ей раем.

— Это, наверное, было бы сказочно — потерпеть кораблекрушение и очутиться на таком маленьком необитаемом острове вдвоем с тобой, — мечтательно сказала Нора, но затем, однако, добавила: — Но без каннибалов. Приключений у нас хватало и на Ямайке.

Дуг надеялся, что в Сан-Доминго им не придется пережить новые приключения. Дело, связанное с Макандалем, казалось ему опасным. Еще со времен Грэнни Нэнни он знал, какую угрозу могут представлять мароны, если у них есть хороший руководитель. Маронов в конце концов удалось усмирить, но в Сан-Доминго, очевидно, конфронтация обострилась, и, судя по всему, не только со стороны белых. Хладнокровно запланированные убийства свидетельствовали о ненависти, и, вдобавок к этому, Макандаль, казалось, был умным и образованным. Опасный противник. Дуг рассчитывал, что их пребывание на плантации в Сан-Доминго будет по возможности коротким. В городе он чувствовал себя в большей безопасности.

 

Глава 7

Виктор давно уже не видел свою жену такой сияющей, счастливой и раскованной, как в тот день, когда она смогла наконец приветствовать своих родителей в порту Кап-Франсе. Но зато Нора испугалась, увидев Деирдре. Дочь показалась ей гораздо более худой и бледной по сравнению с тем, какой она была, выходя замуж. Нора обняла Деирдре и Виктора, а затем и Амали, которая стояла позади Деирдре и ждала, держа над ней зонтик от солнца.

— Я едва могу дождаться, когда снова увижу Нафию и познакомлюсь с твоей дочкой, Амали… Ее зовут Либерти, не так ли? Какое красивое имя! Как чудесно видеть всех вас!

Виктор на карете отвез их в городской дом. Она была уже заполнена четырьмя пассажирами, и Амали пришлось идти пешком. Багаж можно было забрать позже.

— Карета слишком маленькая, — извинилась Деирдре, однако Дуг только махнул рукой.

— У вас ведь городское хозяйство, а не большая плантация, — сказал он. — Что я тебе говорил, принцесса? Тебе придется несколько ограничить свои потребности. Жена врача не может рассчитывать на золотую карету.

— Может быть, она потому и несчастна, что живет довольно скромно, — сказал Дуг жене, когда они устраивались в одной из комнат для гостей. — Я считаю, что здесь очень хорошо. Однако по сравнению с Каскарилла Гарденс…

Нора покачала головой. Она была очень внимательной наблюдательницей.

— Я так не думаю. И в таком случае Деирдре не писала бы поначалу восторженных писем. Тогда у них было еще меньше слуг, только повариха, Амали и Нафия. А теперь здесь есть еще и Бонни. Если подумать как следует, Дуг… С этого все и началось! Деирдре изменилась с тех пор… с тех пор, как этот пират принес сюда Бонни… Кто знает, что с ней такое? Неужели Виктор…

Нора запнулась. Ни она, ни Дуг не могли представить себе, что у Виктора завязался роман с этой молодой чернокожей женщиной, которая к тому же попала в его дом в качестве пациентки. Тем не менее Нора приняла решение не спускать с Бонни глаз. Она на следующее же утро попросила Бонни помочь ей одеться, хотя Нафия рвалась выполнить эту работу. Малышка за последние два года очень многому научилась и хотела показать свое умение. Нора утешила ее, пообещав воспользоваться ее услугами на следующий день.

Бонни была робкой, но усердной и вежливой. Она старалась помогать, где только могла, и Нора не заметила в ее поведении ничего необычного. Бонни с такой любовью рассказывала о ребенке чужой женщины, заботу о котором она взяла на себя, что в конечном итоге ее история вызвала у Норы скорее сочувствие, чем недоверие.

— Приятная малышка, — заметила она в разговоре с Дугом после того, как поблагодарила девушку и отослала ее в свою комнату. — Что же с ней случилось? Как она смогла дойти до того, что попала к пиратам?

Нора снова делала себе прическу. Несмотря на усилия Бонни, волосы сразу же рассыпались по плечам. У этой девушки не было талантов, необходимых личной служанке.

Дуг поднял брови:

— Нора, эта «приятная малышка», по ее собственным словам, была главным канониром на пиратском корабле. А это означает, что она отправила к рыбам несколько дюжин бравых моряков. Пираты стреляют такой картечью, которая рвет все в клочья! А во время абордажа они буквально купаются в крови. Так что не недооценивай маленькую Бонни!

Нора наморщила лоб:

— Ты считаешь, что меланхолия Деирдре как-то связана с ней? Неужели она сделала нашей дочери что-нибудь плохое?

Дуг покачал головой:

— Нет. Я так не думаю, по крайне мере, для этого нет никаких видимых оснований. Они ведь вполне доброжелательно общаются друг с другом.

И в самом деле, отношения между Деирдре и Бонни были непринужденными и дружескими. Они не избегали друг друга, что можно было бы сделать без труда, поскольку Бонни была много занята на кухне, а в остальном сама решала, какую часть домашней работы взять на себя, и не было никаких намеков или мелкой злости, когда они разговаривали друг с другом. Деирдре играла как с Намелок, так и с Либерти, что также говорило против того, что ее угнетает неисполненное страстное желание иметь детей.

— Если и были какие-то разногласия между Деирдре и кем-то из черных женщин, — продолжал Дуг, — то скорее с Амали. Тебе это не бросилось в глаза? Раньше они были, как две хохотушки, а сейчас я только и слышу: «да, миссис», «нет, миссис» и «Амали, ты не могла бы…» Они общаются друг с другом вежливо, но холодно. Вот с этого я бы и начал, то есть если ты хочешь поговорить с кем-то, не привлекая к себе внимания… Мы могли бы оказать давление на Амали, если она сама не скажет, что изменило ее отношение к Деирдре. — Он улыбнулся.

Нора шлепнула мужа своим веером. Они вдвоем как раз готовились к ужину, на который были приглашены некоторые члены церковной общины Виктора и Деирдре.

На этом ужине Нора стала понимать, что так угнетало ее дочь в Кап-Франсе. Высшее общество богатого города было скучным. Здесь было слишком мало людей возраста Деирдре и Виктора, с которыми молодая жена врача могла бы общаться.

На этот вечер они пригласили молодого учителя, который привел с собой свою благовоспитанную жену — бесцветное создание, которому уже с рождения было предначертано быть серой мышкой. Кроме нее, появился неженатый, как принято у католиков-папистов, священник со своей сестрой, которая, несмотря на то что ей было всего тридцать лет, выглядела удрученной и брюзгливой. Нора еще довольно хорошо помнила свои первые годы на Ямайке, когда каждое воскресенье ей приходилось терпеть общество преподобного Стивенса и его фанатично верующей молодой жены. За ужином в доме Дюфренов Нора скучала точно так же, как и ее дочь и муж, по крайней мере, до тех пор, пока разговор не зашел о Макандале и о покушениях на убийство. Эту тему затронул священник, а Виктор и Нора воспользовались возможностью расспросить о причинах, которые побуждали Макандаля совершать преступления.

— Говорят, что он повелевает обожествлять его, заставляет чествовать его, как Бога! — возмущенно заметил священник и так мрачно посмотрел на свою тарелку, словно лежащая на ней жареная курица склонялась к подобным кощунственным тенденциям. — Приверженцы Макандаля обязаны молиться на него. А он… он ведет свободный образ жизни… И якобы молодые женщины выстраиваются в очередь, чтобы… хм…

— Заниматься с ним распутством, — дополнила его сестра с покрасневшим лицом.

Дуг Фортнэм пожал плечами:

— А чего вы ожидали? Он — король в своем королевстве. Никто из них не ведет себя по-другому. Вспомните хотя бы Людовика Четырнадцатого. Может быть, люди Макандаля даже называют его «королем». Мароны на Ямайке величали свою предводительницу «королева Нэнни», а ее братья титуловали себя «кинг», то есть король. А обожествление…

— Тут замешано так много религий, — добавила Нора. — На маронов с Ямайки христианство имело сильное воздействие, потому что они изначально были потомками испанских рабов. Затем к ним присоединились вожди из племени ашанти с их культом духов-обеа…

— Здесь общины маронов частично состоят из потомков индейцев, — пояснил Виктор. — У них, очевидно, тоже есть свои шаманы.

— Языческие грешники! — вставила сестра священника и перекрестилась.

— Но зато, конечно, эти люди знают местные ядовитые растения, — сказала Нора. — Как продвигаются твои опыты, Виктор? Мне жаль мышей, но если симптомы совпадают, то к некоторым веществам, которые я привезла, существуют противоядия.

Зять и теща вступили в беседу, и на этот раз учитель и священник заскучали. Дуг между тем внимательно наблюдал за своей приемной дочерью. На Деирдре было прекрасное, тесно облегающее платье из блестящего шелка. Ее волосы, заколотые черепаховыми гребнями, ниспадали на плечи, украшенные цветами. На бледном, но не напудренном лице выделялись огромные глаза и чувственный рот. Она отличалась от остальных присутствующих здесь женщин, как колибри от воробьев или жирных голубей. У Деирдре не было ничего общего ни с сестрой священника, ни с женой учителя, и Дугу впервые бросилось в глаза, что черная кровь ярко отразилась на ее внешности. Собственно говоря, удивительным было то, что этого пока никто не заметил.

Деирдре не обратила внимания на то, что отец наблюдал за ней. Она полностью сконцентрировалась на своем муже и изо всех сил старалась проявить интерес к тому, о чем он говорил. Однако ее взгляд время от времени уходил в сторону, терялся в вечернем небе над верандой, на которой они ужинали, и, казалось, вместе с облаками стремился на восток. Деирдре явно старалась наладить отношения с Виктором, и Дуг не мог бы сказать, что она больше не любит своего мужа, однако страсти у нее явно не хватало. Что-то угнетало Деирдре, в ее глазах читалось желание быть в другом месте, делать что-то более волнующее, чем сидеть во главе скучного застолья. Что-то, должно быть, разбудило в ней тоску по более насыщенной жизни.

Норе было нетрудно создать ситуацию, в которой она без помех могла доверительно поговорить с Амали. Виктор проводил прием больных, Деирдре выехала на конную прогулку со своим отцом, а остальные слуги выполняли свои обязанности где-то в доме. Амали с готовностью воспользовалась предложением Норы сопроводить ее на рынок к площади перед церковью. Она оставила Либби на повариху и Бонни и с удовольствием взяла с собой корзину для покупок и зонтик от солнца.

— Его ты можешь оставить здесь. — Нора засмеялась и указала на шелковый зонтик. — Я неисправима. Ты ведь знаешь, дома я тоже не пользуюсь зонтиком…

Когда Нора передвигалась по собственной плантации, она предпочитала защищать от солнца волосы и кожу лица традиционным тюрбаном черных женщин — это был наряд, в котором она, конечно, не имела права показываться перед другими плантаторами, и об этом тем не менее шептались во всем Кингстоне. Сегодня же Нора надела шляпу с широкими полями, которая очень ей шла и прекрасно гармонировала с ее светлым летним платьем, расшитым пестрыми цветами. Вполне довольная собой, она заметила, что ее все еще провожают взглядом многие мужчины, когда она в сопровождении Амали исследовала переулки вокруг базара Кап-Франсе.

Амали тоже вызывала интерес у мужчин. Черные и смуглые торговцы и извозчики шутили и восхищенно свистели ей вслед. Чернокожая служанка выглядела прекрасно в своей красной юбке, белой блузке и ярко-красном тюрбане, которым украшала свои волосы. Из-под него выглядывали огромные пестрые креольские серьги — Амали специально для них проделала дырочки в ушах. Она была очень красивой молодой женщиной с блестящими глазами. Казалось, Амали не слишком печалилась из-за того, что ее брак распался.

Наконец Нора решила, что пришло время заговорить о деле.

— Куда же переселился твой Ленни? — спросила она у Амали.

Обе женщины наполнили свои корзинки папайей и кислыми фруктами, которых Нора не знала, а Амали называла «коросоль»[39]. Сок этих фруктов являлся основой освежающего напитка. Нора подумала о том, чтобы привезти Адвеа несколько таких колючих фруктов или даже пару саженцев для огорода.

Амали пожала плечами и презрительно скривила рот:

— Он шляется в порту, миссис, и живет в какой-то забегаловке. У него есть новая женщина, проститутка, если вы меня об этом спросите. Приличные люди не занимаются этим там, где работают. Только подозрительный народ… Цезарь тоже все время туда бегал… Меня не удивит, если пираты чувствовали себя там как дома, когда бывали здесь…

— Цезарь? — спросила Нора.

Амали прикусила губу.

— Так зовут того типа, который принес Бонни. От этого мужчины тоже одни неприятности.

Амали, казалось, не хотела говорить о Цезаре. Может быть, она была в него влюблена? Нора осторожно начала расспрашивать о личной жизни Амали и услышала от нее об отношениях с симпатичным мулатом, торговавшим молоком.

— Думаю, Джоли женился бы на мне. Но я не хочу. Мне нравится жить у доктора. И кто знает, каким окажется этот парень, когда я его заполучу?

Амали невозмутимо шагала рядом со своей миссис. Негритянка не озлобилась, однако стала осторожной.

— А если оглядеться по сторонам? — спросила с улыбкой Нора. — Разве тебе не нравится Леон?

Нора находила большого конюха очень симпатичным уже потому, что он разделял ее любовь к лошадям. Когда Леон разговаривал с животным своим ласковым глубоким голосом, успокаивалась даже легко возбудимая Аллегрия.

Амали пожала плечами:

— Ах, Леон… Кто знает, как долго он здесь останется. Мецу Виктору он тоже нравится, да и сам он хороший парень. Но миссис его не любит. И вообще… Леон ни на кого не смотрит, только на Бонни. А она этого не замечает. У нее из головы тоже не выходит Цезарь…

— Тоже? — Нора встревожилась. Хотя в голосе Амали было больше сочувствия, чем ревности, Нора решила прямо сейчас затронуть самую важную тему.

— А что происходит с Деирдре, Амали? — спросила она. — Вы что, поссорились? «Госпоже не нравится и то, и это…» Ты ведь никогда так не говорила о Деирдре! Вы же были подругами.

Амали резко повернулась к своей прежней хозяйке.

— Я и сейчас ее подруга, миссис! Даже если ей это не всегда нравится, я… — Она закрыла себе рот рукой.

— Деирдре не нравится, что ты ее подруга? — дружелюбно уточнила Нора. — Я этого не понимаю. Но ты… Амали, ты ведь что-то знаешь! Что произошло между тобой и Деирдре? И почему она такая… почему она так изменилась?

Амали пожала плечами.

— Теперь ей станет лучше, — уклончиво ответила она.

Но Нора не дала ей уйти от ответа:

— Что станет лучше, Амали? И еще, какая кошка между вами пробежала?

Амали упорно молчала, зато в голове у Норы вихрем проносились мысли. Из-за чего могли поссориться подруги? Из-за чего вообще могут поссориться женщины? Неужели все же из-за мужчины? «Мне нравится жить у доктора», — это были слова Амали. Но нет, Нора не могла поверить в любовную связь между Виктором и одной из черных служанок.

— Между мной и миссис Деирдре вообще ничего не произошло! — в конце концов вырвалось у Амали. — Я ей только… в общем, ну… раз или два высказала свое мнение. Потому что… это ведь касается нас всех — то, что она делает. Месье Виктор такой хороший человек, и он ни о чем не подозревал.

Нора похолодела.

— Амали, — прошептала она. — Амали, значит, вот в чем дело? Деирдре… У нее была любовная связь с другим мужчиной?

— А больше она ничего не сказала? — спросил Дуг.

Нора сразу же отвела его в сторону, когда он вернулся с конной прогулки. Дуг был в очень хорошем настроении, Деирдре произвела на него довольно благоприятное впечатление, когда он вместе с ней скакал галопом через леса за Кап-Франсе. Он лишь удивился, что их прогулка не закончилась на побережье, хотя Виктор рассказывал ему об одной очень красивой бухте совсем недалеко отсюда.

Дуг переодевался к ужину в комнате, предназначенной для него и для Норы. Им предстояло посетить прием у губернатора — наверное, на нем будет так же скучно, как и во время других общественных мероприятий в Сан-Доминго, на которые до сих пор приглашали Фортнэмов. Нора уже нарядилась с помощью Амали и сейчас нашла время, чтобы подробно описать своему мужу разговор со служанкой. Дуг, как и ожидалось, был совершенно обескуражен, и у него появилось множество вопросов.

— Амали не сказала, кто это был? И закончилось ли это? Боже мой, Нора, ты должна вытянуть из нее все!

Нора пожала плечами, играя с мушкой в форме бабочки, которую нужно было прилепить на лицо для красоты, на чем настаивала Амали, несмотря на возражения Норы. Она ненавидела эти глупости, однако на Эспаньоле они считались обязательным атрибутом для появления в обществе.

— Как? Я что, должна избить Амали плетью? — резко ответила Нора. — У меня, во всяком случае, не сложилось впечатления, что я могу иным образом заставить ее рассказать больше. Да это и понятно. Амали — подруга Деирдре и относится к ней снисходительно. И все же она сказала, что все закончилось. Этого мужчины вроде бы уже нет.

— И что это значит? Он ее бросил? Или умер? Как нам это понимать?

Дуг нахлобучил новый парик. У него был такой вид, словно он пронесся через ураган. Поднявшаяся с парика пудра вызвала у Норы кашель.

— Не знаю, — сказала Нора и взяла гребешок, чтобы расчесать его парик. — Садись, у тебя очень растрепанный вид. В любом случае Деирдре, кажется, грустит о нем, хотя и старается бороться с собой. По словам Амали, она с этим справится. Просто ей нужно время.

— Кто же это может быть? — раздумывал вслух Виктор. — Ты можешь себе вообразить, чтобы кто-то из этих напудренных стариков хотя бы отдаленно мог представлять интерес для Деирдре? — Он наморщил нос, когда жена снова стала пудрить его парик.

— Нет, — ответила Нора. — Но сегодня вечером я внимательно за ней понаблюдаю. А в остальном… Завтра мы уезжаем в Новый Бриссак. Деирдре всегда любила там бывать, хотя старики Дюфрены выводили ее из себя своими официальными обедами и тем, как они обращаются с рабами. Может быть, там обнаружится след таинственного незнакомца…

 

Глава 8

Джеф довольно быстро привык к работе на плантации сахарного тростника. При этом труд в поле ограничивался посадкой саженцев, а сбора урожая в Роше о Брюм еще не было, ведь новый хозяин только начал выращивать сахарный тростник. Пока шел рост растений — а первая рубка тростника происходила только через два года, — рабы были заняты главным образом постройкой сооружений, необходимых для того, чтобы выжимать в них сок из сахарного тростника, а также чтобы варить и рафинировать его. Для строительства использовались деревья, срубленные при очистке площадей под поля.

Для Джефа такая работа была нетяжелой. Он умел распиливать стволы деревьев на доски, потому что довольно часто помогал корабельному плотнику на «Морской деве», так что ему было нетрудно сооружать срубы. Ублийе был им доволен, и молодой раб редко получал удары плетью.

В основном Джеф работал вместе с Пьерро и Авелем, да и Давид, если получалось, присоединялся к ним. Он, как и прежде, занимался в основном тем, что обеспечивал им хорошее настроение, а в остальном не особенно напрягался, зато Авель буквально молился на него и с удовольствием брал на себя половину его работы. Пьерро и Цезарь, как Джеф по-прежнему заставлял себя называть, не спускали глаз с них обоих. Ни Давид из-за своей лени, ни Авель из-за своей тупости не должны были привлекать к себе внимание надсмотрщиков. На удивление, это получалось довольно хорошо, но все же этот квартет попал в поле зрения других людей, которые на плантации играли роль не менее важную, чем Ублийе и его надсмотрщики.

— С вами хочет поговорить Дамон, — прошептала повариха Шарлин Джефу и Пьерро, когда они сидели на корточках на кухне и жадно поедали «буйе» — кашу из зеленых бананов и кукурузной муки. Она была очень вкусной, на питание здесь никто не мог пожаловаться. Как узнали за это время Джеф и Пьерро, Шарлин и некоторые ее помощницы раньше готовили еду в главном доме. Шарлин очень ценили как повариху, однако после смерти старых господ, которые, очевидно, стали жертвой отравления, всех домашних слуг заменили. Новый мец не доверял старым слугам, и таким образом домашние слуги, к их огромному сожалению, были изгнаны на поле, а Шарлин и ее помощницы взяли на себя стряпню для рабов. Это было счастье для работников. Полная, дружелюбная негритянка каким-то чудом умела даже из самых простых ингредиентов создавать очень вкусные блюда.

Джеф вынужден был признать, что камбуз Питча на «Морской деве» даже и близко не мог сравниться с этой кухней, хотя в его распоряжении зачастую были свежие продукты, такие как рыба или черепахи, и прежде всего мясо. Здесь, в Роше о Брюм, экономили везде, где только могли. Грио или тассо, то есть блюда из свинины или козьего мяса, попадали на стол только по воскресеньям, зато они были великолепно приготовлены с перечным соусом. Эти соусы, казалось, были местной особенностью.

— Он ждет вас в своей хижине, — прошептала Шарлин. — Но только вас, не Малыша и не Шутника…

Джеф и Пьерро удивленно переглянулись. Они находились на плантации всего лишь пару месяцев, однако уже заметили, что Дамон занимал особое положение среди рабов. Официально такой должности, как «буша», здесь не существовало, однако чернокожие видели в нем своего рода старосту. Если они решались по какому-то делу обратиться к Ублийе, то об этом с ним должен был говорить Дамон — и почти каждый раз он получал за это побои.

Джеф спросил себя, зачем Дамон постоянно в это вмешивается. И так было ясно, что надсмотрщик на любые слова рабов будет реагировать отрицательно. Ублийе вел себя так из принципа — даже если со стороны рабов поступали полезные для него предложения, он все равно их вроде бы не слышал. Он вспоминал о них через несколько недель, но только для того, чтобы выдать эти предложения за свои собственные, а самих авторов предложений переводил на другие, как можно более низкие должности, чтобы о его наглом воровстве идей никто не узнал.

Однако Дамон стоически выдерживал побои — и время от времени подставлял свою спину вместо других людей. Он ни единого раза не выдал никого из своих, предпочитая понести наказание за чужой проступок, нежели назвать настоящего виновника. За это рабы относились к нему с глубоким уважением.

— Дамон здесь бокор, — сказал как-то Пьерро, а затем более подробно объяснил ничего не понявшему Джефу: — Это человек, который проводит церемонии вуду. Там, откуда ты сюда попал, такого не делали? Вы вызывали духов на Большом Каймане?

Джеф кивнул. Конечно, на островах были общины, проводившие церемонии обеа, но сам он не входил ни в одну из них. В любом случае Маану их не посещала, а сам Джеф лишь однажды тайно присутствовал на такой церемонии. Ему она не понравилась — он не мог верить в духов, которых пытались вызвать, принося в жертву животных и распивая спирт из сахарного тростника. А люди, которые сразу же после этого, как одержимые, катались по земле, скорее оттолкнули, чем привлекли его. Позже, когда Джеф был пиратом на «Морской деве», он не испытывал необходимости возобновлять свое знакомство с обеа и вуду. На пиратском корабле духов не вызывали. Несколько мужчин время от времени произносили какие-то молитвы, однако они были обращены к христианскому Богу, к черту или к корабельному домовому.

— На плантациях такое происходит почти всегда, — объяснил Пьерро. — Хотя здесь я себе не могу этого представить. Под присмотром Ублийе невозможно тайком выбраться из своей хижины. Но если церемонии вуду все-таки проводятся, то, конечно, с участием Дамона.

А теперь этот таинственный человек ждал Джефа и Пьерро. Оба поспешно последовали этому «приглашению», что, конечно, было связано с риском.

Высокий худой человек с уже поседевшими волосами сидел, сложив ноги по-турецки, на полу хижины, внутри которой была очень простая обстановка — четыре циновки, для того чтобы спать, и несколько корзин для хранения немногочисленных пожитков.

— Я приветствую вас! — с достоинством сказал Дамон. — Цезарь, Пьерро, вы попали в число избранных.

— Мы… что? — спросил Джеф.

Он не всегда понимал то, что было сказано на наречии патуа, потому что его учитель фехтования, конечно же, говорил на чистом французском языке.

Дамон, к удивлению Джефа, говорил на языке плантаторов, а не на ломаном французском языке рабов. Однако он имел склонность выражаться несколько замысловато.

— Вас избрали, — повторил Дамон, теперь уже более понятным языком. — Мы решили пригласить вас на встречу.

— Кто это мы? — осведомился Пьерро.

— Мы, посвященные на этой плантации. Нас немного, но сюда придут также люди с соседней плантации. Только перед нами, двенадцатью, дух вряд ли захочет говорить.

— Ты хочешь сказать, что какой-то дух станет говорить с нами, двенадцатью апостолами? — насмешливо спросил Джеф.

Лицо Дамона искривилось, и Джеф не смог понять, от улыбки или от недовольства.

— Количество — это случайность. Однако да… да, ты можешь назвать это и так. Это, наверное, хорошая примета. До сих пор нас было десять…

— А теперь еще раз, — потребовал Джеф, на этот раз очень серьезно. — Ты приглашаешь нас на тайную встречу ночью, нас избрал какой-то тайный союз… За что нам такая честь?

— Хорошо, что ты понимаешь, что это честь для вас, — сказал Дамон, сделав вид, будто не услышал в голосе Джефа иронии. — Однако это не тайный союз. Это просто самые сильные и храбрые среди нас. Не все, кого мы приглашаем, следуют этому призыву, однако никто до сих пор нас не предавал. Это означает, что мы всегда выбираем нужных людей, пусть даже не у всех из них хватает мужества следовать за нами. Мы избрали вас, потому что… ну, Пьерро, слухи о тебе опередили твое появление здесь. Ты ненавидишь плантаторов, ты уже пытался сбежать в горы. А если ты искал его, то у тебя вряд ли возникнут сомнения, если понадобится применить силу, чтобы добиться его целей.

Джеф хотел спросить, кого Дамон имеет в виду, однако увидел, что Пьерро расправил плечи и теперь сидел прямой, как свеча. Казалось, что его друг понял, о чем идет речь. Лицо Пьерро просветлело.

— А ты, Цезарь… — продолжал говорить старик. — Ты пока что как чистый лист. Мы тебя не знаем, однако нам известно, что у тебя есть опыт сражений. Ладно, может быть, ты проливал кровь, чтобы стать богатым, и считаешь это оправданным риском. Однако мы все же увидели, что вы вдвоем, ты и Пьерро, сделали для этого молодого дурака, который делит с вами хижину. То, что Ублийе еще не забил его до смерти, исключительно ваша заслуга. Это же касается и другого, который лупит в барабан и кружит девчонкам головы. Из этого мы сделали вывод, что вы дорожите своим народом. А если это так, тогда вы захотите сегодня ночью пойти с нами.

— Ку… куда? — тихо и почтительно спросил Пьерро.

— К сараю между плантациями. Больше вам знать не надо. Вы просто присоединитесь к нам, после того как каждый в отдельности выйдет из своей хижины. Место встречи — это развилка между поселком рабов и господским домом. Когда луна будет стоять высоко в небе… — Дамон поднялся.

— А что там будет, в сарае? — поинтересовался Джеф.

Его разбирало любопытство, особенно после того, как он увидел, какой взволнованный вид имел Пьерро. Однако, прежде чем присоединиться к другим, он хотел знать больше. Ради какого-то колдовства он не желал идти на такой риск. У него не было желания без разрешения, пусть даже на одну ночь, покидать плантацию. Если он уйдет, то уйдет навсегда. К повстанцам в горы.

— Он будет говорить, — ответил Дамон.

Пьерро сделал жест, словно хотел перекреститься.

— Кто будет говорить? — резко спросил Джеф.

Дамон посмотрел ему в глаза и прошипел сквозь зубы:

— Макандаль.

Джеф и Пьерро решили выбраться из поселка недалеко от логова льва. Они выбрали переулок между домом Ублийе и младшего надзирателя Лебуа. Здесь были кусты. Лебуа жил с одной из рабынь, которая посадила огород перед его домом и, как это было принято на ее родине, окружила его живой изгородью из колючих растений. Эти колючки были плохой маскировкой, но все-таки это было лучше, чем голая земля на месте вырубленного леса между другими домами надзирателей.

Риск этой ночью был незначительным. Дамон сказал, что надсмотрщики что-то празднуют, и рабы действительно увидели костер перед одним из домов. Там жарили мясо на решетке и пили — до тех пор, пока ночной дождь не заставил собравшихся укрыться на веранде. Вряд ли можно было предположить, что в такую погоду кто-нибудь станет патрулировать пространство возле домов, хотя от Ублийе можно было ожидать чего угодно.

Все прошло хорошо. Двенадцать заговорщиков из Роше о Брюм, промокшие до нитки, встретились в условленном месте, находившемся за пределами поселения. Луны не было видно, небо было затянуто облаками, однако все верно определили время. Джеф с удивлением обнаружил, что среди «избранных» были не только мужчины. Здесь была также одна из полевых работниц, а также другая молодая женщина, которую он уже где-то видел. Кларисса работала в доме и, очевидно, так же, как Джеф и Пьерро, была здесь впервые.

— Раньше она работала на соседней плантации, — объяснил Пьерро, который явно был в восторге оттого, что встретил ее здесь. Он уже некоторое время присматривался к Клариссе. — Ее привез с собой новый мец…

Он хотел рассказать еще больше, однако Дамон приложил палец к губам. Они еще не далеко отошли от поселения рабов, и опасность попасть в руки патрульных была высока.

Дамон провел своих людей в тень высоких кофейных кустов, достигавших размеров настоящих деревьев. Через некоторое время они добрались до сарая, в котором первоначально, очевидно, сушили и хранили кофейные бобы. Он служил для этих целей и теперь, однако в настоящее время был пуст. Сарай находился посреди полей и далеко от поселений рабов обеих плантаций. Вероятность того, что их обнаружат, была очень невелика. Тут можно было бы также устраивать церемонии обеа, однако сарай был слишком мал, чтобы вместить целую общину. Тем не менее в воздухе витал запах приправ и рома из сахарного тростника, что показалось Пьерро весьма подозрительным.

— Церемонии вуду? — спросил он у Дамона.

Бокор, улыбнувшись, кивнул.

— Мы приносим жертвы очень редко и собираемся при этом небольшими группами, — объяснил он с сожалением, — иначе это может привлечь внимание. Однако если у кого-нибудь есть какое-то дело…

— И он принесет курицу…

Это даже Джефу напомнило об обычаях, принятых при церемонии обеа. Он смутно помнил, что у его матери была с собой курица, когда она последовала за его отцом на остров Большой Кайман. Курица несколько лет жила у них на заднем дворе, хорошо откормленная, на всякий случай, если она понадобится в качестве жертвы. Однако затем Маану, очевидно, потеряла веру в духов.

Дамон снова кивнул.

— Тогда мы собираемся здесь в узком кругу, — пояснил он. — А, смотрите, вот и остальные! — Он указал на еще одну группу рабов, приближавшихся с юга, тоже без факелов и в тени кофейных растений.

— А где Макандаль? — спросил Джеф.

Жест испуганного Дамона заставил его замолчать. Очевидно, нельзя было произносить вслух имя предводителя повстанцев.

Затем словно ниоткуда перед ними возник маленький жилистый человек, вооруженный мачете. Это был не чернокожий, по крайней мере не чистокровный. Черты его лица, насколько их можно было различить, казались угловатыми.

— Пароль? — прошептал он.

— Дух Эспаньолы, — ответил Дамон. — Нас двенадцать.

Мужчина кивнул головой:

— Тогда заходите внутрь, и пусть дух озарит вас.

С другой стороны хижины, очевидно, второй постовой проводил такую же церемонию с новичками с соседней плантации. В конце концов они друг за другом проскользнули в сарай. В группу с соседней плантации входили четырнадцать человек — одиннадцать мужчин и три женщины. Внутри хижины находилось еще пять человек. Две молодые женщины стояли на коленях перед мужчиной, который сидел в глубине хижины, скрестив ноги по-турецки. Позади него на стену опирались двое мужчин с мушкетами. На них была обычная одежда чернокожих и мулатов, принятая на острове — белые широкие льняные брюки. Рубашек они не носили. В свете двух фонарей, которые были установлены слева и справа от сидящего мужчины, их кожа мерцала красновато-коричневым оттенком. Значит, они были мулатами, как и охранники снаружи.

— Это индейцы, — прошептал Дамон, словно прочтя его мысли. — Мароны…

Однако сейчас Джеф сосредоточился на сидящем человеке, который был, наверное, среднего роста. Он был худощавым, и на нем было вышитое, похожее на африканское, одеяние, своего рода кафтан. Человек, казалось, был полностью погружен в свои мысли и вроде бы даже не замечал людей, которые входили в хижину и искали себе место. Если он вообще что-то видел, то, казалось, только этих двух молодых женщин, которые, очевидно, молились на него. И он время от времени снисходительно улыбался им, прежде чем снова устремить свой взор в землю.

— Это он? — удивленно прошептал Джеф, обращаясь к Пьерро.

Его друг пожал плечами. Наверное, он тоже представлял себе Франсуа Макандаля более внушительным. Джеф только теперь заметил, что мужчина прятал обрубок руки в длинном рукаве своего кафтана. Если это действительно был предводитель бунтовщиков, дух и надежда Эспаньолы… Как может однорукий человек вести в бой целую армию?

Затем наконец в хижине воцарилась тишина, и вдруг мужчина зашевелился. Он поднял голову и посмотрел на собравшихся. Уже одного его взгляда было достаточно, чтобы привлечь к себе внимание всех присутствовавших. У Франсуа Макандаля были очень темные глаза, в которых время от времени загорались искры. Его глаза были огненными, в них бурлила жизнь — и ненависть.

— Вы хотите стать свободными? — спокойно спросил он.

Рабы были слишком ошеломлены, чтобы ответить ему.

Макандаль выпрямился.

— Да, правильно. Это хорошо, что вы задумались, — сказал он затем, — потому что борьба за свободу может стоить вам жизни. Она будет стоить вам спокойствия в ваших безопасных поселениях, признания ваших господ, которого все же ищут некоторые из вас. Или я ошибаюсь?

Он оглянулся по сторонам и улыбнулся, когда несколько человек опустили глаза.

— Среди нас есть домашние рабы, — заметил он, — верные слуги… «наша повариха, словно член семьи…» — Последние слова он почти прошептал, подражая тону жены плантатора, и его слушатели рассмеялись.

— Однако это такой член семьи, от которого можно избавиться с холодной улыбкой, если хозяина или хозяйку что-то не устраивает! — громовым голосом произнес Макандаль. Затем он встал: — Прекратите наконец позволять обманывать себя вашим хозяевам, которые являются никем иным, как кровососами! Нет ничего, что бы они умели делать лучше вас! Они не умнее и не сильнее вас, на их стороне только власть. До тех пор пока мы оставляем эту власть за ними! И они делают все, чтобы сохранить ее. Вспомните хотя бы священников, которые пытаются внушить вам, что ваше положение — это Божья воля! И вы, как послушные христиане, должны служить на том месте, куда вас поставил Господь. Все это глупости и к тому же самая гнусная в мире ложь. Потому что не Бог сделал вас рабами! Он создал всех равными — и Он накажет тех, кто попирает Его творения ногами. Всему свое время, друзья мои, потому что Бог долготерпелив. Однако сейчас Он послал святотатцам свой бич…

— Черного мессию! — запели женщины, стоявшие на коленях у ног Макандаля и людей позади него. — Макандаля!

— Духа Эспаньолы! — воскликнул Дамон.

Макандаль улыбнулся ему:

— О, я не дух, друг мой. Я — человек, такой, каким был также Иисус Христос. Ниспосланный Богом, чтобы привести вас к вашей мести. Вместе мы выгоним белую чуму с Эспаньолы! А если мы при этом заставим думать, что здесь были целые армии духов, то так, значит, и надо. Мы посеем страх среди белых. Мы хотим, чтобы они дрожали перед нами!

Макандаль огляделся по сторонам, ожидая аплодисментов, но их не последовало. Он строго переводил взгляд с одного слушателя на другого.

— Я вижу сомнения, я вижу размышление в ваших глазах? Вас понизили в должности, вас выбросили из домов белых, после того как один из моих апостолов посвирепствовал среди ваших господ? У вас появилось такое чувство, будто гнев Божий поразил скорее вас, чем хозяев? Но вы не должны так думать! Конечно, некоторые из вас сейчас трудятся на полях, вместо того чтобы выполнять в доме легкую работу. Однако вы одержали победу! Вы навели ужас на плантаторов! Вы слышите меня? Вы понимаете? Ваши хозяева, ваши надзиратели боятся вас!

Рабы зашевелились, когда он словно выплюнул последние слова. Некоторые шептались, некоторые глухо выражали свое одобрение. В глазах почти всех собравшихся начал отражаться огненный взгляд Черного мессии.

— Конечно, это нелегко, — продолжал Макандаль. — Никто не говорит, что легко завоевать свободу и что все обойдется без жертв. Найти путь к свободе, друзья мои, значит проложить дорогу в ад белым людям. Так что будет жарко, будет опасно. Некоторые из нас при этом сгорят или встретят дьявола, и, может быть, мы будем вынуждены сражаться с ним плечом к плечу. Но что такое черт по сравнению с мужчинами и женщинами, которые называют себя вашими господами, которые необоснованно считают вас своим «имуществом»? С теми, кто продает вас на рынках, кто эксплуатирует ваши тела и пытается принести ваши души на алтарь своего Мамоны! Черт по сравнению с ними — друг! Так что шагайте навстречу ему с улыбкой! Если мы вынуждены вести белых людей в пекло, даже если нам туда придется идти перед ними, прежде чем мы достигнем рая, значит, так тому и быть!

Макандаль бегал перед своими слушателями взад и вперед, время от времени глядя то на одного, то на другого из них горящими глазами, словно обращаясь к нему одному. Джеф почувствовал, что это напоминает ему последнюю речь капитана Сигалла. Пират тоже не боялся дьявола.

— Ты боишься убивать, сестра? — обратился Макандаль к маленькой изящной негритянке. Она сидела в первом ряду и чем-то напомнила Джефу Бонни.

Женщина горько улыбнулась:

— Моя дочь умерла от лихорадки, когда мец запретил вызывать врача. Мой сын умер во время рубки леса, потому что надзирателю показалось, будто деревья падают слишком медленно. Мой второй сын погиб на виселице, после того как, исполненный ярости и боли, ударил надсмотрщика. Как же я могу бояться убивать? Как я могу бояться ада? Хуже того, что я пережила, быть не может. Если ты дашь мне яд, Макандаль, я подмешаю его мецу в еду. Если ты дашь мне пистолет, я застрелю его, а если ты дашь мне мачете, я порублю его на куски. Я радуюсь предстоящему бою, Макандаль! Скажи мне лишь, когда я должна начать. — Она встала и подняла кулак.

Макандаль благодарно кивнул женщине, а затем снова обвел взглядом рабов и остановился на Джефе. Черный мессия смотрел прямо на него:

— Ты умеешь ждать, брат?

Джеф ответил на его взгляд:

— Я не люблю ждать.

Макандаль рассмеялся.

— Ни один хороший мужчина не любит ждать, — заметил он, — однако, молодой человек, месть — это такое блюдо, которым наслаждаются, когда оно холодное.

— А я доживу до этого? — прервал Дамон диалог между Макандалем и Джефом. Его голос звучал пронзительно; конечно, он был уже не молод. — Смогу ли я вдохнуть воздух свободы?

Взгляд Макандаля устремился вдаль.

— Это будет уже скоро, — сказал он негромко, — это будет скоро… Зерно уже брошено в почву. Плантаторы дрожат от страха. В ближайшем будущем мы обрушим на эту страну огонь и кровь, яд и смерть, террор и панику. До тех пор пока белые не сбегут отсюда, мой старый друг. Пока они не станут умолять нас, чтобы мы разрешили им убежать… — Слушатели пришли в восторг. Однако Макандаль еще не закончил свой разговор с Дамоном. Он подошел к пожилому человеку. — А если ты не доживешь до этого, мой друг, то тогда должен будешь вернуться сюда! — Голос Макандаля стал похож на шипение. — Ты должен вложить всю свою волю, всю свою силу и всю свою ненависть в желание вернуться. Вернись сюда змеей, которая удушит своих мучителей! Вернись сюда как волк, который разорвет их на части! Вернись сюда слоном, который затопчет их ногами! Вернись сюда как Каин, который убивает Авеля! В каком бы облике ты ни вернулся — убивай! Мы сделаем это сейчас, или же мы сделаем это позже. Мы сметем белых с Эспаньолы!

У Дамона был такой вид, словно он находился под наркозом, однако остальные слушатели хлопали в ладоши и кричали. Они восхваляли Макандаля, как священника или даже Бога. Джеф увидел, как маленькая женщина, а также рабыня из хозяйского дома Роше о Брюм целовали ему руки. Последнюю из них он привлек к себе и поцеловал в губы. Дамон позже не сказал ни слова, когда она не примкнула к его группе, а куда-то исчезла. Джеф и Пьерро увидели ее только на следующее утро на построении. Женщина сияла. Ее черная кожа словно светилась изнутри.

Джеф тоже сиял, когда встреча наконец закончилась.

— Вот это план! Мы вытравим белых с этой земли. Мы настолько запугаем их, что они исчезнут сами по себе. Это гениально, Пьерро! Для этого даже не нужно большого восстания, никакой войны. Мы просто доведем их до сумасшествия, пока… да, пока самые жирные из них не решатся больше выходить из своих домов, не решатся больше прикасаться к своей еде… до тех пор пока их маленькие женушки не станут умолять увезти их отсюда подальше… — Исполненный дикой радости, он стал прыгать рядом со своими друзьями.

Пьерро, напротив, казался скорее протрезвевшим. Он сначала молча шел рядом с Джефом, явно расстроенный тем, что Кларисса осталась с Макандалем. Теперь Пьерро скептически посмотрел на друга.

— Ты хоть раз видел страх в глазах Ублийе? И его друзей? — спросил он, фыркнув. — Он останется, и другие тоже. Нет, Цезарь, выступлений Черного Мессии недостаточно для того, чтобы белые оставили нам страну. Нам нужно настоящее восстание и много оружия. И черные, которые умеют размахивать мачете, а не подмешивать немножко яда и ждать, чтобы мец ушел сам по себе.

— Но им ведь не останется ничего другого! — ликовал Джеф. — Когда загорятся плантации, когда мы вызовем сатану, когда…

Пьерро пожал плечами.

— Тогда посмотрим, кто будет гореть, — бессильно пробормотал он.

 

Глава 9

— Могу поспорить, что месье Дюфрен этого не одобрит, — заметила Нора, когда Виктор и его гости наконец отправились с первым визитом в Новый Бриссак.

Учитывая тесноту кареты, они оставили всех слуг в городском доме. Виктор управлял каретой лично, а Деирдре ехала рядом на Аллегрии. Женщине это нравилось, она была оживлена и явно радовалась возможности проехаться верхом. Для Норы и Дуга, а также для их багажа в карете едва хватило места.

— Мы выглядим, как цыгане, которые отправились в дорогу, — сказала Нора. — А нельзя ли было взять на время какую-нибудь другую карету?

Дуг пожал плечами:

— Можно. Но ты же знаешь, что Виктор настоял бы на том, чтобы заплатить за нее. А так много он не зарабатывает. Новое платье для Деирдре стоило целое состояние, не говоря уже о ее рождественском гардеробе. Если я правильно понял, праздник будет продолжаться более трех дней и ей понадобится новое платье на каждый вечер, — тихо сказал он.

Дуг скоро понял, что, занимаясь врачебной практикой, в Кап-Франсе невозможно сказочно разбогатеть. Разумеется, было несколько состоятельных пациентов, однако бóльшую часть своего времени Виктор проводил в лаборатории или же за лечением тех слоев населения, которые были победнее. Они платили мало, и зачастую продуктами. Пациенты приносили фрукты, рыбу или даже кур, что разнообразило меню в доме молодых Дюфренов, однако банковский счет молодого врача при этом не пополнялся. Дуг очень хорошо знал, во сколько обходится общение с представителями богатых домов, как, например, дом губернатора. Сельские развлечения, такие как праздники в Новом Бриссаке, кроме того, требовали очень много времени, ведь за город люди отправлялись не на один вечер. А время — это деньги молодого врача.

Естественно, Виктор рассказывал, что даже на плантации своих родителей он принимал пациентов, но действительно ли он выставлял счета друзьям своей семьи? Дуг так не думал. Он все еще сердился из-за того, что Деирдре испытывала некоторый недостаток материального благосостояния. Может быть, ее любовник мог предложить ей больше? Дуг спрашивал себя, как бы устроить так, чтобы поддержать молодых Дюфренов в финансовом отношении.

— В любом случае я с нетерпением жду, когда мы окажемся на плантации, — заметила Нора. — Новый Бриссак… Похоже на название замка.

— Действительно, замок с названием Бриссак существует, — объяснил успевший много попутешествовать Дуг. — Он находится во Франции, на реке Луаре. Наверное, раньше он был собственностью этой семьи. Я не удивлюсь, если выяснится, что у Дюфренов уже было много денег до того, как они поселились в Сан-Доминго.

Виктор подтвердил его предположения. Его дед прибыл на Эспаньолу в свите первого французского губернатора и сразу же обеспечил себе прекрасные владения.

— Новый Бриссак — чудесное место, — описывал врач свою родную плантацию Фортнэмам. — Хотя и немного странное… Вы поймете, что я имею в виду. Надеюсь, что вам оно тоже понравится.

Нора никогда не бывала во Франции, только видела рисунки тамошних замков. И теперь, когда перед ней в свете полуденного солнца появился Новый Бриссак, она действительно почувствовала себя так, будто ее во сне перенесли в Версаль. Ее собственный дом на Ямайке тоже был роскошным, и Деирдре, еще будучи ребенком, любила сравнивать его с замком. Однако Каскарилла Гарденс был все же деревянным строением, воплотившим в себе карибскую легкость.

Дом Дюфренов сиял белизной. У него была серая крыша, и весь он был выложен из камня. Углы были украшены башенками, что было типично для французских величественных строений. Уже подъездной путь, обрамленный симметрично расположенными клумбами, производил грандиозное впечатление. Дом был окружен парком, который, без сомнения, был спланирован и посажен французским ландшафтным архитектором. Здесь был даже непременный и такой любимый в замковых садах элемент — живая изгородь в виде лабиринта. Однако при закладке парка в нем отказались сажать местные растения, и Нора узнала лишь несколько видов гибискуса и кедра, которые росли только на Карибских островах. Очевидно, эти представители местной флоры показались архитектору вполне «европейскими».

— Это невероятно! — произнес Дуг то, о чем подумала Нора. Он говорил тихо, чтобы его не услышали ни Виктор, сидевший на козлах, ни Деирдре, скакавшая на лошади. — Я даже сказал бы, что это похоже на призрак! Боже мой, поселенцы у нас сделали все от них зависящее, чтобы превратить Ямайку в маленькую Англию, однако в Новом Бриссаке… Похоже на то, что кто-то взял и спрятал в карман небольшой французский замок, а затем поставил его здесь.

Нора кивнула.

— Постройка, наверное, была невероятно дорогой… — пробормотала она.

Дуг рассмеялся:

— Она и сейчас дорогая, — сказал он. — Хозяевам, очевидно, пришлось направить на строительство целую армию рабов. А сколько их требуется для ухода за этим парком! Все эти прекрасно подстриженные и обрезанные живые изгороди… В этом климате можно буквально увидеть, как растут эти растения! А ты где-нибудь заметила хоть один маленький сорняк?

Виктор повернулся и улыбнулся теще и тестю.

— Добро пожаловать во Францию! — с горечью в голосе произнес он. — Но не беспокойтесь, если вы окончательно забудете, в какой стране находитесь, я с удовольствием покажу вам поселение рабов. Тогда вы снова будете знать, где вы очутились.

И действительно, черные слуги в доме Дюфренов производили несколько странное впечатление. Здесь были бы более уместны белые лакеи. Слуга, который принял у Виктора и Деирдре их лошадей, был наряжен в ливрею, а его черные курчавые волосы были посыпаны белой пудрой. Огромный, величественный холл не так сильно испугал старших Фортнэмов, как когда-то юную Деирдре. Им были знакомы такие представительные строения еще по Англии и Франции, а до того, как сгорело поместье Каскарилла Гарденс, оно выглядело не намного скромнее.

— Мадам и месье, вас ждут к столу, — объявил черный мажордом и показал Фортнэмам отведенные им комнаты.

Это были скорее настоящие залы, чем комнаты, как гости и ожидали. Их багаж доставили наверх, и, разумеется, Норе была предоставлена личная служанка, которая тут же начала наряжать ее в соответствии с запросами Дюфренов.

Дуг наблюдал за стараниями рабыни, наморщив лоб.

— Нора, сейчас середина дня, — заметил он, когда служанка заколола ей волосы и напудрила их. — Что же ты станешь делать вечером?

Его жена рассмеялась:

— Ты будешь удивлен, дорогой. Но ничего, тебе тоже нужно преобразиться в сельского дворянина. Если уж не во французского, то хотя бы в английского. Не стоит сердить Дюфренов. Так уж получилось, что теперь мы с ними родственники, и если мы хотим разузнать, находится ли причина того, что случилось с Деирдре, здесь, тогда нам лучше с ними подружиться.

Таким образом, Дуг втиснулся в бриджи и в туфли с пряжками и спустя немного времени вел вежливую беседу с Жаком и Луизой Дюфрен. Деирдре и Виктор также нарядно оделись, однако они уже строили планы на следующий, не такой напряженный вечер. Совместные планы, как с облегчением отметила Нора.

Виктор хотел посмотреть, как идут дела в поселении рабов, и провести там врачебный прием, а Деирдре планировала сопровождать его и помогать ему.

— Ты интересуешься уходом за больными, Деде? Это что-то новое, — обрадованно сказала Нора своей дочери. — Значит, ты вcе же идешь по моим стопам?

Деирдре улыбнулась.

— Если я хотя бы время от времени хочу видеть Виктора, мне не остается ничего иного, — пошутила она. — А здесь у чернокожих… Им ведь больше никто не помогает.

Это удивило Нору. Собственно говоря, в каждом поселении рабов были целители, которые имели по крайней мере хотя бы начальные представления о природной медицине и всегда были рады научиться чему-то дополнительно.

И, естественно, были женщины, которые занимались уходом за больными уже потому, что им приходилось заботиться о своих родственниках.

Виктор бросил на свою тещу многозначительный взгляд, прежде чем она успела выразить удивление.

— Я был бы рад, если бы ты присоединилась к нам, belle-mère, — пригласил он Нору. — Может быть…

Виктор не стал говорить дальше, однако, разумеется, речь шла о надежде установить с ее помощью контакт с одной из местных знахарок — баарм мадда. Нора с удовольствием согласилась. Она горела желанием увидеть поселение рабов в поместье Новый Бриссак.

Между тем Дюфрены и их гости уселись за стол и им подали первое блюдо.

Дуг нерешительно ковырял вилкой в коктейле из крабов. Неужели яд Макандаля действительно не имеет вкуса?

— Ах да, верно, вы ведь тоже своего рода целитель, — обратилась Луиза Дюфрен к Норе. Слово «доктор» явно не хотело слетать с ее губ. — Для меня вообще является загадкой то, как можно разбираться в медицине, однако в этом есть нечто привлекательное. — Это прозвучало так, словно Нора только что вслух восхитилась изучением кровососущих насекомых.

