1895

 

«Собственность Г. Г. Холмса»

Детектив Фрэнк Гейер был крупным мужчиной с приятным честным лицом и большими моржовыми усами; во взгляде его глаз и в манере поведения чувствовалась какая-то недавно обрушившаяся на него беда. Он был одним из лучших детективов полиции Филадельфии, где прослужил двадцать лет, в течение которых расследовал и раскрыл не менее двухсот убийств. Он изучил сам процесс убийства и мотивы, побуждающие к нему, изучил его неизменные приемы и шаблоны. Мужья убивали жен, жены убивали мужей, бедняки убивали друг друга; мотивы убийств всегда были одни и те же: деньги, ревность, страсть и любовь. Редко какой-либо убийца использовал в своем преступлении мистические элементы, о которых прочитал в купленной за десять центов книжке рассказов сэра Артура Конан Дойля. Однако поначалу полученное Гейером задание – а было это в июне 1895 года – было не совсем обычным. Необычность заключалась в том, что подозреваемый уже находился в заключении; он был арестован семь месяцев назад по обвинению в мошенничестве в отношении страховой компании и в настоящее время содержался в филадельфийской тюрьме «Мойаменсинг».

Этим подозреваемым был врач, назвавшийся Маджеттом, но он был более известен под псевдонимом Г. Г. Холмс. Он жил раньше в Чикаго, где вместе с подельником Бенджамином Питзелем управлял отелем во время работы Всемирной Колумбовой выставки в 1893 году. Затем они переехали в Форт-Уэрт в Техасе, оттуда перебрались в Сент-Луис, после чего объявились в Филадельфии, совершая по пути разнообразные махинации. В Филадельфии Холмс получил обманным путем 10 000 долларов у страховой компании «Фиделити мьючуал лайф ассосиэйшн», для чего инсценировал смерть держателя страхового полиса, Бена Питзела. Холмс оформил страховку в чикагском офисе этой компании в 1893 году, незадолго до закрытия выставки. Заподозрив мошенничество, страховая компания обратилась за помощью к Национальному детективному агентству Пинкертона – «Глаз, который никогда не спит» – с просьбой разыскать Холмса. Оперативники агентства напали на его след в Берлингтоне, штат Вермонт, и проследовали за ним в Бостон, где по их просьбе полиция его арестовала. Холмс признался в мошенничестве и дал согласие на экстрадицию в Филадельфию для судебного разбирательства. На этом дело и было закрыто. Но сейчас, в июне 1895 года, появились неопровержимые улики, свидетельствующие о том, что Холмс не просто инсценировал смерть Бена Питзела, но убил его, после чего придал делу вид, будто смерть произошла в результате несчастного случая. Теперь пропавшими были объявлены и трое детей Питзела – Эллис, Нелли и Говард, – которых в последний раз видели в обществе Холмса.

Гейеру было поручено разыскать детей. Его пригласили присоединиться к расследованию, которое вел окружной прокурор Филадельфии, Джордж С. Грэхем, который в течение многих лет привык полагаться на помощь и содействие Гейера в наиболее чувствительных для города делах. На этот раз Грэхем дважды обдумывал свое приглашение, поскольку знал, что всего два месяца назад Гейер потерял свою жену, Марту, и двенадцатилетнюю дочь, Эстер, погибших при пожаре, возникшем в их доме.

* * *

Допрос Холмса в камере не дал Гейеру ничего нового. Холмс настойчиво заверял его, что, когда он в последний раз видел детей Питзела, они были живыми и ехали с женщиной по имени Минни Вильямс туда, где скрывался их отец.

Скользкий и угодливый Холмс показался Гейеру эдаким ловким хамелеоном. «Холмс в основном делал ставку на ложь, приукрашенную некими витиеватыми драпировками, – писал Гейер, – и все его рассказы украшены такими яркими и впечатляющими драпировками, которые, как он считал, усилят достоверность его заявлений. Рассказывая, он делал все, чтобы выглядеть откровенным; переходил на патетический тон, когда пафос мог быть более всего ему полезен; он произносил слова с дрожью в голосе, при этом его глаза часто становились влажными; манера его речи внезапно и быстро менялась, становясь решительной и волевой, словно его память вдруг преподносила ему поводы для негодования или решимости, извлекая их из-под пластов нежных и болезненных воспоминаний, которые только что трогали его сердце».

Холмс утверждал, что спрятал труп, похожий на Бена Питзела, поместив его на втором этаже дома, арендованного специально для выполнения задуманного мошенничества. Случайно или в силу непроизвольного стечения каких-то зловещих обстоятельств, этот дом располагался позади городского морга, в нескольких кварталах от здания городской мэрии. Холмс признался в том, что при размещении там трупа он постарался придать ему такой вид, как будто Питзел погиб в результате случайного взрыва. Он залил растворителем верхнюю часть трупа и поджег ее, после чего расположил тело на полу так, чтобы солнечные лучи падали прямо на него. Когда тело было обнаружено, лицо разложилось и его черты стали неузнаваемыми. Холмс добровольно вызвался помочь коронеру провести идентификацию. В морге он не только помог найти отличительную бородавку на шее мертвого мужчины, а, вытащив собственный ланцет, сам же и удалил эту бородавку, после чего как бы между прочим протянул ее коронеру.

Коронер изъявил желание, чтобы кто-либо из родственников Питзела присутствовал при идентификации. Жена Питзела, Кэрри, была больна и не могла прийти. Вместо себя она прислала свою вторую по старшинству, четырнадцатилетнюю дочь Эллис. Помощники коронера положили тело так, чтобы Эллис были видны только зубы Питзела. Ей показалось, что это был труп ее отца. Страховая компания произвела страховую выплату. После этого Холмс отправился в Сент-Луис, где жила семья Питзела. Пока Эллис находилась под его влиянием, он убедил Кэрри позволить ему взять с собой еще двух ее детей, объяснив это тем, что их отец, вынужденный прятаться, очень хочет увидеть их. Он взял с собой одиннадцатилетнюю Нелли и восьмилетнего Говарда и, обремененный тремя детьми, отправился в это странное и печальное путешествие.

Из писем Эллис Гейер понял, что она поначалу воспринимала эту поездку как что-то похожее на приключение. В письме к матери, датированном 20 сентября 1894 года, Эллис писала: «Жаль, что ты не смогла увидеть того, что видела я». В этом же письме она выражала свое отвращение к приторно-сладким манерам Холмса. «Я не выношу, когда он называет меня деткой, малышкой, дорогушей и подобными дрянными словами». На следующий день она написала новое письмо: «Мама, ты когда-нибудь видела или пробовала красные бананы? А я уже съела три штуки. Они такие большие, что мне их даже и не обхватить, и я могу лишь придерживать такой банан, зажав его между большим и указательным пальцами». После отъезда из Сент-Луиса Эллис не получала никаких вестей из дому и боялась, что здоровье ее матери, возможно, еще больше ухудшилось. «Получила ли ты 4 моих письма, не считая этого? – писала Эллис. – Ты еще лежишь в постели или можешь ходить? Я очень хочу получить от тебя хоть какое-нибудь известие».

Одним из нескольких фактов, ставших известных детективу Гейеру, было то, что ни одно из писем Эллис не дошло до Кэрри Питзел. Находясь под надзором Холмса, Эллис и Нелли постоянно писали матери и отдавали эти письма Холмсу, надеясь, что он отправит их по почте. Но напрасно – ни одного письма он так и не отправил. Вскоре после его ареста полиция обнаружила жестяную коробку с надписью «Собственность Г. Г. Холмса», в которой среди прочих документов была и дюжина писем от этих девочек. Он хранил их в коробке, словно это были ракушки, собранные на пляже.

Теперь миссис Питзел не находила себе места от охвативших ее волнения и дурного предчувствия, несмотря на недавние заверения Холмса о том, что Эллис, Нелли и Говард находятся в Лондоне под неусыпным присмотром Минни Вильямс. Розыскные действия, предпринятые Скотланд-Ярдом, не обнаружили следов никого из них. Сам Гейер испытывал слабую надежду, что его поиски закончатся более результативно. «Ведь с того момента, когда кто-либо слышал что-либо об исчезнувших детях, прошло более чем полгода, – писал Гейер, – это никоим образом не выглядело легкой задачей, к тому же все заинтересованные в этом деле вообще не верили в то, что дети будут когда-либо найдены. Однако окружной прокурор полагал, что необходимо предпринять еще одну, последнюю попытку отыскать детей, хотя бы ради страждущей матери, если других причин нет. В моей работе не было каких-либо ограничений, мне всего лишь было предписано действовать сообразно собственной логике и при проведении расследования следовать в том направлении, которое укажут мне обнаруженные улики».

