Глава 1

Дуг погнал Амиго галопом вдоль побережья и скакал до тех пор, пока оба не устали. Наконец он остановил коня на крутом утесе, возвышавшемся над морем. Он уже давно оставил песчаный пляж позади себя и, переводя дух, смотрел на море в лунном сиянии — скачка на неоседланном коне была утомительной, но зато не оставляла ему сил для размышлений. Теперь, когда между ним и Каскарилла Гардене было несколько миль, он постепенно приходил в себя. И снова перед его мысленным взором возникла картина, открывшаяся ему и Норе в покоях Элиаса. Никогда, даже в самых страшных снах он не мог бы подумать о том, что чудовище, которое творило свои злодеяния в Каскарилла Гардене, было его собственным отцом! Однако теперь он ясно видел признаки того, чего раньше не замечали ни он, ни Нора. Отказ Элиаса искать насильника Салли, отсутствие его интереса к причинам смерти черных девочек — хотя обычно он ругался по поводу каждого пенни, который терял, если кто-то из рабов болел. Странное поведение Маану, ее исчезновение — наверное, все домашние рабы знали, чем занимается Элиас!

И, вероятно, Маану и Аквази думали, что Нора и Дуг тоже знают об этом.

Дуг соскочил с коня и медленно побрел рядом с Амиго в мангровые джунгли, расстилавшиеся перед ним. Он когда-то много раз бывал здесь вместе с Аквази — пешком это был поход на целый день. Тогда они, затаив дыхание от напряжения, исследовали девственный лес и, в конце концов, бывали вознаграждены видом великолепного водопада. Задумавшись о своем, Дуг шел вперед, пока не нашел его. В лунном сиянии водопад выглядел еще таинственнее и призрачнее, чем при свете дня. Вода каскадами бежала по круглым отшлифованным камням — Аквази и Дуг когда-то пытались вскарабкаться наверх и безудержно хохотали, когда время от времени кто-то из них терял равновесие и падал в ручей. Дуг дал коню напиться и сам зачерпнул воды из ручья. Когда-нибудь надо будет непременно показать этот водопад Норе...

И только сейчас, когда он немного расслабился, до него дошло, в каком сложном положении он оставил Нору и Мансу в комнате своего отца. Проклятье, дай Бог, чтобы там ничего не случилось! Но, с другой стороны, он не думал, что Элиас может что-то сделать с Норой. Ведь Дуг был еще одним свидетелем его позорных дел. Однако все же было бы лучше остаться там. Нора выгнала его из комнаты, но не из дома. Ему нужно было подождать ее и поговорить с ней. Найти решение... Решение лучше, чем трусливое бегство.

На сердце у Дуга было тяжело, когда он встал на камень и снова вспрыгнул на коня. Он медленно направлял Амиго через джунгли. Когда Дуг опять добрался до утеса, то увидел странное зарево на горизонте. Неужели это... там, где находится поместье Каскарилла Гардене?

Дуг с тревогой посмотрел на восток. Неужели там что-то горит? Довольно часто случалось, что какая-то из хижин в поселении рабов загоралась, когда чернокожие разжигали перед ней огонь. Однако сейчас, ночью? И горящую хижину вряд ли можно было бы увидеть с такого расстояния. Горит большой дом!

Дуг ударил Амиго пятками по бокам. Каскарилла Гардене... Горит Каскарилла Гардене!

— Насколько нам известно, в доме приблизительно четыре мертвеца, сэр.

Бенсон, надсмотрщик с плантации Кинсли, коротко доложился Дугу, после того как бросил похабный взгляд на его одежду. В обычное время он, вероятно, спросил бы, часто ли Дуг в полуголом виде катается на лошади по ночам, но перед фактом трагической ситуации он отодвинул свои размышления на более поздний срок.

— Приблизительно? — Дуг ошеломленно, все еще не веря в случившееся, смотрел на дымящиеся развалины поместья.

Дом сгорел почти полностью, однако стены еще стояли. Оставшиеся на месте рабы после ухода маронов начали работы по тушению пожара. Кроме того, они быстро известили Холлистеров и Кинсли. Сразу же после того как были убиты надсмотрщики и мароны созвали рабов, которые хотели уйти с ними, и распределили их для штурма дома, несколько пожилых домашних слуг помчались на другие плантации. При нападении маронов такое бывало редко — обычно свободные чернокожие не набирали рабов с плантации для набегов на господские дома, а нападали сами. Рабы понимали, что происходит, лишь тогда, когда загорался господский дом.

— Трудно определить, сэр, — ответил надсмотрщик в некотором смущении. — Трупы полностью сгорели. И приблизительно... значит приблизительно.

— Давайте оставим парня в покое по поводу подробностей. — Кристофер Кинсли увидел Дуга и отодвинул своего надсмотрщика в сторону. — Вот, Дуглас, сделайте-ка глоток.

Кинсли протянул ему флягу. Дуг хотел было отказаться, но затем все же поднес флягу к губам и почувствовал вкус отменного спирта из сахарного тростника. После этого, хотя ему и не стало лучше, по крайней мере, перестала кружиться голова.

— Вы ведь сами знаете, мальчик мой, — начал объяснял Кинсли, — как эти... эти... звери убивают. А в этот раз с ними ведь были еще и полевые негры, и, если я правильно понял, они орудовали еще более жестоко. Кажется, они напали на ваших отца и мачеху в спальне. И они... Ну, у них были мачете...

Дуг, чтобы не упасть, прислонился к своему коню.

— Они... они порубили их на куски? — спросил он глухо.

Кинсли кивнул и снова протянул ему флягу.

— А затем подожгли. Единственное утешение заключается в том, что они умерли не в огне. Но опознать трупы невозможно. Мне очень жаль, Дуг. Вам лучше этого не видеть. Вы...

— Это точно Нора? — прошептал Дуг.

Кинсли снова кивнул.

— Судя по всему, да. Кто же еще? Мы, кстати, предполагали, что вы — один из мертвецов. Как я сказал...

— Я хочу видеть их! — Дуг вернул Кинсли фляжку. — Я... должен сам увидеть это.

Он отпустил поводья Амиго и, спотыкаясь, побрел в направлении дома. Тела жертв нападения лежали перед ним на одеялах — и двое рабов как раз тащили туда трупы Трумэна и Мак-Аллистера.

— Все надсмотрщики тоже мертвы, сэр! — доложил Бенсон своему работодателю. Кинсли рассеянно кивнул.

— Лучше не делайте этого! — снова обратился он к Дугу. — Вы потом никогда не забудете...

Дуг посмотрел на него невидящим взглядом.

— Есть много чего, что навсегда останется у меня в памяти об этой ночи. Но это...

Кинсли, качая головой, пошел за ним к тому месту, где были выложены трупы.

— Дайте распоряжение сообщить об этом проповеднику, — устало сказал он Бенсону. — Мы должны похоронить всех как можно скорее.

Дуг не потерял сознание, стоя перед обугленными трупами и частями тел. Может быть, он лишился бы чувств, если бы узнал Нору, но здесь... Зрелище было страшным, но при виде этой бесформенной кучи в голову не приходила мысль о том, что это когда-то были люди. Действительно, сейчас невозможно было определить, были ли это черные или белые, мужчины или женщины, взрослые или дети. Дуг спросил себя, была ли среди них Манса, или же мароны забрали девочку с собой. Однако они обычно убивали всех домашних слуг. Он отвернулся. Кинсли сразу же протянул ему флягу.

— Идемте... Здесь вам больше делать нечего: огонь потушен, оставшихся рабов мы отдали под надзор одного из наших людей.

— Под надзор? — рассеянно спросил Дуг. — Зачем надзор? Если они... если они до сих пор не убежали, зачем же им убегать теперь?

Кинсли злобно засмеялся.

— Разве вы еще не поняли, что этому сброду доверять нельзя?

Дуг привычным жестом потер лоб.

— Я хочу пойти в поселок рабов, — сказал он затем. — К нашим... к моим...

Это было странное чувство, но Дуглас должен был убедиться, что теперь он — наследник своего отца. То, что осталось от Каскарилла Гардене, — может быть, еще живой крупный рогатый скот и оставшиеся рабы, — теперь принадлежало ему.

— Это снова плохая идея, Дуглас. Вы сначала должны поехать с нами. Здесь вы можете утром...

Дуг покачал головой.

— Я должен уже сегодня поговорить с ними. Вы не знаете, где... мама Адве?

Он отвернулся, когда Кинсли дал ему понять, что ничего не знает. Амиго все еще стоял там, где он его оставил. Жеребец имел не менее испуганный вид и был таким же растерянным, как и его хозяин. Дуг похлопал его по шее и, встав на пень, вскочил на коня.

— Отвези меня к конюшням. Может быть, хотя бы у тебя остался дом.

И действительно, мароны пощадили конюшни, что опять же удивляло. В большинстве случаев они поджигали хозяйственные постройки. Однако здесь, вероятно, грабеж устроили рабы с плантации, а не гости. Как бы там ни было, все лошади и мулы исчезли, но саму постройку нападавшие не тронули — может быть, из-за того, что она стояла близко к жилью рабов, куда легко мог перекинуться огонь.

Квадво, колдун-обеа, взял Амиго под уздцы.

— Квадво... — глухо поприветствовал его Дуг. — Ты не ушел?

Тот покачал головой.

— Нет, баккра, я не убегать. Многие не убегать, все старые, больные, трусливые. Все те, кому нужен человек-обеа. Это здесь не только ваши ниггеры, баккра, это тоже мои ниггеры.

Старик гордо выпрямился.

Дуг кивнул.

— Мы вдвоем будем заботиться о них, — прошептал он. — Ты что-нибудь знаешь о миссис, Квадво? Ты... был в доме?

Квадво покачал головой.

— Нет, я здесь, баккра. Я помогал седлать лошадей. Эти глупые полевые негры одевать седло с лошади миссис на глупых мулов. Я, конечно, не хотел идти с ними, но...

Квадво переминался с ноги на ногу. Возможно, баккра накажет его за пособничество при угоне лошадей.

Дуг отмахнулся. Он понял Квадво, но сейчас ему было не до объяснений. Завтра придется задуматься над тем, почему мароны нанесли свой удар так далеко от Блу-Маунтинс и почему в нападении на дом участвовали рабы с плантации. Но сейчас...

— Миссис в доме? — спросил Квадво, чтобы отвлечь баккра. И он тоже вопросительно смотрел на одежду Дуга. — Или она с вами?

Старый колдун-обеа имел острые глаза. Вспыхнувшая между Норой и Дугом любовь не укрылась от него.

Дуг покачал головой.

— Она была в доме, — устало сказал он.

Лицо Квадво сморщилось, губы задрожали.

— Тогда она тоже... Мне очень жаль, баккра Дуг, но в доме все мертвые.

Дуг оставил колдуна-обеа и побрел к поселению рабов. На него наваливалась свинцовая усталость, которая почти вытеснила боль. Но он не хотел ехать к Кинсли. Больше всего ему захотелось улечься в солому рядом со своим конем.

Оставшиеся в селении рабы все еще не спали и смотрели на своего баккра взглядами, в которых светились и облегчение, и страх. Для них должно было быть хорошим известием, что кто-то из семьи выжил. Иначе плантация точно перешла бы во владение одного из соседей, или же ее разделили бы между собой Холлистеры и Кинсли.

В любом случае не было бы потребности в отдельном поселении рабов, село разделили бы, а людей продали поодиночке.

Однако, с другой стороны, молодой баккра был, вероятно, исполнен чувства мести. Возможно, теперь он безжалостно отомстит оставшимся рабам за убийства своих родных. Люди, дрожа, кланялись своему господину.

— Где Адвеа? — спросил Дуг одного из них. — Она..?

— Я здесь, баккра Дуг. — Грузная повариха вышла из хижины. — Я не ушла. Аквази ушел, Маану ушла. Манса... я не знаю. Может быть, мертвая. Но я не ушла. Я осталась. И ты...

Дуг, шатаясь, подошел к ней.

— У меня было пять детей, — прошептала Адвеа. — Моего первого продали, потом Маану, Аквази, ты и Манса. Я плохая женщина, я отдала ее баккра. Ты последний. Иди же... Иди к маме Адве!

Дуг бросился в ее объятия и зарыдал на груди своей кормилицы, своей мамы Адве, своей матери.

Хотя Кинсли и Холлистер заявили, что он сошел с ума, Дуг провел эту ночь в поселении рабов. Он собрал все силы и энергично отослал домой соседских надсмотрщиков. После этого Квадво созвал свою паству, и жалобное пение людей, в котором слышалось много чего, а большей частью — молитва о молодых рабах, ушедших за маронами на свободу, — сопровождало Дуга, пока он не уснул. Адвеа баюкала его, как ребенка, а сама плакала за своими дочерьми. Никто не сказал ей о том, что Манса спаслась. Ее младшенькая, как она думала, умерла вместе со своим мучителем — а может быть, раньше, от его руки. И Маану будет всю жизнь ненавидеть за это свою мать.

Весь следующий день свинцовое молчание и пропитанный дымом воздух окутывали останки Каскарилла Гардене. Кристофер Кинсли и лорд Холлистер заставили плотников из числа своих рабов еще ночью соорудить гробы для мертвых, чтобы жертвы пожара лишний раз не попадались на глаза Дугу Фортнэму. Однако тот не мог заставить себя оторвать глаза от простых деревянных ящиков, когда, в конце концов, отправился осмотреть развалины дома. Он, как и раньше, не мог поверить в то, что Нора лежит в одном из этих гробов. Она ведь была такой живой, такой нежной, такой внимательной и исполненной любви. Дуг роптал на Бога или ему следовало роптать на духов? Неужели Саймон Гринборо все же отомстил за свою потерянную любовь? Или же это был удар, который провидение давно готовилось нанести Элиасу Фортнэму?

Дуг попытался сосредоточиться на доме. Будет не так уж трудно снова восстановить его. Если он этого захочет. Но, собственно, этот дом ему никогда не нравился. Строгая архитектура английских особняков, колонны и лестницы — все это, по понятиям Дуга, абсолютно не подходило Ямайке. И пока что ему было не до пестрых башенок и террас колониального зодчества, возникшего под испанским влиянием. Для начала ему хватило бы и хижины. Он услышал голос Норы: «И мы построили себе хижину из бамбука и укрыли ее пальмовыми листьями. Я сплела гамак, и он любил меня там в сиянии луны...»

Дуг с удовольствием построил бы ей хижину. На пляже, у моря... Почему он оставил ее одну? Он проклинал свою панику и ярость, которые выгнали его из дому. При этом он понимал, что ничего не смог бы сделать для Норы. До сих пор ни один плантатор не остался в живых после нападения маронов. Эти люди всегда имели численное превосходство, были великолепными и абсолютно безжалостными воинами. Единственное, что мог сделать Дуг, — это умереть вместе с Норой.

Однако сейчас это казалось ему лучшей альтернативой по сравнению с чувством безнадежности, пустоты и темноты, которые полностью парализовали его. Дуг безвольно опустился на одну из почерневших от копоти ступенек лестницы на входе в дом. Больше всего ему хотелось где-нибудь спрятаться и без остатка отдаться своей тоске, однако мир вокруг безжалостно требовал его участия. Теперь ему нужно позаботиться о рабах. А потом похороны...

Дуг пустым взглядом смерил чистый, приглаженный граблями песок на подъезде к дому. Тот не пострадал от пожара и имел такой же привычный ухоженный вид, как и за день до этого. Что-то там блестело на солнце, не похожее на камешек. Дуг с трудом поднялся. Влажная от утренней росы, но уже теплая от солнца, там лежала камея Норы. Он поднял украшение. На ощупь оно было таким, словно Нора только что сняла его со своей шеи.

Сердце Дуга учащенно забилось. Украшение было на ней накануне вечером и даже тогда, когда они любили друг друга. А потом Нора играла камеей, когда рассказывала ему о Саймоне.

Дуг спросил себя, означает ли что-нибудь эта находка. Однако при этом он понимал, что только сам себя обманывает. Шелковая ленточка, на которой висело украшение, была порвана. Без сомнения, кто-то сорвал его с шеи Норы, перед тем как убить ее. Мароны были известны как основательные грабители. В господских домах, на которые они нападали, ничего ценного не сгорало. Конечно, они просто так не оставили бы ни одной драгоценности. Однако камею один из убийц, скорее всего, потерял во время поспешного бегства. Дуг сжал ее в руке и почувствовал нечто похожее на утешение. Нора любила это украшение — а теперь оно всегда будет напоминать ему о ней.

Исполненный новых сил, он отправился в поселение рабов.

Кинсли этим же утром отослал к Дугу двух своих надсмотрщиков — может быть, он уже образумился и теперь согласится принять помощь в охране своих рабов. Дуг, однако же, снова последовательно отклонил ее. Вместо этого он назначил Квадво на должность буша, как называли немногочисленных черных старост деревень.

— Пока что работы нет, — сказал он устало. — Я... вы... Мы сегодня не пойдем на поле. А в доме все равно нечего делать.

— Вы не хотите снова построить дом, баккра? — удивленно спросил Квадво. Не зная, что подвигло его на это, он перестал разговаривать с хозяином на пиджин-инглиш. — Может быть, мы..?

— Для кого мне строить этот дом, Квадво? — Дуг поморщился. — Но вы можете привести в порядок один из домов, где жили надсмотрщики. Для меня этого будет достаточно. Адвеа может готовить для меня пищу.

— Значит, вы продадите всех домашних слуг, баккра? — со страхом спросила Адвеа. — Девочек?

Дуг вздохнул. Он задумался, стоит ли упоминать о том, о чем знали, но молчали все эти домашние слуги. Меньше всего ему хотелось видеть кого-то из них. Но, с другой стороны, у них ведь не было выбора. Даже у Адвеа.

— Конечно, нет, — успокоил он кормилицу. — Я никого не буду продавать, не беспокойтесь. И никого из дома не буду посылать на поле.

Этот больной вопрос был написан на лицах домашних слуг, и никому не нужно было произносить его вслух.

— Посмотрим, что мы будем делать. Сегодня, по крайней мере...

— А что с преподобным?

Адвеа указала на повозку Стивенса, которая как раз въезжала в поселок рабов. Дугу было неприятно встречаться с этим человеком. Он надеялся, что Стивенс хоть сейчас оставит дома свою жену и ребенка. Рут сама до сих пор была в трауре.

— Приготовьте еще один дом надзирателей, — приказал Дуг. — Если преподобному это подойдет. Хотя, может быть, он переночует у Холлистеров или Кинсли. Но нам нужно... Нам придется готовить поминальный обед. Мама Адве...

Адвеа кивнула.

— Я уже делаю, баккра! — утешая Дуга, сказала она. — Мы можем делать в кухне для рабов. Мы сделаем барбекю.

Дугу от одной мысли о раскаленных углях и запахе жареного мяса стало дурно, но это он предоставит Адвеа. Он утомленно повернулся к проповеднику, чья длинная худая фигура в поношенном черном костюме только что спрыгнула с телеги.

— Мистер Фортнэм! — Преподобный пожал Дугу руку. — Слова бессильны выразить что-либо перед лицом вашей огромной боли...

Дуг вооружился терпением для того, чтобы выслушать его проповедь.

 

Глава 2

Измученная, Нора с трудом передвигалась по крутым склонам Блу-Маунтинс. Она всегда думала, что довольно вынослива, но насильственный марш-бросок с беглыми рабами довел ее до пределов сил и возможностей. При этом группа, по меркам негров, двигалась медленно — трое мужчин, которые сначала остались на плантации, чтобы поджечь Каскарилла Гардене, догнали остальных всего за несколько часов. После этого они стали безжалостно подгонять освобожденных рабов. Эти люди должны были еще до рассвета оставить Кингстон позади, максимально увеличив расстояние между собой и разграбленной плантацией. Единственный их шанс при этом состоял в том, чтобы как можно быстрее углубиться внутрь острова, в эту пока не освоенную область, в которой практически не было дорог. Предводитель маронов шагал впереди и прорубал путь с помощью мачете. Люди спотыкались о корни и лианы, следуя за ним, причем должны были еще благодарить небо за то, что стояло полнолуние.

Нора, тем не менее, почти ничего не видела, пока они не забрались на достаточную высоту: над ней почти постоянно находилась лиственная крыша. Несмотря на то, что Аквази крепко держал ее за руку, так крепко, что это скорее приносило боль, чем предоставляло опору, Нора время от времени падала на землю. Кроме нее, то же самое происходило с Маану, Мансой и еще одной домашней рабыней, которая присоединилась к ним. Полевые рабы передвигались невероятно уверенно и, казалось, не чувствовали ни шипов, ни кореньев, которые ранили ноги до крови.

Вскоре каждый шаг Норы стал сопровождаться резкой болью, хотя она всегда гордилась твердой кожей на ступнях. Ведь молодая женщина достаточно часто бегала босиком по побережью или к месту купания в лесу. Однако все это, очевидно, было несравнимо с муками, которым подвергались каждый день полевые рабы. Они только смеялись над громкими жалобами домашней рабыни. Маану, дела которой были явно не лучше, молчала. Она упорно шагала вперед и тащила за собой плачущую Мансу.