— Это было в некоторой степени необходимостью, — невозмутимо объяснила Нора. Она с болью вспомнила о днях, проведенных с Элиасом, ее первым мужем. Иногда ей приходилось придумывать предлог, чтобы объяснить свою заботу о рабах. Нечто подобное, казалось, было и здесь. — Наш единственный врач в Кингстоне… ну да, он слишком хорошо знаком с бутылкой, если вы понимаете, что я имею в виду. К тому же черных он все равно не лечит. Таким образом, если кто-то из рабов говорил, что он болен, право решать, трудоспособен он или нет, предоставлялось надсмотрщикам. А они почти всегда посылали людей на поля, и те зачастую умирали от болезней или ранений, которые можно было бы вылечить за три или четыре дня при соответствующем уходе. Это огромные финансовые потери, ведь полевой раб стоит целое состояние. На сегодняшний день на Ямайке почти ни у кого не вызывает сомнения тот факт, что выгоднее обращаться за помощью к врачевателям. А очень большие плантации даже имеют собственных докторов.

Виктор кивнул.

— Вы повторяете мои слова! Отец, твои рабы, а сейчас еще и рабы Жерома… Получается почти шестьсот человек. Стоит кого-то нанять для того, чтобы их лечить… Я даже сам мог бы…

Он замолчал. Разумеется, Виктор предпочитал свой дом в Кап-Франсе замку своих родителей, однако, может быть, жизнь на плантации сделала бы Деирдре счастливее. Казалось, ей своеобразие старших Дюфренов мешало значительно меньше, чем ему самому. Она, очевидно, очень быстро привыкла наряжаться на каждую встречу со своей свекровью и свекром, как на государственный прием — а, за исключением обеда, у нее в Новом Бриссаке свободы было больше, чем в городе. Никого не волновало, выезжает она верхом на прогулку или нет. Виктор слышал, как Деирдре призналась своей матери, что даже нашла здесь речку для купания.

— Конечно, там время от времени можно увидеть крокодила, — заметила Деирдре, подмигивая. — Но днем они абсолютно не опасны. Крокодилы охотятся только по ночам.

На самом деле никто никогда не слышал, чтобы крокодилы на Эспаньоле на кого-то нападали, однако Виктор все же беспокоился, и Нора тоже с удовольствием отказалась бы от купания в присутствии этих рептилий. Она предпочитала море, однако бухта красных манговых деревьев находилась недостаточно далеко, чтобы можно было чувствовать себя защищенной от любопытных взглядов.

Жак Дюфрен лишь покачал головой в ответ на очередную попытку своего сына.

— Еще чего не хватало — чтобы ты работал врачом здесь на плантации! — возмутился он. — Что скажут люди? Дюфрен, который падает перед ниггерами в грязь и лечит их испачканные ноги? И при этом ты еще хочешь пользовать соседских дам, да? Это невозможно, Виктор! Да и ни к чему все это. Чернокожие парни очень крепкие, а их бабы еще крепче. А если у нас все же кто-то и умрет… Мы здесь не голодаем, мадам Фортнэм. Мы в состоянии возместить наши потери.

Дуг вздохнул. Он уже не знал, сколько раз ему приходилось выслушивать эти аргументы. При этом он надеялся, что паписты на Эспаньоле признают, что у их рабов тоже есть душа. В конце концов, священники не жалели усилий, чтобы спасти чернокожих с помощью крещения. Однако это, казалось, приобретало значение лишь после того, как новообращенные прощались с жизнью. До тех пор пока рабы были живы, с ними обходились так же, как с обычным товаром, стоимость которого сравнивалась с расходами на его приобретение и хранение.

К счастью, Луиза Дюфрен закончила обед раньше, чем разгорелся спор. Дуг вздохнул. Он уже сейчас мечтал вернуться в город, а еще сильнее — в Каскарилла Гарденс. Но тем не менее он все же старался поддерживать вежливый разговор.

— А как насчет того, монсеньер Дюфрен, чтобы показать мне, как выращивают кофе, пока наши добрые самаритяне будут заботиться о ваших рабах? — спросил он с простодушным видом.

Конная прогулка казалась Дугу прекрасным времяпрепровождением после плотного обеда. Однако при виде элегантной одежды Жака Дюфрена он вряд ли мог представить себе, что этот плантатор лично будет инспектировать свою плантацию. Отец Виктора, очевидно, больше занимался продажей произведенных продуктов, нежели управлял плантацией. Этим, казалось, занимались главным образом его наследники. Жисбер в настоящее время находился на кофейной бирже в Порт-о-Пренсе, а управление плантацией они оба предоставляли надсмотрщикам.

Отец Виктора махнул рукой.

— Я могу предоставить вам одного из надсмотрщиков в качестве проводника, — предложил он. — Или же завтра утром вас сможет сопроводить Жером. Вы ведь все равно хотели побывать на плантации Роше о Брюм, не так ли?

Вечером в Новом Бриссаке должен был состояться званый вечер, но на следующий день Фортнэмов ожидали на соседней плантации, которой руководил Жером Дюфрен после женитьбы на наследнице ее хозяев.

— Он хочет показать вам свое новое увлечение. Сахарный тростник…

Жак Дюфрен слегка наморщил нос. Он, казалось, смотрел на плантаторов, возделывавших сахарный тростник, сверху вниз, что, опять же, немного рассердило Дуга. Выращивание сахарного тростника и производство сахара было тяжелой работой. Возможно, качество в данном случае и не играло такой роли, как при производстве кофе — рафинирование сахара, собственно, удавалось всегда, однако такими уж квалифицированными специалистами плантаторы, выращивающие кофе, тоже не были. Большинство из них поставляли свои кофейные бобы в Европу в необработанном виде, где они только после поджаривания приобретали специфический аромат.

— Я тоже могу показать вам плантацию, когда мы закончим работу в поселении рабов, beau-père[40], — предложил Виктор своему тестю. — Просто присоединяйтесь к нам.

Таким образом, Дуг переоделся и поехал верхом вместе с Виктором и женщинами. Он сидел на маленькой смирной лошадке, получая удовольствие от ее мягкого хода. На Ямайке лошади были рослыми. Их импортировали из Англии. Нора тоже наслаждалась ездой на своей элегантной гнедой лошади, пусть даже она бежала не так быстро, как Аллегрия, на которой скакала Деирдре.

— Дрессировка, конечно, также имеет значение, — заметила Нора, обращаясь к своей дочери. — Разумеется, у этих лошадей прекрасный галоп, если их отпустить. В этой породе все же есть огонь. Вот подожди, когда я привыкну к этой малышке, я вызову тебя на состязание.

Деирдре рассмеялась.

— Конюх будет недоволен, — ответила она. — Ведь он добивается именно того, чтобы эти лошадки двигались медленно. Плантаторы здесь никуда не торопятся. Они хотят, чтобы им было удобно и чтобы они при этом выглядели грациозно.

Нора, Дуг, Деирдре и Виктор ехали по хорошо укрепленной дороге к деревне чернокожих. Дорога между господским домом и поселком рабов была короткой, но вела в совершенно иной мир. Виктор направил своего коня поближе к Норе. Он хотел еще немного подготовить ее к тому, что ее ожидало.

— Конечно, нельзя сказать, что рабы здесь всегда здоровы, — вернулся он к утверждению своего отца. — Наоборот, обстановка тут катастрофическая! И, разумеется, тому есть несколько причин — и этот Макандаль тоже частично в этом виноват. Естественно, к нему относятся с пониманием, если послушать моего отца, моего брата и других плантаторов. Однако нужно также видеть, что он дает рабам с помощью этого бунтарства. Дело в том, что именно на них падает гнев хозяев, в то время как Макандаль остается в стороне. Рабам с разных плантаций всегда было запрещено собираться вместе. Раньше на нарушение этого правила чаще всего закрывали глаза, особенно если какой-нибудь врачеватель ходил с одной плантации на другую или какой-нибудь пакотильер продавал чудодейственное снадобье или простые лекарственные травы. Сейчас, однако, страх перед Макандалем и его внушениями заставляет превращать поселения рабов в крепости. Теперь даже выгребные ямы устраивают посреди поселка, чтобы ночью ни у кого из рабов не было повода выскользнуть из деревни. А это, конечно, привлекает мух.

Нора возмущенно кивнула.

— Ты уже проанализировал, как из-за этого увеличивается количество заболеваний лихорадкой? — с интересом спросила она.

— Из-за этого и из-за кровососущих насекомых, — ответил Виктор. — А когда выгребные ямы переполняются, то тут стоит ужасная вонь… Причем здесь это еще полбеды. Вот бы вам сначала увидеть поселок рабов у Жерома! И как будто всего этого еще недостаточно. Ко всему прочему, чернокожие врачеватели в последнее время подвергаются настоящим преследованиям — ведь они могут оказаться теми, кто изготовляет яды. В этом также кроется причина нехватки добровольных помощников, когда я веду лечение в поселке рабов. Люди не хотят попасть под подозрение. Если этот Макандаль в ближайшее время не будет схвачен, вся страна превратится в пороховую бочку.

Атмосфера в поселке рабов на самом деле была очень напряженной, а санитарное состояние — намного хуже, чем Нора вообще могла себе представить. Поселок был расположен посреди кофейной плантации, и, несмотря на то что она была огромной, для чернокожих выделили лишь одну маленькую просеку. Дорожки между хижинами были узкими и грязными, а над всем этим стоял отвратительный смрад открытых уборных и выгребных ям. У людей был несчастный, изможденный вид, они вызывали жалость.

Нора сразу же заметила, что рабы здесь не доверяют белым, даже врачу, который, в конце концов, ссорился с собственной семьей, чтобы помочь им. Самыми откровенными все же оказались женщины, и прежде всего с Деирдре. Молодая жена врача наряду с медицинскими советами щедро раздаривала украшения и разную мелочь, которую она покупала в Кап-Франсе в портовых лавках. Пара пестрых платков или дешевые сережки открывали перед ней сердца женщин и развязывали их языки.

Виктор объяснил, что чернокожим рабыням в настоящее время приходится особенно трудно.

— Начался сбор урожая кофе, — сказал он, очищая воспалившуюся рану на руке одной из работниц. — Мой отец предпочитает привлекать к этому труду женщин — у них более ловкие маленькие руки. И он ожидает от каждой сборщицы не менее ста шестидесяти фунтов кофейных ягод в день, а еще лучше — двести. Выполнить это почти невозможно, однако надсмотрщики безжалостно подгоняют женщин. — Виктор осторожно нанес мазь на руку своей пациентки и наложил повязку. — А теперь ты два дня не должна выходить на работу. Нужно держать эту рану в чистоте! — обратился он к молодой женщине. — Если туда время от времени будет попадать сок из плодов кофе и грязь, то рана никогда не заживет. Я скажу надсмотрщику, чтобы он направил тебя на работу в кухню.

— А он выполнит то, что ты скажешь? — озабоченно спросила Нора.

Виктор пожал плечами:

— В большинстве случаев он так и делает. Ведь я отслеживаю такие вещи, и если кто-нибудь из рабов умирает вследствие неправильного обращения с ним со стороны надсмотрщика, то мой отец беспощаден. Правда, он говорит иначе, однако ему очень хорошо известно, сколько стоит хороший полевой раб. А эта женщина одна из лучших сборщиц. Значит, будем надеяться на лучшее.

Хотя Нора и Виктор в этот вечер на контакт с черными целительницами так и не вышли, однако Нора все же смогла оказаться полезной, когда несколько рабынь с застенчивым видом обратились к Деирдре, жалуясь на женские болезни. Они стыдились рассказывать врачу-мужчине о своих интимных проблемах, и поэтому их было трудно лечить.

— Они приходят ко мне и спрашивают. Я потом задаю их вопросы Виктору, а он опять же должен что-то узнать от женщин… Это ужасно сложно, — пожаловалась Деирдре, когда они вместе с Норой пешком возвращались к мужчинам.

Нора обследовала трех женщин и у одной установила беременность, а у другой — очень серьезное воспаление яичников. Ей ни в коем случае нельзя было в ближайшие недели выходить на поле! Нора надеялась, что Виктор сможет добиться для нее освобождения от работы.

— А как дела у тебя, Деде? — спросила Нора у дочери. Наконец-то у нее появилась возможность затронуть эту тему. — Уверена ли ты, что с тобой все в порядке? Ты ведь замужем уже довольно давно, но до сих пор не беременна.

Деирдре потерла виски. Она и сама толком не знала, что ей сказать на это. Действительно, она сожалела об отсутствии детей в первое время своего брака, но зато благодарила за это небо во время связи с Цезарем. Теперь она снова хотела ребенка от Виктора. Воспоминания о страсти Цезаря постепенно стали слабее, и ее первая влюбленность в Виктора, которая из-за Цезаря так легко испарилась, уступила место любви, основанной на глубоком уважении и взаимном дружеском расположении. Если бы небо благословило ее ребенком, Деирдре была бы счастлива. Это также помогло бы ей избавиться от скуки, от которой она страдала в Кап-Франсе, и избежать постоянных укоров свекрови, которая, однако, смягчилась с тех пор, как Иветта сразу же после свадьбы забеременела. Но жгучего желания иметь ребенка Деирдре все же пока не испытывала и абсолютно не чувствовала себя больной.

— Я воспринимаю все, как есть, — невозмутимо ответила она. — Может быть, нам с Виктором просто нужно немного больше времени…

Нора кивнула. Отчаянная тоска дочери по ребенку, таким образом, окончательно исключалась.

— Мне тоже не сразу удалось забеременеть, — сообщила она, хотя и не очень охотно — в конце концов, она не особенно любила своего первого мужа. — Ты знаешь, до того как выйти за Дуга, я несколько лет была замужем, но детей у меня не было. Затем только через несколько месяцев я забеременела от… твоего отца. А вот с Томасом и Робертом получилось очень быстро. Я не думаю, что тебе надо беспокоиться по этому поводу.

Деирдре улыбнулась.

— А я и не беспокоюсь, — уверенно ответила она. — Я просто надеюсь, что Виктор не очень переживает из-за этого.

Нора с удовольствием отметила, что ее дочь думает о Викторе, и надеялась, что дальнейшие события утвердят ее в надежде на то, что браку Деирдре ничто не угрожает.

Молодые люди ехали рядом, когда Виктор показывал Фортнэмам плантацию — гектар за гектаром кусты кофе высотой в человеческий рост, на которых в это время висели красные плоды.

— Кусты выросли бы еще больше, — объяснил Виктор, — однако это усложнило бы сбор урожая. Поэтому их подрезают и удерживают на такой высоте.

— Ты должна взять с собой пару саженцев, момми, — предложила Деирдре. — Для своего сада. Цветы кофе очень красивые. Белые, как снег. Я люблю, когда эти растения цветут.

— Однако это очень непродолжительное удовольствие, кофе зачастую цветет всего лишь несколько часов. Зато растения цветут снова и снова через некоторые промежутки времени, а урожай никак не связан с временем года. На плантациях все время ведется сбор урожая, — добавил Виктор.

— А эти… кофейные ягоды? — спросила Нора. — Их можно есть?

Виктор рассмеялся. Он снова невольно вспомнил о Макандале, и, конечно, его теща тоже подумала об этом.

— Они не ядовиты, и это, наверное, было бы слишком просто, — поддразнил он ее. — Однако нас интересуют только зерна, а их в каждой ягоде целых два. Значит, после сбора урожая нужно устранить мякоть плода. Мы делаем это здесь. Подождите, сейчас я вам покажу, там, на той стороне, находятся постройки.

Виктор провел своих гостей к нескольким более или менее открытым сараям, находившимся рядом с ручьем, и Фортнэмы стали наблюдать за тем, как рабы Дюфренов очищают плоды кофе и отделяют их мякоть в потоке воды — от ручья к сараям были проложены желоба для промывки. Большие ванны, наполненные водой, стояли, готовые для ферментации кофейных бобов. К своему ужасу Нора обнаружила несколько маленьких девочек, сидевших под деревом и тщательно очищавших пергаментные оболочки с зерен.

— Сколько часов в день они этим занимаются? — спросила она у Виктора.

Тот пожал плечами:

— Я даже знать этого не хочу. Они хотя бы сидят в тени. А вот сборщицы кофе часами находятся под палящим солнцем, а ведь многие из них не намного старше этих девочек.

Нора сжала губы. В Каскарилла Гарденс таких маленьких детей еще не привлекали к серьезной работе. Но ведь там и замков не строили…

Посещение плантации еще сильнее омрачило настроение Норы, которая и без того не была в восторге от феодальной жизни Дюфренов. Она, однако, вынуждена была признать, что редко бывала на таком пышном вечернем представлении, как то, которое организовала Луиза Дюфрен, чтобы представить Фортнэмов своим соседям и друзьям. Гости старших Дюфренов едва ли существенно отличались от плантаторов на Ямайке. Все были самодовольными, выставляли свое богатство напоказ и появились на празднике с легионами личных слуг и служанок, чтобы те о них постоянно заботились. У некоторых гостей во время ужина за креслами стояли чернокожие «дегустаторы».

— Это, разумеется, не является выражением недоверия, дорогая Луиза, однако эта нехорошая история с Макандалем…

Виктор вздохнул.

— Макандаль уже давно работает с медленнодействующими ядами, мадам и месье, — заметил он. — Значит, вы просто прихватите с собой на тот свет пару чернокожих, если вас все же решат отравить. «Дегустаторы» вас не спасут.

Чернокожие выслушали его со стоическим спокойствием. Нора спросила себя, что сейчас происходит у них в душе, и ей стало стыдно за их хозяев, однако она послушно продолжила беседу, по возможности не касаясь спорных тем.

Дуг в это время старался не думать больше о Макандале и есть, вместо того чтобы говорить. Он наслаждался изысканной французской кухней, прогоняя мысли о связанных с этим опасностях.

При всем этом Фортнэмы не спускали глаз со своей дочери, однако здесь им волноваться было не о чем. С чувством глубокого удовлетворения они отметили, что Деирдре развлекалась вместе со своим мужем. Они вдвоем флиртовали и танцевали — и, казалось, у них снова все было благополучно. Пресловутый (и бывший) любовник также не показывался в окружении старых Дюфренов. В обществе плантаторов, правда, было больше молодых людей, чем в Кап-Франсе, однако Деирдре проявляла интерес только к Виктору.

— Ее тайный роман, похоже, действительно закончился, — удовлетворенно отметила Нора, когда в конце концов поздно вечером прижалась к Дугу в своей роскошной комнате, в то время как тропический ливень начал поливать парк Дюфренов и без того уже мокрые хижины рабов. — Если бы она теперь еще и забеременела… Я думаю, тогда бы у них все было хорошо.

 

Глава 10

На следующее утро дождь прекратился, однако солнце лишь робко выглядывало из-за туч. Молодые Дюфрены и Фортнэмы ехали сквозь плотный туман, стелившийся по земле, направляясь в гости к Жерому и Иветте.

— Я никогда бы не подумала, что где-то может быть еще более сырой климат, чем на Ямайке, — заметила Нора.

Было очень тепло, и влага словно просачивалась сквозь одежду. Женщине казалось, будто ее окатили теплой водой, и у нее снова появилось такое чувство, будто она дышит влагой, как это было после ее прибытия на Карибские острова.

Дуг пожал плечами:

— Для возделывания кофе это идеально, не так ли, Виктор? И сахарному тростнику это тоже не повредит. Но посмотрите-ка туда! О небо, я сплю или там действительно возвышается… замок Камелот?

Всадники медленно поднялись на небольшой холм и смотрели вниз на свою цель. Не только у Дуга перехватило дыхание. Из тумана поднималась скала. На ней виднелся похожий на замок господский дом. Он был немного меньше, чем дом Дюфренов, однако был построен в том же стиле. Сейчас действительно казалось, будто он парит над туманом, застилавшим окрестности. Солнце подсвечивало белые каменные стены и рисовало невообразимые тени у подножия башенок.

У Деирдре вырвался удивленный возглас.

— Теперь я наконец-то знаю, почему они назвали свой дом «Роше о Брюм», — пробормотала она почти с благоговением.

До смерти родителей Иветты это поместье было известно лишь как плантация Курбенов. И только Жером Дюфрен после женитьбы на Иветте дал ему поэтическое название: «Роше о Брюм» — «Скала в тумане».

— Да, я пару раз видел этот дом, — сказал Виктор, не разделявший восторга гостей. — Знаю, вид здесь прекрасный, но в долинах туман будет держаться еще несколько часов. А там находится поселение рабов. Я бы не хотел быть слугой в этом сказочном замке.

— Но мы пока что просто визитеры, — разрушил Дуг чары, в плену которых все еще, казалось, пребывали Деирдре и Нора. — Я не знаю, как чувствуете себя вы, но мне бы очень хотелось попасть куда-нибудь в сухое место.

Иветта и Жером Дюфрен угостили гостей фруктовым соком, кофе и обильным завтраком. Они еще ночью вернулись в Роше о Брюм. С тех пор как Иветта забеременела, она больше не могла присутствовать на балах. Она вообще, казалось, не любила двигаться и не проявляла желания на протяжении дня присоединиться к кому-либо из гостей.

При этом у прибывших было много планов. Виктор после завтрака настаивал на поездке в поселок рабов. Жером был не в восторге от этой идеи, однако все же дал свое согласие. Как и у его отца, у него проявилось желание как можно меньше иметь дело с чернокожими рабами, но в то же время как можно дольше сохранять их работоспособность.

Деирдре хотела встать, чтобы сопровождать своего мужа, однако Иветта удержала ее:

— Неужели ты снова хочешь уйти, Деирдре? У нас ведь вчера не было времени, чтобы поговорить друг с другом. Я думала, что ты немножко расскажешь мне о Кап-Франсе. Что делается в городе? Как дела у губернатора?

Деирдре снова опустилась в плетеное кресло.

— А что вообще интересного может быть у губернатора? — спросила она с недовольным видом. — Он правит городом и ищет отговорки, объясняющие, почему он не может схватить Макандаля. Иветта, мне действительно необходимо уехать с Виктором. Моему мужу нужен кто-то, кто будет ему помогать.

Нора заметила, что ее дочь ищет предлог, чтобы избавиться от общества скучной родственницы, однако посчитала, что ей следовало быть более вежливой и пойти на компромисс. Иветта Дюфрен, конечно, неделями не видела ни одной белой женщины своего возраста. И она искренне обрадовалась приезду Деирдре, пусть даже у них было мало общего.

— Оставь, Деирдре, — сказала Нора дружелюбно. — Я буду помогать Виктору. Побудь еще немного со своей подругой. У вас ведь, конечно, есть вещи, о которых нужно поговорить, и об этом не должны слышать мужья и родители, не так ли?

По тому, как просияла Иветта, Нора поняла, что той просто не терпелось рассказать о своем браке и о беременности. Деирдре довольно сердито искоса посмотрела на свою мать. Теперь она уже не могла отказаться и была обречена вести беседу со своей невесткой. Нора надеялась, что она даст Иветте некоторые советы, касающиеся беременности, которые давал ей Виктор для жен рабов.

Жером собирался показать Дугу плантацию сахарного тростника, однако неожиданно выразил желание сначала сопроводить своего брата во время его визита в поселение рабов.

— Я тоже должен там показаться, хоть Ублийе, конечно, все держит под контролем. Кстати, это — лучший надсмотрщик, который когда-либо был у нас, месье Фортнэм. Он работает абсолютно самостоятельно. И справляется даже с самыми тяжелыми случаями. Он лично отбирает рабов, покупает их очень дешево и прекрасно усмиряет. Кажется, это доставляет ему удовольствие… Ну, да каждому — свое.

У Жерома был довольный вид, когда он рассказывал о своем надсмотрщике. Виктор поморщился.

— Непобедимый мец Ублийе явно является причиной того, что Жером решил к нам присоединиться, — прошептал он, обращаясь к Норе. — Это живодер самого скверного сорта, и я уже много раз вступал с ним в спор. Но Жером очень умело избегает конфликта. Надсмотрщик сразу же угрожает уволиться, если ему что-то не нравится, и это неудивительно — каждый плантатор в округе уже пытался перекупить его. По мнению Ублийе, его успех дает ему право на все. Я бы на его месте подумал о другом: такой человек, как Ублийе, просто вынуждает рабов присоединяться к Макандалю.

Нора помнила слова Виктора о том, что поселение рабов в Роше о Брюм гораздо более унылое, чем в Новом Бриссаке. Вскоре она с содроганием убедилась, что ее зять не преувеличивал. Деревня, состоявшая из хижин, даже сейчас, после восхода солнца, находилась в туманной полутьме, и ночной проливной дождь полностью затопил ее. Высокий худощавый мужчина на коне с проклятиями и ругательствами подгонял группу рабов, которые рыли водоотводные канавы. Значит, даже надсмотрщики признавали, что с этим надо что-то делать. Наверное, вода проникала также и в их дома.

Всадник обратил внимание на прибывших.

— Ах, месье Дюфрен! Замечательно, что вы заглянули сюда! — любезно приветствовал он хозяина. — Я надеюсь, не для того, чтобы пожурить нас за то, что эти парни еще не на полях. Нам нужно отвести отсюда воду. У Бернара залило весь огород. В домах у двух надзирателей стоит по щиколотки грязная жижа, а женщины в кухне жалуются, что им не удается развести огонь, потому что там по колено воды.

Нора получила подтверждение своим подозрениям. Жилища рабов и кухня мало заботили надсмотрщиков, но когда в их собственных домах и на огородах стало мокро…

— Нет, нет, все в порядке! — поспешил ответить Жером. — Вы, без сомнения, все делаете правильно, Ублийе. Кстати, разрешите представить вам тестя и тещу моего брата Виктора. Мадам и месье Фортнэм. Месье Фортнэм является владельцем плантации сахарного тростника на Ямайке.

Ублийе вежливо приветствовал их.

— А, доктор! — ухмыльнулся он, узнав Виктора. — Вы опять здесь? Решили оказать поддержку лентяям… Сегодня, наверное, будет трудно найти сухое местечко.

— Это плохо, — заметил Виктор. — Сколько людей умерло от лихорадки за последние месяцы, Ублийе? А сколько «несчастных случаев» произошло во время последнего строительства? Впрочем, оставим это. Вы все равно не дадите мне исчерпывающей информации. Идемте, belle-mère. Мы найдем подходящее место для консультации и послушаем, что расскажут нам люди.

Удивительным образом встреча врача с рабами на этой плантации прошла гораздо более оживленно, чем в поместье Новый Бриссак. Прежде всего полненькая повариха и ее помощники принялись наперебой рассказывать Виктору о своих болезнях и о других проблемах.

— Шарлин испытывает ко мне доверие, — объяснил Виктор Норе. — И, наверное, немного скучает по белой семье. Она была поварихой в доме хозяев. Жисбер, Жером и я знаем ее с самого детства. Она всегда баловала нас чем-нибудь вкусненьким, и вообще, она очень милая и заботливая женщина. Но это ей, к сожалению, не помогло… После отравления родителей Иветты Жером поменял всех слуг на кухне, хотя Шарлин совершенно никак не была с этим связана. Абсурдно даже предполагать, что она хотела кого-нибудь отравить. Я тогда заступился за нее, и она до сих пор благодарна мне за это. В любом случае сейчас она готовит еду для всего поселка, в котором живут рабы. Здесь она является кем-то вроде доброго духа, насколько это возможно в присутствии Ублийе… Я всегда удивлялся тому, что у священника не испаряется святая вода, когда он проводит тут богослужение.

Цинизм Виктора вызвал у Норы улыбку. Она тоже не испытывала симпатии к Ублийе. Надсмотрщик приказал явиться рабам, которые были заняты рытьем канав. Крепкие молодые парни должны были выстроиться перед Жеромом и поприветствовать своего хозяина по всей форме. Это Нора еще могла понять, а вот последовавшие за этим многоголосые восклицания «спасибо, что разрешили нам работать в Роше о Брюм!» она восприняла как совершенно излишнее унижение. За здешние условия жизни могли быть благодарны разве что личинки москитов.

Нора решила избежать этой постыдной процедуры и спросила Шарлин, где находятся уборные. Повариха смущенно посмотрела в пол, прежде чем дать ответ.

— Там не очень чисто, мадам. Туда нельзя белой даме. Извините, мне стыдно, но я не могу содержать их в чистоте. Там всегда вода. Она все заливает и переливается…

Нора все же отправилась на поиски. Она нашла уборную по описанию Шарлин, однако ей сразу же стало дурно, и она не смогла ею воспользоваться. Было неудивительно, что уже первые пациенты, которых консультировал Виктор, жаловались на понос. Они сообщили, что многие рабочие, несмотря на сильную диарею, были отправлены на поля. Тут прямо-таки выращивали и разводили холеру.

Возвращаясь к дереву, под которым Виктор оборудовал свое импровизированное рабочее место, Нора прошла мимо мужчин, которые только что начали расходиться. Ублийе приказал им отправляться на поля. Нора шла, опустив голову, — ей не хотелось смотреть на униженных утренним построением рабов. Затем, однако, она почувствовала на себе чей-то взгляд и подняла глаза. И действительно, она встретилась глазами с молодым человеком, и Норе показалось, что она вернулась в прошлое! Мужчина был большой и очень мускулистый. Его лицо было более худощавым и с более резкими чертами, чем то, что врéзалось в ее память: широкий нос, высокий лоб, толстые, но красиво изогнутые губы, светло-карие глаза… Правда, не хватало шрама…

Нора потерла лоб. Что за чувства охватили ее? Конечно, у этого молодого человека не было рубца. И, конечно, это был не Аквази… Он…

Молодой человек оторвал от нее взгляд. Только что в его глазах было удивление, смущение и что-то, похожее на признательность, однако сейчас он безо всякого интереса отошел в сторону. Странная встреча, вспышка воспоминаний, которые не могли быть общими…

Нора покачала головой и торопливо вернулась к Виктору. И лишь когда Дуг еще раз подошел к ним, прежде чем вместе с Жеромом и Ублийе отправиться на плантацию сахарного тростника, у нее все же вырвалось:

— Дуг, я… только что на площадке для построения… От этого можно сойти с ума, но мне показалось, что я увидела призрак!

Дуг рассмеялся:

— Чей призрак, дорогая? Эта местность, похоже, богата духами и призраками. Ты…

— Месье Фортнэм?

Ублийе привык повелевать и не делал исключения даже для гостей своего работодателя. Очевидно, он хотел отправляться в путь и не собирался терять время.

Дуг закатил глаза:

— Значит, встретимся позже, дорогая. И я надеюсь, что вы будете благодарны нам за то, что мы хотя бы на пару часов забираем у вас настоящего злого духа этого поселения. Жером хочет, чтобы Ублийе показал нам плантацию. Значит, теперь вы сможете спокойно лечить своих пациентов. — Он еще раз махнул рукой Норе и Виктору и вскочил на коня.

Своего собственного духа он встретит через час.

Жером и Дуг поехали верхом через недавно засаженные сахарным тростником поля, а Ублийе повел своих людей прямо к новым недостроенным сооружениям. Дуг, как и обещал, осматривал саженцы и, как специалист, высказывался по поводу расстояния, которое необходимо было выдерживать между растениями, чтобы получить хороший урожай, а также насчет водоотводных канав.

— Это разумно — отводить отсюда воду. Действительно, растениям нужно много влаги, однако они не должны стоять в грязи, как рис. Ваша плантация к тому же находится на плоской равнине. Неужели у вас нет проблем с малярией? Я слышал, что при таких погодных условиях даже чернокожие мрут как мухи.

Жером пожал плечами. Частота заболеваний в поселениях рабов интересовала его мало. Вместо того чтобы отреагировать на замечания Дуга, он указал на новые, наполовину готовые строения, которые сейчас находились перед ними. Для производства сахарного тростника нужно было много подсобных помещений, ведь растения не вывозили на экспорт в том виде, в каком собирали. Из них предварительно нужно было выжать сок, сварить его, а затем выпарить. Возникающие при этом кристаллы назывались «мусковадо», и их можно было дальше перерабатывать в стране назначения. Однако большинство плантаторов обрабатывали эти кристаллы глиноземом, а потом продавали уже белый кристаллический сахар. Кроме того, почти на каждой плантации сахарного тростника имелась своя установка для производства рома. В конце концов, патоку из сахарного тростника тоже как-то нужно было перерабатывать. Для того чтобы транспортировать сырье между всеми этими зданиями, разумеется, нужны были повозки, а значит, сюда следует добавить сараи для инвентаря и конюшни. Жером запланировал отвести под эти постройки приблизительно один гектар земли, и все рабы — мужчины с плантации — были заняты здесь, в то время как женщины собирали урожай кофе.

Дуг слышал, как командный голос Ублийе гремит над строительной площадкой. Другие надсмотрщики махали плетками. Рабочие молча таскали дерево или сколачивали из него сараи. Между тем уже наступило время обеда, однако над плантацией все еще висел туман, и не было ни единого дуновения ветерка. Зато через всю эту местность наискосок протекал ручей, который, без сомнения, ежедневно подпитывали новые дожди… Теперь Жером очень подробно стал объяснять, почему он принял решение строить для работы прессов водяную мельницу вместо ветряной. Дугу это было понятно, и он слушал его вполуха. Его мысли сосредоточились на сарае, где находилась установка для перегонки рома. Сарай стоял рядом с водяной мельницей. Дуг нечаянно взглянул в лицо одного из рабов, которые умело сбивали из толстых стволов деревьев крепкий сарай, и, как и его жена перед этим, почувствовал себя так, словно в него ударила молния. Этот высокий лоб, светло-карие глаза, крепкий подбородок и широкий нос — лицо несколько более худощавое, чем то, что осталось в его памяти, но в остальном… крепкие мускулы, гибкие, ловкие движения…

— Аквази? — прошептал Дуг.

Конечно, чернокожий находился недостаточно близко к нему, чтобы услышать, и снова отвел взгляд в сторону. На его лице не появилось даже намека на то, что он его узнал. Дуг почувствовал, что у него голова пошла кругом. Может быть, это у него от влажной жары и от духоты? Неужели он имеет склонность к галлюцинациям?

— Повторите, пожалуйста, — вежливо попросил Жером. Он тоже ничего не понял.

Дуг взял себя в руки:

— Ничего, извините, месье Дюфрен. Я… я немного отвлекся. Я имею в виду… Скажите, пожалуйста, вот тот чернокожий… он показался мне знакомым. Он родился здесь? Или вы его купили?

Жером бросил взгляд на мужчину:

— Вот этот? Он не отсюда. И даже не с Ямайки или откуда-либо еще, где вы могли бы его встретить. У него очень интересная история. Это одна из удачных покупок Ублийе. Он выторговал его вместе с целой группой рабов, закованных в цепи, ну, вы же знаете. — Жером рассмеялся. — А на рынок этот раб попал прямо с пиратского корабля! Да, не смотрите на меня так, такое еще случается! Белых пиратов повесили, а черных продали. Смешно, не правда ли?

Дуг невольно подумал о Бонни. Она попала сюда с такого же корабля. Было ли это случайностью?

— Как… как его зовут? — осведомился он.

Жером вытянул губы.

— Хм… подождите-ка… у него какое-то странное римское имя… Август или Ахилл…

Дуг не стал обращать внимание брата Виктора на то, что Ахилл был греком. Однако в любом случае раба звали не Джеф… Дуг не знал, успокоило его это или нет.

До того как Фортнэмы успели обменяться впечатлениями о своих удивительных приключениях, во второй половине этого дня произошла еще одна встреча.

После скучного до зевоты утра, проведенного в обществе Иветты Дюфрен, Деирдре была исполнена решимости хотя бы после обеда прокатиться верхом на своей лошади. Солнце наконец с трудом пробилось сквозь завесу тумана. Оно залило Роше о Брюм желтоватым светом.

— Ну что, момми, поскачем наперегонки? — обратилась Деирдре к матери. — Здесь есть широкие дороги, а местность кое-где совершенно плоская. За это время земля уже подсохла, так что у нас будут идеальные условия для соревнования: лошадь породы пасо против арабского скакуна.

Нора рассмеялась. Она только что выпила чаю в обществе дочери и Иветты и поняла, что Деирдре хочется очутиться на свежем воздухе. Вечером должен был состояться званый ужин. Жером пригласил на него соседей, выращивающих сахарный тростник. Нора предчувствовала, что там снова будет скучно — как ее дочери, так и ей самой. Один лишь Дуг сможет часами взволнованно беседовать о сахарном тростнике. А потом станет возмущаться из-за того, что остальные пытались бесплатно вытащить из него всевозможную информацию, касающуюся торговли с их родной страной.

— Ну хорошо, Деирдре, — ответила Нора. — Давай седлать лошадей. Вы не поедете с нами, мадам Дюфрен?

Иветта немного порассуждала об опасностях верховой езды в период беременности и о климате на востоке Сан-Доминго, который уже сам по себе превращал любое движение на свежем воздухе в непредсказуемый риск. Деирдре и Нора вежливо слушали, в то время как слуги седлали их коней.

— А где, собственно, папа и Виктор? — спросила Деирдре, когда они наконец-то выехали со двора.

Нора пожала плечами:

— Мне кажется, что Виктор опять воюет с этим мецом Ублийе. Уже сегодня утром между твоим мужем и надсмотрщиками в поселке рабов возникли разногласия. Они все как один не желают освобождать больных чернокожих от работы. Сейчас они как раз это обсуждают — Виктор, Жером и Ублийе, а Дуг примкнул к ним в роли судьи-посредника.

Деирдре рассмеялась:

— Дедди в роли судьи по делам рабов? Ну, если после этого плантация не сгорит… Давай прибавим шагу, тогда наши лошади успеют разогреться к тому моменту, когда появится хорошая дорога.

Норе не надо было повторять дважды. Она, как и прежде, любила быструю верховую езду и еще будучи девушкой принимала участие в охоте. Ее чистокровная лошадь Аврора приехала вместе с ней на Ямайку, и эта кобыла передала свой огонь по наследству своим детям и детям своих детей. К числу последних принадлежала также Аллегрия, которая, однако, больше походила на арабских лошадей. Ростом она была не больше, чем лошадь породы пасо Кава, на которой сейчас ехала Нора и которую она считала более быстрой, чем можно было судить по ее виду. С этой точки зрения шансы, таким образом, были равны.

Мать и дочь проезжали по извилистым тропкам мимо поселка рабов, направляясь в сторону кофейных плантаций. Здесь дороги были шире и лучше ухожены. Но скакать быстрым галопом тут все же было рискованно. За каждым поворотом можно было наткнуться на повозку с урожаем или на группу сборщиц кофе. На кофейной плантации царило оживление. Таким образом, Нора и Деирдре ограничились средним темпом и дружелюбно раздавали приветствия направо и налево, проезжая мимо сборщиц урожая и их надсмотрщиков. Нора внимательно присматривалась к ним, однако, к своему облегчению, все же не обнаружила на полях ни одну из женщин, которых она совместно с Виктором признала временно нетрудоспособными. Значит, хотя бы на какое-то время доктор настоял на своем. А затем ряды кустов кофейной плантации уступили место полям, вид которых был хорошо знаком Норе. Аллегрия и Кава достигли плантаций сахарного тростника.

— Здесь мы можем скакать галопом! — довольно заявила Деирдре. — Если мне не изменяет память, эта дорога ведет через плантацию сахарного тростника прямо к строительной площадке для новых хозяйственных построек. Там почти ничего не было, когда я в последний раз здесь была. Но все равно, в конце дороги нужно быть внимательной! В любом случае нашей целью является стройплощадка!

Нора улыбнулась.

— А старт будет здесь? — спросила она, но Деирдре уже отпустила поводья своей кобылы.

— Это не считается! — со смехом крикнула Нора ей вслед, а затем пустила Каву галопом.

К ее сожалению, маленькая лошадка не оправдала ее надежд. Каву выращивали не для скачек. Порода пасо имела огонь в крови, но когда этих лошадей подгоняли, их галоп не становился быстрее. Нора наслаждалась самой удобной скачкой в своей жизни, хотя у нее и не было ни малейших шансов выиграть это состязание.

Деирдре, напротив, чувствовала, что Аллегрия под ней словно летит. Насколько это было возможно в дамском седле, она уперлась ногами в стремена, стараясь выжать из своей лошади максимальную скорость. Копыта Аллегрии стучали по твердой почве, и Деирдре ощущала, как она сливается воедино с палящим солнечным светом и молочно-голубым небом. Такой счастливой она чувствовала себя только после любовных игр с Цезарем, однако теперь она была исполнена решимости никогда об этом не вспоминать.

Широкая дорога определенно была протяженностью в полмили, однако длинные галопирующие прыжки Аллегрии быстро сокращали это расстояние. Деирдре доскакала до строительной площадки намного быстрее, чем сама того ожидала. Она успела проскочить мимо трех первых зданий, пока ей удалось остановить свою лошадь.

В конце концов Деирдре, тяжело дыша, с покрасневшим лицом, но сияя от счастья, остановила лошадь перед недостроенным компактным сараем. Ее мать, без сомнения, осталась далеко позади. Эту скачку она проиграла.

И тут из сарая, очевидно, привлеченный топотом копыт, вышел какой-то работник — и Деирдре пришлось вцепиться в гриву Аллегрии, чтобы не выпасть из седла. Мираж? Сон? Окаменев от ужаса и смущения, не веря своим глазам, Деирдре придержала лошадь перед Джефом. Молодой человек стоял под палящим солнцем. Выходя из постройки, он держал в руке молоток и гвозди, но сейчас они выпали у него из рук.

— Деирдре… — Это был хриплый голос, голос, который с самого первого момента пробрал ее до глубины души и от звука которого в ней задрожали струны возбуждения…

Джеф тоже сначала едва поверил в то, что это действительно Деирдре, которая внезапно появилась перед ним на той же белой лошади, как тогда, в Кап-Франсе, с распущенными волосами, горящими глазами и с такими розовыми щеками, словно она совсем недавно предавалась любовной страсти. Мужчина будто в трансе произнес ее имя, хотел подойти к ней и помочь спешиться, как она учила его, чтобы сделать его роль конюха более правдоподобной. Он хотел заключить ее в объятия, поцеловать и — любить…

— Цезарь? — нетерпеливый голос Пьерро вырвал Джефа из его сна.

Ублийе не было на строительной площадке. Зато другие надсмотрщики очень строго следили за порядком. Если бы кто-нибудь увидел, что Джеф покинул свое рабочее место без разрешения…

Джеф не отвечал — он потерялся в глазах Деирдре, он забыл о надзирателях, о работе… Пьерро с любопытством выглянул из-за угла — и Джеф почувствовал что-то вроде ревности, когда его новый друг ошеломленно уставился на лошадь и на женщину.

— О… о, мадам… — заикаясь, пробормотал Пьерро. Он не знал, что здесь было более уместно — лицемерие или наглая лесть, но на всякий случай низко поклонился Деирдре и при этом почти инстинктивно схватил Джефа за руку. — Извините, мадам, мы сейчас освободим вам дорогу. Простите, что глупый ниггер стоял на дороге…

Он хотел оттащить Джефа в сторону. Очевидно, Пьерро мог объяснить эту сцену только тем, что раб случайно оказался на пути у лошади и тем самым задержал Деирдре.

Деирдре между тем, все еще словно зачарованная, смотрела на своего, как она думала, навсегда потерянного любовника, в то время как Аллегрия постепенно теряла терпение и начала пританцовывать на месте.

— Идем же, Цезарь, а то надсмотрщик… — Пьерро встряхнул своего друга.

— Деирдре, — еще раз сказал Джеф.

Какое ему дело до надсмотрщиков? В этот момент он готов был сразиться с каждым, кто посмел бы разлучить его с Деирдре.

Однако женщина, казалось, первой пришла в себя. Она с трудом оторвала взгляд от Джефа и натянула поводья.

— Ничего… ничего, — пробормотала она, обращаясь к Пьерро. — Этот… этот молодой человек не сделал ничего плохого. Я только… я просто испугалась. Идите… идите и продолжайте заниматься своей работой. Потом… позже, — прошептала она одними губами, когда подарила Джефу прощальный взгляд.

Пьерро потянул друга назад в сарай, ничего не понимая, зато с видимым облегчением.

Деирдре постаралась взять себя в руки. Ей надо было успокоиться, ведь ее мать каждое мгновение могла появиться у финиша. И если Нора увидит ее и Цезаря вместе… Деирдре не могла упрекнуть себя ни в чем: другой раб не мог догадаться о связи, которая сразу же снова образовалась между ней и этим чернокожим. Виктор ведь тоже никогда этого не замечал. Зато от ее матери ничто не укрылось бы!

 

Глава 11

— Цезарь, его имя Цезарь!

Дуг и Нора Фортнэм наконец-то смогли поговорить друг с другом, когда они в своих комнатах (а в Роше о Брюм их разместили с неменьшей роскошью, чем в Новом Бриссаке) готовились к ужину. И Нора вспомнила имя пирата, который когда-то принес Бонни.

— Деирдре как-то мимоходом упомянула о нем. Он, очевидно, исполнял обязанности конюха, пока оставался в Кап-Франсе.

Дуг поднял брови.

— Я не могу себе представить Джефа в роли слуги, — пробормотал он.

Нора невесело рассмеялась:

— Я тоже не могла представить его себе в качестве раба на плантации сахарного тростника. Но ведь ты уверен, что это он, не так ли?

Дуг как раз завязывал бриджи над шелковыми чулками. Это было утомительно — каждый вечер втискиваться в этот наряд, но Дуг отказался от личного слуги, который должен был бы одевать его.

— Сходство поразительное, — заметил он. — Он как две капли воды похож на Аквази, и тот, кто знает Маану, тоже заметит в нем ее черты. Это не может быть случайностью. Ты ведь говоришь, что он тебя узнал.

Нора пудрила лицо.

— По крайней мере, мне показалось, что он меня узнал. А тебя?

Дуг пожал плечами.

— Джефу тогда было четыре года, — задумчиво произнес он. — Он на три месяца моложе Диердре. И это естественно, что он не помнит меня, он ведь знал меня лишь короткое время. А ты… ты выглядишь не так, как в Нэнни-Тауне. После стольких лет… И, кроме того, я не могу представить себе, чтобы Маану старалась сохранить воспоминания о нас. Однако все это легко можно будет выяснить. Нам просто нужно спросить у этого раба.

Дуг стряхнул пудру со своего парика, и Нора чихнула. На этот раз она не посмеялась над неуклюжестью своего мужа, а лишь обмахнулась веером.

— А потом? — серьезно спросила она. — Что мы будем делать потом, если окажется, что это действительно Джеф? Выкупим его и подарим ему свободу?

Дуг сжал губы:

— Это непростой вопрос. Именно поэтому я и не заговорил с ним — не хочу будить в его душе напрасные надежды.

Нора видела в зеркало, как неуверенно чувствовал себя ее муж, но он тоже наблюдал за сменой выражения ее лица. Ее руки дрожали так, что ей с трудом удалось накрасить губы помадой.

— Мы… мы, собственно говоря, должны это сделать. Джеф не должен быть рабом. Мы обещали Маану… обещали Нэнни… — Нора не договорила до конца. Дуг шагнул к ней и прижал ее голову к своей груди.

— Нора, тогда Джеф был еще ребенком… Мы обещали заботиться о нем, и мы это сделали, для него и для Маану. Он был свободным, и у него были все шансы быть счастливым. То, что он потом сделал со своей жизнью…

— Ты хочешь сказать, что он сам во всем виноват? — набросилась на мужа Нора. — Но это не так! Он раб, потому что он черный!

Дуг фыркнул.

— Если бы он был белым, его бы повесили, — жестко заметил он. — Так что в данном случае Джеф может считать, что ему повезло с цветом кожи. А рабство он может считать наказанием. Если бы его помиловали как белого, он попал бы в лагерь для пленных. У французов есть острова, на которых жизнь не очень-то комфортна. И подумай о том, что рассказал Виктор о маленькой Бонни. Она хотела вместе с Джефом открыть лавку в Кап-Франсе. Все уже было готово. Вместо этого Цезарь, или Джеф, снова сбежал и примкнул к пиратам. Он упустил свой шанс. А что он сделает сейчас, если мы снова дадим ему этот шанс? Воспользуется ли он им наконец или сразу же помчится в Кап-Франсе, прихватит там свою Бонни и бросится навстречу следующему опасному приключению?

Нора вздохнула. Ей было тяжело. Однако она просто не могла смотреть на Джефа такими же трезвыми глазами, как Дуг — и Виктор, наверное, тоже согласился бы с ее мужем. Зять честно признался Фортнэмам, что он, собственно, был даже рад, когда не нашел этого высокого чернокожего на рынке рабов. А это влекло за собой следующий вопрос: надо ли им говорить Виктору о том, что этот молодой человек находится здесь? Нужно ли рассказывать ему всю эту историю? А Деирдре… нужно ли сообщать об этом ей? Ведь она, может быть, уже и не помнила своего сводного брата…

Деирдре сидела словно на раскаленных углях и безо всякой охоты ковырялась вилкой в еде, в то время как ее сосед по столу громко разглагольствовал о том, как можно увеличить потребление сахара в Европе. Он мечтательно говорил о шоколадных лавках, и по нему было видно, что он любит сладости. Живот господина Гаше едва не разрывал его шелковую жилетку. Этот разговор нагонял на Деирдре скуку, но, вероятно, она так же не находила бы покоя, если бы речь коснулась одной из ее любимых тем. Все ее мысли кружились только около Цезаря.

Большой чернокожий находился в этом поселке рабов! Она снова нашла его. И теперь ей нужно пробраться к нему, ей нужно… Деирдре искоса посмотрела на Виктора и почувствовала сомнения. Неужели она действительно хочет начать все сначала? Она ведь знала, к чему приведет ее встреча с Цезарем! И живо представляла себе, что скажет Амали, если ее хозяйка опять начнет изменять своему мужу. Все это было неразумно, неправильно. Она шла на риск, который невозможно было оценить. Однако необъяснимая власть, которую имел над ней этот чернокожий, была сильнее.

Когда ужин наконец завершился и дамы удалились пить кофе, а господа — курить сигары в отдельной комнате, Деирдре пробормотала какой-то надуманный предлог и поспешила в сад. Он был не таким пышным, как в Новом Бриссаке. Было заметно, что Иветта Дюфрен не любила бывать на свежем воздухе. Но для Деирдре планировка этого сада была на руку. Между кустами магнолии и древесными папоротниками можно было легко слиться с темнотой. Деирдре выбрала для этого вечера темно-синее платье. Она вздохнула, когда дом остался позади.

И вдруг она поняла, что у нее нет никакого плана. Бежать в поселок рабов было невозможно — ни в шелковых туфлях на высоких каблуках, ни в длинном платье, достигавшем земли, на котором через три шага были бы видны следы соприкосновения с грязными дорожками. И нельзя исключить того, что пойдет дождь… В это время года дождь шел почти каждую ночь. Уже сейчас не было видно ни луны, ни звезд, значит, небо было затянуто тучами. Деирдре нерешительно повернула в сторону дома. Ее мать скоро заметит ее отсутствие…

— Деирдре?

Деирдре вздрогнула и обернулась. Среди пальм на холме кто-то стоял. Мужчина… Цезарь. Молодая женщина забыла о Викторе, о родителях, о своем платье. Она бросилась в объятия любовника и начала упиваться его поцелуями и прижиматься к его телу, движимая только одним желанием — стать с ним единым целым.

Джеф прокрался из поселения рабов, едва лишь уснули его соседи по хижине, ползком пробрался между домами надсмотрщиков и спрятался затем в саду возле главного дома. У него тоже не было никакого плана. Если бы Деирдре не вышла из дома…

Однако он знал, что она придет… Так же, как и она знала, что он попытается сделать все, чтобы увидеть ее. Сейчас Джефу пришлось взять себя в руки, чтобы не сорвать платье с ее тела. Он хотел ее, здесь и сейчас. И Деирдре тоже хотела его…

— Цезарь, я должна… я должна вернуться обратно. Они заметят, что меня нет, там сейчас собрались гости… Ради бога, Цезарь, платье… если оно порвется…

— Ну и пусть рвется! Деирдре, если меня схватят, то накажут плетьми, а если нас поймают вдвоем, то я буду мертв. А ты думаешь о платье?

Джеф попытался задрать ее пышные юбки, что не очень понравилось Деирдре. Заниматься этим стоя, прислонившись к одной из пальм… Это было ниже ее достоинства. К тому же она не хотела снова изменять Виктору… Однако ее похоть была сильнее, чем доводы рассудка. В конце концов Деирдре сама задрала свои юбки и позволила Цезарю войти в нее. Они взорвались почти одновременно, когда он начал двигаться в ней и вместе с ней, словно в танце… Джеф вынужден был поймать Деирдре на руки, когда они наконец оторвались друг от друга.

