Глава 1

Дуглас Фортнэм завершил свое путешествие по Европе, а теперь прервал свою учебу в Оксфорде, так и не закончив ее. Причем первым он наслаждался, а вот Англию возненавидел с самого начала своего там пребывания. Дугу было десять лет, когда его отправили в интернат в Банбери, однако ему так и не удалось научиться любить свою историческую родину. Он боялся темноты английской зимы, и даже среди лета ему никогда по-настоящему не было тепло. Дугу не хватало яркого солнца Карибики, пляжей и темно-синего моря. Атлантика не шла ни в какое сравнение. Английское побережье разочаровало его, когда он приехал в гости к своему школьному товарищу в Блэкпул. К тому же вода была холодной. Дуг не был трусом и не избегал того, чтобы вместе с друзьями зайти в воду на пляже Блэкпула или даже поплавать в Темзе, которая возле Оксфорда была чистой и производила благоприятное впечатление. Однако море, каким он его знал, Дуг обнаружил лишь во время своего путешествия, которое предпринял против воли своего отца. Он едва смог оторваться от побережья и пляжей Испании, Италии и Греции.

Но даже теплые страны не смогли по-настоящему утолить его тоску по родному острову. Дугу не нравились тамошние, зачастую бедные, ландшафты, горы, на которых ничего не росло, кроме пары разновидностей кактусов, пряных растений и жесткой травы. Очевидно, в Европе был выбор только между холодными странами с пышной зеленью и более теплыми местами, которые, напротив, почти соответствовали его представлению о том, что такое пустыня. Нигде не росли табак, какао и сахарный тростник, и нигде джунгли не подходили прямо к побережью. Ни в одном из этих мест воздух не был так насыщен влагой и тяжелыми сладкими запахами тропиков.

Дуг растягивал путешествие на юг как можно дольше, несмотря на то, что его отец осуществил свою угрозу и прекратил содержать сына. Таким образом, Дугу пришлось собирать урожай винограда во Франции, долбить мрамор в Италии и работать до упаду на мельнице для отжима оливкового масла в Испании. Некоторые денди из числа его соседей на Ямайке или кто-то из друзей в Оксфорде посчитали бы это ниже своего достоинства, однако Дуг радовался тому, как наливались мускулы под его кожей. Он с самого рождения был более склонен к физическому труду, чем к умственному, а в университете больше проявил себя, как умелый фехтовальщик и гребец, нежели как усердный студент.

Итак, Дуг Фортнэм покинул университет, так и не закончив обучение праву. Через много месяцев пребывания на юге он не смог больше переносить английские ландшафты, постоянный дождь и холод. Дуглас уже четырнадцать лет не был на Ямайке. Его терпение кончилось, он уже давно знал о морском и торговом праве различных наций намного больше, чем требовалось для продажи сахарного тростника Фортнэма. Довольно, Дуг хотел домой!

Он специально не поставил своего отца в известность о том, что хочет оставить Оксфорд. Элиас Фортнэм был таким человеком, который мог бы сразу же сесть на корабль и отправиться в Англию, дабы призвать сына к дисциплине, да и его молодая супруга, возможно, давно хотела домой. В любом случае Дуг собирался внезапно нанести визит отцу и новоявленной мачехе и даже не помышлял о том, чтобы просить папочку дать ему денег. Вместо этого он поехал в Ливерпуль и нанялся матросом на трехмачтовый парусник. Почти три месяца он боролся с насекомыми-паразитами в своей тесной койке, скучал, драя палубу, и наслаждался захватывающими дух моментами лазанья по такелажу. У Дуга отсутствовало головокружение, он не боялся высоты и любил испытания на мужество — постоянно вызывался, когда надо было взбираться на мачты, чтобы спустить паруса. Вахта наверху, на месте впередсмотрящего, была для него намного желаннее, чем душная ночь в трюме корабля.

К тому времени, как в день Рождества тысяча семьсот тридцать второго года шхуна, наконец, добралась до Ямайки, ему настолько понравился вкус жизни на море, что он задумался о том, чтобы сразу же наняться на следующий корабль. Но затем бросил взгляд на очертания своей родины и сразу же забыл эту идею. Белые пляжи в лучах восходящего солнца, джунгли, горы... Сюда, именно сюда он стремился, и теперь снова изгнать его с острова можно было только силой!

Путешествие Дуга закончилось в Кингстоне, и он безумно обрадовался оживленному портовому городу, который за годы его отсутствия значительно вырос. Однако к виду чернокожих — а их за последнее десятилетие прибавилось тут на несколько тысяч — ему снова надо было привыкнуть. Его сердце учащенно забилось, когда он вспомнил об Аквази и маленькой Маану. Последнюю он, возможно, и увидит, а что касается первого, то Дуг был в этом далеко не уверен. Его отец тогда кричал ему, что накажет Аквази. Совершенно очевидно, что он продал мальчика. При воспоминании об этой сцене Дуга охватило очень знакомое ему чувство вины. Он попытался подавить его в себе. Все это было четырнадцать лет назад. Все закончилось.

Дуг побрел вдоль портовых зданий. Может, ему повезет, и какой-нибудь корабль будет выгружать лошадей на продажу. Однако ему попадались только корабли, привозившие рабов. «Для обслуживания носилок, — с горечью подумал он. — Тут можно моментально найти шесть носильщиков, а вот лошадей, как и раньше, не хватает во всем регионе».

В конце концов, он целенаправленно расспросил, кто тут торгует лошадьми, а затем ужасно дорого купил небольшого гнедого жеребца, которого привезли сюда всего несколько дней назад. Жеребец был доставлен из Испании, и Дуг предпочел не спрашивать, как торговец или моряк раздобыл его. До сих пор английские и испанские корабли устраивали между собой морские сражения, хотя официально войны как раз не было и даже пиратство было якобы практически подавлено. Торговец вытребовал у парня за лошадь почти все деньги, которые тот заработал, и с большой неохотой добавил туда седло и уздечку, когда Дуглас очень пылко заверил его, что его наличность исчерпалась. Дуг расстался с деньгами с большими сомнениями, но затем сказал себе, что отец все же не выгонит его из дому. В хорошем настроении он оседлал коня, окрестил его, — гордясь знанием целых трех слов на испанском, — именем Амиго и поехал верхом в направлении Спаниш-Тауна.

Жеребец бодро вышагивал по дороге, а Дуглас радовался утреннему солнцу на море и тенистой дороге между плантациями табака и сахарного тростника. При этом ему бросилось в глаза, что последние были пустынными. Обычно здесь невозможно было пройти или проехать, не встретив как минимум одного отряда рабов. Но затем он вспомнил о Рождестве. Конечно, сегодня был самый главный христианский праздник, единственный день, когда хозяева плантаций, по традиции, не заставляли рабов трудиться. Дуг воспринял это как хорошую примету. Во-первых, он быстрее продвигался вперед, поскольку дорогу не загораживали повозки, запряженные мулами или ослами, и на каждом шагу не торчали надзиратели, сидя на лошадях в полном осознании своей важности и перекрывая ему путь. Кроме того, праздничный день, может быть, несколько смягчит реакцию его отца, от которого, учитывая его крутой нрав, можно было ожидать чего угодно.

И действительно, Амиго бодрой рысью преодолевал милю за милей. До обеденного времени было еще далеко, когда Дуг пересек границу между земельными владениями Холлистеров и Форт-нэмов и в нерешительности остановил коня. Если он сейчас поскачет прямо к ферме, то проведет остаток этого многообещающего солнечного дня в доме. И ему придется держать отчет перед своим отцом, чего он все-таки немного побаивался, и, кроме того, — знакомиться со своей странной мачехой. С женщиной, которая была моложе, чем он. Дуг не мог себе представить ни единой причины, которая заставила Нору Рид выйти замуж за его отца. Вероятно, это была сделка между Элиасом Фортнэмом и ее папашей — девочка была, должно быть, послушной и скучной, если поддалась на это. И, скорее всего, она будет использовать любую возможность, чтобы пожаловаться на климат своей новой родины, на недостаток общества, отсутствие искусства и культуры... Большинство жен плантаторов были хронически скучающими и несчастными дамами. Дуг еще успеет наслушаться их.

А вот и ответвление дороги, ведущее на побережье! Если он поскачет по этой узкой тропинке, которая разделяет владения Холлистеров и Фортнэмов, то попадет в джунгли, а оттуда, собственно, легко сможет найти бухту, принадлежащую Каскарилла Гардене. Дуг всеми фибрами своей души тосковал по этому побережью. Оно часто снилось ему ночами, и он снова и снова вспоминал о тех часах, которые провел там с Аквази, — их игры, бег наперегонки, смех, борьбу на платиновом песке. Море всегда было теплым, и солнце сияло всегда... Дуг улыбнулся и решительно повернул к побережью. Своего отца он еще успеет увидеть. Сначала надо вернуться домой, на свой родной берег.

Он доскакал до восточного конца бухты и не поверил своему счастью. У него было такое ощущение, будто он лишь накануне покинул это место. Нет, в Европе не было ничего, абсолютно ничего сравнимого с этим! Нигде не было такого белого песка, таких ярко-зеленых джунглей, такого синего моря! У Дуга появилось нестерпимое желание дать волю своей радости. Он пустил Амиго в галоп, и маленький жеребец, кажется, понял его восторг. Большими прыжками он помчался по песку, но затем вдруг насторожил уши и остановился так резко, что Дуг чуть не вылетел из седла. Он проследил, куда смотрит его конь, и увидел другого коня, привязанного к мангровому дереву в зарослях почти на середине берега бухты. Дуг, вероятно, не заметил бы его, поскольку крепкие ветки и листва дерева закрывали чужую лошадь, однако жеребец, конечно, почуял ее и сейчас устремился к ней, игриво вскинув голову. Все ясно — это была кобыла. Причем чрезвычайно красивая! Дуг с удивлением отметил длину ног животного, да и по силуэту его без сомнения можно было сказать, что это породистая скаковая лошадь.

Амиго настойчиво рвался дальше, однако инстинкт заставил Дуга натянуть удила.

— Нет, оставь это, парень, мы сначала скромно понаблюдаем издалека, — прошептал он и развернул коня от берега вглубь джунглей.

Он энергично запретил жеребцу ржать, чтобы не выдать их, при этом сам себе показался ребенком. Понятно, с Аквази он здесь постоянно играл в туземцев и пиратов, в плантаторов и беглых негров-маронов, но пираты не ездили на лошадях, а мароны не привязывали их вблизи пляжа на побережье. Мароны, как называли англичане свободных чернокожих из центральной части острова, были известны своими молниеносными действиями. Они нападали на поместья, убивали плантаторов и, в большинстве случаев, их домашних рабов, опустошали фермы и исчезали так же внезапно, как и появлялись. Рабы с плантации чаще всего присоединялись к ним — нападение маронов было самой надежной возможностью для побега. Однако бывало такое редко, а здесь, на побережье и вблизи городов, не случалось практически никогда.

И, тем не менее, Дуг внимательно наблюдал за лошадью. Почти сразу же он заметил в кустах рядом с животным какое-то движение. К полному ошеломлению Дуга, из кустов вышла женщина. Спокойная, целеустремленная, уверенная в себе — и полностью обнаженная! Сперва он подумал было, что это рабыня, которая использовала свой свободный день для купания, однако отбросил эту мысль сразу. Фигурой эта женщина не походила на представительниц племени ашанти или бауоле. Она была значительно ниже ростом, очень изящная и явно не чернокожая. Мулатка? Рабыня с большой долей белой крови? Однако молодая женщина явно имела какое-то отношение к лошади в джунглях, а у какой креолки могла быть такая дорогая лошадь?

А затем — Дуг не мог поверить своим глазам — он увидел все совершенно четко. Существо, которое сейчас подошло к морю и без малейшего промедления бросилось в волны, было белокожей женщиной! Причем не из тех сладких детей природы, с которыми он познакомился на юге Европы и которых научился ценить. Это была не одна из тех крестьянских девушек с загорелыми лицами, которые целыми днями с неприкрытыми руками и ногами работали на поле своего отца, а после трудового дня со смехом бросались в речку или пруд на краю села.

У женщины в море была совершенно белая кожа. Она, должно быть, обычно носила одежду с длинными рукавами и прикрывала лицо от карибского солнца. Дуг зачарованно наблюдал за тем, как бесстрашно женщина заплыла далеко в море, затем легла на спину и отдалась воле волн. Ее длинные, золотисто-медовые волосы качались на воде, окружая лицо, словно нимб святой. Дуга разбирало любопытство — какое же у нее лицо? — и он не был разочарован. Девушке, в конце концов, пришлось возвращаться на берег, и он увидел ее узкое красивое лицо с полными губами, на которых сейчас играла счастливая улыбка, щеки, порозовевшие от усилий, и большие глаза, цвет которых он не мог рассмотреть против света. Девушка подняла руки, собрала волосы в пучок на затылке и выжала из них воду. Этот жест был знаком Дугу — так делали девочки-рабыни. Естественно, это было против этикета — наблюдать за ней из укрытия, — однако он не мог оторвать взгляда от ее маленьких, упругих грудей. Талия женщины была такой узкой, что ему казалось, он смог бы полностью обхватить ее ладонями, а ее бедра были мягко округлены. Незнакомке присуща была необычайная хрупкость, и, тем не менее, она была воплощением абсолютной красоты.

Дуг спросил себя, откуда же тут появилась эта молодая женщина, и даже на короткое время задумался над тем, не поехать лиследом за ней, но это было, конечно, не так просто. В любом случае сейчас прекрасная пловчиха снова исчезла в кустах — очевидно, одевалась, — но потом она, конечно, сядет на свою лошадь. Дуг надеялся, что она сделает это на побережье, и он сможет еще раз насладиться ее видом, однако его постигло жестокое разочарование. Лошадь просто исчезла между деревьями. Женщина, очевидно, поскакала по тропе, которая вела к плантациям Фортнэма, затем к владениям Холлистеров, а потом к трем или четырем другим плантациям. Такая лошадь явно была быстрой, а такая храбрая пловчиха должна была быть не менее искусной наездницей. Она могла появиться откуда угодно и при этом, должно быть, чувствовала себя в полной безопасности, иначе бы не раздевалась так уверенно и без всякого стыда.

Впрочем, Дуг был бы последним, кто удивился бы этому. В конце концов, половину своего детства он провел на этом пляже, и никто не мешал ему и Аквази купаться там. Хотя как раз для Аквази побережье было под запретом. Рабам разрешалось бывать там только под надзором и только для того, чтобы поймать пару рыбин для господского стола. За поход туда в одиночку полагалось очень суровое наказание — ведь было очень легко выплыть из бухты в море, дать отнести себя волнам подальше от Кингстона, а потом скрыться где-нибудь в джунглях. Конечно, за пределами бухты водились акулы, однако парни рисковали и большим, лишь бы сбежать из рабства. Не говоря уже о том, что в джунглях было достаточно упавших деревьев, чтобы за несколько часов смастерить себе плот. Аквази и Дуг тоже так делали. Молодой человек улыбнулся при воспоминании о хижинах, которые они строили из листьев и веток, и об их попытке сделать себе лодку-каноэ, выдолбив ствол дерева.

Дуг приказал молчать Амиго, который отреагировал на уход черной кобылы недовольным фырканьем, и снова направил коня к берегу. Но желание пронестись галопом по пляжу прошло. Молодому Фортнэму теперь захотелось поехать к дому. Может быть, ему действительно удастся догнать эту юную красотку и совершенно непринужденно поболтать с ней.

Амиго, казалось, прочитал его мысли. Маленький жеребец резво сорвался с места в рысь.

Этот рождественский день был для Аквази единственным свободным днем в году, и он использовал его так, как использовал каждую свободную минуту со дня своего наказания — он последовал за Норой Фортнэм. Аквази знал, что это ненормально, более того — желание обладать белой женщиной было просто опасно для жизни, однако он не мог обуздать себя. Все равно, как бы тяжко он ни работал, как бы ни уставал и как бы часто ни говорил себе, что она — одна из хозяев, она — тоже баккра, которых он ненавидел, потому что они сделали из него раба, — все равно она снилась ему каждую ночь, а днем он сходил с ума, если ему не удавалось увидеть ее. Утром Аквази бывал счастлив, когда встречал ее на короткое время при осмотре больных, а пару недель назад он даже решился поздороваться с ней. С ней всегда была Маану, и однажды Аквази все-таки отважился — добавил к обычному «привет, Маану!» «доброе утро, миссис!». Надсмотрщик наорал на него за это, однако миссис, казалось, этому обрадовалась. В любом случае она благосклонно произнесла: «Приветствую тебя, Аквази!», и тот погрузился в пучину счастья, сопровождавшего его весь этот жаркий день, который он провел за высадкой саженцев. Эта работа была тяжелее, чем рубка тростника, потому что приходилось трудиться до упаду под палящими лучами солнца, тогда как при сборе длинные стебли растений, по крайней мере, давали тень.

Маану и миссис с тех пор обе улыбались в ответ на приветствия Аквази, а раб наслаждался сладким звучанием голоса Норы. Миссис, казалось, не возражала, когда вечером он присоединялся к женщинам и предлагал свою помощь в уходе за больными. Иногда Аквази даже решался надеяться, что она ответит на его чувства. В конце концов, она вряд ли любила баккра. Было абсолютно невозможно себе представить, чтобы такое ангельское создание имело какие-то чувства к мужчине, который за четырнадцать лет до этого послал Аквази в ад.

В этот рождественский день боги приготовили особый подарок для молодого человека. При этом он боялся, что сегодня вообще может не увидеть Нору. Фортнэмы давали вечером прием, и, конечно, миссис наблюдала за его подготовкой. Поскольку полевые рабы были свободны от работы, — что касается домашних рабов, то их выходной временно отменили до дальнейших распоряжений, — Нора утром также не появилась в их селении. Поэтому Аквази побрел к кухне господского дома. Вдруг ему удастся хотя бы бросить взгляд на Нору, а если нет — то, может быть, ему достанется какое-нибудь лакомство с господского стола. Маану с удовольствием баловала Аквази, как только у нее появлялась возможность, и в этот раз она с улыбкой приложила палец к губам и вывела его из толкотни на кухне к ручью. Затем вытащила из складок своего платья кусок медового пирога.

— Вот, приятного тебе аппетита! — засмеялась она. — Он невероятно сладкий, у миссис был рецепт, а моя мама испекла этот пирог сегодня в первый раз. От него невозможно оторваться, если хоть раз попробуешь...

Для Аквази все, что здесь происходило, касалось Норы Фортнэм, а пирог он ел с особым наслаждением, поскольку она тоже, наверное, любила его.

— А где... где же сама миссис? — спросил он якобы ненароком.

Маану беззаботно ответила:

— Ах, она как раз взяла себе свободный час. Пока баккра проверяет запасы вина, пополняет запасы рома и выкладывает сигары — или что там еще является задачей благородного хозяина, принимающего гостей, — она хотела взять свою лошадь и покататься в одиночку, поскольку конюхи сегодня свободны. Она сама умеет седлать коня!

Вряд ли было что-то, чего не могла бы сделать обожаемая Маану хозяйка. Она давно отбросила свою первоначальную холодность по отношению к той.

— А куда она ездит верхом, так, в одиночку? — спросил Аквази, хотя уже представлял себе, каким будет ответ.

Он не мог сопровождать Нору на побережье — убежать из колонны рабочих было невозможно, — но знал, что она любила совершать туда конные прогулки. Причем главным для нее была, наверное, не сама прогулка, а пляж и море, иначе она больше никогда бы не ходила пешком, а только ездила бы верхом в сопровождении слуги. Теперь Нора, без сомнения, использовала удобный момент, чтобы посетить свое любимое место, пока не пришли гости. И у Аквази наконец-то появился шанс посмотреть, что она там делает!

Таким образом, молодой раб чуть ли не бегом бросился к побережью, естественно, стараясь не попадаться на глаза. Надзиратели чаще патрулировали на границах плантаций, чем у моря, если вообще прилагали к этому усилия. Теперь, во время сбора урожая, рабы были уставшими до смерти, и ни у кого из них не было сил, чтобы строить планы побега, поскольку риск и без патрулирующих надзирателей был достаточно велик. Ведь баккра в эти дни постоянно ездили друг к другу в гости, и можно было легко натолкнуться на лорда Холлистера или еще на кого-то из соседей. Однако Аквази не хотел стать жертвой случайности, поскольку уже почти не помнил дороги на побережье. А ведь когда-то они с Дугом ходили по этой дороге почти ежедневно. Аквази разрешил себе пару приятных воспоминаний об играх и приключениях в бухте.

