Нирок был до глубины души потрясен словами кузнеца.

«Неужели это правда, и Гвиндор предложил мне стать его учеником? Он сказал маме, что у меня дар к огню. Если честно, я не совсем понимаю, что это означает…»

Трепеща от волнения, Нирок летел следом за кузнецом в дальнюю часть каньона, за Филиновы ворота. Они летели уже долго, но вот, наконец, кузнец начал снижаться.

Нирок удивленно покрутил головой. Они опускались на каменный выступ, расположенный довольно высоко над землей. Никаких пещер поблизости не было видно.

— Странное место для кузницы, — робко сказал Нирок.

Гвиндор едва подавил желание немедленно выложить юнцу всю правду. Он уже открыл клюв, чтобы сказать: «Нирок, я привел тебя сюда не для того, чтобы устраивать кузницу. Честно говоря, мы вообще не будем заниматься кузнечным делом», но внезапно осекся. У него в голове снова зазвучали слова полярной совы: «Пусть сам откроет правду, а не услышит о ней с чужого голоса».

Может быть, стоит развести огонь и посмотреть, что увидит в нем этот странный птенец? Если полярная сова права, то, может быть, в пламени огня правда откроется Нироку сама? И такая правда проймет его глубже, дойдет до самого желудка…

— Ты прав, — осторожно ответил Гвиндор. — Это неподходящее место для кузницы. Но я устал и мне нужно немного передохнуть. Полет оказался тяжелее, чем я думал. Встречный ветер, это тебе не шутки.

Нирок внимательно посмотрел на кузнеца. Что-то тут было не так…

Он пока не понимал, зачем они остановились на этой каменной площадке. Сначала ему показалось, будто кузнец хочет сказать ему что-то очень важное.

Нирок снова взглянул на Гвиндора. Странный он какой-то, даже забавный немножко. Как у всех представителей сипух, лицевой диск Гвиндора по форме напоминал сердечко, вот только перья на нем были не белые, как у Нирока, а словно бы прикрытые пыльной серой маской.

От постоянного обращения с огнем клюв кузнеца был закопчен, а перья на лапах обгорели дочиста, так что его голые узловатые коленки сиротливо торчали из редких клочков ножного пуха. Когти Гвиндора тоже были черными и грубыми от постоянной работы с молотком и щипцами.

Передохнув, Гвиндор молча расправил крылья и пустился в путь, а Нирок послушно последовал за ним.

Вскоре они нашли превосходное место для кузницы. Это была небольшая пещерка у подножия скалы, с низкими сводами и сухим земляным полом. Гвиндор принялся расшвыривать когтями землю, и вскоре в центре пещеры появилась неглубокая ямка. Кузнец достал из мешка несколько веток для розжига, затем высыпал на них ярко-красные живые угли. Когда первые языки огня заплясали над ветками, Нирок почувствовал в желудке уже знакомую дрожь.

— Подойди ближе, — приказал наследнику Гвиндор.

Нирок повиновался.

Он стоял очень тихо. Он не чувствовал жара. Он смотрел в самую глубину огня.

Вот вновь из языков пламени стали возникать образы — живые, говорящие образы, которые показались Нироку странно знакомыми.

Гвиндор не сводил с него глаз. Он видел, что глаза наследника будто остекленели.

«Смотри, малыш, смотри хорошенько. Ты должен быть храбрым. Не отвергай того, что рассказывает огонь!»

Гвиндору хотелось выкрикнуть эти слова Нироку, но он хранил молчание. Кузнец очень хотел рассказать Нироку об ожидающем его кошмаре, но каким-то потаенным уголком желудка понимал, что полярная сова из Серебристой Мглы права. Нирок должен был сам усвоить этот урок.

Мир перевернулся в глазах Нирока. Его затошнило, и он отрыгнул погадку. Потом еще одну. И еще. Наследник безостановочно рыгал и никак не мог остановиться.

— Спокойнее, малыш. Спокойнее, — мягко сказал Гвиндор и дотронулся крылом до его плеча.

