1.

Имике было два с половиной года, когда у него появился маленький братик. Он был не просто маленький, а о-о-очень маленький. Крошечный. Балинт родился в семь месяцев с весом 1 килограмм 40 граммов. Конечно, я закалилась в каждодневной борьбе за «успехи» Имике, но мне и в страшном сне не могло привидеться, что меня ждёт более страшное испытание – борьба за жизнь (в прямом смысле этого слова) моего второго сына. За его здоровье, за его зрение. Мальчик родился жизнеспособным и даже сразу подал голос, возвестив миру о своём прибытии. Но его первый крик походил скорее на писк (здесь я опускаю эпитет «мышиный», потому что Балинт нашёл бы его несколько унизительным, ведь сейчас у него есть не только голос, но и своё собственное мнение).

Услышав этот слабый голосок, я испытала ту же радость, что и при рождении Имике, потому что, как и в том случае, не знала, какие опасности ожидают моего малыша. Из-за повышенной подачи кислорода, который получают все недоношенные младенцы, находясь в инкубаторе, они могут потерять зрение, оглохнуть, получить кровоизлияние в мозг. Из-за того, что в первые дни своей жизни они лишены возможности сосать материнское молоко (их кормят через капельницу или через трубочку, введённую через нос), страдает их иммунная система, они более других детей подвержены разного рода инфекциям. И ещё куча других проблем, о которых я не имела никакого понятия. Меня выписали на пятый день после родов, как и полагалось, а мой мальчик остался в инкубаторе. Я каждый день носила ему своё молоко, наивно полагая, что именно его он и получит «на завтрак, обед и ужин». На самом же деле после длительной обработки, смешав с молоком других мам, его «по-братски» делят между всеми грудничками отделения. Жаль, что мы не знаем всех его молочных братьев и сестёр! Хорошая семья получилась бы!

Когда в два с половиной месяца мы принесли его домой из детской клиники на улице Мадарас, он весил уже (!) 2 килограмма 300 граммов. Каждый второй день нам надо было ездить на контроль в глазную клинику. В один из таких визитов ему прооперировали один глаз (это была профилактическая лазерная операция, потому что из-за той самой передозировки кислорода существовала угроза разрыва кровеносных сосудов, в результате которой Балинт мог полностью потерять зрение). Ему тоже нужна была гимнастика, но в данном случае уже из-за гипертонуса мышц, а не из-за гипотонуса, как это было в случае с Имике.

С трёх месяцев была необходима особая диета, так как моего молока уже не хватало. И ещё у меня был Имике, который, как и прежде, каждую минуту нуждался в моём внимании.

Имре опять уехал заграницу, теперь уже в длительную командировку по работе. И я снова на четыре длинных месяца осталась одна, только на этот раз уже с двумя маленькими детьми.

2.

Имике с первого момента обожал своего братика (хотя мы никогда его так не называли, за ним как-то сразу закрепилось серьёзное мужское имя Балинт и милая кличка «Кроха»). Он всегда был рядом со мной, когда я кормила, купала, переодевала малыша, не проявляя при этом никакой ревности. Он не плакал, чтобы переключить внимание мамы на себя, не закатывал истерик. Напротив, он приносил Балинту свои игрушки, пытался «рассмешить» его и сам счастливо смеялся, когда на лице Балинта появлялась улыбка, и очень не любил, если малыш плакал. А уж если Имике получал что-то, что ему очень нравилось, он тут же хотел поделиться этим с младшим братом.

Балинту было восемь месяцев. Мы выехали в Ливию, где работал мой муж. Имике исполнилось три. «Кроха» подрос, окреп, но в физическом развитии всё же отставал от своих сверстников. Даже ползать не умел. Я расстилала на полу большое одеяло, мы втроём садились на него и играли. Вернее, играли они, а я наблюдала за ними. Ими подавал Балинту игрушки, а Балинт бросал их. При этом оба весело смеялись. Это могло продолжаться бесконечно. Как-то раз я вышла на кухню, оставив их на несколько минут одних, а когда вернулась, их не было в комнате. Я вышла на террасу, где и обнаружила «беглецов». Не обращая на меня внимания, они продолжали свою увлекательную игру в «давалки-бросалки». Мне было страшно интересно, каким образом там оказался мой младший сын. Понаблюдав за ними несколько минут, я всё же спросила у Имике, как Балинт «вышел» из комнаты. Он ещё не умел говорить, но показал, как он взял Балинта подмышки и вытянул его на свежий воздух, чтобы вместе с ним наслаждаться солнцем.