Нора беспокоилась за девочку, для которой непосильная гонка усугублялась воспоминаниями об ужасах прошедшей ночи. Как только выдавалась возможность, Манса подбегала к Норе и прятала свою голову у нее на груди. Но такое случалось редко: мароны не давали группе ни капли времени для отдыха. Им нельзя было встретить никого из белых людей, а если бы они наткнулись на кого-то, то не должны были отпустить его живым. Большое количество людей и угнанных животных легко заметить, а мароны вряд ли смогли бы сражаться в открытом поле против разъяренных плантаторов. Таким образом, они спешили дальше, пока не наступило утро, и пассат не нагнал на горы знаменитый синий туман. У Норы, однако, не было сил любоваться игрой природы. Она и так устала до смерти, а тут еще каждый шаг приносил ей новые мучения.

На протяжении дня к этому присоединилась ужасная жара, которая не ослабела даже тогда, когда они поднялись выше в горы. Растительность здесь немного изменилась: плотные джунгли уступили место кустам и акациям, которые расцветали в буйстве пестрых красок, пока вокруг танцевали мотыльки и колибри. Нора с печалью подумала о том, что никогда уже не сможет определить, что это за растения, и что теперь ей это все равно.

Наступило время, когда ей все стало безразличным, и она хотела только одного — умереть, в то время как освобожденные рабы вокруг нее постоянно жаловались на голод. Пеший переход, казалось, почти не утомил их. Теперь, когда они почувствовали себя в безопасности, младшие из них даже начали петь. Однако это не понравилось предводителю маронов.

— Вы, молчать. Мы еще не в Нэнни-Таун. Здесь могут быть торговцы, могут нас выдать.

Нора почувствовала подспудную злость по отношению к белым торговцам, которые совершенно бесстыдно вели дела с маронами. Они-то должны были знать, что деньги и товары попадают к ним с разграбленных плантаций! Так что предводителю, собственно, должно было быть все равно, выдадут их или нет. Каждый знал, что нападение на Каскарилла Гардене совершили мароны.

— Но не знать, какие мароны, — объяснил предводитель, когда молодая домашняя рабыня сказала ему об этом. — Может быть, Нэнни, может быть, Кудойе, а может, Аккомпонг из Сент-Элиза-бет-Пэриш. Они не знать, на кого нападать, чтобы мстить. А нападать на всех — на это у них не хватать людей. Не нападать ни на кого. Это лучше.

— А нападения бывают часто? — испуганно спросила девочка.

Предводитель встал. Они на короткое время остановились возле речки, чтобы напиться воды, а теперь он хотел двигаться дальше.

— Иногда больше, иногда меньше, но не бояться. Ничего не будет. Нэнни-Таун неприступен!

Последнюю фразу он гордо произнес на абсолютно правильном английском языке. Нора судорожно вздохнула. Значит, у Дуга будет мало шансов, если он попытается найти ее.

Освобожденные рабы теперь двигались по вытоптанным тропам, хотя на первый взгляд ни одна из дорог не была заметна. Но тут уже не было ни шипов, ни корней, о которые люди постоянно спотыкались в джунглях, а мужчины во главе колонны, казалось, очень хорошо ориентировались здесь. Нора надеялась, что они приблизились к Нэнни-Тауну, однако дорога казалась бесконечной. С какого-то момента все долины, все холмы, которые постепенно превращались в горы, для нее стали выглядеть одинаково, а потом она смотрела только на землю, стараясь, чтобы ее израненные ноги шагали по песку, а не по камням. Аквази все еще крепко держал ее, не говоря ни слова. Ей было жутко, что он на протяжении нескольких часов тащил ее за собой в постоянном молчании.

Другие рабы тоже не обращались к Аквази, не говоря уже о том, чтобы перемолвиться словечком с Норой. Решение Аквази взять белую женщину с собой, чего бы это ему ни стоило, натолкнулось на всеобщее презрение. Таким образом, молодой человек превратил себя в изгоя. Кроме того, негры говорили между собой, что именно он убил баккра. Это принесло ему, с одной стороны, уважение, но вместе с тем его окружала аура суеверного страха. Если уж кого-то из них поразит молния возмездия, что каждое воскресенье предсказывал проповедник неверным слугам, то, без сомнения, этим несчастным будет Аквази.

Манса уже перестала плакать. С отсутствующим выражением лица она следовала за Маану — ее даже не нужно было тащить. Девочка уже давно слишком устала, чтобы сопротивляться.

В конце концов, когда снова наступил вечер, предводитель разрешил маронам остановиться.

— Делать отдых два часа, — сказал он. — Ничего не есть, зато есть завтра в Нэнни-Таун. Здесь, если хотеть, можно спать. Здесь безопасно, здесь не придет белый человек ночью.

Нора упала на землю. Спать... Ее глаза закрылись. Наконец-то перевести дух... Однако Аквази грубо дернул ее вверх, едва только плечи Норы коснулись земли.

— Идем со мной! — строго сказал он. — Я хочу тебя. А то завтра они могут тебя отобрать у меня!

— Отобрать?

Нора почти не поняла значения этих слов. Но ведь вполне могло быть так, что она терпела все эти муки, чтобы потом мароны разрубили ее на куски или забили до смерти плетьми перед всем поселением. Она не имела ни малейшего понятия, какое наказание могут придумать свободные негры для жены плантатора, но за это время она настолько измучилась, что ей все уже было безразлично. Лишь бы ее оставили в покое. Но именно этого и не хотел Аквази.

— Идем. Или ты хочешь, чтобы все смотрели на нас при этом?

Он рывком поднял ее на ноги и увел с дороги. Однако не так уж далеко — больше чем на пару шагов от группы он уходить не хотел. К удивлению Норы, он разрешил ей полежать на земле, пока сам срезал пару папоротников и сооружал некое подобие подстилки.

— Здесь. Твое брачное ложе! — саркастически сказал он. — Чтобы никто не говорил, что Аквази плохо обращается со своей рабыней. Мягче, чем на песке, не правда ли? И лучше, чем в лесу, где тебя целовал Дуг!

Нора спросила себя, откуда Аквази все это знает, но у нее больше не было сил думать об этом. Подстилка из папоротника действительно была мягкой. Кроме того, кусты и цветы вокруг них наполняли ночь упоительным ароматом. При других обстоятельствах она могла бы наслаждаться таким «брачным ложем». Нора беспомощно подчинилась, когда Аквази опрокинул ее на спину, но из последних сил старалась, чтобы он не порвал на ней платье.

— Не рви его, — тихо сказала она. — Иначе... ты мог бы сразу же взять меня на глазах у других.

Нора почти не ощущала страха, скорее отвращение и равнодушие, когда, в конце концов, сама задрала подол. Она, собственно, никогда не испытывала особой боли, когда Элиас входил в нее. Его зачастую быстрых и мало стимулирующих прикосновений к ее груди и промежности хватало, чтобы она становилась немного влажной. Нору было легко возбудить — если только дать ей пару мгновений, чтобы она смогла возродить перед мысленным взором лицо Саймона. Она не сходила сума от счастья, как несколько часов назад, когда лежала в объятиях Дуга, но и не страдала особо. Иногда Нора пребывала в каком-то полусне, пока Элиас трудился над ней. А сейчас, когда она и без того устала до смерти...

Аквази едва дождался. Как только она задрала юбку, он грубо схватил ее за грудь — никакого сравнения с его исполненными любви прикосновениями тогда, в сарае. Тогда он хотел любить ее, а сейчас, казалось, ему хотелось только одного — унизить эту женщину. Нора вскрикнула, когда он с силой раздвинул ее ноги и без всякой подготовки вонзился в нее. Она застонала от боли, когда он по-зверски грубо снова и снова совершал толчки. Казалось, что прошла целая вечность, пока он наконец не оторвался от нее.

— Это было хорошо! — сказал Аквази и нагло ухмыльнулся ей в лицо. — Намного лучше, чем в прошлый раз.

— Лучше? — ошеломленно спросила Нора. — Но я... Мне было больно.

Аквази довольно кивнул.

— Так и должно быть, — процедил он сквозь зубы с видом превосходства. — Так принято в Африке. Хорошая женщина остается сухой. Только проститутка имеет удовольствие...

Он улегся рядом с ней и почти моментально уснул. Нора еще долго лежала, не засыпая, и пыталась перетерпеть боль в израненной, кровоточащей промежности. А также побороть страх перед тем, что ожидало ее в Нэнни-Тауне.

Кроме девушки-служанки и маленькой Мансы, которая снова начала плакать, когда мароны через несколько часов отдыха пробудили ее от глубокого сна, никого из группы не смутило то, что они так скоро отправились в путь дальше. Наоборот, бывшие рабы были в приподнятом настроении. Ведь они вот-вот доберутся до Нэнни-Тауна, до города свободных чернокожих людей, до места, о котором многие из них мечтали долгие годы. Лишь там они будут чувствовать себя в полной безопасности, и, как казалось, их предводители тоже. Они снова зашагали вперед с убийственной поспешностью. У Норы уже через несколько шагов сбилось дыхание, и теперь ей приходилось бороться не только с болью в ногах, но и со жжением в промежности. К тому же дорога постоянно вела вверх. Нэнни-Таун находился высоко в горах.

В конце концов, беглецы добрались до речки Стоуни-Ривер, и освобожденные рабы возликовали. У реки в последнем сиянии луны и в первых лучах нового дня, которые она отражала, словно серебряная лента, открывался вид, захватывающий дух. Мароны прошли вдоль реки еще несколько миль, а затем перед ними раскинулся, наконец, Нэнни-Таун! Новички сначала вообще не заметили села. Строения племени ашанти так гармонично вписывались в ландшафт, что их трудно было различить на рассвете. Часовые маронов увидели караван людей и животных уже за половину мили до того, как те подошли к городу, и возвестили об этом, громко трубя в трубы. Новички вздрогнули от страха, когда услышали сигналы. Люди невольно замедлили шаг — наверное, они погибли бы все сразу, если бы попали в настоящую засаду.

Внезапно из кустов вблизи берега вышло несколько человек, которые, до этого оставаясь невидимыми и неподвижными, наблюдали за дорогой. Огромные, тяжело вооруженные, чернокожие — некоторые были одеты по-западному, другие — в национальной одежде своих бывших племен — радостно и почтительно приветствовали Маану и ее пятерых сопровождающих. Это приключение умножит славу мужчин как воинов, а также уважение, которое теперь все будут оказывать Маану.

Нора из последних сил перебрела через реку и зашагала по крутым тропинкам наверх к городу. Она думала только о том, как бы найти место, где можно было бы упасть. И если бы Аквази еще раз захотел взять ее, пусть делает что хочет: она слишком устала, чтобы чувствовать боль. Лишь бы он только после этого оставил ее в покое. Сердце Норы бешено колотилось, дыхание было прерывистым, когда они, наконец, дошли до поселения.

Но на этом ее мучения никоим образом не закончились. Между тем солнце взошло высоко. Улицы и дороги Нэнни-Тауна наполнились мужчинами, женщинами и детьми, и все совершенно бесстыдно пялились на Аквази и его необычный трофей. Несколько черных женщин и девочек тут же стали кричать вслед белой женщине ругательства, а одна из них даже плюнула в Нору. Та старалась не замечать этого. Она хотела лишь одного — спать. Об остальном она подумает позже.

Мароны триумфальным походом провели своих подопечных и нагруженных богатой добычей животных через все поселение и остановили караван на деревенской площади. Большинство новоприбывших рабов, уставших от перехода и потерявших голову от новых впечатлений, тут же упали на утоптанную землю. Жители города, привлеченные рассказами, стали подавать им воду и фрукты, а также лепешки, посыпанные пшеном. Бывшие рабы Фортнэма с жадностью брали еду, однако Норе не дали ничего. Белой женщине достались только недоверчивые и злобные взгляды.

Вдруг маленькая и, казалось, незаметная особа появилась у входа в одну из круглых хижин, окружавших деревенскую площадь. Нора не узнала ее. Она упала на землю немного в стороне от освобожденных рабов, а мощное тело Аквази закрывало вид на то, что происходит. Вновь прибывшие отреагировали на появление женщины напряженным ропотом, а жители Нэнни-Тауна — приветственными возгласами. Казалось, они приветствуют Грэнни Нэнни, королеву. Нора с удивлением отметила, что все на площади тут же замолкли, когда маленькая женщина подала голос.

— Вот так ты вернулась, Маану, дочка!

По площади прокатился едва слышный ропот. Обращение «дочка», должно быть, являлось почетным.

— Так, как и обещала, королева Нэнни. С богатой добычей и подкреплением для племени! — В голосе Маану звучало торжество.

— А тебе удалось освободить твою сестру?

Нора затаила дыхание. Против ее воли в ней росло уважение к Маану.

Ненависть молодой женщины по отношению к баккра, связанная с ее любовью к Мансе, — значит, вот что дало ей повод спланировать целый военный поход. Маленькая девочка победила Элиаса Фортнэма.

— Да! — сказала Маану.

Норе показалось, что она подтолкнула сестру вперед. Манса снова плакала.

— Вот эта? — насмешливо спросила Нэнни. — Это жалкое маленькое существо? Неужели оно стоило стольких усилий? Но тебе лучше знать. Этот мерзавец горит в аду?

— В самом глубоком и самом темном, — сказала Маану голосом, исполненным ненависти.

— Хорошо. Завтра мы проведем церемонию, чтобы утихомирить его дуппи. А ты... Мужчины должны построить дом для тебя и твоей сестры. И твоего мужа — если ты его себе выберешь.

И снова ропот в толпе. Маану явно значительно поднялась в глазах жителей Нэнни-Тауна.

— А где же тот раб, который привел с собой белую женщину?

Нора испуганно вздрогнула, да и Аквази, казалось, был в состоянии крайнего нервного напряжения. Откуда Нэнни узнала об этом? Но, вероятно, на подходе к Нэнни-Тауну у каждого куста были глаза и уши.

Один из маронов указал на Аквази и Нору, и толпа расступилась перед ними. Нора сжалась. Она не хотела появляться перед этими людьми сейчас. Она была не готова предстать перед королевой и слушать ее резкий насмешливый голос. Тем более что выглядела она, конечно, ужасно. Ее платье было порвано, измято и пропитано потом, на ногах выступила кровь, на руках и лице были ссадины и царапины. Ее волосы влажными, грязными и спутанными прядями окружали изможденное лицо. Нора хотела спать или... умереть, если так должно было случиться. Но она не хотела быть развлечением для этой королевы.

Один из воинов — не Аквази — резко поднял ее. Аквази уже стоял перед Грэнни Нэнни.

— Это я! — сказал он гордо. — Я хочу ее, я всегда хотел ее. И это я убил ее хозяина.

— Ты убил баккра? — В голосе Нэнни читалось явное уважение.

Она знала, что у большинства рабов существовал священный страх поднять руку на ненавистных хозяев.

Аквази кивнул.

— Мы сделали это вместе, — пояснил он. — Но именно я отделил его голову от туловища. От того, что еще оставалось. Поэтому женщина принадлежит мне.

Нора похолодела от страха.

— Об этом можно поспорить, Аквази, — сказала Нэнни. — Добыча здесь принадлежит всем, и обычно пленных мы не берем.

— Разве в твоем городе запрещено держать рабов? — осведомился Аквази. — Ты ведь из племени ашанти.

Нэнни громко выдохнула.

— Я была из племени ашанти, — поправила она его. — И это правда, что мы всегда держали рабов. Мы жили торговлей рабами. Но это — мое племя. И до сих пор оно рабов не держало.

У Норы зародилось что-то похожее на надежду. Если Нэнни отрицает рабство...

— Потому что это запрещают боги? — насмешливо спросил Аквази. — Как обычно заявлял наш колдун-обеа?

Нэнни засмеялась. Ее смех был похож на крики птиц в джунглях.

— Боги меня не волнуют, — сказала она. — Они делают свои дела, а я — свои. Но мы здесь все — одно племя. Оно принадлежит мне, Квао, Кудойе и Аккомпонгу. Горы здесь слишком малы для множества племен. Если мы будем воевать друг с другом и захватывать рабов, мы будем слабыми. Поэтому мы больше не отсылаем никого назад, даже за выкуп. Это ослабляет нас.

Нора потеряла остатки мужества. Словами Нэнни говорила стратегия, а не человечность, и, уж конечно, не принципиальное отрицание рабства.

— Она — белая, — сказал Аквази.

— Что осложняет дело. — Нэнни вздохнула. — Если бы это была черная женщина, она бы когда-нибудь подчинилась своей судьбе. Ты же хочешь ее для своей постели?

Аквази кивнул.

— А ты — крепкий мужчина, черная женщина научилась бы ценить тебя. Но белая... У тебя будут трудности, молодой человек.

Аквази гордо выпрямился.

— Я справлюсь со своей женщиной, — твердо сказал он.

Нэнни снова засмеялась.

— Я говорила не о ночных трудностях. Чем она будет заниматься днем? Обрабатывать твое поле? Приводить в порядок твой дом, как черная женщина? В то время, как другие будут рвать себе глотки, что ты не хочешь себе в жены никого из нас.

— А разве тебя кто-нибудь спрашивал, хочешь ли ты обрабатывать поля белых людей, королева, когда тебя поймали в Африке? — спросил Аквази. — Что сказали бы белые женщины, если бы баккра заставил тебя идти к нему в постель?

Нэнни снова рассмеялась, и ее глаза заблестели. Спор с Аквази, казалось, развеселил ее.

— У тебя на все есть готовый ответ, молодой воин. Ну-ка, покажи мне девушку!

Она указала на Нору, которая сидела, опустив голову в попытке скрыть лицо за волосами. Воин, который держал ее, потянул ее за волосы вверх, чтобы Нэнни могла увидеть ее лицо.

— Что с тобой, белая миссис? — спросила она затем. — Ты хочешь служить ему или умереть?

Нора посмотрела в ее живые пронзительные глаза, в ее маленькое черное лицо, которое могло бы принадлежать гному или... фее.

— Я никогда не делала ему ничего плохого! — вырвалось у нее. — Я вообще никому и никогда ничего плохого не делала.

Она услышала громкий смех. Маану.

— Вопрос был не об этом, — сказала Нэнни спокойно. — Но если ты хочешь знать, я тоже никому ничего плохого не сделала, когда меня похитили из моего села.

— Я всегда помогала, я делала для ваших людей все, что могла. Я была... Я всегда была против рабства.

Сейчас уже смеялись все. Нора пристыженно опустила глаза. Ей надо было замолчать. Она поняла, что делает из себя посмешище. Лучше было просто отвечать на вопросы Нэнни. Ее оправданий не хотел слышать никто.

— Я хочу жить, — сказала она.

Нэнни кивнула.

— Хороший ответ. Хотя, может быть, ты об этом еще пожалеешь. Ты слышишь, Аквази, она будет служить тебе. Ты хочешь ее как свою жену или как рабыню?

Аквази взглянул на Нору, и она тоже посмотрела ему в глаза. Мужчина колебался. Он любил Нору, любил больше, чем мог сказать. Но она изменила ему. Она обманула его. Точно так же, как Дуг. Они все были одинаковы.

— Как мою рабыню! — твердо сказал он.

Нора снова опустила глаза.

Нэнни вскинула брови.

— Тогда забери ее. Но я не хочу слышать никаких жалоб. Ни от кого из вас. А сейчас уходите. Новоприбывшим выделят жилье, но твоя рабыня останется на улице. Я не хочу никого заставлять делить свою хижину с белой женщиной. Построй ей завтра дом. Или же сделай так, чтобы она построила его. Делай с ней что хочешь.

 

Глава 3

Аквази построил свой дом по образцу хижины для рабов в поместье Каскарилла Гардене. Опыт у него был — ведь совсем недавно чернокожие были вынуждены заново отстроить свое поселение. Круглые хижины африканцев, со стенами, частично состоящими из коровьего навоза, казались ему очень примитивными — он предпочитал строения из дерева и глины. Нора в первый день и первую ночь после прибытия в Нэнни-Таун спала в углу деревенской площади, и солнце успело обжечь ее кожу. Однако сейчас она с готовностью помогала Аквази при строительстве дома. У нее было настойчивое желание спрятаться от жары и насекомых, однако в первую очередь — от взглядов и насмешек других жителей деревни, которые приходили сюда, чтобы поглазеть на белую рабыню и поиздеваться над ней.

Маану тоже забрела сюда, когда Нора обмазывала глиной стенки своей хижины.

— Ну, как тебе здесь нравится, белая миссис? — спросила она с кривой ухмылкой. — А как ты, Аквази? Что это? Хижина для рабыни? Или ты и сам будешь жить в ней?

Аквази пожал плечами.

— То был не мой дом, я ненавидел его, потому что то был дом баккра, которые удерживали меня в нем, как пленного, — спокойно сказал он. — Но я никогда не учился строить по-другому. А она должна брать то, что ей дают!

При этом он бросил на Нору поневоле признательный взгляд, что с болью заметила Маану. К ней он, как и раньше, не проявлял никакого интереса. И даже не глянул на прекрасную круглую хижину, которую ей выделили совсем рядом с резиденцией Грэн-ни Нэнни.