* * *

Гейер приступил к розыску вечером 26 июня 1895 года; это был жаркий вечер жаркого лета. Ранее в июне зона «постоянно высокого» атмосферного давления обосновалась над штатами, расположенными в середине Атлантического побережья, и в течение всего периода 90-х годов являлась решающим фактором, определяющим температуру в Филадельфии. В сельской местности преобладало влажное безветрие. Даже в ночное время воздух в вагоне поезда Гейера был спертым и сырым. Из мужского купе несло сигарным дымом, а при каждой остановке поезда в вагоне слышались громкое кваканье лягушек и стрекот сверчков.

На следующий день, когда поезд быстро шел по затянутым теплым туманом низинам Пенсильвании и Огайо, Гейер перечитывал копии детских писем, ища в них что-либо, на что он сначала не обратил внимания и что могло бы хоть как-то направить его поиски. Эти письма не только представляли собой неопровержимые доказательства того, что дети были с Холмсом, но и содержали географические сведения, по которым Гейер мог составить примерный маршрут их путешествия с Холмсом. Как оказалось, их первая остановка была в Цинциннати.

Детектив Гейер прибыл в Цинциннати в половине восьмого вечера в четверг, 27 июня, и поселился в «Палас-отеле». На следующее утро он пришел в Главное управление городской полиции, чтобы представиться ее начальнику и сообщить о своем задании. Ему в помощь назначили детектива Джона Шнукса, с которым Гейера связывали давние приятельские отношения.

Гейер надеялся по письмам детей реконструировать их дальнейшее путешествие из Цинциннати. Но сделать это было не так легко. Для достижения поставленной цели он, помимо собственной головы, располагал еще несколькими подручными средствами: блокнотом для записей, пачкой фотографий и детскими письмами. С детективом Шнуксом они составили список всех отелей Цинциннати, расположенных вблизи железнодорожного вокзала, а затем пешком обошли их все, чтобы проверить регистрацию и попытаться обнаружить хоть какие-то следы присутствия в каком-либо из них Холмса и детей. То, что Холмс регистрировался в отеле под вымышленным именем, не вызывало никаких сомнений, поэтому Гейер имел при себе его фотографии и даже изображение плоского чемодана с детскими вещами. С того времени, когда дети писали свои письма, прошло много месяцев, однако Гейера не покидала надежда, пусть слабая, на то, что кто-нибудь вспомнит этого мужчину с тремя детьми.

Но как раз в этом, как нередко случается, он и ошибался.

* * *

Детективы тащились от одного отеля к другому. День становился все жарче и жарче. Они вели себя вежливо и корректно, нигде не проявляя нетерпения, несмотря на то, что всюду им надо было представляться и снова, уже в который раз, пересказывать одну и ту же историю.

Идя по Сентрал-авеню, они зашли в небольшой и недорогой отель, «Атлантик хаус». Так же как и при посещении других отелей, они попросили клерка, сидевшего за стойкой, показать им книгу регистрации постояльцев. Просмотр книги они начали со среды, 28 сентября 1894 года, с того дня, когда Холмс, уже подчинивший себе Эллис, забрал Нелли и Говарда из их дома в Сент-Луисе. Гейер полагал, что Холмс с детьми приехал в Цинциннати позднее в тот же день. Гейер, водивший пальцем по странице, остановился на записи «Алекс Э. Кук», постоялец, который согласно записи в регистрационном журнале путешествовал с тремя детьми.

При виде этой записи память Гейера буквально всколыхнулась. Холмс и раньше пользовался этим псевдонимом, когда арендовал дом в Берлингтоне, в штате Вермонт. К тому же до этого момента Гейер видел много записей, сделанных рукой Холмса, и почерк, которым была сделана запись в гостиничном гроссбухе, он узнал сразу.

Согласно регистрационному журналу «Кук» и дети остановилась в гостинице всего на одну ночь. Но из писем девочек Гейер знал, что они оставались в Цинциннати еще одну ночь. Казалось странным, что Холмс обрек себя на дополнительные хлопоты, переезжая из одного отеля в другой, но по своему опыту Гейер знал, что делать какие-либо предположения, касающиеся поведения преступника, всегда опасно. Они со Шнуксом поблагодарили дежурного за его внимание и готовность помочь и направились наводить справки в других отелях.

Солнце стояло высоко, на улицах парило. Цикады посылали друг другу скрежещущие сообщения с каждого дерева. Они зашли в отель «Бристоль», расположенный на пересечении Шестой улицы и Вайн-стрит, и выяснили, что 29 сентября 1894 года постоялец, назвавшийся «А. Э. Куком», поселился в этом отеле с тремя детьми. Гейер показал дежурному клерку фотографии, и тот сразу узнал своих постояльцев: Холмса, Эллис, Нелли и Говарда. Они выписались из отеля на следующее утро, в воскресенье 30 сентября. Эта дата явно вписывалась в хронологию событий: из писем детей Гейеру было известно, что утром в воскресенье они покинули Цинциннати и под вечер прибыли в Индианаполис.

Однако Гейер пока не спешил покидать Цинциннати. Он обдумывал ситуацию. Пинкертоны еще раньше выяснили, что Холмс иногда арендовал дома в городах, в которых останавливался во время своих поездок – именно так он и поступил в Берлингтоне. Гейер и Шнукс решили побывать в местных агентствах по продаже и аренде недвижимости.

Поиски привели их в конце концов в офис некоего Дж. С. Томаса на Третьей Западной улице.

В Холмсе было нечто такое, что привлекало к нему внимание людей, потому что и самому Томасу, и его клерку он запомнился. Холмс снял дом номер 305 на Поплар-стрит, оформив аренду на «А. С. Хейса» и заплатив внушительный аванс.

По словам Томаса, датой подписания договора аренды была пятница, 28 сентября 1894 года, то есть день, когда Холмс вместе с детьми прибыл в Цинциннати. В снятом доме Холмс прожил всего два дня.

Томас не мог сообщить детективам никаких других подробностей, но посоветовал им обратиться к женщине по имени Генриетта Хилл, жившей в соседнем доме с домом, снятым Холмсом.

Гейер и Шнукс тут же, не теряя времени, направились к мисс Хилл, которая оказалась не только наблюдательной, но и весьма словоохотливой особой. «Честно говоря, мне практически нечего вам сообщить», – сказала она, однако на самом деле рассказала им многое.

* * *

Впервые она увидела своего нового соседа в субботу 29 сентября, когда фургон для перевозки мебели остановился напротив только что снятого дома. Из фургона вышли мужчина и мальчик. Больше всего внимание мисс Хилл привлекло то, что фургон фактически был пустым и, кроме железной печи, показавшейся ей непомерно большой для такого дома, в нем ничего не было.

Эта печь показалась мисс Хилл настолько странной, что она поделилась своими наблюдениями с соседями. На следующее утро Холмс появился перед ее входной дверью и сказал ей, что он вообще-то не намерен задерживаться в этом доме. Если ей понадобится печь, добавил он, она может ею воспользоваться.

У детектива Гейера появилось предчувствие, что Холмс, по всей вероятности, почувствовав излишнее внимание к себе соседей, решил поменять планы. Но что это были за планы? В свое время Гейер писал: «Я не мог тогда оценить истинную цель аренды дома на Поплар-стрит и доставки туда этой огромной печи». Он был, однако, уверен в том, что «ухватился за ниточку», которая приведет его к детям.

Помня о том, что писали в своих письмах девочки, Гейер знал следующую точку своего маршрута. Он поблагодарил детектива Шнукса за совместную работу и поспешил на поезд, идущий в Индианаполис.

* * *

В Индианаполисе было еще жарче. В полном безветрии вялые листья свешивались с веток, словно руки покойника.

Ранним воскресным утром Гейер пришел в полицейский участок, где ему дали нового помощника из местных детективов, Дэвида Ричардса.

Одну часть их маршрута определить было легко. Нелли Питзел в своем письме из Индианаполиса писала «мы в Английском о.». Детектив Ричардс знал, о каком месте идет речь. «Английский отель».

