В середине декабря 2006 года, несколько опередив события, в качестве рождественского подарка мы поехали в Испанию, а точнее, в Андалузию. Первая остановка была в Севилье. Забросив вещи в гостиницу, мы отправились бродить по городу Мы шли по узким улочкам, заглядывая в живописные старинные дворики, достойные кисти художника, выходили на чуть более просторные площади, окруженные величественными дворцами и храмами, долго бродили вокруг королевского дворца, приникая лбами к кованым решёткам, отделяющим крошечные внутренние дворики с фонтанами от узких тротуаров. Мы наслаждались испанским солнцем и бархатным воздухом, пропитанным запахом апельсинов, потому что этот город буквально утопает в апельсиновых рощах. Апельсиновые деревья, посаженные вдоль всех улиц, на площадях, во дворах, были усыпаны оранжевыми плодами. Кажется, там вообще нет другой растительности. Мы останавливались у лотков уличных торговцев, ели жареные каштаны, пили кофе и шли дальше. Уже стемнело, похолодало, город предстал в новом обличии, засверкав миллионами маленьких лампочек, развешанных на апельсиновых деревьях в преддверии рождества. В гостиницу идти не хотелось, и мы решили поужинать в каком-нибудь ресторанчике, где можно послушать живую испанскую музыку. Заглянули в один, в другой, но не было ничего подходящего: или очень дорого, или нет музыки, или слишком дымно и шумно от многочисленных туристов.

Мальчишки уже изрядно проголодались, и им было уже всё равно, где и что есть и в каком звуковом сопровождении. Пришлось отказаться от поисков «типично андалузского», и мы зашли в первое попавшееся заведение. Это был даже не трактир, а скорее буфет. Снаружи стояло два пластмассовых столика, а внутри – два деревянных. Посетителей не было, зато нас приветливо встретили три женщины из обслуживающего персонала: две среднего возраста и молоденькая девушка в красном спортивном костюме за барной стойкой – видимо, дочь одной из них. Всё это выглядело далеко не процветающим семейным бизнесом.

Но нам уже действительно было всё равно. Мы спросили, можно ли у них что-нибудь съесть. «О да, конечно!» – они были явно рады заглянувшим на огонёк гостям. Две толстушки (я решила для себя, что это мать и дочь) быстро сдвинули столики, чтобы мы разместились со всеми удобствами, которые только были возможны в небольшом пространстве их крошечного и внешне совсем не привлекательного заведения, принесли меню, шумно объяснили, что есть что, и приняли заказ. Напитки и холодные закуски тут же появились на нашем столе, а уже через полчаса мы наслаждались горячим ужином – свежепожаренным филе из грудки курицы и каким-то испанским блюдом из шпината с чесноком.

Так быстро нас ещё нигде не обслуживали, к тому же всё было очень вкусно. Третья женщина (у неё была яркая, почти цыганская внешность, ещё хранившая следы былой красоты) сидела в сторонке и молча наблюдала за происходящим, время от времени останавливая пристальный взгляд на Имике и прислушиваясь к нашему разговору. Хотя прислушиваться не было особой необходимости. Помещение было настолько маленьким, что даже если бы мы разговаривали шёпотом, она всё равно прекрасно слышала бы нас.

Во время нашей трапезы с улицы вошёл мужчина, которого я тут же определила в отцы девушке в красном костюме и в мужья её матери. В руках у него была испанская гитара без чехла. Прислонив её к стене, он сел радом с темноволосой, с выразительными цыганскими глазами женщиной. Они перебросились несколькими словами, и мужчина обратился к нам с естественным в той ситуации вопросом, откуда мы.

– Из Венгрии? О! Я очень люблю венгерских цыган! Они отличные скрипачи!

Завязалась беседа. Мы похвастались, что Балинт тоже играет на скрипке, хоть и не цыган, а теперь осваивает гитару. Испанец тут же протянул Балинту свой инструмент.

– Сыграй что-нибудь!

Конечно же, Балинт не осмелился. Справедливо посчитал, что его умения недостаточно для того, чтобы демонстрировать его профессиональному гитаристу, тем более – испанскому, который, наверное, родился с гитарой в руках.

– Лучше вы нам сыграйте!

Нам не надо было просить дважды. Звуки гитары заполнили маленькое помещение. Сначала казалось, что музыкант просто перебирает струны, но вот отдельные аккорды слились в мелодию, и мужчина запел. Его голос был колоритным, и в то же время в нём чувствовалась сила. Гитара звучала всё громче, будто оспаривая своё первенство. От этого диссонирующего единства голоса и инструмента по телу пробегали мурашки, и хотелось плакать. Женщина начала выбивать ритм, сначала только ладонями, а потом и ступнями. Одна мелодия сменялась другой. «Мать и дочь», стоя, включились в музыку, расцвечивая её хлопками, пощёлкиванием пальцев, стуком каблуков. Постепенно их движения перешли в танец. «Мать» подошла к Имике и вывела его на «круг».

Импровизированный концерт продолжался больше часа. Мы сидели, завороженные мелодиями фламенко. Это можно было бы слушать до утра, но правила приличия диктовали, что пора уходить. Мы расплатились за ужин и поблагодарили хозяев за гостеприимство и за импровизированное представление. Женщина-цыганка впервые за вечер поднялась со стула, подошла к Имике, погладила его по голове и, обращаясь ко мне, серьёзным голосом сказала:

– Этот концерт был для него.

Так просто, без всякого пафоса, но в глазах было столько невысказанной доброты, перемешанной с болью, что у меня не было сомнений: она заключила моего сына в своё сердце, потому что, может быть, у неё тоже есть (или был) свой Имике.

В тот вечер мы стали свидетелями такого откровения чувств, такой бескорыстной любви, что это можно было назвать рождественским чудом. С той незабываемой поездки прошло уже больше года, но я и сейчас чувствую, что там, в далёкой прекрасной Севилье, живут наши близкие родственники. А ведь мы даже не спросили их имён…