— Я спрашиваю себя, почему ты меня ненавидишь, Маану? — устало произнесла Нора. — Что я тебе сделала? Я ничего не знала о том, что творил Элиас. А когда поняла, в чем дело, то вмешалась и смогла спасти Мансу. Я бы и раньше смогла что-нибудь сделать, если бы ты не молчала. Если кто-то и мог предотвратить смерть Салли, Маану, так это ты. Не я.

Маану сердито посмотрела на нее.

— Кто говорит о Салли? — злобно спросила она.

Нора невольно тронула себя за лоб, но тут же отдернула руку, потому что ей стало больно. Ее лицо, на протяжении нескольких дней выставленное на солнце без всякой защиты, обгорело, и это очень веселило негров в ее окружении. Попытка Норы сплести из листьев некое подобие шляпы была пресечена проходившими мимо женщинами. Они выхватили у нее из рук полуготовую защиту от солнца и втоптали листья в пыль.

— Ты не хочешь стать такой, как мы, белая миссис?

Теперь Нора боролась с головной болью и от всей души надеялась, что ее кожа привыкнет к солнцу. Она всегда очень быстро загорала, и это до сих пор было одной из самых больших ее забот на Ямайке. Элиас ценил то, что его совершенная леди могла продемонстрировать мраморно-белую кожу, такую же, как у других жен плантаторов, которые практически никогда не покидали дом. Теперь могло оказаться так, что вопрос — как быстро у нее возникнет природная защита против солнца — станет вопросом жизни и смерти. И искусственная защита тоже — ее дом должен быть построен как можно скорее. Нора с новыми силами начала швырять глину на стены дома.

Обычные хижины для рабов строились очень быстро, и только еще одну ночь Норе пришлось провести под открытым небом до того, как ее дом стал готов к вселению. Она ожидала нового изнасилования со стороны Аквази, однако, к ее облегчению, он оставил ее в покое. Что, конечно, было связано с тем, что ему самому не давали ни минуты покоя. Абсолютное большинство чернокожих в Нэнни-Тауне с презрением, хотя и по различным причинам, относились к его двуногой белой «добыче». Некоторые принципиально отвергали рабовладение, после того как сами стали жертвами рабства, другие же считали, что брать себе в постель белую женщину — это ниже достоинства свободного чернокожего мужчины, и встречали Аквази насмешками и унижениями. Однако подавляющее большинство просто боялись смуты из-за присутствия в поселении белой женщины,

— Баккра этого так просто не оставят, — услышала Нора болтовню двух женщин, которые толкли зерно, превращая его в муку. — Пара лошадей и мулов — это они переживут, но женщина... Они постараются забрать ее назад, и если при этом они разрушат нашу деревню...

Опасения, что он из-за своей сумасшедшей идеи может навлечь несчастье на всех остальных жителей села, дошли, конечно, и до Аквази. Владение Норой сильно пошатнуло его авторитет в новом племени. И ни в коем случае он не хотел привлекать лишнего внимания, сношаясь с белой женщиной под взглядами половины города.

Однако в первую ночь в ее новом доме Аквази вел себя беспощадно, оставив плачущую Нору в израненном состоянии. Она старалась не всхлипывать и не кричать, чтобы не потерять достоинство. Но толчки Аквази были слишком болезненными, он слишком бесцеремонно и нагло входил в нее, в то время как его сильные руки держали ее за плечи, прижимая к твердому глиняному полу. Нора еще не успела сплести себе циновки, так что в доме оказалось жестче, чем на ложе из папоротников в первую ночь. Поэтому начала болеть еще и спина. Однако едва ли не больнее было то, что во время соития Аквази не смотрел на нее. Он тупым взглядом смотрел куда-то мимо, и Нора чувствовала себя, словно избитая деревянная кукла, которую пинает непослушный ребенок. Под утро ей все же удалось, хотя и с трудом, встать и намолоть муки для лепешек на завтрак. По крайней мере, это ей удалось с легкостью. Женщины, которые из любопытства забредали сюда, чтобы увидеть неумелую белую рабыню, были разочарованы. Ведь Нора уже много месяцев измельчала в ступке целебные травы, смешивала мази и стирала материал для перевязок.

Размалывание зерен и замешивание теста, а также выпечка лепешек над открытым огнем могли бы даже доставить ей удовольствие, — если бы все это делалось не для мужчины, который хотел обладать ею, во чтобы то ни стало, хотя при этом откровенно ненавидел ее.

Труднее обстояло дело с плетением циновок для спанья. Женщины изготовляли их из пальмовых листьев, и Нора представляла себе это довольно простым делом. Она с тоской вспоминала о своих мечтаниях, которые делила с Саймоном, в то время как все, что она сплетала, тут же распускалось само собой. Ей был нужен кто-нибудь, кто показал бы, как делать это правильно, но единственной, кто робко присоединился к ней, была маленькая Манса. Девочка была запугана и печальна. Маану и другие женщины в Нэнни-Тауне не могли заменить ей мать, хотя, конечно, все относились к ней хорошо — хотя бы для того, чтобы завоевать расположение Маану, нового доверенного лица королевы. Грэнни Нэнни явно нравилась юная Маану, и она часто звала ее к себе в хижину, чтобы обсудить с ней то или иное дело. Другие женщины с почтением говорили, что Грэнни Нэнни советуется с ней.

Однако Манса знала лучше.

— Королева не советоваться ни с кем, — объясняла она Норе, помогая ей плести циновку. Однако, к сожалению, она оказалась такой же неумелой, как и бывшая хозяйка. Должен был, наверное, существовать какой-то прием, которым ни одна, ни вторая до сих пор не владели. — Но говорить по-английски с Маану и хочет научиться читать. Маану говорить, что она сама не умеет правильно читать, нужно просить Аквази. Однако Грэнни не говорить с Аквази, она сердитая, потому что Аквази приводить с собой миссис. Позже должна будет, — сказала Манса, — потому что она не умеет читать договор.

— Договор? — спросила Нора с удивлением и в то же время с проблеском надежды. — Мароны хотят заключать договоры с баккра?

Манса пожала плечами.

— Не знать, миссис. Маану говорит, что Грэнни не хочет, потому что договор всегда будет говорить, что рабов нужно посылать назад, когда они убегать. Наверное, хочет Кудойе.

Кудойе, похоже, был самым старшим братом Грэнни Нэнни. Нора слышала в Кингстоне, что в первые годы именно он инициировал набеги маронов. Теперь же он довольно уверенно чувствовал себя в Сент-Джеймс-Пэрише, на северо-западе острова. Может быть, он действительно хотел легализовать свое поселение.

— Квао был у него, — рассказывала Манса дальше. — Но сейчас снова здесь и ссориться с Нэнни.

— По поводу заключения мира? — спросила Нора.

Манса снова пожала плечами. Но у нее характерное движение Маану выглядело не раздражающим, а скорее смешным.

— Не знаю, миссис, — повторила она. — Нэнни и Квао говорят на чужом языке, на языке ашанти. Маану говорит, что она хотела бы научиться. Научиться настоящему языку настоящего народа!

Нора убрала волосы с лица, и в этот момент ее ручная работа снова рассыпалась. Листья были слишком гладкими и никак не хотели держаться вместе. Она с досадой посмотрела в старательно насупленное личико Мансы.

— Маану ведь никакая не ашанти, — заметила она затем. — Насколько я знаю, ее мать из племени догонов. А ашанти брали в рабы людей из племени догонов еще несколько столетий назад. Так что же в этом языке лучше, чем в английском? Кстати, ты должна говорить правильно, Манса. Нет никакой причины говорить, словно маленький ребенок, теперь у тебя нет больше баккра, который настаивал бы на этом. Ты свободна. Так что постарайся составлять правильные фразы!

Следующие часы прошли в обоюдных усилиях. Нора старалась соорудить нечто похожее на ткацкую раму, а Манса пыталась сформулировать правильные обороты на английском языке. Причем последнее получалось намного успешнее. Нора, рассердившись, уже хотела просто швырнуть листья друг на друга, чтобы ночью лежать на чем-то более мягком, как вдруг к ним пришел нежданный гость. Манса сразу же спряталась за Норой, когда на нее упала тень какого-то человека. Это она проделывала уже далеко не впервые: сюда заглядывали одна женщина за другой, чтобы поиздеваться над неумелостью Норы. Манса делала все возможное, чтобы лишить их этого удовольствия.

Но этот человек даже не посмотрел на работу Норы. Он бесстыдно рассматривал саму белую женщину.

— Значит, вот ты какая, — в конце концов, сказал мужчина. — Я до сих пор не мог в это поверить. Я думал, что ты — мулатка или что-то вроде того. Но ты очень белая. Я не думал... что ты настоящая белая миссис.

Нора сердито глянула на него.

— Ну, тогда добро пожаловать в зверинец! — заметила она. — Причем ты не первый — может быть, Аквази должен брать деньги за то, что выставляет меня на всеобщее обозрение?!

Она знала, что это считалось здесь неприличным, но все же открыто посмотрела в глаза мужчины в ответ на его испытующий взгляд. Чернокожий, стоявший перед ней, имел довольно маленький рост, но был очень крепким. Его лицо было широким, а глаза — такими же пронзительными, черными и блестящими, как и глаза королевы.

— От меня он ничего не получит, миссис, я имею все права на свете смотреть на тебя. Я — Квао, король.

Значит, брат Нэнни. Конечно, он был похож на нее, но выглядел моложе.

— Ну и как? Я тебе нравлюсь? — съязвила Нора. — Или мне сначала следует показать зубы?

На рынках, где продавали рабов, от двуногого товара постоянно требовали именно этого.

Квао засмеялся.

— Тебе не нужно будет кусать меня, — предупредил он. — А вообще, если быть честным, то ты мне не нравишься. От тебя здесь будут одни неприятности.

Нора фыркнула.

— Я сюда не напрашивалась, — сказала она саркастически.

Квао вздохнул.

— Но все же что-то должно быть между тобой и этим юношей, который так тебя любит и так ненавидит. Ты дала ему для этого повод? Ты одна из тех белых женщин, которые не прочь полакомиться черным мясом?

Нора сердито посмотрела на него.

— Я никогда...

Однако затем она вспомнила о той ночи, когда старик Квадво провел роковую церемонию обеа, и опустила взгляд.

— Не я это начала.

— О... — Квао поднял руки, словно собирался заклинать духов. — Значит, все же что-то было. Я подозревал это. И Нэнни тоже. При этом все могло быть так просто, если бы этот парень и Маану... Но как бы там ни было, миссис... Как тебя, собственно, зовут?

Женщина назвала свое имя.

— Значит, Нора...

Та почувствовала некоторое облегчение. Здесь никто не звал ее по имени с тех пор, как ее увели из Каскарилла Гардене.

— Значит так, Нора, ни мне, ни королеве не нравится то, что ты здесь. Мы даже говорили о том, чтобы тебя... устранить. Но этот Аквази хочет тебя, и похоже на то, что он может нам понадобиться, Правда ли то, что он умеет читать и писать?

Нора пожала плечами.

— Он вырос вместе с сыном баккра. Они были друзьями, хотя Аквази сейчас ненавидит его.

Квао внимательно наблюдал за ней. За долгие годы он научился читать по лицам людей.

— Значит, еще и это... — пробормотал он. — Сын баккра мертв?

Нора покачала головой.

— Дела становятся все хуже, — вздохнул Квао. — Может быть, он будет тебя разыскивать. Однако, как я сказал, нам нужен Аквази. Он должен иметь то, что хочет. Но я буду вынужден поговорить с ним о рабстве, каким оно было принято у ашанти. Ты не должна бояться — он не будет жестоко обращаться с тобой. А если он наделает тебе детей, то должен будет взять тебя в жены, чтобы дети могли стать его наследниками. И вообще, меня интересует, чем он обосновывает свое право держать тебя тут в качестве рабыни. В конце концов, ты не совершила никакого преступления.

Итак, Нора кое-что почерпнула из этого разговора, и прежде всего то, что в рабство у ашанти попадали только плененные во время войны и совершившие преступление. Ашанти охотились за людьми из враждующих племен. Так что рабство никоим образом не было связано с цветом кожи.

— Но она является военнопленной! — аргументировал Аквази, когда Квао вскоре после этого упрекнул его в том, что он обладает белой женщиной не по праву. — Ее племя — это мои враги!

Брат Грэнни Нэнни снова вздохнул.

— Да, я уже понял это по ее словам, но ты знаешь, что не имеешь права содержать ее, как скот. Ты обязан кормить и одевать эту женщину, и ты не имеешь права бить и насиловать ее.

Нора смотрела в пол.

Аквази возмутился.

— Она что, пожаловалась? Я беру ее так, как мужчина в Африке берет свою женщину, я...

— А я веду себя так, как ведет себя леди в моей стране! — перебила его Нора. — И потому не рассказываю о ночах с моим... господином посторонним людям.

Она покраснела оттого, что мужчины без всякого стыда говорили о ней. Однако затем ее смущение обернулось гневом.

Квао отмахнулся от них, словно от двух ссорящихся детей.

— Делайте что хотите, — коротко сказал он. — Но подумай, Аквази, о том, что тебе придется сделать ее своей женой, если она подарит тебе ребенка. Я настаиваю на этом. Мы не допустим, чтобы здесь вырастали дети-рабы, как это принято на плантациях у белых. А ты, Нора, побереги свой острый язык. Он тебе еще понадобится. Но твой повелитель обязан хорошо обращаться с тобой. Хотя это не распространяется на твое племя как таковое.

Вскоре Нора начала потихоньку разбираться, что к чему. В Нэнни-Тауне люди жили не только за счет грабежей. Как когда-то уже говорил Дуг, племя ашанти издревле было земледельческим племенем. При этом работа на полях выполнялась в основном руками женщин, и трудились они совместно. Аквази не должен был обрабатывать землю, которую ему выделили очень быстро, изолированно от других. Хотя он обязан был сначала очистить ее от леса — здесь предпочитали выжигать его. Затем женщины группами начинали перекапывать землю и засевать ее. Таким образом, Норе некуда будет спрятаться от других женщин, как она делала это раньше. С удивлением она услышала, как один из маронов приказал Аквази поджечь кусты на его земле.

— Это же будет видно на много миль! — сказала она Аквази, предупреждая и в то же время надеясь. — Дым и огонь — с таким же успехом можно сразу повесить в Кингстоне карту, на которой обозначен Нэнни-Таун.

Марон засмеялся.

— Это не тайна, белая женщина. Губернатор знать, где находиться Кудойе-Таун, Нэнни-Таун, Аккомпонг...

Аквази гордо посмотрел на нее сверху вниз. Он только что нехотя и даже свысока разговаривал с воином: среди простых маронов его изоляция продержалась недолго. Наоборот, многие из них тайно завидовали ему. В конце концов, он был не единственным негром, который, еще, будучи рабом, время от времени похотливо таращился на белую, как мрамор, кожу плантаторских жен.

— О да, — подтвердил он сейчас, — губернатор знает это точно, и его войска десятки раз пытались занять эти города. Но напрасно.

Каждая атака была отбита. Это, конечно, ему не нравится. Поэтому он делает вид, словно понятия не имеет, где мы скрываемся.

Нора почувствовала что-то похожее на ярость. Не может быть, чтобы эта маленькая женщина и ее братья оказывали успешное сопротивление всей британской империи. Однако она вспомнила, как Дуг и другие плантаторы в прошлом году беспомощно бродили по горам. С другой стороны, возможно, это было довольно умно со стороны губернатора — скрывать свои знания от сахарных баронов. После всего, что Дуг рассказал об их карательной экспедиции, молчание властей казалось спасительным для жизни — не нужно было быть великим стратегом, чтобы понять, что защитники Нэнни-Тауна могли бы в кратчайшие сроки стереть в порошок спешно собранную группу плантаторов. Конечно, мароны могли бы сделать так — организовать засаду где-то в горах было очень легко. Однако она постепенно стала понимать всю сложность и разнообразие отношений и негласных договоренностей, которые существовали здесь, несмотря на вековую вражду между свободными чернокожими и правительством Ямайки. Например, это дело с карательной экспедицией плантаторов: губернатор не оказал ей поддержку, но ведь и мароны не напали на нее.

И пока Нора помогала своему новому «хозяину» затаптывать огонь, а затем приступала к кропотливому освобождению земли от корней только что сгоревших растений, она поняла также, почему Нэнни и Квао беспокоились о ее роли в этих отношениях. Случавшиеся иногда набеги, даже связанные с грабежом и убийствами, губернатор воспринимал, скрипя зубами. Однако если чернокожие начнут держать белых людей в качестве рабов, то это будет уже чересчур. Нора надеялась на Дуга. Он смог бы мобилизовать сахарных баронов и заставить губернатора применить всю власть короны, чтобы вызволить белую женщину из рук маронов. Если бы только ему хватило ума и предусмотрительности, отсутствие которых мешало остальным плантаторам, и его ярость не вылилась в бессмысленное размахивание оружием!

 

Глава 4

Лорд Холлистер, Кинсли и другие плантаторы региона стали настаивать на организации карательной экспедиции против маронов, едва закончились похороны в Каскарилла Гардене. И отреагировали возмущенно, когда Дуг Фортнэм отказался присоединиться к ним.

— У вас есть прекрасная возможность отомстить, молодой человек! — упрекнул его Кинсли. — Или же вы хотите позволить этому сброду безнаказанно убивать наших мужчин и сжигать наше имущество?

Дуг хотел резко напомнить ему, что здесь оплакивали также и женщину, но затем воздержался. Предавать огласке их с Норой отношения было последним, чего он хотел. Так что он молча сжал кулаки и покачал головой.

— Разве подобные акции когда-нибудь приносили пользу? — спросил он. — Да, конечно, бывает, что ваши люди ловят какого-нибудь черного беднягу и вешают его в Кингстоне. Но это же не мароны, это беглые рабы, которые пытались выбраться в горы.

— Значит, вешают как раз тех, кого надо! — парировал лорд Холлистер.

Дуг вздохнул.

— Но не тех, кто несет ответственность за набеги. Против маронов не помогут никакие карательные экспедиции. Они живут не в палаточных лагерях — у них есть города и оборонительные сооружения. Нам нужно собрать целое войско и развязать войну. А для этого, по крайней мере, у меня, нет ни желания, ни средств. Повлияйте на губернатора, пообещайте ему что-то за это. А я займусь более важными делами. У меня нет времени бесцельно блуждать по горам, чтобы застрелить одного или двух чернокожих, пока здесь все будет гибнуть.

— Но мы обязаны сделать это во имя памяти Элиаса! — возразил лорд Холлистер.

Дуг снова сжал под столом кулаки. У него не было никакого желания мстить за смерть отца. Элиас получил именно то, что заслужил. Если бы там еще не было Норы...

— Делайте что хотите, — ответил он своим соседям. — Но я думаю, что лучше всего исполню свой сыновний долг, если восстановлю Каскарилла Гардене.

«…и попытаюсь делом загладить вину моего отца». Последние слова Дуг, конечно, не озвучил, но это стремление руководило всеми его действиями с той самой ночи, когда случился пожар. Оно уберегло его от бесконечных мучительных мыслей о том, что думала и чувствовала Нора, когда мароны вонзали в ее тело свои мачете, о ее страхе и боли.

Дуг концентрировался на новой организации работы в Каскарилла Гардене. Он был исполнен решимости попытаться обойтись без плеток и надзирателей и собрал своих чернокожих сразу после окончания похорон, как только уехали проповедник и соседи.

— Мне не нужно объяснять вам, в каком положении мы находимся. — Его голос звучал спокойно. — Сейчас время сбора урожая, нужно будет вырубить сахарный тростник на двух третях площадей. Однако восемьдесят наших человек ушли, то есть... почти все полевые рабочие. У нас еще есть те, кто умеет работать на плантации?

Пара пожилых рабов подняли руки. Дуг кивнул им.

— Я рад, что вы остались здесь. И не могу наказывать вас за это, днем и ночью посылая на поле. Тем более что у нас угнали большинство тягловых животных. В поместье Каскарилла Гардене осталось всего лишь две упряжки ослов — они были отданы в аренду Кинсли — и три лошади. Мой конь и две кобылы, которые стояли у Холлистеров, у их нового берберского жеребца...

Голос Дуга сорвался, когда он вспомнил о том, с каким восторгом Нора относилась к серому жеребцу-красавцу, которого лорд приказал привезти с Востока, заплатив за него чуть ли не целое состояние. Скачки на специально построенных для этого ипподромах все больше входили в моду в Англии, и лорд планировал со временем организовать нечто подобное на Ямайке. Кроме того, ему явно не нравилось, что кобыла Норы опережала его собственного коня на каждой охоте. Поэтому он завез сюда жеребца и набирал кобыл для того, чтобы получить потомство. Фортнэмы записались к нему, чтобы отдать Аврору и еще одну кобылу, прибывшую с Норой из Англии. Это спасло лошадей от угона.

— Но это не тягловые лошади. Я завтра поеду в Кингстон и попытаюсь купить пару рабочих животных — хотя это будет не просто — а также... несколько новых рабов.

Дугу было нелегко говорить это, но чернокожие восприняли его сообщение спокойно. Они, казалось, больше радовались тому, что нагрузка на них будет меньше, чем сожалели о порабощении африканцев.

— Вы, — он указал на пожилых полевых рабов, — будете отвечать за то, чтобы научить их. И как мне ни жаль, но поначалу вам будут помогать также находящиеся здесь домашние рабы и ремесленники. В настоящий момент нам не нужны кузнецы, плотники и лакеи.