— В этом проклятом корсете мне не хватает воздуха, — задыхаясь, сказала Деирдре. — Но… но зато это усиливает… усиливает возбуждение… О боже, Цезарь, я могла бы закричать от счастья! Я снова живу. Только благодаря тебе я живу!

Джеф улыбнулся.

— Мне тоже тебя не хватало, — заметил он, а затем они вдвоем рассмеялись. — Что же нам теперь делать? Ты можешь… — Он прикусил губу, потому что ненавидел просить. — Ты можешь выкупить меня?

Деирдре потерла висок. Ей надо было срочно привести свою одежду в порядок и вернуться назад к женщинам. И напудриться… Ее лицо горело, и по ее виду можно было обо всем догадаться…

— Послушай, Цезарь, пока что нет, — ответила она с сожалением. — Я… Здесь мои родители. А моя мать… она может что-то заподозрить…

Джеф отмахнулся.

— Если до сих пор ничего не заметил даже твой муж…

— Моя мать заметит, — настойчиво произнесла Деирдре. — И поэтому нам надо подождать. Я… я никому не скажу о том, что снова нашла тебя. Значит, не попадайся Виктору на глаза, когда он будет посещать больных в поселении рабов, но это бывает не так уж часто. А после Рождества, когда мои родители уедут… тогда я сделаю вид, будто только сейчас заметила тебя, и стану упрашивать Виктора снова забрать тебя к нам. По-другому не получится. Пока… А до тех пор…

А до тех пор Деирдре и Джеф шли на такой риск, что Пьерро, который очень скоро узнал тайну своего друга, оставалось только качать головой. Деирдре обескуражила своего мужа и родителей, выразив намерение еще пару дней провести у своей «подруги Иветты», тогда как Виктор и Фортнэмы собирались возвращаться в Кап-Франсе.

— Она ведь так скучает без женского общества. Именно сейчас, когда ребенок скоро появится на свет…

Роды ожидались только через два месяца, и Деирдре больше всего хотелось устроиться здесь, у Дюфренов, в Роше о Брюм, на все это время. Однако это было исключено. Нора сердито посмотрела на дочь, когда Деирдре и Виктор договорились о том, что она останется тут на неделю.

— Что ты вдруг нашла в этой глупой особе? — прямо спросила Нора при прощании. — Через пару недель мы с папой уедем домой, а потом не увидимся с тобой еще несколько лет.

Деирдре прикусила губу.

— Ну да. Но я… я была не очень вежлива с Иветтой в последнее время. Я действительно должна была… Она такая благодарная, понимаешь. И она ведь все же является членом моей семьи, вот и…

Нора вздохнула:

— Ну, прекрасно, тогда еще немного побудь с этой молодой леди. Может быть, тебе уже надоели твои родители.

Деирдре всей душой наслаждалась встречами со своим Цезарем. Само собой разумеется, видеться с ним было не так просто, как в городском доме в Кап-Франсе. Теперь любовники рисковали не браком Деирдре и Виктора. На кон была поставлена жизнь раба Цезаря. Пьерро очень доходчиво объяснил им это, когда Деирдре в первую же ночь прокралась в поселок рабов, чтобы сделать Джефу сюрприз.

— Мадам, если вас застанут здесь, тогда всех нас накажут плетьми — а Цезаря убьют. Я не знаю, что говорит закон о неграх, которые оскверняют белую женщину…

— Я ведь не оскверняю ее, я… — попытался возразить Джеф, однако Пьерро жестом приказал ему замолчать.

— Ублийе думает совершенно иначе! И мец, и доктор! Ублийе даст тебе семьдесят или сто ударов плетью. И тогда ты будешь мертв. Нечастный случай. Жаль, очень жаль, с какой стороны ни взгляни… А вас, мадам, и заставят смотреть на это. Значит, вам лучше не появляться здесь и ничего не делать в хижине Пьерро, Авеля и Давида!

Джеф и Деирдре в конце концов набросились друг на друга между кухней и уборными — чистое безумие, ведь каждый, кто пойдет в уборную, мог бы увидеть их. Однако им повезло — снова пошел дождь. Деирдре и Джеф этого почти не замечали. Они так же страстно валялись в грязи, как раньше на теплом песке.

В последующие ночи Джеф прокрадывался мимо домов надзирателей и встречался с Деирдре в саду хозяйского дома, где их от непогоды защищал павильон. А однажды она решительно потянула его за собой в дом и занялась с ним любовью на шелковых простынях. Безумие… игра с огнем.

Пьерро с каждым днем все больше и больше беспокоился о Джефе, который убегал по ночам, а днем за работой едва не засыпал. Пьерро выгораживал его, где только мог, однако видел, что внутренний огонь так же пожирает его друга, как и его благородную любовницу. Они не могли насытиться друг другом. Днем Деирдре на лошади приезжала на стройку и наблюдала за Джефом. Это был лишь вопрос времени — когда это наконец заметят надсмотрщики.

Друг Джефа облегченно вздохнул, когда большой чернокожий в субботу вернулся перед восходом солнца и с печальным видом сообщил, что это была его последняя встреча с Деирдре. Молодая женщина в этот день должна была возвращаться в Новый Бриссак, а в понедельник с мужем и родителями — в Кап-Франсе. До рождественских праздников оставалось еще несколько недель.

— Но в воскресенье я пойду в Новый Бриссак, — заявил Джеф. — Я уж как-нибудь сумею отыскать ее там…

Пьерро схватился за голову:

— Это запрещено, ты же знаешь — и там надсмотрщики дежурят на лошадях…

Как и раньше, плантаторы со всей жестокостью пресекали попытки рабов с разных плантаций видеться друг с другом, и Жером и Жак Дюфрены держали своих людей в строгой изоляции. Джеф, конечно, ничего не захотел слышать о риске и сразу же после воскресного богослужения отправился в путь.

На этом богослужении Пьерро впервые от всего сердца молился Богу папистов: Он должен был отвести опасность от Цезаря и Деирдре.

Деирдре совсем не удивило то, что ее родители привезли с собой Амали, когда на выходные снова приехали в Новый Бриссак. Служанка, конечно, сразу же что-то заподозрила. У нее включалось шестое чувство, если речь шла о самочувствии ее подруги.

— Амали что-то знает! — сказала Нора Дугу после воскресного богослужения в Новом Бриссаке.

Нора использовала мессу для того, чтобы внимательно проследить за своей дочерью и ее служанкой. Богослужение проходило так же, как и на Ямайке, под открытым небом в поселении рабов — это было проще, чем сгонять всех рабов к главному дому. Кроме того, здесь надсмотрщикам легче было следить за мужчинами и женщинами. Участие в богослужении было для чернокожих обязанностью, и так же было в английских колониях. Как правило, рабы стояли под палящим солнцем. Слугам Дюфренов повезло больше, поскольку в их поселении было много деревьев. Белые люди сидели в тени, и черные дети или домашние рабы обмахивали их опахалами.

Амали стояла позади Деирдре и держала над ней зонтик от солнца, однако между молодыми женщинами, казалось, образовался слой льда. Если Нора не ошибалась, то вечером накануне они серьезно поссорились. Виктору из-за какого-то тяжелого больного пришлось остаться в Кап-Франсе. Таким образом, Амали ночевала в одной комнате со своей хозяйкой — и Деирдре явно не удалось защититься от упреков служанки.

— Но что же она может знать? — безо всякого интереса спросил Дуг. Он скучал во время богослужения и теперь радовался, предвкушая хороший обед. — Нора, только не надо начинать об этом роковом любовнике. Деирдре находилась в Роше о Брюм, чтобы составить компанию своей беременной подруге. С кем она там могла встречаться? Или ты подозреваешь, что у нее роман с одним из этих ужасных плантаторов?

— В любом случае она стала вести себя очень странно именно с того дня, когда состоялся званый ужин с плантаторами, — прошептала Нора. — А сейчас посмотри на нее! Она изменилась. Она…

— Она похудела, — заметил Дуг.

Нора вздохнула:

— И это тоже может быть признаком влюбленности, — заметила она. — Но прежде всего… Боже мой, я же вижу, когда мой ребенок влюблен! Это сияние, исходящее от нее… А когда она идет, то словно не касается земли. И эта неудержимость, беспокойство…

— Это тоже является признаком влюбленности? — усмехнулся Дуг.

— Это является признаком нечистой совести! — сердито ответила Нора. — И я почти уверена в том, что Деирдре вчера ночью хотела уйти, чтобы встретиться с любовником, как только услышала, что Виктор уже не вернется. Амали не отпустила ее. Этим можно объяснить их ссору.

Дуг рассмеялся:

— Ну и прекрасно, ты, маленькая шпионка. Тогда мне следует ожидать, что сегодня ты целый день не будешь спускать с Деирдре глаз. А что делать мне? Прокатиться верхом? Может быть, на ту таинственную плантацию, где ее поджидает любовник? Нора, а может быть, это Жером?

Нора сердито покачала головой:

— Глупости. И ты ошибаешься, я ни в коем случае не буду следить за Деирдре. По крайней мере, она должна так думать. Я уж разузнаю, что здесь происходит, можешь быть уверен!

Нора в своих предположениях была очень близка к правде. Амали сразу же выложила Деирдре свои подозрения, когда встретилась с ней. А Деирдре очень хотелось поехать верхом назад в Роше о Брюм, чтобы встретиться с Джефом и этой ночью. Однако этому препятствовал не только отчаянный протест Амали, но и страх Деирдре быть обнаруженной. Ее любовник не знал о том, что она к нему приедет. Ей пришлось бы тайно пробираться в поселение рабов, а она на это не решалась.

Зато теперь молодая женщина с дрожью нетерпения ожидала, что он придет в Новый Бриссак. Снова рисковать, приглашая раба в дом свекра и свекрови, Деирдре все же не стала. Вместо этого они договорились встретиться на хозяйственном дворе, в одном из сараев, где сушились кофейные зерна после того, как из них удалили мякоть. В воскресенье там никто не работал. Когда они будут здесь вдвоем, им, конечно, никто не помешает. Однако Джефу придется красться мимо надсмотрщиков как с одной, так и с другой плантации.

Деирдре вскоре после обеда отправилась в путь — пешком, чтобы не привлекать к себе внимания. На ней было светло-зеленое льняное платье, которое было зашнуровано неплотно, чтобы его легко можно было надевать и снимать. Амали, конечно, снова стала проявлять недовольство. Служанка опять поссорилась с Деирдре, но затем с трудом отговорила Нору, когда та изъявила желание пойти вместе с дочерью. Деирдре не заметила, что ее мать не легла спать после обеда, как Дюфрены, а спряталась в коридоре, словно в засаде. Нора уселась на софу за расшитым золотом пышным пологом, а затем собиралась последовать за дочерью. Амали преградила ей путь:

— Не идите за ней, миссис, пожалуйста. Будет лучше, если вы останетесь здесь.

Нора резко выдохнула и попыталась отодвинуть Амали в сторону.

— Ну, хоть ты не покрывай ее, Амали! — недовольно воскликнула она. — Ведь Деирдре пошла к своему любовнику, не так ли? Что, все началось сначала? Кто он, Амали?

Служанка смущенно смотрела в пол.

— Поверьте мне, миссис, лучше вам этого не знать, — сказала она наконец. — Это слишком постыдно. Это…

— Значит, это правда, — строго произнесла Нора. — Моя дочь снова встречается мужчиной, которого, по твоим сведениям, больше здесь быть не должно. Или это уже другой?

Амали покачала головой.

— Это просто какое-то невезение, — вздохнула она. — Существует так много плантаций. Почему он должен был оказаться именно здесь?.. И Деирдре, конечно, сразу же попалась у него на пути. Я не могла предвидеть этого, миссис. Я, конечно, устроила Деирдре головомойку. Однако она… она ведь ничего не хочет слушать. — По голосу молодой женщины можно было понять: она осознавала свое бессилие.

Нора решительно отодвинула ее в сторону.

— Амали, при всей моей любви к тебе, мне кажется, что Деирдре должен устраивать головомойку тот, кто имеет в этом больше опыта! И это сейчас сделаю я, независимо от того, будет ли ей стыдно или нет. Я…

— Это вам… будет стыдно, — пробормотала Амали. — Это очень неприятно для всех. Это…

— Девочка моя, я уже давно живу на этом свете и многое повидала, так что меня мало чем можно смутить, — решительно оборвала ее Нора. — Существует очень мало вещей, которые могут быть мне неприятны. А теперь уйди наконец с моей дороги, иначе я потеряю ее из вида. Или же ты можешь мне сказать, где я могу найти ее? И… его?

Амали покачала головой:

— Я… я не знаю, — заикаясь, пробормотала она. — Но… это, конечно, в Роше о Брюм.

Именно этого ожидала Нора, и она очень быстро нашла следы своей дочери. В конце концов, только что опять прошел дождь, и дороги снова были в грязи, а изящные ноги Деирдре оставляли весьма характерные отпечатки. Нора уже в коридоре заметила, что ее дочь была босой. Это заставило ее улыбнуться, однако и удивило. Неужели ее любовник, который, конечно, был богатым плантатором или, может быть, даже дворянином, не посчитает это странным?

Нора пошла по следу Деирдре через парк к кофейной плантации. Она прошла мимо поселения рабов, что было понятно Норе: в конце концов, она не думала, что ее дочь решится завести любовный роман с одним из надсмотрщиков. Почти все эти мужчины были плохо воспитаны и грубы, и Норе даже не хотелось думать о том, что ее Деирдре могла влюбиться в одного из них.

Между тем после полуденного дождя в небе снова засияло солнце и с дорог стал подниматься туман. Нора вспотела. На Ямайке сезон дождей не был таким продолжительным — или, может быть, ей так казалось, поскольку воздух возле моря всегда был свежим. Нора скучала по поместью Каскарилла Гарденс — каким бы приятным ни был Кап-Франсе и каким бы величественным ни был Новый Бриссак, — однако она ни в коем случае не могла вернуться домой, не выяснив, что же происходит с Деирдре.

Нора подняла взгляд, когда в поле ее зрения оказались хозяйственные постройки плантации. Вполне возможно, что место встречи находилось где-то здесь — в это время года для любовных игр лучше было найти себе место под крышей. И действительно, следы Деирдре вели к одному из сараев. Там, перед сараем, они соединились со следами крупного мужчины, который тоже пришел босиком! У Норы появилось предчувствие, а затем она услышала из сарая смех, шорохи и нежный шепот на английском языке. На чистом английском. Значит, это все же не раб?

Нора раздумывала недолго. Она рывком распахнула дверь.

 

Глава 12

Первое, что бросилось Норе в глаза, когда она вошла в сарай, было обручальное кольцо Деирдре. Оно лежало на одной из полок у стены, сразу же рядом с дверью, чтобы Деирдре позже не забыла снова надеть его. Кольцо было заботливо уложено на платок. Это выглядело так, словно ее дочь отложила туда свои отношения с Виктором на пару беззаботных часов — не разбила, не разорвала, лишь прервала, словно какую-то работу или чтение книги, причем безо всяких забот и чувства вины, а совершенно обдуманно и как ни в чем не бывало.

Какое-то время Нора не отрываясь смотрела на кольцо, прежде чем перевела взгляд на то, что происходило в глубине сарая. Она сразу же обнаружила Деирдре и ее любовника, однако поза, в которой они совокуплялись, была ей совершенно незнакома. Они же, казалось, поначалу не заметили Нору. И только тогда, когда за ней громко захлопнулась дверь, Деирдре ошеломленно выглянула между черных, как уголь, бедер — и сразу же покраснела, узнав Нору. Она, возможно, допускала появление Амали, а вот того, что тут появится мать, она никак не ожидала.

Нора молча наблюдала за тем, как ее дочь отчаянно пытается сохранить остатки достоинства, оказавшись в компрометирующей ситуации. Что касается ее любовника, то Норе были видны лишь его пышные курчавые волосы. Лицо мужчины она узнала только тогда, когда Деирдре выпрямилась. И тут Нора почувствовала, как ее сердце застыло.

Это был Джеф. Цезарь.

Нора глубоко вздохнула. Сейчас ей надо было сохранять спокойствие, она не имела права терять свое лицо. Из последних сил женщина выпрямилась и сердито посмотрела на любовников, которые теперь пристыженно пытались прикрыть свою наготу.

— Лучше всего сначала оденьтесь, — сказала Нора безо всякого сочувствия.

Джеф быстро натянул на себя льняные штаны и широкую рубашку. Деирдре беспомощно смотрела на свой корсет. В конце концов Нора помогла ей зашнуровать его.

— Ты можешь уходить, — обратилась она к Джефу, а тот смотрел на нее так, словно увидел привидение. Значит, он все же вспомнил ее? В любом случае он не возражал, а явно собирался выскользнуть наружу, как побитая собака.

— Или нет, подожди…

В последний момент Нора подумала о том, насколько опасной может оказаться для молодого человека обратная дорога. Она взяла клочок бумаги и карандаш, которые лежали на полке у входа в сарай. Надсмотрщики здесь, очевидно, записывали количество доставленных кофейных зерен.

— Я выпишу тебе пропуск. Не исключено, что тебя могут схватить и наказать плетьми… Хотя… Хорошую порку вы вдвоем явно заслужили…

Нора нацарапала несколько слов на бумаге, пока Деирдре надевала платье.

— А теперь исчезни! — коротко приказала она Джефу и сунула пропуск ему в руку.

— Вы… вы нас не выдадите?

Он спросил ее об этом с таким недоверчивым видом, что Норе на секунду показалось, будто перед ней снова стоит маленький мальчик, который уже тогда действовал не раздумывая и часто попадался, и тем не менее было в нем какое-то очарование, присущее также его родителям.

— Исчезни, — повторила Нора, и Джеф вышел. — Хорошо. Итак, теперь о том, что касается тебя. — Нора повернулась к дочери, которая, ничего не понимая, смотрела вслед своему любовнику. Неужели она ожидала, что он останется и будет защищать ее? — Ты изменяешь Виктору…

— Ты ему об этом скажешь? — спросила Деирдре.

Это должно было прозвучать вызывающе, однако Нора услышала голос маленькой девочки, которая сотворила что-то нехорошее.

— Нет, — ответила Нора. Она схватила обручальное кольцо и бросила его Деирдре. — Не имеет смысла причинять ему боль. Все равно на этом все закончится.

— Ах так? — Теперь на прекрасном лице Деирдре снова появилось упрямое выражение. — А что, если я думаю по-другому? Если я… Если я хочу развестись с Виктором и выйти замуж за Цезаря…

Нора покачала головой.

— Ты католичка и не можешь развестись, — напомнила она дочери. — Но даже если бы ты и могла… тебе не удастся выйти замуж за Джефа.

— Почему? — набросилась Деирдре на мать. Она, казалось, даже не заметила, как Нора назвала ее любовника. — Потому что он черный? Ты что, забыла, что я тоже черная? По крайней мере, на бумаге… И…

Нора жестом приказала ей остановиться.

— На бумаге ты белая, — возразила она. — Но одно никак не связано с другим. Ты не можешь выйти замуж за Джефа, то есть за молодого человека, которого ты знаешь как Цезаря. Нигде на свете. Вы — родственники…

Деирдре нервно рассмеялась:

— Родственники? Но мы же… мы…

— Он твой сводный брат, Деирдре, — сказала Нора тихо. — У вас общий отец.

— Аквази был рабом на плантации моего первого мужа. — Нора решила рассказать своей потрясенной и растерянной дочери подробности этой истории. Тропический дождь капал на крышу сарая и смывал следы, которые оставили Джеф и Деирдре. — И он любил меня. А его любила Маану — моя служанка. Сложная, запутанная, отчаянная ситуация, о которой я к тому же не подозревала. Затем они вдвоем сбежали к маронам. Потом произошел набег на поместье Каскарилла Гарденс, во время которого погиб мой муж. Мароны убили бы и меня, но Аквази настоял на том, чтобы забрать меня с собой. Так мы все попали в Нэнни-Таун — легендарное поселение маронов, которое считалось непобедимым, потому что его невозможно было захватить. Аквази держал меня там в качестве своей рабыни, однако затем, когда я уже была беременна тобой, Грэнни Нэнни настояла на том, чтобы он женился на мне. В соответствии с африканским ритуалом он в то же время женился также и на Маану — в племени ашанти мужчины могут иметь несколько жен. Она тоже забеременела и через три месяца после твоего появления на свет родила Джефа. Маану и я растили вас вместе. Ей это не очень нравилось, зато вы были неразлучны. Джеф чаще цеплялся за мою юбку, чем за юбку своей матери, так что неудивительно, что вас и теперь тянет друг к другу.

— А затем папа забрал тебя и меня. — Деирдре показалось, что она что-то вспомнила.

Нора прикусила губу. Так она рассказывала Деирдре, когда та еще была ребенком, однако на самом деле все было несколько иначе.

— Дуг пробился в Нэнни-Таун и хотел нас забрать, да. Но его схватили и держали в плену — это была драматическая история. Дуг тогда чуть не лишился жизни. А Аквази попал в немилость к Грэнни Нэнни, и его изгнали. Маану, которая любила его больше жизни, ушла следом за ним, причем оставила Джефа нам. Дуг и я вернулись с вами, детьми, домой в Каскарилла Гарденс. Мы дали обещание Грэнни Нэнни, что будем растить вас, как собственных детей…

Деирдре наморщила лоб.

— С Джефом… Да, это имя мне знакомо… С ним было бы очень трудно, — сказала она, — с таким, какой он есть.

Нора кивнула.

— Да, до этого не дошло. На самом деле Аквази планировал совершить покушение на губернатора Ямайки. Маану в последнюю минуту предотвратила покушение. И поскольку Дуг выступил на защиту Аквази, его не повесили, а сослали на остров Большой Кайман. Маану настояла на том, чтобы ей вместе с Джефом разрешили последовать за ним. Губернатор выписал матери и сыну грамоты о даровании свободы.

— Да, — пробормотала Деирдре. — Оттуда он и прибыл… Цезарь. У его матери была лавка на Большом Каймане… Значит, это… это не ошибка… — Она потерла виски.

Нора покачала головой:

— Нет, ошибки быть не может. Мы, то есть Дуг и я, сразу же узнали Джефа. Он похож на своего отца как две капли воды. Смирись с этим, Деирдре. Ты не можешь любить Джефа, или Цезаря, или как бы он себя ни называл, как женщина любит мужчину. Связь с ним закончится здесь и сейчас. — Она обняла дочь, увидев на ее глазах слезы.

— Но что же мне ему сказать? — прошептала Деирдре.

— Все, что хочешь, — ответила Нора. — Можешь спокойно рассказать ему правду, хотя это, естественно, может повлечь за собой некоторые осложнения. Если он будет знать правду о твоем происхождении, то сможет шантажировать Виктора и тебя. Ведь я не ошиблась, полагая, что вы не сказали правду о твоем происхождении ни Дюфренам из Нового Бриссака, ни Дюфренам из Роше о Брюм, не так ли?

Деирдре кивнула головой.

— Но мы могли бы выкупить его и подарить ему свободу, — сказала она. — Мы могли бы сделать хоть это…

— На каком основании? — жестко спросила Нора. — И кому от этого было бы лучше? Мы с Дугом уже говорили об этом, Деирдре, еще до того, как я… обнаружила вашу связь. Джеф отбывает здесь наказание за преступление, которое, будь он белым человеком, стоило бы ему головы. Если мы дадим ему свободу… где он будет жить? Шататься по Кап-Франсе? И снова и снова вводить тебя в искушение? Подбивать Бонни на новые глупости? Нет, Деирдре, лучше всего, если Джеф останется там, где он находится сейчас. А ты вместе со своим супругом вернешься в Кап-Франсе и с этого момента будешь ему верной и послушной женой. Или ты его больше не любишь?

Деирдре смотрела в пол.

— Отнюдь, — пробормотала она и медленно надела кольцо на палец. — Мне нравится Виктор, он… Он прекрасный человек. Но Цезарь был… был… с ним было как-то иначе…

Нора вздохнула.

— Без сомнения, — произнесла она. — Но теперь все закончилось. Завтра ты вместе с нами уедешь в город и начнешь с того, что забудешь Джефа.

Но Джеф не собирался забывать Деирдре. Позже он и сам не мог поверить в то, что позволил ее матери прогнать его! Однако эта женщина была какой-то особенной… Когда она сердито смотрела на него, Джеф чувствовал себя, словно маленький мальчик. И все же ему не следовало оставлять Деирдре наедине с ее матерью. Ему надо было защитить ее, надо было бороться за свою любовь… Как бы то ни было, ему следовало извиниться перед своей возлюбленной.

Пьерро рвал на себе волосы, когда Джеф в воскресенье вечером опять собрался в дорогу, намереваясь покинуть поселение рабов.

— Два раза за день! Тебе надоела жизнь? — упрекал он друга. — У тебя больше везения, чем ума. То, что эта женщина не заявит о тебе…

Джеф криво ухмыльнулся:

— Если она заявит обо мне, то заодно испортит репутацию своей дочери.

Пьерро схватился за голову:

— Если ее дочь скажет, что ты хватал ее против ее воли, тебя повесят, Цезарь! Я тебе уже десять раз это говорил! Одумайся, останься здесь!

Джеф не слушал Пьерро. Он лишь поднял руку в прощальном жесте, а затем слился с тенью, снова направляясь в Новый Бриссак.

Столовая в доме у Дюфренов была, как и ожидалось, ярко освещена. Но сидела ли там Деирдре за ужином со своими родителями, свекром и свекровью? Интуиция подсказывала Джефу иное. Этой ночью Деирдре останется в своей комнате. Она будет думать, может быть, заплачет из-за его трусости. А на следующее утро все они уедут назад в Кап-Франсе — и ее разочарование, ее злость на него лишь станут сильнее.

Джеф долго не раздумывал. Ему надо было узнать, в какой комнате спала Деирдре, а затем… Он прокрался в сад, в котором не было ни души, и еще какое-то время надеялся, что Деирдре выйдет сюда, но, даже если она и почувствовала его присутствие, он не верил, что она в этот день еще раз пойдет на такой риск. Если он ее не заставит… Джеф украдкой посмотрел на верхние этажи здания. Там все окна были темными — или нет, из одного пробивался слабый луч света, словно кто-то зажег там всего одну свечу. Джеф решил попробовать пробраться в эту комнату. Он взял пару камешков и бросил их в стекло. Затем подождал. И увидел у окна силуэт служанки и подруги Деирдре. Амали… Ему она совсем не подруга. Джеф пригнулся и стал ждать. Если Деирдре была там, наверху, то она тоже должна была что-то услышать. И она придет. Она должна была прийти!

Джеф провел полчаса за кустом бугенвиллеи. Он очень нервничал. Аромат растения был чрезвычайно сильным, и его чувства затуманились. Молодой человек начал мечтать о Деирдре. О том, как он будет держать ее в своих объятиях. Он вспоминал ее страсть, ее смех, аромат ее цветочных духов. Джеф сорвал один из цветков и глубоко вдохнул его запах. Но так, как сейчас развивались отношения между ним и Деирдре, больше продолжаться не могло. По крайней мере, теперь, поскольку Нора Фортнэм обо всем узнала. Затем в голову Джефу внезапно пришло решение: он должен бежать вместе с Деирдре! По возможности сразу, уже этой ночью. Им нужны лошади! Если Деирдре будет с ним заодно, если ей удастся добыть двух коней из конюшни Дюфренов, то на следующий день, когда заметят ее исчезновение, у них будет огромный запас времени. Они могли бы отправиться в горы на поиски лагеря Макандаля, и он, конечно, предоставил бы им убежище, по крайней мере, Джефу… Что касается Деирдре, белой женщины, Джеф был не уверен в том, что ей там будут рады. Однако Деирдре черноволосая, у нее смуглое лицо… Ее можно выдать за мулатку. Да, это выглядело бы правдоподобно. Уже скоро они могли бы быть далеко. Они стали бы свободными, если бы только Деирдре согласилась уйти с ним.

— Цезарь? — прошептал чей-то голос.

Джеф вздрогнул и рывком обернулся. Он не слышал, как подошла Деирдре, и не мог ее видеть, потому что она поверх светлого платья накинула темный халат. Лишь ее духи… Он спросил себя, как долго она уже здесь стояла и смотрела на него.

Однако Деирдре, казалось, только сейчас подошла к нему. В любом случае она извинилась за опоздание:

— Быстрей не получилось, я… я должна была сначала одеться. — На помощь Амали она, очевидно, рассчитывать не могла.

Джеф притянул ее к себе.

— Для меня тебе ничего надевать не надо, — прошептал он.

Он сказал это всерьез. Она могла бы накинуть халат просто поверх ночной рубашки. Чем ближе они будут друг к другу, тем проще им перед бегством еще раз последовать зову инстинкта и отдаться друг другу.

Однако Деирдре воспротивилась его объятиям. Джеф пришел в недоумение.

— Оставь это, Цезарь… Я… Я не хочу.

Джеф тихо рассмеялся:

— Ах, иди сюда, Деирдре! Не сердись. Я не должен был убегать. Я… Ну, мне просто стало легче на душе… когда я увидел эту женщину. Я ведь подумал, что сейчас все кончится. Твоя мать…

Деирдре освободилась из его объятий и махнула рукой.

— Ах, это… Забудь. Я на тебя не сержусь. Однако нам действительно надо заканчивать наши отношения. Больше так нельзя, Цезарь, пожалуйста, пойми это. Я больше не хочу.

Джеф фыркнул.

— Так сразу? — спросил он. — Что, белая момми пробудила в своей доченьке совесть? Или ты боишься? — Затем его голос снова стал мягче. — Тебе не надо бояться, Деирдре, я кое-что придумал. Послушай, мы должны исчезнуть. Мы сбежим вместе, и прямо сейчас. Мы отыщем маронов… Ты сойдешь за мулатку, с твоими темными волосами. Ты…

Он изумленно замолчал, услышав ее смех.

— Что тут смешного? — сердито спросил Джеф.

Деирдре прикусила губу.

— Ничего… конечно, ничего. Только я как мулатка… — Она опять рассмеялась, на этот раз истерически, и никак не могла остановиться.

Для Джефа это прозвучало как обидная насмешка.

— Что, ты не можешь себе этого представить? — гневно проговорил он. — Это было бы ниже твоего достоинства? То есть просто неудачная шутка: ты — черная!

Деирдре покачала головой, пытаясь его успокоить:

— Нет, нет, конечно нет. И все же я не могу. И не хочу. Я не хочу в горы…

— Почему? — допытывался Джеф. — Потому что ты должна будешь отказаться от своей роскошной жизни? Жить в хижине вместо дворца? — Он указал на господский дом.

Деирдре закрыла глаза. На несколько мгновений она погрузилась в мечту о хижине в горах, о жизни с Цезарем… И какое-то смутное воспоминание о Нэнни-Тауне возникло перед ее мысленным взором: круглые хижины, счастливые черные дети, играющие в их тени… Однако затем Деирдре снова вспомнила, что мужчина ее мечты был Джефом, ее братом.

— Определенным… определенным образом… — пробормотала она. Ей надо было назвать ему какую-то причину, иначе он будет продолжать уговаривать ее. — Я… я хотела бы остаться с Виктором.

— Ты недостаточно любишь меня, — резко сказал Джеф. — Для того чтобы заниматься с тобой любовью, я тебя устраивал, но для того чтобы жить со мной одной семьей…

Деирдре боролась со слезами, которые выступили у нее на глазах.

— Цезарь, я очень люблю тебя… — прошептала она, и это была правда. Она ведь имела право любить его. Никто не мог запретить ей любить своего брата. И она могла любить Виктора… С тех пор как Нора вечером поговорила с ней, Деирдре снова осыпала себя упреками. Она поступила очень несправедливо по отношению к Виктору, изменила ему, и это при том, что он, как и раньше, был для нее всем.

— Ты этого не сделаешь! — воскликнул Джеф. — Ты презираешь меня. Ты меня просто использовала! Я люблю тебя, Деирдре!

У Деирдре разрывалось сердце, когда он еще раз попытался уговорить ее.

— Я люблю тебя, я сделаю для тебя все! Я всегда буду любить тебя, я не дам тебе уйти. Я буду рядом, всегда, всегда буду рядом, и однажды ты снова… — Он схватил ее за руки.

Деирдре уже хотела припасть к его груди, но затем взяла себя в руки. Сейчас нужно быть твердой, в том числе и ради него. Если Джеф действительно будет караулить ее, если он станет сбегать всякий раз, когда она приедет в Новый Бриссак или в Роше о Брюм, и ждать ее в саду… Это лишь вопрос времени, когда его поймают. А если она снова проявит слабость? И если они попадутся на глаза надсмотрщикам Жака или Жерома? То, что случилось этим вечером с Норой, могло когда-нибудь повториться, но уже с Виктором. И вообще, Цезарь — это Джеф. Ее любовник был ее братом. И этого не должно, не должно, не должно быть…

Деирдре заставила себя посмотреть Джефу в глаза, метавшие молнии.

— О, нет, ты этого не сделаешь, Цезарь! Ты не будешь бегать за мной, и я больше никогда тебе не поддамся!

Джеф рассмеялся.

— И как же ты собираешься мне помешать? — насмешливо спросил он. — Выдашь меня? Расскажешь все о нас?

Деирдре выдержала его взгляд:

— Мне незачем это делать. И я не предам тебя, потому что не хочу, чтобы ты очутился на виселице. Однако один маленький намек, что ты бросаешь на меня похотливые взгляды — и этого будет достаточно, Цезарь, для того наказания, которое тебе пообещала моя мать. Оставь меня в покое! Я не хочу от тебя ничего, я тебя не люблю… Ну да, в определенном смысле я тебя использовала…

Ей было бесконечно больно говорить это, было невыразимо больно видеть, как исчезает блеск в его глазах.

— Я… я был для тебя просто игрушкой?

Деирдре глубоко вздохнула.

— Да, — ответила она. — Да, ты был очень милой игрушкой. Теперь ты доволен? А сейчас дай мне уйти, и ты тоже возвращайся назад. Завтра тебе нужно работать.

Она сказала это просто так, безо всякой задней мысли, но именно эти последние слова зажгли в Джефе ненависть.

— Да, завтра я снова буду рабом! — воскликнул он. — Завтра я снова буду ниггером, черномазым, куском дерьма…

— Да ты ведь и сейчас раб, — произнесла Деирдре устало.

Ей хотелось лишь закончить этот спор. А Джеф должен был прекратить кричать. Амали, которая, без сомнения, подслушивала у окна, должно быть, уже услышала его голос, и в любой момент из дома мог выйти кто-нибудь из слуг или даже кто-то из господ. Например, ее родители вполне могут изъявить желание совершить прогулку по ночному саду…

— Итак, иди туда, где твое место. — Деирдре обернулась, чтобы уйти.

— Белая стерва!

Деирдре старалась не слышать слов, которые он кричал ей вслед. Она не имела права любить его, а любовь, которой не существовало, потерять было невозможно.

Но тем не менее Деирдре была безутешна, когда пробралась в свою комнату.

 

Черный мессия

Сан-Доминго — Роше о Брюм, Кап-Франсе, лагерь Макандаля

Осень 1756 — начало 1757 года

 

Глава 1

Джеф был словно в трансе, когда наконец закончил ругать Деирдре. Она ведь все равно его не слышала, потому что уже давно исчезла в доме. И он лишь напрасно рисковал, громко возмущаясь. С другой стороны, Джеф был далек от того, чтобы думать об опасности. Ему было больно, чрезвычайно больно, и он был слишком сильно разочарован. Деирдре… Джеф готов был сделать для нее все, в конце концов, ради нее он навлек гибель на «Морскую деву» и ее команду, а теперь оказалось, что он никогда ничего для нее не значил. Когда Джеф серьезно задумался над этим, то понял, что это было понятно уже в Кап-Франсе, когда Деирдре советовала ему остаться с Бонни в порту. Это бы ей понравилось — у нее в распоряжении в любое время была бы ее игрушка, а он был бы прикован к Бонни и скучной лавке…

Чернокожий гигант разжигал в себе ярость, чтобы заглушить боль. То, что его щеки стали влажными, когда Джеф заставил себя вернуться в поселение рабов в Роше о Брюм, он объяснил снова начавшимся дождем. О нет, он не станет плакать из-за этой белой сучки! Его слезы были вызваны злостью, ненавистью… Он всегда ненавидел белых, еще на Большом Каймане! Так же, как ненавидел их его отец. Как он мог позволить ослепить себя красотой какой-то Деирдре Дюфрен? Как он мог забыть из-за нее Макандаля и свое решение как можно быстрее бежать в горы?

— Стой! Кто здесь?

Джеф даже не заметил, что уже вышел за пределы Нового Бриссака и теперь находился на территории Роше о Брюм. А тут ему надо было быть осторожнее и красться в тени, от дерева к дереву. Он же это умел. Но сейчас…

— Стоять! — Это был голос меца Ублийе.

Джеф бросился бежать. Если бы ему удалось вернуться в поселение рабов неузнанным… Однако он уже слышал позади удары копыт. Конечно, надсмотрщики патрулировали территорию, сидя на конях. Джеф отчаянно думал об этом, а сам, задыхаясь, бежал дальше. Что ему сказать? Как оправдаться?

Затем Джеф вспомнил: пропуск от Норы Фортнэм! Эта бумажка все еще была у него в кармане. И даже если Ублийе не поверит, что леди куда-то вызывала его среди ночи, у Джефа все же был шанс получить небольшую передышку.

Джеф остановился.

— Не стреляйте, мец Ублийе! Пожалуйста, пожалуйста, вы меня испугали, и поэтому… Я Цезарь, с плантации. Я не беглец! — Тяжело дыша, с невинным выражением лица он смотрел на надзирателя снизу вверх.

Ублийе фыркнул:

— Ах да! А почему же ты удираешь от меня, если тебе нечего скрывать? Что ты здесь делаешь, Цезарь? Давай, говори!

Джеф дрожащими руками протянул ему бумагу:

— Это пропуск, мец. От мадам из большого дома… Я помогал ей, потому что она мне…

Джеф вдруг вспомнил, что он не договорился с Норой о том, что они будут говорить, и даже не прочитал, что она написала в пропуске. Да и, как бы там ни было, в это время суток никакая история не вызовет доверия. Однако все же часть его расчетов оправдалась: надсмотрщик схватил листок. Джеф смотрел в землю. Ему нужно было раздобыть какое-нибудь оружие. Нельзя терять время, пока Ублийе держит бумагу перед глазами, пытаясь в тусклом лунном свете разобрать, что там написано. Он отвлекся…

Джеф схватил крепкий сук, лежавший на земле. На этом месте они рубили деревья для хижин, и часть бревен осталась здесь. Сейчас это обстоятельство спасло ему жизнь. Еще до того, как Ублийе успел повернуть к нему голову, Джеф изо всей силы ударил его дубинкой. Надсмотрщик покачнулся в седле, а затем, когда Джеф замахнулся еще раз, конь испугался. Он встал на дыбы, и ноги Ублийе выскользнули из стремян. Джеф увидел, как надсмотрщик упал на землю, и сразу же ударил его еще раз. Дубинка попала по виску Ублийе. Раздался хруст, и Джеф понял, что дело сделано. Однако накопившаяся злость на надсмотрщика и на Деирдре вырвалась на свободу. Джеф наносил удары снова и снова, и лишь тогда, когда голова Ублийе превратилась в кровавое месиво, опомнился и испугался того, что совершил.

За нападение на надсмотрщика полагалась смертная казнь. Джеф вспомнил о человеке, которого повесили незадолго до того, как он прибыл на плантацию. А теперь он, Джеф, убил одного из надсмотрщиков. Шансов спастись у него не было. Конечно, остальные рабы будут выгораживать его, но когда их начнут избивать плетьми… Никто не сможет молчать под такими пытками. А Авель, даже не дожидаясь того, когда его начнут стегать плетью, за короткое время запутается в противоречиях. Нет, нельзя подвергать себя риску и втягивать в эту историю других рабов. Но можно сделать кое-что другое…

Джеф мысленно подвел итог. Благодаря этому убийству в его распоряжении оказалась сабля, а с саблей он умел обращаться лучше, чем большинство врагов, которые могли встретиться у него на пути. Еще он мог взять плеть, мушкет и лошадь. Джефу хотелось ненавидеть Деирдре, но в этот момент он поблагодарил небо за то, что она научила его ездить верхом. Он умел держаться в седле, даже когда лошадь скакала галопом. А на этой лошади к тому же было прекрасное, удобное седло…

Джеф разрезал саблей пояс Ублийе, а также снял с него сапоги. Они оказались ему велики. Если бы Джефу пришлось долго идти пешком, они натерли бы ему ноги. Но, сидя на коне, лучше иметь на ногах сапоги, чем ставить босые ноги в стремена. Вороной конь послушно стоял на месте, когда Джеф садился на него. Джеф с облегчением вздохнул, а затем осторожно стал погонять коня. Тот пошел вперед, и Джеф бросил прощальный торжествующий взгляд на своего мертвого врага и на поселение рабов в Роше о Брюм.

Он снова был свободен. И если когда-нибудь вернется сюда, то только для того, чтобы отомстить!

Джеф скакал на лошади так быстро, как только мог, в направлении поросших лесом холмов в центральной части Эспаньолы. Остров колонизовали со стороны моря, и плантации кофе, табака и сахарного тростника все больше и больше вгрызались во внутреннюю часть острова. Однако на Эспаньоле было еще достаточно неосвоенных областей, где находили защиту мароны. Там должно быть несколько лагерей, которые находились под контролем Макандаля. В этих лагерях якобы даже обучали военному делу беглых рабов, а также свободных чернокожих и индейцев.

Джеф, конечно, не имел представления о том, где искать эти поселения, но все же помнил рассказ своей матери, которая когда-то блуждала по Блу-Маунтинс в поисках легендарного Нэнни-Тауна. «Я знала, что никогда не найду маронов, — говорила она, — но была уверена, что они найдут меня».

И теперь Джеф тоже решил положиться на это. Но сначала ему нужно было пересечь соседние плантации. Молодой человек передвигался так осторожно, как это только было возможно для всадника. Он слышал, что надсмотрщики здесь проявляли особую бдительность. И все же Джеф не столкнулся ни с одним белым — очевидно, его пока еще не искали. Отсутствие коня Ублийе, возможно, заметили уже ночью, и, может быть, сразу же нашли труп, но никто, конечно, не мог представить себе, чтобы полевой раб сумел управиться с чистокровным жеребцом и достаточно долго удержаться на нем, да еще и скакать при этом так быстро, чтобы оставить позади себя двадцать миль за столь короткое время.

Небольшая группа пакотильеров, которую Джеф утром догнал по дороге на восток, в любом случае тоже ни о чем не знала, но и не задавала никаких вопросов. Бродячие торговцы явно удивились, увидев чернокожего на коне с очень дорогим седлом, однако ни о чем не спросили, лишь разделили еду с Джефом и обменялись с ним безобидными новостями.

Как узнал Джеф, Макандаль организовал несколько отравлений на плантациях, расположенных на западе острова. Там были отравлены все колодцы. Один из плантаторов при этом потерял только своих домашних животных. Ему, очевидно, вовремя доложили об отравленных лошадях, коровах и свиньях, и он смог спастись. На двух других плантациях пострадали все белые семьи — рабы дружно сбежали в горы.

— Сейчас, конечно, все охвачены страхом, — сказали пакотильеры. — Это плохо для нас, потому что торговля между плантациями замрет, зато хорошо для Макандаля.

Джефу показалось, что он говорил со знающими людьми. Может быть, ему надо было спросить у них, знают ли они дорогу к Макандалю. Было известно — и, к сожалению, белым людям тоже, — что повстанцы используют «летучих торговцев» в качестве посыльных. Однако Джеф не решился задать этот вопрос.

Он поехал дальше по дороге, чтобы затем свернуть с нее и углубиться в джунгли. Конь продирался сквозь свисающие ветки папоротника и кусты, и Джеф обеспокоенно прислушивался к звукам, которые издавали животные на деревьях, в кустах и реках. Когда он пил воду или поил коня, то постоянно держал мушкет наготове. Говорили, что крокодилы нападают молниеносно…

Для двух мужчин, которые на второй день вышли перед ним на дорогу, словно появившись ниоткуда, Джеф не был достаточно быстрым, несмотря на то что он был вооружен мушкетом и саблей. К тому же они сами были вооружены до зубов. Они не стали тратить время на долгие разговоры.

— Что ты здесь делать? — рявкнул один из них на Джефа, прежде чем тот опомнился.

Джеф постарался оставаться невозмутимым.

— Я ищу… ищу Дух Эспаньолы. — Это было что-то вроде пароля.

Мужчины переглянулись.

— Ты приехать с плантации? — спросил один из них.

Джеф кивнул:

— Да. И я слышал, как он говорит. Я был одним… одним из двенадцати. И у меня есть сердце, мужество и силы для борьбы. Вот только терпение я потерял…

Мужчины ухмыльнулись. Они хорошо знали речи своего предводителя.

— Откуда у тебя конь? — спросил второй мужчина.

Джеф пожал плечами:

— У него больше не было хозяина… А я не хотел, чтобы он свободно бегал по округе. Он мог наступить на уздечку…

Теперь уже оба мужчины рассмеялись.

— И ты не иметь отношения к исчезновению его хозяина? — насмешливо поинтересовался первый. — Мы слышать историю про раба, который убил надсмотрщика. Там, внизу, в Роше о Брюм.

— Тогда лошади больше не нужно рассказывать эту историю, — ответил Джеф. — Меня зовут Цезарь. Большой Черный Цезарь. Вы отведете меня к Макандалю?

— Мы приводить тебя в лагерь. Там ты видеть Духа. Но ты больше не называть себя Черный Цезарь. Только Цезарь. В лагере Макандаля все черные.

Джеф слез с коня и последовал за мужчинами пешком, а конь послушно шагал за ними. Дороги, по которым вели его эти двое мужчин, были труднопроходимыми для всадника, и Джеф в одиночку вряд ли отыскал бы их. Приходилось нагибаться перед пышными кустами с мясистыми листьями и цветами, иногда источающими дурманящий аромат, а иногда дурно пахнущими гнилью. Дорога была дальней, и Джеф спрашивал себя, действительно ли Макандаль выставлял посты на таком большом расстоянии вокруг своего лагеря или же столкновение с патрулем произошло случайно.

— А сколько человек в вашем лагере? — спросил Джеф.

— В отдельных лагерях не много, двести, триста… Но всего… Вся лакоу… Много тысяч мужчин и женщин. Есть деревни, есть лагеря… — Казалось, мужчина не мог найти подходящего слова. — Где учиться стрелять, сражаться, готовить яд…

Лагеря, где обучали военному делу. Значит, то, что рассказывали о Макандале и его организации, было правдой. А сама группа называла себя «лакоу» — община вуду. Таким образом, Макандаль был не только военным, но и духовным предводителем маронов.

Джеф испытывал чрезвычайное нервное напряжение, когда наконец в поле его зрения появился лагерь Черного мессии. Он был расположен в хорошо замаскированном месте в тени холма, над которым возвышались красноватые скалы, посреди девственного леса. Вокруг плантаций леса прореживали, но здесь от этого отказались. И, конечно, это было сделано осознанно — никто не ожидал обнаружить в этих зеленых джунглях человеческое поселение.

Вид лагеря разочаровал Джефа. После рассказов матери о Нэнни-Тауне он ожидал увидеть здесь что-то вроде африканского селения с круглыми хижинами, огородами и полями. Однако лагерь Макандаля мало чем отличался от поселения рабов. Здесь дома тоже были примитивными, маленькими, построенными на скорую руку из дерева и глины. Здесь также было мало сельскохозяйственных угодий. Возле некоторых домов были огороды, а возле других — лишь плотно утоптанная земля. Несколько свиней искали между хижинами еду, в корале мычали плохо накормленные коровы. Неожиданностью стала лишь площадка для собраний перед входом в грот или пещеру в холме.

— Это храм, — объяснил один из сопровождающих и указал на гору. Очевидно, это место использовалось для богослужений.

— Сейчас здесь говорить Дух, — добавил другой мужчина. — Ты сидеть, слушать. После этого говорить.

Перед храмом уже сидело много чернокожих, преимущественно мужчин. Джеф предположил, что в этом лагере находились главным образом воины и лишь несколько семей. Сопровождающие указали ему свободное место, а затем уселись сами. Джеф пребывал в нерешительности. Он с удовольствием отдохнул бы, но ему нужно было найти место, куда бы он мог поставить коня. Были ли в лагере конюшни? Он нерешительно повернулся к коралю, в котором стояли коровы. Может быть, он смог бы поставить вороного жеребца туда или привязать его где-то рядом, а уж затем надо было поискать для жеребца корм.

Джеф решил сначала поместить коня за ограду, а потом спросить насчет корма. Когда он, однако, вознамерился открыть ворота в кораль, из низкой овальной хижины, похожей на те, что строили в Африке, выскочила высокая худая женщина. Простая конструкция хижины сначала не привлекла внимания Джефа, но сейчас он с удовольствием рассмотрел бы ее поближе.

Однако такой возможности ему не представилось. Женщина преградила ему путь, явно раздраженная и решительная.

— Это мои коровы! — сердито крикнула она.

Только сейчас, когда женщина закричала, гневно сверкая глазами, Джеф заметил, какая она красивая. Короткие волосы открывали высокие скулы и подчеркивали красоту ее благородного лица и красивых губ цвета ежевики. Глаза у женщины были большие и слегка раскосые, а в мочках ушей болтались пестрые серьги. Ее одежда тоже привлекала к себе внимание. На женщине был ярко-красный кафтан, который можно было сравнить с тем, что был на Макандале во время его выступления.

Джеф махнул рукой, стараясь ее успокоить.

— Мне не нужны твои коровы, — сказал он женщине. — Я просто хотел поставить туда своего коня.

— Нет, не к моим коровам! — воскликнула женщина.

Ни оружие Джефа, ни его мускулистое тело, казалось, не произвели на нее никакого впечатления. Для того чтобы защитить свой скот, она явно ни перед чем не остановится.

Джеф вздохнул:

— А куда же мне его поставить? Ты можешь мне подсказать? У вас что, нет лошадей? И мулов?

Женщина, казалось, совсем не понимала его или понимала, но плохо. Тут со стороны площади для собраний подошла другая женщина, которая была одета так же, как и хозяйка коров. Она тоже была молодая и очень привлекательная, но меньше ростом и полнее, с пышной грудью и длинными курчавыми волосами. Ее кафтан был белым.

— Никто не украдет твой скот, Сима, — успокоила она худощавую женщину. — Почему ты всегда так беспокоишься? Он дал их тебе, значит, они останутся у тебя.

— Этот человек на лошади… — с несчастным видом начала худощавая.

— Я только что прибыл сюда и хотел бы послушать речь Духа, — обратился Джеф к только что подошедшей женщине, которая, к его радости, говорила на чистом французском языке. — Однако сначала я должен куда-нибудь пристроить коня. И его, конечно, нужно покормить. Он проделал долгий путь.

Женщина кивнула с понимающим видом.

— Где находится корм, я не знаю, — сказала она. — Но там дальше есть сарай для мулов, и ты можешь поставить коня туда. Кто-нибудь его потом покормит. А ты, Сималуа, иди за мной. Он ждет.

Красавица в красном одеянии кивнула и последовала за женщиной в белом кафтане, но, прежде чем покинуть свой пост, она сердито проследила за тем, чтобы Джеф действительно удалился вместе с конем.

Джефу это показалось странным, однако он быстро зашагал к импровизированной конюшне, в которой также хранился корм. Он привязал вороного, снял с него седло и взял седло и оружие с собой. Джеф не думал, что в лагере Макандаля можно было ожидать воровства, однако женщина в красном кафтане все же вселила в него неуверенность. Если даже здесь существовала опасность, что кто-то захочет украсть тощих коров…

Джеф пришел на площадь для собраний именно в тот момент, когда распахнулась деревянная дверь грота. Ее открыли две девушки, а затем оттуда вышло множество женщин, которые встали группами справа и слева от входа. Джеф увидел, что все они молоды и красивы, однако происходят из разных племен. Некоторые женщины были мулатками или же их лица носили черты аборигенов этих мест, индейцев. Все были чрезвычайно привлекательными, и на них были такие же одежды, как на первых двух женщинах, которых Джеф уже видел возле загона для скота.

