И ПРИОБРЕТАЕТ МОЛОТОК

В жизни человека, впервые пересекающего океан, наиболее запоминающимся моментом является прибытие корабля в нью-йоркскую гавань. Но поскольку на эту тему до нас уже написано более шестидесяти тысяч книг воспоминаний и столько же рекламных проспектов туристских бюро, мы ограничимся тем, что покажем мистера Джерри Финна уже в тот момент, когда он, выдержав строгий четырехчасовой перекрестный допрос и обыск, сошел наконец с корабля на берег. Ко всем мелким формальностям он отнесся по возможности добродушно, понимая, что в подобных случаях известная подозрительность властей естественна и уместна. Вначале его подозревали в том, что он злостный контрабандист, тайно перевозящий драгоценные камни и наркотики; затем его принимали за политического эмигранта, шпиона, распространителя порнографической литературы, физика-атомщика, за повсеместно разыскиваемого убийцу… пока наконец не поняли, что он всего лишь один из множества невинных искателей счастья, которые, возможно, и не попадут в рай, но по крайней мере вполне могут заседать в церковном совете.

Подозрение вызвала его фамилия, потому что в картотеках тайной полиции Соединенных Штатов числилось более двух тысяч мужчин, носящих имя Финн. Но если бы Йере сохранил свою прежнюю фамилию, его сразу же отсеяли бы, так как подобные имена, по мнению иммиграционных властей, никто, кроме финнов, не может произнести.

И все-таки на душе у Джерри было удивительно легко, когда он в одном нижнем белье расхаживал по следственной комнате, где полицейские и таможенные чиновники вели свои дознания и из окон которой открывалась внушительная панорама нью-йоркских небоскребов. Следователи тоже были в веселом настроении. Их, вероятно, развлекал вид этого нового переселенца в кальсонах, сильно потертых ниже спины, что ясно свидетельствовало о принадлежности нашего героя к классу сидячих тружеников.

Окончив милые формальности, чиновники поздравили Джерри со вступлением на американскую землю и, пожелав удачи, сдали его с рук на руки ожидавшему на берегу Исааку Риверсу.

Мистер Риверс был рожден оптимистом: он всегда видел в человеческих невзгодах светлые стороны.

— Радуйся, ты очень легко отделался. Многие попадают на остров Эллис-Айленд и там ожидают решения своей судьбы. Но где же твой багаж?

— Со мной, — ответил Джерри с безмятежной улыбкой, помахивая небольшим портфелем.

— Это все?

— Все.

— Понятно, почему ты навлек на себя подозрения полиции. Переселенцы обычно везут с собой горы всякого барахла. Конечно, дорогие воспоминания…

— Мои воспоминания — в сердце, — сказал Джерри, продираясь вслед за приятелем сквозь человеческие джунгли.

— Сегодня мы не будем осматривать город, а поедем прямо в Бруклин, — сказал Исаак Риверс, когда они, усиленно работая локтями, выбрались с территории порта и достигли автомобильной стоянки.

Джерри, без сил, вполз в машину и уселся на переднем сиденье рядом со своим будущим компаньоном. Через минуту они уже лопали в самую сутолоку нью-йоркского движения. Манхэттен — деловая часть Нью-Йорка, а Бруклин — его спальня. Они направились в эту спальню гигантского города, где четыре миллиона человек спали и шумели круглые сутки и где финн по рождению доктор Риверс вот уже почти три десятка лет занимался частной практикой.

У Джерри была склонность к пессимизму. В самом деле, сколько раз он из двух зол выбирал оба, сколько раз ему доставалась от бублика одна дырка, а от ореха — пустая скорлупа! И теперь, сидя рядом с доктором-самоучкой и слушая его лекцию относительно хиропрактики, Джерри начал скатываться к самому мрачному пессимизму. Он не знал даже азов этой самой хиропрактики, а нынче вдруг оказался компаньоном и ассистентом «доктора»!

Они счастливо проскочили на Бруклинскую сторону и уже приближались к Сорок первой улице. Но тут внезапно движение остановилось. Началась перекличка автомобильных гудков, переходящая в сплошной болезненный вопль. Аккомпанементом к нарастающему трубному реву служили свистки и крики. Джерри бросил встревоженный взгляд на товарища и спросил:

— Случилось несчастье?

Мистер Риверс покачал головой:

— Не думаю. Готов держать пари, что это просто какое-то шествие, которому мы должны дать дорогу. Закурим.