Ропот разочарования прошел по толпе чернокожих.

Дуг тяжело вздохнул.

— Да, знаю, я обещал никого не понижать в должности. Но для того, чтобы содержать дом со множеством слуг, мне нужен доход от сахарного тростника. Так что вам придется поначалу работать вместе со всеми.

Он бросил обеспокоенный взгляд на группу домашних рабов. Если они не будут помогать добровольно, то ему придется нанимать надсмотрщика. И тогда, возможно, очень скоро снова раздадутся удары плети. Дуг напрягся, когда вперед вышел Квадво. Колдун-обеа и по совместительству старший конюх, без сомнения, посчитает ниже своего достоинства рубить сахарный тростник.

Однако слова старого заклинателя духов заставили Дуга облегченно вздохнуть.

— Я сделаю все что могу, и мои конюхи тоже, — с достоинством сказал он.

Следующей шагнувшей вперед была Адвеа.

— Я тоже! — заявила она. — И мои помощники на кухне. Однако мы не сможем делать так много, как полевые ниггеры, баккра Дуг. Вы нас потом бить плетьми? — Ее вопрос прозвучал вроде бы шутливо, но в нем таился многолетний страх.

Дуг покачал головой.

— В Каскарилла Гардене никто больше не будет подвергаться наказанию плетьми! — сказал он. — За исключением случаев воровства или чего-то худшего. Но это будет определять не надсмотрщик, решать буду я один. И в будущем вы освобождаетесь от работы по воскресеньям. Кроме того, будут выходные дни на Рождество и на Пасху...

Из толпы раздались возгласы ликования.

— В качестве ответа, — воскликнул Дуг, — я ожидаю от вас верности и добросовестного выполнения своих обязанностей. Завтра с утра вы все выходите на работу, отмечаетесь у Квадво и прислушиваетесь к указаниям полевых рабочих. Все, кроме Адвеа и ее помощниц на кухне. В конце концов, труженики не должны голодать.

Когда Дуг на следующее утро уезжал в Кингстон, чернокожие действительно уже собрались, получили мачете и позволили опытным полевым рабам, которых раньше презирали, разделить себя на рабочие группы. По крайней мере, начало было хорошим. Однако Дуг радости не ощущал. Каждая пальма на пути, каждый поворот, каждый красивый вид на поселение или дальше, на побережье, напоминали ему о Норе. Она так радовалась пейзажам, солнцу, игре красок, свойственной джунглям и морю. Как же она могла быть мертвой? И почему что-то в нем не давало ему смириться с этой мыслью? Снова и снова он прикасался к ее гемме в кармане и невольно посматривал через левое плечо. Но за ним не было никакого дуппи — ни исполненного жаждой мщения Саймона, ни любящей Норы, ни разъяренного Элиаса. Никого.

В течение следующего месяца Дуг Фортнэм по-новому организовал жизнь в Каскарилла Гардене и тем самым заслужил нескончаемые порицания со стороны соседей.

— Эта потеря лишила его рассудка! — сокрушенно вздыхала леди Холлистер, когда молодой человек твердо отказался сразу же приступить к восстановлению особняка. — Он же не может жить в доме какого-то надзирателя!

— Прежде всего, он рискует здоровьем и жизнью! — возмущался Кристофер Кинсли. — Так близко, будучи единственным белым человеком в поселении ниггеров. Если его не убьют старые рабы, значит, прикончат новые!

Дуг действительно купил пятьдесят новых рабочих для своих полей — людей, которых только что привез корабль работорговца из Африки. Как обычно, они находились в плачевном состоянии, когда сошли на берег, и Дуг, к ужасу своих соседей, в первые недели дал им отдохнуть и привыкнуть. Его старый персонал заботился о них и учил их английскому языку, и, к удивлению молодого Фортнэма, это оправдало себя: ни одному из новых ниггеров не была чужда идея порабощения. Хотя они печалились о своей судьбе, для них никогда не было ничего необычного в том, чтобы стать собственностью другого человека. Кроме того, Дуг завоевал уважение своих слуг тем, что купил женщину-рабыню вместе с дочерью, хотя девочка была еще маленькой и пока не могла приносить никакой пользы. Он также купил две супружеские пары и еще целую семью и разрешил им поселиться в совместных хижинах.

Чернокожие, давно проживавшие в Каскарилла Гардене, восприняли это как поощрение, и сразу три пары спросили у Дуга разрешения пожениться. Тот подарил каждой из пар по козе и по три курицы и освободил их от работ на два дня, чтобы они могли построить себе хижины больших размеров. Однако формального венчания, по возможности, со священником, организовать не удалось.

— Я спрашивал, Тимми, — ответил он, мучаясь укорами совести, огромному полевому рабу и его жене, очень верующей. Она обычно вслушивалась в каждое слово Стивенса на его богослужениях. — Однако проповедник не может обвенчать вас, потому что вы не крещены. А окрестить он вас тоже не может, потому что... — Дуг прикусил губы. Он не мог говорить о том, что у чернокожих, возможно, отсутствует душа.

— Я не знаю почему, — в конце концов, продолжил он. — Кроме того, закон запрещает, чтобы рабы вступали в брак друг с другом. Рабы считаются юридически недееспособными, как дети, и потому не имеют права заключать договоры. А поскольку брак является договором...

Тимми и Леония смотрели на него, ничего не понимая. Дуг задался вопросом, а как бы решила эту проблему Нора. Она всегда была такой прагматичной...

— Послушайте, вы просто возьмите еще одну курицу, — сказал он рабам, — и отнесите ее Квадво. Я уверен, что при достаточном количестве кур он сможет вызвать вам любой дух.

— И это будет действительным? — с сомнением в голосе спросила Леония.

Она была уже не такой молодой — Каскарилла Гардене являлась уже третьей плантацией, на которой она работала, после того как ее угнали в рабство в возрасте семнадцати лет. Дуг знал, что Нора много раз лечила ее. Возможно, сразу же после посещений баарм мадда.

Он подбадривающе кивнул ей.

— В Каскарилла Гардене это будет законно, — заверил он ее. — Я не буду разлучать тебя и Тимми, и, если ваш брак будет благословлен детьми, я даю вам слово, что никогда не продам вашего ребенка.

Через год в Каскарилла Гардене появилось трое новорожденных малышей.

Много детей бегало также и по улицам Нэнни-Тауна, однако там не было знахарок. Грэнни Нэнни была почти единственной, кто понимал немного в лечении больных и мог помочь при родах, однако то, что она делала, не шло ни в какое сравнение со знаниями баарм мадда на плантациях. Нора вскоре заметила это, хотя, конечно, ни одна из черных женщин не доверилась бы белой. Однако у нее было достаточно времени, чтобы понаблюдать за женщинами, — в конце концов, Аквази сразу же после постройки забора и корчевания леса послал ее вместе с другими в поле. Тем самым мучения Норы в Нэнни-Тауне вступили в новую фазу, потому что женщины уже больше не ограничивались наблюдениями за ней и насмешками над ее неумелостью в таких повседневных вопросах, как плетение циновок. Теперь они в полную силу дали почувствовать белой женщине ее положение рабыни.

— Нам больше не нужно самим рубить сахарный тростник! — объявила прекрасная негритянка из племени ашанти, судя по всему, главная из молодых, еще не замужних женщин. — Для этого у нас есть рабыня!

Она со смехом сунула в руки Норы тупой мачете и указала на тростниковое поле, принадлежавшее поселению. В Нэнни-Тауне также выращивали сахарный тростник, пусть даже не в таких масштабах, как на рабовладельческих плантациях. Собственно, здесь он служил только для удовлетворения внутренних нужд в сахаре и алкоголе — причем Нэнни и Квао разумно контролировали процесс перегонки и раздавали жителям поселка весьма ограниченное количество спиртного. Большая часть полей Нэнни-Тауна служила для выращивания продуктов питания: ямса, маниока, зерновых культур и фруктов. Работа на этих полях по традиции являлась обязанностью женщин и была не слишком тяжелой, если привыкнуть к физическому труду при типичной для этой страны жаре и высокой влажности воздуха. Гордые мужчины из племени ашанти не были согласны помогать женщинам при сборе урожая. Последние, в свою очередь, перекладывали работу на плечи более молодых девушек. А те сейчас заставляли махать мачете Нору.

— Ну, давай, рабыня! — смеялись девушки и хлестали ее плетками из пальмовых листьев.

Эти удары не оставляли шрамов, однако были очень болезненными и унизительными. Тем более что Нора старалась изо всех сил. Она вначале все еще надеялась, что сможет снискать симпатию женщин благодаря своему упорному труду. Они же должны были признать ее, когда увидели, что она не пытается увильнуть от тяжелой работы. Однако вскоре Нора поняла, что не в состоянии справиться с этой задачей, которую сама перед собой поставила. Как и раньше, палящее солнце вызывало у нее головную боль, а жара заставляла бороться с приступами головокружения. Одно дело — совершать прогулки верхом или пешком или же ухаживать за больными, и совсем другое — рубить ножом-мачете крепкую упругую траву высотой в человеческий рост.

Нора уже через несколько минут обливалась потом, ее одежда прилипала к телу, и она все время путалась в юбках. Хотя, надо отдать им должное, они неоднократно спасали хозяйку от ударов ее же мачете по собственным ногам вместо тростника. Она никогда не верила в то, что рабы специально наносили себе ранения, которые так часто приходилось лечить в Каскарилла Гардене. Но до нее тогда не доходило, как легко можно пораниться мачете. В любом случае она посчитала почти за счастье, что девушки дали ей такой тупой нож. Это хоть и затрудняло работу, зато снижало риск поранить себя.

Нора сначала старалась держаться достойно, но наступил момент, когда она сосредоточилась на том, чтобы просто не потерять сознание, тогда как солнце поднималось все выше, а девушки со смехом ругали и унижали ее. На ее руках уже давно образовались водянки, ноги были изранены, а промежность от каждого движения болела после последней ночи, проведенной с Аквази. Ее надежды немного улучшить свое положение жертвы, увы, не оправдались. Все ее попытки потрогать саму себя и тем самым хоть немного возбудить, пока он не накинулся на нее, были безуспешными. В тот момент, когда Аквази приходил к Норе, у нее все сводило судорогой от страха и ожидания боли. Жжение она могла уменьшить только с помощью мази, но у нее не было времени приготовить ее. Не говоря уже о том, что ей никто бы не разрешил свободно собирать целебные травы для ее изготовления. Хотя в Нэнни Тауне и были огороды с лекарственными растениями, но большинства из них Нора не знала. Знания о целебных свойствах этих трав, должно быть, пришли на Ямайку из Африки, а не из Европы.

Конечно, существовали дикорастущие растения, например, алоэ вера, которое росло в Каскарилла Гардене на каждом углу и годилось для приготовления мазей, с помощью которых лечили раны. Но непосредственно в Нэнни-Тауне они не росли, а Аквази никогда бы не разрешил Норе выйти из поселка, чтобы найти эти растения. В конце концов, она собрала все свое мужество и спросила женщин про баарм мадда, однако только вызвала этим еще большее озлобление.

— Что такое, белая женщина, ты беременна? Ты что, не хочешь ребенка? Но это тебе не поможет! Это и мне не помогло!

Джулия, одна из замужних женщин постарше, очень хорошо говорившая по-английски, уставилась на Нору злобным взглядом. Нора спросила себя, что же было тому причиной. Она не сделала ничего, чтобы прогневить Джулию. Однако та, казалось, сама хотела рассказать обо всем.

— Мой баккра затащил меня в свою постель, и я хотела избавиться от ребенка! — сказала она Норе. — Однако миссис хотела детей-рабов. Она поймала меня и приказала выпороть плетьми. А потом они держали меня на цепи, пока не родился ребенок. К сожалению, ребенок был светлым, почти белым, и было сразу видно, кто его сделал мне. Тогда она отобрала у меня ребенка. И я никогда больше о нем не слышала...

Нора была потрясена, но Джулия говорила об этом уже очень спокойно. Наверное, у нее не осталось больше слез. И, конечно, у нее не было никакого сочувствия к беде белой женщины.

В конце концов, Норе в ее тяжелом положении помогла Манса — тем, что попросила у Нэнни мазь. Маану все еще очень часто пребывала в обществе королевы, и Манса также видела ее, хотя Нэнни и девочка явно не любили друг друга. Королеве не нравилось, что Манса по-прежнему много плачет и тоскует. Она упрекала Маану за то, что та воспитывает свою сестру слишком мягкотелой.

— Пошли девчонку на поле, пусть поработает, тогда перестанет ныть! — твердо сказала женщина из племени ашанти.

В ее народе мужчин и женщин с малолетства воспитывали в духе гордого и стоического перенесения трудностей. Маану же, наоборот, выросла в среде, где четко разделялось положение полевых и домашних рабов. Для нее послать Мансу на поле означало унизить девочку. Однако в конце концов она подчинилась распоряжению королевы. Манса рыдала горькими слезами — хотя полевая работа для женщин в Нэнни-Тауне даже и сравниться не могла с мучениями на тростниковых полях у плантаторов. Если бы Нора не была презираемой всеми, истерзанной белой рабыней, то уход за растениями и сбор урожая овощей и зерновых доставлял бы ей даже удовольствие. При этом женщины пели или рассказывали друг другу разные истории, часто делали перерывы и болтали друг с другом. Большинство детей из поселка совершенно добровольно помогали им, играли между грядками и делали себе игрушки из дерева или садовых отходов.

Несмотря на свое отчаяние, Манса старательно махала мотыгой. Девочка никогда не была беззаботным ребенком, с малых лет знала, что она — рабыня, которую терпят только до тех пор, пока она приносит пользу. Норе было жаль ее. До сих пор она никогда не задумывалась о различиях в положении домашних рабов и кухонной прислуги в Англии. Однако теперь ей стало ясно, насколько иным все было для Мансы, Салли и даже для Маану. Если прислуга не выполняла своих обязанностей или в чем-то ином не устраивала работодателя, она могла в худшем случае всего лишь потерять работу. Мансе же и другим детям-рабам угрожала продажа на поля.

Все же жители Нэнни-Тауна разговаривали с Мансой, и Нора попросила у нее помощи, чтобы узнать, есть ли тут баарм мадда. После этого девочка принесла ей мазь от королевы Нэнни.

— Здесь они не иметь баарм мадда, — с несчастным видом сообщила она. — Только Нэнни, она это знает из Африки...

Нора с недоверием понюхала горшочек с мазью. У этой смеси был странный запах, а коричневый цвет и глинистая консистенция выглядели незнакомыми и тоже не вызывали доверия. А следующие слова Мансы о знаниях Нэнни в качестве знахарки породили еще больше сомнений.

— Но не знать, хорошая ли медицина. Последняя ночь в хижина возле нас...

— В хижине рядом с нами, — поправила ее Нора.

— В хижине рядом с нами умирать вчера женщина, — пояснила Манса, и Нора была слишком испугана, чтобы исправить ее. — Притти. Она беременна... э... была беременна, а вчера пришел ребенок. Ее муж позвать Нэнни, и она... тоже пришла.

Манса сокрушенно искривила лицо, как всегда, когда безуспешно старалась говорить на правильном языке, но в этот раз Нору это не рассмешило. Она вспомнила Притти, прекрасную молодую женщину, которая полностью оправдывала свое имя1.

— Но не могла помочь. Маану...

— Причем тут Маану? — с тревогой спросила Нора.

— Маану пыталась повернуть ребенка в Притти, — пояснила Манса. — Как делать миссис. Но не получилось...

Нора отбросила с лица волосы. Они снова выбились из-под платка, который она теперь завязывала на голове в виде тюрбана, как это делали некоторые из черных женщин. Однако это у нее получалось не совсем умело. В отличие от помощи при родах. Способ повернуть ребенка при его неправильном положении в утробе матери был, собственно, не очень сложным. Его показала Норе баарм мадда с плантации Кинсли, а Маану присутствовала при этом. Однако сама девушка никогда его не применяла. Она помогала ухаживать за больными, но у нее не было цели стать баарм мадда. А теперь у нее на руках умерла Притти.

— А твоя сестра не сообразила позвать меня? — горько спросила Нора.

Манса, чуть не плача, покачала головой.

— После этого она пожалела. Она сказала, что надо было сделать так. Но не хотела... не хотела... очень тяжелое слово, миссис, что-то похожее на грудь. Она не хотела грубить Нэнни.

— Она не хотела рассердить ее, Манса, — устало поправила ее Нора. — Она не хотела рассердить Нэнни. Это никак не связано с грудью. Без сомнения, ей не хотелось, чтобы королева узнала о том, что белая рабыня может быть чем-то полезна. И из-за этого должна была умереть Притти... Маану когда-нибудь подавится своей ненавистью.

 

Глава 5

— Вам надо забыть все это.

Дуг Фортнэм бесконечно часто слышал эти слова — от преподобного, от своих друзей и соседей, даже от рабов в Каскарилла Гардене.

Особенно дамы в Кингстоне и Спаниш-Тауне все чаще высказывали озабоченность по поводу его затянувшегося траура — и при случае также по поводу его жилья, когда приезжали к нему в гости. Это они делали часто: у них были дочери, младшие сестры и кузины, которые с удовольствием вышли бы замуж за молодого наследника большой плантации. Но сам Дуг почти никогда не выезжал в свет с тех пор, как «несчастье постигло его дом», — выражение, которое дамы любили использовать для обозначения набега маронов, вероятно, потому, что эти слова казались им не такими страшными и не ставили под вопрос их собственную безопасность. Губернатор по-прежнему не принимал никаких мер, чтобы выкурить гнезда маронов в горах Блу-Маунтинс. В период с 1729 по 1734 год его там уже не раз постигала неудача. Теперь он, скорее всего, делал ставку на переговоры и пытался по возможности игнорировать такие рецидивы, как нападение на поместье Каскарилла Гардене.

— Когда вы, наконец, восстановите ваш дом? — укоризненно спросила леди Холлистер. Она заехала в гости, чтобы пригласить Дуга на весенний бал. Теперь леди, явно нервничая, сидела на одном из простых стульев, которыми он обставил свою комнату в бывшем доме для надсмотрщиков. Близость жилья рабов для нее явно была неприятной.

— Ваше... Со времени вашего... несчастья прошло уже больше года, вам пора бы постепенно забыть о нем.

Дуг попытался заставить себя улыбнуться.

— Некоторые вещи не так-то легко забыть, — пробормотал он, однако потом все же взял себя в руки. — А строительством дома я теперь действительно займусь. Я планирую новое здание, в стиле... Не английский загородный дом, а нечто больше похожее на ваш дом в Кингстоне.

Леди Холлистер просияла.

— Это хорошая идея! — радостно заявила она. Ее племянница, только что вернувшаяся на Ямайку из английского интерната, уже заявила, что ни в коем случае не будет жить в пышном каменном ящике. Сложный стиль колониальной архитектуры намного больше нравился молодой Люсиль. — Мы можем порекомендовать вам архитектора.

Дуг кивал и улыбался, предоставляя даме возможность поболтать. У него было мало интереса к строительству нового дома, но он признавал, что в дальнейшем ему придется пойти на некоторые уступки. Он не мог и дальше держаться в стороне от общества в Кингстоне, тем более что это было бы крайне неразумно и с экономической точки зрения. Каскарилла Гардене за последний год получила хорошую прибыль, однако другие плантаторы ясно дали ему понять, что они абсолютно не ценят, не понимают и не одобряют его нетрадиционную форму управления плантацией. Хозяин, который живет в едва ли более комфортных условиях, чем его рабы; плантация без надсмотрщиков, с рабами, которых хозяин освобождает от работы для посещения воскресного богослужения; рабы, которые имеют право заводить семью, после того как вместе перепрыгнут через метлу... Дуг слышал, что этот обычай распространен в Виргинии, и ввел его для своих людей. Таким образом, заключение брака становилось разгульным праздником для всего поселения рабов.

До сих пор наследнику Фортнэма эта экстравагантность прощалась. Однако время траура закончилось, и ему придется вернуться к обычному, традиционному для владельцев плантаций поведению.

Если он этого не сделает, то ему угрожает обструкция. Плантаторы не будут больше привлекать его к переговорам о ценах и на паях с ним фрахтовать корабли, чтобы отправлять товары в Англию.

Поэтому у Дуга не оставалось выбора — ему пришлось нанять в качестве надсмотрщика одного молодого шотландца. Ян МакКлауд был обедневшим дворянином с историей, напоминавшей Дугу историю давнего возлюбленного Норы Саймона Гринборо. В любом случае мистер Ян — так он заставлял рабов называть себя, причем следил за правильным произношением и не допускал никаких «баккра Ян», — был таким же мечтателем, как и Саймон. Молодой человек полностью опровергал расхожее мнение о том, что рыжеволосые люди вообще и шотландцы в частности отличаются склонностью к кипучей деятельности и вспыльчивостью. Он был скорее склонен к мечтательности и мог провести целый день, с удовольствием лежа под пальмой и читая, в то время как рабы самостоятельно организовывали свою работу проверенным способом. Ян Мак-Клауд никогда бы не пришел к мысли кого-то выпороть и слушал воскресное богослужение с увлеченностью настоящего христианина, вместо того чтобы считать присутствующих рабов по головам.