А затем он обнаружил кобылу Аврору и, недолго думая, вскарабкался на пальму поблизости. Молодой раб разгорелся от вожделения, когда увидел, как его хозяйка выскользнула из платья и нижнего белья, распустила волосы и затем, беззаботная и нагая, окунулась в море. На это он не рассчитывал — скорее всего, такого можно было ожидать от Маану. Однако белая женщина действительно доплыла до середины бухты, полежала на волнах, играя с ними, как... как совершенно нормальная женщина. Аквази часто наблюдал за тем, как купались молодые рабыни. Конечно, подсматривал тайно, или, по крайней мере, девушки делали вид, что не видели его. Потому что частенько девочки-рабыни хихикали, заманивая мальчиков-однолеток. Может быть, Нора делала здесь то же самое, чтобы порадовать Аквази? Может быть, это ее представление предназначалось для него? И она также тосковала по нему, как он по ней? Аквази наблюдал, как госпожа сушит волосы, и сходил сума, представляя, что она могла бы обнять его, как только он выйдет из своего укрытия.

После купания Нора явно заторопилась. Она ловко вскочила на лошадь — ей не понадобилась посторонняя помощь, чтобы усесться в дамское седло, — и сразу же поехала рысью в направлении плантации. Аквази медленно последовал за ней, постоянно оставаясь в тени деревьев. В этот день он, конечно, больше ее не увидит, а на следующее утро ей, наверное, придется развлекать гостей, оставшихся переночевать. Маану придет в поселение рабов одна. Аквази вздохнул. Ему всегда было неприятно, когда Маану приходила в одиночку. Девушка тогда появлялась раньше, чем обычно, и приходила сразу к нему в хижину. Та вкусная еда, которую она приносила с собой, была, конечно, желанной, однако все остальное молодые люди, делившие с Аквази жилье, кажется, понимали совершенно превратно. Они быстро под каким-то нарочитым предлогом убегали из хижины, причем нагло улыбались Аквази и отпускали непристойные шуточки. И он был вынужден заполнять время до начала работы пустой болтовней, а Маану делала все, чтобы показать себя как можно более привлекательной и возбудить его. Было совершенно ясно, что она бегала за ним, однако он не мог грубо отвергнуть ее. В конце концов, она была единственным предлогом для того, чтобы он мог время от времени появляться возле господского дома, не вызывая подозрений со стороны миссис.

Аквази, погруженный в свои мысли, плелся в направлении плантации, как вдруг услышал позади себя удары копыт. Раб в тревоге бросился в кусты. Проверка? Неужели кто-то из надсмотрщиков учуял что-то неладное? Неужели была устроена перекличка, а его не оказалось на месте?

Дуг Фортнэм, вероятно, не увидел бы мужчину в кустах, поскольку тоже был занят собой, разрываясь между приятным воспоминанием о женщине у моря и возрастающим беспокойством перед встречей с отцом. Однако Амиго увидел негра и испугался.

Дуг еще в Кингстоне заметил: маленький жеребец не был приучен к темнокожим людям. Видимо, его и правда, совсем недавно привезли из Испании. Дуг всматривался в листву.

Аквази колебался между намерениями удариться в бегство и попытками сделать безобидный вид. Строго говоря, он ни в чем не был виноват — никому не запрещалось в свой свободный день гулять по лесу. Главное — не попадаться на побережье.

— Выходи спокойно, я тебе ничего не сделаю!

Что-то в этом голосе или в этих словах заставило Аквази насторожиться. В любом случае шотландского акцента у человека не было — значит, не надсмотрщик. Раб с самым беззаботным видом, какой только в силах был на себя напустить, снова вышел на дорогу. Конь белого человека испуганно затанцевал.

Аквази внимательно всмотрелся в мужчину на нервном гнедом жеребце. Среднего роста, мускулистый, со светлыми волосами — его длинные локоны явно не поддались попытке связать их сзади на затылке в модную косичку. Угловатое, открытое лицо было загорелым до черноты, и на нем выделялись живые голубые глаза. Это лицо не понравилось Аквази, хотя по общепринятым меркам могло считаться очень приятным. Но оно слишком напоминало... слишком напоминало ненавистного баккра.

Дуг не узнал Аквази. Он давно уже не помнил его мать, а отца никогда и не видел, по крайней мере, в сознательном возрасте. Однако, когда крепкий чернокожий мужчина вышел на солнечный свет, Дуг заметил шрам на его щеке, чуть ниже правого глаза. Рана хорошо зажила, однако Дуг обратил на нее внимание, потому что когда-то, будучи еще мальчиком, сам нанес ее. Конечно, это получилось нечаянно, произошел несчастный случай: мальчики учились фехтовать на деревянных шпагах, и у Дуга оружие сначала выскочило из руки, а затем сломалось. Острый угол дерева вонзился в щеку Аквази. Дуг до сих пор помнил, как ему тогда было стыдно, и как он заботился о мальчике.

— Ак... Аквази? — прошептал он.

Тот поднял на него глаза. Но на черном лице не было радости. Он запретил себе любое волнение.

Баккра Дуглас, — коротко ответил раб и поклонился.

Дуг спрыгнул с коня.

— Аквази! Что это значит? Ты не рад видеть меня снова? О, небеса, я не ожидал, что ты будешь здесь! Я думал, что отец... Аквази! — И молодой человек хотел обнять чернокожего.

Но тот отступил на шаг назад.

— Есть очень радостный ниггер видеть снова баккра. — Но исполненное ненависти выражение его глаз выдавало лживость этих слов.

Дуг испуганно застыл и поморщился.

— Но что случилось, Аквази, почему ты говоришь так... Ты разучился говорить по-английски? — попытался улыбнуться он.

— Ниггер не понимать хорошо в речи хозяев, — сказал Аквази и снова поклонился, но его глаза заблестели при взгляде на Дуга. — Баккра знать, ниггеры — дураки.

— Аквази, это же с ума сойти можно!.. — Дуг, ничего не понимая, смотрел на своего старого друга. Когда их разлучили, мальчики были одинакового роста, но теперь Аквази стал выше Фортнэма на полголовы. — Какой ты большой!

Может быть, напряжение можно будет снять, если он заведет разговор с другой стороны?

— Сегодня я бы уже не победил тебя в борьбе.

— Ниггеры не борются с баккра.

— Аквази! — Дуг беспомощно потер себе лоб. — Аквази, что я должен сделать? Почему ты злишься на меня? Конечно, меня долго здесь не было, но не по собственному желанию, уверяю тебя. И вот я приехал. Я так рад, что снова здесь... Я... Я нигде не был так счастлив, как здесь. А ты..?

Аквази фыркнул.

— Как я говорить, добро пожаловать, баккра, — процедил он сквозь сжатые зубы, — в самое счастливое место в мире.

С этими словами он повернулся, чтобы уйти. Дуг окаменел, когда старый друг повернулся к нему спиной. Он с ужасом смотрел на его шрамы и свежие раны. Аквази, наверное, били всего несколько дней назад...

Дуг побежал вслед за старым другом.

— Аквази, это же ужасно... Я этого не знал!

Тот презрительно рассмеялся.

— Ну и что? Что сделать баккра, если знать? Подняться на облако, прилететь сюда и с мечом броситься на надсмотрщика, как святой дух на рисунке?

Дуг вспомнил дешевый рисунок, провисевший над его кроватью все их детство: ангел-хранитель, который с огненным мечом в руке охраняет маленького мальчика. Естественно, белого мальчика.

— Говори же правильно, Аквази, — вымученно попросил Дуг.

Он шел теперь рядом с этим большим черным человеком, и через время они вместе дошли до плантации. В свете полудня уже были видны хижины рабов.

— Я совсем больше не говорить, баккра, — оборвал его Аквази, — не разрешено полевым ниггерам говорить с баккра. А для баккра ниже его достоинства говорить с ниггерами.

Последнее предложение вырвалось у него, уже будучи почти безукоризненным с грамматической точки зрения, но теперь он мог избежать разговора с Дугласом без всякого труда. Дорога вела к одной из расположенных на окраине хижин, жильцов которой Аквази почти не знал, но прямо сейчас он зайдет к ним. Только бы уйти с главной дороги, только бы подальше от Дуга!

Дуглас Фортнэм не последовал за ним. Он был слишком взволнован и сегодня не нашел бы правильных слов. Кроме того, пора было ехать к дому. Но теперь он уже не боялся встречи со своим отцом. Хуже того, что он пережил сейчас, уже не будет.

 

Глава 2

Дуг был удивлен тем, что в конюшнях жизнь била ключом. Собственно, он ожидал, что здесь будет дежурить не больше одного слуги, а остальные в этот день должны быть свободны от работы, как и полевые рабы. Но главный конюх и слуги были одеты в ливреи, а места для привязи и стойла были чистыми и подготовленными для лошадей приглашенных. К Дугу, которого здесь никто не знал, сразу же подошел старший конюх.

— Я принимать лошадь, сэр баккра. Вы, конечно, хотите делать свежим? — Он почти презрительно окинул взглядом бриджи Дугласа, которые выглядели бледно по сравнению с формой слуги. — Джорджи вас отводить в дом переодеться.

Он указал рукой на маленького мальчика, который, видимо, выполнял здесь роль посыльного.

Дуг со смехом покачал головой.

— Ты такой важный, Питер? — подшутил он над рабом.

Питер был конюхом уже тогда, когда Дуг и Аквази со смехом носились по конюшне.

— Я тебя почти не узнал в этом парике. Кто это додумался до такого?

Действительно, на голове раба красовался пышный белый парик, как на лакее в Англии, когда его хозяева приглашали кого-то на праздник.

Питер испуганно поднял глаза.

— Меня знать баккра? — неуверенно спросил он.

Дуг кивнул.

— Конечно, Питер. А ты меня не узнал? Вспоминай! Кто подложил под седло старого Холлистера колючку, чтобы лошадь сбросила его, когда он сядет на нее?

Питер внимательно рассматривал Дуга, и лицо его медленно расплывалось в улыбке.

— Баккра Дуглас...

Дуг сделал вторую за этот день попытку обнять старого друга, и в этот раз не напрасно. Старый конюх ответил на приветствие хотя и робко, зато от всей души.

— Я этого не знал, баккра Дуг, что вы возвращаетесь домой. Баккра Элиас ничего не говорить!

Дуг рассмеялся.

— Значит, ты не ради меня так нарядился? Это меня разочаровывает. Или вы в таком виде постоянно разгуливаете с тех пор, как мой отец привез сюда какую-то загадочную леди из Англии?

Он весело посмотрел в черные лица конюхов в серебристосиних ливреях.

Питер покачал головой.

— Ах, что вы! Миссис хорошая, миссис ангел! — Ни один из рабочих не был в обиде на Нору. — Но сегодня Рождество, большой праздник в доме, много баккра и миссис, музыка, танцы... Все красиво одеты, даже ниггеры. — И он с улыбкой повертелся перед Дугом.

— Ну, смотрите тогда, не испачкайтесь, — попрощался Дуг. — Ты позаботишься о моем жеребце? Да? Он не такой сумасшедший, как делает вид.

Амиго начал нервно пританцовывать, когда конюх взял его под уздцы.

— Однако он боится черных людей.

Питер немного печально улыбнулся.

— Так точно было с лошадью миссис, — сказал он затем. — Изменится, когда дать немножко овса.

Таким образом, Дуг немного успокоился и отправился к дому, спрашивая себя, должен ли радоваться тому, что появится там неожиданно, во время приема гостей, или же это будет скорее плохо? В любом случае у его отца не будет возможности сразу учинить ему допрос с пристрастием, а после этого вечера половина Ямайки будет знать, что Дуглас Фортнэм снова появился здесь. Значит, его отец ни в коем случае не сможет отправить его назад в Англию на ближайшем корабле. Последнее обстоятельство придало Дугласу мужества для встречи с Элиасом. Он еще на какой-то миг задумался, войти ли ему в дом через главный вход или пробраться через кухню, и все же принял решение в пользу официального пути. Маму Адве он сможет поприветствовать позже, у нее сейчас и без него работы по горло.

Входную дверь тоже охранял слуга в ливрее.

— Как мне доложить о вас? — чопорно спросил он, нервно перелистывая список гостей. Без сомнения, он знал всех приглашенных в лицо, но то, что он умел читать, исключалось. — Я не знать, что...

— Меня действительно не приглашали, — Дуглас помог ему выбраться из трудного положения. — Пожалуйста, доложи баккра, что прибыл его сын, Дуглас Фортнэм.

Элиас почти мгновенно появился у двери дома. Он, по всей видимости, не поверил сообщению раба.

— Дуглас! — Элиас пристально смотрел на сына. — Тебя я действительно не ожидал! Каким образом?..

Дуг с трудом заставил себя улыбнуться.

— Ты не хочешь сначала поздороваться со мной, отец? И так ли уж неожиданно для тебя мое появление? Мы же договаривались, что я вернусь домой, как только закончу учебу.

Выражение лица Элиаса, до этого скорее недовольное, сменилось широкой улыбкой.

— Ух ты! Я имею дело с ученым правоведом собственной персоной! Поздравляю, мальчик мой!

Дугу пришлось терпеть объятия отца, хотя сейчас ему больше всего хотелось вывернуться из них.

— Более или менее, — подтвердил он, следуя за Фортнэмом в его кабинет. К счастью, там еще не было никаких гостей.

Элиас потянулся к графину с ромом.

— Давай-ка выпьем за это! Что значит... «более или менее»?

Дуг сделал большой глоток, хотя, по его понятиям, для выпивки было слишком рано. Обычно он не пил спиртного до захода солнца.

— За мое счастливое возвращение домой!

— В качестве адвоката с дипломом Оксфорда! — засиял Элиас и тоже выпил. Однако застыл, когда увидел выражение лица Дугласа. — Я ведь могу... ожидать этого? — спросил он строго.

Дуг пожал плечами.

— В качестве специалиста по торговому и морскому праву, — поправил он отца, хотя и это было преувеличением. — Я теперь знаю все, что нужно плантатору на Ямайке, а что касается договоров, которые нужно будет заключать, то можешь быть уверен — я буду представлять Каскарилла Гардене наилучшим образом.

Дуг уселся и успел выпить еще один глоток рома до того, как над ним разразился гром.

— Значит, ты сбежал? Ты не закончил учебу?

Лицо Элиаса налилось кровью, а жила на его лбу запульсировала.

— Я знаю все, что я должен знать, — защищался Дуг. — Но для того, чтобы это было написано черным по белому, мне пришлось бы еще целый год или даже два прозябать в Оксфорде. Оно того не стоило, отец. Я хотел домой!

— Домой! — Элиас вне себя от ярости ходил по комнате. — Ты говоришь, словно маленький ребенок. «Знаю все, что нужно»! Как будто дело в этом!

— Я мог бы руководить плантацией! — заявил Дуг.

Элиас фыркнул.

— С опытными надзирателями, мальчик мой, это сможет любой ребенок! — твердо сказал он. — А вот торговое представительство в Лондоне, представительство на континенте, теперь, когда у нас там есть городской дом и наилучшие связи!.. Однако король не примет какого-то приблудного студента, прервавшего учебу. Зато уважаемого адвоката...

— Король в лучшем случае примет лорда, — заметил Дуг. Он защищался, но внутри у него все похолодело. Значит, дело было именно в этом. Его отец не собирался забирать его после окончания учебы на Ямайку. У него были иные, высокие планы, очевидно, продуманные вместе с отцом его молодой жены. Разве не он подарил им особняк в Мэйфере? Значит, там должна была находиться резиденция Дуга, и там он должен был представлять интересы сахарных плантаторов с Ямайки. Может быть, ему самому предстояло вести торговлю с дальними странами? У Томаса Рида, насколько знал Дуг, не было мужчин-наследников. Наверное, Дуглас должен был держать там место для будущего ребенка... Неужели эта Нора беременна?

— Мы ведь были едины в том, что Фортнэму не нужно покупать себе какую-нибудь деревню Боро, чтобы гордиться своим именем! Хотя честно приобретенный дворянский титул проложил бы тебе путь на самый верх! Но тебе хотелось попутешествовать по мировой истории, вместо того чтобы...

Элиас не стал говорить дальше. Сейчас было слишком поздно, он вряд ли смог бы заковать своего сына в цепи и заставить сесть на первый же корабль, отправляющийся в Англию. Тем более что это бы уже не помогло.

Впрочем, во время этого проклятого путешествия мальчик не умер с голоду, напротив, он выглядел блестяще. Элиас с тоской вспомнил о своей мощной фигуре и задорном смехе, которые отличали его, когда он был молодым моряком. Пусть даже сейчас отец не был рад видеть сына здесь, однако он все равно попытается устроить его счастье по собственному разумению. И к тому же перед домом уже появились две кареты. Приехали лорд Холлистер и еще один сосед — Кристофер Кинсли. Ни в коем случае Элиас не сможет продолжать ссору с собственным сыном в присутствии гостей. Фортнэм сдался.

— Ну ладно, Дуг, иди и скажи, чтобы тебе выделили комнату. Я пришлю своего слугу, который поможет тебе привести себя в порядок. Я надеюсь, у тебя есть приличествующая случаю праздничная одежда.

Дуг облегченно кивнул, хотя в последнем был далеко не уверен. Преимущественно вещи его были сильно поношены. И что означало «привести себя в порядок»? Неужели здесь тоже следовали французской моде, в соответствии с которой мужчина должен был наносить на лицо грим и пользоваться парфюмерией, как девушка? Ну да все равно, этим он мог заняться позже. Однако именно необходимостью приведения себя в порядок, наверное, объяснялось отсутствие молодой жены рядом с хозяином дома. Без сомнения, требовалось несколько часов, чтобы подготовить леди для такого праздника.

Нора терпеливо и тихо сидела, пока Маану заплетала ее волосы и украшала их цветами апельсина. За последний год девушка достигла в этом деле значительных успехов под руководством специально обученной и ужасно дорогой служанки леди Холлистер. А в возможностях потренироваться недостатка не было. Элиас не преувеличивал, когда сразу после прибытия Норы на Ямайку рассказал об активной жизни здешнего общества. Во время рубки тростника светская жизнь замирала, зато остаток года был заполнен приглашениями на увеселительные мероприятия — от пикника в саду до большого бала. Плантаторы даже время от времени устраивали охоты, причем роль лисы выполняла пара молодых рабов. Норе поначалу это показалось ужасным, однако черные парни на самом деле находили удовольствие в том, чтобы максимально затянуть погоню, и даже хихикали, когда собаки, в конце концов, настигали их. Довольное и в большинстве случаев к тому времени уже подвыпившее охотничье общество щедро награждало хороших бегунов сладостями и мелкими деньгами. Однако на Нору отрезвляюще подействовала прежняя отстраненность Маану, когда та однажды готовила свою хозяйку к балу, который должен был состояться после охоты.

— Сейчас это игра, миссис, и никому от нее вреда нет. Но когда очередной ниггер совершит побег, вся собачья свора точно так же бросится за ним. И тогда у охотников появятся ружья, а «лисице» будет уже не до смеха!

Нора с тех пор держалась подальше от охотничьих забав, что, к счастью, не составляло труда. Элиас, который, как и раньше, был не слишком искусным наездником, тоже не особенно рвался туда. Однако в остальных светских сборищах он все же должен был принимать участие, и супруга его терпеливо подчинялась принятому обычаю, хотя радости от этого получала мало. У Норы было много знакомых, но не было друзей среди плантаторов: она не любила ни разговорчивых мужчин, ни их жеманных, скучающих жен, которые могли часами болтать о том, как, несмотря на карибское солнце, им удается сохранить белоснежный цвет лица. Они ругали своих ленивых и ни на что не способных домашних рабов, вместо того чтобы приложить хоть какое-то усилие и чему-то научить этих людей, и жаловались на жару и недостаток культурного общения. Нора ненавидела их покровительственные комплименты, расточаемые по поводу ее работы в поселении рабов: «Так вот, я бы так никогда не смогла, дорогая! Жара и грязь! И эти люди ведь потеют!» Однако Нора делала хорошую мину при плохой игре хотя бы для того, чтобы помочь рабам. За последние месяцы все чаще и чаще до нее доходили призывы о помощи с других плантаций. Обычно их передавали Маану или Адвеа. Если где-то на соседней плантации мужчина был ранен или женщина страдала судорогами и кровотечениями, рабы с мужеством отчаяния посылали гонцов на плантацию Фортнэма. Молодые парни или девушки рисковали быть пойманными в качестве беглых рабов и подвергнуться наказанию, а Норе приходилось получать разрешение владельца плантации, чтобы последовать за гонцом в поселение рабов. Элиас рассвирепел, когда она один или два раза этого не сделала.