Он угостил Джерри сигаретой и спокойно продолжал:

— К этому надо привыкать. Здесь тебе не Старый свет.

Среди общего шума послышались приближающиеся звуки фанфар и барабанная дробь. Вот показалась и голова шествия. Впереди двигался торжественным маршем отряд из полусотни красавиц в купальных костюмах. Поднося к губам длинные медные трубы, они покачивали в такт марша своими красивыми бедрами. Мистер Риверс многозначительно откашлялся:

— Когда женщина одевается таким манером, она особенно нравится мужчинам и комарам. Я подозреваю, что это шествие связано с забастовкой портовых рабочих.

Но когда показались первые плакаты, мистер Риверс поспешил рассеять недоразумение:

— Я, кажется, ошибся. Это всего лишь обыкновенная реклама.

Джерри сидел согнувшись, как в церкви, и пытался сквозь окошко автомобиля разглядеть девиц в купальных костюмах и плакаты над их головами. Мистер Риверс рассмеялся:

— Теперь мне становится ясной вся затея. Это просто сионская музыка, возня смиренных грешников, понимаешь ли, новое религиозное направление, которое вот уже недели две бьет во все барабаны.

— Значит, церковная реклама? — удивился Джерри.

— Да, что-то в этом роде. Ерунда, не стоит смотреть.

Но Джерри смотрел. Прекрасная блондинка, на обнаженной спине которой не было видно ни единого позвонка, держала над головой громадный плакат со следующим многозначительным текстом:

«Миллионы людей придут сегодня в Хагар-сквер, где всемирно известный пастор Гин Петерсен будет говорить о новом христианстве. Приходи и ты! Вступи в наше братство и оставь ему свое завещание!»

На другом плакате красовалась еще более сильная фраза:

«Наше братство гарантирует вечное блаженство».

Мистер Риверс достал из кармана пилочку и занялся своими ногтями, а Джерри продолжал читать призывы дня:

«Приходите слушать могучую проповедь пастора Петерсена. Он отец одиннадцати детей и недавно вернулся на родину после успешной миссии в Африке. — Всемирно известная кинозвезда Лилиан Тутти вступила в наше братство. Вступай и ты! — Мы боремся за новое христианство и нам не страшны угрозы инаковерующих…»

Джерри тер глаза и тряс головой. Ему казалось, будто он когда-то видел нечто подобное во сне. Он попытался говорить, но не смог. Мистер Риверс усмехнулся:

— К этому надо привыкать…

Шествие красивых девушек в купальных костюмах продолжалось. Мало-помалу Джерри сделал интересное открытие: все девицы были как две капли воды похожи друг на друга. Мистер Риверс мудро пояснил, что единообразие определяется всеобщим стандартом, отступать от которого не может никто.

Процессия текла и текла, и вот с ними уже поравнялся второй оркестр. Он играл в бодром темпе какую-то грустную мелодию Шопена. Следом за оркестром двигался обитый черным сатином грузовик, на платформе которого помещалась колоссальных размеров библия. По борту машины была выведена серебряными буквами надпись:

«Сатана приходит в ярость, узнав, что мы теперь за полцены продаем новый перевод библии».

Джерри закрыл глаза. Ему пришли на память слова матери: «Множество людей верит в бога, но немного находится таких, которым верит бог».

Видимо, процессия заканчивалась, потому что стали громче слышны аплодисменты и свистки сопровождавшей ее публики. Замыкала шествие шеренга из десяти сестер, как одна крашеных блондинок, несших над головами плакат:

«Эту рекламную процессию организовали и финансировали следующие фирмы и компании…»

Следовал длинный перечень имен, названий, фирменных знаков, и наконец все завершалось красивым финалом:

«Покупайте товары у тех фирм, которые поддерживают новое христианство!»

Автомобильный хвост длиной в добрых две мили медленно двинулся и стал набирать скорость. Мистер Риверс повторил уже в девятый раз:

— К этому надо привыкать. Здесь тебе не Старый свет. А? Ты что-то неразговорчив.

— Да, это точно… Совсем наоборот… Я подумал об этой небесной ярмарке… — выжал из себя Джерри.

— Туда многие торопятся, да вот беда — оттуда никто не возвращается, — сказал мистер Риверс. — Да что об этом толковать.

— Во всяком случае, немного странно… — вздохнул Джерри.

— Ничего странного тут нет. Пора бы тебе знать, что христианин — это человек, сердечно любящий всех тех, к кому не испытывает ненависти.