В журнале регистрации постояльцев отеля Гейер нашел запись от 30 сентября: «три ребенка по фамилии Кеннинг». Кеннинг, как он знал, была девичья фамилия Кэрри Питзел.

Однако все оказалось не так просто. Согласно записи в регистрационном журнале, дети выписались из отеля на следующий день, в понедельник, 1 октября. Гейеру было известно из тех же самых писем, что дети оставались в Индианаполисе еще по крайней мере на неделю. А Холмс, по-видимому, повторил тот же трюк, который он проделал в Цинциннати.

Гейер начал то же методическое прочесывание, к которому прибег в Цинциннати. Он и детектив Ричардс проверяли отель за отелем, но не могли обнаружить никаких следов детей.

Однако им повезло найти нечто другое.

В регистрационном журнале отеля «Серкл Парк» они обнаружили запись «Миссис Джорджия Говард». Говард, как было известно Гейеру, был одним из близких подельников Холмса. Он полагал, что эта женщина могла быть последней женой Холмса, Джорджианой Йок. В регистрационном журнале было отмечено, что «миссис Говард» поселилась в отель в воскресенье, 30 сентября 1894 года, и провела в нем четыре дня.

Гейер показал фотографии хозяйке отеля, некой миссис Родиус, которая узнала и Холмса, и Йок, но никого из детей не узнала. Миссис Родиус объяснила, что она и Йок подружились. Беседуя с нею, Йок сообщила, что ее супруг «очень состоятельный человек, он является владельцем недвижимости и скотоводческих ранчо в Техасе; у него также есть дорогая недвижимость в Берлине, в Германии, куда они намерены направиться сразу, как только супруг уладит свои дела в бизнесе настолько, чтобы можно было на время оставить их без присмотра».

Само пребывание этих людей в отелях вызывало немалое недоумение. Как мог предположить Гейер, Холмс в тот воскресный день, 30 сентября, каким-то образом умудрился развезти трех детей и свою жену по разным отелям в одном городе, но так, что они не подозревали о существовании друг друга.

Но куда после этого делись дети?

Гейер и Ричардс просмотрели журналы регистрации постояльцев во всех отелях и пансионах Индианаполиса, но никаких следов исчезнувших детей обнаружить им не удалось.

Индианаполисская версия, которой следовал в своем расследовании Гейер, казалось, зашла в тупик, когда Ричардс вдруг вспомнил, что отель «Серкл Хаус» в осенние месяцы 1894 года был открыт, но потом закрылся. Он и Гейер, наведя справки в других отелях, выяснили, кто управлял отелем «Серкл Хаус», и узнали от ранее работавшего в этом отеле клерка, что журнал регистрации постояльцев находится в одной из адвокатских контор в центре города.

Записи в журнале велись небрежно, но среди гостей, остановившихся в отеле в понедельник, 1 октября, Гейер нашел строчку, которую искал: «Трое детей Кеннинг». В журнале было записано, что дети прибыли из Галва, штат Иллинойс – города, в котором выросла миссис Питзел. Гейер сразу почувствовал острую необходимость поговорить с бывшим управляющим этого отеля и выяснил, что тот в настоящее время управляет питейным заведением в Западном Индианаполисе. Имя его было Герман Экелоу.

Гейер объяснил, чем он занимается, и сразу же предъявил Экелоу имеющийся у него набор фотографий Холмса и детей Питзела. После недолгого молчания Экелоу сказал, что точно видел их. Этот человек на фотографии заходил в его отель.

А дети… их он помнил более отчетливо и рассказал детективу, чем именно они ему запомнились.

* * *

До этого момента Гейер знал о пребывании детей в Индианаполисе только то, что вычитал из писем, найденных в той самой жестяной коробке. Между 6 и 8 октября Эллис и Нелли написали, по крайней мере, три письма, которые перехватил Холмс. Эти короткие письма были написаны второпях, но проливали некоторый, хотя и слабый, свет на повседневную жизнь детей и близкие к подневольным условия существования, в которых их держал Холмс. «Мы все в порядке, – писала Нелли в воскресенье, 6 октября. – Сегодня немного теплее. Тут ездит столько тележек, что даже не можешь услышать свои мысли. Я сперва написала тебе письмо хрустальным пером… Оно все из стекла, и надо быть осторожной, чтобы не разбить, а у меня всего пять центов».

Эллис написала письмо в тот же день. Она дольше всех жила в разлуке с матерью, и для нее это путешествие было и утомительным, и печальным. Было воскресенье, шел проливной дождь. Она была простужена и читала «Хижину дяди Тома» – читала уже столько времени, что у нее начало рябить в глазах. «А я думаю, что это воскресенье будет тянуться так долго, как я не знаю что… А почему ты мне не пишешь? Я ведь не получила от тебя ни одного письма с того дня, как уехала, и послезавтра будет уже три недели с этого момента».

В понедельник Холмс передал девочкам письмо от миссис Питзел, что побудило Эллис немедленно ответить ей, приписав: «Кажется, ты ужасно скучаешь по дому». В этом письме, которое Холмс так и не отправил, Эллис сообщала матери, что с маленьким Говардом бывает трудно сладить. «Однажды утром мистер Х. попросил меня сказать Говарду остаться на следующее утро в номере, потому что он ему понадобится и он придет, возьмет его и они вместе пойдут куда-то». Но Говард не послушался, и когда Холмс пришел за ним, мальчика нигде не могли найти. Холмс разозлился.

Несмотря на свою печаль и скуку, Эллис все-таки отыскивала в жизни некоторые приятные моменты, о которых считала необходимым сообщить матери. «Вчера мы ели картофельное пюре, виноград, курицу и каждый получил по стакану молока, каждый получил мороженое, потом большая тарелка, на которой лежал хороший ломоть лимонного пирога-торта, ведь правда, что это очень хорошая еда?»

Тот факт, что детей так хорошо кормили, мог бы успокоить миссис Питзел, получи она это письмо. Но все, однако, было не так, о чем бывший управляющий теперь рассказал Гейеру.

Каждый день Экелоу посылал своего старшего сына в номер, в котором жили дети, чтобы позвать их покушать. Мальчик часто рассказывал отцу, что заставал детей плачущими, «похоже, они были убиты горем, страдали по дому и хотели увидеть свою маму или узнать хоть что-нибудь о ней», – писал Гейер. Горничная-немка Каролина Клаусманн часто бывала в номере, где жили дети, и наблюдала те же мучительные сцены. Она переехала в Чикаго, сказал Экелоу. Гейер сразу же записал ее имя в блокнот.

«Холмс говорил, что Говард – очень нехороший мальчик, – вспоминал Экелоу, – и он пытался его куда-нибудь пристроить, в какое-нибудь детское учреждение, или поручить его какому-либо фермеру – вот так он хотел избавиться от ответственности за мальчика и необходимости смотреть за ним».

В душе Гейера теплилась надежда на то, что дети все еще живы, как утверждал Холмс. Несмотря на двадцать лет, проработанных в полиции, Гейер с трудом мог поверить в то, что кто-то способен убить троих детей, тем более без всякой на то причины. Зачем Холмсу понадобилось возить детей из города в город и тем самым обрекать себя на беспокойство и лишние расходы, если его целью было их убийство? Зачем он купил каждому из них хрустальное перо, водил их в зоопарк в Цинциннати и позаботился о том, чтобы все получили по куску лимонного пирога и мороженое?

* * *

Гейер направился в Чикаго, но чувствовал при этом глубокое нежелание уезжать из Индианаполиса – «что-то, казалось, подсказывало ему, что Говард так и не уехал отсюда живым». В Чикаго он, к своему великому удивлению, узнал, что управление городской полиции ничего не знает о Холмсе. Он разыскал Каролину Клаусманн, которая теперь работала в «Швейцарском отеле» на Кларк-стрит. Стоило ему показать ей фотографии детей, как ее глаза наполнились слезами.

Гейер поспешил на поезд, шедший в Детройт, город, из которого Эллис писала свои последние письма, найденные в жестяной коробке.

* * *

У Гейера постепенно формировалось отношение к человеку, которого он разрабатывал. В личности Холмса не было ничего рационального, но его поведение, казалось, следовало какой-то ранее выбранной модели. Гейер знал, что искать в Детройте, и с помощью уже другого полицейского детектива начал терпеливое прочесывание отелей и пансионатов. Хотя он рассказывал заготовленную историю и показывал фотографии не одну сотню раз, он никогда при этом не чувствовал усталости, всегда проявлял терпение и вежливость. В этом была его сила. Его слабость была в его вере в то, что зло имеет границы.