В другой раз я обнаружила их сидящими на полу посередине кухни. Между ними стояла сахарница с сахарным песком, которую Имике снял со стола. Сладкоежки запускали руки в сахарницу, а затем с наслаждением слизывали с ладошек прилипшие кристаллики сахара. Не только ладошки, но и их лица, волосы, одежда – всё сплошь было сладким и липким. Интересно, что сейчас Балинт намного больше любит сладости и солнце, чем старший брат. Поистине ученик превзошёл учителя.

3.

Позже, когда Имике уже ходил в школу, он точно так же делился с Балинтом всем, что у него было, – начиная с конфеты, полученной от учительницы, до подарка школьного деда Мороза (если это была игрушка, которую нельзя было «разделить», он просил у дедушки Мороза две, потому что «Балинту тоже надо»).

Он и сейчас такой же: бескорыстно любит Балинта, что угодно для него сделает. Не могу сказать, что Балинт не пользовался этим. Поскольку он действительно большой сладкоежка, он всегда с удовольствием принимал сладости, которыми Имике щедро делился с ним. Более того, это стало само собой разумеющимся. В общем-то, это абсолютно нормально, так и должно быть между братьями, если бы это было обоюдно. Но Балинт редко проявлял подобную щедрость в отношении брата, и у него было довольно логичное объяснение этому: «Я ж не по жадности, просто Имике не очень любит шоколад, он даже свой мне отдаёт».

Если у Балинта сломался CD-плеер, он «на время» просил у брата, но, как правило, это «на время» оказывалось практически «навсегда». Если ему что-то нравилось из одежды Имике («Кроха» уже давно догнал и даже перегнал в росте старшего брата), он менялся с ним на то, что ему было уже не нужно (на тебе, убоже, что мне не гоже!). Причём со стороны выглядело так, что это он приносит себя в жертву: «Ими, тебе нравится моя майка? Если хочешь, можем махнуться». Способ действовал безотказно. Он мог уговорить Имике на что угодно (хотя и уговаривать-то не очень надо было!): вынести мусор, погулять с собакой, сделать уборку в ванной или помыть посуду – короче, всё, что было поручено ему самому, но ему было лень заниматься «бессмысленными домашними делами».

На первый взгляд, всё то, что я сейчас рассказала про Балинта, звучит ужасно и выставляет его в жутком свете («Как можно такое писать о своём сыне?!» – слышу я возмущённые голоса). Но на самом деле я совсем не собиралась сравнивать двух братьев, чтобы показать, какой Ими хороший, а Балинт плохой. Нет, он совсем не плохой. Он просто самый обычный ребёнок. Такой, как большинство детей его возраста: кто из них не использует своего выигрышного положения более «умного» (или старшего, или хитрого) брата? Просто на фоне вполне «нормального» эгоизма Балинта бескорыстие Имике ещё больше бросается в глаза. Настолько, что в обществе здоровых и сильных это считается «ненормальным».

4.

А по правде сказать, это всё такие мелочи – кто вынесет мусор и кто помоет посуду! На самом деле Балинт любит Имике и относится к нему с ответственностью не младшего, но старшего брата.

Балинту было лет пять, Имике соответственно уже исполнилось семь. Я иногда отпускала их гулять одних, время от времени приглядывая за ними из окна с четвёртого этажа. Однажды Балинт вбежал в квартиру и, задыхаясь от плача и размазывая по лицу слёзы, с отчаянием закричал: «Мама! Быстрее! Там Имике обижают!» Мы вместе бросились во двор, я еле поспевала за ним. Несколько дворовых мальчишек отобрали у Имике бейсболку и бросали её друг другу, как мячик. Имике пытался поймать шапочку, но у него не получалось, потому что обидчики были старше и ловчее. Балинта в его пять лет до глубины души возмутила эта жестокая игра. Он видел, что над братом издеваются, смеются над его неловкостью. Он скорее чувствовал, чем знал, что это унизительно, что так нельзя поступать! Но он был слишком маленьким и понимал, что в одиночку не сможет заступиться за Имике, поэтому побежал за мной.

В России они вместе ходили в венгерскую школу, более того, в один класс. В Венгрии, каждый в своей школе, они изучали бы один и тот же материал, потому что программа, по которой шло обучение в школе Имике, была упрощённой, и продвигались они гораздо медленнее, чем в обычной школе, куда ходил Балинт. Но в Москве для Имике не было специальной школы, поэтому его приняли в класс Балинта (В 4-й, хотя дома он учился бы в 6-м. Ему исполнилось двенадцать.) Требования были одинаковые для всех. Конечно, Имике приходилось учиться гораздо больше, чем другим ребятам, чтобы хоть как-то соответствовать этим требованиям. Многое надо было просто зазубривать, потому что ему невозможно было объяснить то или иное явление как «логически вытекающее из…». Но, например, в чтении наизусть стихов ему не было равных в классе. