Артист

Всё случилось внезапно, как это чаще всего и бывает. Утром на репетиции Бармин вдруг почувствовал — его качнуло, и он ощутил мгновенье странного забытья. Минутой позже он объяснил это обыкновенной усталостью. Просто надо маленько отдохнуть, уехать в Подрезково, походить на лыжах, поразговаривать с птицами и вообще отключиться.

После репетиции он выпил в буфете чашечку кофе, съел бутерброд с сыром и умчался на студию звукозаписи. Там всё прошло очень удачно, без единой накладки. Он читал сатирический монолог и через толстое сверкающее стекло поглядывал в аппаратную на режиссёра. Он видел улыбку на его лице и одновременно видел себя, своё отражение. Получалось совсем как в кино. Там это, кажется, называется «наплыв».

Со студии звукозаписи он поехал в редакцию, где состоялась давно затеянная пресс-конференция на тему «Смех — дело серьёзное». Сотрудник отдела литературы и искусства извинялся, что не заготовил все вопросы. Но получилось даже лучше, непринуждённей. На многие из вопросов, которые ему задавали, он уже не раз отвечал самому себе после очередной премьеры и в поединках с критиками, которые, как известно, знают абсолютно все — и что сегодня нужно зрителю, и что смешно, и что не смешно.

По дороге домой он думал о том, что существуют на свете люди, которые довольны всем, что они делают. Есть, например, у него приятель драматург. После премьеры на вопрос, как прошёл спектакль, он скорбно разводит руками и говорит: «Тридцать девять раз». Сие означает, что после спектакля тридцать девять раз давали занавес. Не тридцать, не сорок, а тридцать девять раз. Это звучит конкретно и потому убедительно.

Уверенно ведя машину, Бармин щёлкнул зажигалкой и затянулся. Кстати, давно бы надо бросить курить. Он давал обещания, усмехаясь цитировал Марка Твена — «Бросить курить проще простого. Я делал это сотни раз». А вообще, серьёзно говоря, с куревом надо кончать. Хорошо бы приурочить это полезное мероприятие к какой-нибудь дате. Вот скоро ему стукнет шестьдесят, и в этот день он скомкает пачку сигарет и мужественно выбросит её. Навсегда.

Ткнув окурок в пепельницу, он поморщился, Что-то кольнуло. Но это не сердце. Не те симптомы. Скорей всего печень. Были сигналы, но ничего. Обходился уколами. Как-то приехал рыжий доктор из «Неотложки». Он удивился, когда узнал Бармина: «Оказывается, и комики болеют». Сказал он это с единственной целью завязать беседу. Ему было очень интересно. Сменится и дома расскажет жене: «Сегодня был вызов, как думаешь, к кому?»

Доктора бывают разные. Один хлопает пациента по плечу, шутит: «Батенька, да вы типичный симулянт!» — и лукаво подмигивает. Это приятно и как-то обнадёживает. А доктор деловитый, неулыбчивый вызывает у больного подозрение, не иначе — дело труба, финита ля комедия. А ежели доктор чересчур резвится и даже рассказывает анекдоты, тут одно из двух: или всё очень хорошо, или, наоборот, всё очень плохо, а доктор притворяется, хотя на самом-то деле ему совсем не весело. Наивная хитрость.

Доктор из «Неотложки» держался спокойно, и Бармину захотелось, чтобы он повеселел. Для этого не пришлось особенно трудиться. Едва он выходил на просцениум, застенчиво и словно бы виновато улыбаясь, зрительный зал встречал его шумными аплодисментами. Каждый отвечал ему улыбкой на улыбку, предвкушая то, что ему предстояло испытать. Такая улыбка как разминка для гимнаста. Дальше пойдут иные нагрузки, придётся посмеяться в полную силу, а то и похохотать до слёз.

— Насколько я понимаю, в моей драме главное действующее лицо — печень, — оказал Бармин.

Доктор кивнул:

— Автору виднее.

Близоруко щурясь, он уже выписывал рецепт.

Бармин заглянул ему через плечо и вздохнул:

— Всё понятно. Однозвучно звенит аллохольчик…

Доктор засмеялся:

— Это надо запомнить. Значит, не колокольчик, а аллохольчик. — Он покачал головой и, помедлив, сказал: — У меня к вам вопрос. Вы извините, может быть, это наивно, то, что я хочу спросить, но мне любопытно узнать, если это, конечно, не секрет… Я вас в концерте слышал в прошлом году и раза три видел вас по телевизору… Скажите, всё, что вы исполняете, это вам другие пишут, вы это не сами сочиняете?…

— Увы. Не сам.

— Да? — в голосе доктора явственно прозвучало сожаление. — Но вот у меня, у моей супруги и вообще у многих, с кем я беседовал, создалось такое впечатление, что всё то, что вы произносите как артист, говорите именно вы, от своего лица. Это ваши мысли, ваши заботы…

— Как вам сказать… — Бармину всё больше и больше нравился доктор. — Было бы неплохо, если бы вы в свободное время написали статью об искусстве эстрады.

— Я же предупредил, то, что я скажу вам, покажется наивным, — быстро сказал доктор, и было заметно, что он обиделся.

— Вы зря обижаетесь, — улыбнулся Бармин. — То, что вы сейчас сказали, для меня высшая похвала. Уверяю вас. Меня мало радует, когда говорят или пишут, что я бережно донёс авторский текст и мастерски исполнил фельетон или монолог. Доктору, как вы знаете, говорят только правду. Так вот, я вам скажу, что я работаю с увлечением только тогда, когда и я и автор одинаково думаем, когда нас волнуют общие проблем мы, общие радости и печали…

Доктор посмотрел на часы.

— Я понимаю вас. Жаль, у нас мало времени. Будет случай, мы ещё побеседуем…

С большим удовольствием, — сказал Бармин. — Особенно если повод для новой нашей встречи будет не такой, как нынче.

— Не возражаю, — улыбаясь, сказал доктор уже в дверях.

Записка лежала на полу. Бармин вошёл в квартиру и увидел — на тёмном паркете белый квадратик. Это Варино изобретение. Она сказала: «Приходя домой, ты, как всегда, целиком и полностью погружён в свои мысли. Тебе даже в голову не придёт взглянуть на столик, к тому же он всегда завален конвертами, повестками, приглашениями. А тут всё просто — на полу записку нельзя не заметить».

Бармин поднял бумажку. Характерный Варин почерк, каждая буква отдельно. «Кеша! Я ушла развлекать Алёшку. Обед на плите. Тебе остаётся только зажечь газ. После обеда обязательно отдохни. Звонил Александр Семёнович, говорит, что у тебя усталый вид и ты последнее время неважно выглядишь. Даже посторонние люди это говорят. Ц. В.».

Ц. В. — целую Варя.

Бармин снял пиджак, надел пижамную куртку. «Интересно, а если бы Александр Семёнович не позвонил, она бы сама это заметила?»

Он зажёг газ, прошёл в ванную и, когда мыл руки, внимательно посмотрел на себя в зеркало. Да, вид не так чтобы очень. Нет, оказывается, всё-таки не он самый сильный человек планеты.

По идее — мастер сатиры и юмора должен олицетворять душевное здоровье и пышущий оптимизм. А он? Ничего похожего. Ну, хорошо, допустим, что это так. Но человек, так сказать, внутренне весёлый вполне может выглядеть озабоченным, серьёзным, даже грустным. Тем неожиданней его мгновенные перевоплощения на сцене. Никакого грима, своё лицо, но как оно меняется, было грустным, стало озорным, наконец просто смешным.

Пока на плите доходил до нужной кондиции грибной суп, Бармин просмотрел почту. Прислали приглашение принять участие в работе жюри телевизионной передачи. Необходимо принять участие, он обещал, а сутки, по некоторым данным, — это всего двадцать четыре часа… Было несколько добрых, приятных писем от зрителей, среди них одно забавное. Человек ушёл на пенсию и желает поделиться с народом своим богатым запасом весёлых житейских впечатлений; «Хочу развивать среди окружающего населения моменты хорошего настроения». Бармин улыбнулся: у него с пенсионером общие творческие цели — развивать атмосферу хорошего настроения.

Он пообедал. Убрал за собой. Подставил сперва глубокую, затем мелкую тарелку под сильную струю горячей воды. Прогрессивный метод мойки посуды. Удобно, быстро, надёжно.

После обеда он прилёг отдохнуть. Совет Вари не просто совет, это и руководящее указание. Он не спеша, со вкусом закурил, взял газету, включил торшер и сразу же выключил — слишком яркий свет, и вообще, пожалуй, лучше немного подремать или полежать с закрытыми глазами и постараться ни о чём не думать.

В квартире было тихо. Неожиданно послышались мягкие звуки рояля. Откуда?… Ага, понятно — радио на кухне.

Пусть себе играет, пусть. Как-то спокойней на душе, когда издали доносится музыка, а если исполняется что-то знакомое, тогда совсем хорошо — слушаешь и мысленно опережаешь движение мелодии: сейчас будет это место — та-ри-ра-рам… И потом это — та-ри-ра-ра…

Была бы полная тишина, он непременно стал бы прислушиваться к самому себе. В таких случаях иногда начинает казаться, что тебе слышны глуховатые толчки сердца и даже медленный ток крови. Впрочем, это, конечно, чистая фантазия. Ток крови можно ещё как-то вообразить, но не услышать.

Была бы дома Варя, они поговорили бы о том о сём, и затем Варя обязательно вышла бы на главную тему, от которой, как от ствола, тянутся затейливые ветви. Начала бы она с того, что он себя совершенно не щадит, и даже посторонние люди говорили ей, что лично они видели, как он на протяжении одного спектакля меняет две, а то и три сорочки. Так нельзя. Это работа на износ. Он должен подумать о себе, о Варе, о Кольке, о Наташе, у которой есть муж Вадим и сын Алёшка. Мальчику седьмой год, он того и гляди отвыкнет от мамы с папой, они с утра до вечера пропадают в театре, репетируют и играют, играют и репетируют.

Он бы терпеливо слушал и кивал, улыбался бы своей кроткой, обезоруживающей улыбкой, а Варя, трагически воздевая руки к потолку, произносила бы знакомые слова: «Боже мой! У людей мужья как мужья. Почему мне так не повезло в жизни? Почему, когда я нахожусь рядом с тобой, мне кажется, что я включена в сеть высокого напряжения. Пойми же, я рассчитана на сто двадцать семь вольт, а меня включили на двести двадцать. Сколько это может продолжаться? Я тебя спрашиваю!»

А может, она права? В самом деле — сколько это может продолжаться?…

Началось это давно. Они уже сыграли серебряную свадьбу. Было многолюдно и очень весело. Оказалось, у них масса друзей. Произносились тосты, говорили разные слова. Варя танцевала с Колькой, а он с Наташей. Наташа старшая, в ней такая милая женственность, а Колька — тот весь из углов и при этом страшно похож на обоих, на отца и на мать.

Бармин потянулся за сигаретой. Будь здесь Варя, она не преминула бы сказать: «Тебе кланялся завод «Компрессор». На их языке намёков это означало — из окна видна труба завода, которая порой изрядно дымит. В ответ на Варину реплику Бармин удержался бы, не закурил, но обязательно ответил бы: «Спасибо. А тебе кланялся Макаренко». Имелся в виду известный воспитатель «трудных» ребят, автор «Педагогической поэмы». До чего же они привыкли друг к другу. И то, что в их долгой совместной жизни иной раз случались ссоры и было не всё так уж благополучно, не отдаляло, а, как ни странно, ещё больше сближало их. Кто-то из друзей однажды сказал: «На зеркально-гладкой дороге машина чувствует себя неуверенно, ею трудно управлять, а если дорога ровная, но при этом слегка шероховатая — усиливается сцепление, машина на любой скорости проходит виражи, надёжно тормозит и меньше рискует свалиться в кювет». Тогда же вспыхнула шумная и довольно бессмысленная дискуссия — кто машина и кто дорога, но, поскольку мнения разделились, дискуссия эта так и осталась неоконченной.

Зазвонил телефон. Бармин снял трубку,

— Я вас слушаю…

На другом конце провода послышался приглушённый шёпот, и после короткой паузы раздался громкий детский голос:

— Здорово, дед!

Бармин улыбнулся и ответил преувеличенно дряхлым скрипучим фальцетом:

— Здравствуй, внучек!.. Как живёшь-поживаешь?

— Отлично поживаю, — доложил Алёшка, с готовностью включаясь в привычную игру, — а как ты себя чувствуешь, дед? Ноют старые кости?

— И не говори. Ноють и ноють. Спасу нет. Не иначе — к дождю.

— Зимой дождя не бывает, — сказал Алёшка, — Бабушка спрашивает, ты пообедал?

— Было дело.

— А чего ты ел?

— На первое — жареного бегемота, а на второе — не помню.

Алёшка засмеялся:

— Вкусно?

— Очень даже вкусно. А ты мне скажи, внучек, что вы там делаете?

— Бабушка мне читает «Винни-Пух».

— Это хорошо. Скажи, чтоб она запомнила содержание, потом мне расскажет, я тоже сильно интересуюсь.

— Будет сделано, — сказал Алёшка. — Передаю трубку бабушке. Пока!

— Ну как ты там? — спросила Варя.

— Нахожусь на заслуженном отдыхе, — ответил Бармин и вдруг почувствовал слабую глубинную вспышку боли.

— Ты чего молчишь?

— Я думаю, — ответил Бармин, Он, не вставая, включил торшер и сунул руку в тумбочку, нашаривая склянку с таблетками аллохола.

— О чём же ты думаешь?

— О разном…

«Надо бы налить грелку, Тепло обычно помогает». Он проглотил таблетку и понял, что слишком долго молчит. Ещё, чего доброго, Варя смекнёт, что ему стало худо. Тут же примчится вместе с Алёшкой, одного его оставить нельзя. Начнутся переживания и никому не нужная паника.

— Кеша…

— Я думаю о странностях любви, — сказал Бармин, Боль не оставляла его. Она всё усиливалась. — Если я что-нибудь придумаю по этому вопросу, я вам позвоню. Привет!..

Он положил трубку, но почти сразу же снова зазвонил телефон.

«Догадалась», — подумал Бармин и, сняв трубку, сказал:

— Я тебя слушаю, уважаемый Винни-Пух…

В ответ раздался вежливый смешок.

— Это не Винни-Пух. Говорит Юрий Ильич. Вы, вероятно, отдыхаете, Викентий Романович. Не стану мешать. Я исключительно только хочу напомнить, что мы вас сегодня ждём.

— Да-да, конечно. Обязательно…

— Спасибо. Отдыхайте. Всего доброго!

Бармин положил трубку. Он совсем забыл. И как это сегодня некстати. Если приступ не состоится и всё пройдёт— хорошо, он заедет и, конечно, выступит. А если ему станет хуже? Что тогда?…

Он написал записку: «Варя! Мне нужно было уехать в одно место, и я срочно уехал. Я потом позвоню. Не волнуйся, всё будет в порядке. Ц. В.».

Ц. В. — целую. Викентий.

Он положил записку на пол. Варя вернётся, сразу же её увидит, прочтёт и, конечно, начнёт волноваться. А собственно, чего ей волноваться? Он ведь частенько срывался — то на поздний концерт, то на ночную съёмку. Зря он написал «не волнуйся». Чаще всего это пишут и говорят как раз в тех случаях, когда есть повод для волнения.

Ничего! Он позвонит из больницы и скажет: «Варя! Угадай, откуда я с тобой говорю?» Она, разумеется, не угадает. Тогда он спокойно и, если удастся, так небрежно, вроде бы между прочим, скажет: «Значит, так. Случился небольшой приступ печени. Совсем небольшой, почти незаметный. Я позвонил, и, можешь представить, приехал один мой знакомый. Его фамилия Зайцев, Он приехал в машине «Перевозка больных». Но это не потому, что я такой уж больной. Это вышло чисто случайно. Я чувствую себя значительно лучше, так что ты не волнуйся. Я тебе завтра позвоню, и ты сюда прикатишь, мы поговорим, погуляем…»

Варя это выслушает, но она не поверит, что всё обстоит именно так. Она поймёт, что в его словах много вранья — и приступ вовсе не небольшой, а, наверное, серьёзный, и ни о какой совместной прогулке завтра даже и речи быть не может.

Бармин лежал одетый, прикрытый одеялом, серым с зелёными полосами. Машина шла не быстро, за окнами проплывали фонари, огни светофоров.

Доктор Зайцев сидел рядом на откидном стульчике.

— Зачем мы едем в больницу? — Бармин уже третий раз спрашивал об этом, но так и не получил ответа. И правильно. Незачем задавать праздные вопросы.

— Зачем мы едем в больницу? — снова спросил Бармин.

— Так уж и быть, скажу. Не хотел, правда, говорить, но разве от вас скроешь. Мы едем с вами заниматься фигурным катанием.

— Но мы же не взяли коньки, — сказал Бармин. Он оценил шутливый настрой доктора Зайцева.

— На сей раз обойдёмся без коньков.

Зайцев это сказал серьёзно, даже строго, давая понять Бармину, что он не склонен к пустой болтовне. У него в машине больной. Печоночник.

Некоторое время Бармин лежал молча, воскрешая в памяти события минувшего вечера — и неожиданный приступ, и новую встречу с рыжим доктором, и предотъездную суету.

И тогда он вспомнил телефонный звонок Юрия Ильича. Как же ему быть?… Его же сегодня ждут на праздничном вечере в театре. Это его любимый театр, Мальчишкой он бегал туда на все спектакли. В школе театра училась его Наташа. Ту же школу недавно окончил Колька. Дети пошли по стопам отца. Его судьба связана с этим замечательным театром. Он дал слово сегодня выступить. Он выйдет на сцену согбенным стариком, он это хорошо делает, хотя сохранил по сей день лёгкость походки и спортивную подтянутость.

Итак, он выйдет на сцену и по-стариковски, путая всё на свете, скажет приветственное слово. Может получиться смешно. А может быть, он сделает что-нибудь совсем другое…

— Где мы едем? — спросил Бармин.

— В каком смысле?

— По каким улицам?

У него уже созрело решение, и он лихорадочно думал о том, как бы ему не озадачить милейшего доктора Зайцева своей просьбой, которая ему безусловно покажется легкомысленной и нелепой.

— Больной интересуется маршрутом, — громко, адресуясь к водителю, сказал Зайцев.

— Выедем на площадь, оттуда по Арбату, на Кутузовский и прямо.

— Значит, мы поедем по Арбату., Поедем по Арбату…

Бармин взглянул на ручные часы.

— Десять сорок пять, — подсказал Зайцев.

— Доктор!.. Я… Я расскажу вам занятную историю, — приподнявшись и опираясь на локоть, торопливо начал Бармин. — Два года назад мы с театром были в Будапеште, имели успех, венгры понимают толк в юморе… И вот после пятого или шестого спектакля я заболел и не успел оглянуться, как меня уложили в клинику. Провёл я там неделю, почувствовал себя лучше, вот примерно как сейчас… А я дал обещание выступить по телевидению, и тут как раз за мной приехали с телевидения… Я начал своё выступление так… Я немножко говорю по-венгерски… Я сказал: «Дорогие друзья! У меня к вам большая просьба, случайно не проговоритесь доктору Гидашу, что я сегодня выступаю. А то мне от него здорово нагорит!..» И представляете себе, когда я через три дня выписался из клиники, люди, которые меня узнавали на улицах Будапешта, прикладывали палец к губам и улыбались. Я понял, что они обещали мне сохранить мою тайну…,

Зайцев слушал с большим интересом, одобрительно покачивал головой, и Бармин подумал: «Всё. Вполне достаточно. Он уже морально подготовлен».

— Действительно, занятная история, — сказал Зайцев и нахмурился: — Вы почему сели? Вам что, неудобно лежать?

— Доктор! Прошу вас, вы меня только, пожалуйста, не перебивайте!.. Попросите водителя остановить машину, не доезжая перекрёстка. Я должен выйти максимум на десять минут!..

— Что?!

— Если хотите, вы мажете меня сопровождать как врач…

Зайцев в изумлении смотрел на Бармина,

— Вы, наверное, шутите?

— Нет! Я не шучу… Товарищ водитель, мы здесь на минуточку выйдем, — сказал Бармин.

Водитель затормозил и остановил машину у тротуара.

— А что случилось? Больному плохо стало?

— Мы сейчас вернёмся с доктором, — Бармин благодарно пожал руку Зайцеву и вышел из машины. Зайцев вышел следом за ним. — Доктор! Не смотрите на меня так сурово. Я в полном порядке!..

Они вошли в подъезд театра, впереди Бармин и за ним Зайцев. Изумление всё ещё не покинуло его. Он шёл и прикидывал, что в случае чего он скажет: «Мы задержались по просьбе больного. Очень уважаемый человек. Пришлось пойти навстречу».

Водитель — мужчина немолодой — много лет работал на «Перевозке» и научился ничему не удивляться. Задержались бы люди у «Гастронома», он бы всё понял. Такое, очень редко, но всё же случалось. Но чтобы по дороге в больницу пойти в театр, такого в его практике не бывало.

Оставшись в одиночестве, водитель закурил и включил транзистор «Сокол».

Он покрутил ручку настройки, миновал грозное хоровое пение, торопливую фразу спортивного комментатора насчёт хоккея, и потом он услышал аплодисменты.

… Примерно минут через пятнадцать возвратились оба его пассажира.

Больной спокойно улёгся на койку, а доктор бережно прикрыл его одеялом и опустился на свой стульчик.

— Поехали! — скомандовал Зайцев.

Машина тронулась.

— Вы много потеряли, — сказал водитель. — По радио концерт передавали. Артист выступил просто-таки замечательно. Такой грохот стоял!.. В конце ему хлопали, кричали, а он почему-то больше не вышел! Небось зазнался. Или на другой концерт убег.

— Возможная вещь, — сказал Зайцев и осторожно покосился на Бармина.

— Как мы себя чувствуем? — бойко, с несвойственной ему интонацией спросил Зайцев.

— Хорошо! — не открывая глаз, коротко ответил Бармин, и «хорошо» это значило больше, чем ответ больного на вопрос доктора.

Машина выехала на Кутузовский проспект и прибавила скорость. Свет фонарей ритмично, как удары пульса, выхватывал из полутьмы лицо усталого, но, судя по улыбке, счастливого человека.

 

Старый тополь

Это был странный звонок. Когда я снял трубку и по привычке вместо «алло» назвал свою фамилию, я услышал басовитый голос: «Здравствуйте. Простите, как ваше имя-отчество?» — «Сергей Васильевич». — «Сходится, — донеслось из трубки. Это было адресовано не мне, а куда-то в сторону. — С вами говорит инженер Пронин. У меня имеется сын Володя, который стоит рядом и смотрит мне в рот». — «Я ничего не понимаю», — сказал я и услыхал вопрос: «Вы давно живёте в Москве?» — «С рождения». — «А вам больше сорока лет?» — «К сожалению, больше», — ответил я и вдруг ощутил какой-то необъяснимый, нарастающий интерес к моему собеседнику. «И последний вопрос, самый важный, — вы случайно не проживали в районе Таганки?» — «Проживал». «Папа, это он!» — раздался взволнованный детский голос. Тогда, мгновенье помолчав, Пронин сказал: «Сергей Васильевич, заезжайте к нам вечерком на полчасика. Не пожалеете». — «А в чём дело, если не секрет? — спросил я, уже твёрдо решив в этот момент — поеду, и, не ожидая ответа, сказал: — Давайте адрес».

… Лифт остановился на девятом этаже. Дверь квартиры Прониных отворилась до того, как я коснулся кнопки звонка. Меня ждали.

На пороге стоял высокий мужчина в тренировочном костюме. Из-за его спины выглядывал белобрысый паренёк. Он включил свет в передней и, покусывая о г. нетерпенья губы, сказал:

— Здравствуйте! Это вы?

— Безусловно, — подтвердил я и поздоровался с Прониным, потом пожал шершавую ладошку Володи.

— Вы ещё ничего не знаете, — сказал Володя. Перегрузки информации явно тяготили его.

Когда мы вошли в комнату и я опустился в кресло, Пронин сел напротив и погрозил сыну пальцем.

— Первое условие — не торопись. Пока сиди и слушай.

— Я её принесу, — шепнул Володя.

— Подожди, — твёрдо сказал Пронин, — всё в своё время.

Володя покорно вздохнул и сел на тахту.

Пронин внимательно, со значением посмотрел на меня.

— Когда мы с вами по телефону говорили, я всё больше спрашивал, а вы отвечали…

— Считаю, что сейчас нам самое время поменяться ролями, — сказал я.

— Нет, — покачал головой Пронин, — если позволите, я задам вам ещё несколько вопросов.

— Ну что ж, давайте. Это даже интересно.

— Сергей Васильевич, у вас память хорошая? — спросил Пронин и, встретив мой внимательный взгляд, улыбнулся. — Нет, нет, меня вы вспомнить не старайтесь. Мы с вами никогда з жизни не встречались. Меня просто интересует, как у вас с памятью?

— Вообще говоря, не жалуюсь.

