— Ты знаешь, что такое скрумы, мой птенчик? — спросила Нира.

— Ну, немножко… Мам, я отлично летаю и уже убил свою первую дичь. Когда ты перестанешь называть меня птенчиком? У меня же скоро Особая церемония!

— Да, сынок, ты прав. Но пока ты ее еще не прошел, верно? Кроме того, позволь мне подольше называть тебя птенчиком, — тихонько проворковала Нира. — После Особой церемонии я уже никогда не смогу назвать тебя так… Ты перестанешь быть совенком и станешь совой. И не просто совой! Ты будешь солдатом. Сова может стать настоящим солдатом только в том случае, если храбро пройдет Особую церемонию, которую мы называем ТРОЗ.

— ТРОЗ? Кажется, я уже где-то слышал это слово, — пробормотал Нирок.

— Это означает Титонический Ритуал Особого Значения.

— Но в чем состоит этот особый ритуал? Когда ты мне про него расскажешь? Что я должен буду сделать?

— Сегодня я расскажу тебе кое-что. Но сначала ты должен выслушать историю о скрумах и о своем происхождении.

И Нира начала свой рассказ.

— Скрумы, мой дорогой, это души умерших сов, которые не могут обрести покой, потому что на земле у них остались незаконченные дела. — Нира моргнула. Ее черные глаза, похожие на блестящие камушки на речном берегу, устремились куда-то вдаль, словно заглянули в иное место, в иное время, в иную ночь.

Нирок невольно подумал, что в его маме есть что-то страшное. Сейчас он боялся ее, но не так, как всегда. Обычно он боялся, что сделал или сказал что-то не то, или задал вопрос, которого не следовало задавать. Новый страх был совсем другим. Его мать впала в какое-то забытье и странным, тягучим голосом запела:

Три скрума ко мне явились днем — Пророчество принесли. Сказали — быть Нироку королем Всей совиной земли. Если же Нирок себя победит, Слава о нем на весь мир прогремит.

Глаза Нирока радостно сверкнули.

— Я буду королем, да? Что это значит? Я стану главнокомандующим, как мой отец?

— Да, птенчик. Но только после того, как пройдешь Особую церемонию. Ты слышал, что сказано в пророчестве. Тебе придется нелегко, но ты будешь обязан победить самого себя!

— Скажи же, наконец, что мне нужно будет сделать?

— Особая церемония, это своего рода жертвоприношение. Но не только. Ты должен будешь совершить очень смелый — и очень кровавый — поступок.

— Кровавый поступок? Жертвоприношение? Что это значит?

— Совершить жертвоприношение означает принести жертву. Ты должен отдать то, что очень дорого для тебя. Показать, что ты можешь быть выше своих привязанностей.

— Я понял! Нужно будет убить какую-нибудь вкусную дичь, но не съесть ее, да?

Глаза Ниры заблестели от сдерживаемого смеха.

— Почти угадал! Но полностью я объясню тебе все позже, перед самой церемонией.

Интересно, чем он должен будет пожертвовать? Может быть, сороконожками? Нирок обожал сороконожек. Но что-то подсказывало ему, что сороконожками тут не обойтись. Уж больно они мелкие, а потом, в них совсем нет крови. Наверное, нужно будет убить лису… или кого-нибудь еще крупнее.

«Что если меня попросят убить пленника?» — Нирок зажмурился. Он не хотел — не собирался! — даже думать об этом.

Что-то подсказывало ему, что предстоящая церемония имеет какое-то отношение к отцовским боевым когтям. Он был почти в этом уверен. Ну конечно, от него потребуется убить кого-нибудь этим когтями! Не зря же мама хранит для него отцовское наследство.

Это особенные когти, как и маска, которая до сих пор висит у них в гнезде. Честно говоря, Нирока тошнило от этой маски. Каждый раз при взгляде на нее у него комок подступал к горлу.

Зато на боевые когти он готов был смотреть с заката до рассвета. Они притягивали его, они его воодушевляли. Нирок учился и старался только ради этих когтей. Они воспламеняли его честолюбие, побуждали его к новым и новым достижениями.