Он вновь взял след детей, а параллельно с ним нашел и регистрационные записи о Холмсе и Йок, но в этот раз он открыл нечто еще более странное, а именно – в этот период времени Кэрри Питзел и двое других ее детей, Дейззи и совсем крошечный Уортон, также поселились в том же самом отеле, в отеле, который назывался «Отель Гейса». К своему великому удивлению, Гейер понял, что Холмс передвигает три разные группы путешественников с места на место, как будто это были не люди, а детские игрушки.

Обнаружил он и еще кое-что.

Во время переходов от одного жилья к другому он понял, что Холмс не только держал Кэрри отдельно от Эллис, Нелли и Говарда: он поместил их в детские учреждения, находившиеся в трех кварталах друг от друга. Внезапно истинный смысл того, что проделал Холмс, дошел до него.

Он перечитал последнее письмо Эллис. Он писала своим бабушке и дедушке в воскресенье, 14 октября, в тот самый день, когда ее мать вместе с Дейззи и малышом поселились в «Отеле Гейса». Это письмо было самым печальным из всех. Эллис и Нелли простудились, а погода сделалась почти зимней. «Передайте маме, что мне очень нужно пальто, – писала Эллис. – Я совсем окоченела в этой курточке». Отсутствие у детей зимней одежды заставляло их безвылазно, изо дня в день, сидеть в своей комнате. «Мы с Нелл только и можем, что рисовать, но я так устаю от сидения на одном месте, что могла бы встать и полететь. Я хочу вас всех увидеть. Я так скучаю по дому, что и не знаю, как мне быть. Наверное, Уортон уже начал ходить, верно? Хорошо бы он был здесь, тогда и время проходило бы быстрее».

Гейер был потрясен. «Ведь когда эта бедная маленькая девочка Эллис писала своим бабушке и дедушке в Галву, штат Иллинойс, жалуясь на холод и передавая сообщение для матери, прося более подходящую и более теплую одежду, мечтая о том, чтобы крошка Уортон помог им скоротать время – пока этот измученный одинокий ребенок писал это письмо, ее мать, ее сестра и такой желанный Уортон находились всего в десяти минутах ходьбы от нее – и находились в этом месте еще пять следующих дней».

Для Холмса это была игра. И Гейер это понял. Он обладал ими всеми и упивался своим владением.

Одна приписанная к письму фраза Эллис продолжала стучать у Гейера в голове:

«Говард, – приписала она, – сейчас не с нами».

 

Тюрьма «Мойаменсинг»

Холмс сидел в своей камере в тюрьме «Мойаменсинг» – большом здании с башней и зубчатыми стенами, построенном на пересечении Десятой улицы и Рид-стрит, в южной части Филадельфии. Водворение в тюремную камеру его, казалось, не сильно беспокоило, хотя он оспаривал его юридическую обоснованность. «Самое большое унижение я испытываю от того, что я заключенный, и оно убивает меня намного более жестоко, чем любое из неудобств, которые я должен здесь переносить», – писал он. Хотя фактически он вообще не подвергался никаким унижениям. Если он чувствовал что-нибудь, то лишь самодовольство, проистекающее из того, что пока никто не мог предъявить ему никаких конкретных доказательств того, что он убил Бена Питзела или его до сих пор не найденных детей.

Его поместили в одиночную камеру размером девять на четырнадцать футов с узким зарешеченным окном на внешней стене и единственной голой электрической лампочкой, которую охранник выключал каждый вечер в девять часов. Стены камеры были выкрашены в чисто-белый цвет. Каменные стены тюрьмы помогали противодействовать жаре, охватившей весь город, да и большую часть страны, но ничего не помогало бороться с влажностью, которой всегда печально славилась Филадельфия. Она словно натягивала на Холмса и его собратьев-заключенных плащи из мокрой шерсти, но на это он вроде бы пока не обращал внимания. Холмс вел себя как примерный заключенный – вернее сказать, самый примерный из примерных заключенных. Он вел своего рода игру, целью которой было получение определенных уступок от тюремного начальства и надсмотрщиков. Ему было разрешено носить свою одежду, «иметь при себе часы и некоторые другие бытовые мелочи». Он нашел возможность покупать еду, а также газеты и журналы – все это ему доставляли в камеру. Он был в курсе того, как растет его скандальная общенациональная известность. Был он и в курсе того, что Фрэнк Гейер, полицейский детектив из Филадельфии, который допрашивал его в июне, был сейчас на Среднем Западе, где разыскивал детей Питзела. Предпринимаемые им разыскные действия привели Холмса в восторг, поскольку удовлетворяли его постоянную потребность во внимании и давали ему ощущение власти над детективом. Ведь он знал, что поиски Гейера окажутся тщетными.

Камера Холмса была меблирована кроватью, стулом и письменным столом, за которым он и сочинял свои мемуары. Он приступил к ним, по его собственным словам, еще прошлой зимой – а точнее, 3 декабря 1894 года.

Он начал свои мемуары, обращаясь к читателю на манер баснописца: «Пойдем со мной, если ты хочешь, в крошечную, спокойную деревню в Новой Англии, угнездившуюся среди живописных холмов штата Нью-Гэмпшир… Здесь в 1861 году я, пишущий эти страницы, Герман В. Маджетт, и родился. У меня нет оснований предполагать, что первые годы моей жизни отличались от жизни, которой живут другие сельские мальчики». Время и место рождения были указаны верно, но представление своего детства в виде типичной деревенской идиллии было несомненной выдумкой. Именно это и является одной из определяющих характеристик психопатов, которые умели лгать по желанию еще в детстве и отличались необычайной жестокостью по отношению к животным и другим детям и часто совершали акты вандализма, отдавая при этом предпочтение поджогам, наиболее благоприятно воздействующим на их психику.

Холмс вставил в свои мемуары «тюремный дневник», который, по его утверждениям, он вел со дня водворения в тюрьму «Мойаменсинг». Однако более вероятно то, что написание дневника он затеял для изложения своих мемуаров, надеясь использовать их в качестве средства для придания большей достоверности своим заверениям в невиновности и выставления себя в образе доброго и благочестивого человека. Он утверждал, что в дневнике зафиксировал для себя ежедневное расписание, целью которого было обеспечение здорового образа жизни. Просыпаясь ежедневно в шесть тридцать утра, он принимал так называемую «обязательную губковую ванну», после чего делал уборку в камере. Завтракал он в семь часов. «Я не буду больше есть никакого мяса, в этом я решил себя строго ограничивать». Он назначил себе физические упражнения, после которых до десяти часов читал газеты. «С 10 до 12 и с 2 до 4 во все дни недели я занимался тем, что изучал свои прежние медицинские конспекты, а также предметы, которые проходил в колледже, в том числе стенографию, французский и немецкий языки». Остаток дня он посвящал чтению периодики и книг, взятых в библиотеке.

В своем дневнике он записал, что читает «Трильби» Джорджа дю Морье , о молодой певице, Трильби О’Фаррелл и ее влечении к гипнотизеру Свенгали. Холмс написал, что «эта часть романа очень понравилась».

В другом месте дневника Холмс писал то, что подсказывало ему сердце.

В записи, датированной 16 мая 1895 года, он писал: «Сегодня мой день рождения. Мне уже 34 года. Интересно, напишет ли мне мама, как это бывало в прежние годы…»

На другой странице он подробно описывал визит своей последней жены Джорджианы Йок. «Она страдала, и хотя прикладывала героические усилия к тому, чтобы скрыть это от меня, все было напрасно: через несколько минут я попрощался с ней, понимая, что она уходит от меня с неподъемным камнем на душе, а это причиняло мне более тяжкие страдания, чем любая смертельная схватка. Пока я не буду уверен в том, что ее ничто не раздражает и ей ничего не грозит, каждый новый день будет для меня подобен смерти заживо».

