Апостолов не понимал, действительно ему нехорошо или так на него действует музыка. Но когда певица Мирошникова пропела: «Сегодня он умрет, любовник мой и брат», – он догадался, что это действительно смерть.

Сразу вспомнились слова Шостаковича. Значит, когда композитор писал свое сочинение, у него тоже покалывало слева и кружилась голова.

Было очевидно, что симфония не оставляет ему никаких надежд. «То пробил смерти час, – настаивала Мирошникова, – и нет пути назад».

Значит, сегодня. Да что сегодня! Прямо сейчас, не откладывая ни на мгновение то, что решило провидение.

И все же соглашаться так просто не хотелось. Возможности вступать в спор у него не было, но зато он мог выйти из зала.

Прочь, прочь от недобрых предупреждений. Чем дальше он будет от них, тем больше шансов обмануть судьбу.

Апостолов встал и начал выбираться. Насколько хватало сил, любезно улыбался соседям и медленно двигался к проходу.

Не так легко покинуть переполненный зал. Ощущение такое, что не только зрители, но и оркестранты смотрят исключительно на тебя.

К тому же страшно мешает музыка. Кажется, тебе в спину улюлюкают скрипки и что-то неодобрительное тянет виолончель.

А медные, медные… Грохочут так, словно собирают вновь прибывших на Страшный суд.

Нет, все-таки смерти не избежать. Жаль, что это случится не в своей постели, а в фойе театра. Правда, солдат, о котором пела певица, тоже умирал на посту, «в траншее», «до наступленья ночи».

За годы рядом с искусством Апостолов привык, что музыка несовершенна. Даже к ушедшим мастерам у него имелись претензии: по крайней мере, он точно знал, насколько их творения нужны зрителю.

На сей раз никакой границы между ним и симфонией не существовало. Наверное потому, когда он уже почти не слышал своего сердца, в оркестре вступили барабаны.

Смог бы Павел Иванович самостоятельно подняться на такую высоту? Его марши и хоры говорили о том, что чувствуют многие, а Дмитрий Дмитриевич написал только о нем.

Апостолов так и подумал: Дмитрий Дмитриевич. Захотелось сказать композитору, что настолько сильно он никогда не чувствовал музыку, но все же решил отложить разговор.

После того, как стихли аплодисменты, Павел Иванович уже не имел права медлить. Следовало подождать, когда зрители покинут фойе, и сразу начать собираться.

Еще он поразмышлял над словом «репетиция». О том, что ад в его жизни уже был. Изображенный настолько явственно, что можно было не сомневался в том, как будет выглядеть настоящий.