Помню, в семидесятые годы рассказывали историю про питерскую старушку, отправившую письмо приятельнице в Крым.

В адресе она написала «Дом актера», а для ясности уточнила: «Б. дом барона Врангеля».

Особенно забавно в те времена выглядел этот Врангель. Примерно так, как если бы на письме в Армению кто-нибудь написал «бывший Урарту».

Сейчас никто бы не улыбнулся. Всякому приятно пожить не в каком-то там санатории, а в доме самого барона.

И все же, несмотря на эти перемены, минувшее все дальше и дальше. Оно уже настолько далеко, что, кажется, никогда с ним не пересечься.

Чувство это, конечно, не новое. Еще в шестидесятые годы существование прошлого вызывало серьезные сомнения.

Когда Иосиф Бродский впервые попал к Томашевским, то как-то сразу посерьезнел.

Может, это и называется протяженностью времени? Тут время не начиналось и не подходило к концу, а продолжалось. Связывало эпохи и устремлялось дальше.

Очень быстро Бродский нашел разгадку. Уверенным шагом направился к стоящей на столе фотографии Бориса Томашевского.

Чаще всего люди на снимках спокойно смотрят перед собой, а тут взгляд быстрый и как бы наискосок.

Сразу чувствуется отдельность. Не то чтобы желание возразить, но совершенная невозможность с чем-то заранее согласиться.

Кажется, все это было Бродскому по душе. «Вот, – сказал он, – по-настоящему свободный человек».