Вместе с ним в усадьбу прибыла его супруга Присцилла, которая якобы являлась медиумом, о чем сразу же дала понять Дугу. Она, никого не спрашивая, тут же установила связь с душами Элиаса и Норы Фортнэм и передала молодому человеку сердечный привет с того света. Дуг не знал, что ему делать — смеяться или упрекать ее за это, но вместе с тем он боролся с сумасшедшим желанием — попросить ее вызвать дух Норы. Однако ему все же удалось сохранить ясность мышления. Без сомнения, не менее трех куриц должны будут распрощаться с жизнью для того, чтобы местный колдун-обеа смог затем изгнать дуппи Элиаса Фортнэма. Квадво будет сильно возражать и оспаривать, что дух старого баккра вообще мог кому-то явиться. А если и явился бы, то скорее кипел бы от ярости, вызванной нововведениями Дуга, вместо того чтобы передать ему любезный привет. Дуглас отнес видения Присциллы на счет переутомления и уклонился от дальнейшего общения с молодой женщиной.

Это было бы, естественно, намного проще, если бы господский дом был восстановлен. Дуг глубоко вздохнул. Норе понравилась бы новостройка в колониальном стиле. Он решил покрасить дом в ее любимые цвета. Ему придется расспросить на этот счет ее отца. После того как Дуг выполнил свой печальный долг и сообщил Томасу Риду о смерти его дочери, молодой плантатор и купец вели оживленную переписку. Казалось, и одному и другому помогало то, что они могли общаться, обмениваясь мыслями и памятью о Норе. Дуг сообщил о том, что черные женщины ухаживают за ее могилой, а Рид рассказал о детстве Норы в Лондоне. Он, между тем, уже, наверное, начал подозревать, что Дуга и Нору связывало нечто большее, чем родство через брак Фортнэма-старшего, и в его письмах стали проскальзывать попытки утешить юношу. Однако, естественно, прямо он никогда не коснется этой темы. И Дуг никогда не стал бы сообщать ему о том, что брак Норы оказался несчастливым. Томасу Риду и без того было тяжело смириться с мыслью о том, что его единственная дочь нашла смерть на чужбине.

Да и сам Дуг Фортнэм был очень далек от того, чтобы смириться с потерей Норы.

 

Глава 6

После более чем годичного пребывания в рабстве в Нэнни-Тауне Нора была близка к отчаянию. Поначалу она еще надеялась на то, что белые люди предпримут попытку нападения на город маронов — тем более, когда заметила, что Нэнни и Квао принимают меры по усилению обороны. Брат и сестра ожидали возмездия — и намного более серьезного, чем обычные смехотворныеь экспедиции плантаторов. Нора заметила, что они выставили больше постов, увеличили высоту ограждения вокруг поселения и посылали на поля воинов для защиты работавших там женщин и детей. Не упускалось из виду и обучение новых жителей поселения. Аквази и другие полевые рабы с Каскарилла Гардене усердно тренировались в стрельбе из ружей, учились бросать копья и применять свои ножи и палки в ближнем бою так же умело, как делали это их предки в Африке. Аквази, крепкий и сообразительный, выделялся в каждой из этих дисциплин. Он действительно был вызван к Нэнни и Квао и доказал им, что умеет читать и писать. Намного лучше, чем любой другой марон. В конце концов, даже свободные с рождения чернокожие, которые происходили еще от испанских рабов, никогда не ходили в школу. Теперь они относились к молодому человеку со всеми почестями. Маану, по причине ее познаний в культуре, пусть и скромных, мароны также почти боготворили.

Нора спрашивала себя, почему этих двоих не заставляют передавать свое искусство другим, — было бы намного эффективнее организовать тут школу, чем нянчиться с двумя соплеменниками, как с чудотворцами. Здесь, однако, обычная дальновидность Нэнни почему-то дала сбой. Ей, наверное, вообще не приходило в голову, что чтение и письмо можно изучить и передать дальше так же легко, как навыки работы в поле или искусство ведения войны. Она, как и прежде, рассуждала о книгах и договорах, словно о говорящей бумаге; ей никогда бы и в голову не пришла идея самой научиться читать.

Нора боролась с собой. Мучаясь на полях, она не единожды думала о том, чтобы самой предложить Нэнни свои услути в качестве учительницы. Она не хотела брататься с врагом, но, с другой стороны, для нее было бы намного приятней работать в школе, чем рубить сахарный тростник, подвергаясь унижениям со стороны других женщин. Как и прежде, бывшие рабыни заставляли ее делать самую тяжелую работу, и Нора лишь частично смогла приспособиться к этому. Хотя ее кожа действительно загорела, а тюрбан защищал волосы от полного выгорания на солнце, жара, как и прежде, мучила ее. Теперь она стала понимать аргументы плантаторов против того, чтобы на полях работали белые люди. Они бы просто не выдержали эти мучения так долго, как черные, тем более работая по десять часов в день, имея всего полдня выходного в неделю.

Однако Нора все больше набиралась опыта в обращении с мачете и мотыгой, а ее израненные ноги и руки уже зажили. Мазь Нэнни сотворила чудо — однако это была скорее целебная глина, чем паста на основе жира. Следовательно, она не могла помочь в решении самой болезненной проблемы Норы — почти ежедневных сношений с Аквази.

Ее надежда на то, что она когда-нибудь надоест Аквази как женщина, которая ни в коей мере не вдохновляла его, а только лежала под ним, окаменевшая от ужаса, не сбылась. Аквази, казалось, достиг своей заветной цели. И Маану не переставала ненавидеть Нору за это.

Так проходила неделя за неделей, и надежда Норы на нападение англичан угасала. Дуг Фортнэм, похоже, не делал никаких усилий, чтобы предпринять что-нибудь для ее спасения. Сначала она оправдывала это его потрясением от нападения — конечно, он чувствовал себя виноватым в том, что оставил Нору наедине со своим отцом. Затем она стала предполагать, что он постарается использовать свое влияние на губернатора и для этого ему понадобится время. Она думала, что ее возлюбленный не будет организовывать карательные экспедиции сломя голову, а станет действовать разумно, энергично и целесообразно. Ведь, наверное, все-таки возможны переговоры. Нора между тем знала уже несколько больше об отношениях между губернатором и маронами и могла оценить поведение Нэнни. Совершенно точно королева не стала бы рисковать возможностью возникновения войны или бунта среди собственных людей ради того, чтобы оставить Аквази его белую рабыню!

Но в Кингстоне все, казалось, забыли о Норе. И даже Дуг, очевидно, не считал ее достаточно важной, чтобы самостоятельно организовать спасательную акцию. Фортнэмы были богатыми, он мог бы, например, по-королевски вознаградить какого-нибудь белого торговца за ее похищение. Те часто приходили в Нэнни-Таун, и Нора снова и снова испытывала острый прилив надежды, когда видела лошадей и упряжки мулов перед хижиной Нэнни. Однако вскоре переживала жестокое разочарование, а ее собственные попытки поговорить с кем-нибудь из приезжих каждый раз терпели фиаско из-за бдительности Аквази. Норе ни разу не удалось даже просто появиться вблизи белых торговцев.

В конце концов, она стала сомневаться в любви Дуга. Может быть, для него это была всего лишь игра, тем более что сейчас он унаследовал плантацию и мог жениться на любой девушке в округе. Желающих нашлось бы немало хоть в Кингстоне, хоть в Монтего-Бей. Нора попыталась отодвинуть мысли о Дуге в сторону и снова вызвать дух Саймона. Он никогда не предавал ее, но сейчас не показывался. Нора искала и не находила утешительных снов наяву. Мысли о пляже, побережье и море поблекли. Мечта превратилась в кошмар, а солнце, которое Нора всегда так любила, сейчас угрожало сжечь ее.

А затем произошло нечто, что ухудшило и без того тяжелое положение Норы, потому что навсегда привязало ее к Нэнни-Тауну. Еще некоторое время назад она заметила, что ее груди налились и стали болеть, по утрам ее тошнило, а ноги казались тяжелыми, как свинец, когда она тащилась на работу. Когда при выжигании леса у нее закружилась голова, и она на короткое время потеряла сознание, то уже не смогла отрицать очевидный факт. Она беременна — иных причин для всех этих симптомов быть не могло. При этом она почувствовала себя странно успокоенной. В конце концов, она ни разу не забеременела от Элиаса, да и счастливая ночь с Дугом осталась без последствий. Нора твердо поверила в то, что бесплодна. А теперь...

Молодая женщина с трудом поднялась и в первую очередь постаралась уйти в безопасное место, чтобы спрятаться от пламени, которое поглощало кусты на новом поле. Возможно, запах гари вызвал тошноту, а может, причиной обморока стал вид пламени, напомнивший ей о пожаре в Каскарилла Гардене.

Однако, выходит, огонь был ее счастьем. Нора была одна на этой стороне поля — другие женщины, наверное, не заметили ее короткую потерю сознания. Нора постаралась дышать глубоко, чтобы подавить панику. Ведь хоть кто-нибудь тут должен знать, как делаются аборты! При этом Нора ни на мгновение не колебалась, чтобы взять на себя этот риск. Альтернатива была слишком ужасной. Ни в коем случае, ни в коем случае она не хотела рожать ребенка Аквази!

Манса не сразу поняла, что Нора пытается объяснить ей в осторожных выражениях.

— У вас ребенок, миссис? От кого? Баккра Дуг?

По всей видимости, от рабов в Каскарилла Гардене не укрылась зарождающаяся связь между миссис и молодым баккра. Нора покраснела и на какое-то мгновение погрузилась в мечтание. Если бы она носила в себе ребенка любви вместо плода боли и страха! Но это было, конечно, невозможно. Ведь со времени ее ночи с Дугом прошло уже больше года.

— Это не твое дело! — оборвала она девочку. — В любом случае мне нужна баарм мадда. Но не Грэнни Нэнни.

— Но я не знаю никого, других нет.

Манса напряженно подумала, но ничего нового сообщить Норе не смогла. Медицинское обслуживание маронов находилось исключительно в руках королевы, и Нэнни не готовила себе ни единой преемницы. Среди бывших рабынь тоже не было ни одной знахарки. В Блу-Маунтинс попадали чаще всего молодые полевые рабы, а баарм мадда, наоборот, как правило, работали в домах своих господ и были пожилыми. Скорее всего, Грэнни Нэнни просто не потерпела бы никого из них рядом с собой. Нора вспоминала о впечатляющих личностях знахарок на плантациях Кинсли и Холлистера, хотя сегодня они казались ей гораздо менее могучими, чем королева. Однако они могли бы подвергнуть сомнению влияние Нэнни на ее людей, если бы завоевали себе авторитет на свободе.

— Должна же тут быть женщина, которая убирает детей, — твердо сказала Нора. — И она нужна мне.

Манса больше ни о чем не спрашивала. Девочке-рабыне, пусть даже такой молодой, это желание было понятным. Но время тянулось, а девочка ничего не говорила Норе о результатах своих поисков. Молодая женщина ждала с нетерпением: от своих прежних пациенток она знала, что прерывание беременности проще сделать на ранних сроках, тогда оно не будет таким опасным. Нора задумалась, можно ли вызвать срыв беременности еще более тяжелым физическим трудом. Она до изнеможения корчевала корни деревьев и старалась в это время по возможности ничего не есть и поменьше пить. Она так выдохлась, что у нее началось сердцебиение. Она исхудала до костей и боролась с головокружением и одышкой — но ее груди наливались и дальше, месячные так и не начинались. Ребенок в ее утробе также выдержал дальнейшие еженощные нападения Аквази, хотя Нора стонала от боли и иногда думала, что умирает. За последние месяцы она изобрела пару примитивных рецептов, чтобы хоть чуть-чуть помочь себе: она выжимала масло из лекарственных трав и натиралась им или же толкла алоэ вера. Но в эти недели она отказалась от всего. Может быть, ее боль и гнев убьют ребенка — или Аквази убьет его сам, карая Нору за то, что она с мужеством отчаяния сопротивляется ему.

Но на деле Нора получала лишь новые синяки и раны. Хотя однажды она с облегчением обнаружила, что у нее, наконец, началось кровотечение, оказалось, что это были всего лишь наружные раны. Ребенок в ней жил. Нора чувствовала себя душевно и телесно больной, но она оставалась беременной — и однажды начала ощущать своего рода уважение к этому существу, которое так упорно боролось за свое выживание.

Поэтому Нора почувствовала что-то вроде сожаления, когда однажды утром ее навестила Манса и сообщила кое-какие новости.

Нора как раз молола пшено и смешивала его с маниоком, чтобы сварить кашу. Она боролась с головокружением и тошнотой, особенно когда ставила на огонь горшок с чечевицей, которую сварила накануне вечером. Аквази должен был есть кашу и суп. Норе же при одной только мысли об этой еде становилось плохо. Она не хотела никакой каши из зерна и мечтала о кусочке хлеба или сыра

— Пахнет хорошо! — сказала Манса, опустила палец в горшок и облизала его. — Много перца, я люблю!

Нора судорожно сглотнула, однако потом опомнилась и подумала о вежливости — а прежде всего о том, что никто не должен заметить ее беременность. Аквази так или иначе уже начал со злобой наблюдать за своей рабыней.

— Возьми себе что-нибудь, смелее, — подбодрила она девочку.

Аквази должен думать, что она сама неплохо подкрепилась.

Это должно было его успокоить. Мансу не нужно было уговаривать дважды. Она залезла сначала в кашу, затем в горшок с острым супом, причем и то и другое ела прямо руками. Нора почувствовала, как в ней снова поднимается тошнота. Однако затем Манса вспомнила о своей миссии.

— Я находить баарм мадда, — прошептала она Норе с заговорщицкой миной. — Было трудно. Она не хотеть, чтобы Нэнни знать, что она делать. Нэнни хочет быть единственной. Но Толо уже делать до того, когда Нэнни пришла к маронам!

Значит, не рабыня, а от рождения свободная чернокожая. Нора облегченно вздохнула. Жены маронов обращались с ней намного лучше, чем освобожденные рабыни. У них не было принципиальной ненависти к белым людям. Однако в Нэнни-Тауне они были в меньшинстве.

Нора наморщила лоб.

— Кто такая Толо? — Она не припоминала женщины с таким именем.

Манса еще раз залезла ручонкой в пшенную кашу.

— Толо не живет здесь, — сказала она с набитым ртом, — не в деревне. Люди говорят, она ведьма...

Нора улыбнулась.

— Это белые говорят о каждой баарм мадда, — ответила она.

— И у нее когда-то ссора с Нэнни. Живет в джунглях, внизу по течению. Один час. — Манса залезла в горшок с чечевицей. — Очень хорошо. Очень хорошо для белой миссис! — Она лукаво ухмыльнулась в лицо своей бывшей хозяйке.

Нора заставила себя улыбнуться.

— И она мне поможет? — нервно спросила она. — Ты с ней говорила? Будет очень трудно к ней добраться, мне придется полдня провести в пути.

Ее пробрал страх от одной только мысли о пути через джунгли и, особенно, от мысли об обратном пути. Большинство баарм мадда помогали женщинам, выскребая их плод чем-то вроде ложки. После этого те должны были лежать. Женщины, которые умирали на руках у Норы после такого прерывания беременности, рассказывали о длительном походе к знахарке на соседской или даже более далекой плантации, а после этого еще и о работе на полях.

Манса с набитым ртом попыталась одновременно кивнуть и отрицательно покачать головой.

— Не разговаривать с ней, только с другими женщинами. Но она всегда помогает. Толо бедная, ей нужны вещи. Если женщины болеют, они платят чечевицей, фруктами... что-то подобное. Но если нужно убрать ребенка, хочет курицу.

Этого еще не хватало. Нора потерла себе виски. Ей придется украсть курицу, как делали рабыни для проведения церемонии обеа. Если бы ее положение не было таким безнадежно отчаянным, она бы рассмеялась.

— Миссис может идти сразу завтра утром, — сказала практичная Манса. — Завтра они корчуют лес для новых людей.

Действительно, мароны Нэнни на прошлой неделе снова напали на плантацию и наряду с богатой добычей привели с собой две дюжины освобожденных рабов. С тех пор в Нэнни-Тауне воцарилось беспокойство. По всей видимости, между Квао и Нэнни возникли разногласия по поводу того, нужно ли организовывать дальнейшие нападения, а за день до этого пришли посланцы из Кудойе-Тауна, вождь которого был серьезно обеспокоен. Нора предполагала, что одним из них был сам Кудойе, то есть старший брат Нэнни. Все три предводителя с тех пор во все горло ссорились на своем родном африканском языке.

— И если так много огня и так много людей, миссис может легко убежать. Толо найти нетрудно, сказала Антония. Речка делает изгибы, в нее втекает ручей, миссис пойдет вверх по течению до пруда возле источника, там хижина Толо.

Манса хотела еще что-то сказать, но тут в двери хижины возникла мрачная фигура Аквази.

— Завтрак, наконец, готов? — холодно спросил он Нору. — Теперь ты можешь идти на поле.

Аквази никогда не завтракал вместе с Норой — у многих африканских племен не было принято, чтобы мужчины и женщины ели вместе. Конечно, Аквази не рос в духе таких традиций, но ему, казалось, доставляло удовольствие вспоминать о своих корнях.

Нора послушно встала.

— Спасибо, что зашла в гости, Манса, — официальным тоном произнесла она. — И, конечно, я завтра с удовольствием помогу корчевать лес. Тебе действительно не нужно бояться огня, мужчины будут следить за этим. А в остальном — просто держись поближе ко мне.

Манса весело подмигнула ей, когда они вдвоем встали. Она поняла хитрость Норы.

— Я не уходить от юбки миссис! — серьезно заявила она.

Если бы завтра кто-то спросил ее, она бы поклялась, что целый день провела вместе с Норой.

На следующее утро дул сильный ветер, что осложняло выжигание леса. Действительно, по этой причине на плантации находилось больше мужчин, чем обычно требовалось для помощи, и Манса оказалась права: все шло чуть-чуть не так, как надо.

Началось с того, что незамужние женщины стали бросать взгляды на новеньких парней и обмениваться с ними шутками. Мужчины, которые уже давно жили в Нэнни-Тауне, сердито наблюдали за тем, как девушки, немного смущаясь, приставали к недавно прибывшим. Новички танцевали и смеялись, в опьянении от только что дарованной свободы, которая вот-вот увенчается приобретением «своей» земли. Норе было нетрудно ускользнуть из их поля зрения, когда пламя, в конце концов, поднялось кверху. А на пути к курятнику она обнаружила, что село почти опустело. И это было ей на руку, потому что курица, которую она выбрала для Толо, никак не поддавалась попыткам поймать ее. У Норы не было опыта общения с пернатыми. Охота на курицу затянулась надолго и, конечно, происходила не в тишине. Куры-подруги возмущенно кудахтали, а жертва Норы отчаянно сопротивлялась, когда та, наконец, засунула ее в мешок.

— Мне тоже очень жаль, — извинилась она перед курицей, завязывая джутовый мешок и закидывая его себе за плечи. Она не знала, захочет ли Толо курицу в живом виде, но сама Нора еще никогда не резала и не убивала животных и теперь не могла заставить себя просто так, недолго думая, свернуть птице шею.

В конце концов, она на карачках спустилась к реке. Там были тропы разной степени проходимости, и Нора выбрала для себя самую крутую и опасную. Она надеялась, что ее охраняют не так усиленно, как другие, — тем более что часовые больше обращали внимание на тех, кто может вторгнуться в город, чем на людей, покидавших Нэнни-Таун. Последнее не запрещалось никому. Кроме Норы.

Среди африканских женщин было много таких, которые почти полностью закрывали себя одеждой, когда покидали свой дом. Нора слышала, что их вера наказывала им это. Однако на плантациях это было, конечно, запрещено. Но здесь они все же прятали свои волосы под пестрыми накидками, вместо того чтобы обернуть их тюрбаном, и постоянно держали голову опущенной. Почти постоянно. Если Нора будет подражать им, то сторожа, конечно, не станут проверять ее.

Однако она не поддавалась иллюзии, что по дороге к Толо ее никто не увидит. Система обороны Нэнни-Тауна функционирует безукоризненно, и если даже Нэнни не любит «ведьму», та, без сомнения, все же находится под защитой маронов. Пусть речка имела заброшенный вид — Нора была уверена, что бдительные глаза наблюдали за ней, пока она следовала вдоль течения ручья. Исполненная стыда, она думала, понимают ли эти часовые, что значит курица в ее мешке. От них не могла укрыться барахтающаяся в своем джутовом плену птица.

Но до хижины Толо, действительно, было не так далеко.

