К сионизму мои кроссовки не имели отношения. Просто в испанском городе, где их делали, обувная промышленность в Средние века принадлежала евреям.

Скорее всего, евреи давно отошли от дел, а эмблема сохранилась. Так что не только я, но и эта фабрика ничего такого не имели в виду.

А вот сам Философ с религией был связан тесно. Причем не с православной или мусульманской, а как раз с иудейской.

Дело в том, что его отец был верующий человек. В завещании он написал о том, что просит похоронить его по обряду.

Представляете эту квадратуру круга? Казалось бы, ситуация совершенно безнадежная, но он и из нее нашел выход.

Во время церемонии были только раввин и он сам. Благо жена и сын в это время находились в отпуске.

Даже в письме он им об этом не написал. Понимал, что если они узнают о смерти свекра и дедушки, то сразу примчатся.

Ужасно жалко Философа. Как он пережил этот день? Как шел в синагогу? Как весь вечер провел один в огромной квартире?

Еще представляешь, как его близкие возвращаются из Прибалтики. Такие загорелые и радостные. С полным чемоданом подарков для всех домочадцев.

К чему этот рассказ? А к тому, что как-то Зоя Борисовна сказала, что самым неприязненным определением в словаре ее матери было слово «советский».

Когда Ирина Николаевна о ком-то говорила так, то это значило, что этому человеку уже никогда не подняться.

Из разговоров. Еще раз об утратах

АЛ: Мы уже говорили об уходах. О том, как вы впервые узнали, что жизнь конечна, а утраты всегда несправедливы. А когда вам стала ясна правота вот этих слов Мандельштама? «Смерть художника, – писал он, – не следует выключать из цепи его творческих достижений, а рассматривать как последнее, заключительное звено».

ЗТ: Тогда вспомним о смерти Лозинских. Это пятьдесят третий год. Михаил Леонидович и Татьяна Борисовна умерли в один день. Родителей на похоронах не было, они в студенческие каникулы уехали в Закарпатье.

АЛ: Это было самоубийство?

ЗТ: Нет, чудо… Михаил Леонидович был совсем плох и ему уже ставили кислородную палатку. Татьяна Борисовна спала в кресле около кровати. Вдруг он очнулся и сказал: «Танюша, я хорошо себя чувствую… Умоляю тебя, поспи». Врач попросил медсестру сделать ей укол, но обязательно через два часа разбудить.

В эти два часа Лозинский умер, и ее решили не трогать. Пусть хоть немного наберется сил. Татьяна Борисовна во сне умерла.

АЛ: Значит, они оба не знали о смерти друг друга.

ЗТ: Сначала не хотели их двоих хоронить, говорили, что это самоубийство, но дети настояли. В Союзе писателей рядом стояли два гроба. Я так плакала…

Михаил Леонидович – один из самых любимых мною людей. Щедрости необычайной… Однажды при нем рассказывают о том, что какая-то больная девушка отказалась от путевки в санаторий из-за того, что у нее нет денег. Потом узнаем: девушка в санаторий проехала, Лозинский заплатил. Он никогда ее даже не видел. Татьяна Борисовна тоже была удивительная. Как-то ей удалось сохранить веру в юношеские идеалы. Чернышевского и Добролюбова она обожала так же, как когда-то в гимназии…

А это уже моя личная история. Родители очень возражали против моего замужества. Плохо к этому относились и говорили всякое. Ты делаешь глупость… ты не любишь его… ты любишь его обожание и зависть подруг. Мама была права, конечно, но кто же слушает маму… Гриша, мой избранник, был очень красивый, стройный. Похож был на Кадочникова – только в более мужественном варианте. Собственно свадьбы у нас не было. Я просто ушла в другой дом, в коммунальную квартиру. От папы и мамы не получила поздравлений, зато когда после загса мы вошли в комнату мужа, там стояла огромная корзина цветов с письмом от Михаила Леонидовича…

АЛ: Вы говорили, что в детстве, живя рядом с храмами, поняли, что похороны – тоже зрелище. Чьи похороны в этом смысле помнятся больше?

ЗТ: Красиво хоронили Рихтера. И он сам в гробу был необычайно красив… Гроб стоял в нижнем зале музея Пушкина. Рядом – рояль, на котором он играл на Декабрьских вечерах. Во время всей церемонии к роялю никто не подходил. На пленке звучала музыка только в его исполнении. Букеты клали не к гробу, а на пол. Поэтому вскоре возник ковер из цветов… Рядом с гробом сидела одна Нина Львовна, все остальные стояли на некотором отдалении… Вдруг появились два японца. Такие худенькие, в совершенно одинаковых серебристо-черных костюмчиках. В руках держат по большому горшку или сосуду с невероятным количеством белых и чайных роз. Может, по пятьсот в каждом. Эти букеты они поставили у гроба и долго-долго стояли в склоненной позе. Как неживые. Потом поклонились и ушли… Тут я увидела высокую женщину и сразу ее узнала.

Празднуем 125 лет со дня рождения Б.В. Томашевского у Зои Борисовны в Пушкине.

Сначала надо кое-то объяснить. На выставке Рихтера «Музыкант и его встречи в искусстве», которую мы уже вспоминали, был портрет Фонвизина. Такая женщина-вамп. Одета под стать внешности – очень эксцентрично. В подписи Слава рассказывал, что к нему часто приходили письма от одной поклонницы. Называла она себя странно: Имаст.

АЛ: Имаст – это фамилия?

ЗТ: Это ее выдумка. Фамилии не знает никто. Письма были очень любопытные, но познакомиться с Рихтером она почему-то не пожелала… Потом прислала в подарок свой портрет. Фонвизин!!! Слава так и написал, с тремя восклицательными знаками… В этом сюжете все важно. И то, что она писала такие интересные письма, и то, что не захотела встречи, и то, что ее нарисовал один из любимых Рихтером художников.

Так вот, когда я ее увидела, то сразу поняла: Имаст. Ошибиться я не могла. Ведь фонвизинский портрет я знаю наизусть, а она пришла одетой точно так, как нарисовал художник. В руках Имаст держала букетики любимых Славиных цветов. Такой горошек. Она очень смело прошла прямо к гробу, положила цветы, долго стояла, а потом удалилась…

Тут появляются премьер Черномырдин и почему-то депутат Бабурин. Буквально выскакивают откуда-то, как чертики. Прямо на гроб. Страшно растерялись, не знали, куда двигаться дальше. Стали глазами искать кого-то, кто им объяснит. И тогда Черномырдин решительно подошел к Нине Львовне, задал ей какой-то вопрос, но она замотала головой. Видимо, спросил, не нужно ли толкнуть речь? Поцеловал ей ручки и все что-то говорил, говорил… Потом они с Бабуриным как растворились. Нина Львовна подозвала меня и спросила: «Зоинька, вы не знаете, кто это?»

АЛ: Неужели у Рихтеров не было телевизора?

ЗТ: Был, конечно, но они смотрели только то, что их интересовало. К тому же они очень много ездили… Вы знаете, что Черномырдин оказался в Нью-Йорке в дни похорон Бродского? Даже отправился на его похороны, но спутал адрес и не попал.

АЛ: Все это очень грустно, но роль Черномырдина забавная. И даже узнаваемая. Не зря же Виктор Степанович однажды сказал: «Хотелось как лучше, а получилось как всегда».