* * *

Из своей камеры Холмс написал длинное письмо Кэрри Питзел, сочинив его так, что его осведомленность о том, что вся его почта прочитывается полицией, стала понятной. Он уверял ее, что Эллис, Нелли и Говард вместе с мисс В. находятся в Лондоне, и только в том случае, если полиция будет подробно проверять подлинность его истории, тайна детей может быть раскрыта. «Я заботился о детях так, словно это мои собственные дети, а вы знаете меня достаточно хорошо, чтобы судить обо мне лучше, чем эти совершенно незнакомые мне люди. Бен не сделал мне ничего плохого, так же как и я ему, мы же были друг другу ближе, чем братья. Мы ни разу не поссорились. Снова скажу вам – он значил для меня слишком много, чтобы я мог убить его, даже если у меня не было способа поступить иначе. А что касается детей, я никогда не поверю, пока не услышу от вас, что, по-вашему, их нет в живых или что я, по вашему мнению, причастен к этому. Ведь зная меня так, как знаете меня вы, можете ли вы представить меня убивающим маленького, невинного ребенка, в особенности без всякой на то причины?»

Он объяснил женщине, почему она не получает писем от детей. «Они, без сомнения, пишут вам письма, которые мисс В. ради собственной безопасности скрывает».

* * *

Холмс внимательно прочитывал ежедневные газеты. Из газет было ясно, что розыски детектива пока не дали каких-либо результатов. Холмс не сомневался в том, что Гейеру скоро придется прекратить свою охоту и вернуться в Филадельфию.

Подобная перспектива несказанно радовала его.

 

Арендатор

В воскресенье, 7 июля 1895 года, детектив Гейер начал свои разыскные работы в Торонто, где городской отдел полиции выделил ему в помощь детектива Элфа Кадди. Гейер и Кадди прочесывали отели и пансионы Торонто и после нескольких дней поисков выяснили, что и здесь Холмс также одновременно перемещал все три группы путешественников.

Холмс и Йок остановились в «Уокер-хаусе»: «Г. Хау с женой, Коламбус».

Миссис Питзел в «Юнион-хаусе»: «Миссис С. А. Адамс с дочерью, Коламбус».

Девочки в «Альбионе»: «Эллис и Нелли Кеннинг, Детройт».

Говарда никто не вспомнил.

Теперь Гейер и Кадди начали искать записи в документах агентств по недвижимости и общаться с хозяевами домов, сдаваемых в аренду, но Торонто был намного больше, чем те города, где Гейер до этого проводил разыскные мероприятия. Задача казалась неразрешимой. Утром в понедельник, 15 июля, он проснулся, видя перед собой в перспективе еще один день одуряющей рутины, но, придя в Главное управление полиции, нашел там детектива Кадди в необычайно хорошем настроении. Появилась тонкая зацепка, которая показалась Кадди обещающей. Один из жителей города по имени Томас Райвс, прочитав в одной из городских газет словесный портрет Холмса, подумал, что он смахивает на мужчину, который в октябре 1894 года снимал дом № 16 на Сент-Винсент-стрит, расположенный рядом с его домом.

Гейер был осторожным и осмотрительным. Оживленное описание в прессе его миссии и его приезд в Торонто породили тысячи предположений и версий – все оказались бесполезными.

Кадди согласился, что последняя ниточка тоже может оказаться ловлей собственной тени, но в ней, по крайней мере, просматривается мысль о том, что надо сменить метод поиска.

* * *

К тому моменту Гейер сделался национальной знаменитостью, американской версией Шерлока Холмса. Отчеты о его поездках появлялись в газетах, выходящих по всей стране. В те дни сама возможность того, что некий мужчина, возможно, убил троих детей, все еще считалась ужасным событием, выходящим за рамки нормального. Было что-то в поисках, которые детектив Гейер вел в одиночку в течение всего изнуряюще жаркого лета, что приковало к нему всеобщее внимание. Он стал живым воплощением того, что людям нравилось думать о себе: ему поручают ужасное дело, но он исполняет его хорошо, несмотря на все трудности. Миллионы людей просыпались каждое утро, надеясь прочитать в газетах, что этот преданный делу детектив отыскал наконец пропавших детей.

Растущая общенациональная известность мало трогала Гейера. Он уже почти месяц вел поиски, а чего он добился? Казалось, что каждый новый этап расследования порождал дополнительные вопросы. Зачем Холмс возил с собой детей? Чего ради он предпринимал переезд из города в город по какому-то непонятному маршруту? Какой силой обладал Холмс, что мог подчинить себе всех?

Холмс обладал еще чем-то, чего Гейер просто не мог понять. Каждое преступление имеет свой мотив. Но сила, которая двигала Холмсом, казалось, существовала где-то вне мира, известного Гейеру.

Он постоянно приходил к одному и тому же заключению: Холмс наслаждался собой. Он затеял эту аферу со страховкой ради денег, но все, что за этим последовало, он делал лишь для того, чтобы развлечься и повеселить себя. Холмс пробовал свою силу, с помощью которой ломал жизни людей.

Больше всего раздражало Гейера то, что главный вопрос все еще оставался без ответа: где дети сейчас?

* * *

Томас Райвз, радушно встретивший детективов, оказался симпатичным шотландцем солидного возраста. Он объяснил, почему человек, арендовавший соседний дом, привлек его внимание. Во-первых, он въехал в дом практически без мебели – матрас, старая кровать и необычно большой ящик. В один из дней новый сосед зашел к Райвзу попросить на время лопату, сказав, что хочет выкопать в погребе яму для хранения картофеля. На следующее утро он вернул лопату, а на следующий день вывез из дома этот ящик. Больше Райвз его не видел.

Детектив Гейер ожил, почувствовав прилив сил. Он попросил Райвза встретить его перед домом его бывшего соседа ровно через час; после этого он и Кадди поспешили к риелтору, оформлявшей аренду дома. Не вдаваясь в подробности, Гейер показал ей фотографию Холмса, которого она сразу же узнала. Он показался ей очень симпатичным, с удивительно голубыми глазами.

«Все складывается слишком удачно для того, чтобы оказаться правдой», – писал Гейер впоследствии.

Быстро пожав ей руку, он и Кадди поспешили на Сент-Винсент-стрит. Райвз уже ждал их перед домом.

На этот раз уже Гейер попросил у него лопату, и через минуту Райвз принес ему тот же самый инструмент, который давал соседу.

* * *

Дом выглядел на редкость привлекательным: фронтон на главном фасаде, наклоненный под крутым углом, и зубчатая отделка делали его похожим на сказочный пряничный домик, и единственным отличием было то, что тот домик одиноко стоял в лесной чаще, а этот в центре Торонто на красивой улице, почти вплотную заставленной симпатичными домами, окруженными газонами и заборами из штакетника, украшенного лилиями. Плети цветущих ломоносов обвивали столб веранды.

Текущая съемщица, миссис Дж. Армбраст, открыла им дверь. Райвз представил ей детективов. Они вошли в центральный коридор, деливший дом на две трехкомнатные половины. Гейер попросил разрешения осмотреть подвал.

Миссис Армбраст провела детективов в кухню, сдвинула с пола линолеум, прикрывавший квадратный люк. Стоило детективам открыть его, как запах сырой земли распространился по кухне. В неглубоком подвале было очень темно. Миссис Армбраст принесла лампы. Гейер и Кадди спустились по крутым ступенькам лестницы, больше похожей на стремянку, в маленькое подвальное помещение, длина которого была примерно десять футов, а ширина не более четырех. Лампы светили дрожащим оранжевым светом, от которого тени детективов казались непомерно большими. Согнувшись под нависавшими над головой балками, Гейер и Кадди пробовали землю, втыкая в нее штык лопаты. В юго-западном углу Гейер нашел место, которое казалось свежевскопанным – штык вошел в нее необычайно легко.

«Стоило прокопать лишь небольшое отверстие, – вспоминал Гейер, – как газы вырвались из-под земли, и зловоние стало непереносимым».

На глубине трех футов они обнаружили человеческую кость.

* * *

Они пригласили местного гробовщика В. Д. Хамфри помочь извлечь останки. Гейер и Кадди осторожно спустились обратно в подвал. Хамфри спрыгнул вслед за ними.

Зловоние уже распространилось по всему дому. Миссис Армбраст была потрясена.

Привезли гробы.

Люди похоронной команды гробовщика оставили их в кухне.

* * *

Дети были погребены нагими. Эллис лежала на боку, голова покоилась в западном конце могилы. Нелли лежала лицом вниз, покрывая телом Эллис. Ее густые черные волосы, тщательно заплетенные в косы, лежали вдоль спины, такие аккуратные, словно она их только что расчесала и заплела. Мужчины расстелили на полу погреба простыню.

Начали они с Нелли.

«Мы поднимали ее как можно более осторожно, – вспоминал Гейер, – но в связи с тем, что тело уже разложилось, вес ее свесившихся вниз и заплетенных в косы волос потащил за собой скальп с ее головы».