— Зачем ты привел меня сюда? Что все это значит? — срывающимся голосом спросил Нирок.

— Я не могу сказать тебе.

— Почему?

— Смотри в огонь, и ты всё узнаешь. Нирок подавил дрожь и заставил себя вновь сосредоточить взгляд на пылающих углях. Гвиндор с трудом удержался от советов. Он хотел попросить его смотреть внимательнее. Не бояться. Слушаться своего желудка. Но к чему все эти советы, если Гвиндор сам смертельно боялся за Нирока!

Наконец, Нирок отвел взгляд от огня. Гвиндору показалось, что молодой птенец постарел у него на глазах. Он холодно взглянул на Гвиндора, и в его взоре не было и тени страха.

— Я кое-что увидел, — прошептал Нирок. — Я видел вещи, которых не понимаю. Я видел то, во что не могу поверить. Это касалось моих родителей… и всех Чистых.

Гвиндор хотел спросить, узнал ли Нирок что-нибудь о предстоящей ему церемонии, но не посмел.

— Почему я увидел все это? — резко спросил Нирок.

— Не знаю.

— Но это правда?

— Я не могу ответить на этот вопрос.

— Не можешь или не хочешь?

— Не хочу, — признался Гвиндор. — Пойми, Нирок, если я скажу тебе, ты не сможешь мне поверить до конца. Поверить можно лишь в то, что открыл сам — своим желудком, своим сердцем, своим разумом. Все остальное не имеет никакой ценности. Нирок заморгал.

— Зачем Чистые делали то, что я видел в пламени?

— Трудный вопрос. Я так тебе скажу: они верили в очень странные вещи, — еле слышно ответил кузнец. — Эта вера заставляла их идти на все.

— Вера во что? Я не понимаю!

— У Чистых очень странные представления о храбрости и власти, — пробормотал Гвиндор. — Понимаешь, я не могу тебе этого объяснить! Я и сам-то с трудом понимаю…

Воцарилось молчание, обе совы — старая и молодая, молча смотрели на мечущиеся по стенам пещеры тени. Внезапно Гвиндора осенило. Есть то, что он может рассказать Нироку! То, что поможет бедному малышу самому додуматься до правды. — Ты когда-нибудь слышал о Сант-Эголиусе?

— Конечно! Чистые разгромили тамошних сов задолго до моего рождения. В этих каньонах было полным-полно крупинок, но они утратили свою силу в огне, — ответил Нирок. — Почему ты спросил об этом?

— Видишь ли, ты знаешь не все, — ответил Гвиндор. — Ты знаешь, что такое лунное ослепление?

— Лунное ослепление? — непонимающе захлопал глазами Нирок. — Что это значит?

И Гвиндор рассказал ему правду о Сант-Эголиусе, жестокой тюрьме, которая называлась Академией для осиротевших совят.

— Видишь ли, у этих сов тоже были очень странные порядки. В особом каньоне у них было такое место, оно называлось Глуацидиум, куда каждое полнолуние сгоняли маленьких совят. Там их заставляли маршировать при свете полной луны. Это ломало их волю, делало их послушными орудиями в лапах руководителей Сант-Эголиуса. После лунного ослепления совята уже не могли думать, не могли самостоятельно принимать решения. У них больше не было воли — свободы воли.

— Свободы воли? — задумчиво повторил Нирок.

«Какое отношение все это имеет ко мне? — подумал он. — Или к Чистым? Или к моим родителям? Это все происходило давным-давно, когда Сант-Эголиус еще не был побежден Чистыми. И закончилось после того, как мы их завоевали».

Гвиндор ближе придвинулся к наследнику. Вечерние тени упали на его лицевой диск, смешались с серыми пятнами на перьях. Клюв у кузнеца был чернее, чем думал Нирок, и немного кривой.

— Ты даже не представляешь, насколько это важно для тебя, Нирок. Пойми, у тебя есть свобода воли! Ты можешь думать, о чем хочешь, можешь слушаться своего желудка, жить своим умом и делать то, что считаешь правильным. Ты можешь стать таким, каким хочешь!