— В детстве вы жили где-то здесь, поблизости, да?

— Рядом. На Гончарной набережной.

— В большом доме?

— В маленьком двухэтажном. Окна первого этажа подымались на полметра от земли. Весной перед паводком их даже закрывали просмолёнными щитами. Левей и ниже были ворота. Помню, как-то вода прорвалась и во дворе у нас разлилось целое озеро…

— А что ещё было у вас во дворе?

— Каменные сарайчики были. Что ещё?… Ещё была кустарная мастерская. Там братья-близнецы в синих халатах штамповали какие-то детали, а из отходов мы мастерили прекрасные рыцарские доспехи…

Воскрешая в памяти картины далёкого детства, я безуспешно пытался угадать, почему меня так ждали в этой квартире и что мне предстояло узнать.

— А был у вас сад во дворе?

— Не было. В стороне на горушке стоял один-единственный старый тополь.

— Так, — сказал Пронин и многозначительно взглянул на сына. Здесь мне показалось, что и звонил он нынче, и продолжал свой «допрос» у себя дома единственно только ради того, чтобы узнать от меня, что во дворе на Гончарной набережной стоял одинокий тополь.

— Что же вас ещё интересует? — спросил я.

— У вас друзья были?

— Вообще?

— В частности. Во дворе. Были?

— Конечно.

— А как звали ваших самых близких друзей?

— Самых близких? Костя Новиков, Юрий Конокотин…

— Папа! — не сдержался Володя. — Я принесу!

— Минутку, — мягко сказал Пронин и погладил сына по плечу. — Погоди.

Обернувшись ко мне, он спросил:

— И давно вы с ними встречались?

— С Костей Новиковым последний раз — в сорок первом. Он погиб под Вязьмой. А с Конокотиным видимся и по-прежнему дружим. Он в полярной авиации служит, часто в командировках…

Пронин помолчал и кивнул сыну.

Володя вскочил, вышел и тут же вернулся, держа в руке маленький свёрток. Пронин взял у сына свёрток и сказал:

— Теперь твоё слово.

— Значит, так. Я расскажу, как это всё было.

— Извини, я тебя перебью, — подчёркнуто серьёзно произнёс Пронин, — для начала коротко расскажи о себе.

Володя с неудовольствием взглянул на отца:

— А чего мне про себя рассказывать?

Я видел — Пронин любуется сыном, и решил поддержать отца.

— В самом деле, я ничего о тебе не знаю. Кто ты?

— Кто я? — Володя пожал плечами. — Я школьник. Учусь в четвёртом «Б» классе…

— Какие имеешь склонности? — задал наводящий вопрос Пронин, но я при этом совсем не почувствовал присущего многим родителям желания поэффектнее подать любимое чадо.

— Вообще у меня разные склонности. Космосом интересуюсь…

— Сам ещё не летал пока в космос? — спросил я и пожалел о своей шутке.

Володя не ответил. Он с укором посмотрел на меня, давая мне понять, что в данную минуту я, а минутой раньше отец мешают ему, Володе, сообщить что-то очень важное, ради чего я и был приглашён сюда, в этот дом.

— Больше не будем перебивать, — сказал Пронин. — Говори.

Володя взял из рук отца свёрток и, не разворачивая его, начал:

— Значит, так… Это было шестого апреля, в воскресенье. Мы с ребятами решили прибить на дерево скворечник. У нас такой был план — один сперва туда наверх залезет, и у него будет верёвка, а потом он оттуда спустит конец верёвки и ребята привяжут скворечник. Стали думать, кому лезть, и выдвинули меня, потому что я более-менее тренированный. Я, значит, залез на дерево, верёвку спустил, а пока они привязывали скворечник с молотком и гвоздями, я начал по сторонам смотреть, хотя ничего такого особенного с дерева не видно, потому что кругом большие дома. Когда здесь маленькие дома были, тогда, наверное, с этого дерева можно было много чего увидеть… Сперва я стоял, потом сел на сук и вдруг вижу — дупло. Я думаю — что там, интересно, внутри? Я в дупло руку просунул — и вдруг…

Володя сделал паузу. Это была запрограммированная пауза умелого рассказчика. И Володя был удовлетворён. Он прочёл на моём лице большой интерес к своему рассказу и угадал то, о чём я начал вспоминать в эти секунды.

Володя видел — семена упали на благодатную почву. Гость захвачен его рассказом.

— Просунул я руку и чувствую — что-то там лежит, какой-то клад… Я тогда ухватил эту вещь, которая в дупле была, и вынул её.

С последними словами Володя неторопливо и очень бережно принялся разворачивать свёрток.

И тут я увидел в его руке зеленоватую треугольную бутылочку. В таких бутылочках когда-то давным-давно продавалась уксусная эссенция.

Володя держал в руке свою находку, испытующе глядя на меня. А я вспоминал, вспоминал.

Тем временем Володя извлёк из бутылочки пробку и вытряхнул себе на ладонь бумажку.

— Внутри было это письмо. Я сейчас вам его прочитаю вслух.

Володя аккуратно растянул бумажку, похожую на свиток, и, убедившись в том, что и я и отец терпеливо ждём, начал читать неожиданно изменившимся глуховатым голосом:

— «Здравствуйте, наши потомки! Мы, юные пионеры Новиков Константин, Конокотин Юрий и Калашников Сергей, клянёмся всегда быть честными и бесстрашными. Клянёмся вечно хранить нашу дружбу. Торжественно обещаем защищать до последней капли крови всё, что завоевали наши матери и отцы. Потомки! Если вы узнаете, что кто-нибудь из нас не выполнил нашу клятву, эту записку сожгите, а пепел развейте. Да здравствует мировая революция! Новиков К. М., Конокотин Ю. Н., Калашников С. В. Город Москва, 1 мая 1928 года».

Прочитав записку, Володя протянул её мне, и я сразу, с первого же взгляда узнал округлый и твёрдый почерк Кости Новикова.

— Спасибо, — сказал я тихо и замолчал.

Мне было трудно говорить. Пронин это заметил. Он улыбнулся и произнёс просто, без выражения:

— Бывает же такое.

— Теперь моя очередь, — сказал я, — моя очередь задавать вопросы.

— Пожалуйста, мы вам с Володей ответим, — сказал Пронин и пересел на тахту поближе к сыну.

— Как вы меня нашли и откуда вы узнали, что я тот самый Сергей Калашников?

— Отвечай, папа, — кивнул Володя. Главное он уже рассказал, а детали можно доверить и отцу.

— Как-то слушали мы вечером радио. Выступал журналист Сергей Калашников, рассказывал о поездке в Чехословакию. И тут уж не помню кто…

— Мама, — подсказал Володя.

— Точно. Жена сказала — позвоните на радио. Вдруг этот товарищ и есть тот самый Калашников С. В. На другой день Володя позвонил и спросил… Что ты спросил?

— Я спросил — скажите, а Калашников Сергей, который выступал, он москвич? Мне говорят — москвич. А я спросил — он был пионером? А этот товарищ, который со мной говорил, говорит — я не знаю, кто ты, мальчик или девочка, возьми карандаш и запиши номер телефона Калашникова. Позвони ему, и он ответит на все интересующие тебя вопросы.

— Почему же ты мне не позвонил? — спросил я у Володи, и он вдруг показался мне до удивления похожим на Юрку Конокотина в детстве — такой же светлый, коренастенький и совсем по-мужски сдержанный.

— А я вам три раза звонил, но никто не отвечал.

— На прошлой неделе?

— Ага.

— Я был в отъезде. И дома никого. Жена за границей, улетела с делегацией.

— Но я — то вас всё же поймал, — улыбнулся Пронин.

— Сергей Васильевич, — сказал Володя, — значит, это ваша клятва?

— Наша, — ответил я и почувствовал комок в горле. Как не хватало мне в эту минуту Кости Новикова, именно Кости. Юрка мог оказаться здесь в любой час. Прилетит из очередной командировки и придёт. Прочитает мальчишескую нашу клятву, прочитает, помолчит, как я, и сразу же вспомнит Костю и последнее его письмецо с Западного фронта…

— Вы хотите у нас взять свою клятву? — спросил Володя.

— Не знаю… А что?

— Я её ребятам многим читал. Мы придумали отдать её в музей.

— Нет. Не надо, — сказал я. — Не надо. Мы сделаем по-другому. Вернётся в Москву Конокотин…

— Юрий?

— Юрий. Соберёмся чисто мужской компанией — ты с папой, мы с Юрой, вместе прочитаем это… Потом ты позовёшь кого-нибудь из своих самых верных друзей. И вы тоже напишете, о чём думаете, что обещаете, и поставите свои подписи. Положим обе бумажки в эту самую бутылочку и спрячем её туда же в дупло…

— И что будет потом? — спросил Володя, и по глазам его, полным света, было видно, что он отлично знает, что будет потом, через двадцать, через тридцать, через сорок лет.

— Наши потомки, которых, возможно, ещё нет на свете, тоже полезут обновлять скворечник, найдут эту бутылочку, все прочитают и узнают — чем мы жили, о чём мечтали, во что верила.

— Это хорошо, — серьёзно сказал Володя. — Так и сделаем.

— Если там где-нибудь найдётся местечко, я, пожалуй, тоже распишусь, — улыбнулся Пронин.

— А сейчас, Володя, проводи меня туда.

Мы вышли из подъезда втроём. Володя уверенно шёл впереди. Мы обогнули громадный дом, за ним другой.

— Вот он, — сказал Володя, — смотрите!..

На пригорке, словно под охраной светлых каменных ладоней, стоял высокий старый тополь.

На дереве уже набухли тяжёлые почки, и ветерок донёс откуда-то сверху свежий запах весны.

 

Катарина и Катерина

Проявил инициативу капитан. За окном ещё сверкали огнями пригороды, а он уже сказал:

— Товарищи, нам вместе ехать долго, так что давайте, как говорится, представимся друг другу.

Нас было четверо в купе, и мы познакомились. Соседи узнали, что я врач, а я узнал, что десятое место занимает инженер, одиннадцатое — капитан, а двенадцатое — девушка по имени Рая.

— Это очень кратко — Рая, — сказал капитан. — Для начала нам придётся угадать вашу профессию.

— Попытайтесь.

— Мы будем гадать, а вы говорите: «холодно», «горячо», ладно?

Прищурясь, как бы вглядываясь в даль, капитан посмотрел на девушку:

— Работница часового завода?

— Холодно.

— Стюардесса? — спросил инженер,

— Чуть теплее.

— Та-ак, — капитан поднял руку. — Сфера обслуживания?

— Ещё теплее.

— Торговля. ГУМ? «Детский мир»?

— Холодно, — сказала девушка.

— Укротительница хищников?

— Мороз.

— Общественное питание?

— Горячо.

— Порядок! — оживился капитан.

— Артистка, — уже по инерции сказал инженер.

— Горячо!

Капитан был заметно озадачен:

— Довольно странная комбинация получается — искусство плюс общественное питание.

Проводница принесла чай, и в купе завязался разговор — неспешный, типично дорожный. Инженер достал записную книжку и сказал, что каждый раз, приезжая в командировку, он старается выкроить время и побывать в театре, в музее, на выставке. Он завёл привычку заносить в эту книжку, где, когда был и что видел. Мы по очереди заглянули в его записи и удивились — как много он успел.

— Я всего лишь второй раз в Москве, — сказал капитан, — мне до вас далеко.

— А приезжие, они поактивней москвичей, — заметила Рая. — Мы как рассуждаем? Чего нам торопиться в Третьяковку? Она вот она, рядом. Успеем сто раз. Зачем рваться в Большой? Никуда он от нас не уйдёт.

— Понятно. Значит, вы москвичка…,

— Большой театр — он действительно никуда не уйдёт, — продолжала Рая, — а вот годы, между прочим, идут, и время уходит.

Я смотрел на Раю, и мне почудилось, что я где-то уже видел эту миловидную сероглазую девушку.

— Вы, значит, доктор? — спросил инженер. Это означало, что на очереди новая тема.

— Да. Но я надеюсь, вы не станете спрашивать — почему, когда вы вот так наклоняетесь, у вас здесь покалывает, а сюда отдаёт?…

— Нет, — засмеялся инженер, — я просто очень уважаю вашу профессию.

— А вы обратили внимание, — сказал капитан, — что из докторов часто выходят писатели. Возьмите, например, Антона Павловича Чехова. Есть ещё Вересаев и другие. Интересно, почему так получается?

— Видите ли…

— Знаете почему, — сказала Рая, — потому что доктор ближе всех к человеку. Он знает, что у него болит, что он чувствует…

— Возможно, что и так.

— Рая, безусловно, права, — сказал капитан и скромно коснулся её плеча, — это именно так. Тем более есть много разных причин, по которым человек обижается и при этом страдает его нервная система. Правильно?

— Конечно, — кивнул инженер. — Вот, например, иной раз зайдёшь в магазин или в ателье…

Я смотрел на Раю, увлечённую беседой, и меня не оставляла уверенность, что вижу её не впервые.

— …одним словом, в сферу обслуживания, а там продавщица или приёмщица глянет на тебя исподлобья, грубо ответит, и в момент у тебя портится и настроение, и самочувствие. Думаешь: не сходить ли к врачу пусть выслушает, а то и к писателю — пусть напишет…

— Фельетон, да? — сухо спросила Рая.

Тогда я сказал ей:

— Извините, не мог я вас видеть в «России»?

— Да, — ответила мне Рая, — безусловно, могли. Вот я вам сейчас скажу, — она обернулась к капитану, — вы говорите: «Странная комбинация — искусство плюс общественное питание». Я вам сейчас скажу, — повторила она, как видно обдумывая свою мысль и желая выразить её поточнее. Она обратилась к инженеру: — Вы помянули недобрым словом сферу обслуживания.

И тут я вспомнил. В прошлый свой приезд я жил в гостинице «Россия», вечером спустился поужинать. Едва я успел сесть за столик, подошла официантка…

— Я третий год работаю в ресторане «Россия», — продолжала Рая, — а до этого работала в «Звёздочке». Дело прошлое — выговоров и замечаний нахваталась там сверх головы. И что невнимательная бываю, и чересчур резкая и так далее и тому подобное. И вот, представьте себе, когда я надумала уже искать другую работу, один клиент, который у нас обедал, говорит: «Я за вами, девушка, давно наблюдаю, у вас необычайно выразительное лицо, вам надо идти в театр или в кино».

Рая помолчала.

— Ну и что же было дальше? — спросил инженер.

— Меня-то вообще давно интересовала самодеятельность. Играла всякие сценки, но только для себя, для подружен, вообще для знакомых. Уже когда стала официанткой работать, часто после закрытия ночной театр устраивала. Интересно: столы сдвинуты, стулья перевёрнуты, а я на эстраде, где оркестр сидел, представляла разных людей — и сильно занятых, которые не видят даже, что едят, и капризных, и нерешительных, и влюблённых. Я играю, а в зале официанты, повара, судомойки — все на меня смотрят и другой раз просто-таки плачут от смеха…

Того человека, который мне тогда совет дал в театр идти, я всю жизнь буду помнить… Пришла я в Дом культуры и вступила в драмколлектив. Сперва стихи читала современных поэтов и классиков, в одноактных пьесах начала играть. Наш художественный руководитель Лавриков Яков Александрович, заслуженный артист, много с нами занимался. Он нам однажды такую речь сказал: «Моя главная задача — научить вас любить искусство, понимать прекрасное и доставлять людям радость».

Мы слушали Раю и видели — она рада, что ей представился случай поделиться своими заветными мыслями.

— Я считаю, человека можно по-разному воспитывать. Для одного строгость — наилучшее средство. А к другому совсем иной подход нужен, его терпением, уговорами воспитать можно. А вот лично на меня знаете кто большое влияние оказал? Каких два человека? Никогда не догадаетесь…

Рая обвела нас лукавым взглядом.

Капитан улыбнулся.

— Можем погадать по системе «холодно» — «горячо».

— Ничего у вас не выйдет. Вы, наверное, скажете: отец, мать. Да, они, конечно, свою долю внесли. Отец — мастер на ЗИЛе, мама на швейной фабрике работает, они хорошие, я у них одна. Помню, когда а газете была заметка — «Звёздочку» сильно критиковали, и я там тоже была помянута, — отец ходил чёрный как туча и только одно мне сказал: «Раиса, ты нашу фамилию унизила». Но это давно было. А теперь вы скажите, кто же они, эти два человека, которые меня перевоспитали?…

— Мы их, наверное, не знаем, — сказал капитан.

— Нет, знаете. Уверена, что знаете!.. Одного фамилия — Шекспир, а другого — Островский.

Мы молча переглянулись, а Рая, довольная произведённым эффектом, продолжала:

— Готовили мы в народном театре «Укрощение строптивой», не всю пьесу, отдельные сцены. Мне Янов Александрович доверил роль Катарины и сказал: «Попытаемся создать образ строптивой итальянки на материале своенравной москвички». Это он, конечно, в шутку сказал. И вот наступила премьера, в зале народу полным-полно, родители пришли, отец очень важный был — не подступись: дочь — артистка. В роли Петруччо выступал Слава Тёмин, шофёр-таксист, исключительно темпераментный парень. Если видели «Укрощение строптивой», вы, наверное, помните, Петруччо говорит

Катарине: «Сначала стань хорошей», а я в ответ на его слова бросаю ему в лицо:

Рая уверенно вошла в образ.

— И потом финал. Я, то есть Катарина, уже совершенно другая, её не узнать. Помните, что она говорит в финале:

Рая вздохнула и провела рукой по лицу, словно снимая грим.

— А через год Яков Александрович поставил «Грозу» Островского, и опять мне главная роль досталась. Там была Катарина, а здесь Катерина — совсем иная женщина и характер совершенно другой… С «Грозой» интересно получилось. Роль Бориса исполнял Званцев из треста ресторанов, и не только в пьесе, он и в жизни стал за мной ухаживать, но мне это было совершенно ни к чему, потому что любила я другого человека. А Званцев с этим не посчитался и внёс в рисунок роли своё личное отношение. Тогда я думаю: ничего, останусь сама собой. И вот играем мы спектакль. Когда у меня там свидание с Борисом — между прочим, Званцева тоже зовут Борис, он мне говорит: «Кабы вы знали, Катерина Петровна, как я люблю вас!» А я ему отвечаю: «Не трогай! Не трогай меня!» После все говорили, что это очень сильно у меня получилось. А дальше, по роли, у Катерины чувство меняется: «Как увидела тебя, так уж не своя стала. С первого же раза, кажется, как бы ты поманил меня, я бы и пошла за тобой»… После спектакля Яков Александрович меня похвалил: «Я видел в глазах твоей Катерины и страдание, и любовь. Ты просто молодчина!» Нехорошо, конечно, что я хвастаюсь, но это его слова. И так мне это было радостно. Значит, я всё же сумела себя преодолеть, оказалась выше личных отношений…

Рая долго смотрела в окно, потом сказала:

— У нас в ресторане висит доска Почёта, там есть и моя фотография. Кто-то из наших сказал: «Это тебе, Рая, почёт по линии художественной самодеятельности». А я говорю — нет. Ну ведь, правда, какое дело посетителям, которые у нас обедают и ужинают, что я в свободное время выступаю на сцене? Они ж меня не в искусстве ценят, а в жизни, когда благодарности пишут…

Рая замолчала.

Мы тоже молчали. Мы открыто любовались ею, и мне вдруг показалось, что шумят аплодисменты, что я сижу в зрительном зале, а на авансцене, взявшись за руки и улыбаясь, кланяются — неукрощённая, полная огня Катарина и прекрасная Катерина — нежная и, по роли, печальная.

 

Самое основное

Ренэ Пикар — нотариус из Авиньона — не принимал участия в пресс-конференции. Присев на широкий подоконник, он с интересом разглядывал оживлённую московскую улицу. Город готовился к празднику: фасады зданий украшались кумачом и хвоей. На крыше высокого дома выстроились в ряд огромные сияющие буквы: «Да здравствует Великий Октябрь!»

Пресс-конференция закончилась. Члены французской делегации: учитель, рабочий завода «Ситроен», весёлая девушка — продавщица парижского универмага, художник и все остальные, словно не наговорившись, продолжали оживлённую беседу.

К Пикару подошёл заместитель редактора газеты Березов. Протянув гостю портсигар, Березов сказал по— французски:

— Прошу, мсье Пикар-

Пикар закурил.

— Почему вы не принимали участия в беседе? — спросил Березов.

— Я не хотел вас утомлять, — ответил Пикар. Манера щурить один глаз придавала его лицу выражение насторожённого внимания. «Вы меня не проведёте!» — говорил его взгляд.

— Я не вполне понимаю, — пожал плечами Березов.

— На одного меня вам пришлось бы затратить значительно больше труда, чем на всех остальных.

— Почему?…

Пикар усмехнулся.

— Потому что на меня не действует пропаганда, мой друг. Я не коммунист, как вы, вероятно, догадываетесь. Я не люблю, когда меня в чем-нибудь убеждают. Я верю только тому, что я вижу сам вот этими глазами, а они, смею вас уверить, не утратили ещё способности отличать белое от чёрного, собаку от куропатки и благонравную монахиню от хористки из «Мулен руж»…

Пикар говорил быстро, левый глаз у него совсем закрылся, и казалось, француз целится в собеседника.

— Что бы вы хотели, господин Пикар? — спросил Березов. Его начинала забавлять ничем не вызванная горячность иностранца.

— Я хотел бы, чтобы вы разрешили мне выйти на улицу, остановить любого, вы слышите. Любого москвича и вдвоём с ним, без переводчика, пойти к нему домой…

Пикар со значением посмотрел на Березова, ожидая увидеть его озадаченным, но Березов улыбнулся и развёл руками:

— Я готов вам это разрешить. Но моего разрешения недостаточно…

— Нужна санкция властей?…

— Нет. Нужна санкция хозяина, к которому вы собираетесь зайти.

Пикар улыбнулся: «Этот русский не лишён чувства юмора».

Мастер машиностроительного завода Андрей Максимович Орешкин возвращался домой. Нагруженный праздничными подарками, он шёл по тротуару, задерживаясь у витрин. «Нине духи купить «Красная Москва», — вспомнил он и, уже направляясь в магазин, столкнулся лицом к лицу с гражданином в мохнатом пальто, в башмаках на толстой подошве и в синем берете, сдвинутом набок.

«Видать, иностранец», — решил Андрей Максимович, тут же убеждаясь в том, что не ошибся.

— Эн момент, — сказал незнакомец и, ткнув себя пальцем в грудь, вежливо представился: — Ренэ Пикар.

Пикар быстро достал из бумажника документ, удостоверяющий, что он является членом иностранной делегации, приглашённой в Советский Союз на празднование годовщины Великой Октябрьской социалистической революции.

— Очень приятно, — сказал Андрей Максимович и поклонился иностранцу (руки у него были заняты). — Орешкин Андрей Максимович.

Пикар мельком заглянул в словарь и улыбнулся.

— Я желай пойти мсье дом, — несколько чопорно произнёс он и в ожидании ответа прищурил левый глаз.

— Пожалуйста. Милости прошу, — сказал Андрей Максимович, — поехали!

… Представив Пикару свою супругу Нину Афанасьевну, сына Геннадия, старшую дочь Веру и даже малолетнего Мишку, Андрей Максимович предложил гостю присесть.

— Лиза небось у Наташки, — сказал он и снял телефонную трубку.

Ученица седьмого класса Лиза Орешкина изучала в школе французский язык, и потому её присутствие было сейчас крайне необходимо.

— Дочка, подымись-ка домой, — сказал в трубку Андрей Максимович, — у нас тут гость из Франции. Подымайся. Что? Наташку на подмогу? Правильно. Давайте вдвоём.

К тому моменту, когда пришла Лиза с подружкой, Пикар успел внимательно осмотреть обстановку квартиры: мебель, телевизор в столовой и стиральную машину в сверкающей белизной кухне…

— Знакомьтесь. Это моя младшая дочь, — сказал Андрей Максимович, с надеждой косясь на Лизу.

А Лиза, слегка покраснев, — предстояла серьёзная проверка её знания французского языка, — протянула гостю руку и громко сказала:

— Бон суар, мсье…

— О-о, мадемуазель! — оживился Пикар. Он поздоровался с Лизой и с Наташей и заговорил по-французски.

Подружки внимательно слушали Пикара. Потом Лиза виновато улыбнулась и медленно, отделяя слово от слова, сказала гостю:

— Месье, я недостаточно хорошо знаю французский. Мне будет помогать моя подруга Натали. Мы постараемся ответить, если у вас будут вопросы. Мы будем переводить только самое основное.

Пикар согласно кивнул, после чего сразу задал вопрос. Лиза перевела его отцу и всем остальным:

— Он спрашивает, купили ли мы свою квартиру и сколько мы за неё заплатили?

— Отвечай, дочка, — сказал Андрей Максимович, — введи человека в курс дела.

И Лиза ответила. Говорила она по-прежнему раздельно, короткими фразами:

— Нет, квартиру мы не купили. Эту квартиру отцу бесплатно дал завод…

— Дал? — спросил Пикар.

