– О, Люси, где, ради всего святого, ты была? – воскликнула мать, когда Люси переступила порог. – У нас такие новости!

Несмотря на туго зашнурованный корсет, платье Марджори Сноу, казалось, трещит по швам от распиравшей её радости.

Она не дождалась, пока Люси ответит на вопрос, и даже не заметила мокрых разводов на подоле её платья. Марджори кинулась к дочери, размахивая приглашением на бал Беллэми, напечатанном на кремовой бумаге.

– Прежде всего, Гас вручил мне это приглашение в клубе. Приглашены мы все, разумеется. А потом, буквально несколько минут назад, принесли приглашение от Хоули на крокет и пикник в честь Дня независимости. Я хочу сказать, это действительно что-то! На таких пикниках собирается всё фешенебельное общество.

Слово «фешенебельный» вошло в лексикон Марджори Сноу сразу по приезде в Бар-Харбор.

– Ходят слухи, что скоро приедут некие титулованные особы, и они тоже будут на этом пикнике.

– Титулованные особы? Графы и лорды? – В голосе девушки появились нотки страха. Она даже с банкиром не могла нормально поговорить, не выглядя при этом полной дурой, и могла только догадываться, как поведёт себя в присутствии настолько важных персон.

У Марджори дёрнулся глаз:

– Конечно, я имею в виду графов и лордов. Иногда ты бываешь такой бестолковой. – Марджори покачала головой с некоторой долей отчаяния.

– Дорогая, не надо сердиться на Люси, – попросил отец Марджори, а потом обратился к дочери: – Эти титулованные особы – английские лорды и прочие – обладают потрясающими связями. Тебе следует приложить усилия, чтобы завести знакомства.

– Но почему английские лорды хотят праздновать День независимости США? – спросила Люси. – Они же проиграли.

Отец хихикнул:

– Как остроумно!

– Остроумно! – почти провизжала Марджори. – Остроумие не делает нам чести, Стивен! Нам не нужно остроумие. Посмотри, как расцвела наша дорогая Люси. С тех пор, как мы приехали сюда, её хромота практически прошла.

Преподобный обернулся к дочери:

– С этим я полностью согласен. Она ещё никогда не была столь прелестной. Но в «остроумии», как изволила выразиться твоя мама, нет ничего плохого, кроме того, что оно может несколько отвлечь от других твоих достоинств.

Марджори порывисто вдохнула, и Люси услышала, как жалобно скрипнул её корсет.

– Я могу сказать вам, кто может быть остроумным, – выдавила она.

– Кто? – неуверенно спросила Люси.

– Девочка Гринов.

– Девочка Гринов? – Люси была сбита с толку.

– Помнишь ту гувернантку, мисс Бернэм, которую мы встретили на пароходе, когда плыли сюда?

– Ту, про которую ты сказала, что мы больше никогда не встретимся?

– Да, я видела её в городе, когда шла на чай с миссис Аллен в клуб Абенаки. Мисс Берхэм была с двумя своими подопечными. С двумя девочками. Одной было лет десять, а вторая – примерно твоего возраста.

– И что же остроумного она сказала?

– Вы, наверное, помните, что там в вестибюле стоит лошадь-качалка для малышей? На ней сидел довольно полный маленький мальчик, а старшая девочка Грин отпустила комментарий о Теодоре Рузвельте и битве при Сан-Хуан-Хилле. Я не припомню, что конкретно она сказала, но люди смеялись.

– Но, мама, что же в этом плохого?

– О… о… – Марджори заламывала руки, пытаясь подобрать слова. – Это был… Видите ли, это был интеллектуальный юмор. Очевидно, эта девочка посещает Рэдклифф!

– Женский колледж в Кембридже?

– Вот именно! – усмехнулся преподобный. Теперь он говорил, не отрываясь от газеты: – Женщины захотели попасть в Гарвард. Не самая лучшая идея. Но тем не менее им построили колледж. Тогда женщины повели себя как Теодор Рузвельт в сражении при Сан-Хуан-Хилле, только вместо холма штурмовали Гарвард. – Говоря эти слова, отец уже не смеялся, но ещё сильнее заслонился газетой, которую читал.

Марджори глубоко вздохнула, и корсет снова протестующие затрещал, как будто сетуя на несообразительность её дочери.

– Мне кажется, мисс Грин очень интересный человек. Я бы хотела подружиться с ней. – Люси сама не понимала, как осмелилась произнести это вслух. Раньше она бы ни за что не стала бы так открыто противоречить родителям, но с приездом в Бар-Харбор в ней что-то изменилось. Мисс Грин показалась ей интересной, так же как Финеас Хинсслер был интересен в отличие от Леноры Дрексель и всех остальных нью-йоркских выскочек.

– Ты не посмеешь, – отрезал голос из-за газеты, сопровождаемый облачком дыма.

– Почему нельзя? – Непривычная смелость снова озадачила её, как будто раньше она спала, а теперь наконец-то проснулась.

– Стивен? – слабо пробормотала мама.

Мягко зашуршала сворачиваемая газета. Стивен Сноу положил её на столик и вынул трубку изо рта.

– Люси, дорогая, – ласковое обращение абсолютно не вязалось с каменным взглядом, обращённым на дочь, и ледяным голосом. – Мы на острове. Это очень маленький мир, общество – если можно так сказать – в миниатюре. В Нью-Йорке многое было для нас гораздо проще. Я был пастырем в небольшой церкви в центре города, но как бы высоко я её ни ценил, она не находилась в…

– В гуще. – Марджори не преминула вставить своё любимое слово.

– Да, спасибо, моя дорогая. Теперь мы – как метко сказала твоя мама – в гуще. Поверь мне, я ещё никогда не был так усерден на своих проповедях. Мы поднялись на ступеньку выше. Вчера я изучал паству, и среди них были несомненные титаны – трое из них сидели на двух первых скамьях: Ван Вик, стальной магнат из Пенсильвании, достопочтенный Астор и Рокфеллер. – Он наклонился вперёд. – Тебе всё ещё нужны объяснения, почему ты не можешь дружить с еврейкой? Я уверен, что она – хорошая девочка. Возможно, даже замечательная.

Марджори нахмурилась:

– Конечно, она умная девочка: большинство евреев очень умные. Но они – евреи. Не нашего сорта.

Не нашего сорта. Люси было больно вновь услышать эти слова. «А какого я сорта?» – подумала она, вспоминая святящуюся дорожку, которую её ноги оставили на воде. Она засунула руку в карман, где лежали кристаллы, и прикоснулась к ним. Кое в чём Люси была более совершенно уверена. Она не их сорта.