Постепенно ее деятельность налаживалась. Нора, набравшаяся опыта в привлечении людей к благотворительности, убедила дам Холлистера и Кинсли помогать ей, и они сами стали принимать у себя пришедших в отчаяние друзей и родственников больных, а затем посылать гонцов за Норой. Не всегда история заканчивалась удачно, и зачастую пациент уже умирал к тому моменту, когда Норе, наконец, приносили известие о болезни, — например, леди не желали, чтобы их ночной покой был нарушен. Однако иногда ей удавалось спасти чью-то жизнь. В частности, особое умение она проявила в уходе за женщинами, после того как выведала, что является причиной частых кровотечений и судорог. Почти каждая из ее пациенток страдала от осложнений после насильственно прерванной беременности.

Злобное замечание Элиаса, что гордые женщины из племени ашанти лучше убьют своих детей еще в утробе, чем будут растить рабов, подтвердилось. И на других плантациях тоже было мало детей, а имена женщин, которые занимались прерыванием беременности, ни для кого не были тайной. Однако Нора не предавала рабов, хотя ей самой это дело было глубоко противно. Если бы она стала вмешиваться, то потеряла бы доверие людей, и, в конце концов, это никому не пошло бы на пользу. Без сомнения, плантаторы повесили бы женщин, практикующих аборты, и несчастным беременным пришлось бы обращаться к новым, менее опытным знахаркам.

Как бы там ни было, Нора написала письмо доктору Мэйсону, в котором попросила посоветовать хорошие медицинские справочники по всем распространенным болезням и родовым осложнениям. Доктор Мэйсон понял ее. В Ист-Энде тоже не каждый ребенок, зачатый под воздействием джина и отчаяния, появлялся на свет. Адвеа также дала хозяйке пару домашних рецептов, Нора изучила их, испробовала и таким образом набралась знаний и создала целую коллекцию эффективных лекарств. Она, конечно, не могла сделать очень много, однако порой больным помогало уже то, что леди просили своих мужей освободить их от работы на пару дней. Женщины зачастую выздоравливали без особого лечения, потому что и в этом Элиас оказался прав: люди, которые выдержали перевозку через океан на корабле для рабов и несколько лет тяжкого труда на плантациях сахарного тростника, были действительно крепкими.

Нора, в любом случае, радовалась каждому излеченному ею пациенту, а уважение, которым она пользовалась за это в поселениях рабов, согревало ее сердце. Кроме того, дело шло на пользу и расширению ее личной свободы и удовлетворению собой: ни один из конюхов не выдавал Нору Элиасу, когда та выезжала верхом в одиночку, никто не комментировал ее поездки на побережье. Маану же за последние месяцы стала ей почти подругой.

Нашлись и другие занятия для Норы: она заказала новые книги сэра Ханса Слоана о Ямайке и сама занялась исследованием флоры и фауны своей новой родины. Несмотря на все противоречия, Нора полюбила остров, и чем больше времени она проводила здесь, тем меньше печали чувствовала при мыслях о Саймоне. При этом она, ни в коем случае, не забывала его, сохраняла свое обещание быть откровенной с его духом, и иногда ей казалось, что она чувствует его. В моменты грусти она находила утешение в мыслях, что видит все чудеса для него, своими глазами, слухом и обонянием помогая и ему тоже стать частью этого острова. Нора больше не плакала на берегу. Всей полнотой своих чувств она наслаждалась морем, солнцем и песком.

Что касалось Элиаса, то он не мешал ни ее мечтам... ни спокойному сну. Уже через несколько недель после свадьбы его интерес к молодой жене заметно угас, а через полгода он вообще перестал приходить к Норе. Естественно, бывало, что в пьяном виде супруг ночью тянулся к ней, но, собственно, лишь тогда, когда после затянувшейся вечеринки они ночевали в гостях или, посещая Кингстон, были вынуждены делить одну постель. Нора научилась справляться и с этим: она прибегала к помощи хозяйки дома, изображая ужасные головные боли. Та чаще всего выделяла ей отдельную комнату, в которой Маану могла заботиться о ней. Никто не находил ничего особенного в том, что рабыня тоже спала там, однако ей не полагалась ни циновка, ни тем более постель. Маану приходилось спать на полу, свернувшись калачиком. После первых двух раз девушка сообразила, в чем дело, и стала брать с собой циновку.

Со стороны Элиаса никогда не звучало ни слова протеста, и его, казалось, не заботил тот факт, что их союз не благословлен детьми. Он, видимо, не врал, когда заявил отцу Норы, что вступает в брак главным образом из-за общественного мнения. Нору это больше чем устраивало, хотя иногда она спрашивала себя, где Элиас получает свое удовлетворение. Для мужчины, в конце концов, еще не старого, было необычно жить монахом! Но она никогда не занималась расследованием, в общем-то, ей было все равно, лишь бы на плантации не бегали дети-рабы с его чертами лица.

— Готово! — доложила Маану и умело подала зеркало Норе, чтобы та могла восхититься прической на своем затылке. — Хорошо?

Хозяйка кивнула и покорно выпрямилась, чтобы дать зашнуровать себя в корсет. Перед этим Маану помогла ей надеть чулки со сложным узором. Нора вздохнула, когда подумала о длинной ночи в тесной обуви. Она уже давно привыкла ходить босиком, как ее рабыни, даже если при этом ей нужно было соблюдать, гораздо большую, осторожность. У Элиаса были настоящие припадки ярости, когда он уличал ее в этом. У Норы было подозрение, что надсмотрщики информировали его, когда видели ее босой.

Маану также притащила ей юбку с кринолином по последней моде, имеющим овальную форму и дополнительные валики на бедрах. Хотя и без того ей будет очень жарко. Однако Нора знала, что придется делать это для Элиаса и его положения на плантации. Она послушно задержала дыхание, дала себя зашнуровать, надеть корсет и юбку и потом поверх всего еще и платье.

Ее отражение в зеркале определенным образом вознаградило ее. Все же она красива и наверняка станет центром внимания на празднике. Если бы только здесь был кто-нибудь, ради кого стоило прилагать все эти усилия! Ей пришлось в этот вечер носить на шее колье из жемчужин, но она положила память о Саймоне в маленькую сумочку, невидимую между складками ее вечернего платья. Нора не всегда была счастлива, но, пока у нее с собой было это украшение, она никогда не чувствовала себя по-настоящему одинокой.

Дуг терпеливо вынес все старания личного слуги Элиаса, пропуская мимо ушей его причитания насчет того, что за такое короткое время кардинально изменить что-либо в облике молодого баккра невозможно. Лучший костюм Дугласа оказался несоответствующим поводу: у него не было даже парчового жакета, а кружева его рубашки... Юноша сам вынужден был признать, что они выглядели скорее как мертвая каракатица, чем как украшение для шеи. Отчаявшийся слуга созвал целую армию швей, которые быстро подогнали на нем рубашку, жилет и кюлот его отца. Это на скорую руку сшитое произведение искусства не обещало продержаться долго, кроме того, Дугу казалось, что девушки сделали костюм слишком тесным, пусть даже этого требовала мода.

Когда к дому подъезжали последние гости, швеи наконец-то закончили возиться с одеждой, и вид в зеркале показался Дугу почти постыдным: какой-то денди в жилете на вате, в камзоле с короткими рукавами, огромными отворотами и фалдами, зашнурованными в талии. И к тому же все это броского не то ярко-красного, не то винного цвета.

— Теперь еще парик, баккра, — объявил слуга Элиаса.

Но тут Дуг уперся.

— У меня светлые волосы, Терри, мне не нужно искусственно белить их или придавать им седой цвет. Шевелюра у меня очень густая, лысины нет. Зачем сооружать это чудовищное украшение для волос? К тому же при такой жаре! Ради Бога, заплети мне косу, Терри, я уверен, что ты сможешь сделать это лучше, чем я! Я буду находиться в обществе в том виде, в каком меня создал Бог. Тогда, по крайней мере, меня будут узнавать люди, если завтра встретят на улице. Нет, я не буду пудрить волосы и тем более лицо! Какая глупость — красить себя в мертвенно-бледный цвет. Я же не привидение!

Терри выглядел озабоченным: определенно, хозяин будет его ругать. Однако Дуг уже рвался к гостям, ему было любопытно, узнает ли он кого-нибудь.

Он вышел как раз вовремя для того, чтобы застать выход Элиаса и Норы Фортнэм. Гости собрались в фойе, примыкавшем к залу для балов и столовой, и танцмейстер только что провозгласил появление хозяев дома.

— Дамы и господа, — мистер и миссис Фортнэм!

Элиас, в светлых брюках до колен и камзоле светло-голубого шелка, в прекрасно ухоженном парике, с треуголкой в руке, шел вниз по лестнице, держа под руку изящную женщину, которая, несмотря на огромные юбки с кринолином, передвигалась очень уверенно. Поверх светло-зеленых юбок на ней было открытое спереди платье, белое, с мелкими и крупными цветами. Рукава свисали вниз, как крылья. Из-под них выглядывали кружева нижнего платья. Ее талия была очень узкой, а вырез позволял догадаться о наличии маленьких упругих грудей. А лицо... У Дуга перехватило дыхание, когда он взглянул на слегка припудренное худощавое лицо, которое сегодня уже видел. И волосы цвета янтаря... Тогда они просто обрамляли это лицо, а теперь были сложно заплетены, украшены цветами и падали на спину женщины. Дуг не знал, когда она показалась ему более совершенной — там, возле моря, или сейчас, в праздничном блеске.

Нора Фортнэм улыбалась своим гостям. Молодая женщина с побережья... У Дуга было такое чувство, что все закружилось вокруг него. Но ему нужно было взять себя в руки, прежде чем выйти навстречу своей мачехе. Он малодушно искал пути к бегству и в то же время не мог оторвать глаз от Норы. Ее юбки мягко колыхались вокруг щиколоток, в то время как она, под руку с Элиасом, будто в танце, переходила от одного гостя к другому. До сих пор молодой человек воспринимал подобные плавные движения, как нарочитые и неестественные. Он не понимал, что эротичного его приятели находят в том, что женские ножки лишь на мгновение становятся видимыми. Он, с гораздо большим удовольствием, пялился на крестьянских девушек, которые босыми ногами в простеньких юбках храбро шагали по жизни. Но сейчас тонкая игра Норы своими прелестями зачаровала его. Он надеялся, что его потрясение было не слишком заметным для окружающих. Элиас с женой подошли к нему.

— Нора, я уже сообщал тебе о нашем... хм... неожиданном госте, — сухо произнес отец. — Моя супруга Нора, Дуг. Нора, Дуглас Фортнэм, мой сын.

Нора посмотрела на Дуга и улыбнулась ему. И он увидел, что ее глаза были зелеными. Удивительного, ошеломляюще-насыщенного зеленого цвета. Или же это были сотни оттенков зеленого? В глазах Норы отражалась зелень ямайских джунглей, и тепло, которое они излучали при виде Дугласа, было искренним.

— Как вас зовут? Дуг? Добро пожаловать домой!

 

Глава 3

— Вы должны рассказать мне все о ваших путешествиях! — весело потребовала Нора, когда Дуг провел ее к столу.

Она быстро поменяла порядок размещения гостей за столом, когда услышала о прибытии своего пасынка, и посадила Дуга между собой и своим супругом в качестве главы стола. Молодой человек преодолел длительное путешествие по морю, затем поездку верхом от Кингстона. Наверное, он устал. И никого из присутствующих, скорее всего не знал, — самое большее, что он мог вспомнить, так это фамилии некоторых гостей. Конечно, у него сейчас было мало желания развлекать беседой соседку по столу, которая, возможно, не придумает ничего лучше, чем с игривыми намеками представлять ему свою дочку.

— Вы были в Италии и Испании, правда? Там, должно быть, очень красивое побережье и тоже тепло? Или нет? Там так же, как у нас? Но ведь сахарный тростник там не растет? — Нора казалась действительно заинтересованной.

Дуг улыбнулся ей, сжимая ее маленькую теплую руку в своей, и глядя в ее живое внимательное лицо. Он редко чувствовал себя так хорошо, и, тем не менее, ему было неспокойно.

— Не так, как здесь, — ответил он затем. — В Старом Свете все не так, как здесь. Однако в остальном вы правы: страны Средиземноморья тоже имеют свои привлекательные стороны. А вместо сахарного тростника там сажают виноград. Я почему-то думаю, что вы предпочитаете виноградный сок спирту или водке из сахарного тростника? Или нет?

Он пододвинул ей стул и взял графин с вином, который стоял перед ними на столе. Нора подняла руку и почти незаметно покачала головой. Дуг понял этот жест. Он подождал, пока не подошел черный слуга и не обслужил их обоих.

— Я уже отвык от званых вечеров, — извинился он.

Нора улыбнулась.

— Вы опять привыкнете, — сказала она. — К удобствам привыкаешь быстрее, чем к их отсутствию. Мне поначалу тоже казалось странным, что здесь упреждают любой мой жест. Однако ешьте же — вы, должно быть, проголодались после поездки верхом и путешествия... не говоря уже о кулинарных неудобствах в дороге.

Дуг взял себе угощение с тарелки, которую держал перед ним слуга, — там лежали раковые шейки. Ему приходилось сдерживаться, чтобы не слишком жадно бросаться на еду и, не дай Бог, не проглотить ее одним махом на матросский манер. Все было очень вкусно — поваренное искусство Адвеа не отставало от мастерства французских и итальянских поваров.

— Я еще хорошо помню солонину и корабельные сухари во время плавания, — продолжала Нора. Она видела, как голоден ее собеседник, и с готовностью развлекала и себя, и его. — Несмотря на то, что кок прилагал все усилия, чтобы еда не обладала вкусом солонины и сухарей.

Дуг на мгновение оторвался от закуски.

— Наш кок для нас так не старался, — заметил он. — Там разницу во вкусе составляла лишь разница в степени испорченности продуктов. Например, корабельные сухари были иногда больше, иногда меньше заплесневелыми.

Он все еще голодным взглядом поискал слугу, но, чтобы не обращать на себя внимание, не стал наполнять тарелку еще раз. Наверное, после закусок будут еще три или даже четыре основных блюда.

— Действительно? — спросила Нора, наморщив лоб. — В таком случае я думаю, мы бы пожаловались. Я имею в виду, люди ведь платят за поездку по морю!

Она подала слуге еле заметный знак, после чего тот сразу же появился рядом с ней и добавил деликатесов в тарелку Дуга.

Тот по-мальчишески улыбнулся ей.

— Я путешествовал в качестве матроса, — признался он. — А в таком случае жаловаться не на что.

Нора уставилась на него широко открытыми глазами, в которых светилось недоверие.

— Вы смеетесь надо мной!

Она реагировала как дама, но вид у нее был как у ребенка, которому только что рассказали самую интересную в мире историю.

— Отнюдь, это правда. — Дуг быстро прожевал еще несколько кусочков. — Вы должны знать, что... из тех денег, которые мне ежемесячно выделял мой отец, я вряд ли смог бы что-то сэкономить для плавания в качестве пассажира. И, кроме того, — теперь уже его глаза заблестели, — во время такого долгого путешествия я умер бы со скуки. А так я был хоть чем-то занят. Но вы не рассказывайте об этом моему отцу — он возмутится.

— Хотя при этом сам несколько лет был моряком, — удивилась Нора. — Но, как бы там ни было, вы можете ответить мне на очень волнующий меня вопрос: как чувствуешь себя, когда спишь в гамаке?

Дуг редко развлекался так хорошо, как во время этого банкета, сидя рядом со своей молодой мачехой. Они оба уже не обращали внимания на Элиаса, который был достаточно занят тем, что развлекал даму, сидящую рядом. Леди Кинсли была, как известно, капризной особой и требовала внимания мужчин, сидевших по обе стороны от нее.

После еды Элиас вывел Нору на танец — они открывали бал менуэтом. Затем миссис Фортнэм танцевала еще с несколькими господами — как и раньше, в колониях ощущался недостаток дам. Но восторг от танца у всех гостей быстро улегся, потому что в этот рождественский вечер было очень жарко и ни у кого не обнаружилось желания двигаться больше, чем необходимо. Несколько молодых людей все же исполнили пару-тройку модных парных танцев, которым, вероятно, научились у преподавателя. При этом от Дуга не укрылось, что девушки незаметно посматривают на него. В этот вечер, однако, они не предпринимали никаких атак, так же, как и их матери, — удивление от неожиданного возвращения домой сына Фортнэма было, вероятно, слишком большим.

Итак, танцы довольно быстро прекратились. Гости наслаждались музыкой маленького оркестра только в качестве фона для своих бесед. Дамам подали кофе, чай и какао, и у Дуга от запаха напитков, сдобренных перцем и другими пряностями, просто слюнки потекли. Как давно он не пил ничего подобного! Однако, естественно, молодой человек не мог присоединиться к кругу дам и вместо этого последовал за своим отцом и другими мужчинами, которые удалились в кабинет хозяина дома, дабы насладиться сигарами и выпивкой. Дуг отказался от крепких напитков и выбрал себе пунш из рома. Он был физически уставшим, а крепкое спиртное только ухудшило бы его состояние. Дуглас равнодушно прислушивался к беседе мужчин, которая сначала вертелась вокруг торговых сделок, — старательным представителям плантаторов в Лондоне удалось поднять цены на тростниковый сахар, — а затем перешла к теме, касающейся маронов.

Дуг прислушался.

— Женщина? Ах, перестаньте! — Лорд Холлистер со смехом комментировал рассказ одного из плантаторов, живущего в центральной части острова. — Женщина командует набегами?

— Эта женщина — из племени ашанти, — заметил Элиас, как будто бы этим все объяснялось. — И она, как говорят, сама раньше в Африке торговала рабами.

— Так делают все ашанти, — презрительно сказал Кинсли. — По крайней мере, так говорят. Ашанти там, на Золотом побережье, являются кем-то вроде шеф-ниггеров. Но участвовала ли в этом деле эта Грэнни Нэнни? Ей должно быть сейчас лет сорок — когда ее привезли сюда, она была почти ребенком. Если так, то, скорее всего, рабами торговали ее братья, хотя они тогда были тоже очень молодыми... причем... да все равно. В любом случае они все сбежали, как только попали сюда, и сразу скрылись в горах. Это очень крепкий народ, надо отдать им должное. И с тех пор они пускают нам кровь. В первую очередь этот Кудойе, но в целом они все крепко сидят в седле. В буквальном смысле слова — люди уже видели, как эта женщина скачет верхом.

Дуг попытался что-то понять в этой истории, но, располагая лишь обрывками разговора, это было нелегко. В конце концов, он задал свой вопрос.

— Она называет себя Нэнни, а в последнее время Королева Нэнни, — с готовностью объяснил плантатор из центральной части острова. — Для людей из племени ашанти она слишком невысокого роста, но очень крепкая. Ее саму поймали вместе с братьями на Берегу Слоновой Кости и доставили на ферму на северном побережье. Там ребята провели пару лет. Так что они не сразу убежали, как говорит Кинсли. Но затем что-то там произошло, и они исчезли — мерзкое дело. Год спустя при нападении на ферму они убили целую семью плантаторов. Ферму они сожгли, чем, в принципе, все уже сказано о так называемых маронах из Виндворда. Братья и девушка — при этом она сыграла очень важную роль, заставив всех этих мерзких парней держаться заодно, — собрали всех маронов в горах и подчинили себе уже имевшиеся группировки. Говорят, что у них наверху в горах Блу-Маунтинс есть целые города, и они распределили территорию между собой. Нэнни сидит в Портланд-Пэрише, или, как они сейчас его называют, в Нэн-ни-Тауне, с братом по имени Квао. А тот, второй, со странным именем...

— Аккомпонг, — помог ему Кинсли.

— .. .находится на юго-западе. А Кудойе, самый большой мерзавец, торчит в селении под названием Сент-Джеймс-Пэриш. Оттуда, сверху, они и действуют — нападения, убийства, грабежи. Грэнни Нэнни, кажется, особенно любит полевых ниггеров, она освободила уже восемьсот рабов.

Дуг удивился.

— Но если всем так доподлинно известно, где они находятся, почему их не выкурят оттуда? — спросил он больше из интереса, чем из любви к воинственным предприятиям. Будучи ребенком, он воспринимал жизнь маронов как нечто романтическое, но знал, что его отец, как и другие плантаторы, беспощадно воевал с ними там, где только удавалось добраться до них.