— Дал, — повторила Лиза.

— Дал завод? — переспросил Пикар…

— Пардон, месье! — сказала Лиза. И обернулась к Наташе: — Правильно я перевела глагол «дал»?

— Конечно, правильно, — подтвердила Наташа, а Геннадий, поняв причину заминки, сказал:

— Глагол-то он понял! Ему другое трудно понять…

— Эту квартиру отцу бесплатно дал завод, — повторила по-французски Лиза.

— Кто ваш отец, мадемуазель, — спросил Пикар, — инженер? Директор?

— Мой отец мастер. Мой отец работает на заводе.

— Кто купил эту обстановку?

— Эту обстановку купил отец.

Пикар прищурил левый глаз и посмотрел на Лизу.

«Ой, он мне на верит», — подумала Лиза и даже обиделась.

— Эту красивую обстановку купили мой отец и моя мать, — сказала она и подвела гостя к окну, — смотрите. Это автомобиль. Этот автомобиль купил муж моей сестры. Муж моей сестры инженер. Этот автомобиль называется «Москвич».

— Он цвета «электрик», — добавила Наташа. Это, собственно говоря, было видно и без объяснений, но почему не сказать, если прилично владеешь французским языком.

— Хватает ли денег мастеру и инженеру для таких покупок? — спросил Пикар.

«Если бы не хватало, не покупали бы», — мысленно составила ответ Лиза, но решив, что такая фраза может обидеть гостя, ответила коротко.

— Хватает.

Пикар повернулся к Наташе:

— У вас тоже есть сестра, мадемуазель?

— У меня нет сестры, — бойко ответила Наташа, — у меня есть брат. Он механик. Мой брат уехал в деревню.

— Он не мог в городе найти работу? — спросил Пикар.

Наташа покачала головой:

— Мой брат поехал в деревню. В деревне нужны такие специалисты, как мой брат. Мой брат будет там работать. Мой брат и в городе никогда не был безработным. Он в этом году к маю купил себе… — Смешно, она вдруг забыла, как по-французски мотоцикл, и, чтобы закончить фразу, сказала: — велосипед…

— Мотоцикл, — подсказала Лиза.

— Велосипед или мотоцикл? — спросил Пикар.

— И велосипед, и мотоцикл, — уточнила Наташа. Она сказала правду. Велосипед был куплен ещё в прошлом году.

Пикар увидел в простенке между окнами фотографию — высокая женщина была снята около пальмы.

— Кто это? — спросил Пикар.

— Это моя мама, — сказала Лиза, — пальмы растут на Кавказе. Мама отдыхала в Сочи в прошлом году…

— Сколько же это стоило? — спросил Пикар и занёс ручку над записной книжкой.

— Мама работает в заводском детском саду. Путёвку в Сочи ей дал завод.

Пикар кивнул. «Девочки, по-видимому, говорят правду».

— Я видел у вас на кухне стиральную машину, — начал Пикар…

— Эта машина служит для стирки белья, — заявила Наташа.

— Благодарю за объяснение, мадемуазель, — любезно наклонил голову Пикар, — мне бы хотелось знать, пользуются ли в этом доме стиральной машиной?…

Вздохнув, Лиза посмотрела на Мишку. Заинтересованный непонятной речью, он не сводил глаз с Пикара.

— Мама, он насчёт стиральной машины спрашивает, — негромко сказала Лиза.

— Ответь.

— Сейчас мы этой машиной не пользуемся, — сказала Лиза.

— Я понимаю: слишком дорого стоит электричество, — просто, даже с некоторым сочувствием сказал Пикар.

Лиза улыбнулась:

— Нет, машина просто не работает.

В самом деле, стоило ли рассказывать. французу все подробности и компрометировать Мишку, который по молодости лет решил искупать игрушечного коня и сунул его в бак машины, которая до этой роковой минуты отлично работала…

— Лиза, — сказала Нина Афанасьевна, — спроси у гостя, может быть, с нами он закусит?…

Лиза пригласила гостя, и тот с готовностью согласился. Он успел порядком проголодаться, а тут такой чудный праздничный ужин и настоящая, ни с чем не сравнимая русская водка.

Когда все уселись за стол, Андрей Максимович предложил тост.

— Ну вот что, — сказал он, — выпьем в честь праздника. Лиза, переведи гостю, что одна у нас забота, чтоб жил народ хорошо и культурно, чтоб дети наши росли и умнели всем на радость…

Лиза, сидя вполоборота к Пикару, переводила ему слова отца.

Гость слушал серьёзно и внимательно. И если он на понял всего, то главное он наверняка уловил.

Потому что Лиза переводила самое основное.

 

Человек без нервов

— Я вошёл в кабинет к начальнику, вежливо сказал: «Здравствуйте!», немного помедлив, спросил: «Вы меня вызывали?»

Я не услышал ответа ни на моё «здравствуйте», ни на мой вопрос.

Начальник молчал. Потом он мельком взглянул на меня, и лицо его, жёлто-розовое, с внезапностью светофора изменило цвет — стало ярко-багровым.

Не могу вам даже передать, как он на меня кричал. Боже, как он орал!..

Я не стану углубляться в детали и не буду оправдываться. Я действительно допустил промашку: опоздал на целый день с отчётом. Спору нет, я заслуживал порицание, а быть может, даже выговор. Но начальник предпочёл обрушить на меня громоподобный разнос.

Не глядя в мою сторону, распаляясь от ярости, начальник рвал и метал. Рвал в клочки проект приказа о моём премировании и метал их в корзину для бумаг.

«Кто вам дал право на меня кричать? — мысленно спросил я у начальника. — Я вам в отцы гожусь, молодой человек!»

Я молча покинул его кабинет и уж не помню, как оказался на улице.

Прошло больше часа, а я всё не могу успокоиться. Даже здесь, в парке, в тихой аллее, мне до сих пор слышится хриплый голос моего начальника и его крепкие выражения…

Я помолчал и посмотрел на своего соседа. Это был интеллигентного вида человек примерно моих лет, с добрым и чуточку лукавым выражением лица. Откинувшись на спинку скамьи, он сочувственно качал головой.

— Не знаю вашего имени-отчества, — тихо сказал он. — Если вы мне, случайному собеседнику, поведали всё это, я делаю вывод, что начальник надолго выбил вас из седла. То, что он себе позволил, именуется хамством…

Бациллы этой болезни особенно бурно развиваются в атмосфере безнаказанности. Вы, вероятно, заметили, что грубиян начинающий, равно как и грубиян зрелый, так сказать сформировавшийся, предпочитает действовать с глазу на глаз или в небольшой аудитории. Подобного сорта люди предусмотрительно избегают свидетелей, ибо наличие таковых чревато неприятными последствиями.

Взгляните на меня повнимательней. Если у вас создаётся впечатление, что рядом с вами сидит очень спокойный человек, можете смело верить своему первому впечатлению: оно вас не обманывает.

Когда-то давно, в юности, я видел фильм «Человек без нервов». Иногда мне представляется, что вторая серия этого фильма, будь она поставлена сегодня, вполне могла бы быть посвящена мне. Да, да, уверяю вас.

Ещё год назад я был совсем другим. Меня мгновенно выводила из себя любая, даже незначительная грубость. Надменность продавщицы или нелюбезность шофёра такси заставляли меня в изнеможении хвататься за сердце, а иногда даже кричать, что, как вы понимаете, противно и недостойно.

Теперь я здоров. Меня уже давно ничто не раздражает. Напрасно вы думаете, что я выработал некий иммунитет против грубости и хамства. Я просто спокоен: у меня нет поводов для волнений. О семье я не буду говорить: живём мы дружно и хорошо. Я спокоен везде и всюду. Даже в так называемой сфере обслуживания я чувствую себя как рыба в воде.

Я вижу, вам хочется узнать, кто же он, этот чудесный доктор, который исцелил меня и вернул мне душевный покой.

Этот доктор — мой старший сын Андрей. Он инженер-энергетик и к медицине не имеет никакого отношения. Всё дело в том, что у него есть хобби. В свободное время он страстно увлекается транзисторными приёмниками и тому подобными вещами.

Спешу вас уверить, что Андрей вовсе не один из тех, как он иронически выражается, «спидолопоклонников», которые в общественных местах запускают на полную мощность свои «Соколы» и «Спидолы», лишая окружающих вожделенного отдыха.

Нет, Андрей сам конструирует приёмники, магнитофоны и всё такое прочее. Он-то и подарил мне этот маленький диктофон, который вы, вероятно, приняли за фотоаппарат.

Перед вами истинное чудо. Я сам придумал для него название: «УП-1» — универсальный преобразователь.

Кажется, вы меня не поняли. Вы, видимо, так же мало знакомы с техникой, как и я. По профессии я историк.

Теперь слушайте меня внимательно. Дело в том, что этот аппарат обладает, можно сказать, сверхъестественной силой. При помощи аппарата «УП-1» нелюбезность сменяется любезностью, равнодушие — душевным участием, мелкое бытовое хамство — безукоризненной вежливостью.

Между тем пользование аппаратом «УП-1» не представляет никакой трудности. Решительно никакой!

Смотрите. Вот я беру микрофон и обращаю его в сторону человека, от которого чисто интуитивно ожидаю проявления грубости.

Человек видит в моей руке микрофон и понимает, что это микрофон и ничто другое. А раз человек понимает, что ему предстоит говорить в микрофон, он быстро смекает, что он должен говорить и чего не должен.

Для того чтобы вы уяснили, о чём идёт речь, я позволю себе привести несколько примеров из личной практики.

Как-то я подошёл к шофёру такси и спросил, не отвезёт ли он меня по такому-то адресу. Я совершенно сознательно выбрал улицу, находящуюся поблизости, примерно в километре от его стоянки. Аппарат «УП-1» при этом находился в чехле вместе с микрофоном. Как я и предполагал, шофёр саркастически усмехнулся и заявил: «Всю жизнь мечтал пассажиров от стола к печке возить. Пешком дотопаешь. Не больной».

Спустя две-три минуты, на этот раз уже с микрофоном в руке, я подошёл к тому же шофёру и повторил свою просьбу.

Шофёр посмотрел на меня, на микрофон, приветливо улыбнулся и, распахнув дверцу, сказал: «Садитесь, пожалуйста. Вообще-то это недалеко. Почти что рядом. Но это не имеет значения. Желание пассажира для нас закон!»

Я сел в машину, благополучно и быстро доехал до места и, расплачиваясь с шофёром, сказал: «По счётчику с меня двадцать копеек. Получите тридцать». Шофёр протестующе замахал рукой: «Ни в коем случае! Чаевые унижают достоинство человека. Всего хорошего.

До свидания. Желаю вам успеха в труде и счастья в личной жизни!»

В галантерейном магазине без микрофона я долго выбирал зубную щётку и услышал из малиновых уст продавщицы короткую, полную экспрессии фразу: «Ой, господи! До чего же вы мне, гражданин, надоели!»

Через пять минут я скромно подошёл к той же продавщице, уже держа в руке микрофон. Верный «УП-1» сработал безотказно.

Царевна Несмеяна превратилась в прелестную девушку. Источая улыбки, она достала коробку и с интонацией телевизионного диктора, объявляющего передачу «Спокойной ночи, малыши!», сказала примерно следующее: «Если не возражаете, я лично сама выберу вам зубную щётку. Я думаю, что лучше всего подойдёт эта, золотисто-коричневая, под цвет ваших глаз».

Когда я уходил, продавщица сказала мне: «Спасибо за покупку! Приходите к нам почаще!»

Через несколько дней рыжеволосая, грозного вида приёмщица в ателье химической чистки произнесла сходную по смыслу фразу в двух разночтениях.

В первом случае, без микрофона, она сказала: «Вы что, глаза дома забыли? Не видите, мы на обед закрываемся?»

Извлечённый из футляра микрофон словно по мановению волшебной палочки преобразил тембр голоса приёмщицы. Вместо густого контральто явственно зазвучало меццо-сопрано. Изменился и текст: «Гражданин, вы, наверно, не обратили внимания, уже без пяти час. Наше ателье закрывается на обед. Но раз вы торопитесь, пойдём вам навстречу. Милости просим!»

В учреждении, куда я зашёл за справкой, ледяная фраза: «Зайдите завтра, Мурзаев уехал в трест, сегодня его не будет» — при включении «УП-1» обрела тёплый, задушевный характер: «Василий Павлович, к сожалению, уехал, но зачем вам лишний раз подниматься на третий этаж? Присядьте, пожалуйста. Справку подпишет другой товарищ».

В кафе «Отдых» рискованный эксперимент заказать в вечерние часы стакан кефира и одну булочку, как я и предполагал, увенчался полным успехом. Сначала официант посмотрел на меня как на личного врага, затем, при виде микрофона, он сменил гнев на милость и любезно посоветовал мне отведать ряженки, после чего, улыбаясь, принёс свежайшую булочку с яблочным вареньем.

Во время моего скромного ужина в «Отдыхе» микрофон лежал на столе, и официант неотлучно маячил у меня за спиной, всем своим видом давая понять, что он готов, если потребуется, отдать за меня жизнь, а также и то, что самый дорогой и желанный его гость именно я, а не какой-то там усатый толстяк, усидевший уже бутылку марочного армянского коньяка.

… Слушая рассказ счастливого владельца «УП-1», я с уважением и с почти детской завистью смотрел на этот диковинный аппарат.

Я молчал, и отдохнувшее сердце моё наполнялось любовью к могучей современной технике, способной творить чудеса, побеждать немыслимые просторы космоса, а также и отдельные недостатки людей, населяющих нашу грешную землю.

 

Добрые воспоминания

Войдя в кабинет Ломакина, Лидия Вячеславовна притворила за собой дверь и прижалась к ней спиной. Было похоже, что кто-то рвётся на приём, а сейчас не время, потому что Аркадий Павлович занят, у него народ, Колунцев из Госстроя. Надо же соображать, что есть часы приёма, есть какой-то порядок, наконец, существует очередь.

— Что у вас? — спросил Ломакин.

— Аркадий Павлович, к вам явился какой-то товарищ, я ему объяснила, что вы заняты…

Она выдержала паузу и сурово помотала головой.

— Откуда товарищ? — Ломакин виновато и вроде бы даже беспомощно поглядел на сидящих в кабинете, давая им понять, что он, Ломакин, необходимый людям человек, без которого они никак не могут обойтись.

— Я у него спросила…

Лидия Вячеславовна проигрывала единоборство — человек в приёмной, как видно, поднажал, и, несмотря на её сопротивление, дверь отворилась.

В кабинет вошёл пожилой мужчина в светлом костюме и в соломенной дырчатой шляпе. Он вошёл легко и весело, и лицо его выражало удовольствие по поводу того, что он уже здесь, и он очень рад этому обстоятельству. Он готов немедленно со всеми познакомиться. Вообще-то говоря, ему следовало бы начать с хозяина, но он, как видно, наметил иной порядок. Пришелец обошёл сидящих в кабинете людей, несколько удивлённых его внезапным появлением, и каждому пожал руку, коротко представляясь:

— Бычков. Бычков.

Наконец очередь дошла и до Ломакина. Тоже изрядно удивлённый и не слишком довольный, он протянул руку человеку, назвавшемуся Бычковым, но тот, как ни странно, не подал ему руки, а, подмигнув, погрозил ему пальцем.

Ломакин был и смущён, и слегка рассержен. Происходящее в его служебном кабинете смахивало на сцену из комедии.

— Здорово, друг Ломакин! — торжественно произнёс Бычков. Он снял шляпу, с ловкостью жонглёра бросил её, и, описав дугу, шляпа завершила полёт на крюке стоячей вешалки. — Наша задача, товарищи, состоят в том, чтобы день и ночь решительно бороться с бюрократизмом!..

Бычков достал сигареты и закурил.

— Чувствую, что помешал, но не мог не зайти…

Ломакин встал и положил ладонь на телефонную трубку. Можно было ожидать, что он сию минуту позвонит вахтёру и попросит принять меры, чтобы ему не мешали работать.

Бычков именно так и расшифровал жест хозяина кабинета — управляющего седьмым строительным трестом товарища Ломакина Аркадия Павловича. Он снисходительно улыбнулся и снова подмигнул, на сей раз уже всем, кто с любопытством глядел на него в надежде догадаться, что же здесь всё-таки происходит.

— Ломакин, ты не сердись, но я, понимаешь ли, намертво забыл, как тебя зовут…

— Меня зовут Аркадий Павлович, — сухо ответил Ломакин

— Значит, так, — неожиданно строго начал Бычков, — я потому пришёл, что на тебя, Аркадий, поступают жалобы трудящихся. Имеются сигналы, что к тебе невозможно попасть, что ты оторвался и вознёсся…

— Товарищ Бычков!..

Ломакин опять опустил руку на телефонную трубку, но тут же успел подумать, что со стороны это может выглядеть довольно смешно. Похоже, что он испугался этого странного посетителя и будет искать защиты на стороне.

А Бычков тем временем уже сменил гнев на милость.

— Ты можешь спросить, на каком основании я тебе выговор объявляю. Кто мне дал право делать по твоему адресу критические замечания? Может, думаешь, я — большой начальник?

Он немного помолчал, а Ломакин перехватил любопытный взгляд работника Госстроя Колунцева, обращённый на агрессивно настроенного Бычкова.

— Ах, Ломакин, Ломакин, — Бычков укоризненно покачал головой. — Забыл ты юные годы, а мы с тобой сидели почти что на одной парте, в одном буфете плюшки покупали, в одном школьном огороде редиску пололи…

Вижу, Ломакин, что забыл ты и меня, и школьные годы, и учителей, и девчонок, за которыми совместно бегали. Но я на тебя не в обиде. Память — инструмент несовершенный, требует реконструкции. Когда мне про тебя сказали, что ты здорово изменился, я не поверил. Честью клянусь — просто не поверил…

Бычков обращался ко всем по очереди, радуясь, с каким интересом слушают его, не перебивая, что даёт ему счастливую возможность высказаться.

— Вы просите меня охарактеризовать товарища Ломакина, — сказал он, хотя никто его об этом не просил, — могу. Пожалуйста. Мне это нетрудно. Товарищ, который занимает этот кабинет, в детстве был, конечно, не такой солидный, но, самое главное, он был трудолюбивый — раз, честный — два, исключительно скромный — три.

Ломакин снова оглянулся на присутствующих, кая бы желая спросить у них, не пора ли закончить этот вечер воспоминаний, но он не сказал ни слова, неожиданно поймав себя на мысли о том, что очень уж по-доброму рисует его уже забытый им школьный товарищ.

— Вспомни, Ломакин, как ты отличился, когда девчушку спас, которая под лёд провалилась, помнишь?

— Не помню, — ответил Ломакин и улыбнулся. Он и в самом деле не помнил этого.

— Узнаю Ломакина! — со значением ответил Бычков. — Он, видите ли, не помнит. А статейку в «Пионерской правде» тоже не помнишь про тот случай?

— Я сейчас больше другие газеты читаю, — сказал Ломакин.

— Понятно. Если вопросов нет, подведём итог. Жил— был замечательный парнишка…

— А он и сейчас парнишка неплохой, — вмешался Колунцев. — Критика, конечно, движущая сила, это всем ясно, но мне думается, вы к своему школьному приятелю чересчур строги.

— Хорошо, — согласился Бычков, — ладно. Вам видней, вы с человеком работаете. А у меня что? У меня одни только добрые воспоминания. А моя критика, она, как бы сказать, профилактика. Чтоб не забыл человек то хорошее, с чем в жизнь вступал. А если я неправ, — он улыбнулся Колунцеву, — пусть меня товарищи поправят. Но я думаю: таких нет…

Всё. На этом я заканчиваю свой монолог, — после паузы заключил Бычков. — Ты уж извини, что я нагрянул со своими мемуарами. Очень, понимаешь ли, потянуло заглянуть в прошлое. А теперь будь здоров.

Он долго тряс руку Ломакину, затем простился с остальными.

Он взял с вешалки шляпу, надел её чуть набочок, как на фронте носил пилотку, и направился к дверям. На пороге обернулся:

— Если будешь проездом в родных местах, в Дятлове, обязательно зайди в школу. Она как стояла, так и стоит.

— Зайду в школу, — кивнул Ломакин. — Всего доброго.

Когда за Бычковым закрылась дверь, Ломакин, помедлив, нажал кнопку звонка. Вошла секретарша.

— Лидия Вячеславовна, там ко мне есть кто-нибудь? Попросите немножко подождать. Я скоро освобожусь.

Ломакин полистал на столе бумаги, с необъяснимой грустью думая о том, что родился он в городе на Днепре, а в Дятлове не только не учился, но и не был никогда в жизни. И девчушку он не спасал, и в «Пионерской правде» о нём не писали…

 

Посылка

В динамике послышался вздох, и по залу поплыл лёгкий девичий голос:

— Пассажиры, вылетающие рейсом девятьсот тридцать четвёртым по маршруту Киев — Москва, приглашаются на посадку!

Наверняка перед тем, как произнести в микрофон эту служебную фразу, девушка смеялась, Я был в этом абсолютно убеждён. Даже когда она повторяла объявление, голос её всё ещё излучал весёлое тепло.

Согласитесь — заметить такое способен человек наблюдательный, умеющий сосредоточиться и прийти к правильному выводу. Между тем братья мехматяне считают, что я рассеянный. Если вам не известно, кто такие мехматяне, знайте, что это не представители малой народности и не сектанты. Мои друзья мехматяне — старшекурсники и аспиранты механико-математического факультета МГУ, обитающие в доме на Ленинских горах.

Мне кажется, я вам ещё не сказал, что накануне Нового года я возвращался из научной командировки.

Сидя в светлом зале киевского аэропорта, я перелистывал последний «Математический сборник» и вдруг увидел перед собой невысокую пожилую женщину.

— Молодой человек, извините за беспокойство, — сказала она, смущаясь и почему-то держа руку за спиной, — но если бы я вас не побеспокоила, вы бы сами забеспокоились минут через десять,

— Не понимаю, — сказал я и встал с кресла.

— Я видела, как вы сдавали свой чемодан на девятьсот тридцать четвёртый рейс…

— Ну и что же?

— Уже давно объявили посадку, а вы сидите, будто вас это не касается.

— Благодарю вас. Спасибо. Весьма обязан.

— Это меня очень устраивает, — улыбнулась женщина. — Я задержу вас на одну минутку. Сегодня должен был лететь в Москву мой племянник. Я хотела с ним передать нашим хорошим знакомым небольшой подарок к празднику, — она достала из-за спины картонную коробку, — наш знаменитый «Киевский» торт. Вы, наверно, заметили, почти каждый пассажир увозит из Киева «Киевский» торт…

— Насколько я понял, ваш племянник сегодня не летит.

— Да. Я об этом только что узнала.

— И вы решились мне — незнакомому человеку — доверить такую ценность?… Имейте в виду, как только самолёт оторвётся от дорожки, я съем ваш торт вместе с коробкой.

Женщина засмеялась:

— На здоровье!.. Це вы шуткуете. Вы этого не сделаете. Вы же интеллигентный человек. А если бы вы ещё знали, кому вы повезёте торт. Це ж такие милые люди!.. Коля — участник войны, прекрасный архитектор. Недавно построили здание по его проекту, вся Москва была в восторге. Маруся — жена — преподаёт английский язык. Наташа — дочка — учится в институте. Она такая красавица, что все парни теряют голову. Увидите — с ума сойдёте, если вы, конечно, не женаты…

— Я не женат, — сказал я, — дайте мне номер телефона. Я позвоню, и она… и они заедут за тортом. А впрочем, пишите адрес. Я доставлю торт на дом. Прямо сегодня.

— Из уважения к архитектуре? Я понимаю. Я сама вам хотела дать адрес. Они как раз переехали в новый дом, и я не помню их номер телефона. Дома он у меня записан. Как только я вас провожу, я сейчас же позвоню в Москву и расскажу им, какой вы отзывчивый молодой человек. У вас есть чем писать?

Я протянул шариковую ручку.

Женщина торопливо написала адрес на коробке с тортом.

— Вот. И, пожалуйста, передайте им большой привет.

— Они знают от кого?

— Знают. От Гали. От Галины Корнеевны. До свидания. Счастливо вам долететь!

Я взял коробку и, пожав руку Галине Корнеевне, побежал к самолёту.

Могу признаться, к тому, что случилось потом, я был в какой-то мере подготовлен. Дело в том, что уже в самолёте я заметил, что добрая половина пассажиров везла в столицу прославленные изделия киевских кондитеров.

Когда самолёт приземлился в Москве, я решил доставить торт прямо с аэродрома. Это доброе намерение созрело у меня ещё в полёте.

Итак, в одной руке у меня был чемодан, в другой коробка с тортом, но… на коробке не было адреса.

Тут же по моей просьбе радиоузел передал экстренное сообщение:

— Внимание! Пассажира, по ошибке захватившего коробку с тортом, на которой написан адрес получателя, просят подойти к справочному бюро!..

Я ждал ровно сорок минут. Безрезультатно. Тогда, ни на что уже не надеясь, я отправился а город.