Наконец мистер Риверс остановил свой купленный в рассрочку «понтиак» у пятиэтажного дома и сказал:

— Вот и прибыли. Это наш Бруклин.

Мистер Риверс занимал квартиру на втором этаже. На дверях красовалась металлическая дощечка: «Доктор Исаак Риверс, хиропрактик. Прием ежедневно». Рядом была приколота бумажка: «Сегодня приема нет». Мистер Риверс снял бумажку и сказал мистеру Финну:

— Из-за тебя сегодня прогулял. Несколько долларов, конечно, пропали, ну да ничего: попытаемся вернуть их общими силами.

Джерри почувствовал глубокую симпатию к человеку, который ради него пожертвовал целым днем, да еще и долларами. Джерри знал, что деньги работают и наращивают проценты как в будни, так и в праздники. Люди не зарабатывают деньги, а «делают» их.

Докторское жилище мистера Риверса явилось приятным сюрпризом для мистера Финна. В пятикомнатной квартире, обставленной по хорошему стандарту, было просторно и очень чисто. Кухня выглядела, как маленькая лаборатория, а приемная была точь-в-точь как приемная настоящего врача.

Мистер Риверс уступил Джерри собственную спальню с обычной деловой оговоркой:

— До тех пор, пока ты не станешь на ноги и не обзаведешься своей квартирой.

После этого конструктивного замечания, наметившего определенную перспективу, компаньоны уселись в уютном холле и, потягивая пиво из больших кружек, начали составлять соглашение о совместной работе и взаимной помощи. Будущие функции гражданина вселенной Джерри Финна строились вне всякой связи с его прошлой деятельностью. Джерри раньше всегда относился скептически к избитой фразе современных романов: »…отныне он начал жизнь сначала». Но вот он сам попал в такую ситуацию, когда все, решительно все надо было начинать с самого начала. Какими удивительными провидцами, оказывается, бывают писатели!

Мужчины особенно интересны, когда у них есть будущее, женщины же — наоборот, когда у них имеется прошлое. Джерри опасался, что для него теперь нет ни прошлого, ни будущего. Его прошлое оборвалось в тот момент, когда у него сняли отпечатки пальцев, а будущее упиралось в хиропрактику. Мистер Риверс выработал для него новый житейский устав. Отныне на Джерри Финна ложились заботы о кухне и приготовлении пищи, уборке комнат и респектабельности приемной, а главное — о рекламе совместного предприятия.

— Я буду платить тебе тридцать долларов в неделю — это оклад, плюс по доллару за каждого нового пациента, — закончил мистер Риверс получасовое наставление, в продолжение которого Джерри чувствовал себя так, словно его приперли к стене скамейкой. Он соглашался на любые работы по хозяйству, но, когда мистер Риверс заговорил о рекламе, тут небо показалось ему с овчинку.

— Я, пожалуй, не гожусь для рекламы, — пролепетал он почти в отчаянии, расстегивая ворот рубашки.

Для мистера Риверса это было прямо-таки сюрпризом.

— Не годишься? Но ведь только на этом и основано расширение нашего бизнеса. Ты добываешь больных — я их лечу. В этом все дело! А попутно я обучу тебя профессии. За два года сделаю тебя доктором.

— Доктором?

— Ну да! Современным доктором, физиотерапевтом.

Джерри зажмурил глаза, как девушка, рука которой нечаянно коснулась руки юноши. Но мистер Риверс не забывался ни на миг. Он достал из холодильника еще пару бутылок пива, пожевал соленых земляных орешков и повторил уже в пятнадцатый раз:

— К этому надо привыкать. Здесь тебе не Старый свет.

Джерри покачал головой.

— Как же я сумею рекламировать хиропрактику?

— Как угодно. Ты ведь учился чему-то там, в Старом свете.

— Да, но у нас хиропрактика не преподавалась.

— Я думаю. Там ведь во всем ужасная отсталость. Удивительно, как они еще раздобыли хоть несколько подержанных автомобилей.

Джерри хотел было обидеться, но потом вспомнил, что он ведь гражданин вселенной и не к лицу ему национальные предрассудки. Он встал и подошел к окну, за которым открывался бруклинский пейзаж. Непрерывным студенистым потоком двигались автомобили, на тротуарах кишела толпа. Казалось, все куда-то спешат. Люди дорожили временем, полагая, что время — деньги. Тем не менее у большинства времени было гораздо больше, чем денег.