Джеф бросил беглый взгляд на грот. Если не обращать внимания на призрачные красные светильники — красноватые стены скалы отражали свет факелов, — это место было похоже на храм обеа или вуду. Посредине горел костер, а на стенах висели фигурки божеств различных африканских культур, а также кресты и изображения христианской Троицы и Богоматери.

Тут же было установлено несколько маленьких хижин, в которых, наверное, могли жить духи. Люди-обеа на Каймановых островах обычно строили их вокруг своих собственных домов. Это вызывало мысль о том, что Макандаль жил в этом гроте. Наверное, там, в глубине, были и другие помещения.

И тут из грота вышел худощавый однорукий мужчина — это было хорошо запланированное появление, потому что как раз заходило солнце, заливая предводителя и жреца-вуду этой общины призрачным красным светом. За Макандалем следовали два высоких мужчины — конечно, Майомбе и Тейсело, ближайшие друзья Духа, как говорили на плантациях. Эти люди были родом из той же африканской провинции, что и Макандаль. Они походили на его телохранителей. Джеф завороженно наблюдал за тем, как Макандаль проходит сквозь ряды женщин, а те немедленно падают перед ним на землю и целуют подол его одеяния и его ноги. Ни одному пирату никогда не пришло бы в голову таким образом приветствовать своего предводителя, как бы высоко его ни ценили, но женщины, казалось, делали это добровольно и даже с удовольствием. Высокая красивая женщина — как же ее называла другая? Сима? — затянула заунывную песню. Ее низкий голос уже заворожил Джефа, а теперь, когда она пела, она как бы манила его за собой, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы переключить внимание на Макандаля.

В этот момент и вся остальная община упала на колени в пыль. Люди на площади ожидали Макандаля, стоя на коленях. «Святой, спаситель, мессия!» — кричали они. Черный мессия улыбнулся и скромным жестом предложил собравшимся сесть поудобнее. Они быстро последовали этому приглашению. Приветственные крики постепенно стихли.

Наконец раздался голос Макандаля — пронзительный и чарующий, как тогда в сарае, где Джеф услышал его в первый раз. Здесь, перед своим народом, собравшимся перед ним, Макандаль говорил еще более уверенно и властно.

— Друзья мои! — приветствовал он слушателей, — воздавайте почести не мне. Воздавайте почести богам и духам, которые прислали меня к вам!

Макандаль взял факел и зажег приготовленную охапку дров. Огонь разгорелся моментально, и одна из женщин — Джеф узнал женщину в белых одеждах, которая перед этим показывала ему дорогу к конюшне, — подготовила котел, который затем повесила над огнем. Другая принесла курицу, еще одна — калебасы с водкой из сахарного тростника и ромом. Церемония вуду началась.

Однако Макандаль не только заклинал богов. Его жертвоприношение и призывы были довольно сдержанными. Джефу бросилось в глаза то, что бутылки с водкой здесь не пускали по кругу и никто не впадал в транс, не кричал и не дергался, как это происходило во время церемоний обеа, когда духи вселялись в тела верующих. Было ли одно связано с другим? Джеф считал, что одержимость всегда является последствием приема большого количества алкоголя во время церемоний. Здесь же, очевидно, стремились к другому — чтобы верующие сохраняли ясную голову, пусть даже пары´, которые в конце концов стали выходить из котла, после того как в нем смешались кровь жертвенных животных, щедро влитая туда водка из сахарного тростника и аромат различных трав, одурманивали. Или оживляли?

Джеф не знал, лишился ли он собственной воли или, наоборот, получил приток мужества и надежды. В любом случае песни общины были громче и пронзительней, чем то, что он слышал до сих пор на подобных собраниях. Между тем теперь они больше походили на призывы к бою, чем на гимны.

— Боги любят вас! — воскликнул Макандаль, который, обрызгивая общину жидкостью из котла, благословлял ее. — И они сделали вам подарки! Одним из подарков являюсь я — меня ниспослали сюда, чтобы вывести вас на свободу! Второй подарок — это земля! Мы все… или по крайней мере наши отцы, уже когда-то владели землей. Там, за морем, в Африке, на нашей родине! Затем нас похитили и привезли сюда белые люди, гонимые жадностью и злобой, на эту новую землю, которая якобы принадлежит им. Но это не так! Земля всегда принадлежит тем, кто ее обрабатывает! И поэтому мы имеем право на эту землю! Боги открыли мне, что они стоят на нашей стороне. Они дарят вам… они дарят нам Эспаньолу — эту страну! Посмотрите на это, дети мои! — Макандаль притянул к себе одну из молодых женщин, которые полукругом стояли на коленях у костра, озаряемые его светом, и нанес ей на лоб немного крови из котла. Затем он распахнул ее одежду, которая легко соскользнула с ее тела на землю. Голая изящная женщина стояла на коленях перед собравшимися. Она улыбалась, радуясь тому, что ей оказали честь и избрали для ритуала.

— Если она — Эспаньола, — Макандаль, словно факир, вытащил полотно из горшка, который стоял позади него у огня, — то сначала она носила этот цвет. — Он торжественно накинул на плечи женщины желтую шаль, которая, однако, едва прикрыла ее наготу. — Это цвет индейцев-араваков, которые изначально здесь жили.

Раздались торжествующие возгласы кое-кого из слушателей. Очевидно, это были потомки араваков.

— Затем появились белые. — Голос Макандаля стал угрожающим, и Джефу показалось, что где-то зазвучала дробь барабанов, подчеркивая его слова. — Они убивали людей из местных племен. Людей, которым принадлежала эта страна на самом деле! Они поработили их, принесли им свои болезни, свою водку, свои грехи! — Макандаль взял большой белый платок и накинул его на тело молодой женщины так, что закрыл бóльшую часть желтой шали.

— Сначала явились испанцы, затем — французы, — продолжал говорить он, — все злобные и испорченные. Однако боги заставили их найти свое несчастье, перенеся их вместе с их жадностью и самонадеянностью на черный континент, чтобы там они ловили рабов для своих плантаций. Так мы попали на Эспаньолу, друзья мои. Так и я попал на Эспаньолу — и принес с собой месть! — Словно по волшебству, в руке Макандаля появилась черная простыня. Он нежно закутал в нее женщину, так, что белого покрывала больше не было видно. — Вы видите, кому будет принадлежать Эспаньола, когда мы наконец начнем сражаться? — спросил Макандаль громким голосом у толпы.

Люди возликовали, захлопали в ладоши, некоторые женщины стали издавать странные звуки, похожие на трели. Молодая чернокожая африканка плотно запахнула на себе ткань и посмотрела на Макандаля.

— Я принадлежу тебе, только тебе! — прошептала она.

Джеф скорее прочел эти слова по ее губам, чем разобрал их, однако Макандаль, должно быть, хорошо расслышал их и кивнул головой.

— Я принадлежу всем вам! — сказал он. — Я принадлежу этой стране, я сам — эта страна…

— Ты никогда не умрешь! — воскликнула одна из женщин.

— Я никогда не умру! — подтвердил Макандаль.

И снова его сторонники закричали и засвистели.

— Скоро, скоро настанет день, когда мы одержим победу! — воскликнул Макандаль. — Итак, делайте то, что вам предначертано. Мужчины должны готовиться к сражению, а женщины помогут мне с растениями и напитками. Мы приготовим много порций яда, чтобы отправить плантаторов в ад. Это произойдет в великий, благословенный день!

Макандаль поднялся и протянул молодой женщине, стоявшей рядом с ним, руку, чтобы повести ее в храм. Его избранница засияла, бросая на остальных женщин ликующие взгляды. Вероятно, в эту ночь она разделит ложе с Духом. Они вдвоем, словно божественная пара, покинули круг света у входа в грот, а затем скрылись внутри красного холма. Ворота закрылись, и Майомбе и Тейсело заняли свои места рядом с ними.

— Я думал, что мне надо с ним поговорить, — обратился несколько смущенный Джеф к мужчинам, которые сопроводили его сюда.

Один из них кивнул:

— Да. Мы доложить о тебе, он тебя вызывать. Ты идти к двери, ждать. Он тебя звать.

Джеф спросил себя, не занят ли Дух сейчас чем-то более важным. Взгляд, который бросил Макандаль на молодую женщину, был довольно красноречивым… Ну ладно, можно и подождать. Перед дверью сидели некоторые из женщин, до этого стоявшие на коленях вокруг костра. Они, казалось, тоже ждали. Может, у них тоже были какие-то вопросы к Макандалю? Или же они жили в гроте? Женщина в белом кафтане с равнодушным лицом также сидела у входа в грот. Увидев седло и оружие Джефа, она узнала его и улыбнулась.

— У тебя никто не взял это, новый человек? — спросила она.

Джеф покачал головой:

— На конюшне никого не было. А оставить там эти вещи я не решился. Я имею в виду… если даже здесь, посреди селения, воруют скот…

Женщина поморщилась.

— Никто здесь не ворует, — объяснила она. — Тем более скот. Это просто выдумки Сималуа.

— Кого? — спросил Джеф.

Женщина указала на кораль для крупного рогатого скота.

— Той женщины, хозяйки коров. Она родом из Африки, из какого-то странного племени. Для ее соплеменников ценность женщины определяется тем, сколько у нее коров, а тут, конечно, у Симы не было ни одной. Попав сюда, она была совершенно не в себе. Сима сбежала из какого-то борделя в Порт-о-Пренсе. Там она вроде бы вынуждена была оставить своего ребенка или же потеряла его. Она почти не говорит по-французски, и, к сожалению, у нас здесь нет никого, кто понимал бы ее язык. Из ее племени, наверное, редко кто попадает в рабство, потому что они — великие воины, так говорит Сима. Но об остальных племенах можно сказать то же самое. Я думаю, что, скорее всего, ее племя много кочует внутри страны. И это осложняет задачу ловцам рабов, они ведь не хотят гоняться за своей добычей целыми днями… Как бы там ни было, Сима была очень несчастна, а мой муж… Ну да, если он чего-то хочет… — Женщина вздохнула и подняла руки.

— Твой муж? — Джеф теперь ничего не понимал.

— Мой муж, — насмешливо повторила женщина и указала на дверь грота, перед которой они ждали. — Я — Мирей Макандаль. Нельзя сказать, что он не ценит меня. Но Сималуа, и Кири, с которой он сейчас находится там внутри, и Колетта, и Камилла… Ну да, у него большое сердце, если ты понимаешь, о чем я. А для того, чтобы попасть в хижину Симы, надо было просто раздобыть пару коров. Его люди нарочно напали на плантацию… В любом случае теперь у нее снова есть несколько коров, и она чувствует себя важной персоной. Ну и пусть, если это делает ее счастливой…

Джеф сглотнул. Макандаль, очевидно, требовал от своей жены слишком многого, однако Мирей, казалось, выносила это стойко. И вместе с ней две другие женщины, которые ожидали перед гротом, пока Макандаль закончит свидание со своей нынешней любовницей. У них был такой же равнодушный вид, как и у Мирей.

— Вы… вы там живете? — спросил Джеф, указывая на грот.

Мирей кивнула:

— Да. Франсуа и я, и Майомбе и Тейсело со своими женами. — Она указала на двух других женщин.

Значит, они не принадлежали Макандалю, у него была одна жена, а не несколько, как предполагал Джеф. В Африке, однако, многоженство было совершенно естественным явлением, его собственный отец имел в Нэнни-Тауне две жены. Или даже нескольких… Джеф уже не помнил всего, что рассказывал Аквази. Маану же никогда не упоминала о других женах…

За дверью в храм Макандаля, казалось, что-то происходило. Постовые отошли в сторону, кто-то открыл ворота изнутри. Первой наружу вышла Кири. С высоко поднятой головой она направилась к хижинам — очевидно, она жила в отдельной хижине, как и Сималуа. Сималуа… Лицо этой молодой женщины отчетливо стояло у Джефа перед глазами. Ее печальная история…

Однако сейчас у Джефа были другие заботы, и ему некогда было думать о Сималуа. Франсуа Макандаль наконец появился перед входом в свои покои и одарил Джефа благосклонной улыбкой.

— Ты тот человек, который приехал сюда верхом на коне, после того как разделался с пресловутым мецом Ублийе?

Джеф изумленно посмотрел в сверкающие от удовольствия глаза своего собеседника. Макандаль наслаждался его удивлением.

— Мы слышали о тебе! — объяснил Дух. — А что у тебя с собой? — Он с вопросительным видом указал на седло и оружие.

— Трофеи, — ответил Джеф. — Оружие, которое я отнял у этого негодяя.

Макандаль кивнул и с видом знатока осмотрел мушкет, когда Джеф вынул его из седельной сумки.

— Отнеси его внутрь, — сказал он и пошел впереди Джефа.

Женщины проскользнули вслед за ними в грот, однако сразу же направились дальше вглубь горы. По всей видимости, внутри красного холма было несколько жилищ. От большого главного помещения, которое образовывало храм, вело несколько ходов. Макандаль взял один из факелов, и вскоре они через боковой коридор приблизились к другому помещению — арсеналу. К изумлению Джефа, здесь хранились мушкеты, пистолеты, сабли, ножи… Оружия было больше, чем когда-то на «Морской деве».

— Когда наступит время, мы будем во всеоружии! — гордо объяснил Макандаль.

Джеф положил туда же свой мушкет и саблю.

— Все это принесли сбежавшие рабы? — удивился он.

Макандаль покачал головой. У него были длинные волосы, и в свете факелов они напоминали красноватый нимб святого.

— Нет. Большинство беглецов не приносят с собой ничего, кроме своей жизни. Оружие мы покупаем, где только можно. И, конечно, нам с удовольствием помогают плантаторы, которым оно уже не нужно… — Макандаль, ухмыляясь, провел рукой по горлу. — Ты не поверишь, сколько огнестрельного оружия находится на плантациях. Вот только мы обычно не даем этим парням времени его зарядить.

Кроме отравлений, которых все боялись, люди Макандаля также часто совершали набеги на плантации. При этом они использовали помощь рабов в своих интересах. Макандаль еще до нападения убеждал чернокожих слуг в доме и рабов на полях перейти на его сторону, полагаясь на их лояльность, и приходил туда как их освободитель. Предатели встречались редко. Рабы открывали двери перед людьми Макандаля, когда хозяева спали, и чаще всего плантаторов убивали кинжалами прямо в их постелях, прежде чем они успевали заметить нападение.

— Что ты теперь собираешься делать, Цезарь? — спокойно спросил Макандаль.

Джеф догадывался, чего от него ожидают, и опустился на колени перед Духом Эспаньолы. Что-то в нем противилось этому, но, конечно, ему не следовало демонстрировать этого Черному мессии.

— Я хочу присоединиться к тебе, — сказал Джеф. — И бороться за нашу свободу. Я умею обращаться с мушкетом и ножом, а также орудовать саблей. Я мог бы обучать твоих людей фехтованию.

Макандаль кивнул:

— Я слышал о… о твоем прошлом. Ты можешь оставаться здесь. Однако тебе придется проявить себя, прежде чем я дам тебе должность учителя, иначе остальные будут недовольны. Тебе выделят жилище, и ты будешь тренироваться вместе с остальными мужчинами. Через несколько дней мы нападем на одну плантацию на востоке. А там посмотрим.

Джеф поднялся с невозмутимым видом. Он слышал, что армия Макандаля организована по военному образцу. В ней были сержанты, лейтенанты и другие командные должности. Но здесь, очевидно, на эти должности не избирались всеобщим голосованием, как это было на «Морской деве». Кто какую должность получит, решал только один человек — Макандаль. Черный мессия вопросительно посмотрел на Джефа:

— А как насчет твоей свободы? Есть ли у тебя кто-нибудь на плантациях? Любовница? Жена?

Джеф с болью подумал о Деирдре. Однако ему было понятно, что Макандаль спрашивал об этом не из любопытства и не для того, чтобы посочувствовать его судьбе. Речь скорее шла о возможных соучастниках.

— Ничего, что сдерживало бы меня, ничего, что отнимало бы у меня силы, — решительно сказал Джеф.

— Ничего, что удержало бы тебя от убийства? — процедил сквозь зубы Макандаль. Свет вокруг него танцевал, и черты его лица казались неподвижными, как у призрака. Неожиданно Джеф понял, почему его называют Духом.

И снова перед его внутренним взором появилось прекрасное лицо Деирдре, но он прогнал это воспоминание.

— Никого, кого я не решился бы убить! — заявил он. — Правда, есть одна девушка в Кап-Франсе… Рабыня в доме врача.

— Виктора Дюфрена? — спросил Макандаль. Он действительно был на удивление хорошо осведомлен.

Джеф кивнул.

— Ей мы можем доверять, — заверил он. — Она… она сделает все, что я ей скажу.

Макандаль рассмеялся:

— Значит, ты завладел ее сердцем… А ты спрашивал себя, хорошо ли это для нее?

Джеф наморщил лоб. Он не понял вопроса. Однако Макандаль и не настаивал на ответе.

— Мы вернемся к этому, когда наступит время, — сказал он и направился к главному помещению храма.

Джеф последовал за ним. Он уловил запах пищи, который доносился из коридора: Мирей и другие женщины готовили еду. Однако надежды Джефа на то, что Макандаль пригласит его к своему столу, не оправдались. Дух проводил его наружу и коротко объяснил, как найти дорогу к помещениям, в которых жили «солдаты».

— Мы рады, что ты с нами! — сказал Макандаль напоследок. — Тебя послали боги.

Между тем на улице стемнело и пошел дождь. Сималуа, молодая африканка, сидела на корточках у входа в свою низенькую хижину, поддерживая огонь и охраняя свое стадо. Джеф улыбнулся ей, проходя мимо.

— Хорошие коровы! — заметил он. Она все еще смотрела на него сердито. — Тебя зовут Сималуа?

Женщина робко кивнула.

— Меня называть Сима, — ответила она затем. — Сималуа трудно. Сималуа — масаи.

— Масаи — это твое племя? — догадался Джеф.

Молодая женщина кивнула.

Джеф отважился сесть рядом с ней, однако заметил, что она отодвинулась от него.

— Меня, — он указал на себя, — меня называют Цезарь. Но мое африканское имя — Джеф. Я ашанти. — Он похлопал себя по груди.

На лице Сималуа появилось некое подобие улыбки.

— Ашанти — твое племя?

Джеф тоже кивнул.

— Но у нас нет коров, — объяснил он.

По крайней мере, так он предполагал. На самом деле он не знал, держали ли ашанти в Африке крупный рогатый скот.

— Тогда у вас нет воров, — серьезно заключила Сималуа, явно обрадовавшись. — Потому что… потому что все коровы на земле принадлежат масаи. Это подарок богов.

Джеф считал, что об этом, конечно, можно поспорить, однако, очевидно, это всегда было так, когда речь шла о дарах богов. Что касалось его лично, то пусть бы Сималуа забрала себе всех коров на белом свете. Джеф был счастлив, что сидит рядом с ней. Он был защищен от тропического дождя, который снова стал поливать лагерь, как и почти каждый вечер. Рядом с Деирдре страсть обязательно одолела бы его, но вот рядом с Сималуа… Джеф любовался ее красотой, и у него было такое чувство, словно ее прелесть что-то пробуждает в его душе. Что-то, похожее на сочувствие, которое он всегда испытывал в отношении Бонни. И все же это было нечто большее.

Джеф молча переждал дождь, затем коротко попрощался с Сималуа и покинул ее. Однако он еще вернется. Ему необходимо вернуться и поговорить с ней. Может быть, ему удастся научить ее французскому языку. Может быть, ей нужен кто-то, кто будет заботиться о ней. При этом Джеф забыл, что у нее уже есть человек, который заботится о ней или, по крайней мере, имеет к ней определенный интерес. Это обстоятельство болезненно врезалось в память Джефа, когда на следующий вечер он снова слушал проповедь Духа. Потому что в эту ночь он избрал Сималуа.

— Он каждый день берет другую женщину? — недовольно спросил Джеф у своего соседа, когда Макандаль исчез в гроте с красивой женщиной из племени масаи.

Сималуа так же добровольно и с удовольствием пошла с ним, как и молодая женщина за день до этого, однако она не смотрела по сторонам с таким торжествующим видом, как та. Благосклонность Макандаля, возможно, и была для нее честью, однако явно не радостью.

Молодой мужчина рядом с Джефом, жилистый, небольшого роста мулат, который выделялся благодаря блестящим черным глазам и ниспадающей волнами на плечи львиной гриве, рассмеялся. Его звали Мишель, и они с Джефом жили в одной хижине, деля ее еще с двумя солдатами. Помещения в лагере Макандаля не многим отличались от жилья в поселке рабов на плантации, а еда была даже хуже, чем в Роше о Брюм. В конце концов, тут не хватало искусной поварихи Шарлин. Однако здешняя повседневная работа гораздо больше соответствовала склонностям Джефа, чем тяжкий труд на плантации сахарного тростника. От восхода до заката молодые мужчины посвящали себя военному искусству. Они стреляли из современного оружия и изучали старинные африканские приемы с использованием шестов и копий. В искусстве фехтования никто особо не отличался, а в умении быстро заряжать мушкеты и стрелять из них Джеф легко мог бы превзойти своих учителей. Однако он сдержался, гордясь своим благоразумием. Когда придет время набега на плантацию, он покажет всем, что умеет, и проявит свои способности именно перед тем человеком, для которого это было важно. Перед Макандалем.

Однако сейчас у Джефа появилась мысль о том, что его отношение к предводителю повстанцев может быть омрачено еще до того, как начнется первый бой. Джефу не понравилось, что Макандаль держал в объятиях женщину, которая была симпатична ему самому.

— Бабы к нему так и липнут! — ответил Мишель на его вопрос. — Потому что его сок — это благословение. — Он ухмыльнулся. — В селениях всегда ссорятся, когда Дух там говорит. Женщины тайком пробираются в его хижину. Здесь ведь почти все холосты, но в селах маронов женатых много. Тогда Дух должен быть щедрым и подарить мужу осла. Или строгим и забрать жену.

— Он отнимает жен у своих людей? — удивился Джеф. — Силой?

Мишель закатил глаза.

— Для женщин не нужна сила. Все женщины хотят жить с Макандалем, молиться на него, иметь от него детей… Но Дух всегда говорит: оставайтесь при своих мужьях. Всем, кроме очень-очень красивых. И муж тоже хочет, чтобы его жена оставалась с ним. Когда он получает осла, то доволен, если его жена с Духом… — Мулат сделал неприличный жест.

Женщины, казалось, были слабостью Макандаля — к чему Джеф относился с пониманием. Он ведь тоже наслаждался, когда у него была возможность выбирать среди портовых проституток. Вот если бы только это была не Сималуа… Джеф еще некоторое время посидел возле храма, пока Макандаль не отпустил молодую женщину, а затем пошел вслед за ней к ее хижине.

Сималуа кормила своих коров зерном и травой, которую нарéзала для них, наверное, еще вечером, и не стала возражать, когда Джеф начал ей помогать.

— Тебе нравится… Дух? — в конце концов спросил он, когда Сималуа разожгла вечерний костер, к его удивлению, состоящий из сухих коровьих лепешек.

Сималуа посмотрела на него горящим взглядом.

— Да! О да! Он нас освобождать. Он давать землю и скот. Он всех белых будет делать мертвыми! Всех! Я ненавидеть белых! — Ее прекрасное лицо исказилось.

Сималуа говорила это серьезно. Джеф с удовольствием взял бы ее за руку, однако сдержался. За день до этого она уже отодвинулась от него, когда он всего лишь только приблизился к ней, чтобы спрятаться от дождя.

— Это и моя цель тоже! — объяснил он. — Мы все хотим уничтожить белых. Макандаль не единственный, кто стремится к этому!

— Но с Макандалем говорят духи! — убежденно заявила Сималуа.

Джеф улыбнулся.

— А со мной говорят мушкеты, — произнес он. — Со мной говорит сталь моего меча, клинок моего ножа.

Восхищенная и удивленная Сималуа подняла на него глаза.

— Ашанти великие воины? — спросила она.

Джеф кивнул.

— Очень великие воины! — подтвердил он. — И я тебе это докажу.

Плантация, которая должна была служить следующей целью для набега Макандаля, находилась в двадцати милях западнее Кап-Франсе. Ею владела семья по фамилии Делантье. Как и в Новом Бриссаке, здесь выращивали кофе и сахарный тростник, однако господский дом выглядел не как замок, а скорее как крепость. Так, по крайней мере, показалось Джефу, когда он с отрядом тяжеловооруженных маронов крался вокруг неприступного каменного сооружения. Нет, чувство прекрасного было чуждо мецу Делантье, а это означало, что и в прочих вопросах он шутить не любил. Как бы то ни было, Макандалю было проще переманить на свою сторону домашних и полевых рабов. Они ненавидели своих господ — и чем ближе находились к своим угнетателям, тем глубже была их неприязнь. Делантье, казалось, были настоящими садистами.

Джеф не испытывал даже намека на угрызения совести, когда проник в их дом. Однако затем произошло кое-что, что поставило под угрозу успех всего предприятия.

Люди Макандаля вошли в здание через кухню, куда их провел один из домашних рабов. По плану они должны были захватить хозяев плантации во сне и убить их прямо в постели. Нападавшие пробрались через хозяйственные помещения, затем вошли в столовую и пересекли коридор. Справа и слева находились комнаты для приема гостей. Салон, в котором принимала визитеров жена хозяина дома, комната для господ… Когда чернокожие проходили мимо нее, именно оттуда раздались какие-то приглушенные звуки.

Джеф и остальные замерли, услышав всхлипывания за закрытой дверью. Теперь можно было разобрать слова. Какая-то девочка рыдала и умоляла.

— Нет, мец, пожалуйста, нет… пожалуйста, нет, месье… я… Мама! Папа! — отчаянно звала на помощь девочка. Скорее всего, это была рабыня.

Джеф и другие мужчины встревоженно переглянулись и сразу же приготовились взломать дверь. Никто из них не медлил ни мгновения. Независимо от того, какими были их первоначальные планы, в первую очередь надо было освободить девочку. Хозяин плантации, который вознамерился надругаться над ней, был здесь… Однако прежде, чем они смогли произвести внезапную атаку, у домашнего слуги, который вел их за собой, сдали нервы.

— Жанин! — закричал мужчина и бросился к двери. — Эта свинья! Эта свинья… мою дочь! Жанин, папа здесь! — Он в отчаянии распахнул дверь.

Высокий крепкий мужчина в халате, срывавший одежду с чернокожей, на вид лет четырнадцати, девочки, резко обернулся. Он молниеносно схватил одну из висевших на стене шпаг и сразу же, не раздумывая, воткнул ее в своего слугу, когда тот вбежал в комнату. Через мгновение плантатор уложил на месте одного из шести здоровенных чернокожих парней, которые тоже ворвались в комнату. Люди Макандаля были вооружены мачете и очень умело обращались с ними. Однако противостоять хорошо обученному фехтовальщику со шпагой они все же не могли.

Джеф решительно оттолкнул в сторону «сержанта», который возглавлял группу. С разрешения Макандаля Джеф оставил у себя саблю Ублийе и сейчас готов был ринуться в бой.

— Предоставьте это мне! — коротко потребовал он и встал перед плантатором, который отодвинулся в угол комнаты и угрожающе выставил свое оружие навстречу маронам.

Девочка, всхлипывая, склонилась над умирающим отцом.

— Идите наверх и разделайтесь с женой этого негодяя. Месье Делантье, я не ошибаюсь? — Джеф насмешливо поклонился плантатору, однако его лицо оставалось каменным.

Остальные отошли назад — голос Джефа прозвучал очень решительно. Большинство маронов знали о его прошлом. Пират… Они подозревали, что он умеет орудовать саблей, и, конечно, понимали, что фехтовальщикам нужно пространство для боя.

Делантье сразу же бросился в атаку, как только увидел возможность для этого. Однако Джеф умело защищался. На самом деле он играл с плантатором, как кошка с мышью. Делантье, конечно, когда-то получил хорошую подготовку в искусстве фехтования, но вот только боевого опыта, как у Джефа, у него не было.

Однако Джеф все же удерживал его на расстоянии — пусть попотеет, прежде чем предстанет перед своим Создателем. Бывший раб нанес Делантье несколько ран, вместо того чтобы одним ударом прикончить его — небольшая месть за домашнего слугу, за Жанин и, конечно, за многих других девочек. Плантатор должен был услышать крики своей жены и детей, которых другие мароны рубили наверху на куски. Как правило, повстанцы всегда убивали быстро и тихо, однако если домашние рабы питали к своим хозяевам глубокую ненависть, они иногда присоединялись к нападавшим. И тогда набег превращался в кровавую баню.

На этот раз все закончилось тем, что черные слуги и служанки выгнали хозяйку плетьми на лестничную площадку, ведущую ко входу в зал, в котором Джеф сражался с мецом. Он воткнул в сердце Делантье саблю в тот момент, когда домашние рабы перерéзали его жене горло и с воплями столкнули ее вниз на лестницу. Из бойцов-маронов никого не было видно. Они предоставили белых людей домашним слугам и сейчас, очевидно, занимались тем, что собирали ценные вещи.

Вскоре после этого мароны спустились по лестнице вниз с набитыми мешками. Долго искать не пришлось: домашние слуги отлично знали, где хранились украшения и деньги. Джеф вытер свою саблю об один из ковров Делантье и затем снова сунул ее в ножны.

Тот, кто, собственно, должен был руководить группой, ухмыльнулся ему.

— Уходим? — спросил он. Сражение Джефа с хозяином дома, очевидно, внушило ему огромное уважение к высокому чернокожему. — Ты уже закончил здесь или как? — Он бросил взгляд на убитого Делантье.

Джеф кивнул.

— Здесь — да, — сказал он. — Но я бы хотел еще заглянуть на конюшню. И в сараи. Речь идет о… о подарке.

— Коней забирает команда лейтенанта Жана, — ответил явно удивленный сержант.

Когда люди Макандаля нападали на плантацию, то в атаке участвовали одни и те же атакующие группы. Пока одна группа убивала плантаторов и обыскивала дом, конюхи пропускали другую группу на конюшни, откуда они уводили лошадей и забирали упряжь. Все должно было по возможности происходить одновременно — разграбление должно быть быстрым.

Джеф улыбнулся сержанту:

— Правильно. Но мне… мне нужна пара коров…

Это было непросто — найти коров на плантации Делантье. Очень немногие плантаторы держали крупный рогатый скот.

В конце концов рабы все же сообщили о двух воловьих упряжках, находившихся возле пресса для выжимания сахарного тростника. Начальник Джефа тихо ворчал: если они заберут с собой этих животных, им придется задержаться. Джеф, Мишель и один из освобожденных рабов, который умел обращаться с волами, напротив, высказались за то, чтобы проделать более длинный путь и прийти позже, но вместе с волами. Конечно, это был риск, но, в конце концов, Дух сам шел на это, когда угонял крупный рогатый скот для Сималуа…

И действительно, похищение волов прошло без осложнений, хотя дальнейший путь с ними превратился в испытание — животные были упрямыми и медлительными. Однако все же, когда забрезжил рассвет, Джеф гордо стоял перед хижиной Сималуа.

Молодая женщина недоверчиво протерла глаза ото сна.

— Твои… коровы?

Джеф улыбнулся ей с видом победителя.

— Нет, у меня нет крупного рогатого скота, — сказал он серьезно. — Ты же знаешь — я из племени ашанти. Весь скот принадлежит племени масаи, я просто вернул его тебе.

Лицо Сималуа просияло.

— Ты великий воин! — заявила она, прежде чем загнать четырех волов в свой кораль.

Макандаль, очевидно, узнал о волах, однако не упомянул о них ни единым словом, когда позже приказал Джефу явиться к нему и произвел его в чин лейтенанта. Таким образом Джеф перепрыгнул через несколько армейских званий, однако это никого не обеспокоило. Теперь Джеф должен был взять на себя обучение мужчин фехтованию, а в будущем — сам руководить набегами.

— Неужели мы будем совершать много нападений? — спросил он. — Разве плантаторы не вызовут военных?

Макандаль рассмеялся.

— Они давно уже это сделали. Поверь мне, Цезарь, мы выиграли наши битвы. Там внизу… — он указал на леса, расположенные ниже его холма, — там гниют сотни сине-красных мундиров и тех, кто их носил!

— Однако если мы станем все чаще и чаще нападать на плантации… Пойми меня правильно, я не собираюсь увиливать и с удовольствием сражусь с целой армией… Но я хочу понять… — Джефу хотелось узнать больше о стратегии Макандаля. И о том, когда настанет день последней битвы, о котором все говорят.

— У тебя умная голова, Цезарь, — сказал Макандаль. — Ты прав. Да, они снова соберут свои войска. И, конечно, вызовут подкрепление из Франции, потому что те немногие войска, которые у них тут есть, уступают нам численностью. Да, белые пришлют сюда армию. Однако все это требует времени. До их рождественских праздников, до дня рождения Мессии они не успеют этого сделать. А потом, когда войска прибудут сюда… ну, они увидят, что страна в хаосе, плантации опустошены, а последние выжившие плантаторы пребывают в панике. Затем мы зададим им жару и будем смотреть, как последние белые люди дерутся за место на корабле, чтобы удрать с Эспаньолы!

Макандаль вошел в раж. Именно так будет звучать его голос, когда он изложит план своим последователям.

Джеф исполнился гордости при мысли о том, что Дух доверился ему первому.

— Значит, на Рождество? — спросил он.

Макандаль кивнул.

 

Глава 2

Деирдре Дюфрен и ее родители узнали о побеге Джефа лишь во время своего следующего визита в Новый Бриссак. Никто не настаивал на том, чтобы увидеть семью Виктора как можно скорее. Деирдре боялась новой встречи с Цезарем, которого она теперь мысленно называла Джефом. С помощью родителей она подогревала в себе воспоминания о своем сводном брате. Нора рассказала ей все, что произошло в Нэнни-Тауне, а Дуг добавил к этому повествование о том недолгом времени, которое провел Джеф у Фортнэмов в Каскарилла Гарденс.

— Мы любили его, но он часто доводил нас до белого каления, — улыбнулся Дуг. — Он напоминал ураган и был изначально настроен против всех.

— Маану и Нэнни баловали его сверх всякой меры, — добавила Нора. — Джеф не хотел ни к чему приспосабливаться, не хотел ничему учиться… Я спрашиваю себя, как он позже жил на Большом Каймане.

— В любом случае ему нужен был отец, — сказал Дуг. — Но, очевидно, совместная жизнь Маану и Аквази не сложилась.

— А вы вообще слышали что-нибудь о Маану и об Аквази? — осведомилась Деирдре. — И о… о Джефе?

Нора пожала плечами.

— Маану никогда не давала о себе знать, хотя писать она умела. Она, наверное, была разочарована, когда ей не разрешили жить вместе с Аквази.

— Как бы там ни было, она не попала опять в рабство, — добавил Дуг. — Когда я услышал об этом, я боялся самого худшего, однако так далеко ее любовь, очевидно, не зашла. И слава богу!

Нора покачала головой.

— Любовь Маану, конечно, была беспредельной, — возразила она. — Но она… Я думаю, что она сделала это ради Джефа. Иначе ребенок вырос бы рабом, а этого Маану не хотела.

Дуг вздохнул:

— И все же закончилось тем, что он им стал. Джеф слишком похож на Аквази. Он, как и его отец, сам себе мешает быть счастливым.

Деирдре прикусила губу. На этот раз она гораздо легче справилась с потерей Джефа, чем при его первом исчезновении. Конечно, это можно объяснить тем, что теперь она наконец сумела осознать, что означала та неотразимая, притягательная сила, которой он обладал. Очевидно, это было какое-то размытое воспоминание — и они вдвоем неверно поняли зов крови…

Теперь, когда наконец все выяснилось, Нора и Дуг наслаждались пребыванием в Кап-Франсе. На плантациях в глубине страны их ничто не привлекало. На самом деле уже сейчас им становилось не по себе оттого, что приближается Рождество и им придется встречать его в Новом Бриссаке, среди высокомерных плантаторов-рабовладельцев. Известия об ужесточении мер предосторожности, которые предпринимали владельцы плантаций в Сан-Доминго по отношению к своим чернокожим, разжигали в Фортнэмах дух противоречия. И Дюфрены тоже, наверное, вряд ли будут в дальнейшем приглашать своих родственников с Ямайки. В последние дни в их обществе у Дуга зачастую срывались с губ такие замечания, которые не прибавляли любви к нему. Французские плантаторы даже слышать ничего не хотели о том, как можно решить проблему с маронами мирным путем — они были в ярости из-за убийств, организованных Макандалем, и жаждали крови. Если понадобится — то даже крови собственных работников!

— Как бы то ни было, мой брат снова принял суровые меры! — Виктор вздохнул, когда они, будучи приглашены на ужин к губернатору, узнали о побеге раба из Роше о Брюм и об убийстве пресловутого меца Ублийе. — При этом тип, который совершил это преступление, все равно уже сбежал, а остальные рабы явно ни о чем не знали. В любом случае никто ни в чем не признался, хотя Жером приказал выпороть всех полевых рабов. И я не удивлюсь, если они сейчас тоже планируют побег.

Нора и Дуг озабоченно переглянулись, услышав о побеге раба. Им сразу же пришла в голову мысль о Джефе. Но Виктор все же не знал, о ком шла речь.

Деирдре в этот вечер держалась подальше от дискуссий. Она была воплощением образа верной жены врача, стоя рядом со своим мужем, и танцевала с каждым, кто ее приглашал. Виктор был вне себя от счастья из-за изменений, происшедших в ней.

Его супруга, казалось, наконец избавилась от хандры. Она снова вернулась к нормальной жизни в Кап-Франсе, принимала деятельное участие в работе Виктора, в жизни слуг и воспитании детей. Она помирилась с Амали, с интересом наблюдала за отношениями Леона и Бонни и наконец-то снова осчастливила повариху, уделяя составлению меню подобающее внимание и планируя ужины и маленькие приемы.

В ноябре, однако, все же поступило еще одно приглашение из Нового Бриссака, от которого не могли отказаться ни Виктор с Деирдре, ни Фортнэмы. Иветта родила Жерому сына, и теперь предстояло окрестить его в Роше о Брюм. Деирдре было немного не по себе при мысли о возможном свидании с Джефом, однако Нора получила подтверждение своему подозрению, когда на следующее утро после прибытия поехала верхом в поселение рабов, чтобы лечить больных. Раба, совершившего побег из Роше о Брюм, звали Цезарем. И с тех пор от него не было ни слуху, ни духу. Он приобрел репутацию борца за свободу среди остальных рабов на обеих плантациях. Отношения между хозяевами и рабами во всей округе были плохими. Жером окончательно лишился симпатии своих людей, когда после смерти Ублийе приказал устроить жестокую порку полевых рабов. Опасения Виктора оправдались — двое мужчин были забиты плетьми до смерти или умерли сразу же после наказания, вскоре после этого еще трое сбежали, но их, однако, скоро поймали и снова подвергли жестокому наказанию. Один из них умер от гангрены, после того как ему перерезали сухожилие. Все это вызывало ненависть. Ни Виктору, ни Норе еда, которую ставили им на стол в Новом Бриссаке или в Роше о Брюм, не лезла в горло. Они были твердо убеждены в том, что каждый домашний раб с радостью совершит убийство ради Макандаля, стоит тому лишь призвать к этому.

— Ах, после Рождества все успокоится, — заявил Жисбер Дюфрен, когда Виктор упрекнул его и другого брата в том, что рабы в поселке настроены против них. — Рабы наедятся и напьются от души и снова будут очень довольны своими хозяевами.

Для полевых рабов в Сан-Доминго рождественские праздники были кульминацией года. Однако господа здесь шли гораздо дальше того, что англичане на Ямайке разрешали своим людям. На Эспаньоле у рабов был не просто выходной день, здесь плантаторы организовывали для них настоящий пышный праздник. Им давали еды столько, сколько они хотели, зачастую на вертелах жарились целые быки. Потребление алкоголя также не ограничивалось. Плантаторы приглашали музыкантов, чтобы те играли их рабам во время танцев. На Рождество, как правило, отменялся запрет на собрания. Даже к визитам друзей или родственников рабов с других плантаций хозяева в это время относились терпимо. Особенно не скупились Дюфрены. Одним из самых выдающихся событий страны считался не только их рождественский бал для белых, но также и праздник для рабов.

— Сейчас, когда нет Ублийе… — добавил Жером. — То есть, поймите меня правильно, он был великолепным надсмотрщиком, я никогда больше не найду другого такого, как он, но при покупке рабов он шел на такой риск… В любом случае впредь мы так делать не будем. Лучше отдать немного больше денег и иметь за них послушного раба. Этот Цезарь…

— Цезарь? — встревоженно спросил Виктор. — Цезарь, который некоторое время жил у нас? Он что, здесь?

Деирдре опустила голову, да и Норе и Дугу тоже не хотелось смотреть в глаза своему зятю. Они не договаривались о том, чтобы скрыть правду от Виктора и Бонни, но все же молчали об этом.

— Что, этот тип прежде жил у вас? — удивился Жером. — Как это? Я думал, что Ублийе купил его прямо с пиратского корабля. Это была ошибка, за которую надсмотрщик заплатил жизнью. Таких людей невозможно усмирить. Лучше бы этого разбойника повесили, как и его белых сообщников…

— Цезарь убил Ублийе? — с ужасом спросила Деирдре.

Нора готова была надавать себе пощечин. Почему она сразу не сказала об этом дочери? Однако между утренним обходом больных чернокожих и обедом, на котором они присутствовали, у нее просто не оставалось на это времени.

— И исчез вместе с его конем! — подтвердил Жером. — Черт его знает, где этот раб научился ездить верхом.

Нора увидела, что Виктор бросил на жену многозначительный взгляд и что Деирдре покраснела. Миссис Фортнэм надеялась, что Виктор объяснит это исключительно намеком на уроки верховой езды, которые его жена давала своему конюху, а не существованием каких-то других тайн.

— Но тогда он… Значит, он сейчас на свободе, — пробормотала Деирдре, ни о чем не думая.

— И можно с уверенностью сказать, что он сейчас сидит у ног «Черного мессии» Макандаля! — возмущенно воскликнул Жак Дюфрен. — Одним грабителем и убийцей стало больше!

— Но, однако, давайте оставим эту неприятную тему! — приказала Луиза Дюфрен.

Нора мысленно поблагодарила ее. До сих пор, очевидно, никто не заметил, как сильно это известие взволновало Деирдре. Молодая женщина то краснела, то бледнела и почти не притрагивалась к еде.

— Это очень нехорошо, Жак, если ты всегда так будешь возмущаться, — продолжала Луиза. — А ты, Жером, не должен волновать Иветту. У нее и без того достаточно хлопот с ребенком. Губернатор уже обещал быть на крестинах?

Нора наблюдала за дочерью, в то время как Дюфрены обсуждали список гостей, приглашенных на праздник на следующий день. Деирдре довольно быстро снова взяла себя в руки. Она, казалось, вздохнула с облегчением, и Нора в какой-то степени разделяла это чувство. Она тоже хотела, чтобы Джеф был свободным, хотя и испытывала огромное беспокойство из-за того, что не знала, как он этим воспользуется.

Позже во время конной прогулки Виктор сказал Деирдре и Фортнэмам, что больше всего беспокоился о Бонни. Он, казалось, думал то же, что и Амали, которая также ничего не рассказала слугам в доме Дюфренов.

— Нам все же придется сообщить об этом Бонни, — подумал Виктор вслух. — Даже если существует опасность того, что она снова побежит за ним следом.

— Но она ничего для него не значит! — заметила Деирдре. В ее голосе прозвучала ревность.

Виктор вздохнул:

— Ты права. Но она всегда любила его. Я боюсь, что если Бонни узнает о Цезаре, то все старания Леона будут напрасными.

Хотя никто не понимал, почему Леон предпочитал невзрачную Бонни красавице Амали и остальным молодым чернокожим женщинам в Кап-Франсе, нельзя было не видеть, что он ухаживал за ней нежно, но настойчиво. Сначала Бонни относилась к его комплиментам и маленьким подаркам с большим скептицизмом, поэтому все подозревали, что она еще не вышла из роли мальчика Бобби. Леон, однако, проявил настойчивость. У него было большое преимущество: Намелок обожала его так же, как и он ее. Может быть, девочка действительно напоминала ему о его любви к рабыне Санкау, как предполагала Амали, или же он просто вырос среди многочисленных братьев и сестер и обожал малышей. Леон очень умело обращался с детьми и всегда быстро успокаивал Намелок, когда та начинала плакать.

И действительно, вскоре Бонни начала просить его о помощи, когда у нее возникали проблемы с ребенком. Раньше она никогда не ухаживала за детьми и даже не знала, как держать Намелок на руках, сколько времени должна спать малышка и как ее кормить. Конечно, Амали и повариха всегда были готовы ей помочь, но по отношению к ним Бонни испытывала своеобразную ревность. Намелок должна быть ее ребенком, а не ребенком Сабины или Амали! Гораздо легче Бонни было делить свою привязанность с Леоном. В конце концов, это было естественно, что у ребенка есть мать и отец. Правда, Бонни, как и прежде, не хотела даже думать о том, чтобы выйти замуж за кого-либо другого, кроме Джефа, однако Леон набрался терпения, вознамерившись сблизиться с ней. Он рвал для нее цветы и покупал разные лакомства, которыми затем в саду делился с Бонни и Намелок. Он без конца приносил Бонни дешевые украшения из лавок в портовом квартале, когда у него там были дела, и восхищался ею, когда она носила цепочки, браслеты и серьги. Леон казался счастливым, когда она сидела рядом с ним и слушала, как он играет на барабане и поет. У него был красивый мелодичный голос, и он знал африканские песни, хотя и родился в Новом Бриссаке и его нога никогда не ступала на родной континент.

— Негры на плантации научили меня этим песням! — объяснил Леон. — Ух, как трудно было выучить слова! Но люди становятся счастливыми, когда я пою им о родном доме… Я могу спеть и о твоем доме тоже! Ты знаешь песни с Большого Каймана?

Бонни в ответ на этот вопрос отрицательно покачала головой, но затем однажды рассказала немного о своем безрадостном детстве и о юности. Она открылась Леону, оказавшемуся терпеливым слушателем. Постепенно Бонни стала испытывать к нему больше доверия и начала отвечать на его склонность.

Теперь, как опасался Виктор, она, наверное, откажется от этого нежного зарождающегося чувства, чтобы последовать за Цезарем в неизвестное будущее. У молодого врача при одной мысли об этом разрывалось сердце. Его подопечная за последние месяцы очень изменилась. Бонни поправилась и даже, казалось, немного подросла. Она стала более спокойной и уверенной в себе. Недавно Виктор даже стал привлекать ее к приему пациентов, и Бонни помогала ему во время ухода за больными. Молодая женщина за это время научилась хорошо говорить по-французски, бегло читать и везде помогала. Все в городском доме Дюфренов будут скучать по ней, если она на самом деле сбежит оттуда. А как маленькая Намелок будет расти не в безопасном Кап-Франсе, а где-то в деревне повстанцев, Виктор даже не мог себе представить.

Но тем не менее он вызвал Бонни к себе, когда на следующий день после крещения ребенка вернулся в Кап-Франсе. Девушка напряженно слушала его, широко раскрыв большие черные глаза, когда он рассказывал ей о пребывании Джефа на плантации своего брата и о его побеге.

— Клянусь тебе, я ничего об этом не знал, Бонни, — уверял ее врач. — И Деирдре тоже не знала. Иначе она была бы первой, кто попросил бы меня снова выкупить его.

Бонни опустила голову, когда Виктор упомянул о Деирдре. Ей все еще было больно вспоминать о том, что Джеф любил жену доктора. Так сильно, что ради нее принес в жертву «Морскую деву».

— А где же он сейчас? — спросила Бонни, когда Виктор закончил свой рассказ. — Где-то… на каком-то корабле?

И эта мысль тоже причиняла ей боль. Ей хотелось бы думать, что Джеф отыскал бы ее, прежде чем снова уйти в море. Но, с другой стороны, он ведь не знал о том, что она находится у Дюфренов, так же как и она не могла предположить, что его продали в Роше о Брюм. Если только Деирдре не рассказала ему о ней. Бонни ни на секунду не поверила в то, что Деирдре ничего не знала о Джефе! Напротив, новая вспышка этой любви объясняла все: внезапное желание Деирдре проводить больше времени в поместье Роше о Брюм, недовольство и беспокойство Амали… Нет, там снова что-то произошло, и только побег Джефа оборвал эту любовную связь. Мог ли он при этом удостоить ее, Бонни, хотя бы одной своей мысли? Сделал ли он хоть одну попытку разыскать ее?

— Конечно, Цезарь не на корабле, Бонни, — ответил Виктор на ее вопрос. — В порту его бы уже схватили. Там очень строгий контроль. А Джеф убил надсмотрщика, значит, его еще, сверх того, разыскивают как убийцу. Нет, гораздо более вероятным представляется побег в горы, к Макандалю.

— Чтобы сражаться, — пробормотала Бонни.

Она почувствовала угрызения совести. Может быть, ей следовало помочь Джефу, может быть, ей тоже надо было уйти в горы…

Однако если Макандаль победит в этой борьбе, то Джеф вернется назад и заберет с собой Деирдре. А у Бонни больше ничего не останется. Кроме ее свободы. Ни работы, ни семьи, ни… ни Леона… Она кусала губы.

Виктор потер висок. Он не знал, стоит ли ему говорить об этом, но прежде чем девушка сделает глупость…

— Бонни, если ты хочешь уйти к Джефу… Я надеюсь, что это не так. Собственно говоря, за это время ты уже должна была понять, что он не принесет тебе счастья. Но, прежде чем ты сбежишь под покровом ночи и тумана, лучше уж я выпишу грамоту о даровании свободы для тебя и Намелок.

Бонни покачала головой:

— Это… это очень, очень милосердный поступок, мец. Но я не уйду. Мы с Намелок останемся здесь.

В этот день Бонни впервые позволила Леону немного подержать ее за руку. Но она не сказала ему, почему плакала, когда он позже пел для нее ямайскую песню.

 

Глава 3

Джеф не знал, как мужчины из племени масаи ухаживают за женщинами, и не имел ни малейшего понятия, каких правил при этом следовало придерживаться в племени ашанти. Так что он пытался сблизиться с Сималуа тем способом, который везде на Карибских островах наблюдал и среди белых, и среди мулатов — он стал приносить ей подарки. За четырьмя волами сразу после второго нападения на плантацию, в котором участвовал Джеф, последовали две дойные коровы, и, кроме того, он проводил с Сималуа столько времени, сколько было возможно. Вскоре он помогал ей косить траву для скота и пасти его на краю поселка.

Молодой женщине трудно было одной следить за своим стадом, и ей больше всего хотелось кормить животных прямо в корале. Но тут, однако, стали возражать другие жители села. Корма было мало даже для лошадей и мулов, а добывать его было трудно. Мароны не хотели скармливать зерно стаду коров, от которого в действительности не было никакой пользы. Дело в том, что Сималуа категорически отказывалась резать волов. Вместо этого она пускала животным кровь, смешивала ее с молоком и эту смесь, которую она именовала сарои, выливала в специальный сосуд и долго трясла, чтобы не допустить свертывания крови. Получавшийся таким образом напиток, очевидно, в ее племени являлся основным продуктом питания. Сималуа считала его вкусным и предлагала отведать его также другим жителям поселка. Однако те с отвращением отказывались, чего молодая женщина, опять же, не понимала. Джеф был единственным, кто изъявил готовность попробовать сарои.

— Вот это любовь! — смеялся Мишель, когда, проходя мимо хижины Сималуа, увидел, как его друг героически припал губами к кружке с розоватой жидкостью.