В автобусе я вспомнил, что Галина Корнеевна обещала позвонить в Москву и сказать обо мне разные добрые слова. И я представил себе, как архитектор Коля, его жена Маруся и красавица Наташа пожмут плечами, усмехнутся и скажут: «Не принёс он торт. Возможно, завтра принесёт». А я и завтра не принесу, потому что не знаю, куда его нести. И Галина Корнеевна снова позвонит и скажет: «Как после этого верить людям? С виду вполне интеллигентный человек. Вы только подумайте — польстился на торт!»

По прибытии домой я созвал у себя в комнате небольшое совещание.

Один из мехматям, Сергей Кульчицкий, укоризненно покачал головой:

— Рассеянность — оборотная сторона сосредоточенности. Не помню, чьи это слова. Для удобства будем считать, что это сказал я.

— Лично мне ясно одно, — заявил Антон Прокушев, — если ты не догадался прочитать адрес и запомнить его, умственный труд тебе противопоказан. Подбери работёнку попроще.

— Погоди, Антон. Давай подумаем, как помочь нашему товарищу сохранить своё доброе имя, — сказал Виктор Малое. — Что ты знаешь о человеке, которому ты должен был вручить торт?

— Он архитектор. Зовут его — Коля.

— Ценные сведения, — сказал Сергей. — Москва, архитектору Коле. По объёму информации эго даже уступает известной формуле «на деревню дедушке».

— Ещё я знаю, что он живёт в новом доме…

Антон уже явно собирался сострить, что было видно

по его лицу, но его опередил Виктор:

— Должен тебя огорчить, но ты, вероятно, и сам понимаешь — новый дом для Москвы не примета.

— Этот Коля построил здание, от которого все были в восторге.

— Сие уже кое-что, — сказал Антон. — Минуточку!.. У меня родился план. Он прост, как уравнение с одним неизвестным. Вот я беру справочник и нахожу номер телефона Союза архитекторов…

— Молодец, — сказал Сергей, — государство не зря потратилось, давая тебе высшее образование. Звони!

Антон набрал номер, после чего состоялся очень короткий и столь же нелепый телефонный разговор

— Здравствуйте, — сказал Антон, — с вами — говорит аспирант Московского государственного университета Прокушев, У нас произошла небольшая неприятность. Наш товарищ, тоже аспирант, серьёзный и мыслящий человек, привёз из Киева торт для члена Союза архитекторов. Нет, не для всего союза, а для конкретного архитектора. Что?… В том-то и дело, что мы не знаем его фамилии. Вы напрасно смеётесь. Мы располагаем данными, что его зовут — Коля. Не Вова, а Коля. Опять вы смеётесь. Алло!.. Вы слушаете?… Братцы, она положила трубку.

— Ничего удивительного, — сказал Виктор. — Набери-ка ещё раз. Я с ней поговорю.

Услышав редкие гудки, Виктор подтянул галстук и поправил свою роскошную шевелюру.

— Зря стараешься, — заметил Сергей, — это же не видеотелефон.

— Извините, — вежливо сказал Виктор, — только, пожалуйста, не кладите трубку, дослушайте. С вами говорит другой аспирант. Кроме того, что архитектора зовут Колей, выяснилось, что по его проекту в Москве построено прекрасное здание. Что? Административное или жилой дом?… Сейчас мы уточним.

Я пожал плечами:

— Если б я знал.

Виктор махнул рукой и уверенно сказал:

— Административное… Какого профиля?… Современного профиля. Я понимаю, что в Москве построено много зданий, но автора проекта денного прекрасного здания зовут Коля, Николай. Что? Хорошо, я подожду, — Виктор ободряюще похлопал меня по плечу. — Старик, у меня жуткое предчувствие. Боюсь, что торт найдёт хозяина.

— А может, и не найдёт, — с плохо скрываемой надеждой в голосе сказал Сергей.

— Тише!.. Да-да, я вас внимательно слушаю. — Виктор обернулся ко мне, — записывай. Мамонов Николай Сергеевич, Страхов Николай Николаевич. Орешников Николай Фёдорович…

— Добавь, что у него жена — Маруся.

— Извините, — сказал Виктор, — поступили новые сведения: у архитектора, оказывается, есть жена. Её зовут — Маруся. Что?… Возможно, что и Мария Павловна. В наших кругах она больше известна как Маруся.

— У них есть дочь! — крикнул я в трубку. — Студентка Наташа, красавица!..

Виктор улыбнулся и закрыл ладонью микрофон.

— Теперь, она говорит, мне понятно, что вам нужен не архитектор, а его дочь. Да-да, слушаю… Записывай, — сказал Виктор и продиктовал мне номер телефона Николая Фёдоровича Орешникова.

— Спасибо! — крикнул я в трубку. — Вы меня очень выручили!

— А нас лишили торта, — добавил Сергей.

— И может быть, товарища на встрече Нового года, — заключил Виктор.

Я немедленно набрал номер. Ответил женский голос:

— Слушаю.

— Простите, это не Наташа говорит?

— Да, это я.

— Будьте добры, дайте, пожалуйста, ваш адрес.

… Я приехал к Орешниковым, и дверь отворила Наташа. Не буду вам её описывать, это слишком удлинит рассказ.

— Здравствуйте, — сказал я, — получайте знаменитый «Киевский» торт.

— Ещё один? — улыбнулась Наташа.

— Как… ещё один?

Наташа вынесла коробку с тортом, на которой я уже издали увидел надпись, сделанную рукой Галины Корнеевны.

— Позвонила тётя Галя из Киева и сказала, что интеллигентный, любезный и неженатый молодой человек передаст вам праздничный торт.

— Да… Но кто же…

— Этот торт привёз майор. Он киевлянин. Мы пригласили его встретить с нами Новый год, но он отказался. Майор встречает в своей компании, вместе с женой. Он оставил свой московский адрес, потому что, как он сказал, надеется один торт получить обратно.

— Будет сделано! — сказал я.

Примерно через час я повёз торт его законному владельцу. Для этого мне пришлось пересечь всю Москву. Скажу вам прямо: если бы майор жил даже в Калуге или в Рязани, я поехал бы туда. У меня было отличное настроение.

Если вы ещё не догадались, где и с кем мне предстояло встречать Новый год, значит, вы меня невнимательно слушали и по рассеянности не запомнили пророческую фразу моего друга Виктора.

 

Сила воли

До чего нескладно всё получилось. И главное — день-то начался хорошо. Позавтракал с супругой, газету прочитал и не спеша в поликлинику пошёл бюллетень закрывать. Провернул я это мероприятие в пятницу, на работу мне выходить в понедельник, значит, в резерве два дня.

Хорошо? Хорошо. Удачно? Очень даже удачно.

Иду я домой в отличнейшем настроении и решаю: раз такое дело — заверну в шашлычную.

Зашёл. Заказал купаты и бокал сухого вина. Симсу, угощаюсь, вижу, за соседним столиком компания расположилась. Один — чернявый, ещё двое мужчин и женщина-блондинка. Люди мне незнакомые, закусывают, ведут беседу про жилищный кооператив, про какие-то ставки. Потом чернявый говорит: «Если сегодня нормально отработаем, мы в порядке». А женщина-блондинка спрашивает: «Сколько в зале мест?» Чернявый говорит: «Пятьсот».

Тут я смекнул: не иначе артисты. В городе второй день афиши висят — концерт эстрадной бригады.

И надо же, прямо из шашлычной отправился я в кассу и взял два билета на концерт. Развлечёмся, думаю, с супругой Марусей, скоротаем вечерок.

Знал бы я, что со мной приключится на концерте, я бы лучше съел эти билеты.

Пришли мы в Дом культуры, а там уже народу полно. Не часто нас приезжие артисты своим вниманием балуют. Нас больше область обслуживает и самодеятельность.

Начался концерт, и вскорости всем стало ясно: праздника искусств ожидать не приходится. Художественный чтец довольно-таки слабо выступил, солист на балалайке отработал, певица-блондинка вышла с микрофоном. Я её моментально узнал, видел днём в шашлычной. Голос у неё как ветер в трубе.

Я её слушаю и зрителей разглядываю. Мы сбоку сидим, нам всё видно. Замечаю, многие сотрудники наши тоже присутствуют. Клягин из планового отдела со всем семейством. Каширина из бухгалтерии с мужем, майором милиции.

Продолжаю я свой обзор и вижу: в третьем ряду сидит лично товарищ Блинцов Яков Ермолаевич — наш управляющий — и с ним супруга.

Вот, думаю, удача. Он тоже, возможно, меня увидит, как я содержательно провожу вечер, нахожусь, как говорится, в мире прекрасного. Но хорошо, если так.

А если он строго посмотрит: я ещё на бюллетене, мне бы болеть в домашних условиях, а я развлекаюсь в общественном месте. Нет, такого быть не может. Не в состоянии Яков Ермолаевич запомнить, кто из его сотрудников здоров, а кто на бюллетене. У него голова другим занята.

С той минуты, как углядел я управляющего, настроение у меня сразу пошло на подъём. И концерт показался вроде не такой уж и плохой. Что ни говорите, близость начальства вдохновляет.

А концерт продолжается. Выходит конферансье и объявляет:

— Центральный номер нашей программы. «Волевые опыты». Создатель этого уникального номера и его исполнитель — известный артист-учёный Эдуард Шельменский!

Конферансье сделал ручкой, заиграла музыка, и вышел артист-учёный Эдуард Шельменский. Я его тут же узнал. Это был не кто иной, как тот чернявый, что питался в шашлычной.

Вышел он в белом халате и в полумаске из марли.

Мне Маруся шепчет:

— Это он, наверно, от гриппа. Для профилактики.

Я говорю:

— Вполне возможно.

А сам я другое думаю: «Не хочет, чтоб его лицо чересчур примелькалось».

Но, по правде говоря, у меня такой зрелой мысли тогда ещё не было, Она впоследствии возникла, в воскресенье утром.

Сперва артист-учёный сказал небольшую речь, Я её в точности запомнил.

— Уважаемые зрители!

То, что вы увидите, не является примитивным усыплением. Я работаю по совершенно новой системе, которая базируется на последних достижениях телепатии и кибернетики.

Я, как индуктор, посылаю волевые импульсы реципиенту. Хочу предупредить: граждане, у которых в квартире напряжение в сети сто двадцать вольт, к опытам не допускаются во избежание перегрева и короткого замыкания, так как индуктор излучает напряжение двести двадцать…

Он это всё говорит, а в зале многие переглядываются: мол, не иначе нам предстоит увидеть нечто необыкновенное по линии телепатии и кибернетики.

— Сейчас, — говорит артист-учёный, — я предложу вашему вниманию опыты, в которых столкнётся моя воля индуктора с волей реципиента. Приглашаю желающего подвергнуться испытанию!..

Только он это сказал, и прямо в ту же секунду выходит из зала мужчина и подымается на сцену, и я в его лице узнаю одного из той тёплой компании.

Артист-учёный с ним здоровается, будто впервые его видит, сажает на стул, достаёт из кармана такую штуковину, как у врача в поликлинике, выслушивает его и говорит ему строгим голосом:

— Внимание! Вы думаете, что находитесь на концерте и отдыхаете. А я убеждён, что ваши мысли сейчас направлены на то, чтобы взлететь в небо. И вот вы уже не человек, вы птица, но не орёл и не сокол, а петух.

Слышите? Вы петух. Летите!

И, можете представить, этот подопытный его дружок начинает хлопать руками и орёт кукареку. Бегает по сцене, подпрыгивает и кукарекает.

Проделывает он эти птичьи номера, а артист-учёный обращается в зал:

— Как видите, реципиент проявил очень слабую волю. Я навязал ему свою, значительно более сильную, и легко выиграл поединок. — Оборачивается он к петуху и говорит: — Выключаю свою волю!

Услыхав эти слова, петух сразу превратился в того, кем был до опыта.

Стоит, виновато улыбается и головой качает: мол, сам даже не понимаю, что со мной стряслось. Спускается он со сцены и ходу из зала.

Артист-учёный поясняет:

— У этого гражданина так называемый комплекс неполноценности. Вы видели, он смутился и покинул зал. Это бывает. А теперь продолжим. Кто следующий?…

— Я! Я следующий!..

Я встал — и на сцену. «Чёрта с два, — думаю, — навяжешь ты мне свою волю. Про что захочу, про то и буду думать!»

Когда я на сцену вышел, артист малость подрастерялся. Не ожидал. Он надеялся, что выйдет свой человек, делай с ним любые фокусы, поскольку он в доле. А тут перед ним посторонний товарищ.

Артист говорит:

— У вас какое дома напряжение?

— Какое надо, — говорю, — двести двадцать.

Тогда артист говорит:

— Я завяжу вам глаза, чтобы не распылялась ваша зрительная энергия и не рассеивалось внимание.

Я говорю:

— Пожалуйста. Дело ваше.

Выслушал он мемя, как того первого, усадил на стул, глаза мне платком завязал и спрашивает:

— Ваше имя и отчество?

— Семён Семёнович.

— Если не возражаете, я буду беседовать с вами в образе вашей супруги…

Я говорю:

— Хорошо, Маруся, я согласен.

Слышу — в зале смех. Мне интересно, как на моё поведение товарищ Блинцов реагирует. Смеётся или неудовольствие проявляет, но, к сожалению, я этого не вижу.

Артист говорит:

— Сеня! Ты меня слышишь?

Я говорю:

— Слышу, Маруся.

Ты с работы пришёл, Сеня, или с прогулки?

Тут я сразу соображаю, что насчёт прогулки он мне свою волю навязывает. А мне это совершенно ни к чему. Мне ж интересно открыться управляющему с самой наилучшей стороны. И тогда я в ответ артисту проявляю свою силу воли.

— Безусловно, — говорю, — я как следует потрудился, сделал, что положено, и пришёл домой, к семье.

А артист нажимает, гнёт свою линию:

— А может, ты там отдыхал?

Я говорю:

— На работе, Маруся, отдыхают одни только лодыри. Лично для меня работа — это всё!.. Я люблю свою работу. Почему? Прежде всего потому, что у нас в учреждении исключительно хороший руководитель товарищ Блинцов Яков Ермолаевич.

Слышу, в зале шумок. Потом узнаю голос управляющего:

— Ну, хватит, хватит!

Артист говорит:

— Прошу тишины. Сеня, ты не хочешь спеть?

«Ага, — думаю, — опять ты меня на отдых склоняешь.

Ладно, пойду тебе навстречу, заодно проявлю свои культурные возможности. А то, если откажусь, у тебя твой номер сорвётся, поскольку не удалось тебе навязать мне свою волю, чтобы я в присутствии руководства проявил себя как любитель погулять».

Я говорю:

— Хочу спеть… — И пою:

В зале, конечно, оживление, а Шельменский быстренько мне глаза развязал и говорит:

— У вас большая сила воли. Я хотел отвлечь ваши мысли от служебных дел, но у меня это получилось только в самом конце опыта. Спасибо.

А я думаю: «Это вам спасибо». Вернулся я на место. Пока шёл по проходу, ни на кого не смотрел, вдруг слышу:

— Ну, Семён Семёнович, силён ты!

Но это сказал не управляющий. Это Мигунов из отдела сбыта реплику бросил.

Концерт был в пятницу, да? А в воскресенье утром газета вышла, а в газете рецензия. Вернее сказать, не рецензия, а фельетон.

Всего пересказывать не стану, одно только место приведу: «Доколе наш город будет подвергаться набегам «диких» бригад и ансамблей откровенных халтурщиков».

А дальше говорится про артистов, и в особенности про Эдуарда Шельменского. Оказывается, он деятель пробы ставить негде. Ловчила и жулик, каких поискать.

Вся эта гоп-компания, безусловно, скрылась и скорей всего уже держит путь в новом направлении.

А я остался со своей сильной волей.

И теперь вы мне скажите: с каким лицом я в понедельник на работу выйду?

Я вас спрашиваю. А?…

 

Преступление

Очень мне нравится читать про то, как благодаря силе своего ума сотрудники уголовного розыска, следователи, а иногда и любители вроде меня разгадывают самые запутанные преступления.

Сейчас я изложу одно дело, которое я сам на днях распутал.

Я возвращался домой из хорошей трудовой семьи, где находился в гостях по случаю новоселья. Ровно в два часа тридцать минут на углу улицы Тургенева и Малой Протяжной ко мне подошёл гражданин, который был явно не в себе. Гражданин заявил, что только что буквально дочиста ограблен магазин Ювелирторга, где лично он работает ночным сторожем. Поскольку от заявителя исходил запах спиртного, я не придал значения его словам, но он взял меня за руку и потащил за собой.

Гражданин, его фамилия оказалась Бусин, сообщил мне, что он от переутомления заснул на посту, а когда проснулся, обнаружил, что объект, который он охранял, полностью ограблен.

Не желая пока включить в это дело милицию, а по правде говоря, имея давнюю мечту проявить на практике силу своего ума, я совместно с гражданином Бусиным вошёл в торговое помещение, где глазам моим представилась следующая картина.

Все шкафы и витрины были распахнуты настежь, в некоторых оказались выбитыми стёкла.

Сбоку возле окна висела доска с фотографиями лучших работников магазина.

Я внимательно осмотрел доску и снял с неё фотокарточку мужчины с усами. Почему я это сделал? А потому, что лицо мужчины с усами сразу же показалось мне подозрительным.

Продолжая осмотр места преступления, я нашёл на полу скомканную бумажку, исписанную шариковой ручкой.

По предъявлении бумажки Бусину последний опознал почерк директора магазина Поплавкова — как раз того самого гражданина с усами, чья фотокарточка была уже у меня в руках.

Я прочитал записку: «И. Ф. Мы же, когда сидели, точно обо всём договорились. Я больше ждать не могу. Мы горим. Пора делать дело».

Я опять перечитал найденную мной записку, и меня заинтересовала одна фраза: «Мы же, когда сидели, точно обо всём договорились». Тут я весь свой ум направил на то, чтобы понять, что Поплавков имел в виду, когда написал «сидели». Одно дело — сидели в кафе или в ресторане, и совсем другое, если они сидели там, где иногда сидят в соответствии с Уголовным кодексом.

Первая у меня была задача такая — выяснить, кто этот человек, которому он писал записку, и вторая задача — узнать, где они примерно могли сидеть.

Прямо с утра мой внутренний голос сказал мне: «Иди в ресторан «Кама»!» И я пошёл туда. Для виду выпил две кружки пива, а потом, как бы между прочим, предъявил официантке по имени Тося фотокарточку По— плавко за.

Официантка Тося — рядовая труженица общественного питания — посмотрела на фотокарточку и заявила, что да, в последнее время усатый несколько раз здесь обедал и ужинал вдвоём с каким-то товарищем. По счёту платил всегда он, усатый. Ни его фамилии, ни фамилии второго она не знает, но имя-отчество запомнила — Илларион Фомич. И хотя она не имеет привычки слушать, о чём говорят за столиками, она чисто случайно услышала, как усатый сказал тому, кого угощал: «Если к первому все провернём, будет полный порядок, всем будет хорошо».

В отделении связи я взял телефонную книжку, нашёл домашний телефон Поплавкова — один всего абонент оказался с такой фамилией — и позвонил ему:

— Можно попросить Поплавкова?

Ответил нервный женский голос:

— А кто его спрашивает?

И здесь я сыграл ва-банк. Я сказал тихо, почти что шёпотом:

— Говорит его друг Илларион Фомич…

И тут слышу — пауза, а потом ещё более нервный голос:

— Позвоните после двух. Может быть, он придёт обедать.

Без четверти два я уже стоял напротив дома, в котором проживает Поплавков.

Без пяти два он появился в моём поле зрения.

Я пересёк улицу и пошёл ему навстречу.

— Здравствуйте, — спокойно сказал я.

Поплавков вздрогнул, но тут же, взяв себя в руки, попытался сделать вид, что совершенно не волнуется.

— Мне нужно с вами побеседовать, — сказал я. — Присядем на скамеечку.

Я, между прочим, не так давно читал один детектив, не наш, там следователь беседовал со стариком садовником. Сперва он его расспрашивал про погоду, часто ли бывают дожди, потом вдруг — раз! — «Куда вы девали труп леди Ремингтон?» И всё. Садовник сразу лапки кверху. Вот что делает внезапность.

Я начал беседу в точности по этой системе:

— Если не ошибаюсь, вы шли домой на обед, не так ли?…

Он говорит:

— Да, я шёл на обед.

Я говорю:

— Вы случайно не знаете, в ресторане «Кама» хорошо готовят?…

Поплавков не отвечает. А почему? Потому что чувствует, что он уже в петле и она понемногу начинает затягиваться. Я ему говорю:

— Вы не ответили на мой вопрос. А мне кажется, вы бываете в «Каме».

Поплавков молчит. Старается скрыть волнение. До» стает сигарету, закуривает. Это приём известный. Когда надо выиграть время, лучше всего закурить.

Закурил директор и спрашивает:

— Вы приезжий?

Я говорю:

— Это неважно… Я хочу жене подарок сделать. Здесь, кажется, есть неплохой ювелирный магазин…

Поплавков подозрительно взглянул на меня и махнул рукой:

— Был такой магазин. Был!..

И тут я нанёс свой неотразимый удар:

— Где ожерелья? Где серебряные ложки? Где все?

Поплавков сперва растерялся, потом взглянул на меня, как загнанный олень, и сказал:

— Весь товар в надёжном месте. Я всё отлично понимаю и не хочу оправдываться… Судите меня!..

Здесь-то я, конечно, должен был его перебить, сказать ему: «Не моё дело вас судить, этим займутся соответствующие органы», но я решил: не буду перебивать, пусть сам расколется.

А он опять помолчал и потом говорит:

— Когда вы упомянули о ресторане «Кама», я тут же всё уловил. Да, я виноват. Кругом виноват!.. Зачем? Зачем я связался с Братухой?…

— Это что же, кличка?

— Это его фамилия — Братуха.

— Илларион Фомич?

— Он самый.

Круг замкнулся. Пришла моя очередь закурить, Я молчал, а Поплавков раскалывался с треском, как грецкий орех:

— Мы всё быстренько подготовили, появился Братуха и сказал: «Первое дело — надо очистить магазин». Я его ещё спросил: «А вы готовы?» И тут он начал выламываться, стал набивать себе цену. Вижу — время действовать, повёл его в «Каму» раз, другой. Он ел, пил и приговаривал: «Этого треба подключить, тому надо дать, и всё будет сделано»… В день, когда этого Братуху возьмут за шкирку, у меня будет большой праздник. Не отрицаю, моя вина, что магазин стоит пустой и одному богу известно, когда начнётся ремонт… Вы, наверно, из газеты или из народного контроля. Прошу вас — помогите мне с этим делом!.. Чёрт меня дёрнул связаться с этой шарашкиной ремконторой, пропади она пропадом!..

Ещё директор не закончил, а я уже понял, что допустил небольшую промашку — как сыщик-любитель пошёл не туда, не на того кинулся и, как говорится, потерпел поражение.

Хотя вообще-то, если разобраться, никакое это не поражение. Тем более главного-то виновника я всё же разоблачил и своё дело сделал. Я так считаю.

 

Охота на тигра

Оператор хроники Гриша Кутейкин говорил так: «Хроникёр, товарищи, — это человек инициативы и темпа, это человек, опережающий события!» Когда Гриша получил последнюю и, прямо скажем, ответственную командировку, он скромно сказал товарищам:

— Прощайте, ребята, и не поминайте лихом. Еду в тайгу снимать охоту на тигра. Его будут брать живьём. А? Это вам не тра-ля-ля, печки-лавочки. Это сюжет!..

Охотничья база находилась далеко в тайге. Рано утром, сойдя с поезда, Гриша встал на лыжи и осмотрел снаряжение. Всё было на месте и в образцовом порядке— и съёмочная камера-автомат, и рюкзак, и футляр с запасными кассетами.

Гриша легко шёл на лыжах и думал о том, какая у него, в сущности, героическая профессия. Он — Гриша Кутейкин — будет снимать охоту на тигра. А? В самом деле, это вам не печки-лавочки.

Вскоре Гриша явился на базу. На поляне вокруг костров сидели таёжные охотники-звероловы. Они пили горячий чай, курили и грелись у огня.

— Привет, товарищи, — сказал Гриша, — я к вам из областного центра. Вот, пожалуйста, — он протянул командировку. Имею срочное задание, буду снимать, как вы тигров ловите…

Один из охотников, плечистый бородач, прочитал командировку и виновато улыбнулся:

— Товарищ Кутейкин, очень извиняемся, но, к сожалению, вы чуток опоздали.

— Что значит опоздал?… Хроника не имеет права опаздывать.

— Да так получилось. Поймали мы уже одного…

— Без меня?

— Без вас. Вон он, — будьте знакомы.

Гриша оглянулся и невольно вздрогнул. Под деревом, спутанный ловческой сетью, лежал молодой тигр. Он ласково и бесстрастно смотрел на огонь костра.

Гриша помрачнел.

— Товарищи, всё ж пропало!.. С пустыми руками придётся возвращаться. Когда-то вам ещё тигр попадётся…

Охотники переглянулись. Печальный хроникёр вызвал у них сочувствие.