Надо было пройти пешком около часа, и то только потому, что вдоль реки не нашлось протоптанной тропы; лишь временами, когда берег становился песчаным, Нора видела на нем отпечатки узких женских ступней. Она прокладывала себе путь через папоротники и лианы, в которых прятались разнообразные насекомые. Несмотря на свою печальную миссию, Нора наслаждалась видом пестрых мотыльков, однако страдала от укусов насекомых, которые вцеплялись в ее лодыжки. Нора вспомнила, что на Ямайке также вроде бы водятся крокодилы, — однако, наверное, скорее на западе, в Черной реке, чем здесь, на востоке острова. Но, тем не менее, она всматривалась в неглубокие заливы реки со смешанными чувствами — тревогой и жаждой приключений. На берега падали тени акаций и папоротников, и в зеленоватой полутьме ветка или тень казались огромными ящерицами. И ей хотелось бы увидеть этих животных, хотя лучше бы не сегодня, поскольку она была не вооружена и одинока. Она с тоской вспомнила о своих робких планах, которые вынашивала вместе с Дугом. Однажды он хотел показать ей весь остров. С ним она бы не боялась рептилий... Но Дуг оставил ее в беде. Норе придется заставить себя забыть и его тоже.

Несмотря на то, что берег лежал в тени, Нора обливалась потом, когда, наконец, достигла поворота и там действительно натолкнулась на ручей, впадавший в реку. Она вымыла в нем лицо и руки и только сейчас решилась опустить покрывало. Наблюдатель-марон должен был знать, что она находится по дороге к Толо, но сейчас он будет считать, что она идет к ней по женским делам, и не станет в них вмешиваться. Конечно, позже он, возможно, и расскажет Аквази о выходке его рабыни, но Норе это было все равно. Пусть он накажет ее. Она вернется назад уже избавленная от своей самой срочной проблемы.

Хижина Толо, хорошо замаскированная, находилась на краю пруда, который подпитывался родником. Идиллическое место — женщины в Нэнни-Тауне говорили, что в таких местах любят находиться добрые духи. Возможно, Толо поэтому и избрала это место. Старая женщина сидела перед своей хижиной у огня и смотрела на Нору внимательными светлыми глазами. Нора смущенно взглянула на нее — она еще никогда не видела негритянку с таким сияющим взглядом.

— Толо? — смущенно спросила она.

Старуха скривила лицо, и Нора не знала, означает ли ее гримаса улыбку. Толо была более плотной, чем Нэнни, и, конечно, намного старше, но не выше ростом. По всей вероятности, она была не из племени ашанти, гордых людей с Берега Слоновой Кости, а из другой части Африки.

— Кто же еще? — в конце концов, ответила она. — А ты... Я слышала, что у Нэнни в городе есть белая женщина. Но я не хотела этому верить.

— Я нахожусь там не по своей воле! — резко ответила Нора.

Ей снова стало плохо. Толо сжигала в своем костре какие-то травы, чтобы отогнать насекомых. Кроме того, в горшке варилась какая-то невыносимо вонючая масса.

Теперь Толо действительно ухмыльнулась.

— Я — тоже нет, — заметила она. — Все мы находимся в этой стране не по своей воле, но тебя, по крайней мере, никто не затащил на корабль голой и в цепях. С такими жалобами, дитя, ты себе друзей не заведешь.

Нора заметила, что Толо свободно говорит по-английски.

— Однако вы же всегда были здесь, — сказала она затем. Она невольно выбрала вежливую форму обращения. Толо нравилась ей — ее харизма была не менее королевской, чем ореол вокруг Нэнни. — Вы родились здесь, не так ли?

Толо кивнула.

— Но угнали мою мать, — объяснила она. — А я... Скажем так, в моем племени у меня было лучшее положение, перед тем как Кудойе, Аккомпонг, Нэнни и Квао объединили нас. Но я не должна жаловаться, ведь, по сути, так даже лучше — по крайней мере, для маронов. Для рабов будет хуже, когда Кудойе заключит договоры.

— Нэнни-Таун принимает рабов массово, — ответила Нора.

Ей следовало сменить тему их беседы и приступить к решению своей личной проблемы, но было интересно разговаривать с этой явно умной женщиной о маронах, о белых и о рабах на Ямайке.

— Пока что, — сказала Толо. — Но если они хотят мира с губернатором, им придется взять на себя обязательство отправлять беглых рабов назад к своим хозяевам. Нэнни это не подходит. У нее есть хорошие стороны. При этом я не верю, что освобожденные рабы для нее так уж много значат. Скорее всего, она получает удовольствие от нападения на плантации и от смертей белых баккра. Будь ее воля — сгорел бы весь Кингстон. Она исполнена ненависти.

«Как Маану», — с горечью подумала Нора.

— Может быть, они и меня тогда вернут, — сказала она с надеждой.

Толо пожала плечами.

— Если бы кого-нибудь в Кингстоне интересовала белая женщина, они бы уже давно это сделали. Но, кажется, это не тот случай. А если ты выносишь ребенка...

Нора испуганно посмотрела на нее.

— Откуда вы знаете?

Старая женщина хрипловато рассмеялась.

— Имея немного опыта, это можно увидеть сразу, девочка. Нэнни тоже это знает — и, наверное, благодарит своих богов, что ты нашла дорогу ко мне. Твой ребенок принесет ей только неприятности. Дело в том, что если ты действительно его родишь, то твой ниггер должен будет взять тебя в жены. Белая служанка в качестве награды для исключительного воина, может, и сойдет. Однако дети, которые вырастают в ее городе в качестве рабов, — этого Нэнни не потерпит. Значит, женитьба. Но это может привести к неприятностям с англичанами, если тебя все же кто-то захочет вернуть назад. Свою рабыню твой ниггер должен был бы вернуть. Но возвращать свою жену он не обязан.

— Я не хочу ребенка! — поспешно сказала Нора.

Толо, призадумавшись, пожала плечами.

— Ты уверена? Твое положение в селе улучшится...

— Я не хочу лучшего положения в Нэнни-Тауне! Я хочу уйти оттуда. Я хочу... — Нора сжала кулаки.

— А ведь это твой ребенок. Твой первый, не правда ли? Неужели ты никогда не хотела ребенка?

Нора молчала. Она не могла отрицать — бывали времена, когда она мечтала о детях. Тогда, давным-давно, вместе с Саймоном. И в последние недели общения с Дугом. Даже ребенок от Элиаса в первые месяцы ее брака был бы желанным. По крайней мере, тогда она не думала бы прерывать беременность. Однако здесь, в рабстве, среди враждебно настроенных по отношению к ней женщин...

— Ты не хочешь ребенка-раба. — Толо собрала воедино мысли Норы, словно прочла их. — Но он таким и не будет. Ребенок будет свободным. Он будет наследником твоего мужа.

— Да что он может унаследовать? — горько спросила Нора. — Кусок земли, который его мать обрабатывает по принуждению?

— У белых это был бы кусок земли, который обрабатывают по принуждению негры, — ухмыльнулась Толо. — Разве это не одно и то же? Ну, хорошо, тебе лучше знать, но ты заплатишь за это высокую цену. Всегда приходится платить высокую цену. Этот ребенок будет тебе сниться.

Нора хотела возразить, что ей уже много месяцев ничего не снится, да и не надо, но это было, конечно, неправдой. Красивые мечты и сны — это было как раз то, чего ей не хватало. Ночью ее преследовали кровь, страх и крики. А теперь она еще создаст дуппи, который не даст ей покоя...

— Я украду курицу для колдуна-обеа, — твердо заявила Нора, — и усмирю его дух.

Толо засмеялась.

— Ты знаешь самое важное правило! Вот что, белая женщина. Посиди здесь, подумай еще немного, а я сварю тебе напиток. Ты примешь его сегодня вечером, и тогда завтра утром у тебя начнется кровотечение. И если кто-то из белых все же хочет, чтобы ты вернулась назад, когда-нибудь ты вернешься.

Нора закрыла лицо руками. Думать — это было самое последнее, чего она сейчас хотела. Больше всего ей хотелось ни о чем не думать. И прежде всего — не думать о Дуге.

Толо вернулась с флягой, закрытой пробкой. В ней плескалась темно-коричневая жидкость. Нора с благодарностью приняла напиток и спрятала его в одном из карманов своей юбки.

— Я не умру от этого? — спросила она.

Толо равнодушно пожала плечами.

— Могу ли я знать волю богов? — ответила она вопросом на вопрос. — Каждая женщина, которая убивает ребенка в себе, может умереть вместе с ним. Это тоже цена, которую мы платим. Но у меня такое бывает редко. Не беспокойся.

Нора прежде всего беспокоилась о том, чтобы как можно незаметнее вернуться назад в Нэнни-Таун, но, похоже, судьба на этот раз была к ней благосклонна. Уже на полпути в поселение она уловила запах дыма и увидела пламя на гребне горы. Огонь на новых полях, видимо, вышел из-под контроля, и все — мужчины и женщины — были заняты тушением лесного пожара. Даже некоторые из высокопоставленных воинов боролись с огнем, и у молодых девушек в этот день не нашлось грубых слов для Норы. Она тихонько присоединилась к группе женщин, которые носили воду из ручьев и передавали ведра из рук в руки. Это была тяжелая работа. К послеобеденной жаре присоединилось еще и пламя. Ветер гнал перед собой тлеющие угли и частицы пепла, которые больно жгли кожу и оставляли маленькие дырочки на одеждах женщин. Население Нэнни-Тауна справилось с пожаром лишь тогда, когда ранним вечером начался обычный тропический дождь.

С наступлением темноты были потушены последние угли, и люди, усталые до смерти, грязные от пота и пепла, потащились в свои хижины. Многие из них купались в реке или ручье. Через Нэнни-Таун протекало множество ручьев: нагорной гряде было два источника. Это тоже делало поселение независимым. Попытка отрезать село от воды была такой же бесперспективной, как и попытка лишить его пищи.

Однако Нора отказалась от купания. Это было слишком рискованно. Если Толо с одного взгляда увидела, что она беременна, то это точно увидят и остальные женщины, когда Нора появится перед ними без одежды. Мысль о том, что эту игру в прятки можно будет закончить до следующего утра, наполнила женщину несказанным облегчением. Нет, решение было правильным. Она не хотела ребенка от Аквази, и его не будет.

Нора только и ждала, когда наступит темнота и на костре сварится еда для Аквази. Тот не принимал участия в тушении пожара и вернулся в свою хижину чистым и голодным. Он был у Нэнни. Как и раньше, Кудойе, Нэнни и Квао спорили в краале королевы, совещаясь о возможных договорах с белыми. Аквази должен был все это записать — все, в чем были достигнуты договоренности. К сожалению, в представлениях братьев и сестры не было единого мнения, кроме того что губернатор должен был признать их поселения законными и разрешить им вести торговлю с Кингстоном, Спэниш-Тауном и другими английскими городами. То, что они должны были предложить со своей стороны, являлось предметом горячих споров. Аквази провел большую часть дня, борясь со страшной скукой, пока предводители разговаривали между собой на языке племени ашанти.

Нора тяжко вздохнула, когда поняла, что у него снова плохое настроение. Конечно, этой ночью он будет срывать свою злость на ней. Но в этот раз ей было все равно. Наверное, от него не укроется, что завтра она будет больна. Тем лучше, если он подумает, что это результат его ночных издевательств.

Нора оставила его с едой у костра и пошла в хижину. Она не зажгла света: почти никто в Нэнни-Тауне не пользовался ни свечами, ни масляными лампами. Рабы, как и недавно угнанные африканцы, не привыкли к искусственному освещению. Однако скудный свет луны попадал в хижину. Нора бросила взгляд на небо и увидела, что уже почти полнолуние. Снова лунная ночь, снова полнолуние — бледный лик небесного тела смотрел на нее сверху, будто утешая. Нора не ощущала угрызений совести, ни один из ее духов не протестовал против того, что она собиралась сделать. Она произнесла молитву и вынула из фляжки пробку.

Как только она поднесла флягу к губам, дверь рывком распахнулась настежь.

— Ты не будешь это пить! — заорал на нее Аквази, выбивая из рук Норы спасительное зелье. И сразу же ударил ее по лицу, а потом — кулаком в живот. — У тебя что, уже есть что-то внутри? Ты... ты... — Нору тошнило, она ничего не могла ответить.

Аквази вытащил ее из хижины на улицу и ударил еще раз.

— Говори же, сука! — заорал он.

Нора судорожно всхлипывала — ее выворачивало рядом с костром. Аквази крепко держал ее за запястье. Когда Нора подняла взгляд и смогла более-менее ясно думать, в тени хижины она увидела Маану. У молодой женщины был отдохнувший вид, и на ней было новое платье. Ярко-красная юбка и тканый верх цветов ашанти. Красный, как кровь, желтый, как золото, зеленый, как их страна.

— Ты...

Маану выглядела прекрасно, но ее аристократичное лицо снова искривилось от ненависти, когда она обратилась к Норе.

— Да, я. Кто же еще? Мне сказали, что Манса задает странные для такой молодой девочки вопросы. И тогда я взялась за дело. Вот так...

— Но...

Нора хотела возразить, что Маану должна быть последней из тех, кто заинтересован в спасении ее ребенка. Ведь она всегда хотела Аквази только для себя, и если Толо права и Нэнни будет настаивать на женитьбе Норы и Аквази, то она окончательно проиграет. Однако взгляд в лицо Маану сказал Норе, что ее бывшей служанке это было все равно. Она хотела задеть белую женщину за живое, насолить ей любой ценой. Пусть даже ценой своего счастья, если так должно было быть.

— Ты не убьешь моего ребенка! — процедил Аквази. — Я этого не допущу!

— А как ты можешь мне помешать? — почти прошептала Нора.

Она знала, что ее голос звучит слабо, — в этот момент сопротивление было бесполезно, но она не хотела сдаваться. Конечно, утром она придумает что-нибудь еще.

Аквази засмеялся.

— Это я могу тебе сказать! Ты знаешь, как баккра помешал моей матери избавиться от меня? — сказал он затем. — Нет? Тогда я тебе расскажу. Помнишь каморку рядом с кухней, чулан для метел?

Нора кивнула с бьющимся сердцем. В этом чулане умерла Салли.

— Я там родился. После того, как моя мать провела в темноте шесть месяцев, прикованная цепями к стене. Она не хотела меня, она твердо на это решилась. Как только ей освобождали хотя бы одну руку, она пыталась убить себя и меня. Когда я родился, меня сразу же забрали у нее. На следующий день она утопилась. Она была принцессой племени ашанти. И ты думаешь, что я не справлюсь с какой-то белой куклой?

Нора посмотрела на Аквази, и ее ярость уступила место сочувствию. Сочувствию к несгибаемой принцессе из племени ашанти, а еще больше — к ребенку, гордившемуся своей матерью, которая ничего больше не хотела так, как убить его. Нора глубоко вдохнула и выдохнула, чтобы успокоиться.

— У моего ребенка ее кровь, — продолжил Аквази, — кровь вождей. Он будет великим воином, и духи его благословят.

«Значит, ты научишь его читать и писать, — горько подумала Нора. — И заставишь наивных африканцев верить в то, что это дар богов».

— А люди с удовольствием будут называть его ублюдком или метисом, — перебила она своего мучителя. — А еще скорее — грязным ублюдком. И каждый будет называть его так, и черные и белые. На земле нет места для таких детей, как этот ребенок. Почему ты не дашь ему умереть, просто умереть, Аквази? Почему ты не отпустишь меня и не возьмешь себе в жены черную женщину?

Аквази злобно уставился на нее.

— Чтобы ты вернулась назад к Дугу Фортнэму? Ты принадлежишь мне, Нора, и ребенок тоже принадлежит мне. Если он кому-то и принесет позор, так только тебе!

Нора тяжело вздохнула.

— Его позор будет написан у него на лице: для одних он будет слишком черным, для других — слишком белым. Но, по крайней мере, здесь этот ребенок не будет рабом, Аквази, — сказала она. — На этом настоит Нэнни. Тебе придется взять меня в жены, и ребенок будет принадлежать мне точно так же, как и тебе. Я надеюсь, ты по этому поводу будешь счастлив, так же счастлив, как и ты, Маану. А теперь отпусти меня, Аквази. Я пойду в купальню и помоюсь. А если там еще кто-то есть, я скажу им, что женщина Аквази носит в себе его ребенка. И с этого момента никто не будет называть меня рабыней.

Аквази неуверенно смотрел то на Нору, то на Маану. Он явно колебался, отпустить Нору или нет.

— А что будет, если она убьет себя? — спросил он Маану с каким-то детским выражением лица.

Нора обернулась к нему прежде, чем та успела что-либо ответить.

— Я не убью себя, Аквази, можешь не беспокоиться. Я не принцесса, но я и не трусиха. Какая-то Нора Рид не уйдет просто так, как твоя красавица мать, Аквази. Если уж меня заставляют принести ребенка в этот враждебный мир, то я помогу ему в борьбе с этим миром. И если надо, то я возьму нож и пробью дорогу для своего ребенка! И мне будет все равно, кто встанет у меня на пути! А теперь отпусти меня. Мне жарко, и меня тошнит. Так часто бывает с беременными, если их бьют в живот. Если тебе повезло, Аквази, то только что ты убил своего ребенка.

Нора отвернулась и с высоко поднятой головой ушла. Аквази и Маану смотрели ей вслед, но никто ее не остановил.

Маану не могла не ощутить невольного уважения к своей бывшей хозяйке. У этой белой есть достоинство! Вместе с тем она поняла, что своими действиями гордиться не может. Нора Фортнэм никогда бы не выдала ни одну из женщин, которым оказывала помощь после прерывания беременности в Каскарилла Гардене, — а за время, проведенное на плантации, она, без сомнения, набралась достаточно опыта, чтобы определить, какая из женщин беременна, а какая нет. Она могла бы сказать Элиасу, если бы одна из ее рабынь носила в своей утробе ребенка, но она никогда этого не делала. И Нора ни в коем случае не была виновата в судьбе матери Аквази. Карать ее за это было бессмысленно.

Маану, конечно, боролась с собой, прежде чем рассказать Аквази о своем подозрении в отношении Норы. И та была права: своим поступком Маану навредила сама себе. За последние недели она сблизилась с Аквази намного больше, чем когда-либо в Каскарилла Гардене. Там она всегда была домашней рабыней, а он — презираемым полевым рабом. Здесь же они оба были ценными советниками королевы, владевшими искусством чтения и письма, что воспринималось африканцами как владение магией. Было бы логичней, если бы когда-нибудь Маану и Аквази нашли путь друг к другу и были богато одарены Нэнни и Квао. И, кроме того, Маану показалось, что действие притягательной силы Норы на Аквази ослабело. Она не знала, иссякло ли действие колдовства, или просто угасала его вполне земная страсть, которая питалась лишь многолетней неосуществимостью.

Сама Нора, как казалось Маану, не желала Аквази, ведь уже в Каскарилла Гардене она вовсю флиртовала с Дугом Фортнэмом. Возможно, она была одной из тех женщин, которые желают себе в постель каждого мужчину, но всего на один-два раза, а потом он быстро им надоедает. Без сомнения, шлюха, и, без сомнения, привлекательная для бывшего раба. Однако на длительное время она не могла составить конкуренцию такой женщине, как Маану. И вот сейчас Маану сама помогла ей занять более высокое положение. Молодая женщина знала — то, что сделала она, не было разумным, но поступить иначе она не могла: Нора украла у нее Аквази, использовала ее чары для своих нужд и злоупотребила ее доверием. Маану все еще ощущала приливы бешеной злости при одной лишь мысли о Норе Фортнэм. Она хотела сделать белой леди больно, хотела разрушить ее жизнь точно так же, как та разрушила жизнь Маану, украв у нее мечты.

Потому что, даже если сейчас ей и удастся заполучить Аквази, — ее мечта о большой настоящей любви уже уничтожена.

Однако этот факт не мешал Маану продолжать работу над выполнением своих планов. В то время как Аквази растерянно смотрел вслед Норе, она спокойно взяла кусок лепешки и обмакнула его в соус, который еще булькал на огне.

— Значит, ты будешь отцом, Аквази, — сказала она.

Тот сокрушенно кивнул головой.

— Я в долгу перед тобой, — с явной неохотой ответил он.

Маану кивнула.

— Да, — невозмутимо согласилась она. — Ты должен мне ребенка.

Аквази хотел возмущенно вскочить, но хладнокровие Маану не позволило ему выйти из себя. Молодая женщина совершенно спокойно дожевывала свою лепешку.

— Что это значит? — хриплым голосом спросил он. — Ты хочешь ребенка белой женщины?

Маану покачала головой.

— Зачем мне нужен ее ублюдок? — ответила она с кривой ухмылкой. — Она была права — такой ребенок никому не окажет чести. Я хочу своего ребенка, Аквази. Сына вождя, ребенка, который будет играть у ног королевы, который будет называть ее «Грэнни». Ведь Грэнни Нэнни, если ты еще не обратил на это внимания, не имеет наследников.

Аквази нахмурился.

— Но для этого мне придется взять тебя в жены, — задумчиво сказал он.

Маану пожала плечами.

— А что тебе мешает? — спросила она.

Он призадумался.

— Нора... Она имеет право, и королева будет настаивать на том, чтобы я на ней...

Маану устремила на него ясный твердый взгляд.

— Ты христианин, Аквази? — спросила она.

Аквази злобно посмотрел на нее.

— Конечно нет! Этот невыносимый проповедник Стивенс... Как я могу молиться его богу?

— А у тебя есть какая-нибудь другая вера? — спросила Маану. Теперь у нее было такое выражение лица, как у мальчишки-сорванца, и в этот момент она очень походила на свою сестру Мансу.

— Я когда-то украл курицу для колдуна-обеа, — признался Аквази, не вдаваясь в подробности.