Они обнаружили еще кое-что: у Нелли были ампутированы стопы. Во время обследования жилища, которое после обнаружения трупов провела местная полиция, никаких следов Нелли в доме обнаружено не было. Поначалу это казалось какой-то непонятной тайной, но потом Гейер вспомнил, что Нелли была косолапой. Холмс лишил ее ног, рассчитывая таким образом избавиться от улики, которая могла помочь в идентификации трупа.

* * *

Миссис Питзел прочла в утренней газете о том, что нашлись ее девочки. Она поехала к друзьям в Чикаго, и поэтому Гейер не смог отправить ей телеграмму. Она спешно выехала поездом в Торонто. Гейер, встретив ее на вокзале, отвел в отель «Розин-хаус», в котором жил сам. Она выглядела истомленной, печальной и, казалось, вот-вот лишится чувств. Гейер подбодрил ее, поднеся к носу пузырек с нюхательной солью .

На следующий день после полудня Гейер и Кадди зашли за ней, чтобы отвести в морг. Они взяли с собой коньяк и нюхательную соль. Позже Гейер писал: «Я предупредил ее, что, кроме волос и зубов Эллис, она не сможет увидеть абсолютно ничего, а у Нелли она сможет увидеть только волосы. Мои слова, казалось, вызвали у нее состояние, близкое к параличу; мы опасались, что с ней может случиться обморок».

Бригада коронера предприняла все возможное, чтобы сделать процедуру осмотра менее болезненной. Они удалили кожу и плоть с черепа Эллис и тщательно вычистили ее зубы, после чего прикрыли ее тело парусиновой простыней, а на лицо положили лист бумаги с вырезами, через которые просматривались зубы – именно так филадельфийский коронер готовил процедуру идентификации трупа ее отца.

Они вымыли волосы Нелли и аккуратно разложили их на простыне, покрывавшей тело Эллис.

Кадди и Гейер встали по обе стороны миссис Питзел и ввели ее в покойницкую. Зубы Эллис она опознала сразу. Повернувшись к Гейеру, она спросила: «Где Нелли?» и буквально в ту же секунду заметила длинные черные, заплетенные в косы волосы дочери.

* * *

Коронер, будучи не в состоянии обнаружить на трупах какие-либо следы насилия, предположил, что Холмс закрыл девочек в этом большом ящике, а затем подал туда газ из клапана газового трубопровода лампового освещения. И действительно, полиция, найдя ящик, обнаружила на одной его поверхности просверленное отверстие, закрытое самодельной затычкой.

«Ничему я так не удивлялся, – писал Гейер, – как той очевидной легкости, с которой Холмс убил этих двух маленьких девочек, причем в самом центре города Торонто, не вызвав при этом ни у одного человека ни малейшего подозрения». Он был уверен, что, если бы Грэхем не решил поручить ему проведение разыскных работ, «эти убийства так никогда и не были бы раскрыты, и миссис Питзел сошла бы в могилу, так и не узнав, живы ее дети или мертвы».

Хотя Гейер и считал, что нахождение девочек было «одним из самых значительных эпизодов моей жизни», его удовлетворенность была неполной, поскольку о судьбе Говарда не было ничего известно. Миссис Питзел отказывалась верить, что Говард мертв: она «буквально вцепилась в надежду на то, что он в конце концов будет найден живым».

Даже Гейер в глубине души не расставался с надеждой на то, что в этом случае Холмс не врал и что поступил с ребенком именно так, как говорил клерку в Индианаполисе.

«Так был ли он [Говард] помещен в какое-либо детское учреждение, о чем Холмс намекал в разговоре, или был спрятан в каком-то неизвестном и недостижимом месте? Был он жив или мертв? Я был озадачен и буквально пребывал в замешательстве, а поэтому действовал на ощупь, как будто находился в полной темноте».

 

Живой труп

В Филадельфии утром 16 июля 1895 года – в тот день, когда о находках детектива Гейера в Торонто напечатали все национальные газеты, – из канцелярии окружного прокурора по телефону было передано срочное приказание начальнику тюрьмы «Мойаменсинг» ни под каким видом не давать заключенному Холмсу утренние газеты. Приказ подписал заместитель окружного прокурора Томас В. Барлоу. Он рассчитывал удивить Холмса этой новостью, надеясь, что она подействует на того настолько сильно, что он, осознав ситуацию, расскажет обо всех своих делах.

Приказ Барлоу пришел в тюрьму слишком поздно. Охранник, посланный перехватить утренние газеты, нашел Холмса сидящим за столом и читающим газету – при этом он был настолько спокоен, будто читал прогноз погоды.

В своих мемуарах Холмс утверждал, что эта новость действительно повергла его в состояние шока. Он писал, что газеты ему принесли, как обычно, в восемь тридцать утра, «и еще не успев раскрыть до конца первую страницу, я увидел огромный заголовок, объявляющий об обнаружении трупов в Торонто. На какой-то момент я не поверил, что такое возможно; я даже был склонен предположить, что это обычная газетная утка, какие часто появлялись на ранних этапах расследования этого дела…». Но вдруг, писал он, ему стало понятно, что произошло в действительности. Минни Вильямс убила их или заказала кому-то это двойное убийство. Холмс знал, что у нее был знакомый с сомнительной репутацией по кличке Резак. Первой его мыслью было то, что это убийство замыслила Минни Вильямс, а выполнил его Резак. Все это было настолько ужасным, что попросту не укладывалось у него в голове. «Я оставил попытки дочитать статью до конца, поскольку перед моими глазами стояли два маленьких личика, которые я видел в тот момент, когда в спешке уходил от них; я чувствовал на губах робкие невинные детские поцелуи, и в моих ушах снова звучали искренние слова прощания – и тут я осознал, что на меня свалилось еще одно бремя, которое уйдет со мной в могилу… Я думаю, что на этот раз я наверняка лишился бы чувств, если бы мне не приказали срочно приготовиться к тому, чтобы ехать в офис окружного прокурора».

То утро было жарким. Холмса везли по Брод-стрит на север, к зданию мэрии. Воздух, которым он дышал, казалось, был липким, как конфета ириска. В офисе окружного прокурора его допросил Барлоу. Газета «Филадельфия паблик леджер» писала, «что гениальная способность Холмса выкручиваться из любого положения внезапно пропала. Два часа он просидел под градом сыпавшихся на него вопросов, не проронив ни слова. Его никак нельзя было назвать испуганным, но положение, в котором он оказался, явно не сулило ему ничего хорошего».

Сам Холмс писал об этом так: «Я был не в состоянии сносить его обвинения и не мог ответить на большинство его вопросов». Он сказал Барлоу, что мисс Вильямс и ее подельник Резак, по всей вероятности, убили также и Говарда.

Холмса перевезли обратно в тюрьму «Мойаменсинг». Он начал усердно искать издателя своих мемуаров, надеясь быстро подготовить их для печати и с их помощью настроить общественное мнение в свою пользу. Если сейчас он не может напрямую и непосредственно применить свою силу убеждения, то, по крайней мере, попытается сделать это косвенным образом. Он заключил сделку с журналистом по имени Джон Кинг, взявшимся за издание книги и распространение ее на рынке.

В письме к Кингу он писал: «Я считаю, что вы должны получить от «Нью-Йорк гералд» и «Филадельфия пресс» все имеющиеся у них публикации и снова пустить в печать те из них, которые сочтем полезными для нашего дела». Особый интерес он проявлял к фотографии, помещенной в «Гералд», где был с бородой. Ему также хотелось заполучить «мои собственноручные подписи обоими именами (Холмс и Маджетт), выгравировать их и, обработав гальванически, поместить их оттиски под этим портретом». Он хотел сделать все это как можно быстрее, чтобы к тому времени, когда рукопись будет готова, все составляющие книги были бы под рукой и готовы для издания.

Он дал Кингу и несколько маркетинговых советов: «Как только книга будет опубликована, снабдите ею газетные киоски в Филадельфии и в Нью-Йорке. Затем наймите надежных рекламщиков-зазывал, которые будут работать здесь, в Филадельфии, во второй половине дня. Возьмите на некоторое время в рекламный оборот одну хорошую улицу, затем вернитесь на нее через полчаса, чтобы забрать деньги. Бессмысленно делать это в первой половине дня, когда люди заняты на работе. Будучи студентом, я занимался подобного рода рекламированием и уже тогда понял, что этот метод успешный.