— Ну, вот что, — сказал старший зверолов, детина в защитном ватнике и в беличьей ушанке, — поскольку трудовая дисциплина и командировка, то мы для вас, так уж и быть, сделаем это дело. Отпустим этого тигра.

— Как… отпустите?

— Да так. Отпустим и снова поймаем.

— Вы, наверно, шутите?

— Зачем же нам шутить? Мы вам всерьёз говорим…

— Тогда спасибо! — горячо сказал Гриша. — Большое спасибо за внимание.

Через час зверя выволокли с поляны и ловко стянули с него крючьями сетку. Оскалив клыки и глухо рыча, тигр оглянулся на костёр и побежал. Звероловы помчались на лыжах вслед. Вместе с ними, на лыжах, с кинокамерой на плече, устремился Гриша.

Тигр бежал, петляя, прыгая и проваливаясь в глубокий снег. Задерживаясь на мгновенье, Гриша, глядя в визир, нажимал кнопку, и камера стрекотала, фиксируя эффектные кадры погони за хищником.

Пытаясь уйти от людей, загнанный тигр провалился в овражек, где был настигнут и спутан подоспевшими звероловами.

На обратном пути Гриша громко и весело пел песню о романтиках и победоносно оглядывал пленённого тигра.

Вернувшись на базу, Гриша решил проявить пробу. Открыв в тёмном чулане кассету, он глухо застонал. Кассета была пуста! Вся охота была снята на пустую кассету!..

Если вы сами не снимаете, обратитесь к фотографу или кинооператору, и они вам популярно объяснят, что переживают в подобных случаях люди их профессии.

Когда Гриша появился у костра, видавшие виды охотники и отважные звероловы встревоженно поднялись ему навстречу. На Гришу жалко было смотреть.

— Товарищи, — тихо сказал он, — дело в том, что всё надо переснимать!

Охотники растерянно переглянулись и опустили глаза. Пригревшийся тигр не подозревал, что его лишения только начинаются.

— Друзья, — сказал Гриша и, вытащив из кармана командировку, обошёл всех сидящих у костра, — может быть, можно, в виде исключения, ещё разик, а?…

Охотники хмуро отворачивались.

В результате ночного совещания было решено ещё раз отпустить зверя.

— Но предупреждаем, дорогой товарищ, — старший зверолов погрозил Грише пальцем, — в последний раз. Зверь — он тоже не железный. Учтите!..

— Спасибо!.. Не сомневайтесь! — заверил Гриша. — Всё будет как надо. Кассеты заряжены. Я готов!..

Было ясно, что теперь на карту поставлено всё: или снял, или пропал!

Тигра снова развязали. Хищник Уссурийского края не двигался с места. Казалось — он не доверяет Грише. Тогда оператор свирепо замахал из-за дерева кулаком.

— Брысь!.. Брысь!..

Тигр поднялся и нерешительно побежал.

— Снять, — шептал Гриша, не выпуская из виду тигра, — снять во что бы то ни стало!

Звероловы обходили тигра широкой цепью. Внезапно тигр прыгнул куда-то в сторону. Гриша споткнулся от неожиданности и упал, а когда поднялся, с ужасом убедился, что тигр исчез. Впрочем, спустя несколько минут зверь вновь показался за деревом. С криком «вот он!» Гриша побежал вслед. Тигр уходил большими прыжками. Гриша снимал, неотступно преследуя тигра.

Глубокую яму замело снегом. Это решило исход операции. Тигр прыгнул и провалился в яму. Теперь он уже был не страшен.

Гриша вытер вспотевший лоб и оглянулся. Кругом стояла тишина. Гриша повесил на плечо аппарат и зашагал назад по своей лыжне.

Все охотники были уже на базе, когда он вернулся. Улыбаясь и мурлыкая песню, усталый, но счастливый Гриша присел у костра. Звероловы разом отвернулись.

— Что случилось? — бодро спросил Гриша.

— А то случилось, дорогой товарищ, что вы дитё!.. Мы для вас зверя гоняли, а вы со следа сбились.

— Кто сбился? — ликуя спросил Гриша. — Я?… Вы пошлите-ка людей, я провожу, пусть его приволокут, окаянного. Я его там в яму свалил!..

— Кого ты в яму свалил? — иронически усмехнулся бородатый охотник. — Кого?…

— Тигра нашего!..

— Ты зря языком не болтай. Наш-то тигр вот он.

Гриша обернулся. Под деревом лежал накрепко спутанный сетью красавец тигр.

Гриша дробно застучал зубами:

— Товарищи… Значит, я там один за… за другим тигром гонялся…

Бледнея на глазах у присутствующих, Гриша медленно, как в полудрёме, опустился на снег.

 

Мастера плюшки

Всё началось с невероятной паники. Редактор районной газеты спешно объявил аврал, и все собрались у него в кабинете.

— Товарищи, — сказал редактор, — позор нам. Стыд нам, товарищи, и позор. Больше того, позор нам, товарищи, и стыд!.. Ведь это страшно подумать — газета наша совершенно не отражает на своих страницах вопросы спорта. Не далее как сегодня мне опять звонил Фёдор Лукич Зацепилов — председатель райисполкома. «Что же вы, говорит, отстаёте, ничего о спорте не печатаете?…»

Редактор выпил воды и продолжал:

— Много я говорить не буду. Пора браться за дело. Кто у нас в газете специалист по этому… по спорту?

Сотрудники молчали.

— Ещё раз спрашиваю: кто у нас специалист по спорту? Кто в какие игры играет? Ну вот вы, например, товарищ Спящев?

Литературный сотрудник Спящев встал и смущённо заявил:

— Я, товарищ редактор, играю в домино, но это, так сказать, спорт в основном сидячий. Но если нужно, я могу выступить. Помните, я в прошлом году писал стихи на спортивную тему? Вполне приличные стихи. Зря вы их тогда не напечатали. Как они у меня начинались?… Сейчас вспомню…

— Правильно сделал, что не напечатал, — сказал редактор. — «Туда-сюда, туда-сюда». Что это такое?… Ерунда какая-то… Я вас спрашиваю: кто из присутствующих может написать квалифицированный отчёт о зимних спортивных соревнованиях в нашем районе?

После небольшой паузы снова встал Спящев:

— Товарищ редактор, я могу.

— Прекрасно. Значит, напишете? Так сказать, создадите?

— Создам. Раз надо — создам.

— Роль районного руководства отразить сумеете?

— Будьте спокойны.

— Учтите, на вас смотрит вся газета.

— Я знаю, на что я иду, — со значением сказал Спящев, и все сотрудники вздрогнули.

На следующий день состоялся большой спортивный праздник, после чего в газете появился вдохновенный отчёт, подписанный: «Ник. Спящев».

Центральное место на спортивной странице занимала большая фотография. На фоне чарующего зимнего пейзажа на фотографии были изображены Ф. Л. Зацепилов с супругой. Фотографию украшала подпись: «Тов. Ф. Л. Зацепилов внимательно следит за конькобежцем Пунтяриным, показавшим неплохие часы в беге на пятьсот квадратных метров. Супруга тов. Зацепилова провожает взглядом конькобежку Фуфаеву, которая самой первой пришла на старт».

Далее следовал отчёт.

«Что может быть приятней в погожий зимний день, когда крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь, морозный воздух в грудь вдохнуть…

Сотни физических культурников и физических куль— турниц вышли вчера на свежий воздух, имея целью закалить свои души и тела.

Не зря в популярной песне поётся: «Чтобы тело и душа были молоды, были молоды, были молоды, ты не бойся ни жары и ни холода, закаляйся, как сталь!..»

В соревнованиях по конькам первым пришёл председатель райисполкома тов. Зацепилов, который занял своё место на трибуне.

Стоило понаблюдать за волевым, энергичным лицом товарища Зацепилова в процессе соревнований. «Давай!» — кричал тов. Зацепилов, желая своим руководящим криком мобилизовать усилия отдельных гонщиков на достижение более высоких результатов.

Надо прямо сказать: люди бегали с огромной скоростью, несмотря на то что дорожку никто не догадался посыпать песком и она была очень скользкой. Какой же нужно обладать ловкостью, чтобы, не падая, пробежать всю дорогу!

Сразу после коньков начались соревнования по хоккею. Встретились команды промкооперации «Пугач» и союза работников бань и прачечных «Шайка-лейка».

Лихо размахивая специальными деревянными крючками, так называемыми плюшками, игроки всё время старались закатить сравнительно небольшой предмет в специальные ворота, на протяжении всей игры почему-то открытые настежь.

Только в самом конце встречи «Шайка-лейка» открыла текущий счёт и, провожаемая шумными аплодисментами, покинула ледяное поле.

Хоккей. Сколько бодрости и веселья в этой спортивной потасовке!..

Едва закончился хоккей, как в парке за стадионом открылись соревнования по лыжам.

«Лыжи — это вам не коньки!» — заявил в беседе с нашим сотрудником тов. Зацепилов. И он был прав, В результате произведённой проверки нам удалось установить, что лыжи и коньки — вещи совершенно разные.

Состязания по скоростному спуску с горы выиграл тов, Мочалкин. Молодому лыжнику тов. Мочалкину удалось спуститься с горы значительно раньше своих лыж, Как нам объяснили в судейской коллегии, скорость спуска тов. Мочалкина была настолько велика, что её не удалось даже зафиксировать.

В упорных соревнованиях по слалому лыж первенство выиграла команда фабрики «Безопасная спичка». Командой было сломано более десяти пар лыж и палок.

Всеобщий интерес зрителей привлекло лыжное катание с деревянной горы, так называемого трамплина.

Здесь мы вынуждены поделиться с читателями чувством глубокого возмущения.

Дело в том, что гора-трамплин достроена только до половины (!).

Дальше она обрывается, и лыжник, предоставленный сам себе, в полном отрыве от общественности, остаток пути проходит буквально по воздуху!

Райисполком обязан выделить средства. Нужно немедленно достроить так называемый трамплин, чтобы лыжники могли спокойно спускаться в намеченные пункты, а не летать куда попало.

В целом же следует сказать, что, несмотря на эту досадную «мелочь», спортивный праздник привлёк сотни участников и прошёл на должном уровне».

С утра в день выхода газеты редактор чувствовал себя отлично. Внешне спортивная страница выглядела превосходно.

Спящев ходил именинником и потирал руки.

Газета тем временем дошла до читателей, и в районе начался дружный смех.

Но Спящев его не слышал. Он готовился достойно отразить предстоящий весенний кросс, освежив для этой цел и свои бессмертные строки:

Ах, кросс люблю, когда бывает,

Вот это да! Вот это да!

Когда бегут и убегают Туда-сюда, туда-сюда!..

 

Отцы и дети

В прошлое воскресенье сидим мы с Сашей — с дочкой, завтракаем. Вижу, ест она, чаем обжигается и всё на часы поглядывает.

— Куда торопишься? — спрашиваю.

— Папа, я опаздываю. Электричка в восемь двадцать.

— Далеко ли собралась?

— В Опалиху, на турбазу.

— Компанией или… опять вдвоём?

— Опять вдвоём.

Ответила и молчит. А потом вдруг заявляет:

— Папа, я счастлива!..

Я пью чай. Делаю вид, что совершенно ничего не знаю. А мне жена с полмесяца назад всю ситуацию обрисовала, под секретом конечно.

— Чего же ты молчишь, папа? Скажи что-нибудь…

Тогда я свою настольную книгу достаю. Очень интересная книга. Называется она «Умное слово» и содержит в себе разные глубокие мысли и ценные изречения.

Да. Достаю я, значит, эту книгу, открываю, где закладка была, и говорю:

— Русский писатель Лесков, между прочим, так сказал: «Хорошие наблюдатели утверждают, что едва ли в чем-нибудь другом человеческое легкомыслие чаще проглядывает в такой ужасающей мере, как в устройстве супружеских союзов. Говорят, что самые умные люди покупают себе сапоги с гораздо большим вниманием, чем выбирают подругу жизни».

Саша в окно глядит, вроде погоду изучает:

— Ты это к чему, папа?

— Не догадываешься?

— Нет.

— Ладно. Хватит. Хватит с отцом в прятки играть. Сейчас у нас с тобой разговора не получится, тебя человек ждёт…

— Ждёт.

— Надеюсь, ты меня с ним всё же познакомишь?

— Обязательно. В своё время.

— Я не тороплюсь. Пока что меня не столько твой молодой человек интересует, сколько…

— Кто?

— Родители его. Отец, мать. Мне желательно знать, в какой семье парень вырос.

— Это разве главное?

— А ты как думаешь?… Хорошая семья, она всё же больше надёжных людей в жизнь выводит.

— Обещаю тебе, папа, что ваше знакомство состоится очень скоро. А пока будь здоров, не скучай. Вернусь я поздно.

Остался один. Сижу, мою чашки, а сам всё думаю, думаю, и только об одном — как девчонка жить будет, когда из дому уйдёт не как сейчас, с утра до ночи, а насовсем…

Сижу я наедине со своими мыслями, радио включил — музыка, но не нежная, располагающая к задумчивости, а какая-то громкая, бодрая, чересчур самостоятельная…

Наверно, из-за этой музыки я и звонок не сразу услышал.

Открываю дверь, гляжу — на пороге пожилой мужчина в очках, и вид у него слегка смущённый.

— Извините, — говорит, — я вас не разбудил?

— Что вы, — говорю, — у меня в любой день недели подъём в семь ноль-ноль.

— Если не ошибаюсь, ваша фамилия Смирнов?

— Да, — говорю, — Смирнов Николай Иванович.

— Очень приятно. А я Крохалев Юрий Павлович.

Поздоровались мы, а он оглянулся и тихо спрашивает:

— Саша, наверно, дома?

— Заходите. Никого нет, мы одни. Даже жена и та ушла.

Я ему про жену потому сказал, чтобы он себя посвободней чувствовал. Как только я этого человека на пороге своей квартиры увидел, я прямо в ту же секунду понял, что пришёл ко мне отец парня, с которым нынче Саша уехала, и ему — отцу — тоже не безразлично, с кем его сын решил связать свою судьбу.

Стоим мы в комнате и улыбаемся.

— Вот мы и встретились, Николай Иванович…

Я говорю:

— Да. Встретились и начнём знакомиться. Прошу вас, садитесь.

— Спасибо. Вы мне разрешите закурить?

— Пожалуйста.

Сел он на диван, закурил и опрашивает:

— Вы не удивлены моим визитом, Николай Иванович?

— Нисколько, потому что я вас очень хорошо понимаю.

— Но вы же, по-видимому, ещё не знаете, кто я такой…

— Нет, мне думается, знаю. Вы отец.

— Да, я отец, и пришёл я к вам потому, что меня, как, наверно, и вас заботит будущее наших детей…

Я говорю:

— Дорогой Юрий Павлович, в этом отношении у нас с вами очень много общего. Я, как и вы, модель отца старого образца. Я о вашей семье и о вас пока ничего не знаю. Для начала скажу о себе. Двадцать восемь лет работаю на автозаводе, слесарь кузнечного цеха, член партии, депутат райсовета и глава семейства.

Он говорит:

— А я, Николай Иванович, тружусь в другой области. Я только на днях вернулся с гастролей…

— Вы, значит, артист?

— Я хормейстер ансамбля песни и пляски. Служу там давно, с сорок пятого года. До этого учился, потом воевал. Был ранен, как поётся в песне, «в боях за город Будапешт»…

Я говорю:

— Юрий Павлович, думаю, вы не станете возражать, если мы с вами выпьем по рюмочке как будущие сваты.

— Спасибо. С удовольствием.

Собрал я быстренько на стол. Поднял рюмку и сказал как бы в виде тоста:

— Пожелаем, чтобы наши дети в своей жизни переняли от нас всё лучшее, что в нас есть, — и любовь к труду, и честность, и верность.

Чокнулись, выпили, и тогда взял я опять книгу «Умное слово»:

— Вот, Юрий Павлович, слушайте: «Кому попался хороший зять, тот приобрёл сына, а кому дурной — тот потерял и дочь».

Юрий Павлович говорит:

— Золотые слова.

— Это сказал древнегреческий философ Демокрит. Я специально поинтересовался, передовой был человек, философ-материалист…

Выпили мы ещё по рюмочке, я у него спрашиваю:

— Вы, часом, не знаете, какие у молодых планы? Где жить собираются? У нас или у вас?

— Не знаю, — говорит, — но поскольку муж глава семьи, он, я думаю, скорей всего и решит этот вопрос.

— Выходит, последнее слово вы оставляете за собой?

Он говорит:

— Наоборот. Мне кажется, что командовать парадом будут здесь, в квартире моего будущего зятя.

— Какого зятя?

— Вашего сына.

Я говорю:

— Насколько я понимаю — мой сын вам не зять. Он говорит:

— Пока не зять, но, надеюсь, скоро будет зятем. Я говорю:

— Начнём с того, что мой сын женат.

Смотрю — Юрий Павлович прямо сразу в лице изменился.

— Этого, — говорит, — я и боялся больше всего на свете… Значит, с той женой он собирается разводиться?

— Кто?

— Саша.

Я ничего не понимаю.

Я говорю:

— Юрий Павлович, я хочу задать один только вопрос — кто вас в моей семье интересует?

— Саша. Ваш сын.

Я говорю:

— У меня всего один сын, зовут его — Владимир.

— Как Владимир?

— Так. С рождения.

— Позвольте, а Саша?…

— А Саша — это моя дочь.

— Как дочь?

— Так дочь. Студентка.

Он смотрит на меня, я смотрю на него. Он даже сигарету притушил.

— Подождите, — говорит, — давайте разберёмся. Вы — Смирнов?

— Смирнов,

И тут-то, в эту минуту, я всё и понял. Я говорю:

— Кто вам дал наш адрес?

Он говорит:

— Я слышал от дочери, от Лены, что вы живёте в новом заводском доме возле парка. Я подошёл к вашему дому и спросил у старушки, здесь ли живёт Смирнов. Она спрашивает-какой? Я говорю, что имени-отчества не знаю, знаю только, что он отец Саши. Старушка говорит — здесь он живёт, в сорок второй квартире.

Тогда я говорю:

— Уважаемый Юрий Павлович, всё совершенно правильно. Квартира наша сорок вторая. Я Смирнов и к тому же отец Саши. Но, как я теперь понимаю, вам другой Смирнов нужен — Игорь Михайлович, энергетик. Он в третьем подъезде живёт. У него сын Саша. Студент. Говорят, вот-вот женится. Отличный парень, между прочим.

Посмотрели мы на прощание друг на друга, посмеялись.

Юрий Павлович говорит:

— Запишите наш адрес, Николай Иванович. Будем рады видеть вас с супругой у нас на свадьбе.

— Спасибо, — говорю, — и заранее приглашаю к нам на свадьбу. Адрес вы уже знаете.

 

Лабиринт

Торопливо уминая голубцы, Гусев прикидывал, как всё будет. Сегодня на сессии горсовета он кратенько доложит о работе парка и в заключение пригласит желающих посетить городок аттракционов.

Вера Степановна с удовольствием смотрела на супруга. «Ничего не скажешь — деятель. Весь в мыслях».

— Очень складно получится. Заслушают моё сообщение и тут же смогут убедиться — аттракционы на любой вкус для развлечения трудящихся.

Покончив с голубцами, Гусев принялся за кисель из красной смородины.

— Представь такую, к примеру, ситуацию… Кончилась сессия, и всё городское руководство отправилось в парк, и лично товарищ Дорохов и товарищ Авдеев — оба качаются у меня на качелях. И настроение у них — лучше не надо!.. И товарищ Дорохов говорит: «Выходит, зря мы критиковали дирекцию парка за недостатки в деле организации культурного отдыха. Ай да Гусев! Сделал соответствующие выводы и добился невиданных успехов. Молодец!»

Откинувшись на спинку стула, Гусев продолжал рисовать заманчивую картину признания его выдающихся заслуг.

— А потом, представляешь, оба посещают «комнату смеха», там в охотку смеются и после говорят: «Спасибо товарищу Гусеву за радостное веселье. Мы получили хорошую зарядку и теперь будем трудиться с удвоенной энергией!»

Вера Степановна слушала и улыбалась:

— Всё наглядно представил. Как в кино.

— Погоди. Это ещё не всё. В итоге Дорохов скажет Авдееву: «Вам не кажется, Сергей Алексеевич, что Гусеву уже тесно в рамках нашего парка? Человек вырос. Не пора ли рекомендовать его на более ответственную работу?» Авдеев скажет: «Я тоже об этом думаю. Надо предложить ему такой участок, на котором целиком и полностью развернётся его талант!»

Вера Степановна пожала плечами:

— Не знаю, не знаю, может, я ошибаюсь, но, мне думается, эти все забавы не для солидных людей. Какой интерес взрослому человеку на качелях мотаться и в разные игры играть!..

— Это у тебя от недопонимания. Московский инженер, что у нас аттракционы монтировал, так сказал: «В каждом взрослом человеке в глубине притаился ребёнок, который время от времени даёт о себе знать». Понятно?

— Товарищ директор, вы дома?

В окне возник киномеханик Митя Бойков:

— Василий Иваныч, срочно идите в парк! Вас там ожидают.

— Кто?

— Товарищ Авдеев.

Гусев отодвинул блюдце с киселём.

— Предгорсовета прибыл в парк, а директора нет на месте. Непорядок.

— Пошли скорей, Василий Иваныч!

Гусев насторожился.

— Ты чего улыбаешься?

— Я поясню, — с готовностью ответил Митя. — В парк пришёл Авдеев и с ним Яковенко.

— Городской архитектор?

— Точно. Пришли, говорят: «Здравствуйте!» Мы говорим: «Добрый день! Сейчас сходим за директором, он обедает». А товарищ Авдеев говорит: «Не надо, пусть пообедает, мы тут сами разберёмся».

Прошли они зелёную зону, осмотрели что им надо, а на обратном пути завернули в городок аттракционов, задержались у лабиринта, и товарищ Авдеев говорит: «Зайдём на минутку?»

— Ну и что?

— И все.

— То есть?…

— Туда-то они зашли, а наружу выйти не могут!

Гусев подмигнул Мите:

— Придумал, да?… Юморист-сатирик!

— Я вам правду говорю! Лабиринт не простой. Конечно, рано или поздно они оттуда выйдут.

Последних слов Мити Гусев не слышал. Он уже бежал в парк, туда, где раскинул своё весёлое хозяйство новый, не открытый ещё для посетителей городок аттракционов.

«Небось давно выбрались, а теперь смеются, — подумал Гусев, но эту приятную мысль вытеснила другая, тревожная: — А вдруг они ещё там? Лабиринт хитрый». Он даже уговаривал инженера маленько его упростить, но инженер сказал: «Ни в коем случае! Человек закаляется в борьбе с трудностями!»

Запыхавшись, Гусев подошёл к лабиринту. У входа под вывеской «Добро пожаловать!» стоял бухгалтер Чеботков. Он озабоченно качал головой и смотрел на свои ручные часы.

— Сейчас надо идти налево! — донёсся из глубины лабиринта тенорок радиста Шапкина.

— Не налево, а направо, — откликнулась затейница Нина Мамырина. — Налево мы уже двадцать раз поворачивали…

— Тут зеркала с толку сбивают, — пожаловался Мишин, начальник отдела кадров.

— А вы закройте глаза и идите, — хохотнув, посоветовал Шапкин.

— Что там за шутки? — вмешался в беседу Гусев.

Увидев директора, Чеботков сокрушённо развёл руками:

— Ведь это надо же, какая неприятность.

— Неужели они ещё там? — тихо спросил Гусев.

— Там. Ходят взад-вперёд, а выйти не могут. Конструкция сложная плюс оптический обман.

— Вы что ж, не сообразили им провожатых дать?

— А что от них проку? Их там полно. Слышите? Они только друг дружку путают.

Гусев вытер платком лоб. Как славно ему нынче по— мечталось. И дёрнула его нелёгкая уйти обедать. Всего на час отлучился, а тут уважаемые люди попали, можно сказать, в безвыходное положение. Яковенко — ладно, он молодой, три года как из вуза, поплутает в порядке разрядки, ничего страшного, но Авдеев Сергей Алексеевич — председатель городского Совета. Кошмар и ужас! А кто виноват? Гусев виноват, потому что случилось это не где-нибудь, а именно здесь, в парке.

— Будем принимать меры, — сказал Гусев, пока ещё не вполне ясно представляя себе, что ему делать.

Для начала погрозив пальцем Чеботкову и машинально приподняв шляпу, Гусев откашлялся и крикнул в лабиринт:

— Здравия желаю, дорогие товарищи!

— Горячий привет! — отозвался Шапкин.

— Здравствуйте, здравствуйте, — раздался из глубины лабиринта знакомый голос Авдеева. — Это не вы ли, товарищ Гусев?

— Я, Сергей Алексеевич!

— Позвольте спросить, что же вы с нами сделали?

— Вы, товарищ Гусев, ввели в заблуждение руководство, — произнёс Яковенко с металлом в голосе.

