Несколько дней мы жили великолепно. Конечно, трудности были, но совершенно другого свойства.
Ольга Алексеевна приходила домой еще позже, садилась на кухне на табуретку, скидывала туфли и сидела неподвижно, глядела на нас с Санечкой.
— Как хорошо, ребятки, дома, — говорила она. — Как прекрасно отдохнуть после такого трудового дня!
Она с улыбкой следила за Санечкой, как он вынимает продукты из холодильника, как старается и говорила:
— Вызовов, ребятки, становится все больше. В твоей, Саня, школе уже двести детей, а в сто сороковой — целые классы болеют…
— Как же ты, мама, сможешь справиться? — говорил Саня. Он садился к столу, рукой подпирал щеку, так что образовывалась продольная вертикальная складка, и грустно смотрел на Ольгу Алексеевну.
— А вот как раз об этом я и собиралась с тобой посоветоваться, — говорила она.
Саня кивал.
— С новой недели, — советовалась Ольга Алексеевна, — на помощь врачам поликлиники должны прийти разные доктора. Это и кожники, и ушники, и глазники…
— Но ведь они не умеют лечить грипп?
— В том-то и дело. От них помощь слабая. Поэтому я бы и не хотела передавать свой участок в чужие руки. Я собираюсь попросить главного врача, чтобы все вызовы — сколько бы их не было на участке — отдавали только мне.
— Само собой, — сказал Санечка.
— Но если я так заявлю главному врачу, а он на это согласится, то вы, ребятки, не увидите меня весь день, я буду поздно приходить. Но кроме всего, когда прорывы будут в нашей неотложной помощи, то, возможно, я буду им помогать и ночью…
— Понимаю, — серьезно сказал Санечка и вздохнул. — Что тут сделаешь — эпидемия.
— Значит, согласны?
Я хотела возразить. Сами знаете, каково без хозяйки, но тут Санечка встал: лицо серьезное, глаза решительные, щелкнул по-военному каблуками, заявил:
— Ты, мама, можешь на меня полностью рассчитывать. Я все сделаю, что потребуется.
— И уроки?
— Да, — говорит, — и уроки. И только на четыре и на пять. — Русский язык и литературу, — обещает, — на пять, арифметику — на четыре.
— А нельзя ли, Санечка, все на пять?
— Нет, — говорит, — мама, нельзя. Не хочу, — говорит, — мама, брать на себя липовых обязательств. Я, — говорит, — мама, очковтирательства не признаю. Я, — говорит, — мама, обещаю. И все.
— Ладно, — соглашается Ольга Алексеевна. — Но в этих условиях одной учебы от тебя мало. Ты и с Мотькой должен погулять, и сам пообедать, и в магазин сходить, и купить кое-чего. Одним словом, ты должен все делать, что я делала, потому что я уже помочь не смогу, а папа далеко, в Доме творчества.
И Санечка опять каблуками хлопнул, голову наклонил и повторил: все заново.
— Я, мама, трудностей не боюсь.
— Ну, сын, — говорит Ольга Алексеевна и целует Саню, — спасибо тебе от всех заболевших детей нашего участка. А я тоже постараюсь, приложу все силы, чтобы грипп тут не свирепствовал. Мы гриппу покажем, на что способна наша медицина.
Потом она стала кушать, а Саня сам зажег спичку и сам спичкой зажег газ. Я подумала, что он сейчас обожжется или сгорит, но он не ожегся и не сгорел, а очень спокойно поставил на газ чайник, а потом в мой горшочек насыпал манной крупы и стал варить манную кашу, да еще с достоинством поглядел на меня и улыбнулся, будто бы хотел сказать: вот, Мотя, не боги горшки обжигают.
Должна признаться, что жизнь без Бориса Борисыча пошла у нас вполне сносно, заметно не ухудшилась. Да ему, видно, там скучно не было, потому что звонков от него в первые дни я не помню. Конечно, может он на работу Ольге Алексеевне звонил, но она этого мне не докладывала.
Зато Санечку узнать было невозможно. Какой он сделался серьезный, какой старательный! И не думайте, что это ему далось просто, сразу никто другим стать не может, но желание стать другим у него выросло.
Днем, около двух часов, я уже жду его из школы. Бах — это лифт хлопнул.
Идет…
— Дззз!
Забыл, что собаки дверь открывать не умеют, звонит мне.
— Дззз!
Я ему лаю, что ключи в кармане.
И вот начинается. Сначала портфель трясет, потом все книжки пересмотрит, а тогда уж по карманам начнет шарить. Наконец, входит. И вместо того, чтобы меня тут же на улицу вести — попробуйте-ка посидите шесть часов запертыми! — идет на кухню читать инструкции Ольги Алексеевны. Она ему теперь каждое утро записки пишет, что делать и чего не делать на весь день.
Впрочем, дел видимо-невидимо!
И меня выведи, и обед мне свари, и свой разогрей, а, главное, садись за такие-то и такие-то уроки. Арифметику, значит, в первую очередь, потом можно уже русский, английский и разное другое.
Я, надо сказать, в эти часы ему совсем не мешаю. Сознательность у кого хочешь должка быть.
Вечером Санечка поднимается совсем усталый. Выйдет, как и Ольга Алексеевна на кухню, скинет туфли, будто и он по участку ходил, положит ноги на другой табурет, и глаза прикроет.
— Ну и денек, — вздохнет, — Мотька! Ну и пришлось поработать! Но мы, — скажет, — Мотька, должны с тобой все свои силы отдать, чтобы помочь маме. И я, Мотя, эти силы отдаю честно.
Потом прибавит, чтобы вопросов с моей стороны лишних не было.
— А папа пускай пьесу пишет, у него дело еще более ответственное, его сто миллионов телезрителей ждут.
А мне станет так хорошо и щемяще на душе, я только подумаю: «Милый мой, Санечка, наклонись, я тебя поцелую!» И сама начну прыгать и хостом вилять, чтобы он понял, чего от него хотят.
И он, конечно, поймет, и тогда я лизну его в нос, а потом в левую и правую щеку, а потом еще несколько раз куда попало, потому что он, мой Санечка, все же совсем неплохой человек, как доказала жизнь и выпавшие на его долю тяжелые испытания.
А вот если вам показалось, что я его критикую и о нем всякие вещи говорю, то это могло быть только от моей любви и от моего к нему небезразличия.
Почему так, спросите вы.
Да потому, что самая худая, думаю, любовь — это любовь слепая. Когда любящий не видит у любимого недостатков. Поэтому он обязательно разочаровывается в любимом.
А вот я всегда вижу у своих любимых все их недостатки, а они видят мои недостатки, и мы друг друга все время критикуем, помогаем в себе разобраться, и поэтому мы всегда в движении, мы с каждым днем все лучше и лучше делаемся, и я подозреваю, что в конце этой повести все так улучшимся, что читатель удивится и руками всплеснет: какие же мы все хорошие!