Отъезд. Никогда ещё это слово не казалось таким зловещим, и никогда раньше она так не боялась покинуть какое-либо место. Она чувствовала, что отрывается ото всего, что было ей так дорого. Уезжает от Финеаса, покидает сестёр, прощается с морем. Даже погружённая в свои мысли, девушка не могла не заметить, что этим утром её мать выглядела чрезвычайно возбуждённой и рассеянной. Пока они завтракали, она поглядывала на дверь.

– Мама, тебе налить ещё чая?

Марджори, кажется, вздрогнула:

– Нет, не надо.

Вместо «Нет, не надо, дорогая» или «Не надо, Люси»! Люси предположила, что после происшествия с пуговицей стала в глазах матери не более чем… девкой.

Ей хотелось сказать что-нибудь обнадеживающее. Снова попытаться объяснить, что Финеас Хинсслер – порядочный, честный и трудолюбивый молодой человек. Но она прекрасно понимала, что это было бы бесполезно.

Люси надеялась увидеться с Маффи. Она хотела сказать ей, что будет лучше, если она откажется от роли подружки невесты. Несомненно, миссис Форбс и так проследит за этим, но ей казалось, что ради собственного достоинства следует сходить к ним и отказаться самой.

– Мама, – начала было Люси. Марджори даже не подняла глаз от тарелки. – Мама, – снова заговорила Люси. – Мне кажется, что, возможно, будет лучше, если я зайду к Маффи Форбс и скажу, что снимаю с себя обязательства подружки невесты.

– Люси, дорогая, – перебил её отец. – Не думаю, что в этом есть необходимость.

В первый раз за всё утро Марджори, казалось, покинула юдоль печали и плача, в которой пребывала всё это время.

– О, Стивен, мне кажется, что это просто необходимо. И весьма уместно. – Уголок её левого глаза начал подёргиваться.

Раздался резкий стук в дверь.

– Я открою, – сказала Люси и начала уже подниматься из-за стола.

– Нет, я открою. Сядь! – отрезала мать.

* * *

Двое мужчин в форме зашли в маленькую гостиную в сопровождении Марджори Сноу.

– Что это значит? – Преподобный Сноу встал.

– Констебль Бандльз, сэр.

Люси замерла: ей казалось, что слова констебля начали жить собственной жизнью. Девушка окаменела, но всё же от её внимания не ускользала ни одна мелочь: от пылинки, кружащейся в луче солнечного света, до холодного металла, который она почувствовала на запястьях, когда помощник констебля защёлкивал наручники. Она видела искажённое отражение своего лица на гладкой поверхности браслетов и думала: заметил ли кто-нибудь, кроме неё, как они сияют?

– Подождите! Подождите! – Отец тяжело дышал. – Вы обвиняете мою дочь в том, что она отравила герцога?

– Она невиновна, пока не доказана её вина, преподобный. Ваша дочь – просто подозреваемая.

– Подозреваемая! – взревел преподобный.

Отец был вне себя от ярости в отличие от абсолютно безмолвной матери, которая стояла, тихая и спокойная, будто гранитная статуя. Её глаза были пустыми и странно бесцветными, мать смотрела на Люси, словно… «Словно? – пыталась понять девушка, и вдруг части головоломки соединились. – Словно я уродец… ошибка природы. Она видела, как я плаваю».

Люси смотрела на мать, пока её вели к двери.

– Возьми накидку, дорогая, – механически произнесла миссис Сноу. Обращение «дорогая» казалось таким же холодным, как металлические браслеты на её запястьях.

Люси не смогла взять её скованными руками. Тогда отец подошёл к крючку, на котором висела накидка и маленькая расшитая сумочка. Он снял сначала сумочку, а потом накидку.

– Что это? – Преподобный посмотрел вниз: из сумочки высыпался какой-то порошок.

– Не трогайте, преподобный! – рявкнул констебль Бандльз.

– Что это?

– Возможно, яд. Крысиный яд.

Люси в упор посмотрела на мать.

– Это сделала ты! – вскипела она и заметила коварный огонёк, блеснувший в глазах матери.

Лицо Марджори Сноу было неподвижным, лишённым каких-либо эмоций, но всё же на нём была заметна лёгкая тень злобы. А из-под непроницаемой маски проглядывало торжествующее лицо дикарки.