— Виновные за это дело ответят, — неуверенно слазал Гусев. «Какой уж тут новый участок. Хотя бы на этом удержаться». — Но вы не беспокойтесь, отдыхайте. Мы сейчас…

Гусев оглянулся, словно бы надеясь найти и наказать виновников происшествия.

— Товарищ Гусев! Где же вы? — прозвучал из лабиринта строгий голос председателя.

Гусев взял за плечо Чеботкова.

— Сергей Алексеевич! К вам выходит сотрудник парка товарищ Чеботков Яков Еремеевич. Он опытный бухгалтер и хорошо ориентируется…

— Бухгалтерия, конечно, внесёт ясность, но сами-то вы думаете остаться в стороне?

— Встаньте у выхода и что-нибудь спойте, — подал идею Яковенко, — а мы пойдём на ваш голос.

— Будет сделано!

Гусев напутственным жестом проводил бухгалтера в лабиринт, а сам, обогнув это затейливое сооружение, остановился и запел: «Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет мама»…

— Нет! Так дело не пойдёт, — раздался голос Авдеева. — Это что же выходит: коллектив находится на распутье, а директор поёт и в ус не дует? Зайдите ко мне, товарищ Гусев!

— Куда? В исполком?

— Зачем? Сюда зайдите.

— Я… сейчас…

Гусев пожал плечами: «Лица не видно, не сразу и поймёшь, то ли он смеётся, то ли говорит серьёзно. Что делать? Хорошо бы всё это обратить в шутку. А ещё бы лучше вызвать рабочих и разобрать к лешему всю эту бандуру!»

— Иду к вам, Сергей Алексеевич! — доложил Гусев.

Он вступил в лабиринт и заблудился в анафемской путанице коридоров.

— Где же вы, товарищ директор?

«Вот он уже как — не «товарищ Гусев», а «товарищ директор».

— Я… на ближних подступах.

— Ура! Лично мы вышли! — послышалась радостные голоса Шапкина и Мамыриной.

— Товарищ директор! Я вас жду.

— Сейчас. Сей момент.

Блуждая по лабиринту, Гусев оглядывался по сторонам, но везде и всюду в глади зеркальных стен он видел только самого себя — озабоченного, растерянного, в сбитой на затылок шляпе.

— Товарищ Гусев, — донёсся до него бодрый голос Авдеева. — Я вижу, вы делаете всё от вас зависящее, чтобы наша встреча не состоялась. Больше ждать не могу.

— А вы что, вышли, Сергей Алексеевич?

— Да. Я вышел.

— От души поздравляю!

Как ему хотелось в эту минуту посмотреть на Авдеева и угадать по выражению его лица, что думает председатель городского Совета депутатов трудящихся по поводу данного происшествия. И чтобы Авдеев тоже посмотрел на Гусева и понял по его скорбному взгляду, что он, Гусев, создавая городок аттракционов, ни сном ни духом не помышлял подорвать авторитет городского руководства.

Беззвучно смеясь, Авдеев сказал:

— Товарищ Гусев! Не опоздайте на сессию. На повестке ваш вопрос.

— Не опоздаю! — крикнул в ответ Гусев, продолжая бег по пересечённой местности и наращивая скорость.

В голосе его было столько решимости и веры в свои силы, что засмеялись все — и те, кому уже удалось выйти, и те, кто продолжал блуждать по лабиринту.

 

Подвиг

Есть основания предполагать, что человечество делится на две группы: на «везучих» и «невезучих».

Что касается первых, то с ними вопрос совершенно ясен. Счастливому представителю первой группы не составляет, например, никакого труда переиграть своих соперников на международном конкурсе скрипачей, выиграть изумрудного цвета «Москвич» по билету денежно-вещевой лотереи или, скажем, в день финального матча на кубок страны по футболу запросто купить у входа два билета на западную трибуну.

Вторая группа подобные радости видит только во сне.

Гриша Мамыкин был законченным, классическим представителем второй группы.

Начнём с того, что наш герой настойчиво и трепетно грезил о славе, о той самой, которая, по мнению некоторых товарищей, всего лишь «яркая заплата на ветхом рубище певца».

По глубочайшему Гришиному убеждению, в наш суровый практический век эта формула явно устарела. На сегодняшний день слава — это признание, популярность, аплодисменты, автографы, а в отдельных случаях даже биографы.

Но здесь-то, в осуждение нашего героя, нам приходится заметить, что меньше всего занимала его воображение трудовая слава, та самая, за которой не гонятся, ибо она приходит сама.

Скажем прямо: Гриша мечтал о подвиге.

Прохожий спас тонущего мальчишку и ушёл, не назвав себя, — наивно и даже глупо. Почему же себя не назвать? Нужно представиться свидетелям происшествия и на следующий день проснуться знаменитым.

Как вы догадались, Грише хотелось совершить свой подвиг в благоприятных условиях — на глазах у потрясённой толпы. Спокойно совершить и уйти. Но уйти, конечно, не сразу, а после того, как люди услышат его имя и фамилию, скромно, негромко, вроде бы даже нехотя произнесённые вслух.

Теперь, когда вы знаете, о чём мечтал наш герой, мы расскажем вам, что с ним на днях приключилось.

Был дивный весенний вечер. Гриша побрился, приоделся и отправился на свидание с девушкой, имя которой можно не называть, так как в сюжете нашего рассказа она никакой роли не играет.

Предвкушая манящую прелесть свидания, Гриша стоял на задней площадке трамвая. Зажмурив глаза, наш герой подумал о том, как было бы здорово явиться на свидание уже знаменитым, уже совершившим нечто… Трамвай слегка покачивало, и Грише вдруг почудилось, что его несут на руках представители общественных организаций и отдельные граждане. Его несут, а он устало улыбается, скромный, внешне неприметный герой.

Гриша вздохнул, открыл глаза и вздрогнул.

Дом, мимо которого шёл трамвай, окружила толпа. Из окон третьего этажа валили густые клубы дыма. Пожарные, проворно разматывая шланги, уже приступили к делу.

Трамвай остановился, и Гриша бросился к горящему дому.

Прорвавшись сквозь оцепление, он оглянулся на свидетелей происшествия и полез по водосточной трубе с ловкостью воздушного акробата.

Восхищённая толпа следила за смельчаком. Треск воды, вылетавшей из брандспойтов, походил на барабанную дробь. Гриша лез выше и выше, и картины одна заманчивее другой вставали перед ним. «Сейчас появятся фотографы и кинооператоры, сейчас!..»

Добравшись до третьего этажа, Гриша прыгнул в окно.

В комнате, чёрной от дыма, метались люди. В углу хриплым отчаянным голосом кричал какой-то несчастный. Сорвав с окна тяжёлую плюшевую портьеру, чтобы она не досталась огню, Гриша накинул её на погорельца и, взвалив его на плечи, пошёл к окну.

Гриша появился на балконе и, бегло глянув вниз, начал спускаться по пожарной лестнице.

Спасённый пытался вырваться из цепких Гришиных рук. Этот человек просто-таки обезумел от страха.

— Не волнуйтесь, — спокойно сказал Гриша. — Вас вытащил и остальных ваших вытащу!

Услышав это, несчастный глухо застонал. Видимо, он вспомнил родных и близких, оставшихся там, наверху.

— Пусти! — закричал погорелец. — Пусти!

«Ага, стихия уже помутила его разум, — подумал Гриша. — Но ничего, земля уже близко»,

Гриша спрыгнул с нижней ступеньки и с драгоценной ношей шагнул навстречу почтительно расступившейся толпе. Сотни глаз устремились на Гришу, и он уже читал в этих глазах немое поклонение и восторг.

— Позвольте, — сказал Гриша и бережно положил на асфальт притихшую жертву огня.

И здесь спасённый пришёл в себя. Плюшевая портьера слетела, как плащ.

Гриша ахнул и закрыл глаза.

На мокром асфальте, широко раскинув ноги, в сбитой набок каске сидел багровый от ярости пожарный,

 

В конце декабря

В канун Нового года я торопился домой, в Москву. На вокзале в Ярославле мне повезло — я получил билет на проходящий поезд Красноярск — Москва.

Войдя в вагон, я увидел своих соседей по купе. Спустя полчаса я узнал, что высокий человек по специальности врач и зовут его Леонидом Ивановичем, а молодая женщина Елена Васильевна — его жена, геолог. Третий пассажир представился коротко — Анатолий.

С этого началось наше знакомство. Кто-то что-то сказал о погоде, кто-то помянул добрым словом старый, но хороший фильм. Словом, разговор завязался довольно вялый.

И тогда я сделал решительную попытку оживить его.

— Наступает Новый год, товарищи! — бодро сказал я, с надеждой поглядев на соседей.

— Да. Тысяча девятьсот шестьдесят первый, — задумчиво произнёс Леонид Иванович. И замолчал.

И вот, когда я уже окончательно потерял надежду разжечь весёлый новогодний разговор, Анатолий сказал:

— В пятьдесят девятом под Новый год у нас смешная история получилась…

Анатолий посмотрел на Леонида Ивановича, на его жену, на меня, как бы спрашивая, а стоит ли внимания то, что он собирается нам поведать, после чего начал:

— В декабре у нас на строительстве комиссия новый дом приняла. Распределили квартиры. Я получил комнату на втором этаже, а Гриша Макивчук — у него жена и ребёнок, — он отдельную квартиру отхватил. Как раз надо мной.

И вот Гришка говорит: «Давайте, ребята, у меня Новый год встретим, поскольку есть где развернуться». Мы говорим: «Всё. Принято единогласно». Собралась у нас компания — молодой рабочий класс, кто с женой, кто с девушкой.

И вот как раз тридцать первого числа Гришка ко мне заходит и говорит: «Толя, слушай, какое дело.

Я гардероб купил зеркальный, полированный орех. Понял? Я хочу Лизе на Новый год сюрприз сделать. Я одну вещь придумал. Сейчас Лиза в консультацию уехала с маленьким, я гардероб к тебе подниму, он внизу в машине».

Я говорю: «А зачем он мне?» — «Ты, говорит, слушай. Когда вся компания соберётся, я вдруг исчезну. А ты скажи: «Лиза, куда твой супруг делся? Пора за стол садиться». Лиза, конечно, удивится: в чём дело? куда я пропал? Тут меня пойдут искать — ты, Федя и Мишка Пономарёв. Раз-два-три!.. Дверь отворяется, и вы вносите гардероб!»

Я говорю: «Ну что ж, это можно».

А Гришка говорит: «Погоди, весь фокус не в этом. Я, говорит, разуюсь и на площадке перед самой квартирой влезу в гардероб, ты меня запрёшь на ключ, а когда гардероб внесёте, ты ключ Лизе отдай. Она гардероб откроет, а я там — привет! С Новым годом!»

Я говорю: «Это ты лихо придумал. Действительно новогодний сюрприз!..»

А Гришка говорит: «Только вы гардероб аккуратно несите. Вещь ценная. И чтоб, когда я внутри буду, не кантовать, понятно?…»

В общем, собралась компания. Стол накрыт. Всё как полагается. Все ходят, квартиру хвалят.

Федя говорит; «Квартира первый класс, только мебели маловато». Лиза говорит: «Не всё сразу, будет и мебель, а сегодня без мебели даже лучше, есть где поплясать».

Я говорю: «Лиза, а Гриша куда девался?»

Пономарёв говорит: «Сейчас мы его найдём. Давай> те, говорит, поищем человека».

Вышли мы.

В два счёта гардероб подняли на этаж, открыли дверцу, Гришка туда залез, запер я его, взялись мы и аккуратненько внесли гардероб в квартиру.

Лиза обрадовалась: «О-о!.. Товарищи! Мы ж такой гардероб с Гришей в мебельном видели. Это, значит, мне сюрприз!..»

Тут я вручаю Лизе ключ и говорю: «Гришку мы не нашли, но это неважно. Зачем тебе муж, когда у тебя такой красивый гардероб в квартире появился. Открывай и пользуйся!..»

Пономарёв говорит — надо срочно гардероб обмыть, чтоб не рассохся.

А Лиза ключ вставила, крутит, и ничего у неё не выходит. То ли там что заело, то ли ещё что. В общем, гардероб не открывается.

Лиза говорит: «Ребята, найдите Гришу. Где он?»

Я говорю: «Ладно. Его-то мы найдём, успеем. Время ещё без двадцати. Дай ключ, я попробую, может, открою».

Беру ключ, ковыряюсь в этом замке — ни в какую!

Закрыт, как несгораемый шкаф.

Тогда кто-то из ребят говорит: «Да бросьте вы сейчас возиться. Завтра откроете».

А Федя говорит: «Нет, ребята, надо сейчас открыть. Интересно, что там внутри. Какая отделка?…»

Мы так минут десять возимся, а Гришка там сидит и молчит, неохота ему сюрприз портить.

Тогда Лиза говорит; «Верно, мы лучше завтра откроем, позовём слесаря, и всё будет в порядке. А сейчас давайте за стол садиться…»

И тут вдруг из гардероба слышен стук и Гришкин голос: «Ну ладно, ребята, довольно разыгрывать, открывайте!»

Все, кто был не в курсе, испугались.

Лиза говорит; «Гришенька!.. Ты что, в гардеробе? Господи, ты как туда попал?»

Гришка говорит: «Я заблудился…»

Ну здесь мы, конечно, рассказываем про всю эту затею, а Гришка из гардероба советы подаёт, как замок одолеть.

И можете себе представить, буквально за минуту до Нового года гардероб всё же открылся — и Гришка оттуда, как был в носках, к столу!..

Только он сел — и сразу куранты: бам-бам-бам. Новый год!..

На другой день на строительстве все про это дело узнали. Прохоров, заместитель начальника, Гришке говорит: «Зачем тебе квартира?… Жил бы в гардеробе. Чем плохо?…»

Анатолий закончил свой рассказ. А когда мы отсмеялись, Леонид Иванович сказал:

— Со мной тоже был случай. Правда, не такой смешной, но всё же…

— Про Деда Мороза? — спросила Елена Васильевна.

Леонид Иванович кивнул.

— Значит, так. Случилось сие два года назад з новогоднюю ночь.

Я уже тогда работал врачом в особом отряде на Севере.

Был в нашем распоряжении санитарный вертолёт, и мне, знаете ли, частенько приходилось вылетать для оказания срочной медицинской помощи.

И вот как-то решили мы в своём тесном кругу встретить Новый год.

Компания у нас была крепкая, по преимуществу мужская — пилоты, санитары, синоптик…

— Медсестры, — подсказала Елена Васильевна.

Леонид Иванович сделал паузу, вздохнул и укоризненно покачал головой.

Произошёл быстрый обмен взглядами, смысл которых был понятен только им.

— Продолжай, — сказала Елена Васильевна, — извини, пожалуйста.

— Да. И вот, стало быть, организовали мы встречу Нового года.

Украсили ёлку, заготовили друг другу подарки, и уж не помню, кому первому пришла в голову мысль назначить меня Дедом Морозом. Пришлось подчиниться. Обмундирование было.

Надели на меня тулуп, валенки, сварганили меховую шапку с красным верхом, зверски накрасили мне щёки губной помадой, смастерили бороду. Знаете, из «концов», чем машинисты и механики руки вытирают. Приклеили мне эту бороду. Чем приклеили, я и по сей день не выяснил, но потом, когда её с меня сдирали, кто-то, помнится, предложил делать эту операцию под местным наркозом.

И вот приготовились мы к встрече, Я укрылся от общественности, чтобы в назначенное время, как и положено Дед у Морозу, появиться и произвести должное впечатление. Помнится, я даже стихи сочинил для торжественного выхода:

Да… Сижу я, повторяю про себя эти волнующие строки, вдруг вбегает Мартынов — пилот: «Леонид Иваныч! Уважаемый Дед Мороз! Летим. Срочный вызов».

У нас в таких случаях сборы недолги. Захватил чемоданчик с инструментами — и в вертолёт. А погода была, к слову говоря, до того нелётная, что лучше и не вспоминать.

Уже в воздухе Мартынов заметил: «Снимите бороду, Леонид Иванович. У пациента шок будет».

Но я вам уже говорил, как выражаются в Одессе, «об снять бороду не может быть и речи».

Обкорнал я её малость ножницами, глянул в зеркальце и обомлел — не человек, а какой-то Бармалей.

Прилетели мы. Мартынов благополучно посадил машину. Там нас уже ждали. До места километра четыре добирались через лес.

Пришли в дом. Здесь выяснилось — у женщины преждевременные роды. Муж, что меня встречал, глянул и от испуга попятился. Только сейчас он меня по-настоящему разглядел. Я его как мог успокоил, разделся и ушёл к роженице.

Случай был нелёгкий. Промучались мы не меньше часа. Но кончилось всё самым лучшим образом. Появился на свет преотличный мальчишка.

Матери сразу полегче стало, а муж — тот всё пытается меня обнять. Я ему говорю — дорогой!.. Не советую, вы рискуете приклеиться к моей бороде — и тогда пиши пропало!..

Посмотрел я на часы — без десяти два. Новый год уже наступил. Муж хлопочет, собирает на стол. Ему помогает младшая сестра жены — весьма симпатичная девушка, между прочим.

Леонид Иванович покосился на жену.

— Короче говоря, так мы встретили Новый год. Выпили за здоровье родителей и за здоровье новорождённого.

И знаете, кем этот паренёк впоследствии оказался?…

Он оказался моим племянником.

— Это как же понять? — спросил Анатолий.

Я посмотрел на Елену Васильевну. «Ну!.. Сообразите же наконец!» — говорил её взгляд.

— А-а-а, — начал было я, но меня перебил Анатолий:

— Значит, это вы вместе встречали Новый год, когда родился мальчик…

— Правильно. У её сестры. Поняли наконец! — засмеялся Леонид Иванович и положил большую руку на плечо жены.

 

Активный отдых

Жаль, вы меня сейчас не видите, Я недавно вернулся из отпуска, я прилично загорел, а то, что я не-емножеч— ко заикаюсь, не имеет значения. Это уже проходит.

Свой отпуск в этом году я решил провести где-нибудь в средней полосе вблизи лесов и озёр, в мире тишины и покоя. И вот когда у меня уже наметилась реальная перспектива получить путёвку в дом отдыха, я встретил Сашку Шилобреева.

— Старик! Собираешься в дом отдыха? Ты сошёл с ума! — закричал Сашка, — Позор, тоска, о жалкий жребий твой!.. Забудь про дом отдыха. Отдыхай активно!..

— Понимаешь, мне… нездоровится, — соврал я.

— Что с тобой, жалкий симулянт?

— У меня это… блуждающая почка.

— Прекрасно! Тем более. Видишь, даже почка у тебя и та блуждающая, а ты собираешься сидеть на одном месте!.. И где? В доме отдыха. Запомни — человек обретает силу в борьбе с трудностями…

— А я уже обрёл силу. Трудности были.

— Какие?

— С путёвкой. Пока достал. Вот нужно идти брать, уже деньги в кармане.

— Отставить! — решительно произнёс Сашка. — Держи курс на юг, Я сейчас дам адрес. Ты себе только представь: белый домик, синее небо, Чёрное море, зелёный сад — чего ещё надо? Записывай адрес и благодари бога, что меня встретил.

— Подожди, — сказал я, — а как там с питанием?

— Ты меня смешишь, — закричал Сашка. — Робинзон Крузо и тот с голоду не помер.

— У Робинзона был Пятница,

— А у тебя будут три пятницы, если не все четыре. Что же, за месяц не устроишься?… И потом — там есть столовая. Давай не теряй времени, записывай координаты,

Я послушно записал адрес,

— Фамилию хозяина забыл, — сказал Сашка, — но это неважно. Зовут его дядя Коля. Передашь ему от меня привет, и ты в полном порядке. Понял?…

Сашка умчался, а я, слабовольный человек, вместо того чтобы потерять этот адресок, отказался от путёвки, собрал вещички и поехал.

Та-амошнюю природу я вам описывать не буду. Скажу только, что это было на юге, на берегу Чёрного моря.

Дядя Коля оказался деловым человеком.

— Привет вам от Саши Шилобреева, — сказал я.

Не обратив никакого внимания на мои слова, дядя Коля открыл замусоленную записную книжку и, заглянув в неё, начал вслух размышлять:

— Стало быть, так, Доцента с женой из сараюшки под навес, где печка. Артиста из чулана на висячую койку. Рыбаковых двоих на терраску к рыженькой. Туда же за занавеску можно и пару из Саратова, им всего три дня жить осталось, у них билеты в кармане. Студента на топчан у калитки, а вас можно на чердак. Или нет, чердак свободно двоих примет. Вас я, пожалуй, положу под велосипед…

— Ку-куда? — спросил я. В то время я ещё не заикался. Я просто спросил — куда?

— В общем, так. Вы оставляйте вещи, задаток, а сами идите пока гуляйте. К вечеру придёте, всё будет готово.

Вечером действительно всё было готово. Дядя Коля отвёл меня в чулан, где стояла застеленная раскладушка. Я до того намотался за день, что даже не успел поразиться тесноте чулана и узнать у дяди Коли, что должна была означать его загадочная фраза «вас я положу под велосипед».

Всё прояснилось само собой. Среди ночи я проснулся и, не соображая, где я нахожусь, принялся нервно шарить по стене в поисках выключателя. Я, наверно, действовал чересчур энергично. Что-то нашарил, за что-то дёрнул, и на меня со стены рухнул велосипед, благоразумно зашитый в старую портьеру.

Тут же вспыхнул свет. Потирая ушибленный бок, я односложно отвечал на вопросы множества любопытных. Все они оказались моими соседями.

Последним в чулан заглянул дядя Коля. Он пришёл в холщовых брюках и в майке. На груди у него красовалась татуировка — синий орёл, раскинувший крылья.

В когтях у орла извивалась лента с надписью: «Береги честь смолоду!» Вскоре я понял, что благородный призыв, начертанный на груди у дяди Коли, носил чисто формальный характер.

Как я вам уже говорил, дядя Коля был человеком деловым. Ежесуточно взимая с дикарей, жаждущих крова, по рублику с носа, он превратил свой дом в общежитие типа Ноева ковчега с той лишь разницей, что пассажиры ковчега дяди Коли не делились на чистых и нечистых. Здесь были все чисты, поскольку рядом синело море.

Дядя Коля был крупным психологом. Он знал, что южное солнце и шелест морской волны делают людей добрыми. В самом деле, кому придёт в голову сетовать на тесноту в доме, когда рядом, можно сказать, рай на земле.

Однако я несколько отвлёкся. Дядя Коля вынес из чулана велосипед. Уже засыпая, я вдруг услышал ласковый женский голос:

— Скажи честно — ты испугался?

— Нет. Не испугался, — бодро ответил я, удивляясь интимному «ты».

— Извините, это я не вам, это я у мужа спрашиваю, — ответил женский голос из-за перегородки.

— А вы где? — спросил я.

— Тут, по соседству, — басом ответил мужчина.

— Мы Рыбаковы, — уточнила женщина.

— Очень приятно. Это, значит, вас перевели на террасу к рыженькой?

— Что ещё за новости? — послышался другой женский голос. — Кто дал вам право называть меня рыженькой?

— Прошу прощения, — сказал я. — Спокойной ночи!

— Спокойной ночи! — донеслось откуда-то сверху, по-видимому с чердака.

— Товарищи, давайте спать! — донёсся новый голос, на сей раз откуда-то снизу, по всей вероятности из погреба.

Утром, когда я проснулся, в доме было тихо. Все разошлись. В садике сидел дядя Коля. Он ремонтировал раскладушку.

— Доброе утречко, — кивнул дядя Коля. — Как чуйствуете?

— Ничего. Жив, как видите.

— Проспали маленько. Теперь на пляже стоять придётся.

— Пляж не автобус.

— Это верно, — согласился дядя Коля, — в автобусе попросторней. Вот лежачее место готовлю, гостей ожидаю.

— Ещё гостей?… Куда ж вы их денете?

— Найдём. Трое просились с вечера — муж, жена и мальчонка. Видите, вон собачья будка стоит большая. Если её раскрасить, получится вроде бы терем-теремок… Как считаете, нельзя туда мальчонку на время поселить? А?

— Конечно, можно, — сказал я, — сажайте его в будку. А ночью, чтобы родители не беспокоились, привяжите его на цепь.

— На цепь? — рассеянно спросил дядя Коля. — Это зачем же?

— Чтоб будку не украли.

То-огда я ещё шутил. Дня через два мне было уже не до шуток.

Для того чтобы вы представили себе местный пляж, проделайте несложный опыт. Откройте банку шпрот и опрокиньте её на тарелку. Этот натюрморт даст зам полное понятие.

Наивный человек, я пришёл на пляж утром. Сочувственно поглядев на меня снизу вверх, коричневый от загара ветеран преподал мне урок:

— Судя по цвету вашей кожи, вы человек новый. Для получения места под солнцем вам надлежит явиться на пляж за часик до солнца. Тут не солнце вас должно встречать, а вы должны встречать солнце. Сегодня-то вам повезло. Мне надо в кассу бежать за билетом. Так что ложитесь на моё место. А если ожидающие поднимут шум, я скажу, что вы лежали за мной и теперь ваша очередь.

Та-ак началась моя жизнь дикаря. Памятуя Сашкину формулу — человек обретает силу в борьбе с трудностями, я быстро начал закаляться. С ночи я обеспечивал себе место на пляже. В очереди в столовую я укрепил волю и прилично загорел. Мне надоел мой жёсткий топчан, более подходящий для разминки факира, чем для нормального отдыхающего. Простояв всего полдня, я взял напрокат кресло-кровать. В первый же вечер произошло техническое чудо. Когда я перевернулся с боку на бок, раздался треск, и кровать превратилась в кресло, зажав при этом отдельные части моего тела в пружинные тиски. Из мебельных объятий меня освободили супруги Рыбаковы.

За неделю до отъезда дядя Коля перевёл меня из чулана на чердак. Там было прекрасно. Из слухового окна открывался живописный вид.

Вы мо-ожете спросить, почему я не покинул владений дяди Коли и не пошёл искать более удобных жилищных условий. Спросите, и я вам отвечу. Одну такую попытку я сделал. Я как-то зашёл в приглянувшийся мне дворик. Первый, кого я увидел, был человек с бородой, спавший беспокойным сном в гамаке между домом и курятником. Из курятника доносилось громкое кудахтанье — там гремел транзистор, ублажая звуками джаза живущих в курятнике дикарей.

Итак, я жил на чердаке. Я жил один, это располагало к задумчивости и к желанию постричься в монахи, что, к слову говоря, сделать было значительно проще, чем постричься в местной парикмахерской. Пострижение в монахи потребовало бы значительно меньше времени.

Так вот — к вопросу об одиночестве. Я ещё не сказал вам, что очень подружился с той, которую легкомысленно назвал рыженькой. Она оказалась милой, остроумной молодой женщиной, тоже москвичкой.

— Давайте встретим рассвет у моря, — как-то сказал я.

— Давайте, — согласилась она.

Розно в полночь, не зажигая огня, я опустил ногу в люк, ведущий с чердака. Покрутив ногой, как ложечкой в стакане, я убедился, что приставной лесенки нет на месте. Её, наверно, куда-то уволок хозяйственный дядя Коля. Тогда я вылез на крышу.

— Ку-ку, — услышал я снизу из темноты знакомый женский голос.

— Ку-ку! — ответил я и, повиснув на жёлобе, спрыгнул вниз, где, по моим расчётам, находились кусты.

Произошло следующее. Возле дома, рядом с местом моего приводнения (заметьте, не приземления, а приводнения), стоял, как выяснилось в дальнейшем, студент Ф. и его подруга студентка М. Они целовались. Я спрыгнул, не задев целующихся, так как про-олетел чуть левей и попал прямо в большую бачку, полную дождевой воды.

Если бы студенты не целовались, они бы, наверно, сразу закричали. Моя идиотская реплика: «Извините, кажется, я не туда попал!» — вызвала у них лёгкое смятение.

А я… Когда я переоделся и ушёл к морю с той, которая куковала в ночи, я вдруг почувствовал, что слегка за-аикаюсь.

Но вы замечаете, у меня это уже проходит.

Сейчас октябрь. Я уже приступил к работе. И она уже работает, Мы встречаемся ежедневно. Я счастлив и не сержусь на Сашку Шилобреева. Больше того — я ему благодарен. Я себя отлично чувствую. И теперь мне, вернее, нам уже не страшен ни-икакой отдых…

 

Малыш

Как сейчас помню, было это седьмого сентября. Вызывает меня Лопатин Алексей Николаевич, заведующий отделом информации. «Саша, а не дать ли нам в субботний номер строчек сто занятной информации?» Я говорю: «Прекрасная идея». Тогда он говорит: «Вот тебе домашний адрес, поезжай и побеседуй с Валентиной Ивановной Смирновой». Спрашиваю: «Кто такая?» Он отвечает: «Узнаешь на месте». Я говорю: «А всё-таки какая проблема?» — «Проблема воспитания». Я говорю: «Понятно, моральная проблема…» А он улыбается: «Нет, пожалуй, не столько моральная, сколько физическая». — «Понимаю, спорт, воспитание молодёжи?» А он говорит: «Почти угадал. Воспитание молодёжи, но не спорт». Я говорю: «Ладно, Алексей Николаевич, еду, Правда, вы что-то скрываете, но это даже интересно».

Минут через сорок являюсь по адресу. Звоню. Открывает молодая женщина.

— Здравствуйте. Глебов.

— Здравствуйте. Вы из редакции?

— Так точно.

— Заходите, пожалуйста.

Вхожу. Небольшая квартирка, по-видимому, двухкомнатная. Обстановка современная. Книг много. Тахта. Зеркальный шкаф. Цветы.

Я говорю:

— Валентина Ивановна, я к вам приехал для беседы, но в редакции мне почему-то не сказали, о чём мы будем с вами беседовать… Вы в курсе дела?

Она улыбается:

— Думаю, что да. Но я полагаю, что беседу лучше всего вести за чашкой чаю. Правда? А чай у меня кончился. Если не возражаете, я вас оставлю на несколько минут, только спущусь в магазин. Я даже ключа с собой не беру, позвоню — и вы мне откроете, хорошо?

Я говорю:

— Пожалуйста, конечно.

Ушла она, а я сижу и думаю. Интересно, кто она по специальности? «Проблема воспитания». Подошёл к полке. Может, по книжкам догадаюсь, чем человек занимается. Смотрю, книги как книги: проза, стихи. Десятка три томов. «Зоология», сочинения Брэма. Ага, смекаю, всё ясно, или учительница, преподаёт зоологию, или научный работник…

Стою я этак, размышляю, вдруг слышу: за дверью в соседней комнате кто-то скребётся весьма настойчиво и мяукает. Думаю, наверно, кошка гулять просится. Подхожу, поворачиваю ключ, открываю дверь…

Если бы Валерий Брумель увидел мой прыжок, он бы понял, что ему не с Томасом надо соревноваться, а со мной. Я потом дня три не мог сообразить, как я очутился на шкафу.

Может, вам интересно знать, почему я выкинул этот легкоатлетический номер? Была причина. И довольно уважительная.

В комнату вошёл… лев. Царь зверей.

Вот я сейчас рассказываю, и у меня по спине мурашки бегают.

Входит лев, останавливается, смотрит на меня и вроде прикидывает, когда меня со шкафа стащить — сейчас или немного погодя. Стоит он так, потом опускается на передние лапы, и тут, братцы, я чувствую, что через минуту в редакции освободится штатная единица…

Потом вижу, лев зевнул во всю пасть, а сам с меня глаз не сводит. И тут мне даже показалось, что он подмигнул: дескать, сейчас с тобой займусь!.. Я сижу на шкафу, зубы у меня стучат, как отбойный молоток, а лев отвернулся и спокойно ушёл в другую комнату.

Я думаю: что же мне теперь делать? А? По телефону позвонить, куда? И как? Телефон у тахты, внизу. И лев тоже внизу. Что делать, братцы?

Вдруг звонок. Это хозяйка вернулась.

Я кричу:

— Я не могу открыть, я на шкафу.

— Почему? Что случилось?'

Я не успеваю ответить, вижу, лев одолел комнату в два прыжка, стоит в передней и рычит у двери. И так он рычит, ужас!

— Зачем вы выпустили Малыша? — Это хозяйка квартиры, Валентина Ивановна, с лестничной площадки кричит. — Да вы не бойтесь. Ничего страшного, он же ещё совсем молодой!..

А я сижу на шкафу и думаю: он совсем молодой и я совсем молодой, но если он до меня доберётся, то пожилым я уже не буду никогда.

А Валентина Ивановна кричит:

— Пока я его здесь отвлекаю, позвоните в домоуправление — до семь семьдесят семь девяносто пять, Скажите, чтобы срочно пришёл слесарь в девятую квартиру.

Знаете, в цирке есть такой номер — «акробаты на батуте». Сетка упругая натянута, на неё прыгают из-под купола и снова вверх под купол. Я этот номер исполнил в домашних условиях. Прыгнул со шкафа на тахту и с телефоном в руках обратно на шкаф. Теперь могу в цирковое училище поступить без экзаменов. Позвонил в домоуправление, номер набрал с трёх попыток: срочно пришлите слесаря, квартира девять… Здесь ходит лев — ни войти, ни выйти…

С трудом меня поняли, сказали, что сейчас придёт слесарь.

Я трубку положил, потом позвонил в редакцию. Набрал номер. Слышу голос Алексея Николаевича: «Алло! Алло!..» А я ничего не могу ответить: лев опять вернулся. Подошёл к шкафу, смотрит на меня и облизывается. Тогда я в трубку говорю:

— Алексей Николаевич! Я говорю со шкафа… Алексей Николаевич… Тут лев… Николаевич.

А лев мой голос услышал и встал передними лапами на тахту, Я трубку выронил, она висит, качается, из неё короткие гудки, как стон, — а-а-а…

Слышу, на лестничной площадке голоса. Слесарь прибыл. А лев тем временем начал боком о шкаф тереться. Шкаф качается, ну, думаю, всё, привет, читайте завтра в рамочке: «Нелепый случай вырвал из наших рядов…»

Шкаф качается, я держусь за потолок и всю свою жизнь вспоминаю. Почему-то последнюю летучку вспомнил, на которой меня за оперативность хвалили.

Вдруг слышу голос Валентины Ивановны;

— Вы почему молчите, что с вами?

Я говорю:

— Он шкаф раскачивает.

Она говорит:

— Ничего, ничего, это он просто играет. Вы спойте что-нибудь, Малыш любит музыку. Она его очень успокаивает.

Тут я подумал: это не льва, а меня нужно успокаивать.

В общем, я запел. Такая это была песня, что по сравнению с ней ария юродивого из «Бориса Годунова» прозвучала бы как походный марш. Пел я одну мелодию, как вы понимаете, мне было не до слов. И представьте себе, произошло чудо. Лев лёг на пол и закрыл глаза. А потом вдруг встал и быстро ушёл. Не вынес царь зверей моего вокала.

А дальше всё было просто. Слесарь сделал своё дело, Валентина Ивановна вошла в квартиру, и лев бросился ей навстречу. Она потрепала его гриву, увела в соседнюю комнату и заперла дверь на два поворота ключа.

Я легко спрыгнул со шкафа, у меня уже был некоторый опыт, после чего и состоялась наша беседа за чашкой чаю. Беседа была интересная, Валентина Ивановна — научный сотрудник зоопарка — взяла львёнка ещё слепым. Так он и рос и воспитывался у неё дома.

Этот Малыш недели через две будет переведён в зоопарк. Выберу время, схожу с ним повидаться. Посмотрим друг на друга и вспомним нашу яркую, незабываемую встречу.

 

Счастливый конец

Как-то вечером, когда я сидел и работал, в комнату вошла моя дочь — ученица восьмого класса.

— Отец, — сказала она, — позволь мне коротенько осветить одну мысль. Было бы очень, понимаешь ли, неплохо, если бы ты отложил на время юмор и со всей принципиальностью, со всей прямотой заострил вопрос об улучшении развития жанра фантастики, внеся свой личный вклад в это, понимаешь ли, важное дело.

— Что с тобой? — спросил я у дочери. — Почему ты так странно выражаешься? Откуда у тебя эти неуклюжие обороты речи?

— Могу коротенько осветить, — сказала дочь, — у нас только что кончилось собрание, и я…

— Не продолжай. Я всё понял. Вернёмся к твоей просьбе. Ты хочешь, чтобы я сочинил фантастический рассказ?

— Да. Вопрос стоит именно так.

— Хорошо, — сказал я, — попробую. Но это не будет фантастикой в чистом виде. Это будет рассказ с элементом фантастики.

Я некоторое время подумал, потом сказал:

— В рассказе будут два действующих лица. Два человека и собака. Впрочем, нет, будет ещё и третий человек. Обязательно третий человек, потому что, если его не будет, рассказ печально окончится, а это не в моей манере. Я не люблю печальных концов.

Первым действующим лицом будет мужчина, не совсем молодой и совсем не старый. Фамилия его будет, скажем… Тютин, Что же касается его профессии, то я его сделаю оратором, и не столько по призванию, сколько по давней склонности, более всего похожей на зуд, — выступать, произносить речи на собраниях, совещаниях, симпозиумах, форумах, летучках, планёрках, пятиминутках и тэдэ и тэпэ.

Вторым действующим лицом этой вполне современной истории будет известный русский писатель Иван Сергеевич Тургенев. Да-да, тот самый И. С. Тургенев, который, между прочим, сказал: «…ты мне один поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!»

В рассказе И. С. Тургенев будет выведен не как писатель, выдающийся мастер русского языка, а как человек, имеющий второе призвание, — как охотник.

Охотнику Тургеневу будет сопутствовать его охотничья собака по кличке, скажем, Трезор.

Третьим действующим лицом… Впрочем, третье действующее лицо появится в самом конце нашего рассказа и представится самолично.

И ещё одно объяснение, в котором, по правде говоря, нет особой нужды, но всё же…

Обещанный элемент фантастики будет состоять в том, что одним из действующих лиц короткого повествования о событии наших дней явится покойный писатель-классик.

А теперь слушайте рассказ, который может оказаться более кратким, чем вводная часть, или, проще сказать, преамбула.

Был прекрасный летний вечер. К сожалению, я не помню, ходят ли на охоту по вечерам. Для верности скажем так: было прекрасное раннее утро. Совершив приятную прогулку по берегу реки, Тютин решил искупаться. Разделся и, слегка поёживаясь от утренней прохлады, он прыгнул с песчаного бережка и поплыл. «Славное нынче утро, — думал Тютин, сильными взмахами рук рассекая тихую воду, — стрекоза пролетела, а вон реактивный самолёт в небе белый след оставил».

То ли устал Тютин, то ли не рассчитал сил своих, но начал бедняга тонуть.

И надо же было случиться, что шёл в тот час по берегу красивый, рослый старик с румяным лицом. Старик нёс в руке ружьё, рядом шла охотничья собака.

Если бы Тютин больше читал, он бы, разумеется, сразу вспомнил портрет писателя И. С. Тургенева, помещённый в первом томе его полного собрания сочинений. Но Тютин значительно меньше читал, чем говорил.

И потому вместо того чтобы поднапрячься и крикнуть: «Иван Сергеевич, помогите, тону!» — крикнул: «Товарищи, разрешите мне коротко остановиться!»

— Постой-ка, Трезор, — сказал Тургенев, — этот господин вознамерился что-то сказать.

Остановился охотник, села собака, а терпящий бедствие Тютин тем временем говорил, побулькивая и выплёвывая тёплую речную воду:

— Разрешите мне коротко остановиться и поставить вопрос ребром. Ситуация, товарищи, складывается так, что, находясь под влиянием не изученной в должной мере водной среды, я имею тенденцию углубиться в этот вопрос с возможностью последующего невыхода наружу. Не буду долго останавливаться на истории вопроса, так как налицо чересчур высокое потребление воды на душу населения и речь моя имеет тенденцию утратить необходимую для народа разборчивость…

— Ты понимаешь, Трезор, о чём изволит говорить этот господин? — спросил Иван Сергеевич у своей верной собаки.

Трезор пожал ушами.

А тонущий Тютин, вместо того чтобы огласить окрестности кратким и исчерпывающим восклицанием: «Тону! Спасите!», хлебнув новую порцию воды, продолжал:

— Современная обстановка складывается в таком аспекте, что с каждым новым погружением я добиваюсь всё большей и большей глубины. Таким образом, товарищи, у меня уже сложилась реальная перспектива нырнуть последний раз только в одном направлении, а именно туда…

— Не понимаю, решительно не понимаю, что желает выразить словами этот господин, — сказал Иван Сергеевич и, тихонько свистнув собаке, пошёл вдоль берега и скрылся в кустах.

Итак, Тургенев ничего не понял.

И утонул бы незадачливый герой рассказа, кабы не счастливый случай.

По соседству катался на лодочке некий молодой человек, понаторевший на профсоюзной работе и знавший толк в канцелярской речи. Услышав совсем уже неразборчивые рулады Тютина, молодой человек направил лодку куда надо и сказал:

— Моя фамилия Мармуев. Если вы, товарищ, так резко ставите вопрос, то назрела острая необходимость оторвать вас от губительного влияния засасывающей вас среды. И моя задача на сегодняшний день состоит в том, чтобы поднять вас на более высокий уровень. Я кончил, — сказал молодой человек и вытащил Тютина ещё живым, но ещё не научившимся ясно выражать свои мысли.

Убедившись, что моему герою больше ничего не угрожает, я с сознанием исполненного долга завершаю на этом своё реалистическое сочинение с лёгким налётом фантастики.

 

Смейся, паяц

Спектакль шёл нормально. Эпизод «производственное совещание» разворачивался в лучшем виде. Мотылёв, создавший образ технолога, исполнил свой монолог с большой внутренней силой.

Я выступал в роли передового токаря Василия Гнутова, у которого на заводе всё в полном ажуре. Приспособление, предложенное Гнутовым, получило авторитетное одобрение. Человеку бы, как говорится, жить да радоваться. Ан нет!.. Драматург поставил перед собой цель испытать Василия Гнутова на прочность.

Не согнётся ли он, не сломается ли, когда в момент своего наивысшего взлёта узнает печальную весть о том, что его верная супруга Варвара совершенно неожиданно решила бросить своего Василька и уехать к матери в Воронежскую область.

Опытный драматург пожелал столкнуть общественное с личным. Для этой цели он как раз и выбрал сцену производственного совещания, когда в самом конце Гнутову приносят записку от его Варвары.

Режиссёр-постановщик Пётр Павлович расставил смысловые акценты, определил сверхзадачу. Гнутов на взлёте, у него отличное настроение, и именно в этот момент входит работник завкома Сыромятников и подаёт мне, то есть Гнутову, записку. А в ней жестокие слова: «Василёк, нам лучше расстаться. Я уезжаю к маме. Варвара».

Когда мы готовили спектакль, на одной из первых репетиций я предложил свой рисунок, примерно такой.

Я сижу на производственном совещании весёлый и радостный, принимаю поздравления товарищей по работе и вдруг — трах! Появляется Сыромятников и вручает мне записку от Варвары. Я её читаю, говорю: «Извините, у меня срочное дело» и сразу же к выходу, но на полпути останавливаюсь и, сжав, как говорится, в кулак свою волю, иду обратно тяжёлой походкой. И тут технолог Мотылёв подаёт свою реплику: «Что случилось, если не секрет?» Я выдерживаю небольшую паузу, даю смену эмоций и говорю тихим голосом: «Жизнь, товарищи, полна противоречий, но человек всегда должен верить в хорошее. Я не имею секретов от родного коллектива — меня только что бросила жена».

Все присутствующие играют крайнее удивление, и Мотылёв говорит: «Прямо скажу — этого я никогда не ожидал. Продолжим нашу работу, товарищи».

Сыромятников резко критикует меня за то, что я не уделял должного внимания жене и вот к какому грустному итогу это привело. Идёт несколько острых реплик на моральную тему, а я сижу один в стороне, лицо высвечивает «пистолет» — это такой узкий луч, — и на моём лице ясно отражается большое человеческое волнение, сознание глубокой вины и всё такое прочее.

В конце я встаю и говорю: «Да, я был виноват — и вот закономерный результат».

Режиссёр в общем и целом одобрил и принял мою творческую экспликацию, но со своей стороны добавил, чтобы я посочней сыграл доминанту, а именно — печаль плюс некоторый элемент страдания. В данном решении, как он сказал, будет предельно обнажена гражданская позиция героя.

В текущем сезоне мы наш спектакль сыграли двадцать один раз, и всё было на высоком художественном уровне. Правда, в одной рецензии критик заметил, что в сцене производственного совещания я излишне педалирую грусть, которая порой даже перерастает в безысходность. Между тем в воле человека и в его возможностях заставить жизнь обернуться к нему своей светлой стороной.

Вот так. А теперь я скажу про последний спектакль и про то, какая на нём возникла интересная ситуация.

Вам безусловно известно такое понятие — дисциплина актёрского труда. Если не знаете, я сейчас поясню.

Возьмём предполагаемые обстоятельства. У вас дома, к примеру, крупная неприятность — пожар или наводнение, а вы в это время в театре играете развесёлую комедийную роль. Наступает антракт, вам сообщают, что у вас стряслось, но ничего не поделаешь — надо комедию доиграть до конца. Вот и получается в итоге ситуация типа «смейся, паяц».

Но я вернусь опять к тому спектаклю, о котором начал рассказывать.

Представление начинается ровно в семь. А в четыре тридцать моя жена Марина проследовала в родильный дом. Проводил я её, поцеловал, пожелал, чтобы всё было хорошо.

А дальше произошли такие события.

Наступил вечер. Играем мы спектакль, и пока я нахожусь на сцене и участвую в этот самом производственном совещании, из родильного дома звонят в театр и говорят: «Поздравьте вашего товарища артиста Хорохорина. Только что его супруга родила прекрасного мальчика».

Представляете? Это радостное событие пока идёт мимо меня, как косой дождь. Весь коллектив кроме занятых на сцене уже проинформирован, а я ещё ничего не знаю.

И вот на сцене идёт производственное совещание. У меня отличное настроение, но тут входит работник завкома Сыромятников (артист Бровкин, кончил Щукинское училище), входит и просто-таки весь сияет. Здоровается по роли с присутствующими и протягивает мне записку: «Вот, Василий, тебе Варвара велела передать».

Я в соответствии с моей трактовкой образа спокойненько беру эту записку и читаю, конечно не вслух: «Марина родила наследника. С тебя причитается. Группа товарищей».

Я поднимаю глаза, делаю громаднейшую паузу — даю лёгкое обалдение, как, между прочим, и должно быть по роли, и потом, не хочу хвалиться, иду на актёрский подвиг.

Сперва я исполняю личную скорбь не очень глубокую, потом говорю всем: «Извините, у меня срочное дело», направляюсь к выходу, затем останавливаюсь, как всегда сжимаю в кулак свою волю и возвращаюсь.

Мотылёв, поскольку он не знает содержания записки, подаёт реплику: «Что случилось, если не секрет?»

Тут у меня опять пауза, смена эмоций, и я произношу свою реплику, но не всю, а только вторую её часть: «Человек всегда должен верить в хорошее. Я не имею секретов от коллектива. У меня только что… верней, меня только что бросила жена».

Тут вое удивляются, выражают сочувствие, а у меня такое радостное лицо, что всем понятно, что ни в каком сочувствии я не нуждаюсь, такой я необыкновенно бодрый и весёлый, что, думается, ещё минута — и запою.

Сыромятников, согласно тексту пьесы, кроет меня, а я на его слова абсолютно не реагирую. Получается, что с меня критика как с гуся вода. Но в конце я свою реплику всё же произнёс: «Да, я был виноват — и вот закономерный результат». Наши потом сказали, что когда я это говорил, я довольно глупо улыбался.

Честно вам скажу, не помню, как уж я доиграл спектакль. Говорят, что хорошо, с исключительным эмоциональным подъёмом.

Через три дня в городской газете появилась рецензия.

Обо мне критик так написал: «Ярко выразил гражданскую позицию своего героя артист Л. Хорохорин. Сцену, когда Гнутов узнает, что его оставила жена Варвара (артистка Э. Чепурная), Хорохорин решает очень своеобразно. Он играет спокойствие, даже весёлость. Такое решение могло бы показаться несколько парадоксальным, но это не так. Артист как бы предвосхищает свою программу — человек должен всегда верить в хорошее. И эта стойкая вера не обманывает передового токаря Василия Гнутова — в финале Варвара возвращается к мужу».

Дальше в рецензии говорится об очередных задачах современной драматургии, но поскольку это выходит за рамки данного спектакля и прямо ко мне не относится, я на этом не буду останавливаться.

Самое важное я уже рассказал.

 

Кролик

Не стал бы я писать этот рассказ, если бы имел одну только цель — обрисовать невежливость отдельного человека. Это, как мне кажется, прямая задача сатиры. Вывести на всеобщее обозрение и заклеймить. Но я этого не умею, потому что я не сатирик.

Бывают такие активные люди — агитаторы, горланы, главари, но я не из их числа.

Дело в том, что по складу своей души я лирик. Не располагаю ни громким голосом, ни гневными интонациями. В моём арсенале всего и есть, что тихая речь, сдобренная улыбкой. Вот моё единственное и отнюдь не грозное оружие.

Каждое утро ровно в восемь пятнадцать я сажусь в троллейбус, связывающий наш микрорайон с центром города, и еду на работу в свой научно-исследовательский институт.

Почти всегда вместе со мной в троллейбус входит хмурого вида молодой человек в кроличьей шапке и пальто из синтетики.

На прошлой неделе этот Кролик (так я буду его называть), разворачиваясь в тесном проходе, грубо наступил мне на ногу. Я посмотрел на него в надежде, что он извинится, но ничего подобного не произошло. Кролик спокойно стоял, поглаживая свои роскошные бакенбарды, и что-то беззвучно насвистывал.

— Гражданин, — тихо сказал я, — вы наступили мне на ногу.