Ну а потом, если вам не скучно в дороге, побывайте в местах, описанных в этой книге; проведите по несколько дней в Чикаго, Детройте и Индианаполисе. Снабдите книгами продавцов газетных киосков в этих городах, чтобы они могли давать комментарии и отвечать на вопросы покупателей – это тоже поспособствует продажам…»

Понимая, что это письмо также будет прочитано тюремными властями, Холмс использовал его, чтобы хотя бы косвенным путем еще раз попытаться убедить их в своей невиновности. Он настоятельно просил Кинга о том, что, когда маркетинговые дела приведут его в Чикаго, он должен будет пойти в тот самый отель и получить у менеджера, регистрирующего постояльцев, свидетельство, что Минни Вильямс останавливалась там с Холмсом спустя значительное время после того, как ее посчитали умершей. Это свидетельство следует также заверить у служащих отеля.

«Если она тогда была трупом, – писал Холмс Кингу, – то она, несомненно, была на редкость живым трупом».

 

«Весь ужас этих дней»

Это был странный момент для Гейера. Он ведь проверил каждую зацепку, побывал в каждом отеле, не пропустил ни одного пансиона, ни одного риелторского агентства, и вот теперь ему предстояло начать все поиски заново. И с чего? По какой дороге он еще не прошел? Погода по-прежнему была жаркой, словно насмехалась над ним.

Интуиция подсказывала ему, что Холмс убил Говарда в Индианаполисе. Он вернулся туда 24 июля и вновь получил в помощники детектива Дэвида Ричардса, но теперь Гейер обратился к прессе. На следующий день все городские газеты сообщили о его прибытии. Десятки людей пришли в отель, где он остановился, чтобы высказать ему свои предположения, где, по их мнению, он должен искать Говарда. «Число таинственных личностей, арендовавших дома в Индианаполисе и в его окрестностях, множилось изо дня в день», – писал Гейер. Он и Ричардс тащились по жаре от офиса к офису, от дома к дому и не находили ничего. «Один за другим наступали и проходили дни, но я продолжал пребывать в окружающей меня темноте, которая не желала рассеиваться. Мне начинало казаться, будто наглый, но умный преступник перехитрил детективов… и исчезновение Говарда Питзела войдет в историю как нераскрытая тайна».

А между тем и тайна, окружающая самого Холмса, становилась все более темной и непроглядной.

* * *

Гейер нашел девушек, потребовавших от полиции Чикаго войти в дом Холмса в Энглвуде. Каждый день они погружались все глубже в тайны этого «замка», и каждый день приносил им новые дополнительные свидетельства того, что Холмс представлял собой нечто гораздо более худшее, чем то, что Гейеру довелось повидать, раскрывая самые страшные преступления. Предполагали, что во время работы Всемирной выставки он, возможно, убил десятки людей, большинство из которых были молодыми женщинами. Согласно одной из оценок, наверняка преувеличенной, общее число его жертв приближалось к двум сотням. Большинство людей считало невозможным, чтобы Холмс мог совершить такое число убийств, не привлекая к себе внимания. Гейер, возможно, и согласился бы с ними, если бы его собственное расследование не предоставляло ему все новые и новые подтверждения таланта Холмса скрывать свои дела.

Чикагские детективы приступили к осмотру «замка» вечером в среду, 19 июля. Они начали с общего осмотра здания. На третьем этаже располагались небольшие гостиничные номера. Тридцать пять номеров большего размера, расположенные на втором этаже, трудно было отнести к какому-то определенному классу. Некоторые были обычными спальнями; в других не было окон, но были плотные двери, делавшие комнату герметичной. В одной комнате находилась лестница в склеп с железными стенами. Полиция обнаружила в нем газовую горелку, пригодную разве что для заполнения этого склепа газом. Клапан, управляющий подачей газа, находился в личных апартаментах Холмса. В кабинете Холмса они нашли банковскую книжку, принадлежащую женщине по имени Люси Бербанк. На ее счете в банке числилось 23 000 долларов. Розыски этой женщины не дали никаких результатов.

Самая зловещая фаза расследования началась, когда полицейские с мерцающими фонарями в руках спустились в подвальный этаж отеля, похожий на пещеру со стенами, облицованными кирпичом и деревом, размером 50 на 165 футов. Открытия буквально обрушились на полицейских: чан кислоты с восемью ребрами и частью черепа, лежащей на дне; кучи негашеной извести; огромная печь; стол для вскрытия тел, покрытый пятнами, похожими на запекшуюся кровь. Они нашли хирургические инструменты и обугленные туфли на высоких каблуках.

И еще множество костей:

восемнадцать ребер из грудной клетки ребенка;

несколько позвонков;

кость стопы;

одну лопатку;

одну подвздошную кость.

Одежда висела на стенах, выглядывала из куч пепла и негашеной извести; среди них полицейские заметили платье девушки и запачканные кровью рабочие халаты. Дымоход был забит человеческими волосами. Полицейские раскопали два вырытых в полу углубления, заполненные негашеной известью и человеческими останками. Они предположили, что эти останки могли быть тем, что осталось от двух техасских женщин, Минни и Анны Вильямс, которые, по сведениям чикагской полиции, совсем недавно были объявлены пропавшими. В куче пепла под огромной печью они обнаружили обрывок цепочки, в которой ювелир, работавший в помещении аптеки Холмса, узнал часть цепочки для часов, которые Холмс преподнес Минни в качестве подарка. Они нашли также и письмо, написанное Холмсом и адресованное фармацевту его аптеки. «Вас когда-либо посещали духи сестер Вильямс, – спрашивал фармацевта Холмс, – и сильно ли они вас сейчас беспокоят?»

На следующий день полиция обнаружила еще одно тайное захоронение, расположенное в юго-западном углу подвала. Его показал им человек по имени Чарльз Чеппел, утверждавший, что он помогал Холмсу освобождать скелеты от плоти. Он проявил готовность к сотрудничеству, и вскоре полиция обнаружила еще три полностью собранных скелета. Четвертый скелет должны были подвезти из Чикагского Хайнемановского медицинского колледжа.

Одно из самых впечатляющих открытий ждало полицейских на втором этаже у входа в чулан. За дверью они обнаружили явственный отпечаток босой женской ноги. По предположению полиции, он мог быть оставлен женщиной, задохнувшейся внутри. Они решили, что этой женщиной была Эмелина Сигранд.

* * *

Полиция Чикаго телеграфировала окружному прокурору, что в результате поисков, проведенных в доме Холмса, был обнаружен скелет ребенка. Грэхем приказал Гейеру, находящемуся в Чикаго, проверить, не принадлежат ли найденные останки Говарду Питзелу.

Гейер чувствовал, что город буквально замирает при появлении новостей, связанных с «замком». Освещение этих новостей прессой было исчерпывающим и, как правило, занимало бо́льшую часть первой полосы всех ежедневных газет. В одной из публикаций «Чикаго трибюн» под кричащим заголовком «ЖЕРТВЫ ЗЛОДЕЯ» сообщалось, что в этом здании были обнаружены останки Говарда Питзела. Очерк, посвященный этой находке, занял шесть или семь колонок первой полосы.

Гейер, встретившись с ведущим полицейским инспектором, выяснил, что, по мнению врача, изучавшего скелет ребенка, он, скорее всего, принадлежит девочке. По мнению инспектора, данных для идентификации достаточно, и имя девочки Перл Коннер. Это имя ничего не говорило Гейеру.

Гейер телеграммой сообщил Грэхему, что не удовлетворен результатами своих поисков, но тот приказал ему прибыть в Филадельфию для консультаций и отдыха.

* * *

Вечером в среду, 7 августа, когда температура подбиралась к девяноста градусам, а городские экипажи больше напоминали печи, Гейер снова принялся за дело. На этот раз вместе с ним работал главный следователь страховой компании «Фиделити мьючуал», инспектор У. Э. Гэри. Гейер был рад оказаться в его обществе.

Они поехали в Чикаго, затем в Индиану, где останавливались в Логанспорте  и в Перу, затем доехали до железнодорожного узла Монпелье в штате Огайо, откуда переехали в Эдриен, штат Мичиган. Они целые дни просматривали журналы регистрации постояльцев во всех отелях, пансионах и риелторских агентствах, а результат их работы одной фразой выразил Гейер: «Все без толку».