— Сарои делает человека сильным! — утверждала Сималуа.

С тех пор как Джеф стал ухаживать за ней, ее французский язык заметно улучшился. Постепенно Сималуа обретала способность выражаться яснее и стала рассказывать о своей прежней жизни. Джеф узнал о кочевой жизни племени масаи, которые зачастую проходили большие расстояния, чтобы найти корм для своих животных. Они были пастухами, но также и воинственным народом. Торговцы рабами, как с гордостью рассказала Сималуа, боялись их, и только изредка бывало так, что в их ловушку попадался кто-то из племени масаи. Сималуа и ее семье просто не повезло. Ее отец хотел продать какому-то торговцу на побережье слоновую кость и поэтому слишком далеко вышел за пределы области, принадлежавшей его племени. Пока его не было, охотники за рабами взяли штурмом его лагерь и захватили его жен и детей. Семью разделили уже в Африке, и Сималуа некоторое время провела у торговца из племени суахили, которому она понравилась и от которого забеременела. То, что она беременна, она заметила лишь в Кап-Франсе, и это было чудо, что у нее не случился выкидыш во время переезда через море. Затем Сималуа родила ребенка в доме купца в богатом квартале города, но вскоре после этого ее продали другому торговцу.

— Я не знать почему, но думаю, что мадам была злая, потому что мец хотеть меня… хотеть со мной…

Из намеков Сималуа Джеф понял: белая женщина была очень рада, что ребенок не похож на ее супруга. Она, очевидно, опасалась, что Сималуа зачала ребенка, едва только попала в их дом. Жена купца настояла на том, чтобы убрать подальше молодую женщину, дабы избежать дальнейших осложнений. Ну и, кроме того, Сималуа мало подходила для роли домашней рабыни. Она хорошо умела обращаться с крупным рогатым скотом, однако Джеф не мог представить, как она вытирает пыль с мебели в господском доме или выполняет обязанности личной горничной госпожи. В конце концов молодая женщина очутилась в борделе, из которого затем сбежала к Макандалю.

— А ребенок? — спросил Джеф.

— Они хотели убить его, — сказала Сималуа тихо. — И я его подарила.

Больше из нее ничего невозможно было вытащить. Джефу не хотелось продолжать разговор на эту тему, потому что при воспоминании о ребенке Сималуа становилась печальной. Она никогда не плакала — очевидно, в ее племени считалось позорным плакать, а также показывать боль или проявлять иные чувства, — однако он заметил, насколько болезненной была для нее потеря дочери.

Так что Джеф предпочитал, чтобы Сималуа рассказывала о своей жизни в племени масаи, о кочевьях и о коровах, хотя ее более поздняя история для него, конечно, была интереснее. Количество мужчин, которые изнасиловали Сималуа с тех пор, как ее вырвали из прежней жизни, объясняло ее сдержанность. Она разрешала Джефу сидеть рядом с ней в ее хижине или перед хижиной, угощала его и, казалось, радовалась, когда он приходил в гости. Но сразу же отстранялась, как только он хотел пододвинуться к ней ближе или взять за руку.

Сималуа подчинилась требованию Макандаля — и навлекла на себя гнев остальных его любовниц, когда он провозгласил ее любимой женой.

Макандаль ни разу не упоминал о Сималуа, когда вместе с Джефом планировал нападение и обсуждал с ним стратегию. Он теперь привлекал молодого человека к участию в каждом совещании со своими главными людьми, и Джеф был чрезвычайно горд тем, что входит в тесный круг приближенных Черного мессии. Во время обсуждения все было исключительно по-деловому. Макандаль избегал пафоса и ожидал от своих людей, что они не станут спорить о должностях или бороться за личную выгоду. О женщинах никогда не говорили, и раздоры из-за женщин предводитель повстанцев, без сомнения, счел бы не достойными себя… А какой-то Цезарь в качестве соперника Макандаля… Черный мессия не допускал даже мысли об этом. Он игнорировал зарождавшуюся симпатию между своей возлюбленной и лейтенантом и ожидал, что другие мужчины в лагере будут поступать так же.

Однако Макандаль очень скоро показал Джефу, кому на самом деле принадлежит женщина из племени масаи. С тех пор как молодой лейтенант пригнал к Сималуа первых волов, предводитель повстанцев стал избирать Сималуа и вызывать ее к себе почти каждую ночь. Чаще всего он невозмутимо бросал быстрый взгляд в сторону Джефа, когда женщина-масаи с готовностью брала Макандаля за руку, вставала и следовала за ним в грот. Он ясно давал понять: он, Дух, не нуждается в том, чтобы ухаживать за женщиной. Она была здесь и принадлежала ему.

Джефа это приводило в бешенство.

— Когда Сималуа со мной, она шарахается, стоит мне лишь погладить ее по пальцам, — жаловался он Мишелю, с которым они уже успели сдружиться. — Я действительно очень стараюсь. Эти коровы вчера…

Джеф и его люди совершили набег еще на одну плантацию, и, хотя само ограбление прошло без осложнений, три дойные коровы с плантации оказались тупыми животными, которые ни за что не хотели выходить из своих стойл. Они держали Джефа в напряжении всю обратную дорогу в лагерь.

Мишель рассмеялся:

— Он — Дух. Весь скот принадлежит Сималуа, все женщины принадлежат Макандалю. Она не благодарит, он не спрашивает.

Джеф тем не менее продолжал предпринимать новые попытки, однако странное соперничество между предводителем повстанцев и его лейтенантом внезапно перестало иметь какое-либо значение. За месяц до Рождества Дух поведал своему народу о собственных планах:

— Я решил нанести удар во время самого большого праздника белых. Мы используем день, когда они дают нам наибольшую свободу, день, когда уже когда-то с небес был послан Мессия для того, чтобы спасти страждущих! На протяжении следующих недель мы будем раздавать пакеты с ядом — рабам на сотнях, а может быть, и на тысячах плантаций. Я лично в тот вечер, который они называют святым, буду находиться на одной из самых больших плантаций, чтобы оттуда начать изгнание белых людей. А на следующий день, на праздник Рождества Господня, родится наш новый остров Эспаньола! Из криков и крови рабовладельцев!

И словно в подтверждение этой речи в котел Макандаля полилась кровь жертвенных животных. Было темно, духов уже вызвали, и они на этот раз материализовались в лице нескольких мужчин и женщин, которые пришли в экстаз от того, что провозгласил Макандаль. В честь этого дня по кругу стали передавать калебасы с водкой. Мароны были в прекрасном настроении, и женщины Духа в этот день не отказывали себе ни в чем. Три из них последовали за Макандалем и Сималуа в грот, в то время как остальные танцевали снаружи.

Джеф поделился своей бутылкой с Мишелем.

— Теперь все будет серьезно, — провозгласил молодой марон с длинными курчавыми волосами. — Откуда Макандаль начнет убивать в святой вечер? Это должна быть большая плантация, важная плантация.

Джеф кивнул и посмотрел на приятеля мрачно, но в то же время с торжеством. Между прочим, именно благодаря ему выбор пал на эту плантацию.

— С Нового Бриссака, — ответил он, — с плантации Дюфренов.

За несколько недель до Рождества в лагере повстанцев закипела работа. Женщины трудились почти круглосуточно, готовя пакеты с ядом. Они целыми группами уходили в леса, чтобы, согласно указаниям Макандаля, собирать необходимые цветы, колосья, побеги и грибы, а затем тщательно высушивали их и растирали в порошок. Макандаль контролировал их работу и созвал своих помощников, чтобы разработать план наступления. Двадцать пятого декабря его армия должна была нанести удар. Пока плантаторы будут умирать на своих плантациях, солдаты Макандаля нападут в городах на жандармерию, а также на казармы военных. План заключался в том, чтобы захватить официальные учреждения, опорные пункты и тюрьмы и тем самым взять под контроль всю общественную жизнь в Сан-Доминго. Это, конечно, должно было быть организовано на уровне генерального штаба. Джеф, один из немногих, кто умел читать и писать, писал и рисовал столько, что у него болели пальцы.

Однажды вечером Макандаль обратился к рабам, которые прибыли сюда с отдаленных плантаций, чтобы забрать пакеты с ядом. Для этого они пошли на огромный риск — многие из командиров Макандаля высказались против того, чтобы вообще вызывать их сюда. Было бы гораздо безопаснее передать пакеты через посыльных маронов или через вездесущих пакотильеров. До многих частей острова можно было добраться только с их помощью; в конце концов, между плантациями, находящимися недалеко от Порт-о-Пренса, и лагерем Духа было несколько дней пути. Однако же Макандаль хотел лично обратиться к максимальному количеству своих приверженцев: он хотел зажечь в них дух борьбы за свое дело.

— Если схватят хотя бы одного из них, он может выдать весь наш план, — сказал Джеф. — А что касается тебя, Макандаль… Это очень опасно, если ты отправишься в Новый Бриссак. Почему ты не хочешь остаться здесь? Давай все сделаем мы, а ты появишься лишь тогда, когда страна будет в наших руках.

Было решено, что пакеты с ядом, предназначенные для окрестностей Кап-Франсе, будут спрятаны в сарае между Новым Бриссаком и Роше о Брюм, в котором Джеф в первый раз слушал Макандаля. Макандаль был исполнен решимости перед святым вечером еще раз выступить перед местными вождями. После этого он хотел со всей своей свитой пробраться на плантацию к Дюфренам и праздновать вместе с чернокожими, а в это время домашние рабы должны дать яд хозяину дома и гостям на его рождественском балу. Джеф, как и многие другие предводители, считал это совершенно ненужным риском.

Однако Макандаль только рассмеялся.

— Меня они никогда не схватят, парень! Я — бессмертен, не забывай об этом! Я должен быть там, чтобы придать нашим людям мужества. Они должны знать, что я рядом, что я храню и защищаю их, что мой свет падает на них! Мы больше не будем прятаться! Мы принесем жертвы нашим богам, в то время как белые будут праздновать рождение своего Христоса. Мы будем танцевать и петь, и…

Выступление Макандаля перед избранными рабами должно было состояться во время рождественских богослужений на плантациях. Последние обычно по практическим соображениям проводились после обеда. После этого устраивали бал, а рабы или обслуживали гостей, или же могли праздновать в своем кругу. На Рождество полевым рабам было лучше, чем домашним слугам, — для них пир начинался уже в святой вечер, в то время как домашние рабы должны были обслуживать белых. Отсутствие некоторых чернокожих на богослужении могло остаться незамеченным, и представители всех плантаций в округе могли прийти в сарай между поместьями Новый Бриссак и Роше о Брюм. Похоже было на то, что Макандаль готовил религиозную церемонию. Он говорил о жертвоприношении, танце и заклинании духов.

— Кто из нас должен пойти туда вместе с тобой? — спросил Джеф, сдаваясь.

Он предложил это место для встречи, после того как услышал, что порядки в Роше о Брюм стали гораздо менее строгими, с тех пор как он, Джеф, отправил Ублийе в ад. Оставшиеся надсмотрщики вынуждены были участвовать в карательных операциях и с тех пор чувствовали, что ненависть рабов преследует их еще сильнее, чем раньше. Убийство Ублийе словно прорвало дамбу, и все чаще и чаще негры возмущались и нападали на белых, пусть даже для них это означало смерть. Никто из надсмотрщиков в Роше о Брюм теперь не решался совершать длительные поездки верхом в одиночку, что раньше, во времена Ублийе, было обычным делом. Конечно, надсмотрщики охраняли поселок рабов, но теперь они держали под наблюдением только возможные пути бегства между домами. Тем не менее, как прокрасться туда, знал каждый из узкого круга людей Дамона.

Однако укроется ли от внимания надсмотрщиков сразу двух плантаций большая церемония вуду, устроенная среди бела дня? Джеф предпочел бы избежать этого риска.

— Ты пойдешь со мной, — невозмутимо ответил Макандаль. — И три других лейтенанта тоже. Майомбе и Тейсело — нет.

Джеф кивнул. Оба сподвижника Макандаля должны были руководить нападениями в других областях. Они не смогли бы попасть туда до Рождества, если бы сопровождали Макандаля в Новый Бриссак в святой вечер.

— Из женщин пойдут Сима и Мирей…

— Женщины? — изумленно спросил Джеф. — Ты хочешь взять с собой женщин?

Дух цинично улыбнулся.

— Что за праздник без женщин! — ответил он. — Ты уже не помнишь, как слышал меня в первый раз? Неужели ты не чувствуешь себя сильнее, не чувствуешь себя живее, когда дыхание Духа касается женщины?

Джеф смутно вспомнил молодую чернокожую рабыню с плантации Дюфрена, которую коснулось не только дыхание Макандаля. И на этот раз женщины с плантации придут на его церемонию. Макандаль мог воспользоваться ими, если считал, что они нужны для вызова духов. Не было никакой необходимости в том, чтобы подвергать опасности Сималуа и Мирей.

— Ничего с ними не случится! — невозмутимо заявил Макандаль. — Я это знаю. Это будет нашим триумфом! Я вижу Эспаньолу в огне, Цезарь. И зажжем его мы!

 

Глава 4

Именно музыкальные способности Леона послужили причиной его внезапного приглашения на рождественские праздники в Новый Бриссак. Он с самого детства входил в состав музыкальной группы, и другие члены этой группы попросили Виктора разрешить его конюху играть на празднике для рабов. Жак Дюфрен поддержал его просьбу — он был рад, что ему не придется нанимать музыкантов со стороны. У Виктора не возникло возражений.

— Мы с удовольствием возьмем тебя с собой. Ты снова сможешь увидеть своих родителей, братьев и сестер, — добродушно сказал он.

Леон поморщился.

— Уже… Да, мец, я очень рад, — пробормотал он, хотя его вид говорил об обратном. — Я люблю делать музыку. Но я хотел бы остаться здесь, петь для Бонни и Намелок, и Либби, и Амали, и Нафии, и Сабины…

Виктора бросило в жар, когда он вспомнил, что еще не позаботился о рождественских праздниках для собственных слуг. Леон же, напротив, уже, казалось, составил свои планы, хотя для него речь шла прежде всего об одной особе. И она, похоже, была для него важнее, чем семья и старые друзья.

— Если я пойти в Новый Бриссак, — наконец добавил Леон, — то могу я взять с собой Бонни? Она сможет познакомиться с мом Леона.

Леон просительно смотрел на Виктора, однако уже снова улыбался, явно обрадованный собственной идеей. Конечно, Виктор не будет возражать, если слуга захочет представить свою подругу матери и семье. Таким образом, Леон мог бы петь на празднике, и тем не менее Бонни и Намелок все равно были бы с ним.

— А почему нам не взять с собой всех слуг? — спросила Деирдре, когда Виктор заговорил с ней о празднике для черных. — Тогда Амали не наделает глупостей со своим молочником, а Сабина снова увидит своих друзей из Нового Бриссака. У нее же там и дети есть, не так ли? Пятью черными больше — на таком огромном празднике никто этого не заметит.

— Однако существует запрет на собрания… — напомнил ей Виктор. — Отец и Жером на крестинах заявили, что на этот раз запрет будет действовать даже во время рождественских праздников.

— Ах, это же не распространяется на наших людей! — возразила Деирдре. — Леона, в конце концов, затребовал сам beau-père. И Сабина ведь родом с его плантации. Боже мой, Виктор, ты просто объясни ему, что все они являются членами его семьи!

Виктор рассмеялся:

— Абсолютно так, как ты, он, конечно, считать не будет, но ты права: это уважительная причина. Все они являются рабами Дюфренов. Или вольноотпущенниками. Однако лгать по этому поводу не следует.

Деирдре кивнула:

— Значит, тогда нам понадобится вторая карета — или повозка, поэтому подумай, кто из твоих благодарных пациентов мог бы дать тебе ее на время.

Слуги Дюфренов пришли в настоящий восторг, когда Виктор предложил им поехать в Новый Бриссак. Все они, не в последнюю очередь благодаря Леону и Сабине, слышали о легендарном обильном и щедром рождественском ужине в поселке рабов, и им очень хотелось хотя бы раз на нем побывать.

— Они дают рабам выходной день после обеда в святой вечер! — восторгалась Амали. Она уже несколько лет жила на Эспаньоле, но то, что католические праздники на ее новой родине распространялись также на рабов с плантаций, все еще приводило ее в восторг. — И еще на Рождество, и на следующий день! И все время есть бесплатная еда, и пиво, и…

— В святой вечер все посещают богослужение, а это не является свободным временем, — умерил Виктор ее ликование. — А что касается следующего дня… тогда плантаторам приходится нелегко. Конечно, не обходится без последствий, если они позволяют чернокожим за день до этого напиваться до потери сознания. Высокой производительности труда на следующий день ожидать не следует. И к тому же полевые рабы, бывает, занимаются далеко не безобидными делами. Я предполагаю, что на следующий день после Рождества столько из них убило или тяжело ранило друг друга, что для плантаторов просто дешевле дать им еще один свободный день.

— Но ты же не оставишь меня на произвол судьбы во время праздников, Амали? — спросила Деирдре с легким упреком. — Нам, женщинам, приходится переодеваться по три раза в день, на всех этих приемах, балах и обедах… Я так рада, что в этом году ты будешь со мной!

В поместье Новый Бриссак, в Роше о Брюм и на соседних плантациях на рождественские праздники одно светское развлечение следовало за другим. Нора с тоской подумала о том, что на Ямайке она должна была выдержать всего лишь один рождественский бал. Английские плантаторы не доводили дело до абсурда, в отличие от французов. И вообще, Нора начала скучать по своей плантации. Как ей ни нравилось быть вместе со своей дочерью, она радовалась, что скоро вернется назад, в Каскарилла Гарденс. Обратная поездка была запланирована на середину января. Но сначала надо было еще раз побывать у Дюфренов. К счастью, Виктор не стал возражать, когда Дуг заказал кареты для всех. Виктор, Деирдре и Фортнэмы сидели в комфортабельной карете, в которой поместилась и Амали, поскольку лошадьми управлял лично Виктор. Леон ехал на повозке, в которой находились остальные слуги и дети, а также багаж. Все пребывали в великолепном настроении. Леон пел детям песни, и в конце концов не только Сабина и Амали, но даже Бонни стали ему подпевать.

Нора откинулась назад на своем мягком сиденье и попыталась расслабиться. По крайней мере, поездка была прекрасной. Ей нравилось путешествовать среди девственных зарослей, которые еще сохранились вокруг Кап-Франсе. Затем дикая природа уступила место бесконечным плантациям кофе, табака и сахарного тростника, но здесь дорога пока находилась в тени пальм и диких растений с их похожими на фикусы мясистыми листьями. Нора искала взглядом местных животных, однако ей снова не повезло. Тут не показывался ни загути — маленький грызун, живущий на деревьях, — ни щелезуб. Оба вида существовали только на острове Эспаньола, но Норе они до сих пор так и не попались на глаза. Так же как крокодилы и другие рептилии, превышавшие размерами ящериц. Нора сожалела об этом. Она любила исследовать не знакомых ей животных и открывать для себя растения, которые могла бы посадить в собственном саду. На Эспаньоле она уже собрала много семян и саженцев, теперь нужно было только, не повредив, перевезти их по морю. Лишь бы праздничные дни прошли благополучно. Дуг прямо сказал, что опасается отравления на плантациях во время рождественских праздников.

— Может быть, это произойдет не в Новом Бриссаке, ведь черные просто с ума сходят, радуясь большому празднику. Но вообще… Для Макандаля это было бы очень благоприятное время, чтобы нанести удар. А мы в эти дни… На сколько плантаций мы с тобой приглашены, Нора? Мне хочется притвориться, будто у меня проблемы с желудком, и потребовать, чтобы Cабина давала мне исключительно овсяную кашу.

Это, конечно, не удалось бы осуществить, однако Нора сама уже думала о том, как бы избежать одного или двух приглашений, изобразив недомогание. Может быть, вместо этого она могла бы вместе с Виктором провести прием больных в поселении рабов и благодаря этому немного улучшить отношения между хозяевами и слугами.

В любом случае она старалась насладиться поездкой — тем более что погода этому благоприятствовала. Было тепло, как и везде на Карибских островах, но в это время года всегда можно было ожидать дождя, а в этот день путешественники, к счастью, были избавлены от него. Особенно этому радовались слуги, у повозки которых не было крыши.

Для Виктора, однако, этот день оказался не таким уж и счастливым. Его мать посмотрела на него с огромным недовольством, когда он со своей семьей подъехал к ее дому на карете, которой управлял сам — и к тому же сделал это одновременно с роскошными каретами остальных гостей, которые были приглашены на ужин. Поскольку погода была прекрасная, Луиза Дюфрен ожидала их перед домом.

Гости, месье и мадам Соссюр, конечно же, вышли из кареты вместе с кучером, одетым в ливрею, а маленький паж, тоже одетый по всей форме, открыл перед ними дверцу. Соссюры, разумеется, сделали вид, будто ничего не замечают, однако у них был чрезвычайно удивленный вид при появлении Виктора — и тем более при виде его одежды. Молодой врач для поездки оделся свободно — он, как и его тесть, был в простых брюках и сапогах вместо бриджей и туфлей с пряжками.

— Английский стиль? — заметил месье Соссюр, взглянув на прибывших, и, словно проверяя, провел рукой по своему напудренному парику. — Может быть, он и более удобен. Однако приживется ли он здесь?

— Мой сын сейчас оденется подобающим образом, — заверила его Луиза Дюфрен ледяным тоном и вытерпела приветственные поцелуи Виктора и Деирдре, коснувшихся губами ее напудренной щеки. — И моя невестка, разумеется, тоже.

Летнее платье Деирдре, корсет под которым был зашнурован кое-как, не выдерживало никакой критики, так же как и ее волосы, свободно завязанные на затылке.

Деирдре улыбнулась Амали, которая, естественно, последовала за ней в дом, в то время как остальные слуги стали ждать, пока Луиза Дюфрен выделит им помещение.

— Вот видишь… Если ты не сделаешь мне прическу, я пропала…

Поскольку никто о них не позаботился, Леон в конце концов просто направил свою повозку в поселение рабов. Разумеется, не забыв перед этим выгрузить багаж своих господ. Когда он попытался сразу же занести багаж в дом, его остановил один из домашних слуг.

— Никого чужого в дом не пускать. Это приказ меца, — произнес мужчина виновато.

Леон наморщил лоб:

— Чужого? Я чужой? Эй, это же я, Леон! Я здесь родился. Я сын Матильды…Что с тобой, человек?

Он удивился тому, что домашний слуга был таким замкнутым, однако в ближайшие часы поведение друзей удивило его еще больше. Конечно, мать была рада видеть Леона. Сабину с бурным восторгом приветствовали ее дети. Однако громкого «добро пожаловать», которое Леон ожидал услышать в поселке рабов — как-никак, он родился здесь, и, кроме того, его пригласили сюда в качестве барабанщика, — так и не последовало. И вообще, в поселении рабов, казалось, царила напряженная атмосфера. Леон и Сабина почувствовали себя непрошеными гостями, особенно когда черным слугам Виктора указали места для ночлега в самой дальней хижине, которой пользовались все. Собственно говоря, гости ожидали, что их поселят в родных семьях, однако мажордом Патрик, которому тоже не хватало сердечности, выделил им помещение на самом краю поселка.

— Мы что, больны? Почему нас не рады тут видеть? — обескураженно спросил Леон, когда на удивление быстро оказался там с Бонни и детьми. Все его друзья и члены семьи, казалось, были заняты, и им некогда было болтать с ним или знакомиться с Бонни. — Что с нами не так?

— Не с нами, а скорее с ними, — нерешительно ответила Бонни.

Это было похоже на сумасшествие, однако в этом поселке все напоминало ей атмосферу на «Морской деве»: напряженное ожидание перед атакой.

 

Глава 5

Указания Жака Дюфрена — не допускать чужих рабов в дом и, насколько это возможно, придерживаться запрета на собрание рабов с чужих плантаций — очень скоро оказались невыполнимыми. Уже утром накануне Рождества прибыли первые гости и, разумеется, привезли с собой личных служанок, лакеев и кучеров — а самые осторожные даже поваров, которые должны были наблюдать за слугами Дюфрена и разоблачать отравителей. Между тем почти все плантаторы завели себе чернокожих рабов, которые должны были предварительно пробовать их еду.

Конечно же, всему этому персоналу невозможно было запретить входить в дом. Что касается смешения групп, то рабы гостей хотя и спали в поселке рабов Дюфренов, однако еду они должны были принимать в конюшнях вместе с людьми с плантации. Для них также не был организован отдельный праздник и даже второе богослужение. Вследствие этого не позже чем после обеда в святой вечер все перемешались, на что, естественно, и делали ставку Макандаль и его помощники. Никто не обратил внимания на то, что предводитель повстанцев и его люди пробрались к сараю, стоявшему между Новым Бриссаком и Роше о Брюм. Как и на то, что со всех окружающих плантаций незаметно исчезали мужчины и женщины, чтобы вместо рождественского богослужения послушать Черного мессию.

Джефу собрание в сарае тем не менее действовало на нервы. Вместе с другими помощниками Макандаля он встречал рабов и спрашивал у них пароль, стараясь как можно быстрее убрать людей с дорог и тропинок между плантациями. Хотя все господа и рабы находились сейчас на богослужении, однако на практике все было несколько иначе, как и предполагал Джеф, что подтвердили прибывающие рабы. Так, некоторым из них пришлось спешно прятаться на плантации или бросаться в придорожную канаву, чтобы не быть замеченными господами, сидящими в проезжавших мимо каретах. Многие из гостей, направлявшихся на рождественский бал в Новый Бриссак, вынуждены были проделать дальний путь. Богослужение для них, очевидно, было не таким уж важным. По дорогам также ездили всадники — в большинстве своем это были надсмотрщики, которые направлялись в гости на Рождество к знакомым, живущим на других плантациях, или к любовницам в Кап-Франсе.

— Я надеюсь, что Макандаль хотя бы сейчас будет говорить не таким громким голосом, — вздохнул Джеф, когда его люди наконец закрыли двери сарая за последними прибывшими. — В любом случае мы должны воздержаться от пения, его ведь слышно очень далеко. А если кто-нибудь на дороге услышит, что здесь в рождественский вечер вызывают духов…

Один из помощников Макандаля кивнул, однако остальные смотрели на Джефа так, словно он заслуживал наказания. В конце концов, в его словах чувствовалось определенное неуважение. Джеф знал, что тем самым рискует потерять благосклонность Духа. С другой стороны, ему было все труднее держать себя в руках, потому что, как бы сильно он ни был убежден в правильности стратегии Макандаля, поведение предводителя повстанцев все больше раздражало его. Джеф готов был уважать Макандаля как военного вождя, однако он не верил в богов и духов, бессмертие и избранность. Он считал Макандаля умным и харизматичным человеком, однако отказывался именовать его посланцем богов, и ему было стыдно, когда люди падали на колени перед Макандалем, умоляя его о благословении. Поведение Макандаля в качестве второго мессии было неестественным и смехотворным — и, черт возьми, ему так же мало принадлежали все женщины этого мира, как племени масаи — весь крупный рогатый скот!

Джеф потер лоб, когда его мысли опять повернули в этом направлении. Он отдавал себе отчет в том, что его порицание вызывало прежде всего обращение Макандаля с женщинами вообще и с Сималуа в частности. Церемония вуду всегда включала в себя чувственные, а иногда и сексуальные элементы, однако, собственно говоря, человеку, который ее проводил, не обязательно было приказывать прикасаться к нему женщинам и девушкам или даже требовать, чтобы те на него молились. Макандаль же требовал этого и даже не пытался скрывать, что обожествление его возбуждает. После каждой своей речи и церемонии, на которых присутствовал Джеф, Дух «возвышал» одну из своих поклонниц, укладывая ее на свое ложе, а иногда даже «возвышал» сразу нескольких женщин. Конечно, Макандаль не принуждал их к этому, но постоянно повторявшееся другими мужчинами оправдание, будто женщины делают это добровольно, не соответствовало действительности; по крайней мере, так было с Сималуа.

За последние недели Джеф еще сильнее сблизился с молодой женщиной из племени масаи. Она все больше и больше открывалась ему, и он все больше узнавал о жизни женщин ее племени. То, что услышал Джеф, вряд ли внушало ему меньшее отвращение, чем знание о том, как ее насиловали после порабощения. Женщина из племени масаи вынуждена была считаться с тем, что ее выдадут замуж без ее согласия, а жена почти всегда делила своего мужа с множеством других жен. Если ее муж принимал гостей, то могло быть и так, что она была вынуждена делить ложе с совершенно чужим мужчиной, поскольку ее муж дарил на ночь гостю свою жену. Сказать «нет» своему мужу для Сималуа было невозможно, тем более такому великому и важному человеку, как Макандаль.

Джеф, однако, видел, как она втягивала голову в плечи, когда Дух после церемонии обходил ряды своих женщин, как неохотно протягивала ему руку и с каким пристыженным и несчастным видом опускала глаза, когда следовала за ним.

О доброй воле тут не могло быть и речи. И сейчас, когда Сималуа, приветствуя Макандаля, танцевала и пела в сарае, падала перед ним на землю и целовала его ноги, молодая женщина из племени масаи выглядела не очень счастливой. Мирей выглядела скорее высокомерной, чем восторженной, однако многие присутствующие рабыни бесстыдно прижимались к Макандалю и вполне откровенно требовали его благосклонности. Атмосфера в сарае стала напряженной еще до того, как по кругу пустили калебасы с водкой из сахарного тростника, чтобы поприветствовать духов. Рабы были возбуждены и чувствовали себя так, словно им была оказана честь присутствовать на этой последней встрече перед большим ударом против их угнетателей. Они приветствовали появление Макандаля с большим восторгом, громко пели, призывая богов, и ликовали в ответ на слова Духа.

— Я — меч Господень! Я бессмертен, и вас я тоже сделаю бессмертными. Я вижу огонь и смерть! Я вижу страх и бегство! Помогите мне выгнать отсюда белых людей! Не знайте жалости! Каждый ребенок, которого вы отравите сегодня, завтра не будет противостоять вам как враг! Каждая женщина, которую вы убьете, не сможет рожать новых поработителей! Отравляя их отпрысков, мы сможем прокормить наших детей! Этот остров будет принадлежать нам! Вы мне верите? Вы тоже это видите?

Мужчины и женщины громко выражали свое согласие, а Джеф озабоченно поглядывал на двери. Если сейчас кто-нибудь едет верхом из Нового Бриссака в Роше о Брюм, то они погибли. Макандаль, однако, не видел необходимости выражаться короче. Он совершенно спокойно разжег свой костер и принес в жертву бесчисленное количество кур, чтоб поддержать успех своих планов. Если кто-то из рабов с плантации смог притащить сюда курицу или петуха, он с важным видом позволял обрызгать себя кровью птицы. Все гордились своим мужеством и стойкостью, когда Макандаль наконец протанцевал от одного к другому, раздавая пакеты с ядом. Некоторые брали их с собой только для своей плантации, а некоторые — для всей округи. Благодаря рождественским праздникам появилась возможность за два дня распределить яд почти по всей колонии. Служанки, лакеи и кучера перевозили пакеты с одной плантации на другую. Это делали даже те слуги, в чью обязанность входило предварительно пробовать господскую еду, хотя они и знали, что, возможно, тоже умрут. Не всегда им удавалось делать вид, будто они съели отравленную пищу, или же вовремя отрыгнуть ее, пока яд не начал действовать.

Представление приближалось к завершению, и Джеф облегченно вздохнул. Может быть, он напрасно беспокоился и все еще будет хорошо. Сейчас и позже… Джеф надеялся, что никто не обратит на них внимания, когда вечером, как планировал Макандаль, они присоединятся к празднующим рабам на плантации Новый Бриссак — еще одна идея Макандаля, которую Джеф считал легкомысленной. Но Макандаль хотел быть там, когда будут умирать гости, приглашенные на праздник. Он хотел присутствовать при массовом убийстве и видеть хаос, который начнется, когда бал превратится в танец мертвых. Джеф знал, что их предводитель совершенно точно рассчитал время действия яда. Через два или три часа после ужина, который должен состояться перед балом, плантаторы будут дергаться в конвульсиях. А две или три сотни умирающих гостей — Джеф улыбнулся — это будет слишком много даже для Виктора Дюфрена. Тем более что действие яда он почувствует на себе. Доктор и его жена Деирдре… Джеф колебался между сожалением из-за того, что он будет вынужден убить ее прекрасное тело, и предвкушением мести. В конце концов жажда мести возобладала. Деирдре оттолкнула его. Она решила принадлежать к белым людям. И теперь он будет смотреть, как она умирает вместе с ними! Джеф постарался не думать о том, как сильно он любил эту женщину. Это была ошибка. Ужасная ошибка, если вспомнить судьбу «Морской девы» и ее экипажа. Он пожертвовал своими друзьями и едва не отдал собственную жизнь за женщину, которая, наверное, не пошла бы с ним, даже если бы он положил к ее ногам испанские золотые прииски.

Взгляд Джефа переместился на Сималуа. Она была совершенно иной. Сималуа была послушной, нежной — и все же была готова бороться за их общее дело. Когда-нибудь в ней тоже проснется страсть, в этом Джеф был уверен. Если бы Сималуа принадлежала ему… Он по всей форме попросил ее руки, когда в последний раз снова пригнал скот, при этом, однако, обнаружил, что она действительно не поняла его вопроса. Сималуа сказала, что не имеет права принимать такое решение. Выйдет она замуж или нет, решает ее отец.

— Но он же мертв! — в замешательстве воскликнул Джеф.

Сималуа опустила голову.

— Тогда это решают дýхи, — пробормотала она.

Джеф понял: духи говорили с Макандалем.

Он снова сосредоточил внимание на церемонии. Макандаль благословлял своих слушателей смесью крови и алкоголя из котла. Тот был заполнен до краев. Но тем не менее мужчины стали покидать сарай. Женщины же не могли оторваться от Макандаля. И он даже не собирался отсылать их прочь. Напротив, он начал выбирать…

Джеф не мог поверить, что Дух действительно избрал трех самых красивых девушек, прежде чем отпустить остальных.

— В этих женщинах живут духи острова! — заявил Макандаль. — Богини земли, которые должны соединиться с богом войны, чтобы даровать нам победу.

Он стал танцевать с девушками, в то время как другие рабы — некоторые счастливые и уверенные в скорой победе, другие удивленные — стали выходить наружу. Но, прежде чем Макандаль смог уединиться с девушками, заговорила Мирей. Джеф часто удивлялся ее долготерпению, однако теперь увидел, что даже ее хладнокровию есть предел.

— Франсуа, быть этого не может! — Маленькая пухленькая женщина встала перед мужем и покачала головой. — Мы находимся в стане врага, и ты сегодня ночью должен руководить самым большим, решающим ударом против рабовладельцев, а у тебя в голове нет ничего, кроме желания соединиться с очередной «богиней»? Неужели ты совсем не думаешь об этих девушках? Им нужно возвращаться на свою плантацию, богослужение, наверное, уже давно закончилось, а они не похожи на полевых рабынь. Значит, сегодня вечером они заняты. Хозяева ждут их. Если ты задержишь их здесь дольше, ты навлечешь на них опасность.

— Не важно! — воскликнула одна из девушек. — Я с удовольствием умирать за мессию! Отдавать все!

Она упала перед Макандалем на колени. Вторая девушка сделала то же самое.

Макандаль улыбнулся им обеим и сделал попытку помочь им встать, однако Мирей не дала сбить ее с толку.

— Это глупо! Неужели вы думаете, что вы единственные, кто готов умереть за него? Если вас схватят и допросят, вы предадите нас всех после третьего удара плетью! — Она отвернулась от испуганно глядящих на нее девушек и стала между ними и своим мужем. — Ты отпустишь этих дурочек, Франсуа, и будешь надеяться, что они доберутся домой в целости и сохранности. Если все пройдет хорошо, позже ты еще раз сможешь прийти сюда и благословить всех. Когда-нибудь, когда мы победим. Но не сейчас! Ступайте, девушки, — и молитесь всем богам и богиням, чтобы вас никто не увидел!

Девушки бросали испуганные взгляды на Макандаля. Дух Эспаньолы стоял перед своей супругой, словно провинившийся школьник, явно стараясь сохранять достоинство.

— Она права, — в конце концов признал Макандаль. — Мы теряем время, дети мои. Идите и выполняйте вашу задачу, как я выполню свою! — Он поднял руку, благословляя девушек и прощаясь с ними.

— А… а как же победа? — робко спросила одна из них. — Что будет с победой, если не будет соединения с богиней? Тогда нет победы?

Мирей вздохнула, однако Макандаль уже взял себя в руки.

— Не беспокойся, дочь моя! — твердо сказал он. — Соединение состоится. Сималуа!

Молодая женщина вздрогнула, услышав его зов. Она явно испытала облегчение, когда Макандаль сделал свой выбор среди рабынь, и уже собиралась уйти. Вероятно, все это время она испытывала такое же беспокойство, как Джеф и Мирей. А теперь…

— Идем, Сималуа!

Макандаль протянул ей руку.

У Джефа чуть не остановилось сердце, когда Сималуа покачала головой.

— Нет! — сказала она. — Я сейчас нет… соединение. Я не богиня — и меня не зовут духи. Меня всегда зовешь только ты. Ты великий мессия, великий воин. Но я… я сама спрашивать богов. И боги мне сказали: «Макандаль привести четыре коровы, ашанти привести восемь». — Она указала на Джефа. — И он не хотеть убивать скот, он кушать сарои со мной. Ты — всегда мясо.

Макандаль был неприхотлив в еде. Сималуа часто видела говяжье мясо над костром, на котором Мирей готовила мужу еду.

Дух Эспаньолы удивленно посмотрел на юную женщину.

— Ты не хочешь меня? Ты хочешь… Цезаря? — У него был скорее удивленный, чем оскорбленный вид.

Сималуа робко кивнула. Затем она решилась поднять глаза и посмотрела прямо в недоверчивое, но просветлевшее лицо Джефа.

— Да. Он меня спрашивать о том, чтобы жениться. Чтобы любить. И, кажется, я любить Цезаря…

Джеф боролся с желанием подбежать к ней и заключить ее в объятия. Значит, она все же об этом думала. И она предпочла его «Черному мессии». Джеф хотел поцеловать Сималуа, увести ее отсюда… Однако Макандаль еще не закончил говорить с ней.

— А меня? — громовым голосом спросил он. — Ты осмелилась сказать, что не любишь меня? Меня? Своего бога? Того, кому ты принадлежишь?

Джеф услышал, как другие сподвижники Макандаля за его спиной взволнованно задышали. А на лицах рабынь, которые еще не покинули сарай, появились недоверие и возмущение. До сих пор никто не протестовал, когда Макандаль называл себя мессией или воплощением языческих богов войны. Однако то, что он сказал Сималуа…

«Я Господь, Бог твой» — это цитата из Библии. Даже Джефу, который не был воспитан в католическом духе, эти слова показались ересью — а крещеные и всю свою жизнь еженедельно вынужденные посещать богослужения рабыни, казалось, ждали, что сейчас с неба упадет молния, чтобы поразить его.

Сималуа снова всех удивила. Она упала перед Макандалем на колени и поцеловала край его одеяния.

— Богу я молюсь, — сказала она своим низким мелодичным голосом. — Скот принадлежит мне. Но Цезаря… я любить. Есть разница между Богом, имуществом и мужем.

Она встала, послала Макандалю виноватую улыбку язычницы и подошла к Джефу, чтобы протянуть ему руку.

Макандаль сглотнул слюну.

— Мирей, — пробормотал он.

Мирей подошла к нему и затем, стоя рядом с ним, обратилась к оставшимся.

— Если Макандаль бог, значит, я — богиня, — произнесла она спокойно, — потому что я его жена, доверенная ему Богом, который прислал его сюда. Так что идите. Соединение произойдет так же, как уже происходило. Победа будет за нами, в этом нет никакого сомнения! Смерть плантаторам! Огонь, яд и погибель на их дома! Сегодня ночью вы будете руками Духа Эспаньолы, его мечами, его факелами! Сделайте это. Ступайте с духами!

Остальные сподвижники поняли намек. Они открыли дверь для последних слушателей.

— А сейчас идем! — коротко сказала Мирей своему супругу, когда все ушли. — Мы должны очиститься. Мы все пропахли кровью и водкой. Это привлечет к нам внимание, если мы в таком виде отправимся к остальным.

— Мы пойдем на рождественский праздник на этой плантации! — настаивал Макандаль.

У него был вид побежденного, но он снова выпрямился, стараясь сохранять достоинство. Если ночью все пройдет хорошо, то этот вечер будет забыт.

Мирей и приближенные Макандаля навели порядок в сарае и вытащили из своих котомок чистую одежду. Вечером, конечно, повстанцы будут одеты не в яркие кафтаны, а в обычную хлопчатобумажную одежду рабов. О воде для стирки и мытья им заботиться не нужно. В это время как раз начался обычный для раннего вечера тропический ливень. Он смыл все следы церемонии вуду с их тел, когда сначала Мирей, затем Макандаль, а после него и его помощники вышли голыми на открытый воздух за сараем.

Пара у входа в сарай не замечала сырости. Под струями дождя обнимались Джеф и Сималуа.

 

Глава 6

Бонни чувствовала себя немного виноватой, потому что ей нечего было делать, в то время как Амали почти круглосуточно была занята, заботясь об одежде и о прическе Деирдре. Уже на то, чтобы отутюжить вечерние платья, правильно завязать все ленточки и расправить рюши, требовалось несколько часов. Праздничные послеобеденные платья тоже были очень сложного покроя, они ведь состояли из нескольких юбок с кринолином, подъюбников, кружевных вставок и мантилий. Бонни, конечно, сразу же предложила свои услуги, чтобы помочь Амали, однако, как и раньше, не проявила большой сноровки в роли служанки.

— Лучше займись детьми! — Амали рассмеялась, когда Бонни первую же кружевную тунику повесила в шкаф шиворот-навыворот. — Или иди развлекайся с Леоном!

Леон целый день провел вместе с людьми из своей музыкальной группы. Он репетировал с ними вечернее выступление — они должны были играть на танцах в поселении рабов. Встреча с музыкантами помогла Леону преодолеть странное напряжение, вызванное атмосферой, царившей в поселке черных. Он уже думал, что ему это просто показалось. Между тем не только Бонни почувствовала напряжение, которое к вечеру стало еще сильнее. Везде в доме и в саду шла какая-то лихорадочная подготовка — слишком торопливая для дома, привычного к гостям и большим праздникам.

Даже Нафия обратила на это внимание. Малышка утром пошла в дом, чтобы найти себе занятие. Ей очень хотелось побывать на балу, полюбоваться вечерними платьями и сложными прическами гостей, услышать музыку и увидеть танцы. Амали обещала ей замолвить за нее словечко перед домашними слугами, и сначала они даже нашли небольшую работу для девочки. Однако домашние служанки и слуги сбивали Нафию с толку, давали ей противоречивые указания и проявили к ребенку такую нетерпимость, что расстроенная малышка уже к обеду снова вернулась к Бонни. Теперь ей самой хотелось нянчить детей, а не быть втянутой в эту суматоху, царившую в доме.

Тем самым она отобрала у Бонни занятие, и молодая женщина в конце концов пошла в кухню. Здесь уже хозяйничала Сабина. Она сразу же взяла на себя самые важные задачи, потому что поварихи и повара Дюфренов в этот день почему-то ничего не могли сделать толком.

— Надин всегда удавались торты, — удивлялась Сабина, указывая на молодую женщину, которая тщетно старалась придать форму жалкому подобию бисквита. — А теперь она наделала неизвестно что. А Пьер пересолил суп — можно подумать, что он влюблен, но смотрит так, как будто три дня идет дождь… Я не знаю, что здесь происходит. Если ты мне поможешь, Бонни, мы сделаем это…

Для того чтобы накормить почти триста гостей, нужны были, конечно, не только помощники, но и хорошо продуманный подход — вот только в кухне, казалось, никто не был в состоянии работать как следует. Бонни сразу же схватила нож и принялась чистить целую гору овощей. Она зачарованно смотрела, как Сабина взяла тетрадь с рецептами в руку, и стала наслаждаться каждым мигом этого рождественского вечера. Повариха явно была не очень загружена работой в городском доме Виктора, в котором устраивали только маленькие вечерние приемы.

Между тем на улице стемнело. К счастью, дождя уже не было, когда слуги, стряпавшие для рабов, разожгли на улице большой костер, на котором готовились разные вкусные кушанья для черных. Там были маринованные свиные лопатки с соусом из лука и чили, а также рис с бобами. Тут же жарились кормовые бананы и козье мясо, в больших горшках варились цыплята в остром соусе. Пища была несколько грубее, чем те кулинарные изыски, которые готовили Сабина и другие повара для белых, но тем не менее у Бонни уже сейчас текли слюнки. Когда ужин закончится, она и другие помощники на кухне смогут устроить праздник под открытым небом. Леон и Нафия, конечно, припрячут для них лучшие куски. Однако повара, казалось, не особо радовались предстоящему пиру. Напротив, чем дольше делались приготовления, тем небрежнее и раздраженней становились слуги, работавшие на кухне. Сабина качала головой. Она была похожа на скалу среди прибоя.

— Может быть, здесь слишком много помощников? — в конце концов предположила она, попробовав суп и признав его съедобным. — И к тому же официанты бегают туда-сюда. Ты свободна, Бонни. Ты хорошо, очень хорошо работала, но сейчас иди праздновать к своему Леону. Слышишь? Они уже играют!

И действительно, до кухни доносились первые зажигательные ритмы.

Бонни развязала фартук.

— Ты серьезно? — радостно спросила она.

Сабина кивнула и, к своему удивлению, почувствовала, что один из поваров развязывает ленты на ее собственном фартуке.

— Иди и ты с ней! — произнес он настойчиво. — Ты права, тут слишком много поваров, слишком много людей! Спасибо за помощь, но теперь уходи.

Сабина изумленно посмотрела на него.

— Здесь такая неразбериха, — сказала она.

— Мы это делать! — воскликнула другая повариха, Надин, которая заслужила порицание. — Это наша кухня.

— Но… — Сабина хотела продолжить спор, однако повар энергично вытолкал ее за дверь. — Празднуй, Сабина! Ты так долго не видела своих детей. Иди, веселись с ними!

Сабина покачала головой. Ее дочь была личной горничной Луизы Дюфрен, и в этот вечер без нее, конечно, нельзя было обойтись. А сын был домашним слугой, которому поручили быть официантом во время званого ужина. И, таким образом, она могла бы увидеть его только в том случае, если бы осталась в кухне.

Бонни же, напротив, была рада возможности убежать из хозяйского дома. Она была голодна, и к тому же ей хотелось побыть вместе с Леоном. Бонни оставила пребывавшую в сомнениях Сабину и потихоньку пошла в направлении огней, где разливали пиво и водку. Там играла музыка, и Леон будет счастлив, когда увидит ее.

— Франсуа…

Джефу было трудно называть Макандаля по имени. Так к нему обращались только Мирей и самые близкие друзья. Однако «Франсуа» было распространенным именем, и, называя его так, Джеф тем самым не мог выдать вождя повстанцев.

— Ч-ч-т-то такое, парень?

Макандаль посмотрел на него поверх своей кружки. Он уже несколько часов подряд пил ром вместе с двумя пожилыми рабами. Джеф не знал, известно ли им, кто он на самом деле, или же они просто считают Макандаля одним из гостей, который, как и они, был привезен сюда из Африки. Помощники Духа и Мирей, обеспокоенные, держались неподалеку от него. Люди Макандаля не любили подвергать сомнению его действия, однако того, что напиваться в таком обществе не следовало, никто из них не мог отрицать. Сами они сделали лишь несколько глотков пива или пунша. Обычно Макандаль поступал точно так же. Однако в этот вечер разговоры мужчин вращались вокруг женщин — послушных девушек из Африки и баб с Эспаньолы, которые трудились наравне с рабами-мужчинами и поэтому хотели, чтобы их воспринимали всерьез. Во многих поселениях рабов, как пожаловался один из стариков, женщины даже командовали.

— Сейчас они сами хотят определять, кого… за кого они выйдут замуж! — возмущался Макандаль. — Это… это нарушение воли богов…

Джеф вздохнул. Очевидно, Дух решил напиться, чтобы забыть историю с Сималуа — то, что он пережил, уязвило его самолюбие. Джеф чувствовал себя немного виноватым. Однако сейчас тем не менее ему нужны были указания Макандаля. Предводитель заявил, что он лично отдаст приказ к началу операции, и вот это время наступило. В кухне все было готово. Гости, которые фланировали по дому и по саду с аперитивами в руках, постепенно собирались в обеденном зале. Джеф должен был отнести яд в кухню и понаблюдать за тем, как его будут добавлять в пищу, а также своевременно предупредить рабов, которые должны будут предварительно эту пищу пробовать.

— Франсуа… Сейчас?

Макандаль зашевелился.

— Д… д-да, — произнес он заплетающимся языком. — Иди… отправь всех в ад!

Джеф прикусил губу. Макандалю не следовало выражаться так прямо! Если так будет продолжаться и дальше, он себя выдаст. Однако мужчины, сидевшие рядом с Макандалем, лишь рассмеялись.

— Всех баб — в пекло… — ухмыльнулся один из них. — Там будет жарко…

Джеф поднялся, испытывая облегчение. Как-никак, он получил приказ выступать. О Макандале должны были позаботиться Мирей и его помощники.

Сималуа ожидала Джефа неподалеку. Она будет сопровождать его в кухню. С тех пор как она приняла решение в его пользу, она следовала за ним буквально по пятам — и Джеф не знал, было ли это выражением ее любви или же она боялась возможной мести Духа. Но сейчас это было ни к чему. Высокая, очень худая Сималуа с коротко остриженными волосами была яркой, приметной женщиной. Кто-нибудь из белых гостей мог увидеть ее и спросить о ней у Дюфрена.

Джеф взволнованно улыбнулся.

— Сима, дорогая, они не хотят видеть в доме чужих рабов. И уже то, что я туда проберусь, является риском. А ты… хотя бы накрой голову платком.

Сималуа послушно закуталась в платок. Джеф целеустремленно и с таким видом, как будто у него было на это право, отправился в кухню. На музыкантов, игравших возле одного из костров, он не обратил внимания, как не обратил внимания и на изящную молодую женщину, которая шла к музыкантам с миской риса, чтобы сесть рядом с ними.

Однако Бонни увидела Джефа — и чуть не выронила миску из рук.

— Джеф… — прошептала она. — Цезарь…

Бонни хотела подбежать к нему, но все же передумала и замедлила шаг. Джеф больше не был рабом. Он сбежал к бунтовщикам. Тогда что же он здесь делает?

Бонни ненадолго задумалась. Могло ли быть так, что он пришел сюда, чтобы увидеть Деирдре? Или похитить ее? Однако для этого рождественский праздник явно был неподходящим временем! Деирдре так часто выезжала одна на конную прогулку, здесь и в Кап-Франсе… Зачем тогда Джефу приходить на праздник, чтобы тайно встретиться с ней?

И вдруг Бонни все стало ясно. Странное настроение в поселке рабов, напоминавшее ей напряжение перед боем. Беспокойство в кухне. Желание слуг избавиться от Сабины — незадолго перед тем, как на столы будут подавать еду. А затем появился Джеф, без сомнения, посланный Макандалем! Повстанцы замышляли совершить отравление.

Бонни поставила миску на землю — ее руки дрожали слишком сильно, чтобы она могла ее удержать. Сердце Бонни билось часто-часто, однако она последовала за Джефом. Он шел в кухню… Именно этого она и боялась.

Девушка лихорадочно размышляла. Может быть, ей следовало побежать за Джефом, остановить его, попытаться помешать ему и слугам в кухне осуществить их намерения? Конечно, он испугается, может быть, даже выслушает ее. Но был ли у нее хотя бы один шанс? В кухне работало несколько дюжин заговорщиков. Одно слово Джефа — и они схватят Бонни и будут держать ее до тех пор, пока не завершат свое дело. Бонни думала о том, чтобы посвятить в происходящее Леона, объяснить ему и другим музыкантам, что замышляют заговорщики, но это, однако, заняло бы слишком много времени. Музыканты уже подогрели себя с помощью спиртного. Решительным повстанцам в кухне эти несколько человек, даже если бы они были трезвыми, так же мало могли оказать сопротивление, как и Бонни в одиночку.