— Сначала надо суметь, а потом смеяться! — ответил плантатор с севера. — Ну да вы не можете этого знать, вас тут долго не было. Хотя многое тут совсем не изменилось за последние годы. Джунгли во внутренней части острова очень густы, горы недоступны. Каждая вылазка опасна, тем более что эти парни знают эту область, как карман своей жилетки. Кроме того, они очень хитры. Этот город, Нэнни-Таун... О да, все знают, где он находится! На реке Стоуни-Ривер, точнее говоря, в верхней части течения на горном перевале. И они сверху видят сразу же, если кто-то приближается к ним. Поселение практически неприступно.

— Значит, попытки уже были? — спросил Дуг.

Плантатор злобно рассмеялся.

— Еще бы, мальчик мой! Более чем несколько раз, то есть всегда, когда они особенно жестоко нападали на какую-то плантацию. Вы бы это видели — все, что не сгорело, плавало в крови! Но до сих пор все кончалось неудачей. Чаще всего люди просто не пробиваются к поселку. Пару патрулей мароны заманили в засаду и стерли в порошок.

Дуг посчитал это странным, но, казалось, на его острове действительно происходило что-то вроде войны. И когда-нибудь, наверное, с этим придется столкнуться. Причем он сам скорее бы попытался договориться с маронами, чем воевать с ними. Дальновидные белые всегда вели переговоры с беглыми рабами. Пытаться уничтожить их, было делом бесперспективным, мирное же сосуществование казалось намного разумнее. Хотя, конечно, изначально не стоило доводить черных до страшного гнева, чтобы среди них не появились такие, как Грэнни Нэнни, Аккомпонг, Квао и Кудойе.

Перед тем как он, наконец, смог упасть в свою постель, Дуг столкнулся еще с одним человеком, который напомнил ему о собственной проблеме, связанной с разгневанным рабом. Когда собрание в комнате для курения разошлось, и Нора Фортнэм тоже попрощалась с дамами, он встретил в коридоре перед жилыми помещениями своей семьи Маану. Она хотела убежать от него, но Дуг уже узнал ее.

Он сразу после банкета проскользнул в кухню, чтобы поздороваться с Адвеа, и, конечно же, повариха, всхлипывая, не только обняла его, словно вновь обретенного сына, но и поспешно рассказала ему все новости за последние четырнадцать лет, вернее, попыталась рассказать. Многое из ее рассказа Дуг не запомнил, понял лишь то, что ее дочь Маану служит новой хозяйке в качестве горничной. Адвеа гордилась этим, а Дуга не удивило повышение девушки в должности. Маану с детства была очень смышленой. А теперь она выросла и стала еще и настоящей красавицей.

Дуг остановил ее.

— Маану! Не убегай же! Дай мне хотя бы посмотреть на тебя, если не хочешь говорить со мной! Ты... ты же знаешь, кто я?

Маану кивнула, но взгляд ее был сердитым.

— Конечно, баккра Дуг, о том, что вы вернулись, уже чирикают все воробьи на крышах. И, разумеется, я буду говорить с вами, если вы этого желаете.

Она сделала книксен.

Дуг потер висок. Такое же отношение, как и со стороны Аквази. Но все же Маану говорила правильными фразами.

— Маану, что с вами случилось? Я перед этим встретил Аквази. И он... ведет себя...

— А вы ожидали танца дружбы? — хмуро спросила Маану. — После того, что вы сделали?

Дугу захотелось схватить ее за плечи и потрясти.

— Я же ничего не сделал...

— Вот именно! — сердито сказала Маану. — А если вы сейчас хотите что-то сделать для Аквази, то оставьте его в покое! Ему и без того тяжело.

— Ну почему же он остался? — беспомощно спросил Дуг. — Я думал... то есть мы всегда думали, что он ушел к маронам. Почему он не сбежал?

Молодой человек вспомнил об изувеченной спине Аквази. Мальчик, которого он знал, не потерпел бы этого.

Маану сердито взглянула на него.

— Может быть, потому, что не хотел, чтобы ему ко всему прочему еще и отрубили ногу! Дело в том, что это очень распространенное наказание за бегство, баккра Дуглас! Если, конечно, плантаторы поймают беглого раба, а они их ловят почти всегда. Черт возьми, можно подумать, что ты все еще глупый ребенок, которого когда-то отослали подальше отсюда!

Маану повернулась на каблуках и действительно убежала от него — при этом она чуть не наткнулась на Нору, которая стояла на площадке лестницы и слушала их разговор. Но все обошлось: Нора спряталась за колонну, а Маану не смотрела ни налево, ни направо, когда мчалась вниз. Ей нужно было принести воду — праздник закончился, а ей предстояло раздевать свою хозяйку и готовить ей постель.

Нора уже сидела за своим столом для причесывания, когда Маану вошла в комнату. И снова хозяйка и служанка вынуждены были прятать друг от друга свое волнение, пока Маану распускала Норе волосы и наконец-то освобождала ее от корсета.

Молодая женщина подумала, что лучше прямо спросить у служанки или пасынка о разговоре, который она подслушала на лестнице. Конечно, можно было все оставить так, как есть, но ее разбирало любопытство. Маану и Дуг о чем-то спорили, но между ними чувствовалась какая-то близость друг к другу — слишком большая близость для хозяина и рабыни. И Аквази тоже был каким-то образом с этим связан — естественно, ведь они все выросли на кухне, под чутким руководством Адвеа. Нора видела, как сердечно здоровались повариха и Дуг: для него она, очевидно, была чем-то большим, чем просто нянькой. И Аквази тоже говорил по-английски так же хорошо, как Маану, — Нора уже давно задавала себе вопрос, почему Маану служит в доме, а Аквази послали работать на плантацию. Вообще-то это было не похоже на хозяев: смышленых детей рабов, которые родились на плантациях и говорили по-английски лучше, чем их родители, в большинстве случаев оставляли работать в качестве домашних слуг или посылали на конюшни. На поля отправляли мужчин и иногда женщин из Африки.

Однако затем произошло событие, которое на какое-то время отвлекло внимание Норы от ее пасынка и его отношений с рабами.

Прошло два дня после праздника, разъехались последние гости, и Дуг с Элиасом отправились верхом в Кингстон. Нора использовала отсутствие мужа, чтобы наконец-то побывать на пляже, а потом направилась на кухню, чтобы поговорить с Адвеа о порядке подачи блюд. Собственно говоря, это было излишним — она никогда не вмешивалась в работу поварихи, а, напротив, обычно предпочитала, чтобы вечернее меню было сюрпризом. Однако Адвеа, казалось, оценила ее внимание и старательно посвящала ее в секреты приготовления отдельных блюд, в то время как Нора рассеянно смотрела на сад и огород возле кухни. Они остановились на краю одной из грядок возле небольшой орхидеи. Снова и снова Нора открывала в саду чудеса, и этот маленький изящный цветок привел ее в восторг.

— Сорняк! — коротко сказала Адвеа, когда Нора спросила ее, что это такое, и хотела уже сорвать растение.

Нора помешала ей.

— Не вырывай! — строго сказала она. — Если ты не хочешь, чтобы он рос здесь, я пересажу его в свой огород. Но сначала я хочу знать, как называется этот цветок. Маану, ты можешь принести мне книгу сэра Слоана из павильона, пожалуйста?

Самой Норе идти туда не хотелось, потому что Адвеа была очень решительной в тех случаях, когда какой-то сорняк по ошибке вырастал в ее огороде, где сажали пряности и целебные растения.

Маану оторвалась от горшка, в котором что-то помешивала, и убрала его с плиты.

— Какую, миссис? — спросила она. — Ту, которая с животными, или ту, где рассказывать про старое время?

Как и раньше, она говорила на пиджин-инглиш, когда была не наедине с Норой.

— «Флора и фауна», — ответила Нора. — Я оставила ее в садовом домике.

И лишь когда Маану отправилась в путь, ей вспомнилось, что она действительно сидела в саду и читала там книгу об истории Ямайки. Девушка, скорее всего, принесет обе книги, они были не такими уж тяжелыми. Но затем, однако, появилась Маану... с нужной книгой.

— Значит, мне повезло, — сказала Нора облегченно, — или... ты умеешь читать?

Она никак не ожидала положительного ответа, скорее всего, это была случайность, или же Маану просто заглянула в книги и сравнила картинки. Но не успела она додумать свою мысль до конца, как Адвеа молнией метнулась и встала между ней и Маану.

— Она не уметь читать. Конечно, нет. Она — ниггер, глупый ниггер. Может только смотреть картинки. Ты только смотреть картинки, да, Китти?

Нора ошеломленно смотрела то на одну, то на другую. Адвеа никогда не называла свою дочку Китти, если рядом не было Элиаса. Но сейчас она выглядела напуганной и смущенной. Казалось, что с лица Маану тоже исчезла краска.

— Я только сравнивать картинки, — подтвердила она.

Нора кивнула. Но поверить этому она не могла. Обложки книг были почти одинаковыми, и на них не было картинок. Конечно, Маану могла открыть книги и сравнить иллюстрации внутри, однако для этого она слишком быстро вернулась назад. А зачем ей надо было прилагать столько усилий? Обе книги были тонкими, она могла бы взять их одним движением руки и принести с собой.

Но это было неподходящее время, чтобы говорить об этом, тем более что Адвеа выглядела очень взволнованной. Нора для начала удовлетворилась объяснением Маану и отодвинула выяснение этого вопроса на потом. Когда вечером при раздевании молодая женщина осталась наедине со своей служанкой, она протянула ей книгу о Барбадосе.

— Вот, Маану. Прочитай вслух. И я не хочу слышать никаких отговорок.

Маану опустила взгляд.

— Б... б а... бар... ррр... У меня не очень хорошо получается, миссис. Правда. Только несколько букв и слов. Аквази умеет очень хорошо, но я... я ведь была еще такой маленькой... — Эти слова вырвались у Маану сами собой, и Нора с испугом заметила, что девушка задрожала.

— Пожалуйста, пожалуйста, не выдавать меня баккра!

Она снова перешла на свой детский язык, в этот раз просто поддавшись панике. Нора никогда не видела ее такой испуганной с тех пор, как рабыня умоляла ее спасти жизнь Аквази.

— Но тут же нет ничего плохого, Маану! — успокаивающе сказала она. — Да, я знаю, плантаторы говорят, что рабы не должны учиться, чтобы вы не умели писать объявления и подстрекать остальных к бунту. Но это же глупости!

Хотя Элиас был согласен с этим убеждением рабовладельцев, сама Нора слишком хорошо знала обстановку в жилищах рабов, чтобы разделять его страхи. Откуда эти люди могли взять бумагу? Перья? Как они размножали бы плакаты, как печатали бы их, и как африканцы, которые едва могли сказать слово по-английски, поняли бы собратьев по несчастью? При этом устные новости распространялись среди рабов со скоростью ветра, даже с одной плантации на другую. Никому бы и в голову не пришла идея писать письма.

Нора видела подспудные причины строгих запретов совершенно в другом: если разрешить рабам учиться читать и писать, то пришлось бы признать, что у них есть разум. Они стали бы читать Библию, как и все христиане, а не удовлетворяться парой абзацев, которые предписывали им соглашаться со своим существованием в качестве рабов. Они потребовали бы, чтобы их крестили, и, значит, признали такими же людьми, как и их господа. И тогда никто не мог бы заявлять, что они едва ли отличаются от животных.

— Вы не скажете? Вы не предадите меня? Иначе этот... баккра пошлет меня на плантации, как... — Дрожь Маану не унималась.

— Как Аквази? — спросила Нора. — Да успокойся же ты, Маану, я этого никому не скажу. Но сейчас ты должна выложить мне все. Откуда у тебя эти знания и умения, у тебя и Аквази?

И какое это имеет отношение к молодому баккра? Я подслушала вас, Маану, когда вы спорили.

Та глубоко вздохнула. Ей понадобилось некоторое время для того, чтобы прийти в себя, но затем она с готовностью рассказала:

— Баккра Дуг и Аквази всегда были вместе. У мамы Адве и потом, позже, когда у Дуга был домашний учитель. Тот особенно не заботился ни о чем, он считал всех ниггеров дураками, а Аквази всегда находил, чем заняться: он стоял над ним с опахалом или приносил освежающие напитки. И при этом, конечно, смотрел Дугу через плечо и видел, что тот делает. Позже, когда немножко подросла, я восхищалась мальчиками и бегала за ними, как собачонка. При этом я тоже кое-чему научилась, но, конечно, узнала не так много, как Аквази. Он же всегда был возле Дуга, когда тот выполнял домашнее задание. Аквази очень хорошо считал, а Дугу больше удавалось писать.

Нора могла себе это представить. Половину домашних заданий за Дуга выполнял его юный раб.

— Они очень сдружились, правда? — спросила она.

Маану кивнула.

— Они были друзьями, более того, они были словно братья, а затем, когда Дугу исполнилось десять лет, баккра подарил ему Аквази.

— Он... что? — с ужасом спросила Нора.

— Подарил, миссис. Аквази был ниггером Дуга, — подтвердила Маану.

— Но... но это же ужасно!

Нора потерла виски. Это было невозможно представить: подарить на день рождения одному ребенку другого! Мальчик, который должен был стать владельцем своего друга!

— Но эти двое не считали происшедшее чем-то ужасным, — рассказывала дальше Маану. — Наоборот, они были в восторге. Теперь они словно стали настоящими братьями, сказали они, и отныне не должны разлучаться никогда. Теперь они все будут делать вместе... Они были очень счастливы.

— А затем поссорились? — предположила Нора.

Маану покачала головой.

— Нет, они никогда не ссорились. Но они потеряли осторожность. Как бы там ни было, баккра обнаружил, что Аквази умеет писать и читать. Я при этом не присутствовала, к счастью, я была больной, и мама Адве держала меня на кухне. Иначе баккра, возможно, покарал бы и меня тоже. Я точно не знаю, что там произошло, но Дуг затем очень скоро уехал в Англию. А Аквази... Сначала его посадили под замок и избили. Он сидел один, в темноте, без воды. Я еще помню, что он кричал и плакал всю ночь. Он звал Дуга, они вдвоем были неразделимы, они даже спали в одной комнате. Аквази умолял Дуга помочь ему...

Нора сжала губы.

— Но Дуг этого не сделал, — сказала она немного погодя.

Маану покачала головой.

— Он оставил Аквази в беде, — презрительно сказала она, — он предал его.

 

Глава 4

Разоблачения Маану наложили отпечаток на отношение Норы к своему пасынку, что сама она считала достойным сожаления. Дуглас в тот рождественский вечер показался ей очень симпатичным, она впервые действительно почувствовала интерес к разговору на таком празднике. А теперь стала сторониться его, когда он приглашал ее на совместные верховые прогулки или находил для нее редкие растения, названия которых, к удивлению мачехи, знал наизусть. При этом сначала Нора питала надежду, что в его лице, наконец, найдет себе союзника. Отношение Дуга к черным рабам однозначно отличалось от взглядов его отца, несмотря на то, что произошло тогда между ним и Аквази. Молодой человек в первую же неделю своего пребывания дома несколько раз поссорился с Элиасом — например, когда хозяин послал своих рабов на плантацию на следующий день после Рождества.

— Один-единственный день? Ты даешь им один-единственный день для празднования самого великого христианского праздника? Неудивительно, что они так неохотно идут на богослужение и больше практикуют верования обеа! А у домашних рабов вообще не было выходного!

Элиас, однако, остался неумолим. Рассада, как заявил он, должна быть обязательно высажена в землю. Как будто бы сохранение плантации зависело от того, что растения, которым для созревания все равно нужно расти целых два года, будут высажены в землю именно в этот день.

Дуг воспринял это, задыхаясь от возмущения, а Нора просто сдалась. Она все равно не верила в успех этого вмешательства, однако ее заинтересовало упоминание слова «обеа», которое она впервые услышала из уст белого человека. А вообще в ее присутствии это слово в первый раз было произнесено на плантации и, если ее не подводила память, в связи с медицинской помощью. С тех пор как она взяла на себя уход за больными рабами, ей показалось, что Маану и другие слуги очень тщательно следили за тем, чтобы не упоминать словосочетание «человек-обеа». Нора не знала почему, но до сих пор у нее не было подходящей возможности спросить об этом. И с Дугласом она не говорила на эту тему, как вообще старалась не говорить с ним о рабстве. А поскольку вряд ли можно было говорить о чем-то, что происходит на Ямайке, не упоминая свободных или порабощенных чернокожих, то их разговоры с Дугом — по крайней мере, поначалу — оставались довольно поверхностными.

Но наблюдать за пасынком Норе никто не запрещал, и вскоре ей стало, почти жаль его. Было заметно, что юноше очень трудно снова привыкнуть к плантации. Казалось, для молодого хозяина тут нет подходящего занятия. При этом Дуг был готов взять на себя любое задание, лишь бы Элиас доверил ему его. Однако в настоящее время не было никакого спроса на знания Дуга в области торгового права. Сахарный тростник был срублен, сварен и продан, и лишь в следующем году предстояло ведение новых переговоров с купцами и владельцами кораблей. А для того, чтобы быть полезным на самой плантации, у Дугласа не хватало практического опыта. Нора снова и снова удивлялась, как много фактов относительно выращивания сахарного тростника и его переработки сохранил в памяти этот молодой мужчина, несмотря на многолетнее отсутствие. Но на практике ему было трудно правильно определить время для начала рубки тростника на одном или другом поле или принять решение о том, нужно ли менять парусину на крыльях ветряной мельницы сейчас или позже.

Однако Элиас даже не пытался помочь ему, а, наоборот, открыто насмехался над сыном по поводу его общей неприспособленности.

— Слишком ленив для учебы и слишком глуп для того, чтобы стать плантатором! Наверное, нам все же придется купить тебе место в парламенте, чтобы с тебя была хоть какая-то польза!

Дуг переносил эти насмешки на удивление спокойно. Он послушно следовал за отцом во время его повседневных объездов плантации — поначалу, конечно, в надежде чему-то научиться. Однако же на самом деле эти поездки вели только к скандалам. Дуг мало знал о природе здешних ветров, он не мог разобраться, когда ветер слишком сильный или, наоборот, слишком слабый для того, чтобы привести в действие ветряную мельницу. Но ведь когда-то он сам гонял упряжку ослов вокруг жерновов для выдавливания масла из оливок и знал, что черный погонщик не виноват в том, что во время обеденной жары животные становятся непослушными, а иногда даже могут понести.

— Это все мухи. Они доводят животных до бешенства, — спокойно объяснил он, услышав, как Элиас изрыгает проклятия на двух черных мальчиков. Оба отчаянно и, увы, тщетно пытались сшить остатки упряжи, после того как ослы порвали ее, поломали забор и удрали в стойло.

— Их можно натереть листьями тыквы или привязать листья к их упряжи, а можно приготовить мазь из масла эвкалипта, уксуса и кипяченых листьев чая. Но лучше всего в обеденное время просто держать ослов в стойле.

Естественно, Элиас отреагировал на этот совет новым припадком ярости, теперь уже направленным на своего сына. Обеденный перерыв продолжительностью в несколько часов для людей и животных предусмотрен не был. Элиас настоял на том, чтобы рабы снова запрягли ослов и погнали их по кругу в этот раскаленный, как печка, и к тому же полностью безветренный день. Порванную упряжь рабам придется ремонтировать вечером, и, кроме того, хозяин объявил им наказание — по пять ударов палок каждому.

Дуг молча вытерпел все упреки, хотя был обозлен и ошеломлен непониманием со стороны своего отца. И вынужден был заставить себя удержаться от жалоб Норе, чье заступничество за рабов давно уже бросилось ему в глаза. Действительно, молодая жена отца все больше и больше нравилась ему: к неоспоримой телесной притягательности Норы добавился ее детский восторг по поводу природы острова и ее человечность по отношению к рабам. Ее медицинские познания также импонировали ему, и он частенько наблюдал за тем, как она принимает больных. Однако и эта сторона его жизни дома стала своего рода зажигательной смесью.

Маану и, что удивительно, также Аквази, который постоянно находил себе какое-то занятие вблизи женщин, и при этом часто опаздывал на работу, сердито посматривали на него, когда он заглядывал Норе через плечо, в то время как надсмотрщики старались призвать Дуга в качестве свидетеля, утверждая, что тот или иной чернокожий совсем не такой больной, как утверждает миссис. Дуг постоянно принимал сторону Норы, что, впрочем, не вызывало у нее никакого встречного движения, зато уж точно не усилило любви к нему со стороны надсмотрщиков.

Вскоре Фортнэм-младший заметил, что Нора также не проявляет симпатий ни к Трумэну, ни к Мак-Аллистеру, ни... к своему супругу. Как и раньше, он спрашивал себя, почему такая красивая и богатая девушка решилась выйти за старого плантатора из-за океана. Любовь явно не была тому причиной. Дуг ясно видел отвращение, а иногда даже нечто подобное ненависти в ее взгляде, когда муж якобы случайно вынуждал ее присутствовать при наказании рабов. После этого между супругами почти всегда происходили ужасные сцены, потому что Нора настаивала на том, чтобы немедленно перевязать раны мужчин, а иногда даже женщин. Перед слугами Элиас железно владел собой, но за ужином осыпал Нору упреками. Она воспринимала их спокойно и продолжала делать то, что считала нужным.