«Скоро ты вырастешь, и отцовские когти станут тебе впору…Ты рожден, чтобы носить их в бою. Посмотри на них хорошенько, мой наследник!»

Никто не знал, как хорошо он изучил эти когти, и как страстно мечтал обладать ими!

— Но сначала, — продолжала Нира, — ты должен научиться ненавидеть.

При этих словах она так и впилась глазами в лицо сына.

— Ненавидеть? Почему ненавидеть?

— Ненависть дает силу, дитя мое. Огромную силу.

— Но я… я до сих пор никого никогда не ненавидел.

— Всему свое время, мой птенчик, — усмехнулась мать. — Я помогу тебе в этом деле. Это вопрос жизни и смерти, мой бесценный.

Непонятный ужас всколыхнулся в желудке Нирока. Он боялся показаться матери трусом. Он постарается быть храбрым. И, как всегда в трудный момент, Нирок стал призывать на помощь свои воспоминания о боевых когтях отца.

— Ты… ты поможешь мне?

— Разумеется, детка. Я ведь твоя мать. Все матери учат своих птенчиков.

— Учат ненавидеть? Нира кивнула.

— И вот тебе первый урок. Ты знаешь, кто такой Сорен?

— Мой дядя, — немедленно ответил Нирок. — Тот, кто убил моего отца.

— Вот видишь, как все просто. Глаза Нирока радостно вспыхнули.

— Я понял! Ты хочешь, чтобы я ненавидел его? — уточнил он.

— Конечно.

— Это совсем не трудно! Я уже его ненавижу, — ответил Нирок и, зажмурившись, представил, как отцовские боевые когти на его лапах ломают позвоночник Сорену.

Он уже слышал хруст костей, видел хлещущую кровь. Нира с обожанием смотрела на сына. От нее не укрылось, что его черные глаза стали еще чернее и загорелись неистовым пламенем. Она видела перед собой глаза убийцы, глаза погибшего Клудда.

Сейчас Нирок был так похож на отца, что у Ниры на миг перехватило дыхание.

— Вот видишь, — тихо проговорила она, — ненависть приходит очень просто. Но есть уроки посложнее.

Но теперь трудности не страшили Нирока.

Первый урок оказался совсем простым. Что может быть естественнее ненависти к убийце отца? Незнакомый жар охватил желудок Нирока.

«Теперь я знаю, что значит ненависть!» — подумал он.

— Никогда не забывай того, что только что узнал, — продолжала мать. — Каждый раз, когда услышишь имя Сорена, ты должен думать о сломанном позвоночнике своего отца. Думай об этом неотступно, думай все время, всякий раз, когда услышишь о Ночных Стражах или Великом Древе Га'Хуула.

— Хорошо. Я буду помнить и ненавидеть, обещаю.

— Поклянись на боевых когтях отца! — прошептала Нира.

Нирок послушно подскочил к когтям, висевшим на стене пещеры, и поднял коготь.

— На когтях своего великого отца я клянусь всегда хранить ненависть.

— И убивать, — негромко подсказала мать.

— И убивать, — повторил Нирок, и глаза его снова стали черными и страшными. Теперь они напоминали черные алмазы с яростными искорками в центре.

Выглянув из пещеры, Нира увидела, как последние клочья ночи тают в сером сумраке нового дня.

— А теперь ложись спать, мой птенчик, — ласково прошептала она. — И знай, что я горжусь тобой.

Но где-то в глубине желудка Ее Чистейшество чувствовала трепет сомнения. Она сама не знала, откуда взялось это чувство. Нира только что видела черные глаза сына, так похожие на свирепые глаза Клудда. Ее сын был совершенством, и все это знали. Так почему ее желудок сжимается от какой-то непонятной тревоги?

«Я чувствую, что желудок у него чересчур мягкий, непростительно мягкий! Если бы мне только удалось истребить эту мягкость, заменив ее свирепостью его отца! Но ведь глаза Нирока меня не обманывают? У него глаза убийцы, я сама видела! Неужели я ошибаюсь?»