— Если хочешь, можешь прогуляться на свежем воздухе, — предложил мистер Риверс после минутного молчания. — Только не ходи далеко, а то заблудишься.

Мистер Риверс говорил отеческим тоном, подобно старым холостякам, которые с удовольствием дают молодежи благие советы, если уж не могут более служить ей дурным примером.

Джерри одобрил предложение мистера Риверса и начал собираться. Хиропрактик проводил его до порога, продолжая свои добрые наставления:

— Чрез час наступит темнота, и тогда надо быть осторожным. Видишь ли, тут тебе не старое тихое захолустье. Тут вечно что-нибудь случается. Я никогда не хожу без оружия.

— Оружие? — повторил в изумлении Джерри.

— Конечно! У меня всегда пистолет в кармане. На случай нападения грабителей. Не мешало бы и тебе завести оружие.

Джерри усмехнулся с чувством определенного превосходства.

— У меня пока нет врагов… в этой стране.

— У тебя, но не у твоих денег. Лучше обзавестись оружием заблаговременно.

Джерри сообщил своему компаньону, что в карманах у него лишь три долларовых билета да несколько монеток мелочи, и храбро устремился на улицу, где все старались обогнать друг друга.

Душный августовский вечер был пропитан запахом асфальта. Люди торопливо возвращались с работы домой, чтобы заняться воспитанием детей. Джерри остановился было у витрины, но тотчас получил тумака и справа и слева. В спальне Нью-Йорка было людно и тесно.

Он свернул в тихий переулок, где на тротуарах сидели негры, занятые болтовней. Цвет их кожи сливался с чернотой окружающего пейзажа. Бродячие собаки, роясь в кучах набросанного повсюду бумажного сора, искали чего-нибудь съедобного и поочередно подбегали к маленькому киоску, чтобы поднять около него ту или другую заднюю лапу. В киоске продавались фрукты и газеты, духи и открытки. Джерри продолжал путь, полагаясь на свою память и способность ориентироваться. В какой-то подворотне заливался горькими слезами мальчик лет двух. Джерри нагнулся и дал ребенку цент. Когда мальчишка увидел, что монета медная, он швырнул ее с презрением на мостовую и заревел пуще прежнего.

Джерри был в глубине души чувствительным человеком. Он любил птиц и детей. Голуби означают мир, а дети приносят своим родителям снижение налогов. Джерри погладил плачущего ребенка по плечу и спросил о причинах его горя. Мальчик оказался откровенным. Он прекратил на минутку плач и ответил:

— Отец обманул меня. Он сволочь.

— Ну, деточка, не надо так говорить об отце.

— Конечно, он обманул меня… — продолжал мальчик упрямо.

— Что же он сделал? — допытывался Джерри.

— Купил мне воздушный шар и сказал, что это самый большой в мире.

— И ты не рад?

— Нет, у Томми шар еще больше.

Джерри одобрительно улыбнулся и пошел дальше.

Мальчишка повалился на спину и заорал еще громче. Казалось, у него были величайшие в мире детские легкие.

Обитатель какого-то подъезда вышел и загородил дорогу Джерри, требуя сигарету. Джерри полез в карман и невольно вспомнил мудрый совет мистера Риверса: заведи себе оружие, ибо тут ежедневно что-нибудь случается. Джерри не любил оружия и даже как-то побаивался его. Он умудрился и действительную военную службу пройти невооруженным. Но ведь то было в Старом свете, где прогресс идет такими медленными шагами…

Начало смеркаться. Джерри повернул назад и старался идти по самому краю тротуара, держась подальше от домов. Вскоре его внимание привлекла витрина маленького игрушечного магазина. И вот замечательная находка! На витрине среди всякой мелочи лежал хорошенький молоточек. Джерри живо вспомнил сапожника Ионаса Сухонена, имевшего мастерскую на окраине города Куопио. Маленький тщедушный человечек — полтора метра росту, — Ионас Сухонен всегда носил в нагрудном кармане молоток как средство самозащиты. Джерри зашел в магазин и спросил, сколько стоит молоточек. Торговец внимательно осмотрел игрушку и очень любезно ответил:

— Цена молоточка пятнадцать центов, но ради рекламы я вам продам его за десять.

— Заверните.

Лавочник был человек пожилой, худощавый, с морщинистым лицом. Нетрудно было заметить, что он мастер своего дела. Он проявлял исключительную вежливость и безропотность при необыкновенной разговорчивости. Его лицо напоминало высушенную сливу, давным-давно не видавшую солнечных дней.

— Это отличная игрушка для ребенка, — произнес он радостным голосом, заворачивая молоток в бумагу. — Превосходная игрушка, лишь бы дети не разбили им окна или не стали колотить друг друга по голове. У вас много детей?

— Нет, не очень много, — ответил Джерри, почему-то краснея.

— Двое или больше?

— Собственно говоря, ни одного.

— Прекрасно! Я понимаю. Ваша супруга в ожидании… Это очень разумно: купить игрушки заблаговременно. Только бы родился мальчик! Хотя и девочка ничуть не хуже. И с теми и с другими одинаково много забот. Пока дети малы, у родителей от них вечно болит голова. А когда они вырастают, у родителей начинает болеть сердце. Нет, сам-то я не могу ни на что пожаловаться, — нет! У меня два сына и дочь…

— Прошу вас, — перебил Джерри, давая лавочнику десять центов.

— Спасибо, сэр. Вы говорите так культурно. Вероятно, вы учились где-нибудь?

— Да, в какой-то мере.

— Может быть, и в университете, сэр?

— Несколько лет и в университете.

— Вы, наверно, учитель, сэр?

— Да, сэр, вы угадали.

— Вот видите, сэр, — продолжал старик бодро, — я встречаю так много людей, что научился распознавать профессию каждого по движениям рук и по манере говорить. У вас руки и речь учителя. Не так ли? Мои сыновья тоже в университете. Фрэнк уже на третьем, а Эдвин на втором курсе. Фрэнк делает отличные успехи, просто великолепные. Его портрет даже помещали раза два в газетах. У него есть будущее. Заметьте: будущее.

— Что он изучает?

— Изучает? Я не знаю, но он уже сейчас капитан футбольной команды. Ах, сэр, какая это радость для родителей! Конечно, и у Эдвина тоже есть возможности. Он играет в баскетбол.

— Так, значит, они ничему не учатся?

— О чем вы говорите, сэр? Я же вам только что ясно сказал, что они в университете.

— Но неужели они не имеют в виду изучить какую-нибудь профессию?

Теперь торговец игрушками счел своим долгом изумиться. Он глядел то на руки, то на лицо Джерри, словно недоумевая, как на этой глупой голове еще держатся волосы. Он бросил десятицентовую монету в кассу и подошел поближе к Джерри.

— Сударь мой, — проговорил он, стараясь придать своему голосу наиболее вразумительное звучание. — Ну, может ли быть у молодого человека более блестящее будущее? А если мои ребята уже не смогут с успехом играть в футбол, они всегда будут иметь возможность сдать какой-нибудь экзамен. Эдвин подумывал о том, чтобы экзаменоваться на врача.

— Это долгий путь, — заметил Джерри.

— Да, по-видимому. Эдвин полагал, что на это может уйти года два.

— Вероятно, он хотел сказать два десятка лет?

— Нет, нет. Сын моей родной сестры сдал на врача в течение одного года. Кстати, меня зовут Кроникопелос. Я родился в Греции. А ваша фамилия?

— Финн. Я рад познакомиться с вами, мистер Кроникопелос.

— Так вы, значит. Финн. Я знаю несколько Финнов здесь, в Бруклине. Альберт Финн, между прочим, исключительно похож на вас. Сейчас он сидит в тюрьме Синг-Синг. Он ваш родственник, сэр?

— Нет, сэр…

— Потом я знаю еще Ивана Финна. Красивый парень. Попался год назад, за похищение человека. Он, вероятно, родня вам?

— Нет, сэр…

— И еще Джерри Финн, тоже довольно похож на вас. Пожалуй, чуть-чуть повыше. Парню здорово не повезло на прошлой неделе: попробовал ограбить банк и сразу попался. Может быть, он вам родственник?

— Да… Конечно…

Джерри почувствовал, что краска заливает его щеки. Он засунул игрушечный молоток в карман и продолжал, коверкая слова:

— Мистер Кроникопелос, мне было чрезвычайно приятно познакомиться с вами. Возможно, это не последняя наша встреча. Я Джерри Финн.

Торговец игрушками отпрянул от собеседника, перекрестился и, широко раскинув руки, бросился загораживать кассу своим телом. Его гладкие, быстро катившиеся слова понеслись еще быстрее, наталкиваясь друг на друга, а мысли закружились каруселью, точно воображение женщины, которое начинает действовать сразу и неудержимо, стоит только мужу поздно явиться домой.