Бонни бросила взгляд на ярко освещенные окна главного дома. Она не любила белых… Да, видит Бог, многих из них она отправила в ад. Но здесь… Почти триста человек, и среди них Виктор Дюфрен, который спас ей жизнь. Деирдре, которой Бонни восхищалась, пусть даже она и похитила у нее надежду на жизнь с Джефом. Фортнэмы, которые всегда хорошо относились к ней и что-то знали о Джефе… Бонни вспомнила, что Амали намекала на что-то такое.

И тогда девушка просто побежала вперед, мимо слуг в ливреях, которые указывали гостям дорогу, и, тяжело дыша, приблизилась к входу в большой зал, где должен был состояться ужин и где нарядные люди искали свои столы и усаживались за них. Доктор. Она должна найти доктора… Но Бонни не могла отыскать ни Виктора, ни Деирдре.

— Что ты здесь делать?

Бонни вздрогнула, услышав за спиной грубый голос одного из слуг.

— Вон отсюда!

Бонни отчаянно всматривалась в толпу, однако видела только пышную одежду из шелка и парчи, напудренные белые лица, пышные парики, а также высокие прически. Было невозможно узнать кого-то с первого взгляда.

— Исчезнуть! Сейчас!

Еще один слуга схватил Бонни за руку, и девушка стала от него отбиваться:

— Я должна кое-кого найти…

— В чем дело, Бонни?

К ним приблизилась женщина в зеленом шелковом платье. Происшествие у входа в обеденный зал явно привлекло ее внимание. Эта женщина знала ее имя… Бонни пригляделась и облегченно вздохнула, узнав Нору Фортнэм.

Девушка хотела что-то сказать, придумать что-нибудь, чтобы объяснить происходящее и чтобы Нора приказала слугам оставить ее в покое. Но ничего не приходило в голову… Однако когда Нора увидела встревоженное лицо Бонни, она обратилась к слугам, успокаивая их.

— Все в порядке… Вас зовут Шарль и Луи, не так ли? — Нора ласково улыбнулась мужчинам. — Эта девушка пришла ко мне. Кажется, возникли проблемы с моими слугами… Идем со мной, Бонни, расскажи мне, что случилось.

Бонни больше всего хотелось броситься Норе на шею. Прежде всего потому, что та увела ее подальше от распорядителей, следящих за порядком в салоне, которые, возможно, тоже были заговорщиками. В нише между украшениями из цветов Нора и Бонни остановились.

— Что все-таки случилось, Бонни? У тебя такой вид, словно ты увидела привидение.

— Я увидела Цезаря! — вырвалось у Бонни. — По дороге в кухню. И я уверена, что он… он пришел от Макандаля…

Нора сразу все поняла. Она, казалось, не раздумывала ни секунды. Взглянув на обеденный зал, Бонни догадалась почему. Гости только что уселись за стол, и первый официант вышел из коридора, соединявшего зал с кухней. В руках у официанта была большая суповая миска…

Нора бросилась к нему. Она вроде бы нечаянно задела его и выбила миску у него из рук. Фарфор разбился, суп брызнул на белые брюки слуги…

Нора услышала пронзительные крики позади себя и выбила у следующего слуги вторую миску с супом, а затем вбежала в кухню. Слуги замерли. Все посмотрели на Нору — а затем на Джефа, который как раз собирался высыпать какой-то серый порошок в горшок с рагу.

— Джеф! — Нора знала, что ее голос от волнения стал пронзительным. — Джеф, какого черта ты здесь делаешь?

Джеф поднял удивленные глаза. Звук ее голоса и ее слова пробудили в его душе какие-то воспоминания. Неужели он уже слышал когда-то точно такие же слова? И даже не раз. Перед его мысленным взором промелькнуло видение: ребенок, который собирается положить руку на горячую кухонную плиту…

И сейчас Джеф узнал эту женщину. Это мать Деирдре, Нора Фортнэм. Но откуда она узнала его настоящее имя, ведь он не называл его даже Деирдре…

Сработал его инстинкт самосохранения. Джеф сунул мешочек с ядом в руки высокой худощавой женщине, стоявшей позади него. Сам он молниеносным движением выхватил нож, бросился к Норе и приставил ей нож к горлу.

— Откуда вы знаете мое имя? — процедил Джеф сквозь зубы. — И что вам здесь нужно? Говорите, или вы умрете! Продолжай, Сима! Мы будем делать все так, как и планировали!

— Но…

Молодая женщина, державшая в руках яд, медлила. Одна из поварих убрала рагу в сторону. Дальше все пошло не так, как было запланировано. Вероятность того, что вслед за этой женщиной придет еще кто-нибудь, была слишком велика. И даже если бы этого не случилось, Цезарь мог теперь заставить замолчать Нору, лишь убив ее. Но ее отсутствие заметят задолго до того, как начнет действовать яд. Заговорщикам нужен был другой план.

Нора резко выдохнула.

— Отпусти меня, Джеф, — спокойно сказала она. — Я тебя не боюсь. Что ты здесь делаешь? Яд находится в этом мешочке? Ты хочешь умертвить нас всех?

Джеф рассмеялся:

— О да, мадам, я хотел это сделать, и я это сделаю! Вы будете первой…

Нора покачала головой. Нож оцарапал нежную кожу ее шеи, но женщина не обращала на это внимания.

— Мой муж будет искать меня, — хладнокровно заметила она. — Тебе не удастся скрыться.

Джеф крепче сжал нож.

— Вы даже не поверите, мадам, как быстро я исчезну. Каждый, кто здесь находится, на моей стороне, а не на вашей. Один из нас сейчас выйдет отсюда и скажет вашему мужу, что вам стало плохо. Что вас отвели в вашу комнату и он должен пойти туда, чтобы посмотреть на вас. А наверху его будут ждать, и, таким образом, он станет вторым. Добрый доктор будет третьим, потому что он, без сомнения, присоединится к вашему мужу. Он ведь всегда готов помочь…

Голос Джефа дрожал от насмешки. Таким образом он пытался выразить презрение к обществу, к которому принадлежала Нора Фортнэм. Однако в глубине души его мучили вопросы. Откуда она знает его имя? Почему не боится его? И почему ему кажется, что он уже слышал ее голос? Раньше, гораздо раньше, чем тогда в сарае, когда она обнаружила его вместе с Деирдре.

— Но сегодня он вам не поможет! — продолжал Джеф. — Все белые на этой плантации умрут. И не только на этой. Здесь находится Дух, мадам! Он принесет смерть и опустошение… боль и страх…

— А как же Деде? — спокойно спросила Нора. — Ее ты тоже хочешь отравить?

Деде… Это слово снова что-то вызвало в памяти Джефа. Это, должно быть, уменьшительная форма от имени Деирдре. Однако почему при этом слове у него перед глазами возникают картинки? Маленькая девочка. На голове у нее венок из цветов, венок, который сплел он, Джеф…

Джеф выкинул эти мысли из головы. Он уставился на Нору взглядом, полным ненависти.

— Деирдре? Ее — в первую очередь! — Он не хотел продолжать, однако затем ненависть и разочарование вырвались из его сердца. — Сначала она говорит, что любит меня, а потом… Когда стало трудно, она убежала назад, к своему доктору! Предательница! И вот что я вам скажу, белая леди: раз Деирдре не досталась мне, то пусть не достанется и ему! Я буду смотреть, как она умирает, и при этом буду смеяться… Смеяться буду я…

Он стоял позади Норы, но она по его голосу слышала, что он борется со слезами. Высокая худощавая женщина, которая до сих пор держала в руке мешочек с ядом, изумленно смотрела на Джефа. Платок сполз у нее с головы, обнажив коротко стриженные курчавые волосы.

Нора покачала головой.

— Ты ошибаешься, Джеф, — мягко сказала она, и перед ее внутренним взором снова возник маленький мальчик, играющий в палатке королевы с барабанами племени ашанти. — Деде… Деирдре… очень любит тебя. Однако она не может любить тебя как… как своего мужа… она не имеет на это права. Я знаю, это уже случилось, но это был… это был, хм… ошибочный путь… это был грех…

— Потому что я черный, а она белая? — процедил Джеф с горьким смехом. — Какой бог это провозгласил?

Нора повернулась к Джефу и решительно опустила его руку с ножом.

— Какой бы бог ни правил на небе, иногда он проделывает с нами странные штуки, — проговорила она тихо. — Однако в данном случае божественные законы и законы мирские все же совпадают. Ты не можешь быть вместе с Деде, хоть по законам Ямайки она такая же черная, как и ты. Да, это так. Я родила Деирдре от бывшего раба. Аквази, твой отец, был и ее отцом. Ты — ее брат, Джеф. Неужели ты ничего не помнишь? У Аквази было две жены, тогда, в Нэнни-Тауне, и одной из них была я. Ты называл меня «мама Нора» и каждый день хотел идти со мной в поле. Потому что со мной была Деде. Потому что ты уже тогда любил ее, точно так же, как она любила тебя. Все это хорошо и правильно. Но вы — брат и сестра, Джеф. Быть мужем и женой вы не можете.

Нора решительно посмотрела Джефу в глаза и увидела, что в нем что-то сломалось. Не важно, что он говорил, — и не важно, что было между ним и молодой черной женщиной, которая, ничего не понимая, следила за этой сценой — боль от потери Деирдре никогда не пройдет.

Нора с удовольствием предоставила бы ему время справиться с этими новостями. Однако сейчас надо было немедленно что-то предпринять. Луиза Дюфрен только что позвонила в колокольчик, требуя подавать следующее блюдо. Суп — по крайней мере тот, что не успела разлить Нора, — был уже съеден. Нора спрашивала себя, чем Дюфрены объяснят ее странное поведение, и надеялась, что в первом блюде не было яда.

Женщина отступила на шаг назад и бросила презрительный взгляд на нож, который Джеф все еще держал в руке.

— А теперь делай то, что ты должен сделать, Джеф. Если ты считаешь, что это правильно, тогда зарежь меня. Прикажи своим людям сервировать еду и отрави свою сестру. Но я сразу скажу тебе: тем самым ты убьешь любовь, которая есть в твоем сердце.

Джеф опустил свое оружие.

— Мы… мы этого не сделаем… — прошептал он. — Если… если вы нас не выдадите… если вы не выдадите людей… — Он указал на рабов в кухне, которые, оцепенев от страха, наблюдали за этой сценой. — Иначе их…

Нора кивнула.

— Иначе их всех убьют, — сказала она. — Или по крайней мере продадут. Дюфрен вряд ли прикажет убить триста рабов. Что касается меня, я буду молчать. Если только ты…

— Нет!

Внезапно к молодой женщине с короткими волосами — очень красивой женщине, как успела заметить Нора, — вернулась жизнь. Нора надеялась, что Джеф любит ее. Что она принесет мир его душе. Однако эта женщина, казалось, видела все иначе.

— У нас есть план, Цезарь! У Духа есть план! Ты не должен сдаваться из-за того, что там внутри твоя любовница или сестра… Я пожертвовала ребенком, Дух пожертвовал рукой… многие пожертвовали жизнью! А ты теперь пожертвуешь Деде! — Она решительно высыпала яд в рагу и размешала его. Затем женщина сунула котел ближайшей помощнице по кухне.

— Вот! Ты вынесешь еду! И убьешь всех!

Молодая рабыня беспомощно смотрела на котел. Конечно, она не могла подавать еду в горшке. Сначала рагу надо было разложить на фарфоровых мисках, а затем передать официанту в ливрее… Девочка приняла решение немедленно. Она высыпала содержимое горшка в мусорное ведро.

— Мы не делать этого! Они всех нас убивать! — воскликнула она.

Остальные слуги, стоявшие вокруг нее, закивали головами.

Сималуа сдавленно вскрикнула.

— Тогда… тогда все напрасно! Вы все предатели! Я скажу Духу! — И с этими словами она бросилась наружу.

Нора проследила за ней взглядом. Она пыталась понять, что имела в виду молодая женщина.

— Макандаль… — произнесла она глухим голосом. — Макандаль здесь?

Джефу не надо было это подтверждать. Нора прочла ответ на лицах рабов. Она с трудом сделала вдох. Сначала ей надо было взять себя в руки. В первый раз, с тех пор как она попала в кухню, Нора чувствовала себя в опасности. Если эти люди решат, что она выдаст их предводителя…

— Я ничего не скажу, — решительно заявила она. — Я вас не выдам. Я против рабства, и я могу… я могу понять вас… Сейчас же… сейчас мне нужно уходить. Если мое отсутствие обнаружат…

Нора краем глаза заметила, что один из поваров схватился за нож, а другой — за ручку тяжелого горшка. Джеф ничего ей не сделает, но остальные рабы могут попытаться избавиться от нее. Однако затем она с облегчением вздохнула: на пороге кухни появился Дуг.

— Вы не видели мою жену Нору?

Нора бросилась к Дугу:

— Я здесь, Дуг… Я… Тут возникла проблема с приправой… которая… ну, неизвестно, съедобна ли она… Однако сейчас…

Она отметила, что Дуг, несмотря на праздничное убранство, прицепил к поясу шпагу. Раньше Нора не обратила на это внимания. Может быть, его предупредила Бонни? Дуг отправился наверх, чтобы взять оружие… Это, по крайней мере, объясняло то, почему он только сейчас бросился на ее поиски. Иначе Дуг начал бы искать жену сразу же, как только она не заняла место рядом с ним.

— Сейчас мы снова пойдем туда, да?

Нора улыбнулась своему мужу — робко, но, как она надеялась, с заговорщическим видом. Джеф стоял среди слуг. Нора не думала, что Дуг узнал его, и надеялась, что он не станет разговаривать с ним, даже если узнает.

Дуг, однако, смотрел только на Нору, и в его глазах читалось облегчение. Он не стал сопротивляться, когда она потащила его из кухни.

— Черт возьми, что там случилось? — все же спросил он у нее. — Бонни сама не своя. Она говорила что-то о Цезаре. Ты вдруг исчезла, а половина зала плавала в супе из бычьих хвостов.

Неожиданно Дуг заметил капельки крови на напудренной белой шее жены, и его глаза потемнели. Он проглотил свой вопрос, когда Нора с серьезным видом покачала головой и затем быстро направилась в зал. С встревоженным видом Дуг шел за ней, когда она выходила по коридору из кухни и затем постаралась как можно незаметнее пройти через зал. У входа стояли слуги, которые недавно хотели вышвырнуть отсюда Бонни. Нора затащила Дуга в рабочий кабинет хозяина дома и захлопнула дверь.

— Нам нужно поговорить! Дуг… мне кажется… мне кажется, Макандаль где-то на улице празднует вместе с рабами!

 

Глава 7

— Выдадим ли мы его? — Дуг выслушал взволнованный рассказ Норы и теперь, взбудораженный, положив руку на рукоять своей шпаги, мерил комнату шагами. — Ты не в себе, Нора, если спрашиваешь об этом. Конечно, мы кое-что предпримем. Ведь этот тип хотел убить всех нас! Если бы не Бонни, мы бы сейчас сидели там, в зале, и вкушали отравленную еду!

Нора нервно запустила руки в волосы, сбросив парик:

— Но я ведь… я ведь обещала… и можно ведь и их понять… Боже мой, Дуг, эти люди просто не хотят больше быть рабами! Мы сами на их месте тоже стали бы бороться!

— Борьба — это одно, — заявил Дуг твердо. — А отравление — совсем другое. Этот Макандаль — массовый убийца. Это не Грэнни Нэнни, с которой можно было вести переговоры. Это не Аквази, который бросился в бой от отчаяния. Этот человек болен манией величия и опасен, как пожар. Так что забудь свои обещания, Нора! Я сейчас пойду в зал, поговорю с Дюфреном и посмотрю, есть ли среди сидящих в зале тупых господ люди, которые умеют орудовать шпагой и у которых хватит мужества на то, чтобы вступить в бой с кучкой черных заговорщиков! — И с этими словами Дуг выскочил наружу.

Нора не знала, что и думать. Дуг был прав — Макандаля нужно остановить. Но Джеф… Только бы спасся Джеф и молодая женщина, которая была с ним!

Сималуа бежала через поселение рабов, расстроенная и ослепшая от слез. Она отчаянно пыталась понять, что же там произошло. Эта женщина знала африканское имя Джефа. И говорила о другой женщине. О женщине, которая любит или любила Джефа. И при этом он ведь сказал, что любит ее, Сималуа. И что на Эспаньоле мужчина может иметь только одну жену. Что это — она. И то, что делал Дух, было несправедливо. А теперь… Сималуа необходимо было с кем-нибудь поговорить. И предупредить Духа. А эта белая женщина на самом деле никогда не будет молчать! Она выдаст Макандаля. Если он сейчас не убежит, то он пропал.

— Тише! Здесь дети!

Низкий, но дружелюбный голос, в котором прозвучал мягкий упрек, принадлежал огромному чернокожему парню, в которого Сималуа чуть не врезалась на бегу. Он держал за руку маленькую девочку. Та нерешительно шагала между этим мужчиной и еще одной девочкой, чуть постарше. Однако взгляд Сималуа привлекла женщина, которая шла с другой стороны от него. Маленькая невзрачная женщина, которая держала на руках… младенца!

— Намелок!

Сималуа вскрикнула, когда узнала свою дочь. Или, скорее, женщину, которой отдала свою дочь. Намелок за последние месяцы изменилась, и ее мать вряд ли смогла бы ее узнать. Впрочем, то, что малышка была из племени масаи, Сималуа не могла не заметить. По крайней мере, ребенок совершенно точно не мог быть ребенком женщины, которая держала его на руках.

— Мой ребенок! Это мой ребенок!

Сималуа уставилась на Бонни, которая в первый миг совершенно ничего не соображала. Она несмело улыбнулась, а затем с радостью узнала мать Намелок. Она была жива и явно чувствовала себя хорошо. После их последней встречи на рынке рабов Бонни опасалась самого худшего. Она добровольно отдала ребенка, когда Сималуа протянула руки ей навстречу. Но Намелок сразу же заплакала, когда чужая женщина попыталась взять ее из рук Бонни. Поэтому Бонни крепче прижала ребенка к себе.

— Подожди, она пока не хочет, — сказала она. — Намелок разволновалась. Может быть, позже…

Сималуа сердито посмотрела на Бонни, которая внезапно почувствовала исходящую от нее угрозу.

— Отдай ее мне! — потребовала Сималуа. — Это мой ребенок. Я больше не рабыня. Отдай мне ребенка назад!

Бонни испуганно отпрянула, а Леон встал между ней и Сималуа, защищая свою подругу.

— Что случилось? Ты сошла с ума? — резко спросил он женщину из племени масаи. — Сначала ты чуть не растоптала ребенка, а теперь хочешь его украсть?

Бонни выглянула из-за спины Леона.

— Она права, — сказала Бонни. — Это она отдала мне Намелок. Но это больше не ее ребенок! — Она повернулась к Сималуа. — Ты мне ее подарила! — заявила Бонни. — И теперь она принадлежит мне.

— Она не принадлежит тебе! Она не рабыня! — возмутилась Сималуа.

Бонни вымученно улыбнулась.

— Нет, но сейчас она — мой ребенок, моя дочь. Она принадлежит мне.

Сималуа сердито посмотрела на нее. Казалось, что она готова броситься на Бонни.

— Намелок — моя дочь! — закричала Сималуа. — Я хочу забрать ее…

Бонни крепче прижала к себе все еще плачущего ребенка.

— Сначала успокойся! — Леон взял Сималуа за руку. Он не хотел причинить ей боль, но и не мог допустить, чтобы она подралась с Бонни из-за Намелок. — Ребенок принадлежит вам обеим, да? Ты оставишь дочь у Бонни, но будешь приходить к ней. Сейчас Намелок очень хорошо у Бонни. Бонни хорошая, очень хорошая мать. Виктор Дюфрен очень хороший мец — он выписал отпускную грамоту для Намелок. Ты права, она не рабыня… И ей лучше в городе, чем здесь, на плантации. — Леон подумал, что женщина из племени масаи была куплена Жаком или Жеромом Дюфреном и сейчас живет в Новом Бриссаке или в Роше о Брюм.

Сималуа с решительным видом покачала головой:

— Если Намелок пойдет со мной, она тоже не будет рабыней. Никогда. У Духа мы в безопасности. У меня есть скот! Много скота. Намелок будет богата!

Бонни и Леон посмотрели друг на друга, ничего не понимая.

— Бонни!

Девушка вздрогнула. Этот голос она узнала бы из тысячи. Джеф!

Лицо Джефа посветлело:

— Бонни! Вот не думал, что еще раз тебя увижу. Ты… — И он попытался обнять ее.

У молодой женщины сразу же стало легче на сердце. Прежде она воспринимала большого чернокожего только как угрозу для своих друзей, но сейчас, когда он так обрадовался, увидев ее…

— Ты должен помочь мне, Цезарь! Она хочет забрать моего ребенка!

Сималуа прервала их приветствие и указала на Бонни. В ее голосе прозвучало негодование, но он также был исполнен надежды. С появлением Джефа соотношение сил изменилось. Каким бы огромным и сильным ни казался Леон, но с великим воином из племени ашанти он сравниться не мог. Сималуа была уверена в этом, ему лишь нужно было встать на ее сторону.

Однако Бонни, казалось, не испугалась Джефа:

— Это мой ребенок! Она отдала его мне, а сейчас хочет забрать назад. Так нельзя. Она…

Улыбка сошла с лица Джефа. Он с недоумением переводил взгляд с одной женщины на другую. Он был рад, что снова увидел Бонни, а также тому, что Сима вроде бы простила ему его поведение в кухне. Однако сейчас он не мог разбирать их споры. Ему нужно срочно предупредить Макандаля, а затем как можно быстрее исчезнуть! Сималуа, однако, казалось, совершенно забыла о Духе.

— Послушайте, — примирительно сказал Джеф, обращаясь к обеим женщинам. — Почему бы не выяснить это позже? Теперь, когда Бонни снова здесь… Ты ведь уйдешь с нами, Бонни, не так ли? Ты будешь бороться вместе с нами, чтобы победить белых… Ты должна услышать, как говорит Дух, тогда ты все поймешь! А когда мы снова будем в нашем лагере, вы договоритесь о ребенке.

— Я не пойду с вами! — твердо ответила Бонни. — И, конечно, я ни в коем случае не возьму с собой Намелок в лагерь повстанцев. Я здесь всем довольна и… — Она хотела рассказать о своей вольной грамоте, однако Джеф, казалось, не слушал ее.

— Я не уйду без Намелок! — так же решительно заявила Сималуа. — Ты заберешь ее у этой женщины, Джеф. Если ты воин и если ты любишь меня…

Бонни сердито посмотрела на нее.

— Только попробуй! — с угрозой сказала она.

Джеф с беспомощным видом стоял перед женщинами. Из затруднительного положения ему помог выйти один из приближенных Макандаля. Мужчина прибежал от костров к ним, чрезвычайно расстроенный.

— Цезарь. Дух… он сошел с ума… Он совершенно пьян. Мы… нам нужно убрать его отсюда, иначе его схватят… Если они поймают его… нас… они нас повесят!

Джеф покачал головой.

— Отравление не удалось, — сознался он. — Но что ты говоришь? Макандаль… Где он? Он все еще с теми людьми у костра?

Мужчина кивнул:

— Он говорит и говорит. Мы утащим его, Цезарь, пока не случилось несчастье!

Джеф схватил Сималуа за руку.

— Сима, идем, это сейчас важнее. Потом займемся остальным. Бонни…

— Я не отдам ребенка! — повторила Бонни твердым голосом.

— Я приду и заберу ребенка! — крикнула Сималуа.

Джеф потащил ее за собой к костру, у которого сидел Макандаль.

А затем раздались голоса из главного дома и послышался стук копыт. Группа всадников галопом мчалась со стороны конюшен на площадь рабов.

— Никому не двигаться с места! — Привычный к приказам голос Жака Дюфрена заставил стихнуть разговоры черных. — Если хотя бы один из вас попытается оказать сопротивление…

— Всем сохранять спокойствие! — вмешался четкий спокойный голос с английским акцентом. Бонни узнала его, а Джеф догадался, что это голос Дуга Фортнэма. — Не бойтесь! Мы никому не причиним вреда. Все люди Дюфрена находятся в безопасности. Мы только проверим гостей. Это значит, что сюда пробрались бунтовщики. Оставайтесь там, где вы находитесь, сядьте на землю и поднимите руки вверх. Кто не будет двигаться, тому нечего бояться…

Суматоха на площади стихла. Большинство рабов послушно сели на землю и подняли руки. Нафия, Бонни и малыши спрятались за широкой спиной Леона. Джеф моментально увлек Сималуа за собой в тень деревянного дома. Он посмотрел на тех, кто это сказал, и сразу же обнаружил их. От хозяйского дома в сторону пощади, где собрались рабы, двигалась группа вооруженных саблями и мушкетами гостей. Возглавлял эту группу хозяин дома Жак Дюфрен. Голос Дуга доносился откуда-то сверху. Джеф увидел, что он сидит верхом на лошади, так же как и четверо других мужчин, и среди них — доктор. Они скакали без седел. Вероятно, они выбежали через задний выход к конюшням и, незамеченные конюхами, набросили на лошадей уздечки.

Теперь они патрулировали местность вокруг площади. Однако полностью отрезать путь от конюшен к поселению рабов эти всадники не могли. Джеф осмотрелся, ища путь к бегству, и увидел марона, который звал его к Макандалю, за огромными барабанами музыкальной группы Леона. Заговорщики легко могли исчезнуть в темноте за домами. Им только надо забрать с собой Макандаля и…

— Подойдите сюда! — Голос был не менее громким и самоуверенным, чем голоса белых людей, однако по нему было понятно, что его обладатель выпил лишнего. У Джефа кровь застыла в жилах. — Вы ж-ж-е ищете меня!

Макандаль, Дух Эспаньолы, поднялся со своего места у костра. Он слегка шатался и заливался пьяным смехом:

— Но… но… меня вы не получите! Я… я… я… мессия… второй мес… мессия… я бессмертен…

— Даже первый Мессия не был бессмертным, — пробормотал Джеф.

Он в отчаянии еще сильнее согнулся за кучей дров, в то время как белые устремились к пьяному предводителю повстанцев. Сималуа последовала примеру Джефа.

— И… и люди все сейчас встанут и… и будут сражаться за своего… своего бога…

Марон, который сидел на корточках за барабанами, бросил на Джефа взгляд, исполненный надежды. Это была прекрасная возможность… Если бы рабы сейчас вооружились, пусть даже деревянными кольями и кухонными ножами, если бы они решительно двинулись вперед… На плантации в этот вечер находилось от пяти до шести сотен рабов. Большинство из них были крепкими мужчинами, да и женщины были привычны к тяжелой работе. Они легко могли бы справиться со ста пятьюдесятью мужчинами — гостями Дюфренов, даже если некоторые из них и были вооружены. У повстанцев тоже были мушкеты. Однако все они находились у Макандаля.

— Ну… ну давайте же! Убейте их, этих белых чертей! — кричал пьяный Макандаль и брызгал на стоящих вокруг него собутыльников ромом, как он это делал обычно с магическим напитком во время церемоний вуду. — Эспаньолу — черным! Свободу… свободу всем… — Его голос резко оборвался, когда один из всадников бросился к нему и сбил его на землю.

Джеф затаил дыхание. Чернокожие должны были восстать. Джеф подумал, а не прыгнуть ли ему туда и не принять ли вызов на бой, однако, взглянув на запуганных, робких людей, собравшихся на площади, он остановился. Рабы Дюфрена и их гостей не будут сражаться. Их, наверное, можно было подвигнуть на то, чтобы подмешать яд в еду господам. Однако мысль о том, что они сейчас с голыми руками должны будут броситься на вооруженных хозяев и надсмотрщиков, вызывала у них панический страх. У Макандаля не было ни единого шанса…

Джеф видел, как Макандаль в мерцающем свете костра пытался снова подняться на ноги и как один из маронов утащил Мирей в тень конюшни. Жена Макандаля отбивалась изо всех сил. Она хотела быть возле своего мужа, однако тому уже ничем нельзя было помочь. Люди Дюфрена добрались до него и крепко держали. Дух громко кричал, однако не мог обороняться. Для боя он был слишком пьян.

— Мы уходить отсюда! — Марон, который только что прятался за барабанами, подбежал к Джефу и присел рядом с ним и Симой за кучей дров. — Они сейчас не следить за дорогой. Мы убегать. Или помочь Макандалю?

Джеф покачал головой и приготовился к быстрому бегу.

— Конечно нет. Тем более когда он в таком состоянии. Если они где-нибудь его запрут… тогда посмотрим. Беги, Сима, там, за конюшней, мы сможем спрятаться. А потом скроемся отсюда. Пока никто не проверяет…

Дюфрен и его люди наслаждались своим триумфом. Под восторженные крики гостей — женщины тоже решились подойти к окнам обеденного зала — они увели Макандаля. А рабы, словно загипнотизированные, смотрели на внезапный конец легенды. Никто не обратил внимания на нескольких черных, которые под прикрытием хозяйственных построек удалились через темный сад. Джеф тащил за собой Сималуа, а остальные — Мирей, которая не хотела уходить.

Наконец люди из свиты Макандаля, деморализованные и разбитые, собрались перед сараем между Новым Бриссаком и Роше о Брюм. Мирей всхлипывала, и даже Сималуа, казалось, была близка к тому, чтобы нарушить неписаный кодекс своего племени и дать волю слезам. При этом она сама не знала, хотелось ли ей оплакивать Духа или своего ребенка.

Джеф обвел взглядом собравшихся. Мужчины безучастно смотрели перед собой, но все они были в полном составе и никто не был ранен.

— Слушайте! — Джеф взял себя в руки. Он не чувствовал в себе сил для того, чтобы взять команду на себя, однако кроме него этого никто не мог сделать. Остальные действительно были шокированы тем, что белых не поразила молния, когда они подняли руку на Макандаля. — Мы не можем оставаться здесь и зализывать раны. Нам нужно добраться до Майомбе и Тейсело. Они должны передать всем заговорщикам на плантации эту новость — и чтобы завтра не применяли яд! И уж тем более не нападали на жандармерию. Сначала мы отступим и будем вести себя тихо.

— Но мы должны спасти Франсуа! — с мольбой воскликнула Мирей. — Вы же не можете оставить его белым!.. Без него…

— Без него мы пропадем, — с подавленным видом сказал один из помощников Макандаля.

Разгневанный Джеф хотел крикнуть ему, что для того, чтобы начать восстание, не нужен мессия и что без пьяных духов было бы гораздо лучше. Но в данный момент это ничем бы не помогло.

— Для начала мы должны узнать, куда они его отправят. А затем мы его освободим. Еще ничего не потеряно, люди. Только не лишайтесь мужества! — Джеф с решительным видом переводил взгляд с одного марона на другого. Мирей всхлипнула, немного успокоившись. К мужчинам, казалось, вернулось немного жизненной энергии.

Сималуа кивнула.

— Ашанти — великий воин! — заявила она уверенно. — Сначала он освободит Духа, а затем заберет моего ребенка!

Джеф не стал возражать. По крайней мере, Сималуа больше не злилась на него из-за Деирдре, а также из-за того, что он не дал ей совершить отравление. В данный момент у них были заботы поважнее.

Настроение Джефа улучшилось, когда он зашагал в направлении Кап-Франсе, возглавляя людей Макандаля. Конечно, освободить Духа и осуществить его планы будет нелегко, но, по крайней мере, теперь никто не будет соперничать с ним из-за Сималуа.

Джеф благодарил богов за то, что Деирдре, Деде, его первая любовь и сестра, в эту ночь не умрет.

 

Глава 8

Нора Фортнэм не могла больше уснуть, после того как ей доложили о том, каким был приговор, вынесенный Макандалю наскоро созванным судом. Предводителя повстанцев должны были сжечь заживо двадцатого января на площади перед дворцом губернатора.

— Это отвратительно, — согласился Дуг со своей женой. — А они еще хотят сделать из этого огромное событие. Со всех частей колонии сюда сгоняют рабов, чтобы они сами убедились: их «мессия» не бессмертен.

— Но они могли бы добиться такого же результата, повесив его, — ответила Нора.

Фортнэмы сидели с Виктором и Деирдре за завтраком — это был один из последних совместных завтраков перед их отъездом. Но аппетита ни у кого не было, а Деирдре даже стошнило, когда Виктор рассказал о приговоре. Он вернулся от больного рано утром и узнал об этом по дороге домой.

— Я понимаю, что они должны казнить его, но так…

— Паписты никогда не проявляли терпимости по отношению к еретикам, — заметил Дуг. — А они ведь считают Макандаля именно еретиком, не так ли?

Виктор кивнул:

— Да, они, кажется, больше разозлились на него из-за того, что он провозгласил себя «Черным мессией», чем за отравления и набеги. Однако все же это слишком жестоко. Возвращение в Средневековье! В любом случае я отказываюсь смотреть на это.

— Да тебя ведь никто и не заставляет, — сказала Деирдре. Она бросила взгляд на Бонни, которая обслуживала их за столом и, разумеется, слышала весь разговор. У молодой чернокожей женщины кровь отхлынула от лица, так же как и у Норы. Руки Бонни дрожали, когда она наливала кофе. — Но вот рабов…

— Мы в любом случае должны оставаться здесь, — пробормотала Нора.

Она так мечтала о возвращении на Ямайку, однако предстоящий спектакль изменил все. Нора внушала себе, что она не хочет оставлять Деирдре одну, но на самом деле речь шла о чувстве вины. Если бы она не остановила Джефа, если бы он в своем смятении не предал Макандаля, если бы она ничего не сказала Дугу… Нора чувствовала себя обязанной оставаться здесь до самого конца.

— О нет, Нора! — Дуг решительно покачал головой. — Ты ни в коем случае не должна делать это только потому, что чувствуешь себя виноватой.

Нора опустила голову. Ее муж слишком хорошо знал ее.

— У тебя не было выбора. Ты обязана была выдать его. За приговор этого бесчестного суда ты не несешь ответственности.

— Зато за него несу ответственность я, — тихо сказала Бонни и сразу же закрыла себе рот рукой — конечно, она не должна была ничего говорить и тем более вмешиваться в разговор хозяев, когда обслуживала их. Однако она просто не смогла сдержаться. — Я выдала Джефа. И теперь он ненавидит меня… Конечно, он ненавидит меня… Кровь Духа будет на мне и…

— Бонни! — покачал головой Виктор. — Ты ведь не суеверна! Кровь Духа! Макандаль, конечно, был талантливым оратором. Я ведь слышал его. Он даже в пьяном виде подбивал своих слушателей встать на его путь! Я могу себе представить, как это действовало на рабов. И еще Макандаль был хорошим стратегом. Но он — человек, не Дух, не мессия, а человек. Он заслужил смерти, тут я согласен с Дугом, но не такой ужасной. Такого не заслуживает никто. Этот приговор — позор для всей колонии! Но никто из нас в этом не виноват.

— Посмотри на это с другой стороны, Бонни, — сказал Дуг. — Если бы Нора не обратила внимания на Джефа, тогда бы ты несла ответственность за смерть тысяч людей. Был запланирован большой удар, отравление на всех плантациях, нападение на жандармерию…

Деирдре отложила нож и вилку. Она действительно не могла есть.

— Зато рабы сейчас были бы свободны, — произнесла она тихо. — Если бы Макандаля не схватили, чернокожие хоть раз победили бы.

Джеф и его люди еще в рождественскую ночь вернулись в главный лагерь повстанцев и сразу же разослали гонцов во все остальные опорные пункты заговорщиков. На следующий день Майомбе и Тейсело снова появились в лагере, готовые планировать освобождение Макандаля. Однако все оказалось не так просто.

— Его держат под замком в тюрьме жандармерии в Кап-Франсе, — сообщил шпион, который, будучи пакотильером, много передвигался по окрестностям. — В первый день Макандаль был на плантации Дюфренов, вот тогда вам и надо было нанести удар, оттуда его было бы легче освободить. Из города вы его ни за что не вызволите.

— Рабы на плантации оказались слишком трусливыми! — заявил Джеф. — Там ничего нельзя было сделать. Нам еще повезло, что вообще удалось выбраться оттуда. Снова пробраться туда можно было бы только при помощи рабов. А от них ничего нельзя было добиться. Возможно, нас бы даже кто-нибудь выдал, если бы мы попытались это осуществить.

— Но сначала они прямо загорелись этим планом! — удивился Майомбе, высокий худой мужчина с дряблым лицом, но с острыми глазами. — Они все были на нашей стороне. Они хотели видеть кровь.

— Пока они были убеждены в том, что кровь самого Макандаля пролить невозможно, — сказала Мирей. Жена Макандаля настояла на том, чтобы присутствовать на совете, на котором будут обсуждать дальнейшие действия маронов. И даже не думала молчать. — Они считали его неуязвимым и непобедимым. Теперь они в этом сомневаются. И от нас зависит, как снова их убедить. Если мы не освободим Макандаля, все пропало.

Майомбе и Тейсело хмуро посмотрели друг на друга. У Джефа зародилось смутное подозрение, что они оба уже сейчас мечтали стать преемниками Макандаля — и между ними ни в коем случае не было единства в этом вопросе. Вероятно, каждый из них с удовольствием взял бы на себя руководство повстанцами. Джеф же, наоборот, руководствуясь опытом последних дней, склонялся к точке зрения Мирей: для восстания нужен был предводитель. Джеф и сам чувствовал в себе достаточно уверенности, чтобы возглавить повстанцев, однако рабам необходим человек-легенда Макандаль. Они хотели верить в то, что он послан Богом, только это вселяло в них мужество, необходимое для сопротивления рабовладельцам. С тех пор как Дух попал в тюрьму, многие заговорщики скрылись, домашние рабы демонстрировали хозяевам свою преданность больше, чем когда-либо, а полевые рабы молча гнулись под плетями надсмотрщиков.

Джеф вздохнул:

— Ну хорошо. Тюрьма жандармерии. Как мы туда попадем? Они пропускают туда посетителей?

Пакотильер, кругленький, безобидного вида мулат, покачал головой:

— Никого. Только священника. И все это охраняется, как крепость.

— Они пропустят меня, — подумала вслух Мирей. — Они должны будут это сделать. Я — его жена!

Мужчины рассмеялись.

— Они тут же схватят и посадят в тюрьму и тебя тоже, — сказал Тейсело. — Ведь известно, что ты жила с Макандалем. Тебя обвинят как соучастницу.

— Но я… — Мирей хотела что-то возразить, однако Джеф взмахом руки заставил ее замолчать.

— Даже если они впустят тебя туда, Мирей, ты не сможешь вынести оттуда Макандаля в кармане своей юбки. А если мы попытаемся штурмовать жандармерию… Она находится в центре города. Уже во время боя к жандармам придет подкрепление. Как мы потом оттуда вырвемся?

— Макандаль закован в цепи, — заметил пакотильер.

Джеф вздохнул:

— И это тоже. Значит, нам нужно пробираться туда, взяв с собой кузнеца. Или применить пытки к одному из охранников, чтобы он отдал нам ключ. И все это посреди Кап-Франсе!

— Нет! — На лице Мирей отражалось отчаяние.

Пусть ее муж и доводил ее до безумия, однако она, без сомнения, любила его, может быть, даже больше, чем собственную жизнь.

— Мы не можем бросить его на произвол судьбы! — Мирей с мольбой смотрела то на одного, то на другого марона.

Джеф потер лоб.

— Разве я сказал, что мы сдались? — нетерпеливо спросил он. — Нет. В любом случае мы попытаемся освободить Макандаля. Но это возможно сделать лишь тогда, когда они сами его оттуда выведут. А это произойдет только перед казнью…

— Мне совсем не хочется вас оставлять, — вздохнула Нора. Она обняла дочь, зятя и чернокожих слуг — они все провожали Фортнэмов к кораблю. Даже Намелок была с ними, и Либби готовилась к тому, чтобы махать вслед кораблю одним из шелковых платков Деирдре. Корабль «Queen of the Waves»[41] — красивый, не слишком большой парусник — стоял в порту Кап-Франсе, готовый взять на борт пассажиров, но Нора все никак не могла расстаться с дочерью и ее домочадцами.

— Ты уезжаешь с удовольствием! — возразил Дуг и решительно подтолкнул жену к трапу. — В следующий раз вы приедете к нам в гости в Каскарилла Гарденс, — обратился он к дочери и зятю. — Как по мне, так со всем багажом! — Дуг, улыбаясь, ущипнул за щеку Намелок, которая, сидя на руках у Леона, с интересом наблюдала за суматохой в порту. — Там намного спокойнее, чем здесь, и я вздохну с облегчением, когда снова смогу наслаждаться прекрасной едой мамы Адвеа — и буду уверен в том, что туда не подмешан яд.

— Я никогда не подмешивала яд в еду меца! — возмутилась Сабина, на что все рассмеялись. — В Новом Бриссаке меня выгнали из кухни. Я ни за что, ни за что не отравила бы меца!

— Мы это знаем, Сабина! — успокоила ее Деирдре. — Никто тебя ни в чем не упрекает. Однако атмосфера на плантациях… За последнее время я чувствовала себя там неуютно. Мы не скоро опять поедем к твоим родителям, да, Виктор?

Виктор покачал головой. Он был чрезвычайно рад, что Деирдре больше не настаивала на поездках в сельскую местность.

За последние недели в городе все уладилось наилучшим образом. Деирдре наконец подружилась с Леоном и теперь, довольная, каталась верхом в его сопровождении. Кроме того, в Кап-Франсе появились две молодые семейные пары, с которыми Дюфрены подружились. Один из мужчин был судовладельцем, другой работал у губернатора, а жена одного из них разделяла увлечение Деирдре верховой ездой. Она привезла с собой из Франции лошадь — чистокровную кобылу на длинных ногах, с которой Аллегрия теперь регулярно состязалась в скачках.

— Эта история с Макандалем скоро закончится. Я постараюсь держать слуг подальше от всего этого. — Виктор подмигнул Леону. — Это, вероятно, будет возможно только в том случае, если у каждого из вас будет грамота о даровании свободы. Это произойдет уже сегодня. Тогда мы сможем вести мирную жизнь.

Боль прощания перешла в ликование. Леон был в восторге — он был единственным, у кого еще не было вольной грамоты.

А когда Деирдре на прощание что-то прошептала матери на ухо, Нора перестала печалиться и радостно улыбнулась. Она еще раз прижала дочь к себе. Казалось, Нора хотела ей что-то сказать, однако Деирдре с заговорщическим видом покачала головой, призывая мать к молчанию.

— Через год мы приедем на Ямайку! Совершенно точно! — пообещала молодая женщина. — А пока что передавайте привет маме Адвеа, и Квадво, и всем остальным.

— И Уоррингтонам, и Кинсли. — Дуг засмеялся и еще раз поцеловал дочь, прежде чем сопроводить жену на корабль. — Все наши милые соседи будут тронуты, когда узнают, что ты о них не забыла. Ты теперь, собственно говоря, знаешь о ядовитых растениях намного больше, не так ли, любимая Нора?

Дюфрены стояли в порту и махали руками, пока корабль «Королева волн» не исчез за горизонтом. Затем они отправились домой. Деирдре пребывала в несколько меланхолическом настроении, зато рабы сияли от счастья. Леон шутил с женщинами по поводу того, что он собирается сделать со своей будущей свободой, а Амали восторгалась тем, что Либби только что в первый раз сказала слово «корабль» и произнесла «au revoir»[42] совершенно без ошибок.

Никто не обращал внимания на Бонни, которая с мрачным видом, но очень внимательно наблюдала за тем, что творилось в порту. Бонни не забыла о приступе ярости Сималуа, когда они встретились в Новом Бриссаке, и с тех пор постоянно боялась, что Намелок у нее похитят. Бонни уже знала, что молодая женщина из племени масаи связана с Джефом и с Макандалем, а Джефу, конечно, было известно, что его старая подруга снова живет у доктора Дюфрена. Без сомнения, у повстанцев были свои источники информации, и они легко могли выяснить, где находится Намелок. Леон и Дюфрены, правда, считали, что у бунтовщиков в настоящее время иные заботы и им не до ребенка. Но все же паника то и дело охватывала Бонни, и она серьезно подумывала о том, чтобы уйти от Дюфренов.

Однако до сих пор это было невозможно, потому что тогда ей пришлось бы также покинуть и Леона. Их отношения по-прежнему находились в состоянии неопределенности. Бонни разрешала Леону ухаживать за ней, но пока еще не допустила его в свою постель. Несмотря на то что ей нравилось его дружеское обхождение и она чувствовала себя обязанной ему, Бонни никому не доверяла полностью. Никому, кроме Джефа…

Бонни потерла висок. Она должна наконец выбить эту дурь из головы и серьезно подумать о том, чтобы связать свою жизнь с Леоном. Теперь, когда он будет свободным человеком, он, конечно, вскоре заговорит о женитьбе. И если Бонни захочет, она может потребовать, чтобы он ушел от Дюфренов вместе с ней и Намелок… Она посмотрела на Леона, который нес на своих широких плечах довольную малышку. Это был бы лучший выход, и она не могла бы желать для Намелок лучшего отца, а для себя — лучшего мужа.

Маленькая группа как раз проходила мимо притона, в котором до сих пор жил и работал Ленни, и Амали старалась смотреть в другую сторону. Леон тоже глядел на море, в то время как Либби повторяла свое новое слово «корабль» и показывала рукой на входящий в гавань парусник.

Бонни была единственной, кто окинул настороженным взглядом кабак и мужчин, сидевших в нем. Ей показалось, что она стала жертвой галлюцинации, когда узнала находившегося там высокого чернокожего мужчину с блестящими светло-карими глазами. На Джефе была одежда портового рабочего. Здесь он никому не бросался в глаза — и он не подал виду, что узнал Бонни. Но он ее увидел, в этом она была уверена. Его взгляд встретился с ее взглядом.

Бонни демонстративно взяла под руку Леона и попыталась скрыть свое волнение.

Джеф ухмыльнулся. А затем они прошли мимо.

Бонни сглотнула. Неужели эта встреча состоялась только в ее воображении? Джеф вряд ли сидел бы там так спокойно, если бы пришел сюда, чтобы похитить ее ребенка.

«У бунтовщиков иные заботы…» — снова вспомнились ей слова Виктора. Неужели Джеф был здесь совсем не из-за нее? Неужели речь шла о Макандале?

Бонни попыталась успокоить себя этой мыслью — и на этот раз никому ничего не сказала. Что бы там ни собирался сделать Джеф — пока это не касалось ее и Намелок, она его не выдаст.

Однако затем, вечером, ей пришлось убедиться в том, что она заблуждалась. Бонни похолодела, когда вошла в свою комнату и обнаружила на столе записку:

«Бобби!

Приходи в бухту красных мангровых деревьев. В полночь. Это твой долг перед нами».

Бонни до самого последнего момента сомневалась, стоит ли рассказать Леону о записке или просто не пойти туда. Однако сообщение от Джефа было не угрозой, а скорее просьбой о помощи, и если он действительно был таким отчаянно храбрым, что среди бела дня смог прокрасться в помещение для слуг, тогда он мог бы легко зайти в сад, где Нафия всегда после обеда играла с Либби и Намелок. Если бы он побывал здесь только ради того, чтобы вернуть ребенка своей жене из племени масаи… Были более простые способы добиться желаемого, и ему не пришлось бы выманивать ее ночью на пляж. К тому же он мог предположить, что она, во-первых, не возьмет с собой Намелок, а во-вторых, конечно, спрячет ребенка где-нибудь, где он будет в безопасности, может быть, даже у своих хозяев.

В конце концов Бонни около одиннадцати часов вечера отнесла спящего ребенка в комнату напротив, к Амали. Та только сейчас закончила свою работу. Дюфрены организовали небольшой вечерний прием, и Деирдре понадобилась помощь Амали. Таким образом, Амали еще бодрствовала, когда к ней вошла Бонни, — и сразу же заметила ее волнение.

— Я должна присмотреть за Намелок? Сейчас, среди ночи? — Амали наморщила лоб, а затем на ее губах промелькнула улыбка. — Значит, наконец-то ты это сделаешь, да? Ты идешь к Леону?

Бонни не знала, что ей ответить. Она попыталась придумать отговорку. Может быть, сослаться на расстройство желудка, из-за чего ей по три раза в час нужно бегать в уборную? Она не хотела будить Намелок или заразить ее… Однако предположение насчет Леона, конечно, было намного лучше…

Бонни прикусила губу.

— Я… я не хотела бы об этом говорить. Я…

Амали захихикала.

— Какая ты щепетильная! — укоризненно сказала она. — Разве я не рассказывала тебе о Джоли? И о Ленни, который по сравнению с Джоли был полным ничтожеством, между нами говоря.

Амали расчувствовалась, и ей захотелось поболтать. Она ценила общество Бонни — в конце концов, эта девушка была одной из немногих, с кем в Сан-Доминго можно было поговорить по-английски.

— Это будет в первый раз, — пробормотала Бонни, чем снова чрезвычайно удивила Амали. Бонни не все рассказывала ей о своем прежнем хозяине — и, совершенно определенно, ничего не говорила о его смерти. Но о том, что она уже не девственница, Амали догадалась.

— Ну, вроде как в первый раз, — поправила себя Бонни.

Амали улыбнулась:

— Да ладно, я ведь понимаю. В любом случае желаю получить море удовольствия! А Намелок можешь не забирать до завтрашнего утра. Я положу ее к Либби, они ведь любят спать, обнявшись.

Амали осторожно уложила Намелок в корзину к своей дочери, стоявшую рядом с ее кроватью. Более безопасного места для ребенка невозможно было придумать.

— Ну, тогда я пойду, — сказала Бонни, пропуская мимо ушей хихиканье Амали.

На следующее утро ей придется что-нибудь придумать. Не хватало еще, чтобы Амали начала поддразнивать еще и Леона.

Однако сейчас Бонни думала только о Джефе и о встрече в бухте. Она почти пробежала половину мили до побережья и лишь тогда, когда добралась до бухты, остановилась под сенью мангровых деревьев и стала незаметно подкрадываться ближе. Если Джеф привел с собой свою жену из племени масаи или, может быть, других людей, у которых был еще более угрожающий вид, Бонни хотела бы об этом знать. Однако в то, что ей удастся потом просто так улизнуть от них, она не верила. Джеф, конечно, уже услышал, как она приближается — когда он жил на пиратском корабле, его чувства обострились. Да и сама Бонни улавливала ночью самые тихие шорохи и распознавала в темноте малейшие движения. Так что она тоже очень скоро обнаружила Джефа в тени скалы. Казалось, он был один, по крайней мере, возле него не было ни единого человека. Позади него лежало или стояло что-то маленькое… Была ли это овца, коза или большая собака? Оно не двигалось.

Бонни вышла из мангровых зарослей, и Джеф сразу же подошел к ней.

— Я знал, что ты придешь! — сказал он и немного небрежно обнял ее.

Раньше Бонни всегда пыталась прижаться к нему во время этих редких объятий, а потом часами мечтала о продолжении, однако сегодня она словно окаменела.

— Чего ты хочешь и кто тебя прислал? — холодно спросила она. — Если речь идет о ребенке…

Джеф покачал головой.

— Речь не о нем. Во всяком случае, пока что. А позже этого вопроса, возможно, и не возникнет. Бонни, речь идет о Макандале. Мы хотим освободить его.

Бонни подняла брови.

— Хорошо, — сказала она. — То есть я не считаю хорошим то, что он сделал, — а то, что хотели сделать вы, вообще чудовищно. Но то, что его хотят сжечь живьем, я тоже не одобряю. В общем, мне все равно… Однако жандармерия охраняется очень тщательно. Они патрулируют снаружи, два вооруженных человека постоянно стоят у ворот. Посетителей они не пускают. Если ты хотел это знать…

Джеф махнул рукой, словно отбрасывая что-то.

