— Так ты говоришь, что тупик толковал о хагсмарах? — Глаза Намары заблестели, как два изумруда в темноте пещеры. Снаружи деревья скрипели под порывами неожиданно налетевшего ветра. Свип мрачно кивнула. — И ты говоришь, что другая сова, голубая, сказала что-то об угле Хуула?

— Не совсем в таком порядке, — поправила ее Свип. — Сначала голубая сова заявила, что ей все известно об угле. А затем вторая сова сказала что-то о хагсмарах.

Зеленые глаза Намары превратились в узкие щелочки. Шерсть у нее на загривке поднялась дыбом, уши встали торчком. Она принялась беспокойно кружить по полу пещеры.

— Это плохо… очень плохо…

— Я ничего не знаю ни про уголь, ни про хагсмаров, — сказала Свип. — Это ведь совиные дела, верно?

— Да… — Намара резко остановилась и посмотрела на свою старую подругу, которая когда-то так помогла ей во время страшного горя. — Но это и наше дело. Оно касается всех нас. — Намара снова помолчала, а потом с усилием произнесла: — Коди… — Голос ее оборвался, когда она вспомнила своего мертвого сына, лежавшего с перерезанным горлом на «Книге Крит». — Коди погиб, пытаясь спасти мир от хагсмаров.

— Но я думала, что это твари из древних сказок, которые, как говорят сами совы, исчезли много тысяч лет тому назад, — с плохо скрытой мольбой проговорила Свип.

— Раньше я тоже так думала, но Корин сказал мне, что легенды — они не просто легенды. Эта книга, которую называют «Книгой Крит», когда-то принадлежала одной старой хагсмаре. Эта хагсмара была ведьмой. В свою книгу она записывала составы разных хагсмарских зелий и заклинаний, вот почему Ночные стражи так яростно сражались в Дали, чтобы вырвать «Книгу Крит» из лап Ниры и Чистых. И поэтому мы решили помочь им.

Свип уже знала, что Джильбана и Корин очень дружны, насколько вообще могут быть дружны сова и волчица. Джильбана была с Корином, когда тот достал из вулкана уголь Хуула.

— Скажи мне, Свип, — продолжала волчица. — Как выглядела эта вторая сова? Что рассказал про нее тупик?

— Ужасно выглядела. Этот тупик сказал, что он точно не знает, кто она такая — то ли виргинский филин, то ли сипуха, а может быть, и еще кто-то. Сначала ему показалось, что она сипуха, но у амбарных сов не бывает таких длинных и темных перьев. У этой совы перья были почти черные, как у вороны, а когда она повернула голову, то тупик увидел, что лицо у нее изуродовано шрамом.

Опустив голову, Намара принялась скорбно раскачивать мордой из стороны в сторону.

— Как это могло случиться? Мой Коди не мог погибнуть зря! Это невозможно!

Но она уже знала, что это правда. Каким-то образом древнее зло начало возвращаться в их мирную вселенную. «Как совы называют это? Темнодейство? Да-да, темнодейство…» Но Намара не закончила свою мысль. Вскочив с места, она выбежала из гаддерхила. Огромная полная луна сияла на небе. Бросившись в серебристый столб лунного света, Намара запрокинула голову и завела странную, дикую волчью песню. Это был уже не исступленный вой скорби, который когда-то слышала Свип. Это был грозный, свирепый клич гнева и ярости.

Волки Намары встрепенулись в своих логовах, а усилившийся ветер понес вой великой волчицы соседним кланам. Другие животные не понимают смысла волчьих песен. Они знают лишь то, что однажды начавшись, этот вой будет продолжаться часами. Косматые гризли, лоси и северные олени, зайцы и пролетающие в небе птицы всем своим существом чувствуют ритм этого древнего мотива. Но что означает эта дикая песнь, как называют ее все существа, населяющие Даль? Так они говорят между собой, перешептываясь в своих норах, берлогах или логовах: «Волки опять завели дикую песнь». «Все дело в луне. Волки всегда воют на луну», — скажут одни. «Нет, луна тут ни при чем, — возразят другие. — Порой и луны никакой нет, а они все равно воют». «Они сумасшедшие», — рявкнут третьи.

Но волки совсем не сумасшедшие. Это одни из самых высокоорганизованных и разумных животных на свете, причем эти качества волки проявляют во всем, что делают, — от охоты и дальних путешествий до устройства логова и воспитания молодняка. Поверьте, что их вой логичен, как любой язык, и с его помощью можно передать и получить огромное количество ценнейшей информации. Вот и сейчас, в эту холодную ночь накануне зимы, сотни волков начали покидать свои жилища и выстраиваться в отряды. Дикая песнь Намары призывала их покинуть летние лагеря и собраться на общую встречу у Священного круга вулканов. Ибо страшная опасность угрожала совиному миру, а вместе с ним и всем живым существам на небе и на земле.

В скалистых отрогах возле Священного круга вулканов сидел одинокий кузнец — масковая сипуха по имени Гвиндор. Он задрал голову в небо, на миг оторвавшись от своего горна, куда только что бросил несколько чудесных угольков-живцов, купленных у одного угленоса. Первый клич Намары прозвучал слишком далеко от вулканов, поэтому здесь его никто не услышал, но когда волчьи кланы, разбившись на отряды, начали двигаться к Священному кругу, дикий вой, стремительно разрастаясь, стал приближаться.