Джерри поспешил выбежать на улицу, где ярко раскрашенный рекламный автомобиль в два громкоговорителя расхваливал лучшую в мире зубную пасту.

Дойдя до сорок первой улицы, он почувствовал себя почти как дома. Но пейзаж изменился. Ослепительные огни рекламы создавали потрясающе красивое впечатление пожара. Августовское небо, черное с красным отливом, точно задняя стена ада, нависало над пропастью улицы. Нью-йоркская спальня зажигала свои светильники, люди готовились ко сну.

Джерри взглянул на часы. Было без четверти семь. Он замедлил шаги и стал разглядывать витрины. Вдруг до него донесся странный шум, ропот толпы; пешеходы остановились. С десяток полицейских автомобилей прокладывал дорогу для рекламного шествия. Через минуту на горизонте появилась украшенная розами открытая машина, стоя в которой толпу приветствовал молодой человек в белом смокинге, окруженный четырьмя девушками-манекенами. Публика была в восторге. Она любит зрелища, как сумасшедший любит отплясывать польку. Но гражданин вселенной Джерри Финн недоумевал. Он никак не мог понять, в чем тут дело. Когда какой-то молодой верзила больно наступил ему сразу на все пальцы левой ноги, Джерри осмелился спросить:

— Простите, что здесь происходит?

Верзила сошел с ноги Джерри и посмотрел на нашего героя сверху вниз. Рекламный автомобиль был уже совсем близко. От одобрительных возгласов публики едва не лопались барабанные перепонки. Джерри заметил рядом в толпе старенького господина и попытался получить разъяснение от него. Господин ответил сухо:

— Разве у вас плохое зрение?

В разговор включились двое подростков с ломающимися голосами. Они окинули гражданина вселенной оценивающим взглядом и прыснули со смеху. Один из них сказал:

— Держу пари, что этот парень только что явился из Техаса или из Алабамы и никак не разберет, что творится в Нью-Йорке.

Второй поддержал:

— Да, должно быть, он из глухой дыры, раз даже Билли Бэнкса не знает.

Джерри показалось, что он родился где-то на краю света. Он хотел было сказать этим юнцам два-три цивилизованных слова, но тут к нему обратился давешний господин:

— У вас, вероятно, неудачное место. Неужели вы не видите нашего парня Билли, радость и гордость всего Бруклина?

— Простите, пожалуйста, мою неосведомленность, — смиренно заметил Джерри, — но я, к сожалению, не знаю, кто такой Билли Банке и чем он знаменит.

По лицу господина расползлась блаженная улыбка человека, получившего возможность кого-то просветить. Он небрежно закурил сигарету и принялся рассеивать тьму невежества:

— Билли Бэнкс — один из парней Бруклина. На днях он установил мировой рекорд: прошел от Бостона до Нью-Йорка на руках за две недели. На это не каждый способен. Нужна хорошая закалка. У Билли она есть. И вот парень разбогател. Сегодня опять ему отвалили сто тысяч!

— За что же? — наивно недоумевал Джерри.

— За то, что он теперь будет служить рекламой всемирно известного шпината «Пеп-Пеп». Перед мальчиком открылось будущее. Радио и телевидение дерутся за него, а Голливуд уговаривает сниматься в фильме.

Толпа стала рассеиваться, поскольку большая часть публики поспешила вдогонку за Билли Бэнксом, героем Бруклина, открывшим путь к славе и богатству. Джерри был чрезвычайно благодарен незнакомцу за полученную информацию.

— Благодарю вас, сэр, — произнес он любезно, — разрешите только задать еще один вопрос.

— Пожалуйста.

— Вероятно, этот Билли Бэнкс больной или инвалид?

— Почему же?

— Я подумал, что, может быть, у него ноги парализованы или что-нибудь в этом роде.

— Нет, насколько мне известно — нет. Он — воплощение здоровья. Вы же только что видели сами, как он встал на сиденье машины и приветствовал нас!

— Совершенно верно, — согласился Джерри как-то рассеянно. — Однако я никак не могу понять: зачем нужно человеку ходить на руках, если у него здоровые ноги?

Светоч познания швырнул сигарету и сердито посмотрел на Джерри. Затем, отвернувшись, он пошел прочь, повторяя про себя:

— Невежда! Не понимает, что значит делать деньги…

Джерри чувствовал себя ничтожно маленьким, когда наконец остановился у двери, на которой красовалась шикарная дощечка: «Доктор Исаак Риверс, хиропрактик».