— Это не считается, — ответила Маану. — Обеа... Обеа — это всего лишь немного колдовства. Зато у Нэнни... У той есть настоящая религия. Она мне про это рассказывала. У людей из племени ашанти были могучие боги.

— Ну и что? — спросил Аквази.

Маану широко улыбнулась.

— Боги наших предков разрешают великим воинам иметь много жен.

— Значит, ты передумала? — спросила Толо, усаживаясь рядом с Норой.

Она была приглашена на важную церемонию, во время которой Грэнни Нэнни, по традиции племени ашанти, должна была соединить друг с другом Аквази и Маану. Последняя, как и раньше, была особой, приближенной к королеве, и не упустила возможности организовать в свою честь праздник, в котором должен был участвовать весь Нэнни-Таун.

— Ты ведь все еще беременна, правда?

Нора неохотно кивнула и спряталась в тени кустов, под которыми нашла защиту от палящего солнца Толо. Сама же Нора скорее искала укрытие от многочисленных женских глаз. Уже несколько дней ее заставляли работать днем и ночью, днем и ночью велась подготовка к свадьбе: готовилась еда, забивался скот, жарилось и варилось мясо. У Норы не было ни минуты покоя, но, прежде всего, она ни на секунду не оставалась без присмотра. Между тем уже каждая женщина в Нэнни-Тауне знала, что рабыня Аквази беременна, что она хотела сорвать беременность, но Аквази настоял на том, чтобы она выносила этого ребенка. Однако бывшие рабыни, которые по себе знали, что делали их баккра, чтобы заставить их «размножаться», были готовы ей помочь. Конечно, люди вокруг роптали, что Аквази, несмотря на положение Норы, берет себе в жены другую женщину. Только африканки из племен, где многоженство было обычным делом, и мусульманки считали его поведение само собой разумеющимся. Но в любом случае первая жена всегда имела больше прав, чем вторая. Невозможно было себе представить, что Аквази сначала оказал честь рабыне, подняв ее до своего уровня, а потом заключил брак с женщиной, равной ему по положению. Хотя Норе такая субординация была скорее на руку: она рассматривала вынужденный брак с бывшим рабом как незаконный и надеялась, что когда-нибудь ее освободят, чтобы она могла вернуться в свой мир. Вероятность, что власти в Кингстоне смотрят на это так же, как и она, повышалась с появлением второй жены.

— Это было не мое решение, — ответила она сейчас. — Я поступила неправильно, мне нужно было выпить ваш напиток сразу же, еще у вас. А теперь они не спускают с меня глаз.

Нора со вздохом поднялась, когда одна из женщин-маронов отодвинула в сторону ветку кустов и, обнаружив там Нору, укоризненно уставилась на нее.

Толо пожала плечами.

— Воспринимай это как волю богов, — хладнокровно сказала она. — А та, другая, еще не беременна?

Она указала на Маану, которую как раз в этот момент с песнями и благословениями, вели в круглую хижину Нэнни.

Нора покачала головой.

— Пока еще нет. Они только завтра будут вместе. Но она хочет ребенка, а, судя по всему, она всегда получает то, что хочет.

Она бросила на Маану сердитый взгляд.

— Но это не обязательно сделает ее счастливой, — невозмутимо ответила Толо. — Тем более если у человека такие странные желания. Да, кстати, я сейчас нахожусь здесь по этой причине. Я из племени догонов, как и мать Маану. И она настаивает на том, чтобы свадьба была подготовлена в соответствии с нашими обычаями. Он, то есть ее муж, тоже, хотя, конечно, Нэнни пыталась отговорить его. У ашанти это не принято. Однако этот ниггер готов возродить все африканские обычаи, о которых хоть кто-нибудь помнит, — безразлично, из какой местности и из какого племени они происходят. Хотя Аквази внутри еще белее, чем ты. — С этими непонятными словами Толо встала. — Значит, я займусь своей работой, а ты молись за Маану.

Старая повитуха и знахарка исчезла в хижине Нэнни. Нора, оторопев, осталась на месте. Почему она должна молиться за Маану?

Потом она смиренно вернулась к своей работе, вгоняющей ее в пот, — Норе приказали вращать вертел, на котором жарился над огнем целый бык. Один только запах отбивал у нее аппетит к праздничной еде. Как и раньше, она боролась с тошнотой.

Удивительно, но казалось, что Грэнни Нэнни чувствует себя примерно так же. У королевы ашанти был бледный и усталый вид, когда час спустя она вышла из своей хижины. Пары лекарственных трав и адский шум, который начался с того момента, когда Толо вошла в хижину, казалось, ударили ей в голову. Женщины пели традиционные песни, к которым, как послышалось Норе, примешивались какие-то крики, словно кто-то испытывал сильную боль. Однако женщина была слишком занята борьбой со своей обычной тошнотой, чтобы анализировать музыкальное сопровождение африканских свадебных обычаев. Уже несколько дней почти непрерывно раздавался бой барабанов, и их монотонное воздействие на уши искажало нормальные слуховые ощущения.

Дальше Нора не наблюдала за королевой, хотя бы потому, что начался праздник, а ей и другим незамужним девушкам-маронам полагалось обслуживать гостей. Нора принесла Аквази, который сидел с отсутствующим видом, мясо, лепешки, острые перченые соусы и рагу из бобов. Королева разговаривала с Квао и несколькими женщинами из племени ашанти, которые родились в Африке. Они снова о чем-то спорили. Нора не прислушивалась к ним. Она устала, у нее болела спина, и она думала лишь об одном — чтобы ее оставили в покое и дали хотя бы чуть-чуть отдохнуть. И, может быть, еще поговорить с Толо. Конечно, старая знахарка знала средство против изнуряющей тошноты. Однако Толо еще не вышла из хижины Нэнни, и постепенно у Норы стали возникать вопросы, что она там делает и почему оттуда не выходит Маану. Но, может быть, в Африке было принято, чтобы мужчина и женщина до свадьбы были разделены. Однако Нора была слишком занята, чтобы ломать над этим голову.

Лишь поздним вечером она нашла более-менее спокойное место, и ей показалось, что сейчас она сможет съесть немного каши и супа. Но только она поднесла ложку к миске, как услышала слабый плач, и кто-то потянул ее за юбку.

— Миссис... Миссис должна идти к Маану. Женщина-ведьма сделала с ней что-то ужасное, она кричать, и плакать, и истекать кровью. Говорят все, что ничего страшного и что я должна оставаться возле нее, потому что сестра... Однако я думаю, что очень плохо, и я хочу показать миссис... Пожалуйста, миссис.

У малышки Мансы был испуганный вид, она была бледна как смерть.

Нора взяла ее за руку.

— Однако Маану не захочет видеть меня, что бы с ней ни случилось, — ответила Нора. — А если с ней Толо, то она, конечно, в надежных руках.

Манса яростно затрясла головой.

— Она сама порезала, ведьма Толо! Ножом. Маану говорит, так должно быть. Положено для свадьбы. Но такого ведь не может быть, миссис, или как? Я всегда думать, что свадьба — это прекрасно!

— Так должно быть, — вздохнула Нора.

В ней проснулось любопытство. Что же такого сделала Толо с Маану или... что хотела Маану от Толо? Ведь та с неохотой принялась за выполнение своей миссии, это Нора заметила.

— Ну, хорошо, Манса, я пойду с тобой и предложу Маану свою помощь. Однако она меня прогонит, я уже сейчас это знаю. Я делаю это лишь для того, чтобы ты не боялась.

Нора каждую минуту ожидала, что сейчас какая-нибудь женщина или кто-то из мужчин, празднующих на площади для собраний, заговорит с ней или задержит ее. Однако все уже крепко выпили — свежесваренное пиво из зерна и ром из сахарного тростника лились рекой. Большинство песнопений умолкло, и многие из празднующих имели уже сонный вид. Лишь пара неутомимых людей танцевали вокруг костра, но им все равно не было дела до испуганной маленькой девочки и белой женщины, которые сейчас приближались к дому Нэнни.

Манса отодвинула в сторону покрывало, которое висело перед входом.

— Маану? — спросила она сначала робко, а потом испуганно: — Маану! Она мертва, миссис! Она точно мертва!

Нора, стоя позади нее и всматриваясь внутрь помещения, увидела Маану, лежавшую при свете свечей на куче одеял. Глаза молодой женщины были закрыты, и она была бледна, но не мертва.

— Тихо, она, наконец, уснула. Только не разбуди ее. — Толо подошла к двери и знаком приказала испуганному ребенку молчать. — У нее есть все, что нужно, девочка, она хорошо перенесла все. Я сразу же дала ей усыпляющий напиток, но там, на улице, был такой адский шум, что она не могла успокоиться. Ну, и это, конечно, было очень больно.

— Что же случилось? — спросила Нора и энергично шагнула в хижину.

Она боялась ненависти Маану, но Толо ей страха не внушала. Старая женщина, не колеблясь, впустила ее.

— Я сделала ей обрезание, как это принято у нашего народа, — сказала она с мрачным выражением лица. — Я говорила ей, что не нужно этого делать. Она уже давно стала женщиной, в этом нет никаких сомнений. Она даже беременела... Пусть и не выносила ребенка. Но это обычно делают намного раньше, скорее в ее возрасте. — Она указала на Мансу, которая, плача, спряталась за Нору.

— Что делают? — не поняла Нора. Она подошла к ложу Маану и увидела, что молодая женщина дышит сейчас спокойно. Однако на кровати виднелись пятна крови.

Не спрашивая ничего больше, она подняла одеяло и увидела толстый слой из листьев и повязок между ногами Маану.

— Она ведь не была беременна, — сказала Нора, ничего не понимая. До этого она видела нечто подобное только у женщин, которые незадолго до этого посещали баарм мадда, чтобы убить в себе ребенка.

Толо покачала головой.

— Нет, конечно, нет. И я обрезала немного, только самое необходимое. Потому что она сама обязательно хотела этого...

И вдруг Нора вспомнила. Некоторые из рабынь, которых она видела в поместье Каскарилла Гардене во время купания, были изуродованы между ногами — некоторые больше, некоторые меньше. «Так делать, когда девочка становиться большой», — объяснила ей одна из рабынь. Адвеа высказалась еще яснее, когда Нора увидела шрамы и у нее. «Это знак того, что я взрослая женщина», — объяснила она. Нора не стала расспрашивать ее дальше. Но этих женщин ей было жалко. Ведь это были именно те места, где было... так приятно, и откуда исходило чувство желания и радости, когда люди занимались любовью.

— Но ведь это... Почему же, черт возьми, она этого захотела?

Нора беспомощно переводила взгляд с Маану на Толо. Манса села на постель рядом со старшей сестрой и тихо заплакала.

— Таков обычай догонов, — объяснила Толо. — Говорят, что каждый человек рождается одновременно мужчиной и женщиной. И для того, чтобы он стал чем-то одним, у мужчины нужно отрезать женскую часть, а у женщин — мужские части, когда они становятся взрослыми.

Нора схватилась за голову.

— Но это же чушь!

Толо пожала плечами.

— То же самое сказала ей королева. Ашанти так не делают, и, тем не менее, у них тоже рождаются дети.

«Которых они потом убивают в себе...» — Нора почувствовала, как у нее начинает кружиться голова. Казалось, что она живет в совершенно сумасшедшем мире!

Но затем она вспомнила, что никогда ей не приходилось выхаживать после аборта обрезанную женщину. Лишь гордые воинственные ашанти отказывались рожать детей в рабстве. Более мягкие догоны не убивали свое потомство.

— Но Аквази ведь из племени ашанти! — возразила Нора. — Почему он поддерживает такое?

Толо вскинула брови.

— Аквази внутри белый, — презрительно сказала она. — Я уже тебе говорила. Он не хочет королеву, он хочет послушную христианскую девочку, которая будет выполнять все, что хочет он, а сама не будет получать никакого удовольствия от любви. Дело в том, что такая женщина никогда не будет изменять ему. Измены он боится больше всего. Значит, не показывай ему никогда, что тебе это может нравиться, белая женщина. Иначе он и тебя заставит сделать обрезание. — Она указала на Маану и заботливо укрыла ее одеялом.

Нора вздохнула. Она уже достаточно хорошо знала Аквази. И не почувствовала никакого удовольствия от осознания того, что Маану тоже вряд ли будет наслаждаться своей первой брачной ночью.

 

Глава 7

На следующий день во время свадебной церемонии Маану с бледным лицом и широко раздвинутыми ногами сидела на табуретке, которую подарил ей по традиции Аквази, а когда наступило время отнести в хижину множество других подарков, ей понадобилась помощь. На следующий день после свадьбы она не показывалась на улице, и Манса озабоченно доложила Норе, что Маану не может встать. Нору это не удивило — без сомнения, ночь с Аквази была ужасной. Однако Толо успокоила ее, сказав, что никакой опасности для здоровья и жизни Маану не существует.

— Я сделала неглубокое обрезание, ровно настолько, чтобы они были довольны — и она, и он. Маану все же сможет кое-что ощущать, только не сейчас — теперь она, конечно, еще не может получать никакого удовольствия от своего мужчины, там ведь пока открытые раны. Как я уже говорила, обрезание делают намного раньше, задолго до того, как к женщине прикоснется мужчина.

Толо вопросительно посмотрела на Мансу, однако та снова спряталась за юбку Норы.

— Не разрешайте ей резать меня, миссис! Миссис, пожалуйста, защитите меня! — умоляла она.

Толо покачала головой.

— Никто не заставит тебя, девочка, тебе повезло. Грэнни Нэнни не признает такого. Иначе... Дома нас никто не защищал, и, поверь мне, там делают обрезание намного глубже, чем я сделала твоей сестре. А теперь иди к Маану, дитя мое, и немного поухаживай за ней. Через пару дней она будет совсем такой, как раньше, не бойся.

Норе, конечно, было известно лучше: каким бы качественным ни был медицинский уход, в климате Ямайки раны время от времени воспаляются. И тогда люди умирают даже от безобидных ран.

Однако она не хотела пугать Мансу. Да и Маану все равно отказалась бы от помощи Норы. Утешало то, что ее бывшая служанка достаточно часто сопровождала ее при обходе больных, а потому и сама должна была знать, как поддерживать раны в чистом состоянии.

И действительно, порезы Маану зажили без осложнений. Отчасти это было объяснимо тем, что в эти дни Аквази оставил свою новую жену в покое и снова обратил внимание на Нору. Он тоже взял ее в жены, хотя и не с такой пышной церемонией, как Маану. Грэнни Нэнни вызвала благословение нескольких богов и духов для новой пары и сообщила всему поселению о том, что Нора больше не рабыня.

Ее положение среди женщин мгновенно улучшилось. Незамужние девушки прекратили издеваться над ней, в то время как взрослые женщины, хотя и с некоторой неохотой, приняли ее в свою группу. Нора работала чаще всего в стороне от них, но теперь ей не нужно было выполнять самую тяжелую и грязную работу, ее отныне, наоборот, щадили: ее беременность стала заметной. То, что женщины не разговаривали с ней, было ей безразлично — в конце концов, с ней рядом была Манса, которая чувствовала себя в обществе молодых девушек так же нехорошо, как Нора в обществе женщин. В последнюю ночь малышка даже спала в ее доме, разумеется, с благословения Маану и Аквази. Оба думали, что Нора в присутствии Мансы не будет пытаться убить ребенка в своем теле или сделать что-то нехорошее с собой. Таким образом, она находилась под наблюдением не только днем, но и ночью, когда Аквази посещал Маану. А это он делал каждую ночь, после того как его супруга более-менее пришла в себя, — очевидно, очень старался зачать еще одного ребенка, на этот раз чистокровного.

Нора воспринимала все это равнодушно. Она уже давно смирилась со своей беременностью и благодарила небо за то, что Аквази ее сейчас игнорирует. Пусть Маану будет с ним счастлива. Нора желала обоим всего наилучшего, лишь бы ее оставили в покое. Обществом Мансы она, напротив, наслаждалась. Малышка наконец делала успехи в освоении правильного английского языка и даже, к ее собственному огромному удивлению, стала учиться писать и читать.

— Неужели это может каждый, миссис? Значит, для этого не нужно благословления богов?

А затем, когда оставалось всего несколько недель до родов, изменилось и ее отношение к другим женщинам, или, по крайней мере, к некоторым из них.

У Норы появилось больше свободного времени, и она использовала его, чтобы разбить свой собственный садик с лекарственными травами. Манса старательно помогала ей при этом: она намного больше интересовалась искусством врачевания, чем ее сестра. Поскольку девочка могла свободно перемещаться по селению, то спрашивала периодически появляющихся в поселке белых торговцев о семенах, и вскоре Нора даже смогла посылать ее за пределы поселка в поисках нужных ей растений и кореньев.

Самой же Норе такие походы были запрещены. Женщины наблюдали за каждым ее шагом, который она находилась за пределами поля. Однако теперь вокруг ее хижины росли петрушка, ромашка, шалфей и манжетка, и этих растений было намного больше, чем нужно было для нее самой и для Мансы. Нора тосковала по своей работе с больными и едва сдержала себя, когда однажды в обед услышала разговор между двумя женами маронов. Одна из них жаловалась на сильное кровотечение и судороги во время месячных.

— Придется идти к Толо, — вздохнула она. — Но дорога так далеко.

— А Нэнни? — спросила ее подруга.

Первая закатила глаза.

— Нэнни говорит, ничего страшного. Подождать. Пройдет само. Но Нэнни сильная женщина. Королева. Я только маленькая марон, не такая храбрая.

Нора вздохнула. Все это только укрепило ее во мнении, что Нэнни знала об искусстве врачевания не так уж много. Судя по тому, что говорили о ней, она была еще очень молодой когда ее вывезли из Африки. Пусть даже ее мать была великой колдуньей и знахаркой, все равно она не успела научить ее многому, а за все эти годы Нэнни, конечно, еще и много чего забыла.

Нора сунула руку в свою сумку и вытащила оттуда пучок трав. Она всегда держала их наготове для Мансы, которая три месяца назад уже стала девушкой и тоже сильно страдала от судорог во время месячных. Нора обычно готовила ей настой лекарственных трав, когда той во время работы становилось плохо: она пыталась не дать возможности другим женщинам заметить, что у Мансы уже начались менструации. Ведь, несмотря на то, что говорила Нэнни, от Аквази и его супруги можно было ожидать, что они и Мансу заставят придерживаться обычаев догонов.

— Вот, — сказала она той женщине, которую знала под именем Мария. Необычное имя для рабыни, но Нора за это время узнала, что настоящие мароны, которые были свободными от рождения, зачастую откликались на испанские имена. — Завари эти травы и дай им настояться минут десять. Надо пить отвар три раза в день, он тебе поможет.

Мария с недоверием уставилась на сухую траву.

— А ты не хочешь отравить меня, белая миссис?

Нора, не говоря ни слова, разожгла костер, хотя женщины и жаловались на дополнительное тепло во время полуденной жары. Она нагрела воду, положила туда лекарственные травы, дала им настояться и сама выпила несколько глотков, после того как отвар остыл. Манса тоже выпила этот настой. Она вертела головой, но послушно глотала горькое лекарство.

— Отвар действительно ужасно горький, но он хорошо помогает, — объяснила девушка.

Нора наполнила еще одну фляжку для Марии. Та тоже скривила лицо, когда несмело отпила отвар. Полностью переубедить ее не удалось, но, по крайней мере, она поверила, что Нора вряд ли будет пытаться отравить Мансу. Через полчаса ее лицо расслабилось, и она с недоверчивым видом улыбнулась Норе.

— Перестало! — ошеломленно сказала она. — Подействовало! Что ты хочешь иметь за травы, белая женщина? Толо берет мешок зерна или яйца.

Нора покачала головой.

— У меня достаточно зерна и кур, — сказала она.

На свадьбу Нэнни подарила Норе трех куриц — что касалось съестного, королева одарила обеих жен Аквази одинаково. Но мебель и одеяла, одежда и даже немного украшений достались только Маану.

— Однако я... Я буду действительно рада, если вы прекратите называть меня белой миссис или белой женщиной. Даже у англичан есть имена, вы об этом не знали? — Нора покраснела и сама упрекнула себя за это. — Меня зовут Нора.

Мария не осталась единственной пациенткой Норы. В последующие дни к ней стало обращаться все больше и больше жен маронов, поначалу с небольшими проблемами. Но все эти женщины были свободными от рождения. Освобожденные же рабы не доверяли белой знахарке, и Нора не могла обижаться на них за это. Эти люди должны были ненавидеть все, что хоть самым отдаленным образом напоминало им о времени, проведенном на плантациях. Настоящие мароны, наоборот, в принципе не отказывались общаться с белыми. Правда, они опасались нападения — Нора узнала от них, что губернатор за несколько лет до этого делал серьезные попытки захватить Нэнни-Таун. Но с другой стороны, они были рады тому, что белые торговцы приезжают сюда и меняют предметы домашнего обихода и незначительные предметы роскоши на плоды, выращенные на полях маронов. Белых женщин они до похищения Норы никогда не встречали, а теперь, когда казалось, что лед тронулся, они проявляли к ней больше любопытства, чем враждебности. Многие из них с большим удовольствием строили бы свою жизнь по образцу англичан в Кингстоне и Монтего-Бей, вместо того чтобы подражать африканскому стилю жизни, как Нэнни и большинство освобожденных рабов. Некоторые из решений королевы, как, например, позволение Аквази одновременно жениться сразу на двух женщинах, почти шокировали их. Многие из них были даже христианками или придерживались верований обеа с ярко выраженным христианским уклоном. Поэтому Нора не слишком удивилась, узнав, что Толо была их колдуньей-обеа.