Гвиндор прожил в Дали дольше любой другой совы. За это время он многое узнал о волках и многому научился. Несмотря на то что ему до сих пор не был точно понятен смысл волчьего пения, он знал на память голоса многих предводителей кланов. В зависимости от ситуации, песню могли завести в любом из кланов, но тот волк, кто первым начинал вой, назывался скрилином. В эту ночь скрилином была Намара. В этом Гвиндор был абсолютно уверен. И еще он был уверен в то, что случилось нечто очень серьезное. Намного серьезнее, чем стадо северных оленей, мигрирующее через территорию клана Макнамара, медведь гризли, ловящий рыбу в реке, или даже волк, больной смертельной болезнью под названием «пенная пасть». Случись нечто подобное, Намара поручила бы кому-нибудь из своих подчиненных оповестить соседей. Но если сама Намара завела вой, значит, дело касается не волков, а сов. Гвиндор сразу догадался об этом. И хотя кузнец пока не знал, о чем воет грозная волчица, он почувствовал в тембре ее пения отголоски той страшной ночи, когда совы и волки бок о бок сражались с Чистыми и Намара потеряла своего единственного волчонка.

В желудке у него похолодело от нехорошего предчувствия. Стаи волков, устремившиеся к Священному кольцу, были еще в нескольких часах ходьбы от вулканов. Будет уже день, когда они доберутся сюда. Что же ему делать? Ждать здесь или лететь навстречу Намаре, чтобы первым узнать страшные новости и поскорее доставить их на Великое Древо? Ибо Гвиндор уже давно работал лазутчиком Ночных стражей. Священное кольцо было отличным местом для сбора информации, поскольку тут всегда толпились угленосы, прилетавшие за горячими углями со всех концов Южных царств. Если же Гвиндор будет ждать здесь, то ему придется лететь днем, рискуя подвергнуться нападению вороньих стай. К тому же что интересного он сможет узнать тут? Волки ни за что не позволят ему войти в гаддерхил, как не позволят путешествовать вместе со стаей. Такое право было только у Корина. Всем известно, что короля связывали особые отношения с волками, особенно с Намарой.

Гвиндор решил немедленно лететь на Великое Древо, благо ветер был попутный. Даст Глаукс, он домчит его хотя бы до границы между Темным лесом и Серебристой мглой. Разумеется, короче и быстрее было бы лететь через Лес скрумов, но Гвиндора бросало в дрожь при одной мысли об этом. Он никогда не общался со скрумами, и хотя знал, что они совершенно безопасны, надеялся до конца дней своих избежать встречи с призраками.

А в это время, далеко от Дали, еще одна сова сидела на верхушке колокольни, пытаясь решить, когда ей следует лететь на Великое Древо Га'Хуула, если она все-таки сможет покинуть свой дворец. С тех пор, как Бесс поселилась во дворце, она еще никогда не вылетала за его пределы, разве что спускалась к подножию водопада, чтобы поохотиться. Окутанная туманом расселина в Темном лесу уже давно стала ее настоящим единственным домом. Годы шли, Бесс становилась старше, и со временем она привыкла копить свое одиночество, как скряга копит золото. Одиночество было бесценно. Много лет назад, после тяжелого путешествия, во время которого Бесс перенесла кости своего отца на колокольню, она дала себе слово никогда не улетать из дворца. Это был ее рай, ее глаумора на земле. Книги и мысли полностью заменяли Бесс друзей и собеседников. За эти годы ее навыки дальних перелетов заржавели, как петли на дверях дворца. Она знала все о навигации, поскольку прочитала все книги, написанные путешественниками древности, но кто знает, сможет ли она применить эти знания в полете? Сидя на краю колокольни, Бесс думала о том, хватит ли у нее сил улететь отсюда. Желудок ее восставал при одной мысли об этом. Кто будет каждую ночь петь для отца?

Бесс была счастлива, что отец не явился ей в образе скрума, — значит, у него не осталось невыполненных дел на земле. Он просто пришел к ней во сне и крикнул: «Проснись!» Может быть, он хотел не просто предупредить ее о сыче? Возможно, он имел в виду, что ей пора оставить свои одинокие исследования и вернуться в мир? Факты говорили сами за себя. Во дворце лежало тело мертвой совы. Эту сову убила она, Бесс. Мохноногий сыч лежал в крипте, в луже крови, а из груди у него торчал острый каменный наконечник. И теперь Бесс должна лететь отсюда в большой мир. Она отправится на Великое Древо и сообщит друзьям ужасную новость о незнакомце, который обманом проник в ее дворец, болтал о хагсмарах и хагсмире, и требовал уголь. Но если об угле стало известно одному сычу, возможно, о нем знают и другие?

Бесс крепко зажмурила глаза. «Я не могу лететь! Не могу! Я очень боюсь». Желудок у нее скрутился в узел от страха. Внезапно Бесс почувствовала поток теплого воздуха, поднявшегося со дна расселины. Странно, очень странно… В этом месте теплые термальные течения были большой редкостью. Может быть, это знак? В теплых течениях так легко лететь, они подкидывают сову вверх и гонят вперед, так что ей почти не приходится работать крыльями. Похоже, сама природа решила помочь ей победить свои страхи. «Или она решила победить меня? Заманить меня в небо?»

Бесс показалось, будто она разрывается между теплым течением и лужей крови на полу крипты. Она закрыла глаза, тихонько ухнула — и ринулась в теплый поток воздуха. «Ничего у меня не получится!» — в панике подумала Бесс, а потом теплый воздух обнял ее, словно крылья отца, и понес вперед.