— Нам это уже давно известно. У нас есть свои шпионы. В жандармерию проникнуть невозможно. Значит, мы сделаем это во время казни, когда Макандаля выведут из тюрьмы.

— По дороге на костер? — спросила Бонни, наморщив лоб. — Я считаю, что это невозможно. Вы, вероятно, знаете, что сюда сгонят рабов со всей колонии, чтобы они увидели казнь Макандаля. Тут будет половина французской армии, чтобы охранять их.

Джеф кивнул.

— Это нам тоже известно. Они подтащат его в цепях к месту казни, и охранять его будут шесть человек. А вдоль улиц будут стоять военные. Единственная возможность его освободить — устроить побег во время казни. Когда будет гореть костер.

— Но тогда он тоже будет гореть! — возразила Бонни.

Джеф поморщился.

— Без ранений не обойдется, однако мы надеемся, что Макандаль выживет. Слушай внимательно, Бонни. Помощники палача, которые все подготовят и потом будут привязывать Макандаля, — мулаты. Они нам симпатизируют. А после того, как часть денег сменила своих хозяев, мулаты окончательно перешли на нашу сторону. Для столба они возьмут трухлявое дерево. Сломать его будет легко. Веревку они возьмут из конопли — она сухая, тонкая и быстро загорается. Кроме того, один из них постарается полить одежду Макандаля водой — обычно костер поливают маслом, чтобы он быстрей горел, но мулат лишь сделает вид, будто поливает осужденного маслом. Как только загорятся дрова, поднимется пламя и, надеюсь, появится много дыма, Макандаль сможет сбежать.

Бонни снова наморщила лоб.

— С площади, расположенной в центре города? С тяжелыми ожогами? И зачем ты вообще мне об этом рассказываешь? Что я должна делать? Я не имею никакого отношения к казни, мы вообще туда не пойдем. В доме доктора Дюфрена работают только свободные черные люди. Нас никто ни к чему не может принудить.

Последние слова она произнесла с гордостью. Накануне Бонни подняла бокал с Леоном и другими чернокожими за свою свободу.

Джеф с мукой посмотрел на нее.

— Ну конечно, мы не можем заставить тебя, Бонни… Только… только попросить… Смотри-ка!

Он быстро сдернул одеяло, которым был накрыт какой-то предмет, который она заметила еще издали. Изумленная Бонни увидела пушку величиной с теленка.

— Это что за малышка? — засмеялась девушка. — Выглядит так, словно это ребенок моей старой корабельной пушки. — Бонни с любопытством провела рукой по стволу маленького орудия.

— Это фальконет, — объяснил Джеф, явно обрадованный ее интересом. — Трехфунтовый. Пехотное оружие. Эту пушку можно легко передвигать, она весит не больше, чем двое мужчин.

— И примерно столько же людей она способна убить, — деловито заметила Бонни, и ее голос снова был голосом корабельного канонира Бобби. — Конечно, если ее зарядить картечью, произойдет определенное рассеивание. Во время сражения в полевых условиях она может быть полезной. А в остальном… Серьезно, Джеф, это вряд ли больше чем игрушка. И чего ты хочешь добиться с ее помощью?

— Сделать так, чтобы она загремела… — ответил Джеф, и его глаза заблестели. — Если уж Бог на небе упустил возможность извергнуть молнии при аресте Макандаля, мы не можем надеяться на него и во время казни. — И он стал рассказывать о своей идее подробнее: — Когда Макандаль бросится бежать, на площади возникнет суматоха. Представь себе человека, который выпрыгивает из костра. Дух, восставший из пепла! Там вряд ли кто-то сохранит холодную голову. А мы, конечно, сделаем все, что от нас зависит: станем сражаться, если нужно — будем стрелять, когда жандармы попытаются задержать Макандаля…

— Вы хотите на площади перед дворцом губернатора палить из мушкетов? Или даже из этого… из фальконета? — с ужасом спросила Бонни. Потом она посмотрела, как заряжается маленькое орудие, и пришла в восторг. — Площадь будет полным-полна рабами, включая женщин и детей. Вы можете устроить кровавую баню своим «громом».

Джеф кивнул:

— Мы постараемся обойтись без жертв. Люди будут просто разбегаться, спасаться…

— От чего спасаться? — спросила Бонни.

— Ну, от грома! — воскликнул Джеф так, словно она туго соображала. — Бонни, для начала нужно, чтобы раздался адский гром, а ядро попало в лестницу губернаторского дворца…

— Там могут сидеть люди! — возразила девушка.

— Значит, в стену дворца. Там будет видно, Бонни. Тебе придется решать, куда ты будешь стрелять…

— Я? — Глаза Бонни стали огромными. — Вы хотите, чтобы я выстрелила из этого младенца?

Джеф снова кивнул.

— Кто, если не ты? — спросил он. — У тебя большой опыт. Ты — самый лучший канонир, которого когда-либо видели такие люди, как Сигалл и Санчес. Если кто-нибудь и сможет точно прицелиться из этой штуки, то только ты.

Бонни глубоко вздохнула. Она хотела сразу же сказать «нет», однако затем решила пока что по крайней мере выслушать Джефа.

— Теперь еще раз, Джеф, и очень медленно. Вы планируете поставить эту пушку где-то на площади?

— На краю площади, — пояснил Джеф. — На повозке. Спрячем ее под одеялами, а вокруг посадим дюжину наших людей. И тебя. Так что, Бонни, все это будет выглядеть совершенно безобидно, словно мы забрались на повозку, чтобы лучше видеть. Когда пушка будет стоять на возвышении, у тебя будет прекрасное поле для обстрела. Как только загорится костер, ты выстрелишь из этого «ребенка». Все перепугаются, когда прозвучит пушечный выстрел. Потом ядро попадет во дворец. Кстати, это хорошая идея — влепить ядро в фасад. Полетят осколки, обломки камня, люди закричат, побегут в разные стороны, и в этот момент Макандаль сможет скрыться. Он побежит в направлении порта. Наши люди поймают его, собьют с него огонь и вместе с толпой скроются.

— А пушка? — спросила Бонни.

— Она исчезнет вместе с повозкой, — сказал Джеф. — Но это уже не твоя забота, Бонни. Ты сможешь убежать сразу же после выстрела, если не захочешь остаться с нами. Я по-прежнему считаю, что ты должна присоединиться к нам. С ребенком Симы. Она права: малышка должна расти свободной.

Бонни снова хотела сказать ему о том, что у Намелок есть отпускная грамота. Но разве он станет слушать ее сейчас, если не сделал это два предыдущих раза? Она подавленно помолчала, затем еще раз осмотрела пушку и прицелилась. Это было легко. Бонни в лунном свете направила пушку на одно из мангровых деревьев. Очень жаль, что она не могла опробовать эту штуку прямо сейчас.

— Если я промахнусь, то убью людей, — тихо сказала девушка.

Джеф покачал головой.

— Ты не промахнешься! — воскликнул он. — Именно так я и сказал остальным. Если и можно на что-либо положиться, так только на меткость Бобби. И даже если… даже если мы будем вынуждены понести жертвы… От Макандаля зависит будущее этой страны. Если он погибнет, на следующий день тысячи черных смогут подтвердить, что он, крича, умер в огне. А это будет означать конец революции. Мы никогда не станем свободными, Бонни!

Девушка молчала. Она думала о Намелок. Легко говорить о жертвах, когда самому нечего терять…

Джеф вздохнул.

— Если ты этого не сделаешь, — сказал он затем, — тогда, наверное, это придется сделать мне.

— Тебе? — удивилась Бонни. — Но ты же никогда не был хорошим стрелком…

И это было правдой. Джеф презирал смерть, был первоклассным фехтовальщиком и мастером ближнего боя. Он умел быстро заряжать огнестрельное оружие и палить из него, однако метким стрелком никогда не был.

Сейчас он пожал плечами:

— Бонни… Ты или я, или кто-нибудь другой, но все равно кто-нибудь выстрелит из этого фальконета двадцатого января. Он попадет во дворец губернатора, или в лестницу, или в отряд жандармов, или в группу рабов. Мы хотели бы, чтобы обошлось без крови, но если придется… Макандаль сбежит с этого костра, не будь я Цезарем!

Бонни ухмыльнулась.

— Да у тебя ведь другое имя, — пробормотала она. — Ну ладно, ты меня убедил. Бобби в день казни будет на вашей повозке.

 

Глава 9

Бонни в эту ночь повезло. Когда девушка пробралась назад в свою комнату и уже хотела закрыть за собой дверь, она увидела, как по боковой дорожке, шатаясь, бредет Леон. Очевидно, после маленького праздника свободы он сходил в город, чтобы выпить с друзьями в одном из портовых кабаков. Это был его первый выход в город в качестве свободного человека, первый раз, когда ему никого не нужно было спрашивать, прежде чем покинуть свое жилище. Бонни улыбнулась. Наверное, Леон теперь каждому жандарму тыкал в нос свою отпускную грамоту. А Бонни, Сабина и Амали ничего не заметили, поскольку были заняты на вечернем приеме у Дюфренов.

На следующее утро Бонни с сожалением расскажет Амали о том, что не встретилась с Леоном вечером, а Амали уже спала, когда она хотела забрать Намелок.

Бонни закуталась в одеяло. Она уже сейчас дрожала, думая об опасном предприятии, принять участие в котором ее уговорил Джеф. Казалось, духи, по крайней мере, до этого времени, были на их стороне.

Двадцатого января военные уже с утра стали сгонять публику на площадь перед правительственным зданием. Некоторые чернокожие, приехавшие сюда из самых отдаленных частей колонии, даже ночевали там под бдительным надзором своих надсмотрщиков. У рабов был подавленный вид, они сидели тихо, и, конечно, никто из них даже не думал о том, чтобы сбежать. Арест Макандаля лишил их мужества. Кроме того, рабам, конечно, пришлось идти всю дорогу пешком, и они совершенно выбились из сил. Полевые рабы привыкли к подобным нагрузкам, однако в этот день сюда пригнали также многих домашних слуг. В конце концов, они в первую очередь несли ответственность за отравления.

В течение дня сюда подходили группы рабов из близко расположенных плантаций. Казнь была назначена на вечер — что было очень хорошо для повстанцев. Если им повезет, действительно будет и гром, и молния. Гроза была весьма вероятной, потому что небо было затянуто облаками, через которые не пробивались солнечные лучи.

На площади царила напряженная атмосфера.

В доме доктора Дюфрена настроение было подавленным. Возник скандал с представителями власти, когда Виктор, ссылаясь на то, что его слуги — свободные люди, отказался заставлять своих чернокожих идти на площадь перед губернаторским дворцом. В конце концов он вынужден был поддаться упорному давлению со стороны семьи и общества и заявить, что он вместе с губернатором, отцом и братом будет присутствовать на казни. Дюфрены накануне приехали из Нового Бриссака и Роше о Брюм — Жером прибыл с женой и ребенком, которых он собирался взять с собой на этот спектакль. Виктор не смог скрыть отвращение по этому поводу и был рад, что его родственники ночевали не у него в доме, а во дворце губернатора.

Вечером накануне казни губернатор организовал прием в их честь — в конце концов, весь Сан-Доминго был благодарен Дюфренам за их бдительность и за то, что удалось поймать Макандаля. Это неоднократно подчеркивалось в торжественных речах. Деирдре жаловалась на недомогание, а может, действительно заболела. Она казалась бледной даже под слоем пудры и настояла на том, чтобы они ушли пораньше.

Теперь молодые Дюфрены со своего балкона наблюдали за тем, как подходят рабы. Многих из них гнали по улицам, и у всех был подавленный, изможденный и запуганный вид.

Деирдре при их появлении снова стало плохо, и Виктор мог понять, что она чувствовала. Он содрогался от одной мысли о том, что позже ему придется смотреть на эту казнь. Но все же не только он один был вынужден принять участие в этом спектакле. Антуану Монтану, молодому судовладельцу, с семьей которого подружились Дюфрены, тоже пришлось участвовать в нем, так же как и Фредерику де Мюру, поскольку он занимал должность помощника губернатора. Им обоим было противно и страшно, как и Виктору.

— Я думаю, после этого мы зайдем в какой-нибудь портовый кабак, — сказал Виктор, когда в конце концов стал прощаться с Деирдре. — Чтобы смыть весь этот ужас… Так что не беспокойся, дорогая, если я приду поздно.

Деирдре кивнула. Она опять была бледна, а в это утро ее уже два раза тошнило. Женщина испытывала отвращение к казни, и ее мучили беспокойство и страх за сводного брата Джефа. Кто знает, что могли придумать повстанцы, чтобы все же освободить Макандаля? Губернатор, военные и жандармы в любом случае опасались нападения на конвоиров осужденного и, соответственно, будут усиленно охранять его.

Бонни провела подготовку в тайне — и на этот раз ей было непросто придумать отговорку, чтобы оставить Намелок на попечение Амали. Все чернокожие в Сан-Доминго сплотились, чтобы пережить этот ужас. Сабина и Леон планировали устроить совместный молебен во время казни. Правда, Деирдре должна была в это время принимать Мадлен Монтан и Сюзанну де Мюр, а слуги сервировать стол, однако молодые женщины, очевидно, захотят предаться тихой молитве, а не станут вести оживленный разговор за кофейным столиком. Сабина даже собиралась попросить их об этом.

Бонни не могла придумать причину, чтобы улизнуть из дома, и решила уйти просто так, безо всяких объяснений. Намелок она оставила с Нафией, как всегда после обеда. Если она не придет к тому времени, как начнется молитва, то все равно кто-нибудь займется малышкой.

Для начала Бонни пробралась в лес, чтобы здесь в спокойной обстановке снова превратиться в Бобби. За несколько дней до этого она купила себе мужскую одежду — обычные хлопковые штаны, в которых ходили рабы, и клетчатую рубашку, которые носили большинство мулатов в гавани. Когда Бонни надела все это на себя, она с удивлением заметила, что ее грудь стала больше. Благодаря хорошему питанию и спокойной обстановке в доме Дюфренов она не только поправилась, но и стала более женственной. Собственно говоря, это было замечательно, но сейчас ей мешало. Бонни туго затянула грудь платком. Да, так лучше. Округлившиеся бедра не бросались в глаза под широкими штанами. Оставалось что-то сделать с волосами. Бонни ни за что не хотела снова обрезать их. Она завязала волосы в пучок на затылке и спрятала под головным убором, который, как она надеялась, также скрывал отверстия в мочках ее ушей. В последнее время Бонни полюбила носить украшения, хотя бы потому, что знала: это нравится Леону. Бонни забеспокоилась, достаточно ли будет этой маскировки, но затем решительно подавила в себе всякие сомнения. На пару часов сойдет и так. Было маловероятно, чтобы в этот день кто-нибудь бросил подозрительный взгляд на чернокожего юношу, а соратники Джефа явно были посвящены в их план.

В конце концов «Бобби» с толпой зевак поплелся на площадь.

Бонни заставляла себя все время помнить о том, что теперь она должна двигаться как мужчина — она почти забыла твердый шаг Бобби, его привычку прятать руки в карманы брюк и опускать плечи.

Площадь перед помпезным дворцом, в котором губернатор не только жил, но и исполнял свои служебные обязанности, была уже черна от людей. Свободен был лишь довольно узкий проход от жандармерии к сложенным посреди площади дровам. Бонни быстро заметила слабое место в плане Джефа. Повстанцы исходили из того, что у них будет несколько путей к отступлению — они считали, что Макандаль, спрыгнув с костра, сможет почти без помех побежать в направлении порта, где, конечно, для него существовало множество укрытий. На самом же деле место вокруг костра было заполнено людьми, и помощники Макандаля должны будут сначала освободить проход, чтобы ему не пришлось бежать прямо на ряды военных. Да, в ожидаемом хаосе это не должно было стать проблемой. Но если Дух действительно будет гореть… Будет дорог каждый миг, чтобы скорее сбить пламя, если он хочет выжить. Но об этом должны были позаботиться другие…

Бонни отбросила мрачные опасения и стала искать повозку с пушкой. Она облегченно вздохнула, увидев ее. Повозка стояла именно там, где сказал Джеф. И все остальное шло по плану. Мужчины на повозке сразу же окликнули Бонни, когда она к ним приблизилась — и неудивительно, ведь на козлах сидел Джеф, держа в руках вожжи.

— Бобби!

Словно зеваки, уже выпившие пару глотков рома или водки из сахарного тростника, шесть крепких черных парней заорали при виде Бонни:

— Лезь сюда, там внизу ты ничего не видеть!

Двое из них сразу же протянули ей руки и втащили ее наверх.

Бонни незаметно проверила спрятанный под одеялами фальконет. Да, он тоже был прекрасно установлен. Ей не придется ничего передвигать, пушка была направлена точно на дворец. Бонни нужно было лишь выбрать более конкретную цель. При этом она исключила лестницу. Ей надо было вести точный огонь поверх голов, значит, речь могла идти только о цели, расположенной повыше. Бонни оставалось надеяться, что дальность стрельбы фальконета действительно соответствовала тому, что сообщил ей Джеф.

Перед входом в правительственное здание, из которого открывался самый лучший вид на костер для казни, была сооружена трибуна, на которой как раз занимали места высокопоставленные горожане и представители плантаторов. Бонни отметила, что она все еще может положиться на свои орлиные глаза. Она узнала Виктора, его родственников и месье Монтана, по виду которого даже на таком расстоянии можно было заметить, насколько некомфортно он себя чувствует. Доктор выдавал свое плохое самочувствие явным отсутствием интереса к общению с остальными Дюфренами.

— Смотри! — Один из чернокожих проследил за взглядом Бонни, устремленным на трибуну. — Если мы выстрелим туда… Мы сможем уничтожить их всех одним ударом!

Бонни покачала головой.

— Нет, это было бы слишком опасно, — заявила она.

Причем, конечно, эта мысль уже крутилась у нее в голове. Можно было бы без труда направить ядро в общество, собравшееся вокруг губернатора. Однако Бонни совсем не хотелось ранить Виктора Дюфрена. И она также не хотела снова становиться убийцей. Бобби, будучи канониром «Морской девы», имел на своей совести достаточно мертвецов. Раньше она об этом никогда не задумывалась, но в последнее время души невинных моряков иногда, как привидения, являлись ей во сне.

В конце концов Бонни заметила выступ на стене — рельеф над вычурным порталом. На нем были изображены обнаженные мужчины на лошадях, с несчастным видом раскрывшие рты. Бонни решила, что такое произведение искусства не стоит жалеть. Если она нацелит пушку на него, то оттуда полетят осколки мрамора, которые далеко разлетятся и нанесут людям, стоящим вокруг губернатора, несколько небольших ран. Немного крови, конечно, не помешает, чтобы посеять страх среди толпы.

Мужчины на повозке молча наблюдали за тем, как Бонни быстро оценивает обстановку, и это пробудило в душе девушки нехорошее чувство. На «Морской деве» всегда разговаривали и шутили перед атакой, причем, конечно, это объяснялось и определенным волнением. Однако повстанцы на повозке были не единственными, чье поведение казалось неестественным. На самом деле на всей площади царила напряженная тишина. Рабы молча стояли или сидели на отведенных им местах и, казалось, смотрели в пустоту. Военные и надсмотрщики, которые должны были держать их под контролем, были обречены на бездеятельность и ограничивались тем, что мрачно взирали на них. Относительно небольшая пестрая группка мулатов и свободных чернокожих из портового квартала, добровольно явившихся посмотреть на казнь, заразилась общим настроением. Преимущественно молодые люди, конечно, ожидали спектакля и держали пивные кружки и бутылки с дешевым спиртным в руках. Теперь же они озирались по сторонам так же угрюмо, как и рабы.

На одной лишь почетной трибуне люди старались веселиться. Губернатор шутил со своими гостями, там шли разговоры и снова и снова раздавались приветствия и пожелания долгой жизни Дюфренам. Однако это выглядело как-то принужденно, а мягкий свет заката только подчеркивал абсурдность этой сцены. Затем раздалась барабанная дробь, толпа на площади испуганно зашевелилась, а перед жандармерией сформировалась процессия, которая должна была сопроводить Макандаля к месту казни.

Вооруженные люди на лошадях, вооруженные военные — губернатор не преувеличивал: этого пленника эскортировали столько вооруженных до зубов мужчин, что любая попытка бегства и любое нападение были совершенно безнадежными. Конечно, все это служило также поводом для того, чтобы продемонстрировать присутствие государственной власти. Солдаты в своей красно-синей униформе, кавалеристы в высоких сапогах и треугольных шляпах имели, без сомнения, бравый вид.

— Праздник дураков, — процедил Джеф сквозь зубы.

Затем вдруг пестрая картина исказилась. Внезапно, словно по команде, на Кап-Франсе обрушился вечерний тропический дождь, и зрители, солдаты, а также осужденный, одетый в широкую белую одежду, за кратчайшее время промокли до нитки. Чернокожие на площади выносили это стоически, но охрана быстро ретировалась.

Джеф сделал незаметный жест в направлении своих людей. Лучше и быть не могло. Позорный столб и дрова для костра промокли, а значит, будут плохо гореть. Даже человек, который должен был облить одежду Макандаля водой, не понадобился.

Бонни бросила взгляд на Черного мессию, которого раньше никогда не видела. Это был худой, среднего роста мужчина, не производивший особого впечатления — однако он ведь мог изменяться, когда начинал говорить… В любом случае он не позволил себя запугать. С гордо поднятой головой Макандаль медленно шел между своими охранниками к площади, где должна была состояться казнь. Цепи на его ногах давали ему возможность лишь медленно и с трудом двигаться вперед, но у него был сосредоточенный, даже немного торжественный вид.

Среди рабов раздались отдельные приветственные крики, которые, однако, сразу же были подавлены ударами бичей. Макандаль повернулся лицом к тем, кто приветствовал его, и улыбнулся.

— Он великолепен! — сказал с уважением один из чернокожих, стоявших рядом с Бонни.

Бонни подумала, не следует ли ей прямо сейчас нацелить пушку. Затем, однако, она сказала себе, что у нее еще есть время. Главный судья сначала должен будет еще раз зачитать приговор, а губернатор — отклонить прошение о помиловании… Нет причины уже сейчас подвергаться риску и снимать одеяло с фальконета.

Военные оставили Макандаля в цепях, пока не дошли до костра, затем шесть вооруженных жандармов окружили его. Кузнец снял с Макандаля цепи, и помощники палача тут же взяли осужденного за руки. К общему изумлению, Дух улыбался, когда его тащили к костру под усиленной охраной.

— Вот как вы меня боитесь! — раздался его громкий, далеко разносившийся голос. — Вот какой страх я внушил вам, что вы согнали сюда… два, три, четыре полка, для того чтобы протащить меня одного через жалкую базарную площадь. Меня, единственного человека! Вы же всегда заявляли, что я всего лишь человек, не больше, чем человек, не Дух и не мессия!

Макандаль громко рассмеялся и поднял голову. Капли дождя стекали по его курчавым волосам и лицу, хлопчатобумажная одежда свисала с худого тела. Любой другой человек имел бы жалкий вид, однако Духа, казалось, окружал ореол силы.

— Но я вам покажу! Вы увидите, против кого вы здесь боретесь! Вы…

— Франсуа Макандаль! — Главный судья прервал речь Черного мессии строгим голосом и начал зачитывать приговор.

На площади сейчас уже было не так тихо, как раньше. Вокруг распространялось беспокойство, были слышны крики и звуки ударов плетей по голой коже.

Бонни сняла покрывало с фальконета и уверенной рукой начала нацеливать пушку. Ни один человек сейчас не будет смотреть на нескольких чернокожих на повозке, и, кроме того… Она, собственно, никогда не верила во второго мессию, однако сейчас чувствовала себя так, словно речь Макандаля придала ей сил.

— …Приговариваю тебя к смерти… — Судья продолжал говорить, однако его голос был едва слышен за шумом дождя. Голос Макандаля, напротив, без труда заглушил его.

— Вы не можете выносить приговор посланнику Божиему и не можете судить его! — крикнул он, в то время как помощники палача стали привязывать его к столбу.

Бонни надеялась, что его заранее предупредили о том, что он должен сделать, чтобы освободиться. Если мужчины только сейчас шепотом дадут ему указания, будет слишком поздно. Макандаль никого не слушал, он был слишком увлечен тем, чтобы еще раз проповедовать перед рабами Сан-Доминго.

— Вы думаете, что можете послать меня в ад? Зажарить меня? Может быть, так это и будет выглядеть. Но куда бы вы меня ни послали, я все равно вернусь. Я вернусь в виде волка, который разорвет вас. Я вернусь в виде змеи, которая задушит вас. Я вернусь в виде скорпиона, укол которого отравит вас! Я выведу свой народ на свободу! Потому что я — меч Божий!

Пока Макандаль говорил, ливень внезапно прекратился. Это была лишь очень короткая полоса дождя, и Бонни надеялась, что он все же хоть чуть-чуть намочил дрова. Помощники теперь выливали растительное масло на дерево, однако не стали поливать столб, к которому был привязан Макандаль.

А затем вокруг Макандаля вспыхнуло пламя. Бонни не заметила, кто отдал приказ поджечь костер, она слышала лишь голос Духа.

— Вы думаете, огонь может что-нибудь сделать со мной? Я пошлю на вас гром и молнию!

Клубы дыма и пламя скрыли сейчас его фигуру от зрителей — и еще до того, как Джеф взглянул на нее, Бонни поняла, что ее час пробил. Она зажгла фитиль — и толпа в ужасе закричала, когда пушка с громовым звуком выплюнула свое ядро. Еще до того, как ядро попало в цель, люди бросились бежать, а затем на доме губернатора взорвался барельеф. Маленькое ядро имело бóльшую ударную силу, чем ожидала Бонни. Камни градом посыпались сверху, мрамор раскрошился на части, и его осколки полетели во всех направлениях…

— Удар молнии! Господь карает их!

Первые крики, испуганные, но и восторженные, раздались среди рабов. Люди в панике падали на землю. Военные выкрикивали приказы, а заговорщики — призывы.

Из дыма и пламени костра, шатаясь, появилась фигура — человек, чьи ноги были уже свободными, но горящий столб по-прежнему был привязан к его спине. Макандаль освободил правую руку и обрубок левой и распростер их, но еще горевшие остатки веревок подожгли его рубашку. Бонни показалось, что она видит охваченное пламенем распятие. Дух, шатаясь, вошел в кричащую, молящуюся, умоляющую толпу — и в одно мгновение исчез из виду.

Бонни, конечно, знала, что там, внизу, его ожидали люди с одеялами, которые моментально сбили огонь и спрятали Макандаля между собой. Для них это было нетрудно — слиться с массой зевак, которые превратили место сожжения в дьявольский котел. Однако на запуганных, впечатлительных людей это должно было произвести такое впечатление, будто сверхъестественная сила забрала Макандаля с собой. Среди панических криков слышались также возгласы ликования… и Бонни вдруг почувствовала, что повозка под ней едет.

— Держись крепче! — крикнул Джеф.

В этот момент и другие заговорщики увидели, что полк солдат движется в их направлении. Конечно, они поняли, откуда прилетело ядро. Бонни и мужчины вцепились в повозку, в то время как Джеф направил мулов в узкие улочки города. Он решительно гнал животных сквозь толпу. Убегающие люди, которые уже добрались до боковых улиц, в ужасе прыгали в разные стороны. Бонни надеялась лишь на то, что они никого не задавят. А затем они оставили оживленные улицы и солдат далеко позади. Бонни боялась, что их будут преследовать всадники, однако немногочисленные кавалеристы были заняты тем, чтобы навести порядок на площади. Конечно, там началась драка, слова Духа побудили некоторых рабов обороняться.

— Отпустите меня! — потребовала Бонни, когда повозка летела по дороге недалеко от дома Дюфренов.

Джеф немного снизил скорость. Грузовая повозка, на большой скорости мчавшаяся по улицам предместья, быстро обратила бы на себя внимание.

— В таком виде? — насмешливо спросил Джеф. — Ты хочешь попасть в объятия своего доктора в обличье Бобби?

Бонни посмотрела на свою одежду. Конечно, об этом она не подумала. Ее рубашка и брюки промокли от дождя и были покрыты брызгами грязи. Кроме того, они пропахли порохом.

— Если хочешь, я высажу тебя в лесу за пляжем, — предложил Джеф.

Бонни кивнула — там она спрятала свою женскую одежду.

Вскоре после этого Джеф остановил своих мулов неподалеку от бухты красных мангровых деревьев. У Бонни тряслись колени, когда она спускалась с повозки.

— Надеюсь, что он выживет, — пробормотала она, когда Джеф тоже слез с повозки и обнял ее.

— Он уже выжил! — сказал Джеф. Он посмотрел Бонни в глаза. Казалось, он был близок к тому, чтобы снова прижать ее к себе. — Ты справилась! Ты сделала это, Бонни. Мы никогда этого не забудем! Но ты… Разве ты не хочешь уйти вместе с нами? Мы заберем этого ребенка…

Бонни спросила себя, как называется чувство, которое она увидела в его глазах — гордость или любовь? Неужели у нее был шанс соперничать с такими женщинами, как Деирдре и Сималуа, только тогда, когда она могла ему пригодиться? Неужели она необходима Джефу только тогда, когда ему нужно, чтобы она превратилась в Бобби?

Она решительно покачала головой. Конечно, Джеф испытывал к ней определенные чувства. Только это была не любовь, а скорее… ну, может быть, уважение. Или даже восхищение. Бонни придется завоевывать его снова и снова. И эта склонность ни в коем случае не включала в себя Намелок. Как он сказал о ней? «Этого ребенка…»

Леон называл малышку красавицей. Когда Бонни впервые увидела его, он держал ребенка на руках и кормил его. Он пел для девочки, он готов был защищать ее… Когда Макандаля схватили, Леон загородил собой Бонни и детей — а Джеф и Сималуа заботились только о своей безопасности.

Совершенно неожиданно при мысли об огромном Леоне с маленькой Намелок на руках Бонни ощутила прилив любви, нежности и доверия — чувств, которые она раньше не могла испытывать ни к кому, кроме Джефа.

Девушка подняла глаза на Джефа. Он призывно улыбался. Однако Бонни не могла представить его с ребенком на руках. Джефу больше подходили мачете и шпага.

— Нет, Джеф, — сказала она еще раз. — Я останусь здесь. И ребенок останется со мной. Я хочу жить в мире, Джеф. Если я и была что-то должна тебе, нашему народу и Макандалю, то сегодня я рассчиталась с долгами. Теперь у тебя есть твой мессия, Джеф. А мне дай мою свободу.

Бонни даже не обернулась, когда выскочила из леса на побережье. Она сбросила с себя мужскую одежду и прыгнула в волны. Теплая морская вода смыла с нее запах пороха, едкую вонь костра и пота — и вину. Бонни оставила позади призраков прошлого — мертвых моряков, команду «Морской девы» и мужчину, которого она в своих мечтах никогда не называла Цезарем. Девушка нырнула и поплыла далеко в бухту, а затем позволила волнам отнести ее назад.

Запуганная маленькая негритянка, когда-то принадлежавшая Скипу Дейтону, давно уже научилась плавать.

 

Глава 10

Виктор Дюфрен и Антуан Монтан действительно завершили этот вечер в портовом кабаке, но далеко не в таком угнетенном состоянии, как они предполагали ранее.

Губернатор и другие белые люди, разумеется, сразу же покинули трибуну, после того как никто не получил тяжелых ранений от выстрела пушки и града камней. Под защитой военных их провели во дворец губернатора. На площади перед дворцом в это время представители колониальной власти не могли чувствовать себя в полной безопасности. У некоторых рабов, которых заставили присутствовать на казни, напряжение, страх и ярость проявились в виде амока[43]. Виктор воспользовался этой возможностью, чтобы покинуть общество возбужденных плантаторов. На площади для казни нужен был врач, и Антуан Монтан присоединился к Виктору, чтобы помогать ему. Оба оказали помощь раненым представителям власти, а также раненым рабам. У пяти солдат и у тринадцати рабов Виктор мог лишь констатировать смерть. Однако никто из них не погиб от руки заговорщиков.

— Мароны очень умело все сделали, — с удивлением заметил Антуан Монтан, когда мужчины наконец сидели в кабаке за ромовым пуншем. — Выстрел из пушки — или что там было, — чтобы посеять хаос, схватить своего мессию и исчезнуть. Это было хорошо спланировано!

Виктор кивнул и сделал большой глоток из своего стакана. Пунш был очень крепким, человек за барной стойкой постарался. В этот день все свидетели неудавшейся казни нуждались в хорошем глотке рома. Прежде всего чтобы справиться с шоком. А затем, в зависимости от цвета кожи и настроения, чтобы смыть ярость и злобу или отпраздновать удачный удар повстанцев. В этом портовом кабаке преобладали свободные чернокожие и мулаты. Они совершенно открыто пили за здоровье Духа.

— Однако выживет ли этот человек… — задумчиво произнес врач, когда поставил свой стакан на стол. — Он ведь был весь объят пламенем, по крайней мере, так это выглядело.

Монтан пожал плечами.

— В любом случае среди чернокожих и мулатов в этом никто не будет сомневаться, — ответил он. — Может быть, эти парни и не спасли его, зато совершенно определенно они спасли легенду. — Он поднял свой стакан. — Итак, давай выпьем за второго мессию. Может быть, он все же бессмертен.

Виктор опустошил свой стакан молча. Он думал не о Боге и не о Духе, а о человеке, который, если был жив, корчился сейчас от боли в каком-то укрытии.

В городской дом Дюфренов известие о бегстве Макандаля попало благодаря другу Амали, молочнику-креолу. Он сразу же поспешил к ней, когда услышал о случившемся, и благодаря этой новости Бонни избежала неприятного допроса. Леон, Сабина и Амали сочли странным то, что она оставила Намелок одну без какой-либо видимой причины. А когда Бонни с мокрыми волосами, усталая, но возбужденная пришла из бухты красных мангровых деревьев и заявила, что просто захотела немного поплавать, на нее, естественно, обрушился град вопросов.

Бонни, однако, была сразу же забыта, когда Джоли с восторгом воскликнул:

— Он свободен! Макандаль свободен! Бог спас его, как настоящего Мессию. Сначала он говорил, очень громко, очень свободно, — а потом сошел с костра, как светящийся ангел!

— Подожди! — Хотя Амали была так же изумлена, как и другие чернокожие, но тем не менее она перебила своего друга сразу же после первых слов. — Идем к миссис. Она тоже должна об этом знать! — Служанка решительно потащила за собой Джоли и остальных слуг в гостиную, где сидела Деирдре с подругами.

— Ты должна это услышать, Деирдре! — выпалила Амали по-английски и подтолкнула своего друга к дамам. — Они… они действительно освободили Макандаля!

Джоли не был робким человеком. Он в ярких красках изложил перед черной и белой публикой то, что произошло на площади возле губернаторского дворца.

— Гром и молния, ударившая во дворец. Губернатора чуть не убило!

— Молния? — удивленно спросила Деирдре. Возле их дома непогоды не было.

— Скорее… скорее это было пушечное ядро. Значит, там были те, кто помог ему, я думаю. Не только Бог и ангелы с небес, — в конце концов закончил Джоли свое благочестивое описание.

Деирдре кивнула и посмотрела на Амали. Люди с Ямайки не верили в чудеса, в отличие от чернокожих католиков Сан-Доминго, которые беспрерывно осеняли себя крестным знамением и снова и снова прерывали речь Джоли восторженными восклицаниями вроде «Слава Богу!» и «Благодарим тебя, Иисусе!» Заговор сторонников Макандаля казался Деирдре и Амали более вероятным, чем божественное вмешательство.

— Виктор не ранен? — в конце концов озабоченно спросила Деирдре.

Она подумала и о Джефе. Вполне возможно, что он тоже был в этом замешан. Неужели действительно никто из заговорщиков не пострадал?

— А Антуан? — Мадлен Монтан озабоченно посмотрела на Джоли, в то время как Сюзанна де Мюр, казалось, лишь молча молилась.

Джоли покачал головой.

— Я всех видел, — успокоил он женщин. — Доктор и месье Монтан помогали раненым, а мсье де Мюр заботился о губернаторе. Все были очень взволнованы, все белые господа… — Он ухмыльнулся. — Губернатор смотрел так, словно увидел призрака!

— Духа… — пробормотала Деирдре. Она чуть не улыбнулась. — Макандаль добьется того, что мы все станем верить в духов.

Сюзанна де Мюр вздохнула.

— И бояться их, — добавила она. — Мне было плохо уже при мысли о костре. Это жестоко. Однако то, что Макандаль сейчас бродит где-то на свободе и планирует дальнейшие убийства, мне тоже не нравится.

Настроение у женщин было противоречивым, но, по крайней мере, сейчас они могли оживленно дискутировать. В помещениях слуг преобладала радость по поводу бегства Макандаля, пусть даже Сабина снова и снова громко заявляла, что она абсолютно не одобряет его методов и никогда и ни при каких обстоятельствах не будет травить своих господ. Бонни вообще не принимала участия в разговоре. В то время как другие высказывали предположения о том, где сейчас мог прятаться Дух и действительно ли он невредимым прошел сквозь огонь, она молча держала Намелок на руках. Леон с удивлением уставился на нее, когда девушка нерешительно прижалась к нему, однако затем с любовью обнял ее, продолжая развивать перед остальными свою теорию.

— Он должен иметь небесную защиту! Иначе невозможно пройти сквозь огонь! Иначе вообще невозможно вдруг исчезнуть. Джоли говорит, что Макандаль вдруг исчез, его забрали ангелы…

Бонни воздерживалась от высказываний, однако была удивлена тем, что ее друзья явно забыли, при каких обстоятельствах Черный мессия позволил схватить его белым людям. Лично она восприняла его пьянство во владениях врага как доказательство того, что Макандаль был никем иным, как обычным человеком. Может быть, особенным человеком, который ходил по лезвию бритвы. Однако Бог, если бы он действительно существовал, послал бы на землю лучшего мессию.

Наконец Сабина выдала каждому из слуг по стакану рома, которым она обычно сдабривала сладкие блюда, а Деирдре и ее подруги откупорили бутылку хорошего вина.

Ближе к вечеру Мадлен Монтан и Сюзанна де Мюр отправились домой. Сабина приготовила для Деирдре и Виктора холодный ужин. Доктор, однако, задерживался, и Деирдре поела одна и без особого аппетита.

— Я сейчас пойду спать, — заявила она Амали. — Когда ты поможешь мне раздеться и причешешь щеткой мои волосы, можешь идти. Может быть, тебе захочется провести время с Джоли.

Амали улыбнулась и с благодарностью поклонилась. Прогулка по городу должна была ей понравиться, Кап-Франсе пульсировал от напряжения. Однако было не совсем безопасно выходить в эту ночь на улицу. Большинство надсмотрщиков за это время уже собрали своих рабов с плантаций и погнали их назад в поселки, однако люди из отдаленной местности не пойдут туда пешком среди ночи. Джоли рассказал, что для них соорудили временные загоны, как для скота, а вокруг выставили солдат, чтобы те охраняли их. Везде патрулировали жандармы и военные. Во время суматохи убежало множество рабов, и теперь власти надеялись хотя бы часть из них обнаружить в портовых кабаках. При этом уже произошло множество драк. Пьяные посетители кабаков вышвыривали из них служителей порядка, когда те угрожали провести проверку. В сопровождении Джоли и со своей отпускной грамотой в кармане Амали, однако, чувствовала себя спокойней. А за детьми теперь, для разнообразия, может присмотреть и Бонни…

Леон подмигнул Амали, когда та зашла в кухню, чтобы рассказать остальным о своих планах. Пока Сабина и Бонни убирали посуду, а Нафия и Либби доедали остатки ужина Деирдре, Леон кормил Намелок мелко нарезанным хлебом и медом.

— Ты можешь идти, — сказал он, глядя сияющими глазами на Амали. — Бонни и я останемся здесь.

Взгляд, которым он окинул Бонни, говорил о том, что в данный момент он думает не о детях.

И Бонни ответила на него. Ее глаза и щеки горели. Этой ночью она подарит себя Леону — и, может быть, первый раз в жизни ощутит радость от плотской любви.

Деирдре испуганно проснулась, когда часа через два кто-то сильно постучал в ее дверь. Она задремала над книгой. Лишь легкое беспокойство за Виктора не давало ей крепко уснуть. Не то чтобы она возражала, когда он со своими друзьями отправился выпить, и она могла себе представить, почему его так долго не было. Фредерик де Мюр лишь позже смог освободиться и уйти из дворца губернатора, чтобы присоединиться к Виктору и Антуану, а теперь оба хотели узнать, что же там происходило. Однако этой ночью в порту Кап-Франсе могло быть опасно. Хотя Виктора знали и уважали как врача — мулаты и свободные чернокожие ценили то, что он делал для них в своей клинике для бедных, — однако ром и водка из сахарного тростника лились ручьями, как рассказывал Джоли, и, может быть, пьяные не делали различий между «хорошими» и «плохими» белыми.

Деирдре набросила пеньюар и сбежала вниз по лестнице. Это не мог быть Виктор, он всегда вел себя тихо и тактично, когда поздно возвращался домой. И, конечно, у него был свой ключ. Значит, что-то случилось! Молодая женщина не раздумывала долго над тем, что, возможно, для нее самой может быть опасно открывать дверь незнакомцу. Она беспокоилась о Викторе. Или, может быть, что-то случилось с Амали и Джоли?

Деирдре распахнула дверь и инстинктивно отпрянула назад. Она, ничего не понимая, смотрела на человека, который стоял перед ней на пороге. Цезарь! Она старалась увидеть в этом человеке своего сводного брата Джефа, однако в этот момент ее охватили воспоминания об их первой встрече именно перед этой дверью. Цезарь был одет тогда как пират, он держал на руках Бонни. Теперь же на нем была пестрая повседневная одежда мулата. Однако настойчивость, с которой он заглянул в дом врача, была такой же, как и тогда.

— Цезарь!

Деирдре ничего не могла с собой поделать — при виде его у нее загорелись глаза. Он же не мог оторвать свой взгляд от ее тела. Пеньюар недостаточно скрывал ее формы.

— Цезарь, чего ты хочешь? — Деирдре надеялась, что ее голос прозвучит твердо, однако заметила, что он задрожал. — Я… я тебя больше не люблю. Я ведь тебе это уже сказала. И если ты появляешься здесь среди ночи…

Джеф хрипло рассмеялся.

— Зато я все еще люблю тебя, Деде… — сказал он нежно. — Как и прежде… Ты помнишь, как я когда-то принес венок из цветов, чтобы украсить твои волосы? Тогда мы хотели пожениться…

Деирдре попыталась улыбнуться.

— Теперь припоминаю, — пробормотала она. — Теперь… и… да… да, ты уже, конечно, знаешь, что… как обстоят дела… Моя мать рассказала тебе об этом. И я рада, что я… что я все же могу любить тебя…

— Только что ты сказала, что это уже не так, — поддразнил ее Джеф.

Он не мог не обнять ее. Деирдре почувствовала, как он поцеловал ее волосы. Она подняла глаза.

— Это было нечто особенное, — прошептала она. — И… да простит меня Бог, я об этом не жалею… А ты?

— Как бы я мог об этом жалеть?

Деирдре не сопротивлялась, когда Джеф поцеловал ее еще раз. Не в губы, только в щеку. Может быть, это было все же нечто большее, чем поцелуй, которым обмениваются брат и сестра… Тем не менее Деирдре наслаждалась им, не испытывая чувства вины. Это был их прощальный поцелуй.

Затем она все же решительно освободилась из объятий Джефа.

— Но все закончилось, — сказала она твердо. — Все закончилось, и об этом я тоже не жалею. Итак, чего ты хочешь от меня?

Джеф выпрямился.

— От тебя я не хочу ничего, — ответил он. — Я хочу… Я должен поговорить с доктором.

Они все еще стояли в проеме открытой двери, освещенные фонарем, который оставила Сабина для Виктора, когда уходила из дома. Теперь Деирдре посмотрела через плечо Джефа — и увидела в темноте сада чью-то фигуру.

— Мой… моего мужа нет дома, — громко сказала она, однако в этот момент Виктор подошел ближе.

— Чем я могу помочь… Цезарь? — твердо спросил он. — Поскольку ты так любезен, что ничего не хочешь от моей жены. По крайней мере, больше не хочешь. — Голос Виктора был очень резким, Деирдре еще никогда не слышала, чтобы он так говорил. Теперь она увидела и его лицо. На нем отражались ярость, отвращение — и разочарование, когда он повернулся к ней. — Значит, вот как все было, Деирдре? В этом причина твоей печали, твоей меланхолии, которая овладела тобой, когда он исчез. Я думал о чем угодно, но не замечал очевидного. Твой пират ушел. Ты надоела ему, после того как вы неделями здесь, у меня на глазах, занимались любовью. Каким же я был доверчивым идиотом! Все эти конные прогулки, выезды, отговорки, когда тебя часами не было дома. Цезарь обязательно должен был сопровождать тебя то сюда, то туда. Я ни о чем не подозревал, Деирдре! Вас это, наверное, забавляло. Вы смеялись надо мной, Цезарь? Моя глупость возбуждала вас еще сильнее? Об этом, похоже, знали все, кроме меня и Бонни. Она ведь тоже была обманута?

Последние слова он бросил в лицо Джефу и поднял руку, словно хотел ударить его. Джеф тут же занял оборонительную позицию. Однако Виктор вовремя остановился. Он не любил драться.

— Все было не так! — Деирдре подошла к мужу и схватила его за руку. — Ты должен мне поверить, я… я… я сделала это не нарочно… просто так получилось. Это была ошибка, заблуждение… мы… мы не должны были…

— Мне так ее не хватало! — воскликнул Джеф. — Мне никогда ее не хватало. Но теперь это не имеет значения, ведь нам нельзя любить друг друга.

Деирдре не обращала на него внимания.

— Я так сожалею, Виктор, — прошептала она.

Виктор фыркнул.

— А я только что слышал нечто совершенно иное, — заметил он. — Еще три минуты назад ты сказала, что ни о чем не жалеешь.

Деирдре прикусила губу. Значит, он слышал весь их разговор. Или почти весь — если бы Виктор вошел в сад вслед за Джефом, его приход не укрылся бы от чуткого бунтовщика.

— Но я ведь сказала, что все закончилось! — воскликнула она. — И я… это значит… что мне, возможно, не жаль того, что у меня было с Джефом, но жаль тебя. Я… я ни за что не хотела причинять тебе боль… никогда не хотела оставлять тебя… Я люблю тебя, Виктор!

Джеф сжал зубы. Она никогда не хотела оставлять своего мужа. По крайней мере, теперь он узнал об этом. Он совершенно безосновательно отправил на верную гибель «Морскую деву» и ее экипаж. Однако мысль о капитане Сигалле и о его людях наконец отрезвила его. Джеф вспомнил о своей миссии. Существовали вещи гораздо более важные, чем прошедшая любовь. Ему ни в коем случае нельзя драться с Виктором Дюфреном! Если он настроит доктора против себя, все будет потеряно.

— Значит, ты хотела, чтобы я никогда об этом не узнал? — спросил Виктор жену. Джефа он не удостоил даже взглядом.

Деирдре с виноватым видом кивнула.

— Я только причинила бы тебе боль, — сказала она. — Я хотела уберечь тебя от этого. Да это ничего и не меняет. Все давно закончилось, Виктор. Пожалуйста, это… это ведь давно прошло… — Она хотела прижаться к нему, однако Виктор отстранился.

— Мы можем позже поговорить об этом, — раздраженно проговорил он и отвернулся от Деирдре. — Сначала мы должны выяснить, что привело сюда твоего… твоего старого друга. Что случилось, Цезарь? Речь идет о Макандале?

Джеф с изумлением увидел, как с лица врача исчез гнев. Виктор смотрел на него испытующе, как он обычно смотрел на своих пациентов или их родственников. До сих пор Джеф постоянно взирал на Виктора сверху вниз, однако сейчас не смог удержаться от удивления и восхищения его выдержкой.

Джеф опустил глаза.

— Да, — сказал он тихо. — Ему… ему очень плохо. Он очень сильно обгорел… Обгорело все его тело. У него страшные боли. Если… если вы ему не поможете…

Виктор вздохнул:

— Ты же понимаешь, что в таком случае я сам стану преступником, и риск теперь намного выше, чем тогда, когда я принял здесь Бонни. Почему я должен делать это для вас? Для убийц и подстрекателей к бунту? Где вы вообще его держите?

Джеф пожал плечами:

— Я подумал, что вы… Я думал, что вы сделаете это, ни о чем не спрашивая. Остальные сочли, что это глупая идея и что вы, возможно, выдадите меня. Но после всего, что я узнал о вас, после того, что вы сделали для Бонни… и для Деирдре… Мы никогда не смеялись над вами, никогда…

Виктор нетерпеливо махнул рукой.

— Это сейчас не важно, и, собственно говоря, также не важно, спрошу я об этом или нет. Ты мог бы похитить меня и после этого убить. Вы ведь не остановитесь ни перед чем ради вашего предводителя. Или здесь я не прав?

Джеф нахмурился. И Деирдре вдруг снова увидела перед собой маленького мальчика, который, набедокурив, готов был покаяться перед Норой.

— Я… я не хочу вас похищать. Да у меня это и не получится. Вы легко можете выдать меня, ведь в городе полным-полно жандармов…

— В городе? — спросил Виктор. — Макандаль в Кап-Франсе?

Джеф кивнул:

— В порту. В… в таверне «Гарпун»…

Деирдре резко вздохнула.

«Гарпун» был портовым кабаком, в котором работал Ленни. О том, что это место служило повстанцам опорным пунктом, она бы ни за что не догадалась.

Виктор потер лоб.

— Хорошо, — произнес он. — Тогда я сейчас возьму свои вещи. Если у вас есть что сказать друг другу…

— Мне больше нечего ему сказать, — заверила мужа Деирдре. — Я пойду с тобой, я… — Она направилась следом за Виктором в его приемную, где он, не обращая на нее больше внимания, стал быстро собирать бинты и медикаменты. — Это действительно закончилось, Виктор. Я… Я должна тебе все рассказать…

Деирдре остановилась. Неужели она действительно должна рассказать ему о своем родстве с Джефом? Или из этого ее муж сделает вывод, что иначе их отношения никогда бы не закончились?

— Деирдре, меня это не интересует, — твердо сказал Виктор. — По крайней мере, сейчас. У меня есть пациент, которому я нужен. Я должен думать о нем. А если я буду думать о тебе и об этом парне, который ждет меня на улице, тогда… тогда я, наверное, переломаю ему все кости. — Но прозвучало это так, словно у него самого разрывается сердце. — Мы поговорим об этом позже, если это «позже» на самом деле будет. Мароны могут убить меня, когда я закончу работу. Им не нужен человек, который знает, где находится их логово. А на благодарность я могу надеяться только в том случае, если Макандаль выживет. — И с этими словами он покинул дом.

Деирдре подавила желание выйти с ним на улицу и попрощаться с обоими мужчинами.

— Удачи, Виктор, — сказала она тихо.

Улицы Кап-Франсе на самом деле были полны жандармов — и, несмотря на поздний час, там было много других людей. Повсюду велись оживленные споры, все пили и праздновали, и надсмотрщики время от времени уводили сбежавших рабов, попавших в их сети, после того как они от опьянения свободой перешли к опьянению алкоголем.

Однако Виктора и Джефа никто не остановил. Врач и его раб, которые целеустремленно спешили куда-то, — такое этой ночью, казалось, никто не посчитал удивительным. И, в конце концов, Джеф сворачивал в такие переулки, которые были настолько узкими и грязными, что туда никто даже по ошибке не заходил, если точно не знал, куда они ведут. Виктор спотыкался о комья грязи, пустые бутылки и трупы животных. В воздухе стояла вонь гниения и разложения.

Наконец, пройдя через двор, они добрались до заднего входа в «Гарпун». Какой-то человек впустил их внутрь. Виктор узнал Ленни.

— Вот так люди встречаются снова. — Ленни улыбнулся, однако он все же чувствовал себя неловко.