«Таким, каким хочу?» — в смятении подумал Нирок. Почему эти слова прозвучали в его ушах так зловеще? Почему ему вдруг стало страшно?

— Но все, чего я хочу — это стать самым лучшим, самым безупречным Чистым, — медленно произнес он. — Я должен вырасти достойным боевых когтей своего отца. И покрыть эти когти новой славой.

Слова его гулким эхом прозвучали в тесном пространстве пещеры. Нирок зажмурился, пытаясь представить себе боевые когти — но не смог. Они словно растаяли, превратились в зыбкий туман. Нирок снова повернулся к огню и долго смотрел в него. Потом по его телу пробежала дрожь, и он обмяк, словно сломанная ветка.

— Что с тобой? — бросился к нему Гвиндор. — Что ты там увидел?

— Ничего, — глухо ответил Нирок. Гвиндор знал, что юнец сказал неправду.

Молодой наследник увидел в огне нечто ужасное, такое, что не может в это поверить. Он отказывается верить пламени. Гвиндор почувствовал отчаяние.

— Нирок! — взмолился кузнец. — Времени почти не осталось!

Но наследник повернулся к нему спиной, подошел к выходу из пещеры, расправил крылья и взмыл в небо. Гвиндор молча наблюдал, как Нирок медленно развернулся в воздухе и направился в сторону каменной пещеры, где жил со своей матерью Нирой.

Нира и Нирок совершали свой обычный вечерний полет над каньоном. Нира сразу заметила, что ее сын чем-то опечален и как будто встревожен.

— Тебя что-то беспокоит, мой птенчик?

— Нет, мамочка. Ничего.

Они пролетали над зазубренными вершинами скал, где когда-то располагалась Академия Сант-Эголиус. Нирок долго смотрел вниз, а потом неожиданно спросил:

— Мам, а что такое Глуацидиум?

— Почему ты спрашиваешь об этом?

— Просто так. Услышал где-то незнакомое слово, вот и решил узнать у тебя.

Нира почувствовала тревожную дрожь в желудке. Что-то тут было не так!

— Что именно ты слышал о Глауцидиуме?

— Я и сам не понял. Что-то про лунное ослепление, после которого маленькие совята теряли способность думать своей головой.

— Большая часть этих сирот с детства была лишена возможности думать, — презрительно бросила Нира. — В основном, это был всякий сброд, сипух среди них было очень мало.

— Вот как? — с деланым равнодушием переспросил Нирок.

Нира недоверчиво посмотрела на сына.

— Мам, расскажи мне еще разок про битву, в которой погиб мой отец, — попросил Нирок.

— С удовольствием, дитя мое. Это было в ночь Пожара. Ночные Стражи без объявления войны вероломно напали на нас. Их было гораздо больше, у них было больше оружия, а на нашей стороне была лишь храбрость наших воинов.

Твой отец сражался, как сам Глаукс. С горсткой верных бойцов он бросился преследовать самых свирепых Ночных Стражей, но внезапно сильная тяга, созданная пожаром, втянула их всех в пещеру. Твой отец и его верные воины не подозревали, что это была ловушка, ведь в пещере прятался целый отряд вооруженных Ночных Стражей. В дикой ярости Сорен подлетел к твоему отцу и одним ударом ледяного меча проломил ему спину. Это произошло так быстро, что никто из Чистых не смог…не успел даже… — Она замялась, подыскивая нужное слово.

— Подумать? — подсказал Нирок.

Нира подозрительно посмотрела на сына. Ей совершенно не нравилось направление, которое принимал их разговор.

— Не успел получить приказ и исполнить его, — холодно закончила она.

«Разве солдаты должны действовать только тогда, когда им приказано? Значит, они никогда не думают и не могут поступать по-своему?» — подумал Нирок.

Он знал, что спрашивать об этом бесполезно. Честно говоря, ему уже и не нужно было ни о чем спрашивать. То, что он увидел сегодня в огне, не имело ничего общего с материнским рассказом. Кто-то из них двоих лгал — либо огонь, либо мать. И он, Нирок, должен был обязательно доискаться до правды.