Перед зрителями сверкающей стеной стоял занавес аломюнита. По бокам шпалерами поднимались световые рефлекторы. Широкие глотки резонаторов дремали в четырех углах сцены. Сверху спускались черные микрофоны. Система оптических стекол стояла с правой стороны сцены, готовая начать оптическую пляску, чтобы бросить в приемники Республики отражение спектакля. У рампы чернели батареи прожекторов и вытянутые хоботы киноаппаратов.
Между сценой и зрительным залом, в темном провале, усыпанном мохнатыми красными звездами неоновых ламп, тускло блестели серебряные шары электрических пианол и сложные, опутанные блестящими змеями труб, симфонические машины.
В темноте над пюпитром дирижера вычерчивал сложные геометрические фигуры крошечный фиолетовый огонек дирижерской палочки. Оркестровый провал дышал монументальной, беспокойной музыкой.
Сквозь тьму проходили багровые самумы света и, когда неожиданные звуковые контрасты взлетали над оркестром, багровый пожар заливал зрительный зал. По занавесу прокатились световые волны и длинные, похожие на привидения, буквы сплелись в тягостные фразы:
ТЯЖЕЛЫЙ, РАБСКИЙ ТРУД. БЕЗОТРАДНАЯ ЖИЗНЬ, ГОЛОД И НИЩЕТА БЫЛИ УДЕЛОМ МИЛЛИОНОВ, СОЗДАЮЩИХ ЦЕННОСТИ.
Оркестр ворчал. В смертельной тоске ревели трубы. В багровом пожаре сновали фиолетовые полосы прожекторов.
Но вот нестерпимо яркий сноп света на мгновение озарил зал. В музыкальных мощных разливах поплыли гневные крики фабричных сирен, багряные клубы пара взлетели вверх, закрывая занавес. В увертюру вступили шумовые инструменты, отбивающие ритм тональными взрывами. В завес ударил розово-солнечный свет киноаппарата, и снизу вверх полилась яростная толпа, потрясая оружием и знаменами.
Робкая мелодия «Интернационала» теперь гремела, точно разгневанный океан, и гром конипульт отбивал ритм. Поверх стремительной и яростной толпы вспыхнула тяжелым шрифтом фраза:
МАРШ ВПЕРЕД, РАБОЧИЕ ОКРАИНЫ!
Мощный пролог внезапно оборвался. Музыка, кино, свет, взрывы, фабричные гудки и грохот металла как бы провалились в бездну.
В гулкой тишине бесшумно взлетел занавес. Из туманной мглы в зрительный зал глядели блуждающие красные глаза неестественных размеров.
Павел нашел в темноте руку Нефелина и сказал, приподнимаясь:
– Я боюсь опоздать! Прощай!
Нефелин крепко пожал его руку.
– Возвращайся скорей! - шепотом произнес он.