Виктор не обращал на него внимания.

— Где он? — спросил врач.

Он ожидал услышать крики. Как сказал Джеф, Макандаль страдал от ужасной боли. Однако Дух, казалось, переносил ее молча.

— Цезарь, врач здесь? — Маленькая, очень симпатичная, немного полноватая женщина с озабоченным выражением лица вошла в помещение через дверной проем, завешенный грязным покрывалом. — Он очень храбрый, но ему так плохо.

— Он все еще в сознании? — спросил Джеф и указал на женщину. — Мирей Макандаль, его жена. А это — доктор Виктор Дюфрен.

Женщина была готова броситься перед ним на землю.

— Вы действительно пришли, благодарю вас. Я… я в это не верила! Но идемте же быстрее, пожалуйста… Он в сознании, да, но это… это ведь только хуже…

Мирей прошла вперед в душное маленькое помещение. В комнате стояли, прислонившись к стене, еще двое мужчин и высокая, очень худощавая женщина. Все они смотрели на примитивную кровать, на которой под грязными льняными полотенцами лежала худая фигура. Здесь пахло дымом, жженым мясом и кровью, а также спиртом — и, конечно, сюда проникали запахи еды из кабака. Но тем не менее Виктор глубоко втянул в себя воздух. Ему нужно было привыкнуть к этой вони — если ему станет плохо, он не сможет работать. Мужчина на кровати пошевелился, однако он, казалось, не мог контролировать свои движения. Виктор с первого взгляда увидел, что у Макандаля судороги. Его тело изгибалось, рука, покрытая пузырями от ожогов, вцепилась в одеяло.

Виктор подошел к своему пациенту и взглянул в его покрытое пóтом, но почти не поврежденное лицо, превратившееся в искаженную болью маску. Между зубами торчал кусок дерева, который Макандаль сжимал зубами.

Мирей приблизилась к мужу и положила влажное полотенце ему на лоб:

— Это — доктор, Франсуа. Он тебе поможет.

Судороги прекратились, однако тело Макандаля сотрясала непроизвольная дрожь. Вдруг он выплюнул кусок дерева и сердито посмотрел на Виктора и Мирей:

— Не хочу… не хочу белого врача…

Мирей продолжала промокать пот с его лица.

— Черного врача сейчас нет, — едко заметила она.

Виктор вежливо назвал свое имя и попросил разрешения снять с больного льняные полотенца. Макандаль застонал, когда врач сделал это. Полотенца во многих местах были пропитаны жидкостью, выделившейся из ожогов, и прилипли к его ранам.

Макандаль был голым под полотенцами — если не обращать внимания на остатки одеяния для казни, которое прикипело к живой плоти. Очевидно, до сих пор никто не попытался обработать его раны, что не удивило Виктора. Даже у него при виде обезображенного тела Макандаля от ужаса перехватило дух. Руки и ноги мужчины, верхняя часть его туловища — все было обожжено. На немногочисленных участках уцелевшей кожи были пузыри, наполненные жидкостью. Молодой врач подумал о том, откуда ему следует наносить мазь и где накладывать повязки, и пришел к выводу, что не имело смысла причинять умирающему еще бóльшие страдания.

— Это безнадежно, — сказал Виктор слабым голосом. Затем он сообразил, что его пациент все еще находится в сознании. — Я сожалею, месье. — Доктор заставил себя посмотреть в лицо Макандалю. — Я мог бы… я мог бы сейчас попытаться очистить ваши раны и наложить на них повязки. Но я… Это не имеет смысла. Вы слишком сильно обожжены, месье Макандаль. Вы умрете, что бы я ни делал. А обработка ран очень болезненная… еще хуже, чем то, через что вы уже прошли. Однако, с другой стороны, я мог бы… Я принес с собой сильнодействующие лекарства… Они вас не спасут, но смогут уменьшить боль… — Он помедлил. — Однако они могут также… сократить ваши мучения.

Большая доза опиума могла ускорить угасание такого ослабленного организма.

Макандаль кивнул.

— Я… я знаю, что умираю, — с трудом проговорил он. — И я… я могу это выдержать. — Он снова застонал, когда по его телу пробежала судорога.

Виктор открыл свою сумку, вынул оттуда бутылку и приложил ее к губам Макандаля.

— Выпейте, — тихо сказал он. — Каждый здесь знает, что вы — сильный человек. Вам не нужно ничего никому доказывать.

Он облегченно вздохнул, когда предводитель повстанцев выпил лекарство. Затем Виктор снова накрыл его тело льняными полотенцами.

— Через несколько минут вам станет легче.

Виктор услышал, как мужчины перешептывались между собой:

— Он дает ему яд! Он его убивает!

— Зачем ему это делать? — спросил Джеф. — Мы ведь все видим, как обстоят дела. Я… я надеялся, что врач…

Виктор повернулся к мужчинам, к всхлипывающей Мирей и к худой молодой женщине, которая уставилась в землю. Она напомнила ему кого-то, однако Виктор не мог узнать в ней женщину, намазанную белилами и легко одетую, которая отдала Бонни своего ребенка.

— Я врач, — коротко произнес он. — Но я не могу творить чудеса…

Виктор воздержался от замечания, что Черный мессия в данном случае сам мог бы себе помочь, однако Макандаль не дал ему договорить.

— Я… я могу совершать чудеса. Я… я жертвую собой во имя… ради моего народа, как… как это сделал, уже сделал первый Мессия…

Виктор вздохнул. Он никогда не понимал смысла жертвы Иисуса из Назарета. И уж тем более не понимал, что должна была означать смерть Макандаля для рабов.

Цезарь, казалось, чувствовал то же самое. Взгляды обоих мужчин на короткое время встретились.

— Но я… я вернусь! — произнес Макандаль. Его голос стал крепче, видимо, начало действовать болеутоляющее.

Мирей, которая опустилась на пол рядом с ложем своего мужа, нежно погладив его лицо, кивнула.

— Да, дорогой, — ласково сказала она. — Ты вернешься в виде волка и разорвешь наших врагов. Вернешься в виде змеи, чтобы их отравить…

Макандаль покачал головой так яростно, что Виктор стал опасаться новых судорог.

— Нет… нет… я буду… я не буду… волком… Волк может убить десятерых, а… одна змея… может отравить двадцать человек… Но я… — Его взгляд просветлел. Макандаль посмотрел на своих сторонников, прежде чем продолжить, и при этом горящими глазами словно заглянул в будущее. — Я вернусь в виде насекомых, москитов, комаров… имя мое будет легион… Я убью тысячи и тысячи… Мы будем свободны… все мы будем свободны! Я — Дух!

— Ты — Дух! — повторил один из мужчин.

А затем заговорили все сразу:

— Ты — Дух! Ты — спасение, ты — мессия, ты — посланец Божий…

Мужчины и женщины повторяли это снова и снова, и на лице Макандаля появилась улыбка, когда он наконец закрыл глаза.

— Он умер? — хриплым голосом спросил Джеф.

Виктор покачал головой.

— Нет, он спит. Может быть, он проснется еще раз, но так… так для него лучше.

Врач глубоко вздохнул. Видение Макандаля было впечатляющим, и такой же была реакция его сторонников. Даже он, Виктор, был тронут его голосом и силой его убеждения. При этом слова умирающего были бессмысленными. Укусы комаров никому не приносили смерти.

Макандаль умер в четвертом часу нового дня. Мирей надеялась, что он еще успеет увидеть восход солнца, но затем все очень быстро подошло к концу. Виктору хотелось пожелать предводителю повстанцев скорого конца. Черный мессия еще дважды приходил в сознание. Он повторял свои видения и снова призывал своих сторонников к борьбе. В самую последнюю очередь он обратился к Джефу.

— Ты будешь продолжать борьбу, брат, — простонал Макандаль, — до тех пор, пока мы не станем свободными?

Джеф посмотрел ему в глаза, как тогда, когда Дух впервые обратил к нему свои слова.

— Я не люблю ждать, — сказал он.

Лицо Макандаля исказилось в ухмылке.

— Ни один… хороший мужчина не любит ждать, — прошептал он.

А затем он закрыл глаза.

— Однако месть — это такое блюдо, которым нужно наслаждаться, когда оно холодное, — повторил Джеф слова, с которыми Дух когда-то обратился к нему. — Он… мертв, доктор?

Виктор пощупал пульс Макандаля.

— Да, — произнес он спокойно. — Теперь он мертв. Сожалею. Мои… мои искренние соболезнования, мадам Макандаль…

Он повернулся к Мирей. Она, однако, казалось, не слышала его. Всхлипывая, женщина прижимала к груди голову мужа.

— И что теперь? — спросил один из маронов и посмотрел при этом на Джефа.

Тот выпрямился. За последние часы у него было достаточно времени, чтобы подумать.

— Мы никому не расскажем об этом, — проговорил он отчетливо. — Никому. Каждый из нас должен поклясться молчать. Даже перед людьми из лагеря.

— Молчать? — спросил другой марон. — О смерти Духа? Почему? И как мы можем хранить это в тайне? Люди из лагеря будут спрашивать, где он.

Джеф оттопырил губы.

— Мы видели, как он исчез, — заявил он. — Макандаль спрыгнул с костра. Мы хотели поймать его, увести оттуда, но он исчез. Он… вознесся к Богу или к духам. Кто знает? Однако он жив. Макандаль хранит нас, где бы он ни был. И он возвратится…

Первый из маронов все понял и улыбнулся.

— Мы будем вселять мужество в души людей! — воскликнул он.

Джеф кивнул.

— Мы будем продолжать борьбу. Мы не сдадимся. Мы сами теперь являемся Духом!

Мужчины возликовали, а в глазах молодой худощавой женщины читалось восхищение. Виктор осторожно освободил мертвеца из объятий плачущей Мирей и накрыл полотняной тканью его лицо.

— Что делать с трупом? — спросил первый марон.

Второй указал на Виктора.

— И что делать с доктором? — осведомился он. — Он определенно не будет молчать! — С этими словами мужчина вынул нож.

Джеф вырвал нож у него из рук.

— Не будь дураком, Томас! Конечно, доктор будет молчать. Или ты думаешь, будто он станет бегать по городу и рассказывать о том, что лечил Макандаля? Но даже если он заговорит об этом, он белый, и ему никто не поверит.

Виктор облегченно вздохнул, когда мужчина спрятал нож.

— Значит, доктор может уходить? — спросил он у Джефа.

Джеф кивнул.

— Конечно. — Он поклонился Виктору. — Я очень благодарен вам, доктор. Это было… очень милосердно с вашей стороны. Бонни всегда говорила, что вы милосердный человек. Над этим я действительно смеялся. Не над тем, что вы были простодушным человеком и ничего не замечали по поводу Деирдре и меня. Но то, что кто-то в этом мире… милосердный, добрый, это было… я не мог в это поверить. В любом случае я не милосердный. И для Деирдре будет лучше, если она останется с вами. Ей гораздо лучше с вами, чем со мной. И Бонни тоже. Пожалуйста, оставайтесь милосердным. Будьте таким же для… для Деде. Она ни в чем не виновата. Если кто-то и виноват… если в этом и была чья-то вина… то только моя. Как бы то ни было, все кончено. Я больше никогда не увижу Деирдре. Даю вам слово.

Виктор не знал, многого ли стоит слово бунтовщика, однако готов был поверить Джефу. Он еще раз взглянул на всхлипывающую Мирей, которая продолжала обнимать труп Макандаля. Мароны хотели унести его тело, но она не могла оторваться от него. При этом она, конечно, должна была простить своему мужу гораздо больше, чем Виктор Деирдре.

— Тогда я пойду, — только и сказал доктор и взял свою сумку. — Уже поздно. Моя… моя жена будет волноваться…

Джеф проводил Виктора до одной из больших улиц — в узких переулках за тавернами врач легко мог заблудиться. Виктор ожидал, что Джеф передаст привет Деирдре, но тот молчал.

— Я передам привет от вас Бонни, — в конце концов сказал Виктор.

Джеф улыбнулся.

— Да, передайте Бобби привет!

Он долго смотрел вслед врачу, пока тот не исчез из виду.

Однако когда Джеф повернулся, чтобы уйти, он увидел, что позади него стоит Сималуа. Она прокралась вслед за мужчинами тихо, как кошка.

— Ему не нужно передавать привет Бонни, — произнесла она ледяным тоном. — Ты еще увидишь Бонни, когда будешь сопровождать меня, пока мы не уйдем назад в горы. Другие похоронят Духа, а ты и я заберем ребенка.

 

Глава 11

Виктор быстро шел по темным, хоть глаз выколи, улицам. Между тем последние ночные гуляки удалились восвояси, однако военные все еще патрулировали улицы. Виктор был рад, что остался цел и невредим, когда наконец добрался до дома. Везде было темно, но в их окнах еще горел свет. Деирдре, очевидно, ждала его.

Виктор вытащил ключ из кармана и только собирался открыть дверь, как кто-то схватил его за руку. Врач до смерти испугался.

— Месье? Разрешите спросить, откуда вы пришли?

Виктор обернулся и увидел двух мужчин в форме жандармов. Врач никогда не встречал этих двоих, но его это не удивило — в Кап-Франсе стянули жандармов изо всех возможных мест, чтобы оцепить место казни. Они все еще находились здесь и теперь остановили его. Оказалось, что в последний момент он попал в ловушку.

— Я… Я врач, — сказал Виктор. — Я возвращаюсь от пациента.

— Ваша одежда пахнет дымом, доктор, — заметил другой жандарм.

— Да? — Виктор старался, чтобы его голос звучал беззаботно. — Ну, я с самого утра еще не был дома. Я оказывал первую помощь на площади перед дворцом.

— Ах вот как? — спросил первый жандарм. — Черным или белым раненым? — Он ухмыльнулся.

— И тем, и другим, — серьезно ответил Виктор. — Моя клятва обязывает меня не делать между ними различия.

Жандармы рассмеялись.

— Надо же, его обязывает клятва, — повторил второй жандарм. — Значит, вы могли бы оказать помощь даже такому типу, как… Макандаль? — спросил он затем.

— Такой вопрос передо мной не стоял, — уклончиво ответил Виктор. — Однако я был бы вам весьма признателен, если бы вы сейчас оставили меня в покое. Мне нужно выспаться. У меня был тяжелый день.

— Не спешите, доктор. Сначала мы хотели бы узнать имя пациента, у которого вы сейчас были. Мы это проверим…

Виктор лихорадочно раздумывал. Может быть, ему стоило назвать чье-нибудь имя? Может быть, сослаться на Монтанов? Но станут ли они покрывать его? Тем более что он не мог заранее их предупредить. А если эти жандармы сразу же захотят проверить его алиби…

— Я не могу назвать вам имя моего пациента, — заявил он вместо этого. — Существует такое понятие, как врачебная этика. К тому же этот человек тяжело болен. Это может убить его, если вы сейчас ворветесь к нему и захотите что-то проверить…

Жандармы рассмеялись.

— Надо же! Неизвестный пациент! — насмешливо сказал один.

— Может быть, он еще и невидимый? — пошутил другой и поднял свой фонарь повыше. — А может быть, он даже… дух?

Виктор надеялся, что правда не была написана у него на лице. Он никогда не умел лгать, а после напряжения последних часов еще и устал до смерти.

— Мы получили указание следить за такими людьми, как вы, доктор Дюфрен, — сказал первый жандарм, на этот раз уже явно угрожающим тоном. — Начальник жандармерии считает, что Макандаль при побеге получил тяжелые ожоги. Ему может понадобиться врач. На самом деле нас нарочно расставили здесь, а также перед домами других врачей и целителей. И надо же, доктор прибежал прямо к нам в руки… И к тому же от него воняет дымом и отбросами. — Жандарм принюхался к одежде Виктора.

Виктор приготовился к аресту. Ему нужно было сочинить какую-то историю, однако он был не в состоянии что-нибудь придумать. Врач в отчаянии закрыл глаза. Ему хотелось оказаться в безопасном месте.

— Дымом и отбросами? — И Виктор, и жандармы испуганно вздрогнули, когда за дверью внезапно раздался громкий и пронзительный женский голос. — Скорее дешевой водкой и дешевыми духами! Они, конечно, занимаются этим непотребством за уличными кухнями в порту! Может быть, от него даже воняет дымом от гриля? Ты ведь опять был у этой проститутки? Не отпирайся!

Деирдре Дюфрен рывком распахнула дверь и вышла наружу. В освещенном проходе она была похожа на фурию, которую невозможно было удержать. Женщина запахнула пеньюар ровно настолько, чтобы не выглядеть неприлично, однако так, чтобы взгляды жандармов невольно устремились на ее декольте. Ее кудрявые черные волосы спутанными прядями свисали на лицо, из глаз сыпались искры, а губы были злобно искривлены. Возмущение во плоти.

— Он ведь пришел из портового квартала, не так ли? Из квартала, где живут мулаты… Не покрывайте его, господа… Уже полгорода знает об этом, лишь я одна не должна была узнать об этом никогда! Но мне давно все известно, Виктор! Ее зовут Луна. Это ведь все еще Луна?

Один из жандармов перебил ее:

— Успокойтесь, мадам! Мы далеки от того, чтобы покрывать кого-либо. Ваш муж, если доктор Дюфрен ваш муж… Он действительно пришел сюда со стороны порта.

— О чем я и говорю! — Деирдре яростно закивала. — Он шляется повсюду, месье le gendarme[44], мой чудесный муж! Таскается с черными бабами! А я говорила тебе, Виктор, добром это не кончится… Видишь, до чего дошло? Сегодня тебя жандармы приводят домой, а завтра ты очутишься в тюрьме! — Она злобно сплюнула. — Постыдился бы!

Изящная молодая женщина уставилась на Виктора таким исполненным ненависти взглядом, что он сам почти поверил в изображаемое ею возмущение. Затем Деирдре, казалось, с трудом взяла себя в руки и обернулась к жандармам.

— Что он сделал, господа? Снова… — Она лихорадочно соображала, что еще можно сотворить такое, чтобы быть арестованным в портовом квартале за связь с проститутками. — Снова непристойное поведение в общественных местах? И он, конечно, опять напился! — Деирдре презрительно покачала головой. — Мой муж арестован?

Старший из жандармов ответил отрицательно, и Деирдре одарила его слабой улыбкой. Она, казалось, с трудом держала себя в руках.

— В таком случае сердечное вам спасибо, господа, что уберегли его от самого худшего… Какой позор… Подумать только, мы ведь вращаемся в высших кругах… — Деирдре, казалось, начала успокаиваться, однако затем ее голос снова стал пронзительным. — Вот видишь, — она опять повернулась к Виктору, — ты снова легко отделался. Ты должен на коленях благодарить жандармов! Но если такое случится еще раз… Я тебя предупредила!

Жандармы с ухмылкой посмотрели друг на друга, а Деирдре тем временем продолжала громко возмущаться. Она, казалось, не могла остановиться и осыпала мужа ругательствами. Взгляды, которые жандармы в конце концов устремили на Виктора, были почти сочувственными. А затем они вознамерились с ним попрощаться.

— Ничего, все в порядке, доктор. Сожалеем, что мы поставили вас в… хм… неловкое положение… Но мы должны были все проверить.

Виктор почтительно кивнул, и тогда жандармы повернулись к Деирдре и тем самым прервали ее:

— Это мы должны благодарить вас, мадам. Мы рады, что это дело имеет такое… такое безобидное объяснение. Вы знаете, что сегодня сбежал опасный бунтовщик. Он, без сомнения, ранен, а значит, ему понадобится врач. Ваш муж вел себя очень скрытно, когда мы спросили его о его последнем… хм… пациенте… — Жандарм многозначительно ухмыльнулся. — Ему до сих пор стыдно. Не будьте слишком строги к нему.

Жандарм прикоснулся рукой к своему головному убору и повернулся, чтобы уйти.

— Эта мадам прекрасна, как картинка, но такая фурия… — прошептал он своему напарнику.

Другой подмигнул ему:

— А чернокожая, наверное, нежная и покорная…

Виктор скрылся в доме, в то время как Деирдре продолжала ругать его, пока не затихли шаги жандармов. Затем женщина замолчала, посмотрела на Виктора — и разразилась истерическим смехом. Виктор не выдержал и тоже засмеялся, а когда смех Деирдре перешел в плач, обнял ее.

— Ты… это ты должен был упрекать меня, — всхлипывала она, — и за измену, и за обман, и… Это я проститутка, я…

Виктор успокаивающе погладил ее по спине.

— Ты только что спасла меня, — нежно сказал он и провел ее вглубь дома. — Если бы жандармы обвинили меня в помощи такому человеку, как Макандаль… Кстати, он мертв.

Деирдре всхлипнула еще раз, словно сожалея о смерти повстанца.

— А… другие?

Она хотела спросить, что с Цезарем, но этого имени не произнесла.

— Они направляются в горы, — ответил Виктор и сглотнул слюну, прежде чем ответить на невысказанный вопрос. — Цезарь чувствует себя хорошо, и очень похоже на то, что он станет преемником Духа. — Врач вздохнул.

Деирдре открыла дверь в свою комнату и подошла к встроенному в стену шкафу, в котором хранились запасы спиртного.

— Это уже стало традицией… — пробормотала она. — Мы должны поговорить, Виктор. Есть еще много такого, о чем ты должен знать. Ты прав, это… это нехорошо, если я все оставлю в тайне. Пусть даже это будет больно. Но я не хочу больше иметь никаких секретов от… от мужчины, которого люблю.

В то время, когда ночь медленно уступала место рассвету, Деирдре рассказывала Виктору о Джефе. Об их привязанности, возникшей еще в детском возрасте, и необъяснимо сильном притяжении, которое они, будучи уже взрослыми людьми, почувствовали друг к другу. В конце концов ее голова очутилась на плече Виктора, и Деирдре снова заплакала, когда рассказала о возвращении Джефа к пиратам.

— Ты был прав, я почувствовала себя полностью разрушенной. Это случилось так внезапно. И без прощания… Я ведь не знала…

— Разве ты не хотела уйти вместе с ним? — спросил Виктор. — Он ведь тебя звал…

Деирдре покачала головой.

— Я никогда не хотела уходить от тебя, — сказала она и наконец-то смогла посмотреть Виктору в глаза. — Я никогда не могла себе представить, как бы я жила с Джефом. Если… если ты меня больше не хочешь… Если ты меня прогонишь, тогда я вернусь к своим родителям на Ямайку.

Виктор посмотрел на ее покрасневшее от слез, но тем не менее прекрасное лицо. Все равно, что бы она ни натворила, он любил ее.

— За что я буду тебя прогонять? — спросил он тихо. — За то что ты любила своего… своего брата? За то, что ты поддерживала его? Ведь ничего другого не было, не так ли?

Деирдре наморщила лоб, и было видно, как под этим лбом работает мысль. Виктор не мог в это поверить, несмотря на то что она ему все рассказала… Но затем Деирдре увидела, что он улыбается.

— Нет, — твердо произнесла она. — Больше ничего не было.

Виктор поцеловал ее.

— В любом случае я хочу, чтобы ты осталась со мной, — сказал он. — Я никогда не желал иной жены. Всегда только тебя. Тебя одну.

Деирдре прикусила нижнюю губу.

— Однако это невозможно, — заметила она с хитрым видом. — Боюсь, что в настоящий момент я не одна… — Она провела рукой по своему пока что плоскому животу. — Вообще-то я… собственно… хотела сказать это в более подходящий момент. Но я… у меня уже второй раз не было месячных. У нас будет ребенок…

Она почувствовала себя желанной, когда Виктор обнял ее.

 

Глава 12

Бонни была счастлива, как еще никогда в жизни. Она лежала на своей удобной чистой кровати в квартире для слуг и держала в объятиях людей, которые значили для нее больше, чем кто-либо другой в этой жизни. Намелок и Либби крепко спали, пока Леон и Бонни любили друг друга, но после этого Намелок проснулась, и, чтобы ее плач не разбудил Либби, Бонни, недолго думая, взяла ее из кроватки и положила между собой и Леоном. Теперь малышка, довольная, лежала в тепле, защищенная объятиями приемной матери. А Леон обнимал ее и Бонни.

— Ты ведь знаешь, что должен будешь забрать нас обеих, правда? — спросила Бонни и провела пальцем сначала по нежному личику Намелок, а потом по широкому лицу Леона.

Леон указал на себя и улыбнулся.

— Папа! — произнес он и пощекотал животик Намелок. — Это должно стать ее первым словом.

— Первым словом будет «мама», — возразила Бонни. — Мы уже об этом договорились. Но Намелок ведь умная и быстро научится. Очень скоро она сможет произносить оба слова.

— Мама и папа… — Леон потянулся к Бонни и поцеловал сначала ее, а потом ребенка. — Она будет очень, очень красивая!

Он вздрогнул, когда Бонни вдруг спрыгнула с постели.

— Там, у двери, кто-то есть! — прошептала она.

В помещении было не совсем темно. Когда Намелок проснулась, Бонни зажгла свечу.

— Послушай-ка!

— Мы сейчас не можем стучать в каждую дверь. — Слова Джефа прозвучали приглушенно. — Иначе проснутся все рабы.

Бонни распахнула дверь.

— Это не жилье для рабов! — бросила она в лицо человеку, стоявшему на пороге. — Мы свободные люди! Так в чем же дело, Джеф? — Она испуганно отстранилась, узнав женщину рядом с ним. — Что она здесь делает? Разве ты не обещал мне, что оставишь меня в покое?

Сималуа выступила вперед.

— Он обещал мне забрать ребенка! — заявила она. — Это мой ребенок. Она масаи. Мы возьмем ее с собой в лагерь.

Но затем прозвучал далеко слышный голос Леона.

— Масаи? — спросил он. — С каких это пор масаи живут на Эспаньоле? Где ты пасешь свой скот, женщина? Где твой сын убьет льва, чтобы стать мужчиной?

Сималуа удивленно смотрела на высокого мужчину. Ее поразило то, что он знал обычаи ее племени.

— Мой сын будет убивать тысячу белых плантаторов, чтобы стать мужчиной! — воскликнула она голосом, исполненным ненависти. — Они хуже, чем львы. А скот у меня есть. И место для скота, и корм для скота. Скоро никто больше не будет ссориться из-за скота! Цезарь станет вождем нашего племени в горах. Мне и Намелок будут давать много скота! — Она с победным видом посмотрела на Бонни, которая совершенно определенно не могла назвать своей ни одну корову.

Бонни глубоко вздохнула.

— Значит, ты все-таки добился своего, — холодно обратилась она к Джефу, — того, о чем ты всегда мечтал. Я помню, как ты рассказывал мне об Аквази, о том, каким великим воином он был в Нэнни-Тауне. А сейчас ты… Что же случилось с Духом, которого вы непременно хотели спасти?

— Дух мертв! — сказала Сималуа, скорее безучастно, чем с сожалением. — Теперь Цезарь — вождь.

— Сима! — упрекнул ее Джеф. — Мы же хотели сохранить это в секрете. Впрочем, не от Бонни. — Он улыбнулся своей притягательной улыбкой, которая всегда безотказно действовала на Бонни. — От тебя у нас, конечно, секретов нет. Ты все еще можешь стать одной из нас. Ты была бы… очень уважаемой, как Сима уже сказала. Я…

Бонни резко засмеялась.

— Так кем бы я была? — с любопытством спросила она. — Твоей второй женой?

Джеф бросил на нее короткий взгляд. Он никогда не считал Бонни привлекательной, однако сейчас она выглядела довольно мило. На ней была старая ночная рубашка с кружевами, которую ей отдала Деирдре, и пестрые креольские серьги в ушах, которые делали ее лицо мягче и женственнее. Бонни уже не была худой, ее груди четко выделялись под ночной рубашкой, а волосы спадали густыми прядями на плечи. Если бы это помогло помирить женщин и закончить неприятный спор из-за ребенка… За ним дело не станет. А в племени Симы было принято иметь много жен… Джеф забыл, что совсем недавно такое положение вещей его бы шокировало.

— Если ты этого хочешь, Бонни, — сказал он как можно ласковей. — Я ведь знаю, что ты всегда этого хотела.

— А я? — Леон выпрямился. Он лежал голый под одеялом и постеснялся спрыгнуть с кровати и встать на пути незваных гостей, и к тому же не хотел будить Намелок. — Бонни обещала выйти за меня замуж.

Он замолчал. Кажется, в этот день было дано и нарушено очень много обещаний. Но Бонни уже и без того отрицательно махнула рукой. Она также проигнорировала руки, которые протянул ей навстречу Джеф.

— Значит, все будет точно так же, как в Нэнни-Тауне, правда? — насмешливо спросила она. — Точно так же, как у твоего отца. Главная жена, а к ней — пару рабынь в качестве вторых жен… Я буду первой или второй женой, Джеф, или, может быть, третьей? Может быть, ты заберешь к себе еще и Деирдре?

Сималуа кусала губы. Она, собственно, не хотела делить свою хижину с женщиной, которая претендовала на ее ребенка, и уж тем более не хотела жить под одной крышей с этой Деирдре, о которой зашла речь в кухне на плантации. Тем не менее женщина из племени масаи почувствовала, что должна защищать Джефа.

— Ну и что? — едко спросила она. — Что тут такого? Масаи живут так с незапамятных времен. Мне все равно, кто будет второй женой, ты или я. Можешь также заботиться о детях. Великие воины всегда имеют больше, чем одну жену…

Бонни горько рассмеялась.

— О да, конечно, это будет прекрасно. Как в старой Африке. Как это называется? Идиллия? — Явно гордая тем, что знает такое слово, она сердито взглянула на Джефа и Сималуа. — Наверное, он тебе много об этом рассказывал? Как тебя зовут? Сима?

— Сималуа! — с достоинством представилась женщина из племени масаи.

Бонни продолжала говорить:

— Джеф много рассказывал и мне. Он говорил часами — о праздниках в Нэнни-Тауне, о чудесах Грэнни Нэнни, о музыке ашанти и о том, как звук рога призывал мужчин к бою. О неприступности этого места, о мужестве маронов. Я все помню, Джеф. Это были прекрасные сказки!

— Это были не сказки! — воскликнул Джеф.

Бонни резко выдохнула.

— Нет! — крикнула она и сердито взглянула на Джефа. — Твои сказки имели счастливый конец. А своей… Сималуа… ты рассказал, как закончил жизнь Аквази? Великий воин, Сима, умер на плантации сахарного тростника, застреленный, как собака, когда он в третий раз попытался сбежать. До этого плантаторы в кровь исполосовали плетями ему спину, но он все равно не сдался. И он ни единого мгновения не думал о своей жене, которую больше не увидел, и о сыне, которому ничего не мог дать, кроме сказок…

— Так всегда бывает на войне! — крикнул Джеф. — Аквази тоже вел войну, свою войну.

— Вот, слышишь, что тебя ожидает? — Бонни продолжала смотреть на Сималуа. — Цезарь станет новым предводителем повстанцев, он будет вести свою войну. И когда губернатору это надоест, война придет также и к вам, в ваш лагерь, и ты закончишь свои дни как рабыня, Сима. И Намелок вместе с тобой.

— Я тоже буду сражаться! — взволнованно воскликнула Сималуа. — Я тоже буду убивать белых! Я ненавижу белых! Мы победим! Мы — хозяева Сан-Доминго!

— И Намелок вы возьмете с собой? — резко спросила Бонни. — Вы вовлечете ее в свою войну, будете таскать из одного укрытия в другое? С плантации на плантацию, чтобы набирать себе бойцов? И всегда будет опасность того, что вас обнаружат и убьют. Я этого не допущу! Я вам ее не отдам!

— Но я хочу быть с ней! — закричала Сималуа. — Забери ребенка, Цезарь! Он мой, он — масаи!

Джеф кусал губы. Он беспомощно стоял между женщинами. При этом ему ничего не хотелось, только уйти. Другие мароны, наверное, уже давно похоронили Макандаля. Они будут ждать его под красными мангровыми деревьями. А здесь он не продвинулся ни на один, пусть даже самый маленький шаг.

— Бонни… — В голосе Джефа послышалась мука. — Сималуа…

Леон между тем приподнялся, и ему удалось проделать фокус — завернуться в простыню и взять на руки Намелок, не разбудив малышку. И вот теперь он, держа девочку на руках, повернулся к ее матери.

Бонни хотела встать между ним и Сималуа. Не исключено, что Леон собирался отдать ребенка! Однако как Леон, так и Сима были выше Бонни на целую голову. И Леон заговорил, глядя поверх ее головы.

— Моя подруга рассказывала мне о народе масаи. Она жила на той же плантации, что и я. Может быть, она из той же семьи, что и ты, Сималуа. Из племени масаи не много рабов.

— Не так легко поймать масаи, — сказала Сима гордо. — Масаи великие воины…

— Не такие уж великие, — возразил Леон, — скорее мирные. Санкау много рассказывала мне о жизни в африканской деревне. О танцах, о мужчинах, которые делают большие прыжки, как антилопы… — Он изобразил этот танец, и Сималуа улыбнулась. — О женщинах, которые строят дома, о скоте, у которого берут кровь, но не отбирают жизнь, о больших семьях, о больших праздниках… О том, как мальчикам делают обрезание и они становятся мужчинами. Или о том, как берут жену. Это большой праздник. Женщина украшена, в ухе у нее большие серьги и кольца, сделанные из кости… Это так красиво, правда, Сима? И этого ты хочешь для Намелок…

Сималуа кивнула. Ее глаза блестели, словно в них стояли слезы. Перед ее мысленным взором оживала прежняя жизнь.

— Но белые все уничтожили! — продолжал Леон. Казалось, он почти пел своим мягким, убаюкивающим голосом. — И теперь ты их ненавидишь. Ты хочешь свободы. Этого ты хочешь и для Намелок.

— И мы победим! — добавила Сималуа. — Мы победим! А сейчас отдавайте мне ребенка.

Леон вздохнул:

— Мы, конечно, победим! Когда-нибудь мы все будем свободны. Но когда? Похоже, что не так скоро. Не сейчас, когда Дух умер. Может пройти два года, пять или десять лет. Может быть, умрет Цезарь. — Леон предположил, что человеком, вторгшимся в их дом, был пират Бонни, но все же был не уверен в этом. Однако он показал на Джефа и продолжил: — Может также случиться, что умрет Сималуа. Ни в чем нельзя быть уверенным. Несомненно одно: все это время ничего не будет так, как у масаи в Африке. Все это время вы не будете просыпаться счастливыми в семье. Всегда только бегство, Сималуа. И страх. Вы будете просыпаться со страхом…

— Я не трус! — возразил Джеф.

— Женщины из племени масаи не боятся! — заявила Сималуа.

Однако ее взгляд стал мягче. Бонни с удивлением заметила, что Сималуа уже не разглядывает Намелок, как военный трофей, а смотрит на нее так, как тогда, на рынке рабов — взглядом, исполненным любви.

— Остается ненависть, — сказал Леон. — Ты будешь просыпаться с ненавистью. Ты можешь вспомнить день, Сималуа, когда просыпалась без ненависти?

Сималуа опустила голову.

— Если я оставлю Намелок здесь, она не станет масаи, — прошептала она.

— В вашем лагере она тоже не станет масаи. — Бонни повысила голос, но Леон жестом приказал ей молчать.

— Я буду рассказывать малышке о масаи, — заверил он Сималуа, — буду петь песни для нее.

Он стал качать Намелок на руках и запел, — сначала немного неуверенно, подыскивая слова, однако это была та же песня, которую пела Сималуа в доме торговца рабами. Тихое всхлипывание прервало песню. Тело гордой женщины из племени масаи сотрясалось от рыданий. Бонни требовательно посмотрела на Джефа, и тот обнял Симу. Этот порыв вызвал у него недоумение — он впервые видел высокую черную женщину плачущей.

Леон снова обратился к Сималуа:

— На плантации я отыщу Санкау, мою подругу, другую масаи. Она сможет рассказать больше. Она будет рада. У нее тоже дочь…

Бонни знала, что подруга Леона Санкау и ее ребенок были проданы задолго до того, как Леон с Виктором прибыли в Кап-Франсе. Однако сейчас это было не важно. Другая женщина из племени масаи очень подходила для сказки, которую сочинял Леон для Сималуа. Он говорил о том, как маленькие девочки будут расти вместе, о песнях, о танцах и об историях.

— Позвольте Намелок вырасти без ненависти! — в конце концов произнес он, словно заклиная.

— Может быть, мы сможем время от времени навещать ее? — неуверенно сказал Джеф.

Бонни снова хотела возразить, но Леон посмотрел на нее и слегка покачал головой. И вдруг она почувствовала себя такой уверенной и защищенной, как никогда еще в своей жизни. Когда все закончится, Леон и Бонни позаботятся о том, чтобы Джеф, Сималуа и их война больше никогда не ворвались в их жизнь. Лишь бы они сейчас ушли.

— Я даже не подержала ее на руках, — прошептала Сималуа.

Бонни задрожала, однако Леон передал ребенка прямо в руки женщины из племени масаи. При этом Намелок проснулась и открыла глаза.

«Пожалуйста, не кричи», — хотела прошептать Бонни малышке. Она еще слишком хорошо помнила, какое смятение вызвал у Симы плач Намелок при их встрече в Новом Бриссаке. Однако Намелок только посмотрела большими черными глазами на свою родную мать, чуть-чуть пошевелила губами, чихнула и после этого снова уснула.

— А сейчас пойдем, Сима! — сказал Джеф. — Остальные нас ждут…

И он, и Леон с облегчением вздохнули, наблюдая за тем, как Сималуа передает своего ребенка в руки Бонни. Лицо женщины из племени масаи все еще было залито слезами.

— Теперь это твой ребенок. Хорошо смотри за ним.

Голос Симы стал твердым. Она отвернулась. Женщина из племени масаи не должна плакать. По крайней мере, она не должна допускать, чтобы при этом ее видели другие.

Джеф пожал Леону руку.

— Ты должен был бы уйти с нами, — проникновенно сказал он. — Я никогда еще не слышал, чтобы кто-то так говорил. Кроме… кроме Макандаля. Ты мог бы говорить с людьми. Убеждать их… — Он знал, что сам никогда не сможет так убеждать людей словами.

Однако Леон решительно покачал головой.

— Я не мессия, я не воин, — невозмутимо ответил он. — Я — певец, говорю песнями. Но мне не нравятся воинственные песни. Я предпочитаю песни о любви… колыбельные песни… — Он обнял Бонни и Намелок. — Сейчас ты уйдешь. И сделаешь то, что обещал: оставишь Бонни в покое.

Джеф на прощание улыбнулся им:

— Ты хотя бы пожелаешь нам счастья, Бонни?

Бонни крепче прижала Намелок к себе:

— Что ты хочешь, Джеф? Чего я должна тебе пожелать? Счастливой жизни с Сималуа или удачи в вашей борьбе?

Джеф пожал плечами.

— Не имеет значения, — сказал он.

Бонни облегченно вздохнула, когда они ушли. И поблагодарила всех богов за то, что ее жизнь теперь больше не состояла из сражений.

— Что это за люди выскользнули вчера из ворот, словно им было что скрывать? — как бы между прочим спросила Амали утром.

Солнце взошло, и она пришла к Бонни, чтобы забрать все еще спящую Либби. При этом ее, казалось, больше интересовали счастливые лица Бонни и Леона и их измятая постель. — Мужчина был похож на… Цезаря. Но это же невозможно!

Бонни покачала головой.

— Да где там, — ответила она и принялась менять льняные пеленки, в которые была завернута Намелок. — Цезарь? Что это пришло тебе в голову? Может быть, ты увидела призрака? Здесь никого не было.

Леон улыбнулся.

— Вот именно, — сказал он. — Наверное, это дух. Больше некому.

 

Эпилог

И действительно, сторонники Макандаля продолжали борьбу. По-прежнему случались набеги на плантации, а также единичные случаи отравлений. Однако прежде всего продолжала жить легенда о том, что Дух Эспаньолы откуда-то протянул свои нити и держал своих бойцов под защитой и контролем. До сегодняшнего дня так и не выяснено окончательно, умер ли Макандаль или погиб при попытке к бегству с площади, где его дожны были казнить. Однако до последнего сокрушительного удара по плантаторам, как это планировал Макандаль, дело не дошло. Революция, которая в конце концов принесла свободу рабам, произошла лишь в 1794 году. Когда черные наконец восстали против своих угнетателей, они получили странное подкрепление. Именно тогда произошло невиданное нашествие комаров. Насекомые разносили вирус желтой лихорадки. Умерло более тридцати тысяч британских и французских солдат.

 

Послесловие

В этом романе повествуется не только о выдуманных судьбах Дюфренов, Фортнэмов и их слуг, но также об истории Франсуа Макандаля и его сподвижников. «Черный мессия», как его в свое время называли сторонники, был исторической личностью, и то, что здесь можно о нем прочитать, является попыткой как можно ближе подойти к его подлинной истории. Его биография, а также то, как он произносил свои речи и проводил церемонии, нашли соответствующее отражение в исторических источниках.

Однако при этом не всегда легко было выйти на след правды. Существуют различные легенды об этом харизматичном повстанце. Зачастую источники противоречат друг другу в том, что касается исторических подробностей, и прежде всего это касается последних дней его жизни. В отношении ареста Макандаля, например, существуют две очень противоречивые версии. Одна из них говорит, что он был схвачен во время попойки на плантации Дюфренов — эта семья упоминается в источниках, и она же дала моим персонажам фамилию (но в остальном никоим образом не связана с героями этого романа). Макандаля предал молодой чернокожий раб, и вследствие своего опьянения Черный мессия был схвачен безо всякого сопротивления, достойного упоминания. Это произошло как раз перед тем, как он должен был возглавить запланированный до мельчайших подробностей решающий удар против белых людей в колонии. По другой версии, его под пытками предала рабыня по имени Ассам.

Первая история, естественно, гораздо менее героическая, однако мне она кажется более достоверной. Макандаль был талантливым стратегом и оратором, однако, похоже, также был самонадеянным и самовлюбленным человеком. Его обхождение с женщинами и требования поклоняться ему имеют многочисленные подтверждения. Особенно в последние годы своей жизни Макандаль явно характеризовал себя как посланца Божьего и бессмертного. Тем не менее события с Ассам также могли иметь место. По этому поводу существуют записи иезуитов, которые выглядят довольно правдоподобно. Я не хотела оставлять молодую женщину без упоминания, однако переместила ее смерть на несколько лет вперед и внесла ее в свою историю. Фактически же она, очевидно, умерла в тот же год, когда закончилось победное шествие Макандаля.

Весьма противоречивые сведения имеются также о смерти Макандаля. Многие легенды свидетельствуют о том, что он, стоя на костре, освободился от пут. Но смог ли он затем действительно скрыться или же был схвачен непосредственно после этого и умер в пламени, сбежал ли он оттуда или умер позже от ожогов, как в моей истории, до сих пор определить невозможно. В одной легенде говорится о том, что Макандаль превратился в насекомое и улетел. Но сам он пророчествовал, что возродится в виде москита или же роя москитов, что подтверждает свидетельство об эпидемии желтой лихорадки, последовавшей за нашествием москитов и комаров в 1794 году. Это якобы в значительной мере способствовало успеху восстания чернокожих.

Естественно, я провела серьезные исследования по всем вопросам, касающимся рабовладельчества в Сан-Доминго и на Ямайке. «Code Noir», например, действительно определял отношения между черными и белыми во французских колониях, и также на самом деле существуют доказательства, отражающие различные взгляды протестантов и католиков на души их рабов. Я посчитала, что это очень интересно. В данном аспекте я ранее никогда не рассматривала различия между обеими великими конфессиями.

Однако еще больше меня удивили результаты моих исследований о жизни на пиратских кораблях. Конечно, я никогда бы не предположила, что в командах Черной Бороды и других пресловутых пиратов существовали зачатки демократии. Однако пираты на самом деле занимали должности на своих кораблях в результате выборов, там действительно выплачивались своеобразные пенсии, а также компенсации за полученные раны и увечья. Джентльмены удачи также отличались терпимостью в отношении представителей различных рас, национальностей и религий. Кодекс поведения на «Морской деве» соответствует документам с пиратских кораблей, существовавших на самом деле. Даже скрытую жизнь Бонни среди мужчин и необходимые для этого приемы мне не пришлось выдумывать. Историческим предшественником Бобби был молодой пират по имени Билли Бридль, который два года был юнгой на корабле. Затем он сорвался с мачты и разбился насмерть, и тогда обнаружилось, что это — женщина. На самом деле Билли звали Рэчел Янг.

Местом действия данного романа является остров Эспаньола в Карибском море, на котором сейчас находятся государства Гаити и Доминиканская республика. По сути, Гаити возникло из французской колонии Сан-Доминго, а Доминиканская республика — из испанской колонии Санто-Доминго. Таким образом, бóльшая часть событий этой книги разыгрывается в сегодняшнем Гаити, и это осложняло мои исследования. У Гаити есть своя, чрезвычайно бурная, отмеченная насилием история, что было не особенно благоприятно для архивирования данных и, прежде всего, событий, связанных с гражданским населением. Сегодня там вряд ли можно найти городские архивы, что, конечно, имеет причиной не только политические отношения, но также и то, что многие записи были утеряны, например, во время природных катаклизмов. Таким образом, иногда мне приходилось импровизировать, как, например, при описании города Кап-Франсе. Из восемнадцатого столетия до наших дней не дошли ни планы города, ни его картины, по крайней мере, я их не нашла. Не существует ни одного здания, построенного в те времена.

Кап-Франсе, современный город Кап-Аитьен, многократно подвергался разрушениям в результате землетрясений. Таким образом, я не смогла выяснить, на какой именно площади был сожжен Макандаль, где находилась жандармерия и в каком стиле был выстроен дворец губернатора. Барельеф над входом во дворец, который обстреливает Бонни, например, является плодом моей фантазии. Однако же этот город во времена своего расцвета действительно считался «Парижем Карибских островов». Таким образом, пышные строения и оживленная общественная жизнь все-таки существовали.

Дом Виктора в Кап-Франсе был воспроизведен по типичным городским зданиям зажиточных обитателей тогдашней Эспаньолы. Архитектурный стиль в испанской и французской частях острова был, конечно, схожим.

Кстати, на сюжет о магическом притяжении между сводными братом и сестрой Деирдре и Джефом меня вдохновила история, взятая из одного документа о влюбленных друг в друга братьях и сестрах. Нечто похожее не кажется необычным, если брат и сестра выросли в отдалении друг от друга и если их, уже взрослыми, не представили друг другу как брата и сестру. Если они, не зная о своем родстве, встречались, то очень часто влюблялись друг в друга. Кажется, что все же сильнее притягивается друг к другу общность, чем противоположности.

И в заключение пара слов о языке этого романа. Как и в «Острове тысячи родников», я отказалась от политически корректных высказываний моих персонажей в пользу большей аутентичности. В восемнадцатом веке слово «негры» повсеместно использовали как синоним к слову «черные». Во французском языковом пространстве оба слова стали родственными, не имея различия в оценках, причем черных, естественно, считали неполноценными людьми. В английском языке слово «ниггер» имеет еще более унизительный оттенок, однако рабы, общаясь между собой, тоже его употребляли — иногда агрессивно, когда речь шла о разделении между домашними слугами и полевыми рабами, иногда фривольно, обозначая своих сексуальных партнеров. От слова «мулат» я тоже не могла отказаться, хотя это понятие за прошедшие века в такой же степени стало восприниматься как дискриминирующее. С моей точки зрения, если бы я из соображений политкорректности стала смягчать выражения, то язык романа звучал бы фальшиво. Терпимость и равноправие являются для меня в меньшей степени вопросом слов, чем дел. Если я своими историями хоть немного могу внести вклад во взаимопонимание между этническими группами, то меня это очень радует.

Любители лошадей, возможно, заинтересуются породами пасо перуано и пасо фино, которые в книге также играют роль, пусть даже и небольшую. Лошади, которые относятся к этим породам или происходят от них, сегодня еще распространены в Доминиканской республике, и на Гаити, без сомнения, также имеются чистопородные экземпляры и их помеси. Первые из этих лошадей попали на острова якобы еще с Колумбом, однако в последующее время для выведения пород были импортированы и другие лошади. Особенность пород пасо перуано и пасо фино — это движение на четыре такта, которое соответствует пасадоблю — по-французски его называют «Amble»[45], а по-английски — «Saddle Gait»[46]. Поскольку постоянно как минимум одна нога лошади остается на земле, то всадника не подбрасывает, как когда он скачет рысью, а мягко качает, и движения лошади свободны от сотрясений. Галоп лошадей-пасо является скорее высоким, чем быстрым. Обе породы, как пасо перуано, так и пасо фино, выращивают во многих европейских странах, прежде всего в Германии, Швейцарии и Италии.

В Доминиканской республике сегодня в конюшне каждой гостиницы можно встретить маленьких дружелюбных лошадей со своеобразной походкой. Очень часто эта услуга входит в «all inclusive» гостиниц для туристов. Однако не всегда корм и уход за животными соответствует требованиям, которые предъявляются к содержанию скаковых лошадей. Любители лошадей в таком случае должны воздержаться от прогулки верхом, как бы их ни манили экзотические ландшафты, несмотря на то что участие в конной прогулке включено в стоимость проживания. Жалоба, поданная в туристическое бюро, может помочь охране животных. Организация по защите животных может оказать влияние и улучшить состояние дел на месте — в большинстве случаев ее члены просто ничего не знают о неподобающем обращении с лошадьми.

notes

 

1

Момми (или момм) — мама (разг. англ.). (Здесь и далее примеч. перев., если не указано иное.)

 

2

От англ. pidgin english — упрощенный английский. (Примеч. ред.)

 

3

Черепахи (исп.).

 

4

Соседка (фр.).

 

5

Вот так, доктор (фр.).

 

6

Евангелие от Матфея [10:9] (Примеч. ред.).

 

7

«Черный кодекс» (фр.). Свод законов, принятых в 1685 г., регулирующий условия жизни и работы цветных рабов во французских колониях.

 

8

Само собой (лат.).

 

9

Папа, тебе, несомненно, нужно еще позаниматься (фр.).

 

10

Имеется в виду Эдвард Тич (1680—1718) — английский пират, плававший в Карибском море в 1716—1718 гг. (Примеч. ред.)

 

11

«Морская дева» (англ.).

 

12

Этот цвет называют еще «цветом старой розы»; имеет бежевый оттенок.

 

13

Ужасный ребенок (фр.).

 

14

«Месть королевы Анны» (англ.).

 

15

«Гордость моря», «Утренняя звезда» (англ.).

 

16

Сокращ. от месье (фр.).

 

17

Пакотильеры, торговцы мелкими дешевыми товарами вразнос (фр.).

 

18

Нарушения приличий, неловкости (фр.).

 

19

Иноходь (фр.).

 

20

Средство, содержащее опиум.

 

21

Обращение к свекрови и теще (фр.).

 

22

От англ. liberty — свобода.

 

23

Да, сэр! (англ.)

 

24

Древнескандинавские воины, которых в пылу битвы охватывало безумие.

 

25

«Помощник корабельного врача» (англ.).

 

26

Преданный, подобострастный (фр.).

 

27

Комната, в ожидании (фр.).

 

28

Разве Большой может жениться на Бонни, если он целует миссис? (фр.)

 

29

Великий Цезарь (фр.).

 

30

Большой (великий) Черный Цезарь (англ.).

 

31

Сорт печенья (фр.).

 

32

Красавица (фр.).

 

33

До свидания, мадам (фр.).

 

34

Добрый день (фр.).

 

35

Боже мой! (фр.).

 

36

Моя дорогая (фр.).

 

37

Дерьмо (фр.).

 

38

Так в то время называли знахарей и бабок-повитух, делавших аборты.

 

39

Аннона.

 

40

Обращение к тестю (фр.).

 

41

«Королева волн» (англ.).

 

42

До свидания (фр.).

 

43

Амок — внезапно возникающее психическое расстройство (резкое возбуждение с агрессией и бессмысленными убийствами). (Примеч. ред.)

 

44

Жандарм (фр.).

 

45

Иноходь (фр.).

 

46

Буквально: седельная походка (англ.).