Нора притягивала Дуга, но была для него книгой за семью печатями, упорно отказываясь открыться. Любой личный разговор и большинство совместных мероприятий она отклоняла. Дуг не понимал этого, но и не старался форсировать события. В конце концов, если бы они вскоре слишком сблизились, это привело бы только к осложнениям, а осложнения — это было последнее, что ему сейчас было нужно.

Нора, со своей стороны, воспринимала жизнь под одной крышей с сыном Элиаса, как танец на вулкане. Она по собственному опыту знала, как быстро взрывается старший Фортнэм, когда что-то происходит не по его воле, а теперь он без сомнения находился на пороге мощного взрыва ярости по отношению к своему «беспутному» сыну. При этом сама Нора признавала предложения, которые молодой человек иногда высказывал за трапезой, вполне разумными. Например, не выливать сок из сахарного тростника в бочки, а потом с большим трудом возить их на установку для варки, а направлять его туда по деревянным желобам прямо из мельницы.

— Для того чтобы построить это, понадобится не больше недели, а потом все будет происходить быстро, существенно экономя рабочую силу.

— И в этом снова заключается вопрос, да? — насмешливо заявил Элиас. — Речь идет о защите твоих любимых негров, лишь бы они только не перетрудились! Тебе больше всего хочется запаковать их в вату, как Нора пакует своих пациентов. Но она, по крайней мере, делает это с пользой, потому что стало меньше больных и меньше пропусков работы, с тех пор как она взяла это дело в свои руки. В этом с нее надо брать пример. А вот ты...

Нора при таких тирадах могла только опускать голову и усиленно заниматься своей едой. Ей была ненавистна тлеющая вражда между отцом и сыном, ей стали противны совместные обеды и ужины, которые раньше она просто равнодушно пропускала мимо себя. И она презирала себя за то, что не поддерживает Дуга. Хотя, конечно, это не помогло бы. Наоборот, Элиас разозлился бы еще сильнее и стал бы ругать Нору, называя ее подругой рабов. При этом она оправдывала свою помощь чернокожим все тем же аргументом дочки купца, как Элиас часто называл ее не то с гордостью, не то с иронией: если улучшилось медицинское обслуживание, то стало меньше смертей среди рабов, и не нужно было снова и снова покупать их за большие деньги.

Однако Дугласу не удавалось аргументировать свои идеи столь же умело. Упрямство отца приводило его в ярость, но заставляло скорее замолчать, чем повысить голос. При этом Дуг был весьма умелым оратором, а изучение права должно было подготовить его к диспутам. Однако отцу ничего не стоило тремя словами запугать молодого человека. В результате ситуация накалилась, и однажды произошел скандал как раз перед собравшимися на плантации надсмотрщиками.

Элиас купил новых рабов, и теперь все оживленно и многословно дискутировали о том, насколько глупыми и ленивыми являются африканцы и как с ними надо поступать, чтобы поддерживать привычную эффективность работы до следующего урожая. При этом Дуг снова пришел в отчаяние от упорства шотландцев и своего отца.

— Как же эти парни смогут работать правильно и быстро, если они даже не понимают, о чем идет речь? — в конце концов, спросил он. — Ведь они до сих пор не знают ничего, кроме слов «да, баккра», — и то произносят их только тогда, когда их бьют плетью. Возможно, они не имеют ни малейшего понятия, что им стоило бы отвечать наоборот — «нет, баккра» — на заявление «ты глупый, вонючий ленивый ниггер, ты что, оглох?» Эту фразу, мистер Трумэн, я вчера слышал от вас раз двадцать, и раб тоже, просто он этих слов не понимает.

Пару надзирателей засмеялись, но Трумэн злобно оскалился, и Элиас тоже не захотел понять своего сына.

— Тогда попробуй сам, ты, маленький умный засранец, если ты лучше знаешь, как надо делать! — заорал он Дугласу в лицо.

— Дайте ему плетку, Мак-Нил, и выделите ему целый взвод негров. А завтра посмотрим, сколько саженцев они высадят в землю!

Дуг в этот вечер на ужин не явился, но Элиас, пребывая в состоянии между яростью и весельем, рассказал Норе о том, как унизил его.

Та впервые решилась возразить.

— Было ли это разумно, Элиас? Я думала, что мы, члены семьи, не будем ссориться в присутствии надзирателей. Они же... Боже, не мне тебе говорить, что большинство надзирателей — это тупые злобные парни, которые используют любую слабость. В том числе и слабость баккра.

Элиас отмахнулся от нее.

— Пусть даже так, но мальчика надо было поставить на место. Они чуть-чуть повеселятся над ним, а затем...

— Они никогда больше не будут воспринимать его всерьез. — Нора считала, что дает мужу повод для раздумий.

Элиас фыркнул.

— Когда сын унаследует плантацию, — сказал он затем, — то может уволить их всех, а негры пусть делают, что хотят. Однако пока плантация принадлежит мне, он будет делать то, что хочу я.

На следующее утро Дуг действительно стал всеобщим посмешищем, когда нагнулся и лично посадил саженец в землю. При этом он простыми словами, как можно доступнее объяснил, насколько глубоко нужно сажать побег, и показал, что вокруг надо насыпать землю и придавливать ее. Новые рабы с интересом наблюдали за ним и, видимо, впервые поняли, чего от них вообще хотят. А надзиратели не могли насмеяться над Дугом, и даже опытные рабы улыбались.

В конце концов, Тоби, один из «стариков», занял сторону своего хозяина.

— Это не правильно, баккра. Не вырастет, стебель слишком коротко обрезан. Один узел не достаточно, должно оставаться два или три, а еще лучше четыре узла. И не сажать так близко друг от друга.

Дуг, покраснев, выпрямился, и Тоби испуганно отпрянул назад, глянув на него.

Но тот заставил себя улыбнуться.

— Спасибо, Тоби! — сказал он затем. — Неужели ты не мог сказать мне это сразу? Сейчас нам придется научить новых людей, что даже их баккра может делать ошибки.

Тоби пожевал свою мясистую губу, пока Дуг снова набирался духу.

— Лучше всего, если ты сам сейчас это сделаешь, Тоби. Сам ты сегодня не будешь сажать новые саженцы. Просто смотри, чтоб остальные делали это правильно, и, если придется, хоть десять раз покажи, но научи их, как нужно это делать.

Дуг стремился сохранить достоинство, а в это время Тоби старательно показывал новым людям, как следует высаживать тростник. К концу дня его группа действительно овладела принципом посадки, новые рабы работали почти так же быстро, как остальные, и, кроме того, даже научились считать по-английски до четырех.

Однако Элиас Фортнэм возмутился, когда услышал об этой истории, и тут же отстранил Дуга от его новой должности. Нора, которая по обыкновению молча вынесла его приступ ярости, встретила пасынка на следующий день после обеда в саду.

Она коротко поприветствовала его и хотела идти своей дорогой, но он последовал за ней. У Дуга был вид потерявшего мужество и почти отчаявшегося человека.

— Нора, неужели вы не можете просто сказать мне, что плохого я вам сделал? Неужели мой отец ревнует и запретил вам встречаться со мной? Почему вы не говорите со мной? Я думал, что могу составить вам компанию, поскольку мне все равно делать больше нечего, однако...

— Неужели он вас действительно выгнал? — спросила Нора. — Я думала, что он успокоился. Ведь вы имели чрезвычайный успех. Рабы говорят, что ваша команда была вчера самой лучшей среди новых.

Дуг пожал плечами.

— Получается, что здесь главную роль играет не результат, а зверская дисциплина, что я считаю неправильным. Из страха перед плетью мужчины работают не лучше. Наоборот. Они пытаются увильнуть от работы, как только могут. А если видят хотя бы малейший шанс, то стараются сбежать.

Нора кивнула, хотя была несогласна с этим. Но последние слова Дуга совпали с ее мыслями, которые не давали ей спать по ночам. Она не могла иначе, она была вынуждена расспрашивать дальше.

— Вы что-нибудь знаете о людях Холлистеров? — спросила она. — Их поймали?

С соседней плантации за два дня до этого сбежали двое чернокожих. Мужчина и женщина. Нора знала их. Она помогала женщине прийти в себя после недавнего «выкидыша» и знала, что эти люди живут вместе. Теперь они решились совершить побег — вероятно, потому, что женщина опять забеременела. Норе не хотелось даже думать о последствиях этого побега.

— Пока нет, — сказал Дуг. — Но это лишь вопрос времени. Преследователи теперь одолжили собак у Кинсли, и, наверное, те возьмут след. Вот тут я сегодня «мог бы оказаться полезным», как выразился мой отец. Они как раз ищут людей для охоты.

— Но вы не захотели? — спросила Нора.

Дуг покачал головой.

— Именно вот этого не хочу. Вообще-то самого себя мне не жалко. Однако такое...

— Я бы хотела, чтобы у нас не было рабов! — вырвалось у Норы. У нее в глазах стояли слезы. — Почему мы не можем нанять белых рабочих, заплатить им — как в Европе? Вы говорили, что сами трудились на виноградниках?

Дуг кивнул и провел мачеху к ее любимому месту в павильоне.

— А теперь успокойтесь, Нора. Успокойся. Мы являемся близкими родственниками, Нора, и я... Я думаю, мы хорошо понимаем друг друга. Мы не должны обращаться друг к другу на «вы».

— Хоть на «ты», хоть на «вы» — мы не должны держать рабов. Это не по-христиански!

Норе хотелось знать, как сын Элиаса и, в конце концов, наследник плантации относится к этому вопросу.

Дуг вздохнул.

— Никто сюда не приедет, — сказал он затем. — Из Европы, я имею в виду. Рабочие. Попытки уже были, вначале. Наверное, ты слышала о так называемых «рабах за плату». На эту наживку клюнули пару шотландцев и ирландцев, которые были в таком отчаянном положении, что сделали бы все на свете за клочок земли.

Нора кивнула и стала искать свой носовой платок. Ее глаза наполнились слезами и по другой причине. Она подумала о Саймоне и его зарождающейся надежде, когда Мак-Эрроу, он же свежеиспеченный лорд Феннилох, рассказывал об этом.

— Но система себя не оправдала, — продолжал Дуг. — И не только потому, что плантаторы не хотели отдавать свою землю. Не менее важно было и то, что почти никто из белых рабов не смог выдержать эти пять лет на плантациях. Не говоря уже о семи годах. Белые люди в таком климате просто не могут работать. Они мрут, как мухи.

— Но черные тоже живут не очень долго! — твердо сказала Нора.

Дуг опять вздохнул.

— Да, это так. Но это можно было бы изменить. Например, хотя бы не заставлять их работать до упаду каждый день. Но все же по сравнению с белыми у них лучшая исходная позиция. Они крепкие, они привыкли к такому климату с детства. Их кожа не обгорает под солнцем...

— Но мы могли бы им платить! — не сдавалась Нора. — Может быть, они потом добровольно приезжали бы сюда из Африки!

Дуг рассмеялся.

— Вот в это я не верю. Я также не верю, что они в Африке нанимались бы друг к другу на работу за деньги. Принцип рабовладения ни в коем случае не чужд чернокожим. Наоборот, в Африке целые народы живут за счет торговли рабами. Поэтому белым людям не надо совершать набеги, чтобы угонять себе рабочую силу, — это делают сами же негры. Так что некоторые из них, которые сейчас стонут под плетьми, сами раньше старательно охотились на людей, ловили их и продавали или же заставляли вкалывать на своих полях. Таким образом, они могут смириться со своим пленением, но только если бы мы не отнимали у них любую радость жизни! Однако как поступают мой отец и другие? Никаких браков, никакого открытого сожительства мужчины и женщины и, ради Бога, никаких семей! Никакого свободного времени, никаких праздников, никакой религии... А если рабы устраивают эти свои ритуалы обеа, или как там они называются, то это происходит ночью, когда баккра спит. Понятно, что днем они думают только о бегстве! Можно же было сделать все совершенно по-другому. Если бы они чувствовали себя на плантации хорошо, тогда... тогда, может быть, они добровольно оставались бы здесь.

Нора в этом сомневалась. Она сама никогда не смирилась бы с рабством. Однако концепция Дуга в любом случае была лучше, чем концепция его отца.

А затем в ней снова взяло верх любопытство.

— Что такое ритуалы обеа? — спросила она.

Дуг пожал плечами.

— Что-то вроде... вуду.

Нора наморщила лоб. Она уже слышала и встречала в книгах это слово, но не знала, каким содержанием оно наполнено.

— Люди собираются вместе и вызывают духов, — пояснил Дуг.

— Что-то вроде... черной мессы? — с ужасом спросила Нора.

Дуг засмеялся.

— В очень широком смысле слова. Но мне кажется, что они при этом совсем не исключают Бога-отца, Святого Духа и Иисуса Христа. В Африке они, очевидно, молятся многим богам и духам, так что одним богом больше или меньше — им все равно. В любом случае обряд обеа — это очень дикий спектакль.

— А ты хоть раз в нем участвовал? — с любопытством спросила Нора.

Ей самой стало страшно от такого кощунства, но, с другой стороны, мысль о заклинании духов магически притягивала ее.

Дуг кивнул, и при этом его лицо стало хмурым.

— Когда еще был ребенком... тайно... — наконец сказал он. Затем встал. — Нора, я, собственно, собирался тебя спросить, не хочешь ли ты поехать со мной на конную прогулку? Сегодня, наверное, несколько поздновато, но вот завтра, после того как ты полечишь рабов?.. У нас двоих ведь много свободного времени. — Он горько улыбнулся. Нора боролась с собой. — Естественно, только если ты... то есть, если ты действительно хочешь. Если ты в принципе ничего не имеешь против меня, почему бы нет...

Он вдруг показался ей очень молодым и уязвимым.

Нора кивнула.

— Я с удовольствием поеду с тобой, — решительно сказала она и подавила мысль о Маану.

Она не могла ставить принятие своих решений в зависимость от того, что думает по этому поводу ее служанка.

 

Глава 5

На следующей неделе Нора и Дуг много времени провели вместе. И, несмотря на то, что Маану постоянно кривила лицо, когда хозяйка просила заколоть ей волосы для прогулки на лошади или подготовить ее для поездки в Кингстон, Нора наслаждалась его обществом. Дуг был хорошим рассказчиком — этот дар передал ему отец. Ведь Элиас тоже сначала заинтересовал Нору своими историями о Ямайке. Но Дуг, очевидно, не преследовал никаких целей, кроме разве что одной — рассмешить Нору. Он охотно рассказывал о своих героических подвигах и грандиозных провалах, как во время учебы, так и во время путешествий, и развлекал ее красочными описаниями праздников и спектаклей, о которых послушная дочь купца хотя и слышала, но не могла себе представить.

— Нет, нет, он великолепен, этот карнавал в Венеции. Но он также немножко... декадентский, если можно так выразиться. Один костюмированный праздник следует за другим, все под защитой масок... И, как бы это сказать, там бывает очень... распутно. Разрешено все, люди делают, что хотят, словно не знают, с кем они там заигрывают, и поэтому чей-то супруг вряд ли сможет вызвать кого-то на дуэль. А иногда люди действительно не знают — вот я, например, в последнюю ночь очутился в объятиях изящной девушки, но когда она сняла маску... Пожалуйста, не заставляй меня рассказывать подробности.

Нора рассмеялась. Она не знала, действительно ли все те приключения, о которых рассказывал Дуг, случились с ним, или же он придумывал эти истории на ходу, но ей было все равно. В любом случае она давно уже не чувствовала себя такой молодой и раскованной, как во время болтовни и конных прогулок со своим пасынком. Особенно Нора наслаждалась последними — потому что, в отличие от папаши и конюхов, которые неуклюже сидели на своих мулах, сопровождая Нору во время конных прогулок, Дуг оказался умелым наездником. Он галопировал по побережью наперегонки с Норой и со смехом воспринимал тот факт, что арабская кобыла мачехи Аврора при этом обгоняла его испанского жеребца на несколько корпусов.

— А ведь он так старается! — с сожалением говорил Дуг, хлопая Амиго по шее, когда тот, наконец, догонял торжествующую победительницу. — Ну, тут ничего не поделаешь, мой друг, некоторые женщины просто слишком породисты для нас.

При этом он по-мальчишески подмигивал Норе, и той приходилось крепко держать себя в руках, чтобы не улыбнуться в ответ, а, напротив, как полагается, пристыженно опустить взгляд. Ей давно уже стало ясно, что Дуг заигрывает с ней, причем тот не сдерживался даже в обществе. Нора в конце концов упрекнула его за это, но Дуг сделал вид, будто не понимает, что она имеет в виду.

— А вы все делаете так! — парировал он и обвел рукой бальную залу Холлистеров, где в этот момент как раз танцевали менуэт, причем большинство пар не были женаты между собой. При этом женщины не оставляли попыток подразнить кавалеров, как бы нечаянно показывая им из-под платья щиколотки. Они улыбались, подмигивали, а некоторые из них ни на миг не выпускали из своей руки руку партнера по танцам. — Как ты перед этим улыбалась старому Кинсли... Я чуть не взревновал!

— Но, кроме тебя, слава Богу, никто никого не ревнует к старому лорду Кинсли, — фыркнула Нора. — Флирт в здешнем обществе является, чуть ли не единственным развлечением, и это делают как с женатыми, так и с холостяками, иначе не было бы повода для слухов и сплетен. Однако завтра каждая из этих леди снова окажется на своей плантации, и снова будет смертельно скучать. А вот ты живешь в одном доме со мной и сопровождаешь меня на конные прогулки. Тут не только кто-то там может разволноваться — речь идет о совершенно определенном человеке!

Ее взгляд искал Элиаса, но тот уже удалился с другими мужчинами в комнату для курения. До сих пор он никак не комментировал тесные отношения между Норой и Дугом: ему, казалось, было все равно, чем они занимаются целыми днями. Но это может быстро измениться, если общество Кингстона начнет шептаться о Норе и ее пасынке. Молодая женщина давно поняла, что Элиас простит ей почти все, пока ее образ безукоризненной леди и благовоспитанной хозяйки его дома находится вне опасности.

Теперь Нора внушала себе, что ей и на этот раз не составит труда соответствовать ожиданиям своего супруга. Дуг частенько флиртовал с ней, но она не отвечала на комплименты и игривые шуточки. Конечно, ей нравился этот молодой человек, однако она никогда бы не влюбилась в него! Да и как бы она могла — ведь у него не было ничего общего с Саймоном, за исключением, пожалуй, таланта рассказывать истории, однако Саймон посвящал Нору в свои сокровенные мечты, тогда как пасынок лишь развлекал ее. И если бы она влюбилась в Дуга, то ей пришлось бы, конечно, забыть Саймона, а этого она сделать не могла. Наоборот, она все чаще думала о своем возлюбленном, когда видела впереди стройную фигуру Дуга на коне или игру его мышц, когда он карабкался на скалы. И потом вечером она вспоминала о ласках, которыми обменивалась с Саймоном, о чувстве, которое испытывала, прижимаясь к нему и ощущая его объятия и поцелуи.

Поначалу она пыталась вызвать в себе эти чувства во время половых сношений с мужем, но с тех пор, как она поняла, что Элиас жадный человек, к тому же любящий поиздеваться над людьми, она перестала это делать. Это стало казаться чем-то вроде измены любимому, осквернением воспоминаний о днях и ночах с ним.

И вот теперь эта греза снова появилась, и к ней примешивалась сладкая тоска. Однако казалось, что это никак не было связано с Дугом. Это не могло быть связано с Дугом, ведь до сих пор она мечтала и тосковала только о Саймоне.

А молодой раб Аквази все так же мечтал о Норе. Еще больше, намного больше, с тех пор как Дуг Фортнэм снова появился здесь, и особенно с тех пор, как Нору и Дуга стали все чаще видеть вместе. При этом он испытывал не ревность, а скорее мрачное удовлетворение, оттого что подтвердилась его догадка: миссис не любит баккра, у нее нет ничего общего с Элиасом Фортнэмом. Она была с Дугом, а это означало, что точно так же она могла быть и с ним, с Аквази. Не было ничего, в чем Дуг превосходил бы Аквази, конечно, за исключением того, что он был сыном баккра, но об этом раб думать не хотел. Он с большим удовольствием думал о том, как часто в свое время побеждал тогдашнего друга. Он побеждал его в беге наперегонки, в борьбе и даже в умении считать. Не было ни одной дисциплины, в которой он не решился бы помериться силами с Дугом Фортнэмом. И молодой раб не понимал, почему Нора должна была предпочесть сына баккра ему, Аквази.

