Вообще-то дело не в кабинете и даже не в этаже. Просто время не стоит на месте. В иные годы идешь на концерт с целью его дальнейшего изничтожения, а сейчас только из любопытства.

А еще для того, чтобы не забывали. Помнили, что Павел Иванович, как всегда, в первых рядах. Если кого-то заинтересует его мнение, он сразу все объяснит.

Разумеется, Апостолов не мог пропустить Четырнадцатой симфонии. Все-таки Шостакович. К тому же интересно понять, насколько тот прислушался к его критике.

Как Павел Иванович и предполагал, не обошлось без неожиданностей. Когда Баршай уже занял дирижерское место, композитора под руки вывели на сцену.

Дмитрию Дмитриевичу было уже трудно ходить. Он и прежде выглядел необычно хрупким, а теперь истончился до последней степени.

Всякое движение стало для него небезопасно. Когда кто-то к нему подходил, он всегда извинялся за то, что не может подняться.

Сейчас он сидя беседовал со зрительным залом. Правда, голос звучал твердо. Очевидно, к этому выступлению он готовился заранее.

– Когда я писал симфонию, то был уверен, что умираю. Я думал о том, как тяжело умирать с нечистой совестью. Всем людям с чистой совестью посвящаю свое сочинение.

Апостолов, конечно, немного приободрился. Если Шостакович сейчас говорил искренне, то он и с себя не снимал вины.

Потом вступил оркестр. Все какие-то выкрики и требования. Медные настаивали на своем, а скрипки изо всех сил старались их поддержать.

Обычная для композитора экзальтация. Сначала один музыкальный вал, потом другой… Чувствуешь себя кем-то вроде гребца, переплывающего море в шторм.