Хотя короткий отдых в Филадельфии и вселил в Гейера новые надежды, теперь он почувствовал, что они «быстро улетучиваются». Он все еще верил, что интуиция не обманула его и что Говард был в Индианаполисе или где-то рядом. И он снова отправился в Индианаполис – это была его третья поездка в течение того лета.

«Должен откровенно признаться, что я вернулся в Индианаполис отнюдь не в радостном настроении», – писал Гейер. Он вместе с инспектором Гэри поселился в «Спенсер-хаусе», отеле, где прежде останавливался Гейер. Неспособность найти Говарда после стольких усилий вызывала разочарование и недоумение. «Самая настоящая тайна, – писал Гейер, – которая кажется непроницаемой».

* * *

В четверг, 15 августа, Гейер узнал, что накануне ночью «замок» Холмса в Энглвуде, его мрачное владение, сгорел дотла. Заголовок на первой полосе «Чикаго трибюн» сообщал: «Берлога Холмса сгорела. Огонь уничтожил место убийств и тайн». Пожарная служба подозревала поджог; полиция предполагала, что поджигатель, кем бы он ни был, хотел уничтожить все еще не раскрытые тайны, которые хранило это строение. Никто не был арестован.

* * *

Детектив Гейер и инспектор Гэри вместе проверили почти девятьсот возможных версий и предположений. Они расширили область поисков, включив в нее маленькие городки, расположенные рядом с Индианаполисом. «К понедельнику, – писал Гейер в отчете руководству, – мы обследуем каждый прилегающий город, кроме Ирвингтона, а на следующий день обследуем и его. Куда мы направимся после Ирвингтона, я сейчас сказать не могу».

Утром во вторник, 27 августа 1895 года, они поехали в Ирвингтон на электрическом троллейбусе, новом виде уличного дилижанса, который получал электроэнергию через скользящие токопроводящие устройства, установленные на крыше и называемые троллями. Перед тем как троллейбус дошел до конечной остановки, Гейер заметил вывеску риелторского агентства. Они с Гэри решили начать свои поиски оттуда.

Владельцем агентства был некий мистер Браун. Он предложил детективам присесть, но они отказались и предпочли разговаривать стоя, поскольку предполагали, что визит будет кратковременным, а им предстояло сделать еще очень многое до наступления сумерек. Гейер раскинул свою пачку фотографий, уже успевших стать потрепанными.

Браун, поправив очки, внимательно рассмотрел фотографию Холмса. После продолжительной паузы он сказал: «Я непосредственно не занимаюсь сдачей в аренду домов, но я храню у себя ключи от них. И в один из дней прошлой осени этот человек пришел в мой офис и в очень невежливой манере объявил: «Дайте мне ключи от этого дома». Гейер и Гэри стояли и, затаив дыхание, слушали его. Браун продолжал: «Я очень хорошо запомнил этого человека, потому что не переношу людей невоспитанных, к тому же он должен был отнестись ко мне более уважительно, хотя бы взглянув на мои седые волосы».

Детективы переглянулись и одновременно опустились на ранее предложенные Брауном стулья. «Все труды, – вспоминал позднее Гейер, – весь ужас этих дней и недель, проведенных в поездках – труды и разъезды в самые жаркие месяцы года, беспрестанные переходы от уверенности и надежды к разочарованию и отчаянию, – все вознаградилось одним этим моментом, когда я увидел, что занавеска, за которой таится истина, готова подняться».

* * *

В процессе последующего дознания молодой человек по имени Элвет Мурмэн показал, что он в свое время помог Холмсу установить в его доме большую дровяную печь. Он вспомнил, как спрашивал Холмса, почему он не устанавливает вместо дровяной газовую печь. На этот вопрос Холмс ответил, что, «по его мнению, газ вреден для здоровья детей».

Хозяин ремонтной мастерской в Индианаполисе засвидетельствовал, что Холмс пришел в его мастерскую 3 октября 1894 года с двумя комплектами хирургических инструментов и просил их наточить. За своим заказом Холмс пришел через три дня.

Детектив Гейер показал, что во время обыска в доме он открыл основание дымохода, ведущего от крыши до подвала. Просеивая извлеченную оттуда золу через сито, он обнаружил на нем человеческие зубы и фрагмент челюсти. Он также извлек «какую-то большую обугленную массу, в которой, после того как ее разрезали, обнаружили часть желудка, печень и селезенку, плотно спеченные воедино». Эти органы были очень плотно забиты в трубу дымохода и потому так и остались несгоревшими.

Естественно, была вызвана миссис Питзел. Она узнала пальтишко Говарда и булавку, которой он закалывал шарф, а также вязальный крючок, принадлежавший Эллис.

И, наконец, коронер показал ей одну из игрушек, найденных Гейером в доме. Это был оловянный человечек, установленный на волчке. Она узнала его. Да и как она могла его не узнать? Это была главная ценность Говарда. Миссис Питзел сама уложила игрушку в чемодан с детскими вещами, перед тем как отправить детей с Холмсом. Отец купил эту игрушку мальчику на Чикагской всемирной выставке.

 

Злой преднамеренный умысел

12 сентября 1895 года большое жюри Филадельфии проголосовало за то, чтобы предъявить Холмсу обвинение в убийстве Бенджамина Питзела. Доказательства представили только два свидетеля: Л. Г. Фоус, президент страховой компании «Фиделити мючуал лайф», и детектив Фрэнк Гейер. Холмс по-прежнему стоял на своем, утверждая, что Минни Вильямс и ее таинственный подельник Резак убили детей. Большое жюри Индианаполиса и Торонто признали это утверждение неубедительным. Индианаполис предъявил Холмсу обвинение в убийстве Говарда Питзела, Торонто в убийстве Эллис и Нелли – на случай, если Филадельфии не удастся его осудить, останутся еще два шанса. Но если это Филадельфии все-таки удастся, другие обвинения станут излишними – учитывая характер убийства Питзела, смертный приговор Холмсу обеспечен.

Мемуары Холмса появились на прилавках газетных киосков. На последней странице он заявлял, обращаясь к читателям: «В заключение хочу сказать, что я самый обычный человек и даже уступаю среднему человеку по уровню физического развития и умственных способностей, а поэтому для того, чтобы замыслить и выполнить тот колоссальный объем противоправных поступков, в которых меня обвиняют, у меня не было никаких возможностей…»

Он просил общественность задержать принятие решения, поскольку ему необходимо время на то, чтобы опровергнуть выдвинутые против него обвинения, «а это такая задача, которую, как я чувствую, я в состоянии хорошо и оперативно выполнить. Сейчас я не могу сказать, что это конец – это не конец, – ибо помимо этого есть еще и работа по привлечению к ответственности тех лиц, из-за противоправных действий которых я страдаю сегодня. Пишу это не для того, чтобы продлить или сохранить свою жизнь, а потому, что в тот день, когда я услышал об ужасе, произошедшем в Торонто, жизнь практически потеряла для меня ценность; но у тех, кто в прошлом знал меня и считал человеком достойным, не будет причины говорить, что я завершил свои страдания позорной смертью убийцы».

Редакторы не могли понять одного: как Холмсу удалось не попасть в зону внимания чикагской полиции, проводившей серьезное расследование? «Чикаго интер оушен» писала: «Унизительно думать, что если бы не усилия страховых компаний, которые Холмс либо обманул, либо пытался обмануть, он мог бы безбедно пребывать на свободе, жировать за счет общества, как он и делал, пока сыщики наконец не вышли на следы его преступлений». «Чувство унижения», которое испытывает Чикаго, не является удивительным, вторила ей «Нью-Йорк таймс»; любой, знакомый с этой сагой, «должен ужаснуться тому провалу, в котором оказались управление муниципальной полиции и местные прокуроры, которые не только не предотвратили эти страшные преступления, но даже и не располагали какими-либо сведениями об их совершении».

Одним из самых удивительных, а возможно, и самых пугающих откровений было то, что шеф чикагской полиции в своей предыдущей должности адвоката представлял Холмса на десятках слушаний по поводу предъявляемых тому коммерческих исков обычного характера.

«Чикаго таймс геральд», обладающая более широким взглядом на проблему, так охарактеризовала Холмса: «Он вундеркинд злодейства, демон в человеческом облике, настолько трудно представляемый, что ни один романист не осмелился бы придумать такой персонаж. А его история также претендует на то, чтобы стать картиной, иллюстрирующей конец нынешнего столетия».