Конечно, не было никого, кому он мог бы доверить эти свои мысли. Однако он мог представить себе, что сказали бы по этому поводу мама Адве, Харди или Тоби. Нора белая, а он — черный, она хозяйка, а он — раб... Однако, вопреки разуму, Аквази верил, что любовь может преодолеть все эти преграды. И он желал Нору каждой клеточкой своего сердца. Если бы она чувствовала к нему хотя бы половину той любви, что испытывал он... И она почувствует, если хотя бы раз увидит в нем мужчину, сильного мужчину, который сможет защитить ее, бороться за нее, который сможет любить ее сильно и умело. Ей уже, наверное, давно надоело старое вялое тело баккра! А Дуг... Аквази ведь все равно лучше. Нора только должна... увидеть его, Аквази.

Однако Нора никогда не смотрела на него таким взглядом, о котором он мечтал. Она дружелюбно смотрела как бы сквозь него, когда он приветствовал ее или они перебрасывались парой слов. Это надо было менять. Однако все его попытки показать себя в лучшем свете, проявить свое умение и ловкость проваливались. И однажды Аквази понял, что исчерпал все возможности привлечь внимание Норы без посторонней помощи. Его собственной привлекательности не хватало, ему нужно было пособничество духов.

Аквази задрожал уже от одной мысли о возможных последствиях — ведь белые люди могли поймать его, — но, в конце концов, решил, что любовь Норы стоит этого риска. Ночью он тайно выскользнул из своей хижины, пробрался к сараям, вздрагивая от каждого шороха, и как можно тише открыл дверь курятника. Куры спали на жердочках. Это сильно облегчало дело. С колотящимся сердцем Аквази схватил одну из куриц и засунул всполошившуюся птицу в мешок, принесенный с собой. Теперь ему придется прятать курицу до следующего дня, но это должно ему удасться. А затем он сможет обратиться к колдуну-обеа. Аквази облегченно вздохнул и отправился в свою хижину. Первый шаг был сделан — курица у него была.

А Маану мечтала об Аквази. Она всегда любила его, но сейчас, когда ее отношения с миссис охладели, она все больше тосковала о близости с ним. При этом она не понимала, почему он, наконец, не поцелует ее или ночью не постучится в дверь ее хижины. Они виделись каждый день, и он искал встречи с ней — в этом она была уверена. Иначе зачем бы он рисковал получить удар плетью, оставаясь с ней подолгу и помогая миссис готовиться к уходу за больными? Зачем он приходил в огород при кухне, когда миссис разговаривала с Адвеа? Почему он приносил Маану редкие цветы и целебные травы, чтобы миссис могла определить и высушить их? Маану не испытывала сомнений в том, что ухаживания Аквази адресовались именно ей. Но как бы часто она ни давала ему понять, что открыта для него, — он не обращал на это никакого внимания.

И тогда Маану начала думать, что с Аквази что-то не так. Может быть, в него вселился злой дух, который парализовал его мужскую силу или же ослеплял его, когда Маану улыбалась ему и проходила мимо, покачивая бедрами. По словам мамы Адве, такое вполне могло быть. Мужчину можно было заколдовать, причем за этим колдовством чаще всего стояла другая женщина.

«Но кто это может быть?» — в отчаянии спрашивала себя Маану.

Недавно мама Адве снова сказала ей, что Аквази, наверное, просто любит другую. Повариха была далеко не в восторге от желания дочери взять себе в мужья раба с плантации. В качестве зятя ей больше по душе был бы один из конюхов или домашних слуг, и на этот союз, может быть, дал бы согласие сам баккра, и уж точно — миссис. До сих пор Элиас Фортнэм, правда, не женил между собой никого из своих рабов, однако положение его домашних слуг, как правило, было неплохим. Может быть, в этот раз он бы даже снизошел до того, чтобы подарить им совместную хижину и устроить маленький праздник. Адвеа мечтала о такой свадьбе для своей дочери, но в случае с Аквази это было безнадежно. Как бы Адвеа ни любила своего воспитанника, она не думала, что непокорного раба с плантации ожидает большое будущее. Его когда-нибудь или забьют до смерти, или продадут. Или же он уговорит Маану бежать, а к чему это приведет... Обоих рабов с плантации Холлистера поймали через неделю после их бегства, и лорд не отказал себе в удовольствии прилюдно наказать их. Перед согнанными в кучу рабами — даже Фортнэм приказал своим рабам пойти туда, хотя его сын и миссис возмутились этим, — Холлистер приказал отрубить мужчине ногу, а женщину наказать плетьми. Мужчина выжил. Женщина же умерла через несколько дней, и вместе с ней — ее нерожденный ребенок.

— Мужчина может любить кого угодно, — неопределенно ответила Адвеа на вопрос своей дочери. У поварихи было совершенно дикое подозрение по поводу Аквази, но вслух она не высказала бы его никогда. Она ни за что не решилась бы сказать, что Аквази, наверное, околдовала миссис.

— Одно я знать точно: тебя, Маану, он не любит. Это видеть каждый, у кого есть глаза в голове. Забывать его, Маану. Есть много ниггеров на конюшне. Много красивых сильных ниггеров.

Адвеа постоянно твердила об этом, но Маану хотела только Аквази и никого другого. При этом она была абсолютно убеждена в том, что ему нужен был только толчок, чтобы полюбить ее. Может быть, какие-то чары, которые могли бы расколдовать его, если он действительно был заколдован другой женщиной. Маану уже не знала, к чему ей прибегнуть. Все, что она могла сделать, чтобы обратить на себя внимание Аквази, девушка уже сделала. Теперь ей нужна была помощь духов!

Однако для того, чтобы вызвать духов, ей нужно было преодолеть себя, ведь Адвеа всегда утверждала, что воровство — это самый тяжкий грех. Чего бы ни было у баккра на совести и как бы они ни обращались со своими рабами, их имущество было их собственностью, и обворовывать господ было нельзя. Конечно, никто из кухонных рабов не придерживался этого строго: время от времени какие-то мелочи уходили на сторону, слуги таскали со стола лакомства, чтобы порадовать друзей или членов семьи. Однако по-крупному не воровал никто.

Поэтому у девушки совесть была очень неспокойной, когда ночью с мешком под мышкой она выскользнула из хижины матери. Но Маану решительно подавила в себе угрызения совести и отправилась к сараю. Дрожащими руками она раскрыла мешок и подозвала кур, которые послушно подошли к ней. Маану часто кормила их. Но сейчас она была здесь, чтобы совершить чудовищное преступление.

Маану украла курицу.

 

Глава 6

Колдун-обеа сидел перед своей хижиной, когда Маану под прикрытием вечера пришла к нему. Как всегда, Квадво был занят: его крепкие черные руки что-то размешивали в горшке, в котором он обычно разогревал свиной смалец в качестве основы для какой-либо мази. Он мог совершенно открыто разжигать огонь, и ему не нужно было воровать ингредиенты для его целебных напитков. То, что он не собирал или не выращивал сам, ему с удовольствием предоставлял баккра. В конце концов, это официально приносило пользу его лошадям в конюшне — белые люди знали колдуна-обеа не как Квадво, а как Питера, кучера и главного конюха.

Однако среди равных себе, Квадво требовал, чтобы к нему обращались, называя его настоящим именем. Он был еще довольно молодым, когда его поймали на Берегу Слоновой Кости белые охотники за рабами — черные никогда бы не решились тронуть сына колдуна. Конечно, сам Квадво тогда был еще не очень могущественным. Его отец только начал посвящать сына в свои тайны, как эго делал его собственный отец много-много лет назад. Члены семьи Квадво умели разговаривать с духами, и так было с начала всех времен, и сам Квадво был исполнен твердой решимости не порывать с этой традицией, даже пребывая в рабстве.

Очень скоро нашелся человек-обеа, который продолжил учить его. При этом Квадво поначалу был в недоумении, потому что на острове у духов были другие имена и многие из заклинаний отличались от тех, которым научил его отец. Однако корабль белых людей завез его, конечно, слишком далеко от той страны, где жило его племя. Вполне возможно, что духи не могли или не хотели последовать за ним на такое расстояние. Может быть, в каждой стране жили свои духи. Квадво в любом случае был готов признать это и после смерти своего учителя стал исполнять обязанности жреца-обеа для рабов на плантации Фортнэма. Он выслушивал жалобы людей, давал им советы и пытался выполнять функции лекаря, причем применительно к лошадям его врачебное искусство имело больше успеха, чем когда он лечил рабов. Квадво был рад, что миссис взяла на себя уход за людьми, — ему самому общение с духами было намного приятнее, чем изготовление целебных напитков и мазей.

Тем не менее, он не был готов легкомысленно проводить ритуалы, во время которых должен был вызывать духов. По опыту Квадво, при этом могло все пойти наперекосяк, и сейчас он спорил по этому поводу с девушкой, которая положила перед ним мешок с возмущенно кудахчущей курицей и решительно потребовала проведения колдовского обряда.

— Духи должны сделать так, чтобы Аквази полюбил меня!

Маленькая домашняя рабыня говорила откровенно. Она знала, чего хочет.

— Это далеко не так просто, — произнес Квадво. — Насильно сделать такое невозможно.

— Ты требуешь курицу, но не даешь никаких гарантий? — рассерженно спросила Маану.

Квадво пожал плечами.

— Мы можем провести ритуал. Уже давно пора бы собраться вместе, чтобы обратиться к духам. А я вызову дуппи, который разделит твой голод. Он присоединится к тебе, и если тебе удастся после церемонии вызова духов устроить встречу с молодым человеком, то дуппи войдет в его тело. Молодой человек будет гореть от любви... по крайней мере, одну ночь.

— Только одну ночь? — разочарованно спросила Маану. Ради этого ей не стоило идти на риск и воровать курицу. Бутылка дешевого рома из сахарного тростника, вероятно, дала бы такой же результат.

— Я хочу, чтобы он любил меня вечно — душой и телом.

Квадво покачал головой.

— Этого я обещать не могу, девочка. Я могу только заставить дух, жаждущий любви, поселиться в теле твоего друга и удовлетворить тебя. Но будет ли он жить там постоянно, или же душа этого мужчины сама возгорится от любви к тебе, после того как его тело познает твое, — это знают только боги.

Маану вздохнула. Это все звучало не слишком многообещающе. Но, с другой стороны, это было именно то, чего она хотела: Аквази обратит на нее внимание и хотя бы раз познает ее любовь. А она сделает все, чтобы он никогда не забыл ее. Маану сможет это сделать, у нее должно все получиться!

— Ну, хорошо, — согласилась она. — Когда мы сможем это сделать?

Квадво улыбнулся.

— В субботу. Баккра в субботу и воскресенье будет в Кингстоне. Правда, миссис остается здесь: там будет исключительно мужское общество.

Квадво чаще всего довольно точно знал, что планируют господа. В качестве конюха он слышал очень много, а исполняя обязанности кучера, узнавал еще больше. Важно было то, что колдун-обеа понимал и говорил по-английски так же хорошо, как Маану и Аквази. Причем он еще тщательнее скрывал свои знания от белых людей. Где он выучил язык, оставалось его тайной, а многим из рабов это внушало просто священный трепет. Однако для Маану это было не слишком сложной загадкой. Квадво попал сюда из Африки еще ребенком, возможно, он вырос в доме своего первого хозяина, а в те времена, когда на Ямайке было намного меньше рабов, плантаторы вели себя далеко не так строго. По воскресеньям колдун-обеа буквально ловил каждое слово христианского священника. Он преданно слушал, когда преподобный читал Библию, и принадлежал к числу тех немногих рабов, которые даже после богослужения сидели у ног пастора и задавали ему вопросы. Никому и никогда не пришло бы в голову, что истово верующий Питер проводил по ночам ритуалы обеа. Но Маану спрашивала себя, была ли его деятельность голым расчетом, или же его действительно это интересовало? Квадво подтвердил бы последнее: все, что касалось богов и духов, было для него очень важным, но при этом Бог-Отец и Иисус Христос, казалось, были для него самыми могущественными духами.

— Миссис — это не проблема, — сказала Маану. — Она не шпионит за нами и не выдаст нас. Зато молодой баккра...

— Он будет сопровождать своего отца, — сказал Квадво. — Они снова будут только спорить, но баккра не может не взять его с собой, иначе у людей возникнут вопросы. Дело в том, что на этом мужском собрании речь пойдет о маронах. Они снова планируют выкурить из гнезда Королеву Нэнни. А для этого им нужен каждый мужчина.

— Они никогда не поймают ее, — улыбнулась Маану. — Ну, хорошо, в субботу. Я скажу слугам в доме.

Через некоторое время после того, как ушла Маану, к хижине колдуна подошел Аквази. Было уже поздно, большинство рабов отдыхали в своих хижинах, но Аквази нужно было использовать прикрытие темноты, чтобы забрать мешок с курицей из своего тайника. На счастье, та была еще живой.

— Великий колдун-обеа, повелитель духов, я хочу, чтобы ты провел для меня ритуал, — почтительно попросил Аквази.

Квадво недовольно скривился.

— Никто не является повелителем духов, — ответил он, — но я могу вызвать их для тебя, если ты принесешь жертвенное животное. Может быть, ты раскроешь предо мной свое желание?

Аквази поспешно кивнул.

— Я воспылал любовью к женщине, — сказал он. — Но она словно слепая, она, кажется, не видит меня. Я хочу убрать эту пореграду. Я хочу, чтобы она полюбила меня.

Квадво еле удержался от ехидной улыбки.

— Это не так просто, — попытался остудить он и этого клиента. — Силой я не могу никого заставить. Но я вызову духа-дуппи, которым движет вожделение. Он присоединится к тебе, и, если тебе удастся после церемонии устроить встречу с этой женщиной, он вселится в ее тело. Тогда она будет гореть от любви... по крайней мере, одну ночь.

Аквази кивнул.

— Этого достаточно, — сказал он. — Если она хотя бы раз почувствует меня, если хотя бы раз будет близка со мной, то окажется полностью в моей власти. В этом я уверен!

Теперь Квадво уже открыто улыбнулся. Этот огромный полевой раб не страдал недостатком самоуверенности. Однако в данном случае он вряд ли будет разочарован. Очень странно, что ни он, ни девочка не нашли пути друг к другу без помощи духов.

Но Квадво был склонен видеть в этом повеление судьбы. Духи хотели заклинания, а его не было уже давно. Однако Квадво устраивал тайное собрание рабов только тогда, когда хотя бы один из них приносил жертвенное животное. Лично он кур не воровал.

— В субботу ночью, — спокойно сказал он.

Аквази с готовностью кивнул.

— Я скажу об этом полевым ниггерам.

 

Глава 7

Нора за это время уже довольно хорошо изучила своих слуг, достаточно, чтобы быстро заметить, что среди чернокожих что-то происходит. На кухне шептались больше, чем обычно, но девочки и домашние слуги замолкали слишком быстро, когда видели свою хозяйку. Нора не запрещала им петь и болтать во время работы, таким образом, явной причины для такой таинственности не было. Наконец она попыталась дипломатично расспросить о происходящем Маану. Возможно, речь шла о маронах и о карательной экспедиции, которую планировали плантаторы.

— Вы беспокоитесь о свободных чернокожих? — спросила она.

Маану в свойственной ей манере лишь пожала плечами.

— У нас есть свои собственные заботы, — решительно отклонила она вопрос. — Почему мы должны думать о людях, которые живут далеко от нас, и с которыми у нас нет ничего общего?

Нора удивилась.

— Но они же... они же выступают в вашу защиту. Мне кажется, эта Грэнни Нэнни освобождает рабов.

Маану хрипло рассмеялась.

— Миссис, они говорят, что она освободила восемьсот рабов. Это может быть правдой, но не обязательно. Однако даже если бы это было так — на одной этой плантации двести семьдесят рабов, у Холлистера и у Кинсли еще по столько же. Она могла бы за три набега освободить еще восемьсот человек. А ведь они совершают намного больше нападений...

— Что это значит? — ошеломленно спросила Нора.

Маану была права! До сих пор она никогда не задумывалась об этом, но при тех многочисленных набегах, которые приписывались маронам Виндворда, восемьсот освобожденных рабов были до смешного малым количеством. Маану снова повторила свой излюбленный жест «не знаю и не желаю знать».

— Многие боятся. Они больше боятся маронов, чем баккра. Домашних рабов мароны в большинстве случаев убивают вместе с хозяевами. Остается пара ниггеров с плантации. Но пока те сообразят, что им предоставляется шанс всей их жизни, мароны чаще всего уже исчезают. Тогда им не остается ничего другого, как только бежать за ними вслед, и именно их чаще всего и ловят.

Эти новые сведения о маронах заставили Нору забыть о шепоте и таинственном поведении людей в кухне. В субботу за завтраком она затронула эту тему еще раз — в надежде, что Дуг и Элиас хотя бы здесь, при ней, будут придерживаться единого мнения или, по крайней мере, смогут вести нормальный разговор.

— Значит, действительно создается что-то вроде... хм... народного ополчения против свободных чернокожих? — спросила она. — И вы хотите в нем участвовать?

— Я — определенно нет! — рявкнул Элиас. — У меня достаточно забот, ведь надо держать моих собственных негров в повиновении там, где они есть. Я не буду бегать за другими. А вот он, — Элиас указал на Дуга, — он мог бы, наконец, оказаться хоть чем-то полезным.

Фортнэм-младший потер себе лоб. Это был очень характерный для него жест, и это иногда напоминало Норе ее собственного отца. Томас Рид обычно, пребывая в задумчивости, прикладывал руку к виску. Дуг тоже делал так, дабы успокоиться, что в этот раз ему удалось с большим трудом.

— Я с удовольствием предложу себя в качестве посредника на переговорах, — наконец сказал он. — Вообще-то люди эти не отказываются от переговоров, и я, как адвокат...

— Адвокат! — презрительно фыркнул Элиас.

— Мароны вряд ли будут спрашивать свидетельство об образовании, но зато, скорее всего, им нужен тот, кто сможет составить договор, устраивающий все стороны.

Дуг добавил сахар и молоко в свой чай. Благодаря Норе он научился ценить этот напиток и, прежде всего, его успокаивающее действие.

— Договоры! — возмущался Элиас. — Переговоры с ворами и убийцами! Выкурить нужно этих сволочей, и все тут! В этом плантаторы с северного побережья абсолютно правы! Если бы это еще не было так трудно. Но я ожидаю от тебя, что ты будешь держаться как мужчина, Дуг! Ты же умеешь стрелять из ружья? Или тебе опять жалко этого негритянского сборища?

Нора вздохнула. Все оставшееся за завтраком время беседа между отцом и сыном проходила в обычной манере. Элиас, казалось, нашел, наконец, задачу для своего непутевого сына. В Норе же зародился ледяной страх. Она не хотела, чтобы Дуг шел на войну, где его могли застрелить или забить до смерти.

— И ты действительно... Ты действительно поедешь в Блу-Маунтинс и будешь стрелять в маронов? — нерешительно спросила она, встретив молодого человека позже в конюшне.

Дуг только что пристегнул к седлу Амиго какие-то сумки, значит, его, скорее всего, не будет долгое время. Он поднял брови.

— И да, и нет. Пожалуй, поездки в Блу-Маунтинс мне действительно не избежать. Вообще-то, там должно быть очень красиво, тебе бы понравилось. Если бы остальные плантаторы оказались более разумными, чем отец... Но, скорее всего, они, собравшись вместе, напьются и будут мечтать о великой победе. А если я с ними не поеду, то окончательно прослыву трусом.

— Но... — Нора толком не знала, что ей сказать, но выражение ее лица говорило само за себя. Дуг смущенно улыбнулся, когда заметил ее бледность и широко открытые глаза. Она была очаровательной, стоя вот так перед ним и подыскивая слова. Ему больше всего хотелось взять ее с собой. Нора уже была подходяще одета: на ней было дорожное платье для верховой езды. И только что она попросила старшего конюха оседлать и ее лошадь тоже. Без сомнения, она использует отсутствие Элиаса и поедет на пляж. Отец Дуга сразу же после завтрака отправился в Кингстон, чтобы до собрания решить там кое-какие дела.

— Неужели ты действительно боишься за меня? — с удовольствием спросил Фортнэм-младший.

Нора прикусила губы.

— Конечно, нет, я...

— Нет-нет, не отрицай, это ведь вполне естественно... — Его глаза насмешливо заблестели. — Ты ведь определенным образом являешься моей матерью, и...