— Возможная вещь, — ответил Кролик.

— И у вас не возникло желания извиниться?

— Пока что не возникло.

— Очень жаль, — сказал я. — Ничто так дёшево не стоит и ничто так дорого не ценится, как вежливость. Если бы вы попросили извинения, вы бы тем самым возвысились в моих глазах и предстали передо мной как учтивый молодой человек…

Кролик иронически взглянул на меня:

— Долго думаешь тарахтеть на эту тему?

— Хочу обратить ваше внимание, — сказал и, — что глагол «тарахтеть» не является синонимом глагола «говорить». Точнее, он смыкается с глаголом «шуметь».

Между тем я вовсе не шумел. Напротив, я достаточно деликатно оказал вам, что вы наступили мне на ногу…

Кролик поморщился:

— Ла-ла-ла… Гляжу, язык-то у тебя без костей.

— Да. Я в этом смысле не являюсь исключением. Язык, как вы знаете, мышечный орган, способствующий пережёвыванию и глотанию пищи, но это ещё не всё.,

— Ах, ещё не всё?… Ну давай, давай!..

— У человека в отличие от животных язык участвует в создании речи…

— До чего же ты мне надоел! — строго сказал Кролик.

— Прошу прощения, но вы не дали мне закончить мысль.

— Что ты от меня хочешь? — нервно спросил Кролик.

— Ваше лицо выражает страдание, — сказал я. — Это даёт мне повод думать, что вы испытываете чувство раскаяния, но по совершенно непонятной причине не желаете в этом признаться.

Кролик вытер лицо шапкой и покинул троллейбус, но не как обычно, у моста, а на две остановки раньше.

На следующее утро я заметил, что при моём появлении в троллейбусе Кролик быстро отвернулся.

Поравнявшись с ним, я сказал:

— Доброе утро! Какой нынче дивный выпал снег. Мы вчера с вами не договорили. Есть в душе у человека такие таинственные струны…

Кролик всплеснул руками:

— Можешь ты рот закрыть?

— Разумеется. Закрытый рот — это его, так сказать, естественное состояние…

Кролик потыкал себя в лоб пальцем:

— Сходи-ка ты, друг, в поликлинику.

— Меня трогает ваша забота, — сказал я, — но в этом нет нужды. Нога меня больше не беспокоит.

— А голова? — спросил Кролик, и лицо его вновь обрело страдальческое выражение.

— Не тревожьтесь, голова у меня болит крайне редко. Давайте вернёмся к тому, о чём мы говорили…

— Ну, что ты ко мне прилип? — плачущим голосом пропел Кролик. — Долго ты меня будешь мучить?…

Я пожал плечами.

— Если я вас правильно понял, сознание своей неправоты причиняет вам мучения. В какой-то мере это меня радует. Через страдания — к постижению истины. Всё закономерно, не правда ли?

Кролик не ответил. Он молча закрыл лицо руками.

На другое утро, такое же чистое и снежное, войдя в троллейбус, я поискал глазами Кролика и вскоре его обнаружил. Он сидел с поднятым воротником и в шапке, надвинутой на глаза. Мальчишка — его сосед — уступил мне место.

— Спасибо, — сказал я и уселся рядом с Кроликом.

Некоторое время мы ехали молча.

— Я не сразу узнал вас, — сказал я. — Доброе утро!..

— Привет! — ответил Кролик и, сдвинув брови домиком, сказал: — Извините, что так получилось. Извините…

— Что вы имеете в виду?

— Я вам случайно на ногу наступил. Утро, сами знаете, толкотня, другой раз даже не видишь, куда ногу ставишь. Так что прошу меня, конечно, извинить. Даю слово — это больше не повторится. Слово даю. И всё. И конец!..

Кролик встал.

— Вам ещё рано.

— Я по другой причине встал, — пояснил Кролик, — видите, женщина? Она стоит, а я сижу, значит, я должен уступить ей место. Гражданка! Прошу вас, садитесь, пожалуйста. Будьте как дома! Спасибо за внимание!

Он приподнял свою мохнатую шапку и решительно двинулся к выходу.

Я заметил, что он опять не доехал до моста, а вышел на остановку раньше.

 

Душа общества

Белоколонный загородный дом стоял в самой глубине парка. В давние времена здесь хозяйничал граф Сумароков, а нынче раскинул свои владения дом отдыха «Зелёный шум». Эта обитель покоя стала излюбленным местом отдыха учёных.

Директор «Зелёного шума» говорил так:

— Товарищи, какой у нас в основном контингент? Учёные. Короче говоря, люди умственного труда. Обойдёмся уж как-нибудь без танцев и развлечений.

Однажды случилось так, что учёные возроптали: им было скучно. Тогда директор уехал в город и вернулся с человеком, именуемым затейником. Ошеломлённый составом отдыхающих, затейник попытался было начать с популярной лекции на тему «Гипертония и меры её предупреждения», но лекция никакого успеха не имела, и многоопытный затейник резко изменил курс. Он сколотил группу желающих участвовать в увлекательном соревновании «бег в мешках». В этом игрище приняли участие член-корреспондент Академии наук Ярцев, профессор Вахромеев и кандидат искусствоведения Фроленко. Отпрыгав половину дистанции, профессор Вахромеев стыдливо вылез из мешка и, не глядя на присутствующих, скрылся в библиотеке.

Затейнику было трудно. Его инициатива не находила поддержки. Через неделю он подал заявление об уходе и тут же устроился в дом отдыха текстильного комбината, где с успехом трудится и по сей день.

С уходом затейника жизнь в «Зелёном шуме» вернулась в свою колею. Иронические замечания в адрес профессора Вахромеева, публично скакавшего в мешке, были уже исчерпаны, и в доме отдыха опять стало скучно.

И вот как-то среди бела дня в аллее парка появился молодой человек. Высокий, рыжеволосый, в синем тренировочном костюме, молодой человек быстро обошёл парк. Проводив любопытным взором группы гуляющих, он обратился к старику, с книгой в руках сидевшему на скамье:

— Извините за беспокойство. Можно вас потревожить?

— Слушаю вас, — ответил старик. Это был академик Пухов.

— Вы здесь отдыхаете?

— Да.

— Небось скучаете?

— Простите… С кем имею честь?

— Рыбаков Леонид, — представился молодой человек, — или просто Лёша.

— Что же вам угодно, Лёша? — строго спросил академик.

Лёша улыбнулся:

— Мне кажется, здесь бы не помешал человек, который, так сказать, организовал бы культурный досуг…

— Вы имеете в виду бег в мешках?

— Это неплохая штука. Ловкость развивает, прыгучесть.

— Вы полагаете, что мне необходимо развивать прыгучесть?

— Ну, лично для вас мы подберём что-нибудь другое.

— Знаете что, Лёша, вы пройдите к директору и побеседуйте с ним.

— Был. Уехал в город директор. Можете вы дать команду, чтобы ваши отдыхающие собрались ну хотя бы в ту беседку?

— Нет, молодой человек, вы уж, пожалуйста, сами командуйте.

— Ну что ж, ладно, — согласился Лёша. — Попробую.

Не прошло и десяти минут, как в открытой беседке собрались люди. Усевшись на соломенные диванчики, отдыхающие с любопытством смотрели на рыжеволосого незнакомца.

— Дорогие товарищи! Попрошу минуточку внимания! — с интонацией балаганного зазывалы начал Лёша. — Будем культурно отдыхать!

Аудитория насторожённо молчала.

— Перво-наперво давайте познакомимся. Меня звать Лёша. Перед тем как начать игры и развлечения, хочу узнать ваш культурный уровень, кто где работает, кто какие книги читал. Начнём с вас, папаша. — Он обратился к одному из отдыхающих: — Вы где работаете?

Вопрос был задан профессору Мальцеву — известному специалисту в области ядерной физики. Мальцев сочувственно посмотрел на Лёшу, вздохнул и ответил:

— Я работаю в артели. По переплётной части.

— Ясно, товарищ переплётчик. А вы? — Он указал на сурового вида мужчину.

— А я… Я учитель арифметики в школе. Фамилия моя Лосев.

— Понятно, — бодро сказал Лёша, — шестью восемь — сорок восемь. Пятью пять — двадцать пять.

Лосев сказал правду. Он действительно преподавал арифметику. В молодости. А сейчас он заведовал кафедрой высшей математики в университете и являлся автором монументального труда по теории чисел.

Лёша продолжал задавать вопросы, и люди охотно отвечали ему. Затея Мальцева показалась им забавной, и вслед за Лосёвым отдыхающие по очереди представлялись Лёше. Академик Пухов назвался театральным гардеробщиком. Биолог профессор Михайлов отрекомендовался бухгалтером общества «Рыболов — спортсмен». Видный астроном Добродеев предстал перед Лёшей как продавец магазина «Гастроном».

Бегло опросив присутствующих, Лёша подвёл итог:

— Ну что ж, товарищи, картина ясная. Люди вы простые, как говорится, не шибко интеллигентные, но ничего, постараюсь приподнять вашу культуру.

— Ну, вот что… — начал было Мальцев. Он слыл человеком несдержанным, все это знали. Возмущённый развязностью Лёши, он уже готов был её достойным образом пресечь, но, встретив умоляющий взгляд Добродеева, сдержался.

— Послушаем переплётчика, — сказал Лёша, — вы, кажется, что-то хотели спросить…

— Нет… Я ничего… — замялся Мальцев. — У меня это так… чисто рефлекторно.

Лёша удивлённо поднял брови:

— Вы смотрите, граждане, как человек культурно выражается. А почему это? Сейчас скажу. Переплётчик — когда книгу переплетает, он в неё нет-нет да и заглянет. Верно?

— Верно, — сухо сказал Мальцев.

— Молодец. Так и надо. А вот возьмём, к примеру, вас, — Он указал на Добродеева. — Стоите за прилавком, режете любительскую колбаску, и вам уж тут, как говорится, не до книг. В общем, так, товарищи. Провернём сейчас с вами ряд культурных мероприятий. Отгрохаем вечер вопросов и ответов.

— Ну что ж, отгрохаем, — весело согласился академик Пухов.

— Вопросы будут на темы литературы, науки и техники, — уточнил Лёша. — Задавать вопросы по очереди. Я вам, вы мне.

Лёша оглянулся. Просторная беседка была уже полна до отказа.

— Начнём, — сказал Лёша. — Внимание! Вопрос первый: у какого русского писателя три романа начинаются на одну букву?

Добродеев на мгновение задумался и ответил:

— Гончаров. «Обломов», «Обрыв», «Обыкновенная история».

— Молодец! Поаплодируем товарищу, — одобрительно сказал Лёша. — Теперь задавайте мне вопрос.

— Кто написал «Мёртвые души»? — спросил профессор Михайлов.

— За кого вы меня принимаете? — обиделся Лёша. — Гоголь. Вы задавайте вопросы потрудней. Куль— турки хватает.

Мальцев в изнеможении посмотрел на соседей. «Не пора ли уже осадить этого бойкого малого?»

— Кто открыл Америку? — строго спросил Мальцев.

— Илья Ильф и Евгений Петров! — ответил Лёша.

Кругом засмеялись.

— Слышу здоровый смех. Это уже неплохо, — с удовлетворением отметил Лёша. — Пошли дальше. Что такое полупроводник?

Поднял руку Пухов.

— Слово имеет работник гардероба.

Пухов откашлялся и, весело сверкнув глазами, ответил:

— Полупроводником, по-видимому, называется проводник, который один обслуживает два вагона.

— Точно! — подтвердил Лёша. — Игра продолжается!

Спустя полчаса вернувшийся из города директор услышал громкие голоса и взрывы хохота, доносившиеся из беседки. Подойдя, директор увидел незнакомого парня, окружённого отдыхающими.

— Играем в профессии-рифмы! — Лёша громогласно объяснял правила игры. — Я называю профессию. Ваша задача — назвать другую профессию, только обязательно в рифму. Начали! Ткач.

— Врач! — крикнул кандидат наук Рыжов.

— Лекарь.

— Пекарь! — крикнул академик Пухов и гордо оглянулся по сторонам.

— Монтёр.

— Шахтёр, — бойко срифмовал историк Семёнов.

— Актёр.

— Полотёр! — ответил в рифму член-корреспондент Академии наук Пащенко.

— Лётчик,

— Переплётчик! — неожиданно для самого себя крикнул Мальцев.

Директор «Зелёного шума» в недоумении оглядывался. Но его никто не замечал. Взрослые, почтенные люди, учёные, известные всей стране, вели себя как мальчишки. Смеясь и перебивая друг друга, они кричали и азартно спорили.

Директор взял под руку профессора Вахромеева:

— Иван Антонович, прошу вас, объясните, ради бога, что здесь происходит?

Вахромеев ответил не сразу.

— Слушайте, дорогой мой. — Он смеялся, непроизвольно высвобождая руку, с открытым ртом глядя на Лёшу. — Его спросили: что такое идеализм? Он ответил: «Идеализм, говорит, это когда идеализируешь любимую девушку и думаешь, что она лучше, чем она есть на самом деле».

Пожав плечами, директор отправился в служебный корпус. Уже издали он услышал новый взрыв смеха из беседки.

Но вот над парком прозвенел звонок, приглашавший к ужину. Идя в столовую, академик Пухов увидел Лёшу. Он стоял в застеклённой телефонной будке и, прикрыв ладонью микрофон, улыбаясь, говорил:

— Люся! Я был уверен, что ты с отцом ещё здесь. Приехал и узнал, что у вас вчера кончились путёвки. Выходной, делать нечего, прошёлся я по аллеям и увидел, как скучают люди. Тогда я затеял дикую авантюру. Изобразил воспетого сатириками «культурника» образца «три притопа — три прихлопа» и сделал вид, что понятия не имею, кто здесь отдыхает. Слышишь?… Я тут провёл «викторину». Когда профессор Мальцев, знаешь, знаменитый атомщик, спросил, что такое нейтрон, я ответил такое, что просвещённый старик буквально зашатался. Что? Да. В общем, мне кажется, что я их малость расшевелил.

Академик Пухов всплеснул руками и быстро ушёл.

Когда, направляясь домой, Лёша проходил мимо здания столовой, в её окнах появились люди. Смеясь, они начали аплодировать Лёше. И по выражению их лиц Лёша понял, что он разоблачён.

Уже при выходе из парка его догнал профессор Мальцев. Улыбаясь, он пожал Лёше руку и молча протянул ему книгу.

Это был том «Курса ядерной физики». На титульном листе размашистым почерком автора было написано: «Весёлому хитрецу Лёше от благодарного переплётчика».

 

Новоселье

На заре человечества все люди ходили пешком, Со временем была изобретена такая круглая штука, которая получила наименование «колесо».

С этого колеса и началось. На земле появились средства личного и общественного транспорта. В частности — автомобили.

Автомобиль стал могучей движущей силой. Он помог человеку и возвеличил его.

Это и многое другое поведал нам Егор Иванович Ф.

Я не называю фамилии этого товарища. Егор Иванович — скромный человек. Если бы я назвал его фамилию, то Егора Ивановича, безусловно, начали бы осаждать очень многие с просьбой сотворить и для них нечто подобное.

Перед тем как начать рассказ, спешу сообщить, что у молодых супругов, о которых пойдёт речь, всё в полном порядке и они досрочно отпраздновали новоселье.

Ну, а теперь больше не буду отвлекаться и расскажу, как было дело.

Этим летом в городском Дворце бракосочетаний сочеталась симпатичная молодая пара. Жених Анатолий — мастер часового завода, а невеста его Мария — модельерша швейной фабрики, к слову сказать, красивая девчонка.

Пришло время, всех пригласили в зал. Радио исполняет «Свадебный марш» композитора Мендельсона.

Совершилось всё как положено — молодые поцеловались, и местный фоторепортёр запечатлел этот момент для истории.

Вышли все из подъезда, а там уже машины дожидаются — их специально на автобазе заказали для такого торжественного случая.

В первую машину сели Анатолий с Марией, кое-кто из знакомых, и в том числе Егор Иванович. К слову говоря, Егор Иванович и отец Анатолия — старые приятели, вместе воевали, а сейчас оба на пенсии.

Только этот автопоезд свадебный двинулся, три «Волги» с роднёй и друзьями вперёд ушли, домой, готовиться к встрече.

А машина с молодожёнами следует своим курсом.

И в этой машине, между прочим, происходит такой разговор.

Анатолий говорит:

— Представляешь, Маша, если бы дом был готов, мы бы сейчас не к родителям, а прямо к себе в отдельную квартиру!..

Мэрия говорит:

— Мечты, мечты, где ваша сладость…

А один парень по имени Володя говорит:

— Дом-то ведь обещали сдать к марту.

Анатолий говорит:

— А потом — к маю.

Егор Иванович спрашивает:

— Это какой же дом?

Анатолий отвечает:

— Сейчас мимо проедем…

И буквально минут через пять все, кто в машине сидел, видят на небольшом удалении картину жилищного строительства. И картина эта не бодрая, а какая-то чересчур вялая.

И тогда Егор Иванович, он рядом с шофёром сидел, говорит:

— Товарищ водитель, прошу вас, подрулите, пожалуйста, чуть поближе к дому и остановите машину.

Шофёр выполняет эту просьбу, а Егор Иванович говорит Володе:

— У тебя блокнот есть? Достань ручку. Сейчас пойдёшь со мной. Вопросов не задавай. Ты только слушай и записывай…

Сказав эти слова, Егор Иванович поправляет свою шляпу и выходит из машины, а Володя — за ним и в руках блокнот держит и ручку.

А там, на стройке, уже заметили — машина остановилась, и из неё вышли два товарища: один рослый солидный, а другой — молодой.

Егор Иванович подошёл к дому, а там его уже ждут — мужчина в кепке и с ним ещё двое.

Егор Иванович оглядел дом и говорит:

— Здравствуйте, товарищи строители!

Те дружно отвечают:

— Здравствуйте!

Егор Иванович спрашивает:

— Кто строит дом? Чей объект?

Тот, который в кепке, он оказался прораб, докладывает:

— СМУ сорок пять.

— Фамилия начальника?

— Колыхалов Андрей Михайлович.

Егор Иванович обернулся к Володе, тот записал. А Егор Иванович брови нахмурил и спрашивает:

— Когда дом будет предъявлен к сдаче?

Прораб снял кепку и говорит:

— В конце квартала,

Володя записал.

А Егор Иванович говорит тихо и строго:

— Передайте товарищу Колыхалову, что я лично проверю, как он держит слово.

Прораб говорит:

— Будет сделано! Разрешите продолжать работу по возведению семидесятиквартирного жилого дома?

Егор Иванович говорит:

— Возводите. Желаю успеха.

Повернулся и пошёл. А Володя, перед тем как уйти, погрозил прорабу пальцем — дескать, смотрите!..

Егор Иванович с Володей ещё до машины не дошли, а прораб уже в автомат кинулся звонить по начальству, потом он вернулся и стал смотреть, как Егор Иванович садится в машину рядом с шофёром.

Машина взяла с места.

Она шла ходко, можно сказать, не шла, а летела.

Потому, наверное, эту машину и назвали «Чайка».

 

Хочу быть наивным

Всем моим друзьям известно, что я наивный человек. Как-то в день футбольного матча мы с приятелем приехали на стадион и с грустью убедились, что все билеты проданы.

«О билетах надо было позаботиться заранее, — сказал мой приятель. — Только с твоей наивностью можно было ехать сюда через весь город и на что-то надеяться!..»

Мы прошли мимо бездействующих касс, и я вдруг увидел табличку — «Касса дипломатического корпуса».

Будь я ловкачом, я бы сделал попытку выдать себя за секретаря какого-нибудь посольства и кассирша открыла бы нам дорогу на футбол. Но подобные авантюры не в моём стиле.

Я просунул голову в окошко и, вспомнив заученное в школе немецкое двустишие о том, что «завтра, завтра, не сегодня, говорят все ленивые люди», с виноватой улыбкой чётко сказал кассирше: «Морген, морген, нур них хойте, заген алле фауле лейте».

Кассирша оценила мою самокритичность. Понимающе кивнув, она протянула два билета.

Когда мы заняли свои места на трибуне, приятель похлопал меня по плечу и произнёс: «До чего же ты ловкий малый!»

Я не понимаю, что он имел в виду.

Когда я женился, нам, естественно, потребовалась мебель. Моя жена Ариша сказала: «Давай купим гарнитур «Уют». Правда, эти гарнитуры бывают редко, их тут же расхватывают».

Аришин дядя предложил план. Он сказал: «Надо дать продавцу мебельного магазина, и за это продавец обеспечит вас дефицитным «Уютом». «Ни за что!» — сказал я. «Не подмажешь — не поедешь», — заметил дядя.

В мебельном магазине я подошёл к продавцу с румяным лицом жизнелюба. Отведя его в сторону, я посмотрел ему в глаза и сказал: «Мне нужен гарнитур». «Возможная вещь», — сказал продавец и почему-то оглянулся по сторонам. «У вас есть гарнитуры «Уют»?» — «Были. Кончились». — «Тогда у меня к вам вопрос. Случалось ли в вашей практике, что дефицитный товар весь распродан, но заходит какой-нибудь знакомый — и оказывается, что есть ещё один гарнитур. Бывает так?»

«Никогда не бывает, — твёрдо сказал продавец. — Это же нарушение правил торговли». — «Значит, лично с вами такого не случалось? — спросил я, убеждаясь, что Аришин дядя опирался на непроверенные и нетипичные факты. — А может быть, вы забыли? А? Постарайтесь вспомнить. Мне это нужно знать. И потом, не было ли с вами случая, когда покупатель давал вам кое-что, и вы в порядке ответной любезности шли ему навстречу? Вспомните».

Слова мои произвели на продавца сильное впечатление.

«Меня также интересует…» — начал было я, но продавец быстро протянул мне чек: «Вот, на ваше счастье, случайно остался один гарнитур. Платите в кассу». — «Большое спасибо, — сказал я. — Могу ли я предложить вам…» — «Ничего не надо, — сказал продавец и подмигнул, — всё в порядке. Привет»,

Если вы думаете, что, открывая людям свойства своей натуры, я извлекаю из этого какую-то выгоду, вы ошибаетесь. Уверяю вас, я это делаю не корысти ради.

Как-то недавно я зашёл в гастрономический магазин. Там неподалёку от кассы я увидел двух мужчин — высокого в кепке и ватнике и полного в распахнутом пальто. Оба они с надеждой посмотрели на меня, и интуиция подсказала мне, что я им нужен, даже необходим, как человек, способный рассеять их сомнения или разрешить только что возникший спор.

«Чем могу быть вам полезен?» — спросил я. «Рубль есть?» — осведомился высокий. «Вы нуждаетесь?» — спросил я с сочувствием. «Вот именно что нуждаемся, — доверительно сказал полный. — Мы в третьем нуждаемся». — «А для какой цели?» — спросил я. Высокий откашлялся и пояснил: «У нас с ним спор вышел. Он говорит — есть жизнь на Марсе, а я ему говорю, что нету жизни. Вот мы вас дожидаемся, какой ваш ответ будет, есть жизнь на Марсе или нету?»

Я пожал плечами и сказал: «Вы задали мне очень непростой вопрос. Некоторые учёные утверждают, что на поверхности планеты Марс существует флора…»

К сожалению, мне не удалось закончить свою мысль.

Мои собеседники вдруг потеряли интерес к решению проблемы, которая их так остро занимала минутой раньше.

«Слышь-ка, давай скорей, а то у нас обед кончается», — хмуро сказал полный.

Я достал из кармана блокнот и шариковую ручку,

«Назовите мне свои имена и фамилии, где вы работаете», — сказал я и открыл блокнот.

«А это зачем?» — спросил высокий.

«Я вам сейчас объясню, — сказал я. — Вы, наверно, знаете, что есть ещё отдельные товарищи, которые в разгар рабочего дня, в обеденный перерыв, не отдыхают, не обедают, а где-нибудь в подворотне или в подъезде тайком пьют водку. Ради бога, не обижайтесь, но у меня вначале мелькнуло подозрение, что вы искали себе собутыльника… Теперь я понимаю, что это совсем не так. Вы затеяли спор и избрали меня арбитром. Если я кому-нибудь об этом расскажу, наверняка найдутся люди, которые мне не поверят. Тогда я назову ваши фамилии, укажу, где вы работаете, и любой при желании сможет убедиться, что я говорю правду».

Они слушали меня, молча хлопая глазами.

Когда оба покинули магазин и зашагали к проходной завода, я спрятал блокнот и ручку. Мне по сей день обидно, что я не могу назвать имена этих любителей астрономии.

Я написал этот рассказ и пришёл в редакцию. Ещё до того как редактор прочитал мою рукопись, я спросил у него: «Имеют ли место случаи, когда уже принятый рассказ в редакции откладывают в связи с тем, что поступил рассказ другого писателя — близкого друга редактора?»

Редактор сказал, что я говорю абсолютную чепуху.

Но я всё-таки решил проследить за этим делом.

Если этот мой рассказ до сих пор не напечатан, значит, я прав, несмотря на то что я наивный человек.