— Мы еще иногда проводим церемонии, — в конце концов, призналась Мария своей новой подруге. — Однако Нэнни не хочет видеть это в деревне, а в лесу мы ночью боимся. Нэнни говорит, что лучше, когда королева сама также обеа. У ашанти так принято.

У ашанти женщины, казалось, вообще пользовались большой свободой и политическим весом. Нора удивилась, когда услышала, что в политике племени они имели почти равные права с мужчинами и даже участвовали в войнах, когда над их поселениями нависала угроза.

— Мы всегда должны были кричать и бросать камни, когда появлялись англичане, — рассказывала Мария. — Раньше нас мужчины всегда прятали, но сейчас сильное село, неприступное!

Это сложное слово знал каждый человек в Нэнни-Тауне — и у Норы каждый раз становилось тяжело на сердце, когда она слышала его. Неприступное. Было также маловероятно, чтобы внутри поселка произошло какое-то восстание или смена власти. Мароны по происхождению хотя и не всегда были согласны с решениями королевы и ее братьев, но умели ценить то, что Нэнни и Квао, Кудойе и Аккомпонг объединили свободных негров в боевые формирования. До того, как появились сестра и братья из племени ашанти, мароны жили небольшими группами, и им приходилось даже бродяжничать по округе. По большому счету и Марии, и всем остальным новый стиль жизни нравился больше.

— Зато Нэнни не делает нас рабами, — оправдательно сказала Мария после того, как немножко поругала королеву: ей не нравились африканские песни племени ашанти, и она не разделяла почитания Нэнни бога Ониамэ. — Когда Толо делает церемонию в лесу, Нэнни не запрещать, и когда мы молимся на ребенка Иисуса — тоже не запрещать, и не запрещать то, что делают мусульмане.

Что, собственно, делают мусульмане, никто толком не знал. Небольшая группа бывших рабов из Африки, большинство — из племени мандинго, постоянно держалась вместе и проводила свои собственные богослужения.

К радости Марии — а ей вменялось в обязанности ухаживать за одним из общих курятников, — для их обрядов кур не требовалось. Их женщины ни в чем не отличались от остальных, за исключением того, что не принимали участия в пикантной болтовне жен маронов о ночных достижениях их мужей. Зато имели обыкновение молиться пять раз на день и полностью прятать волосы под покрывалами или красиво завязанными тюрбанами. Нэнни терпела три или четыре такие семьи и пять-шесть одиноко живущих мужчин, которые привезли с собой свою веру из Африки и, несмотря на насильственные богослужения на плантациях и искушения жизнерадостных церемоний обеа, придерживались только ее. Однако Нэнни ценила мужчин-мусульман, которые никогда не напивались. Они несли сторожевую службу на большом удалении от поселка, и не было опасности, что они будут тайно варить пиво или даже гнать, что покрепче и потому проспят нападение белых людей.

Новые подруги Норы не уставали выражать ей сочувствие по поводу ее безрадостного существования в качестве второй жены Аквази, но сама Нора была этим очень даже довольна. Сейчас ее дела шли намного лучше, чем в первое время пребывания в Нэнни-Тауне. Она даже начала немного радоваться ребенку, который двигался у нее в животе, оживленно дрыгая ножками. Наверное, ему не помешало ни скудное питание матери в начале беременности, ни удары Аквази в живот. И Нора не боялась, что ребенок будет расти совершенно один. Все они, Мария и другие жены маронов, имели детей и, конечно, будут разрешать им играть с сыном Норы или с ее дочерью, хотя Аквази считал последнее невозможным. Он, казалось, никак не ожидал, что у него может быть наследница, а не наследник, что еще раз подтверждало слова Толо о том, что он думает и чувствует скорее как белый человек, а не как мужчина из племени ашанти. В конце концов, в этом племени женщина играла почти такую же роль, как и мужчина.

Аквази между тем уже имел «два железа в огне», как, улыбаясь, сказала Толо, когда однажды зашла к Норе поболтать. Через несколько месяцев после свадьбы Маану тоже забеременела и носила свой еще почти плоский живот, гордо выпятив его вперед, как будто сотворила нечто такое, чего до нее не удавалось ни одной женщине.

— Вы придете, когда будет рождаться мой ребенок? — испуганно спросила Нора старую женщину-обеа, когда та отправлялась в обратный путь в свое изгнание в джунглях.

Толо отрицательно покачала головой.

— Где там! Пока я сюда доберусь, ребенок уже давно родится. Ты здоровая и сильная женщина, и у тебя все хорошо получится. Да и Нэнни поможет...

«Притти Нэнни не особо помогла», — с горечью подумала Нора, но она все же надеялась, что Мария и ее новые подруги среди жен маронов, Елена и София, помогут ей. У всех троих уже были дети, и они, без сомнения, своевременно определят какие-либо осложнения, чтобы, если что, тут же послать Мансу за Толо.

И действительно, все прошло очень хорошо. У Норы были длительные схватки. Она от природы была очень изящной, и все у нее было узким, поэтому понадобилось некоторое время для того, чтобы родовой канал достаточно расширился. Но и ее ребенок был небольшим, и положение его было правильным. Через двенадцать болезненных, но вполне выносимых часов, в течение которых о Норе заботились Мария, Елена и София, в то время как Манса, всхлипывая, сидела в углу, — в руки Грэнни Нэнни выпала маленькая краснолицая девочка с черными волосами и светло-коричневой кожей.

— Добро пожаловать в этот мир, и пусть благословение бога Ониамэ и всех духов неба и земли сопровождают тебя! — с любовью поприветствовала малышку королева, вытерла ее и вложила Норе в руки. — Такой прекрасный ребенок, белая женщина, пусть он будет таким же сильным, как его отец, и таким же красивым, как его мать.

Нора уже знала, что ашанти придерживались мнения, что отец дает своему ребенку дух и силу, а мать — плоть. Последнее в их понимании значило больше, поэтому дети скорее относились к семье своих матерей, чем принадлежали своему отцу, и королевство тоже передавалось по наследству по женской линии.

Аквази же, как и ожидалось, не проявил восторга, но, как положено, все же взял свою дочку на руки, вынес ее из хижины и поднял навстречу звездам.

— Ее имя будет Дэдэ, — провозгласил он. — Это имя моей матери.

Нора восприняла это без всяких комментариев, однако на следующий день окрестила девочку и дала ей имя Дейрдре, причем в церемонии участвовали ее подруги, склоняющиеся к христианству. И все были убеждены, что это имя присутствует в Библии.

— Конечно, это имя принесет ей счастье! — обрадовалась Мария и поцеловала ребенка. Женщины в Нэнни-Тауне относились к детям с большой любовью.

Нора воспринимала за счастье уже то, что ни Аквази, ни Маану не пытались отнять у нее малышку. Она боялась этого — на плантациях было широко распространено такое явление, как изъятие детей у черных женщин. Это очень подходило бы мести Маану. Однако Аквази явно потерял интерес к ребенку сразу же, как только Нора родила девочку, а Маану была достаточно занята ожиданием собственного малыша. Супруга заверила Аквази, что именно она подарит ему желанного сына.

— Это будет большой ребенок, — пророчествовала Нора гордой Маану, когда та нанесла обязательный визит ей и Дэдэ. Молодая негритянка была прекрасной в своих пестрых африканских нарядах, которые сейчас носила постоянно, — во время беременности эти наряды были намного удобнее, чем платья белых женщин. Маану, как и раньше, была очень худощавой и держалась по-королевски прямо, ее волосы и кожа блестели, а живот уже выдавался далеко вперед, хотя до рождения ребенка оставалось еще три месяца. — Но роды будут нелегкими, — добавила Нора. — Ты должна попросить Нэнни вовремя привести сюда Толо. Тем более что...

Она покраснела.

— Обрезание не вредит родам, — злобно отреагировала Маану. — Толо заверила меня в этом. Нэнни будет рядом со мной, а вместе с ней — все духи племен ашанти и догонов.

— Я имела в виду не обрезание. — Норе было трудно коснуться этого вопроса, но у нее перед глазами все еще была Салли, и она вспомнила о замечании Толо, сделанном после обрезания Маану.

«Она была беременна...» Значит, у Маану тоже были выкидыши, хотя ей повезло, и она не истекла после них кровью. Однако рубцы и спайки у нее точно остались.

— Ты должна попросить Толо хотя бы о том, чтобы она осмотрела тебя до родов. Духи... Ну да, они, конечно, могут помочь, но в общем... Ты же и раньше знала, как это бывает.

Нора вспомнила о циничных замечаниях Маану о вере, молитвах и Боге.

— Я рожу сына Аквази с помощью королевы, — величественно сказала Маану. — И ты меня не запугаешь, белая миссис. Я сильная.

Нора на это ничего больше не сказала. Она снова перевела разговор на Дэдэ, на то, какая она миленькая и как хорошо сосет материнскую грудь. Маленькая девочка не создавала никаких проблем. Единственным, что бросалось в глаза и вызывало у всех женщин возгласы, в которых перемежались ужас, удивление, восхищение и страх, — были ее синие глаза. Хотя кожа Дэдэ была не такой темной, чтобы это могло вызвать сомнение в наличии белых предков. Однако большинство женщин в Нэнни-Тауне никогда не видели малыша со светлыми глазами, а в некоторых племенах рождение такого ребенка считалось недобрым знаком.

— Глупости! — засмеялась Толо и отрицательным движением руки отреагировала на слухи о том, что здесь якобы родился демон. — Конечно, плохо, когда черная женщина рождает белого ребенка. Бывает, что у него оказываются синие, голубые или даже иногда красные глаза, и это очень жутко. И чаще всего такой ребенок живет недолго. Но у этой маленькой девочки все нормально. Она будет красивой, когда подрастет.

— Но глаза у нее могут стать зелеными, — заметила Нора, чтобы сразу же предупредить новые слухи о таинственно изменяющемся цвете глаз ребенка. — У меня самой сначала были синие глаза, пока мне не исполнилось несколько месяцев. Это означает, что большинство белых детей рождаются с синими или голубыми глазами.

Толо кивнула.

— Твоя Дэдэ — красавица и совершенно нормальная, и это хорошо, что она — девочка. Ребенку-метису никогда не будет легко, но красивой девочке все же будет легче жить, чем уродливой, а девочке-метиске легче, чем мальчику-метису.

Нору не удивило, что через три месяца после рождения Дейрдре Манса снова, плача, появилась перед ее дверью. Девочка поменяла место жительства с тех пор, как Аквази опять повадился одаривать Нору своим вниманием. Ведь Маану была на последних месяцах беременности, а Нора уже пришла в себя после рождения дочери и стала еще красивей, чем раньше.

Ее тело за это время привыкло к такой жизни, где было много солнца и труда, и с тех пор, как ее перестали мучить и поручать самую тяжелую работу, ее фигуре это даже пошло на пользу. Нора была худощавой и сильной, однако после рождения дочери приобрела выраженные женские формы. Кроме того, она кормила грудью, и груди ее были полными и упругими. Постоянное пребывание на солнце придало ее лицу золотисто-коричневый цвет, который подчеркивали разноцветные платки, — ими она по обычаю африканок повязывала свои волосы, постепенно выгоревшие до более светлого оттенка. Аквази снова стал возбуждать ее вид — его злоба на Нору и Дуга постепенно утихомирилась. Она изменила ему, и он ей отомстил, но теперь она стала полностью принадлежать ему, с кожей и волосами. Она родила ему ребенка.

Аквази стал несколько осторожней обращаться с Норой. До того, чтобы нежно любить ее, дело не доходило, и он, как и прежде, оставался при своем мнении: приличная женщина не имеет права наслаждаться любовью. Но теперь он, по крайней мере, разговаривал с ней более-менее любезно и не бил ее.

И, тем не менее, Нора ненавидела ночи с ним и боялась, когда он приходил к ней. Она приняла твердое решение не рожать ему больше детей, несмотря на то, что за это время очень полюбила Дэдэ. Фляжка от Толо постоянно находилась в числе других напитков и мазей, приготовленных самой Норой. При малейших признаках беременности она тут же выпьет необходимое снадобье.

Нора оттолкнула Аквази, который как раз собирался проникнуть в нее, когда услышала стук в дверь и плач. Она почти всегда сопротивлялась, он к этому привык и игнорировал ее протесты. То же самое он сделал и на этот раз.

— Прекрати, Аквази! — Нора сопротивлялась изо всех сил, но старалась не слишком шуметь, чтобы не разбудить Дэдэ. К счастью, у ребенка был крепкий сон. — Ты ведь слышишь, там что-то случилось, и, по-моему, эго Манса. Что там с Маану? Ей ведь скоро рожать. Может быть...

Она приподнялась на руках, встала и быстро завернулась в полотенце, когда Аквази недовольно скатился с нее. Затем Нора поторопилась к двери. Как и ожидалось, Манса, всхлипывая, стояла перед дверью, опираясь на стену у входа.

— Вы должны прийти, миссис. Маану... у Маану ребенок.

Нора затащила девочку в хижину.

— Это же прекрасно, Манса! — успокаивающе сказала она. — Ты уже позвала Нэнни? Она хотела присутствовать при родах, она же рядом живет.

Хижина Норы находилась на краю Нэнни-Тауна, что не нравилось Аквази. По обычаю каждая жена воина имела свой дом, но, как правило, в африканских деревнях они находились рядом. Однако круглые хижины в центре поселения были все заняты, а Маану даже и не думала о том, чтобы поменять свой привилегированный дом рядом с хижиной королевы на дом раба где-то на периферии поселка.

— Нэнни уже несколько часов у нее, она говорит, что все нормально, но ребенок не появляется и не появляется. Маану страшно кричит. Ужасно...

— Это тебе только так кажется, Манса, — успокоила ее Нора. — Помнишь, я ведь тоже кричала, и ты боялась, но потом появилась Дэдэ, и все стало хорошо.

— Но этот ребенок не появляется, миссис. Нэнни говорит, что он может быть слишком большой. Он не проходит... не проходит через... — Голос Мансы от ужаса был хриплым. — И из Маану так сильно льется кровь!

Нора резко вздохнула: этого она и боялась. Однако сама она вряд ли сможет сделать больше, чем Нэнни. Она не была акушеркой, для этого в Каскарилла Гардене было слишком мало детей. В чем она действительно понимала, так это в прекращении кровотечений после абортов. Если бы ребенок был уже здесь, тогда она смогла бы помочь Маану, однако сейчас...

— Идемте, миссис, пожалуйста!

Нора скрепя сердце начала собирать сумку с медикаментами.

— Маану не захочет моей помощи, а Нэнни — тем более, — сказала она.

Но теперь подключился Аквази. Он уже оделся и встал перед Мансой, которая снова начала плакать.

— Что ты говоришь, девочка? Ребенок не выходит? Мой сын умрет внутри Маану?

— Прежде всего, умрет Маану, — заметила Нора. — И вместе с ней поневоле умрет и ребенок, если не случится чудо.

— Нэнни вызовет богов, — объяснила Манса, — сожжет травы.

— И это, без сомнения, поможет, — саркастически заметила Нора. — Я могу попытаться кое-что сделать, Аквази, но для этого ты должен пойти со мной и заставить Маану подпустить меня к себе. И рассказать Нэнни, что боги уронили мне на голову звезду и призвали меня себе в помощь или что-нибудь подобное. Может быть, она этому поверит. Я сделаю все, что смогу, Аквази, но не возлагай на меня ответственность за случившееся, если твой сын или твоя дочь все же умрет.

Аквази был готов сейчас на что угодно, если бы только был шанс, что его долгожданный наследник появится на свет. Он даже нес за Норой ее сумку, чтобы они двигались быстрее. Когда по дороге к хижине Маану она завязывала на голове тюрбан, Аквази упрекнул ее за это.

— Я это делаю не для того, чтобы выглядеть красиво, а для того, чтобы волосы не падали мне в лицо, — крикнула на него Нора. — А ты, Манса, почему ты бежишь за нами? Маану ты не поможешь. Зато Дэдэ осталась в хижине совершенно одна. Иди туда и присмотри за ней или, ради Бога, принеси ее с собой, если боишься оставаться с ней. И прежде всего, прекрати плакать. Я знаю, что тебе тяжело, но постепенно ты должна научиться вести себя как взрослая женщина!

Манса с плачем повернула назад, а Нора пошла быстрее. Она надеялась, что девочка действительно позаботится о ее дочери. Обычно Манса хорошо справлялась с ребенком, а Дэдэ, вероятнее всего, будет мирно спать.

В хижине Маану пахло кровью и жжеными травами. Нэнни сидела на полу, держа в руках посудину с кипящим ладаном или чем-то подобным. Вещество распространяло здесь приятный запах, но также жару и дым. Нора сразу же закашлялась, а Маану на своей циновке была и без того вся мокрая от пота.

— Пусть прекратится, — выла она. — Нэнни, сделай же что-нибудь!

Когда у нее начались очередные схватки, она громко застонала, потом стала причитать. Манса, наверное, была права: Маану уже много часов провела в этой борьбе. Ее тело изогнулось, но головы ребенка все еще не было видно.

Аквази опустился на колени рядом со своей измученной плачущей женой.

— Маану, я привел миссис. Я хочу, чтобы она посмотрела тебя. Я хочу этого, значит, тебе не нужно сопротивляться. Она хочет тебе помочь.

Пылающий взгляд Маану встретил просительный взгляд мужа, ее глаза были красными.

— Если кто-то сможет сделать так, чтобы это прекратилось, то пусть это будет хоть сам дьявол! — процедила она сквозь зубы, прежде чем снова закричать.

Нора отодвинула Нэнни в сторону. Знахарка находилась в каком-то трансе и пела странную заунывную песню — она была сейчас ближе к богам, чем к своей пациентке. Нора раздвинула ноги Маану пошире. Очевидно, плодный пузырь давно лопнул, и, действительно, кровотечение было сильным. Однако все было не так плохо, как описывала Манса. Нора запустила руки в миску с мазью из алоэ вера и свиного жира, чтобы они стали скользкими. Она сначала ощупала живот Маану, а затем ее вагину.

— Королева права, ребенок лежит правильно, — сказала она коротко. — Однако он очень большой. Для того, чтобы все расширилось, нужно время, и, вероятно, там будут разрывы. Может быть, внутри у тебя кое-что срослось, после... после того, что баккра с тобой... Я попытаюсь нащупать это. А ты должна помочь ребенку и мне. Но перед этим...

Нора поискала в своей сумке флягу. Еще одно снадобье от Толо, которое должно было снять боль. Нора не знала, как его готовить, но подозревала, что Толо высаживает лекарственные растения, из которых можно сварить сонный напиток.

Маану после этого снадобья действительно стала спокойнее, и Нора смогла нащупать головку ребенка, когда роженица немного расслабилась. Однако малыш сидел крепко.

— Я не знаю, жив ли еще ребенок, — взволнованно сказала Нора. — Но в любом случае его нужно оттуда извлечь, долго он не выдержит. Теперь ты должен мне помочь, Аквази. А ты, Маану... Маану должна тужиться, как бы страшно это ни было. Выпрями ее, подними ее так, чтобы она сидела, и дави на ее живот, когда придут очередные схватки.

У Норы были маленькие худые руки — они соскальзывали с головы ребенка, когда она пыталась обхватить ее и вытащить наружу. Но жир на ее руках помог. Родовой канал стал скользким, и ребенок начал двигаться. В то время как Маану кричала нечеловеческим голосом, он, наконец, выскользнул наружу. Это был действительно необыкновенно большой малыш. Мальчик. Когда Нора подняла его за ножки вверх и шлепнула по попке, ребенок протестующе заорал.

Из Маану текла кровь, но это было то, в чем Нора разбиралась. Она отдала ребенка беспомощному Аквази и постепенно приходящей в себя Грэнни Нэнни. Жрица начала тут же вызывать богов и духов для покровительства новому человечку. Нора занималась Маану, которая сейчас плакала от усталости. Из нее текло, но это была не пенящаяся яркая кровь, и она не била фонтаном. Значит, внутренних повреждений не было. Спустя немного времени вышло детское место, и кровотечение заметно уменьшилось. Когда через полчаса в хижину зашла Манса с орущей Дэдэ на руках — она одна не выдержала в хижине с ребенком, а по дороге девочка проснулась, — то мальчик, запеленутый в чистую ткань, уже лежал в объятиях своей матери.

— Иди сюда, Манса, — устало сказала Нора и взяла у девочки из рук свою дочь. — У тебя есть маленький племянник. И не беспокойся за свою сестру — и он, и она будут жить.

Она была удивлена, когда после этого Маану обратилась не к своей сестре, а к Норе.

— Спасибо, — прошептала она, — спасибо, миссис.

Нора со слезами на глазах вздохнула.

— Ты уже не моя рабыня, Маану, как за последние месяцы сама неоднократно заверяла меня. Вот если бы ты начала называть меня Норой...