— Не болтай глупостей! — вырвалось у Норы. — Я имею в виду... — Она смущенно играла хлыстом. — Это все же опасно.

Лицо Дугласа стало серьезным, но и более мягким ввиду ее откровенного беспокойства.

— Это не очень опасно, — успокоил он ее. — Поэтому я ответил «и да, и нет» на твой вопрос. Мы поедем в горы, но вероятность того, что мы убьем там хоть одного марона, крайне мала. Собственно говоря, меня бы очень удивило, если бы мы хотя бы увидели одного из них. Если нам кто-то и встретится там, так только тот, кто сам этого захочет. Эти люди ведь знают там каждый камень, Нора, в то время как мы бестолково будем топтаться вокруг.

Он подтянул подпругу на Амиго.

— Но, значит, тем больше вероятность засады или нет?

Нора все не успокаивалась, отбросив обычную сдержанность.

Она боялась за него, но это еще ничего не значило. Дуг был прав: он был ее пасынком, ее родственником. Она имела право бояться за него.

Дуг кивнул, и опять с легкой улыбкой. Забота Норы заметно обрадовала его — наконец-то она оставила холодность, которая иногда уже заставляла его сомневаться в собственном мужестве.

До сих пор ему еще не приходилось так долго бороться за внимание девушки. С другой стороны, он довольно редко пытался завоевать любовь замужних женщин, и никогда — чувства собственной мачехи...

— Мароны могут в любое время заманить нас в засаду и перебить, — сказал он ей, — но они не будут этого делать. Это было бы крайне неразумно.

— Неразумно?! — взволнованно воскликнула Нора.

Дуг рассмеялся.

— Вы когда-нибудь слышали о стратегическом мышлении, мачеха-красавица? Послушай, Нора, мой отец и другие плантаторы представляют себе маронов как дикарей, жаждущих крови, но если посмотреть на все это трезво, то увидишь, что для них главное заключается не в том, чтобы убивать белых и освобождать рабов. Если они нападают на плантации и поместья, то в первую очередь хотят захватить добычу. Да, они убивают плантаторов — без сомнения, они испытывают ненависть к белым хозяевам. Но намного важнее для них не проливать кровь, а грабить дома и угонять скот.

— Что тоже не особенно мило, — пробормотала Нора.

— Грэнни Нэнни сейчас бы, наверное, сказала, что у них просто не остается другого выбора, — ответил Дуг. — Нора, судя по всему, что можно услышать, у них там наверху — очень хорошо работающая община. Они засаживают поля и с удовольствием продавали бы свои урожаи. На эти деньги они могли бы покупать себе инструменты, новый крупный рогатый скот, одежду... в общем, все что нужно. Но они не могут этого. Если они со своими товарами появятся в городе, то подвергнутся нападению, их захватят, снова повергнут в рабство или даже линчуют. Таким образом, они вынуждены предпринимать нападения и грабить, чтобы получить все, что им нужно, — к всеобщему неудовольствию, если ты меня спросишь. Пара-тройка бывших рабов, без сомнения, жаждут мести, но большинство этих людей с удовольствием спокойно жили бы плодами труда рук своих. Это крестьяне, Нора, а не воины. Торговцам в городе все равно, с кем вести сделки. И такие сделки совершаются. Где-то все время появляются украшения и другие ценности, которые исчезли во время грабежей. А торговцами краденым являются именно белые пройдохи! Я бы лучше занялся ими, а не маронами.

— Значит, ты считаешь, что они готовы вести переговоры? — спросила Нора. Ее мало интересовали белые торговцы крадеными вещами в Кингстоне, в конце концов, они не угрожали жизни Дуга. — Неужели об этом не говорилось раньше?

Дуг кивнул.

— Попытки вести переговоры с маронами предпринимались не раз. И иногда вполне успешно. Длительное время, например, беглых рабов они не принимали, а выдавали назад.

Норе постепенно становилось ясно, почему Маану и другие рабы не слишком хорошо отзывались о маронах.

— Однако положение изменилось с тех пор, как Нэнни и ее братья захватили власть в горах, — добавил Дуг. — С ними переговоры пока еще не велись. В том числе и потому, что поначалу их набеги были очень жестокими: мароны в первую очередь хотели увеличить количество своего населения, в том числе и путем захвата негров с плантаций. Это имеет множество причин. Но это не означает, что мирный договор невозможен. И, совершенно определенно, Кудойе и Аккомпонг, в принципе, не отвергают переговоров. Зачем же им дразнить чертей и заманивать в ловушку каждого белого, который попадает в горы, и рубить его на куски? Наоборот, если они умные, то никак себя не проявят. Нет ничего более уязвимого, чем такая якобы армия, вроде нашей, которая будет целыми днями беспомощно блуждать в горах, чтобы потом бесславно вернуться назад. Поверь мне, Нора, со мной ничего не случится. Но, тем не менее... ты могла бы подарить мне... хм... что-то вроде прощального поцелуя. Просто так, на всякий случай. Чтобы я чувствовал сладость твоего прикосновения на своих губах, если мне придется умереть.

Нора хотела отшатнуться, но Дуг уже притянул ее к себе и прижался губами к ее рту.

— Думай обо мне, пока мы снова не увидимся! — Он засмеялся, вскочил в седло и пришпорил своего коня.

Нора осталась на месте в полной растерянности.

Немного погодя она тоже вскочила на свою любимицу и обрадовалась, что Питер даже не сделал попытки сопровождать ее. Старый конюх в это утро был тоже не совсем в себе, и Норе пришлось самой подтягивать упряжь Авроры. Собственно говоря, ей следовало бы пожурить слугу за это, но она пребывала в таком смятении, что не могла думать ни о чем другом, кроме поцелуя Дуга, кроме его твердых, но нежных губ, озорного смеха, когда он прощался с ней. Что, ради Бога, это было? Что с ней происходит, что он сделал с ней?

Нора галопом поскакала к пляжу, убедилась, что там, как всегда, никого нет, и зашла в волны, как зачастую делала прежде. Морская вода смоет с нее этот поцелуй и странное чувство, которое он пробудил в ней. Когда она уляжется на теплый песок, она снова будет думать о Саймоне.

Но при погружении в воду в ее памяти возникла иная картина. Она была здесь, на этом пляже с Дугом, они скакали наперегонки, а затем, когда Нора послушно распаковывала их обед, он без всякого стыда снял с себя рубашку и сапоги и в бриджах ринулся в волны. При этом он еще издал дикий крик, словно капитан пиратов при нападении на корабль. Нора засмеялась и немного позавидовала ему. Даме, разумеется, было запрещено в присутствии кавалера снимать даже чулки, чтобы босиком походить по воде. Но затем она полностью потерялась от восхищения крепким телом Дуга, игрой его мускулов, его мощной борьбой с довольно сильным морским волнением в тот день... Было чудесно смотреть на него.

А теперь, когда сама была в воде, она вспоминала о нем и мечтала о его теле рядом с собой, чтобы плавать с ним наперегонки, чтобы вместе играть водой и песком.

Нора пребывала в смятенных чувствах, когда скакала к пляжу, но на обратном пути ее сердце колотилось еще сильнее. Она не знала, как ей понять свои ощущения и мысли. С одной стороны, она чувствовала себя моложе, умнее, и казалось, что она видит мир более ясными глазами. С другой же стороны, в ней билось что-то темное, похожее на вину, словно она изменила Саймону.

 

Глава 8

Нора не знала, разыгралось ли ее воображение, или это было связано с изменившимся восприятием ею реальности с того момента, как Дуг поцеловал ее. Но когда она вернулась назад в Каскарилла Гардене, что-то в атмосфере дома показалось ей странным. Слуги выглядели несобранными и рассеянными и опять прекращали разговоры между собой, лишь только вблизи появлялась Нора. И хозяйка приняла решение докопаться до причины происходящего. Она отослала Маану прочь и провела послеобеденное время в саду, однако не на своем любимом месте в павильоне, где лишь благодаря случайности могла услышать обрывки разговоров. Нет, она целенаправленно прошла на террасу, которая образовывала крышу над площадкой перед кухней, и стала прислушиваться. Норе не пришлось ждать долго. Что-то действительно активно обсуждалось всеми слугами — однако они даже между собой говорили приглушенными голосами и ограничивались намеками.

— Ты направить проклятие на Джимми, если тебя не просить, не идти ли ты с ним, — хихикала одна из девочек на кухне, насмехаясь над другой.

— Фу... Я направить колдовство на Джимми, тогда идет со мной, — ответила другая.

— Для настоящего колдовства тебе надо курица!

— Уже есть курица!

— Ты знаешь, кто приносить курицу?

— Не знаю, может, Джимми приносить курицу для делать свадьбу со мной!

И снова Нора услышала смех. Она наморщила лоб. Проклятия и куры. Маану когда-то тоже упоминала нечто подобное. И колдовство. Неужели она наконец-то вышла на след таинственной церемонии обеа, о которой рассказывал Дуг? Было похоже на то: баккра точно уехал из дому, и Дуг, которому не доверяли ни Маану, ни Аквази, последовал за ним.

Нора приблизительно установила время проведения церемонии из подслушанного разговора двух служанок.

— Когда луна будет над морем.

Конечно, луна была над морем половину ночи, да и каких-либо сведений о месте встречи Норе раздобыть не удалось.

Но это было неважно, ей нужно всего лишь последовать за рабами. Это не могло быть слишком трудно: она просто сделает вид, что хочет раньше лечь в постель, и отпустит Маану, как только та распустит ей волосы и причешет их на ночь щеткой. Затем ей придется всего лишь самой одеться и невидимой проскользнуть к поселению рабов. Кусты и деревья, плотно окружающие хижины, предоставляли достаточно возможностей для укрытия, даже если кто-нибудь проходил совсем рядом. А такое было не исключено. Если собрание состоится в поселении рабов, то конюхи, которые спали в конюшне, должны будут проходить мимо главного дома.

Однако Нора все же полагала, что церемония назначена где-то в другом месте. Если обряды обеа хотя бы чуть-чуть напоминают христианские мессы, то при этом люди должны петь и громко молиться. В поселении рабов, на окраине которого также жили надсмотрщики, это было слишком опасно. Собравшиеся тут же были бы обнаружены.

Нора провела остаток времени после обеда и вечер в нервном напряжении, и Маану, казалось, чувствовала себя точно так же. Девушка была рассеянной и неловкой, она роняла вещи и так нетерпеливо проводила гребешком по длинным волосам хозяйки, что пару раз той стало больно. Норе пришлось держать себя в руках, чтобы не накричать на служанку, но она ни в коем случае не хотела ссориться с ней. Может быть, ей понадобится помощь девушки, чтобы проникнуть на собрание.

Обе облегченно вздохнули, когда Маану попрощалась вежливым пожеланием «доброй ночи, миссис». Нора подождала и убедилась, что та вышла из дому, затем поспешно связала волосы в пучок на затылке и влезла в любимое домашнее платье. Никакого корсета и кружевной блузки, одежда должна быть максимально удобной, не сковывающей движений, и все должно быть сделано очень быстро. И ей нужен платок, по возможности, темный. Ее платье зеленого цвета, но волосы будут видны при свете луны. Она взяла платок из темно-красного шелка, который обычно набрасывала на плечи, и после короткого размышления все же отказалась от обуви. Легкие туфельки она легко порвет, если ей придется идти через джунгли, а тяжелые сапоги для верховой езды могут создать шум.

Нора проскользнула через кухню, и какое-то время наслаждалась ароматами ночного сада. Пахло тмином, розмарином и базиликом, в теплом влажном воздухе висели их опьяняющие ароматы, разбавленные запахами орхидей и роз, доносившимися из парка. Затем она погрузилась во тьму леса, где царили другие, более тяжелые запахи — земли и трав, а также соленый дух с моря. Она шла пешком через джунгли. Полная луна стояла над морем, которое угадывалось за чащей из мангров и пальм. Ветра не ощущалось, но было неспокойно — вокруг трещали бесчисленные цикады, в кустах что-то шелестело, а ночные птицы издавали жуткие звуки. Нора знала, что так кричат совы, но еще ни разу не видела их.

Ей было не страшно, напротив, она наслаждалась своим приключением. Кроме того, дорога ведь была не дальней. Нора за несколько минут добралась до поселения рабов, которое при лунном свете казалось каким-то призрачным и вымершим. Все тут будто замерло — темно и тихо, и молодая женщина спросила себя с легким страхом, каково это — быть вынужденным жить без света — без свечи, без всякой лампы. Ни один из рабов не мог превратить ночь в день, как это делали белые люди на своих праздниках, да и не только, с помощью свечей и масляных ламп. Но рабы могли зажигать перед своими хижинами огонь или освещать себе дорогу факелами — Нора смутно припоминала, что зачастую они так и делали.

Однако этой ночью луна была единственным источником света, и не было слышно ни звука в хижинах рабов. Нора пару минут подождала в лесу на краю поселения, борясь со страхом, что люди уже ушли. Однако вдруг открылась дверь первой хижины, беззвучно, словно зомби, о которых она читала в какой-то истории о призраках, рабы с плантаций Фортнэма выходили из своих домишек и маленькими группами удалялись прочь. Они шли по той дороге, по которой ходили на работу полевые рабы, значит, место сбора находилось где-то между плантациями сахарного тростника. Нора ждала целую вечность. Адвеа и Маану, а также маленькая Манса, хижину которых Норе было хорошо видно из своего укрытия, ушли с одной из первых групп. В конце концов, молодая женщина последовала за Тоби и стариком Харди, причем очень удивилась, что эти двое присоединились к языческому представлению. До сих пор она считала обоих рабов с плантации, а также конюха Питера благочестивыми христианами.

Нора боялась, что вскоре потеряет рабов из поля зрения, если будет выдерживать слишком длинную дистанцию, но затем обнаружила, что следовать за ними — довольно просто. Они не потерялись на бесконечных дорогах между широкими и совершенно одинаковыми полями сахарного тростника. Рабы шли по дороге, по которой ежедневно ездили повозки, — наверх к ветряной мельнице, а затем к сараям, где находились кухни для вываривания сахара и помещения, где производилась перегонка спирта. Здесь же размещались стойла ослов и мулов и большой сарай, в котором хранилось сено. Он был в этот момент почти пустым, и Нора вспомнила, что Элиас не далее как накануне грубо приказал старшему конюху снова заполнить сарай сеном.

— Пока баккра возвращаться назад, будет полный, — ответил Питер.

Нора мимоходом спросила себя, почему старый слуга пошел на риск получить наказание. Питер был очень надежным и внимательным человеком и никогда бы не допустил, чтобы закончился корм для животных. И вот теперь Нора поняла почему. Сарай в эту ночь должен был стать залом для собрания, для церемонии обеа, и старший конюх участвовал в ее подготовке.

Нора признала, что место было выбрано великолепно, — в том числе и для нее. Она немножко страшилась ослов, которые могли лягнуть копытом, если их что-то испугает. Но мулов она не боялась, поэтому выбрала дорогу через стойла и спряталась в пристройке, в которой два мула жевали сено. Правда, отсюда женщина ничего не видела, зато хорошо слышала хор голосов, доносившихся из сарая. До этих пор рабы хранили гробовое молчание, зато теперь почувствовали себя в безопасности и разговаривали нервно, почти истерически. Для них это было приключение, грозившее определенными опасностями. Конечно, баккра не будет наказывать всех плетьми и не продаст, если обнаружит их тут, но все равно, кары можно было ожидать. А колдуна-обеа, или как там звали этого их священника, совершенно точно удалили бы с плантации.

Нора терпеливо ждала, пока все собрались и, видимо, успокоились. Затем она тихонько покинула свое укрытие и прокралась к двери сарая. К сожалению, та была закрыта, чего Нора не ожидала. Ведь никто же никогда не закрывал дверь между стойлами и сеновалом! Нора потрогала ручку и легонько толкнула тяжелую дверь в надежде, что никто внутри не заметит ее.

Но дверь внезапно распахнулась, будто открылась какая-то задвижка. Давление, с которым Нора нажала на дверь, буквально швырнуло ее в сарай — в объятия поварихи Адвеа!

Застыв от ужаса, женщины смотрели друг на друга. Адвеа явно ожидала увидеть кого-то из своих. Она сидела прямо возле входа и закрывала его собой. Когда кто-то тихонько тронул дверь, рабыня поднялась и освободила вход. Адвеа могла ждать кого угодно, но только не свою белую хозяйку!

— Миссис... пожалуйста... миссис... — заикаясь, пробормотала она.

Нора приложила палец к губам.

— Т-с-с! Не привлекай внимания. Я никому ничего не скажу, я хочу только посмотреть.

Адвеа наморщила лоб, но затем на ее лице появилась широкая улыбка.

— Миссис любопытная? — Это была смесь вопроса и упрека.

Нора облегченно подмигнула ей.

— Ужасно любопытная! — шепотом призналась она. — Я никому не помешаю. Давай я буду сидеть здесь рядом с тобой, меня никто не увидит.

— Духи увидят! — заявила Адвеа.

Нора вскинула брови.

— Они ведь мне ничего не сделают, — ответила она.

Адвеа покачала головой.

— Нет, ничего не делать, духи добрые. Чаще всего. Квадво вызывать добрые духи.

И с этими словами она указала ей на место рядом с собой, а Нора попыталась плотнее закутаться в свой платок. Здесь, в дальнем темном углу сарая, она никому не будет бросаться в глаза. Нора спросила себя, почему Адвеа, которая имела среди рабов высокий ранг, спряталась так далеко позади. Маану и Мансы не было рядом, они сидели в центре круга, который образовали рабы вокруг свободного пространства. Маану выбрала место напротив Аквази. Она неотрывно смотрела на него.

Нора могла теперь ориентироваться в сарае, это было нетрудно. В середине находилось место для очага, и двое мужчин у входа держали факелы, чтобы осветить людям дорогу.

Они оба, в конце концов, закрыли дверь сарая за последними из пришедших, и один из них тут же начал петь. Нора испугалась, когда Адвеа громким низким голосом поддержала эту песню, так же, как и остальные рабы. Песня звучала трогательно, жалобно, но слов Нора не понимала. Это был не английский язык, люди, видимо, привезли эту песню из Африки.

— Что это означает? — прошептала Нора, когда Адвеа и остальные несколько раз повторили припев.

Адвеа пожала плечами.

— Я не знать, никто не знать, вызывать духи... Язык духов.

Нора подозревала, что слова песни когда-то имели определенное значение, но сейчас, прислушавшись, она заметила, что каждый певец несколько по-своему произносил одни и те же слова, а некоторые вообще импровизировали. Никто, казалось, не знал, о чем пел, но, тем не менее, пение становилось все громче и требовательнее. К тому же внезапно в сарае отовсюду загремели барабаны.

А затем на середину помещения ближе к огню вышел мужчина. Он был массивным и голым, за исключением набедренной повязки, и громко повторял заклинания. Это был колдун-обеа. Нора была потрясена, узнав в нем своего послушного старшего конюха Питера. Питера, который каждое воскресенье, как самый верноподданный, буквально впитывал каждое слово преподобного священника.

— Квадво, — сказала как бы мимоходом Адвеа.

— Эго его настоящее имя? — спросила Нора.

Кухарка кивнула.

— Он могучий колдун. Сын знахаря.

Нора потерла себе лоб и даже не заметила, что повторяет жест Дута. Теперь Квадво подбросил дров в огонь — неудивительно, что он тщательно следил за тем, чтобы в сарае сегодня не было сена. Затем он повесил над огнем котел и вылил туда светлую жидкость из калебаса.

После этого он сделал глоток из этого же калебаса и протянул его рядом стоящему рабу. Его помощники пустили по кругу следующие сосуды, и Адвеа тоже дали кружку. Нора почувствовала по запаху ром из сахарного тростника. Адвеа приставила кружку к губам и после короткого колебания протянула ее своей хозяйке. Нора помедлила. Разве ей пристало пить здесь вместе с рабами? В Англии она бы никогда не сделала этого со своими служанками.

— Это приблизит вас к духам, — объяснила Адвеа.

Нора вздохнула и сделала большой глоток. Наверное, это следовало рассматривать как нечто подобное разделению между собой хлеба и вина в христианской общине. А там господин и слуга по традиции совместно справляли мессу.

Пение стало громче и требовательней, когда кружки, бутылки и калебасы сделали второй и третий круг. Теперь люди раскачивались в такт песням, а звук барабанов становился насыщеннее и, казалось, приобретал власть над людьми.

У Норы было такое чувство, словно барабаны бьют прямо у нее в голове. Несколько молодых людей, сидящих впереди, начали танцевать, и вместе с ними — колдун-обеа, и Нора снова испугалась, когда в руке колдуна блеснул нож. Пение слилось в напряженное крещендо, однако крик Квадво все же был громче. И тут колдун вытащил из мешка курицу, подбросил ее в воздух и молниеносным ударом мачете отделил голову жертвы от ее тела. Фонтанчик крови обрызгал стоявших близко рабов. Тело же курицы продолжало двигаться, наверное, бедняжка пробежала бы еще несколько шагов, как рассказывалось в кровожадных историях о призраках, которые читала Нора. Однако колдун-обеа быстро подхватил курицу и швырнул в середину толпы — как показалось Норе, в направлении Маану. И действительно, девушка поймала мертвую птицу и подняла ее над котлом, выпуская туда кровь. Из котла повалил вонючий пар, когда Квадво размешал что-то, а потом сжег над ним какие-то целебные травы.

На людей вблизи огня это, казалось, произвело возбуждающее действие. Они стали петь, кричать и танцевать еще громче. Адвеа еще раз протянула Норе кружку с ромом. Та, словно в трансе, приняла ее. Она никогда в жизни не пила так много, однако чувствовала себя скорее не пьяной, а возбужденной. При этом производимый ритуал подействовал на нее отталкивающе, и неприятные эмоции усилились, когда человек-обеа отрубил голову еще одной курице и бросил умирающую птицу в направлении Аквази. Молодой человек так же выпустил ее кровь в кипящий котел под невнятное заклинание колдуна.

В этот момент Нора с отвращением спросила себя, не присутствует ли она на церемонии обручения? Неужели Маану наконец-то добилась того, что Аквази попросил ее руки, и неужели обрученные соединяются таким кровавым способом? Однако Маану выглядела скорее ошеломленной и явно не производила впечатления счастливой невесты. Она была поражена появлением второй курицы и участием в церемонии Аквази. Но затем девушка отдалась пению и танцам, в таком же экстазе, как и другие рабы. Дым и тяжелый запах крови и трав медленно распространились по всему сараю. Норе стало трудно дышать и думать. Она словно вся обратилась в чувства и ощущения, в пение и удары барабана, и ей казалось, что она находится вне своего тела. Адвеа снова протянула ей кружку с зельем.

Теперь колдун-обеа снял свое варево с огня, окунул в него что-то похожее на веник из хвороста и обрызгал свою паству. Некоторые попадали на пол и стали биться в судорогах.

— Духи в них. Ими овладевают духи, — равнодушно объяснила Адвеа.

Старая кухарка наблюдала за всем происходящим безучастно, казалось, что ей абсолютно неинтересно войти в контакт с магией. Однако ром из сахарного тростника она пила, как воду.

Нора, широко раскрыв глаза от страха, не в состоянии двинуться с места, увидела, как один из ее домашних слуг, пронзительно крича, упал на пол и стал истерически рыдать, словно девчонка с кухни. Молодую женщину словно парализовало: с одной стороны, она как лекарь должна была немедленно остановить все это и заняться явно страдающими людьми, но, с другой стороны, она будто превратилась в бестелесное существо, которое ловило каждое слово колдуна-обеа и воспринимало одержимость людей как само собой разумеющееся. А еще какая-то часть ее отчаянно искала своего любимого духа, которого она так часто вызывала. Саймон обещал, что навсегда останется с ней. Но где он был сейчас, когда она в нем так нуждалась? Другим мертвецам, очевидно, очень легко удалось материализоваться перед живыми. Некоторые из мужчин и женщин, казалось, увидели дуппи своих умерших родственников. Они восторженно приветствовали их после того, как что-то втерли себе в глаза и посмотрели через левое плечо.

— Вода из глаза собаки, — безмятежно пояснила Адвеа.

Нора на мгновение задумалась о том, что надо бы попросить у кого-то из людей этой воды, но затем истерически захихикала. Она была сумасшедшей, она, наверное, сошла с ума. Это было безумием — вызывать духов, но еще хуже было то, что она не могла вытеснить из памяти лицо Дуга Фортнэма, стоявшее перед ее внутренним взором...

Нора выпила еще глоток из кружки, которую протянула ей Адвеа, и вдруг поняла, что плачет.

— Сейчас! — произнес колдун-обеа и встал рядом с Маану. — Скажи духам свое желание, девушка!

— Я хочу, чтобы Аквази полюбил меня, — прошептала Маану. — Я хочу, чтобы он принадлежал мне!

Квадво подошел к Аквази.

— Скажи свое желание, молодой человек!

— Я хочу обладать Норой Фортнэм, — твердо сказал Аквази в надежде, что духи услышат его за всем этим шумом, криком и песнями. — Она должна быть моей до самой смерти.

Люди еще танцевали и пели, но затем звуки барабанов, громкие крики и хриплое пение стали стихать. Огни догорали, одержимые стыдливо поднимались с земли, в то время как духи оставляли их тела.

Все, кроме тех, которых вызвали Аквази и Маану.

Их время должно было наступить только сейчас.

 

Глава 9

Для Аквази встреча с Норой после колдовской церемонии представляла самую большую трудность. Ведь Квадво не оставил ему никакого сомнения: жаждущий любви дуппи может вселиться в тело обожаемой им женщины только тогда, когда молодой раб покажет ему ее.

Аквази до этих пор отодвигал от себя проблему, однако теперь, опьяненный, подбодренный колдовством и алкоголем, он знал, что нужно делать. Нора находилась в большом доме одна, а сейчас была глубокая ночь. Она, наверное, уже давно уснула и не услышит, как он проникнет в дом. Это, опять же, не должно было представлять никаких трудностей. Скорее всего, вход на кухню не был заперт на ключ, а если даже и был, то достаточно будет простого инструмента, чтобы отжать замок. И в доме Аквази хорошо ориентировался, знал, где находится комната Дуга, а где спит Элиас. Норе, без сомнения, выделили помещения матери Дугласа. И там Аквази однажды, много лет назад, тоже побывал вместе с Дугом в поисках приключений и, возможно, даже духов. Теперь всюду ему мерещились добрые знаки, и Аквази был уверен, что вызванный дуппи управляет им.

Однако ему нужен был лом или что-то похожее. Определенно, такой инструмент должен был находиться где-то в хлеву. Аквази направился к двери между стойлами и сеновалом.

Нора наполовину пришла в себя, когда Адвеа сделала попытку встать. Остальные рабы тоже потихоньку собирались в обратную дорогу. Нора заставляла себя снова обрести способность думать. Ей тоже надо было исчезнуть отсюда, пока ее никто не узнал. До сих пор все смотрели прямо перед собой, но, выходя из сарая, кто-нибудь мог оглянуться по сторонам и обнаружить ее.

Нора прошептала Адвеа слова благодарности, а затем отправилась назад в хлев. Она могла бы некоторое время переждать, пока все успокоится, возле мулов, отнесшихся к ней вполне дружелюбно. После долгого рабочего дня и ритуальной ночи рабы, конечно, быстро пойдут домой и будут спать, как убитые. Нора сможет незамеченной проскользнуть через их поселения. Выспаться — это была, собственно, хорошая идея... Голова Норы еще гудела от звука барабанов, и ее качало от выпитого спиртного так, что каждое движение давалось ей с трудом. Неужели она пытается открыть дверь в ту часть хлева, где стоят мулы? Сено перед дверью, казалось, приглашало прилечь. А что, если она здесь посидит и немножко отдохнет... может быть, всего лишь на минутку закроет глаза...

Маану увидела, как Аквази делает неуверенные движения, пытаясь встать, и медленно уходит в сторону хлева. Она спросила себя, что ему там нужно, но в любом случае это было счастливое совпадение. Возле животных было тихо и сухо, никто не помешает ей и Аквази. Она задумалась, не пойти ли ей сразу за ним, или лучше немножко подождать. Во втором случае, конечно, была вероятность, что Аквази исчезнет, но, с другой стороны... Если кто-нибудь после церемонии обеа желал остаться в одиночестве, то зачастую только потому, что ему стало плохо. Такое легко случалось под воздействием алкоголя, жары, дыма и танца. И это было бы далеко не романтично, если бы она застала Аквази склонившимся над отхожим местом или увидела, как он мочится в стойле для ослов.

Таким образом, Маану не стала торопиться вслед за Аквази. Тогда и Адвеа не увидит ее — та все еще сидела перед дверью. Адвеа всегда держалась подальше от места жертвоприношения. Она говорила, что с нее хватает и своих духов, так что нечего вызывать еще и других. Адвеа была рада, когда мир духов оставлял ее в покое. Старания Маану завоевать Аквази она бы, конечно, не одобрила, и не только из-за украденной курицы.

Аквази открыл дверь. Его глазам понадобилось немного времени, чтобы привыкнуть к темноте. Все же в сарае было не настолько темно: стойла были открыты с одной стороны, и внутрь попадал лунный свет. Стояло полнолуние. В обычном состоянии Аквази удалось бы легко сориентироваться, но сейчас он еще боролся с последствиями выпитого алкоголя и транса, в который впал после танца. И поэтому чуть не споткнулся о какую-то фигуру, которая спала на куче сена, наполовину закутавшись в темную материю. Видать, кто-то перестарался с употреблением пойла из сахарного тростника. Аквази хотел было идти дальше, однако затем решил разбудить спящего. Иначе он проспит здесь всю ночь, а утром его найдет надсмотрщик.

Аквази нагнулся и стащил ткань с лица того, кто лежал на сене.

Нора открыла глаза, когда он, не веря сам себе, прошептал ее имя, но она не узнала человека, наклонившегося над ней. Более того, у нее перед глазами расплывалось все больше и больше лиц. Саймон? Раб Аквази? Или Дуг?

— Дуг, — прошептала Нора. Ее голос звучал сипло, и слова едва можно было разобрать. — Что?.. Как?

У Аквази учащенно забилось сердце.

«Аквази», — она, без сомнения, произнесла его имя. Он обнял ее. Нора почувствовала, как кто-то притянул ее к себе и прижал к своей груди. Странно, эта кожа, к которой она прижималась, показалась ей черной. Чей-то низкий голос шептал ласковые слова. А большие крепкие руки стали ощупывать ее спину, отчего по телу Норы побежали приятные мурашки. Она почувствовала что-то похожее на возбуждение, которое ощущала когда-то давно, лежа рядом с Саймоном. А вечером накануне она с чувством вины мечтала о том, чтобы Дуг разбудил ее так. Неужели он сделал это сейчас? Неужели это был сон? Однако губы, которые начали ласкать ее после того, как этот человек уложил ее обратно на сено, были темными, а руки — черными, и сейчас они распахивали на ней одежду.

Аквази? Раб?

В мыслях Норы промелькнуло воспоминание об Айлин Мак-Дугал, которая стала любовницей своего слуги-конюха. Леди такого делать не должна. Но, возможно, это все происходило не в действительности... И это было прекрасно... Нора находилась под воздействием алкоголя, когда приподнялась навстречу Аквази. А когда она закрыла глаза, то уже не понимала, кто ее так возбудил. В любом случае этот мужчина знал толк в том, что делал. После всего лишь нескольких поцелуев и ласк Нора почувствовала такое горячее желание, которого у нее еще никогда не было. Робкие нежности Саймона, мимолетные прикосновения Элиаса... К такому взрыву ощущений она готова не была.

— Нора, моя Нора...

Аквази шептал ласковые слова, но вряд ли был удивлен тем, что молодая женщина уже не реагировала на них. Теперь, наконец, в нее вселился дуппи, и только после того, как он удовлетворит его желание любви, женщина снова придет в себя. А ему придется сделать это хорошо. Не только потому, что нельзя было рассердить дуппи, чтобы он раньше времени не покинул ее тело. Нет, он должен был поставить свою печать на теле Норы, должен был возбудить желание там, внизу, глубоко в ней, куда войдет только он. Аквази гладил и целовал ее, причем тратил на это больше времени, чем обычно, когда забавлялся с девушками-рабынями.

В конце концов Аквази нежно, но сильно вошел в Нору — ему, конечно, хотелось бы сделать это быстрее и грубее, и чтобы она не была такой влажной. Мужчины в Африке говорили, что чем суше девушка, тем она добродетельнее. Однако Аквази знал, что девушки ценят длительную подготовку. Хотя поведение Норы в данном случае говорило не о ее добродетели, а о качествах вселившегося в нее дуппи. Аквази старался изо всех сил, чтобы удовлетворить и духа, и женщину. На следующий день Нора должна снова жаждать его.

Маану вошла в стойла в тот момент, когда Нора приподнялась под Аквази. Не обороняясь, нет, — от наслаждения. Огни в сарае уже давно погасли, и девушка проникла из темноты в освещенное лунным светом помещение, так что ее глазам не требовалось много времени, чтобы привыкнуть. Но разуму Маану понадобилось несколько мгновений, чтобы понять, что здесь происходит. Не узнать мощное черное тело Аквази было невозможно. Но кто извивается под ним? С кем он изменяет ей? Какая девушка опередила ее, Маану?

Рабыня почувствовала, как в ней закипает ярость. На плантации было не много молодых женщин, и большинство из них знали, что планирует Маану. Значит, если одна из них подкараулила Аквази и пошла за ним, опередив Маану, то лишь потому, что поддалась на его колдовство — или хотела соблазнить его! Не украв курицу, при этом рискуя всем! Маану уже собиралась схватить своего избранника и стянуть его с девушки, но вдруг увидела стройные белоснежные ноги и осознала, с кем сношается Аквази! Ладонью она закрыла себе рот.

Значит, таки миссис — миссис опутала Аквази колдовскими чарами! Это было хуже, чем Маану когда-либо могла себе представить. Это было... Это было гнусно, подло до омерзения! Ведь знала же Маану, что белым людям доверять нельзя! Она ведь знала, что черные нужны им исключительно для их игр, — и не только баккра, но и его супруге, как оказалось. Не только проклятому баккра, но и его жене, Норе, которую она считала своей подругой!

Маану почувствовала глубочайшее отвращение. Она отступила назад, не дожидаясь, когда эта парочка увидит ее, и убежала в сарай, в котором больше никого не было. Это к лучшему. Нельзя, чтобы кто-нибудь по ее виду понял, что она чувствует. Никто не должен знать, как глубоко Аквази унизил ее... Хотя он, без сомнения, был всего лишь невинной жертвой. Маану успокоила свое колотящееся сердце. Она сама показала дуппи дорогу к нему, именно она, Маану, неотрывно смотрела на него во время церемонии. А теперь дуппи, вызванный Маану, был в теле Аквази, и Нора бессовестно использовала это.

Девушка никогда бы не подумала, что хозяйка так много знает об их обычаях. Но, вероятно, она была не единственной, кого выспрашивала Нора. Может быть, миссис шепталась об этом и с больными, может быть, с женщинами с других плантаций, которые не желали Маану ничего хорошего. Мозг девушки лихорадочно работал, отбрасывая одну версию за другой. Однако теперь уже было все равно, как Нора узнала о церемонии, и как ей удалось захватить Аквази в свою власть. Это было самое подлое злоупотребление доверием и самое мрачное предательство!

Нора зашевелилась, когда Аквази слез с нее. Кровь в ней пульсировала, сердце билось учащенно. Она медленно отходила от полусна, в котором находилась. Молодая женщина открыла глаза и увидела Аквази.

— Ты? — не веря сама себе, спросила она. И вдруг острым кинжалом промелькнула мысль о том, что она совершила, вернее, допустила.

Аквази гордо кивнул.

— Тебе понравилось? — спросил он. — О да, тебе понравилось, я вижу, что дух уже покинул тебя. Ты теперь будешь любить меня, Нора? Мы теперь... будем вместе?

Нора потерла лоб. У нее начинала болеть голова. То, что произошло здесь, не могло быть правдой. Этот мужчина говорил какие-то глупости. Но в то же время она знала, что это было реальностью. Его пот на ее коже, примятое сено и торжествующее лицо, склоненное над нею. Аквази, казалось, не чувствовал себя виноватым. Однако он, наверное, выпил столько же, сколько и она, и, кроме того, танцевал в середине круга, вдыхал все эти пары...

Нора выпрямилась. Ей нужно было, во что бы то ни стало сохранить ясность мышления. Нельзя было придавать слишком большое значение этому... случаю? Несчастный случай? Ошибка? Сон? Можно называть это как угодно, но, если она не хочет погубить Аквази, они должны вдвоем все это забыть. Она не знала, какие наказания полагаются за осквернение белой женщины, но было вполне возможно, что рабов за это вешают. А смерти это не стоило. Тем более что Аквази даже не пришлось ее принуждать.

Нора почувствовала растущий в ней стыд и слабое чувство вины. Она практически поощрила молодого человека тем, что не сопротивлялась. А сейчас можно только сделать вид, что ничего особенного не случилось. Никто не должен узнать об этом, и, главное, никто не должен умереть из-за...

— Послушай, Аквази, я не знаю, что на меня нашло, — начала она.

Тот ухмыльнулся.

— Зато я знаю, миссис... Нора. Это был дух — дуппи. Он завладел твоим телом после того, как я попросил его. Но теперь он улетел. Если ты хочешь, мы сейчас можем повторить это еще раз. Или завтра ночью. Или...

— Аквази, замолчи, ты сошел с ума! — воскликнула Нора. — Это может стоить тебе головы, а мне — хорошей репутации! Ты даже не представляешь, что баккра может сделать с нами! Так что иди сейчас же в свою хижину. Я останусь здесь еще немного, но не вздумай подстерегать меня! Никто не увидит нас вместе, и, разумеется, то, что произошло здесь, больше никогда не повторится! Дуппи! В будущем мы больше не будем говорить ни о духах, ни об украденных курах. Мы больше вообще не будем говорить, Аквази! И не попадайся мне на глаза!

Аквази хотел что-то ответить, но Нора строго посмотрела на него.

— Я не хочу угрожать тебе, Аквази, — твердо сказала она, — но только одно слово баккра, что ты похотливо посмотрел на меня...

— Я люблю вас, миссис.

Нора облегченно вздохнула: он, по крайней мере, перешел на привычное обращение к ней.

— Это тоже изменится, — спокойно поставила она его на место. — Это не любовь, Аквази, это грезы. — Нора на какое-то мгновение запнулась, когда до нее дошло, что она сейчас повторила слова своего отца. Затем она все же продолжила:

— Итак, забудь меня, Аквази. Влюбись в Маану, она уже давно сохнет по тебе!

С этими словами она встала и, поскольку Аквази не делал никаких попыток покинуть хлев, ушла первой. Нора чувствовала смутный страх, оставляя его в таком состоянии у себя за спиной. Жены плантаторов потихоньку шушукались между собой о девушках и женщинах, которых насиловали и даже убивали вышедшие из-под контроля рабы. Однако Нора не думала, что Аквази зайдет гак далеко. Он цивилизованный, умеет писать и читать и вряд ли настолько зависит от своих инстинктов, что не сумеет справиться с разочарованием.

Аквази остался в сарае, буквально убитый тем, что услышал. Все бесполезно. Все не так, как он надеялся. Аквази никогда не был для нее мужчиной. Нора видела в нем только то, что и все остальные, — собственность, раба, чья любовь не может быть чем-то большим, нежели детские мечты. А теперь и того хуже: она угрожала ему, она впервые повела себя так же, как и другие миссис. Аквази не думал о том, чтобы отомстить Норе. Пока нет. Он даже не почувствовал настоящей злости — лишь безбрежное, глубочайшее и самое мрачное отчаяние. Молодой раб снова лег на сено.

Он сейчас не мог вернуться в свою хижину. Нельзя было допустить, чтобы другие парни видели, как его тело содрогается от рыданий. Аквази плакал. Впервые с тех пор, как Дуг предал его.

Нора, дрожа, вернулась назад в свой дом, в таких смятенных чувствах, как никогда в жизни. В саду возле кухни она нашла ведро, наполнила его водой у ручья и сняла платье, чтобы смыть с тела запах Аквази. Она не воспринимала его как отвратительный, каким был запах Элиаса, но хотела убрать любое воспоминание об этом происшествии — этого просто не должно было быть. Она даже выбросит это платье.

Нора успокоилась лишь тогда, когда, наконец, надев на себя чистую ночную рубашку, улеглась на прохладную шелковую простыню в свою кровать. Она больше не хотела думать о том, как это все могло случиться. Действительно ли в нее вселился дух, или же, отдаваясь Аквази, она хотела стряхнуть с себя одержимость Дугом Фортнэмом? Изгнание одного духа с помощью другого... Нора чуть не рассмеялась. Но что бы там ни было — дуппи, транс из-за барабанов или действие рома — она это забудет. И Нора возблагодарила Бога за то, что, по крайней мере, там не было свидетелей.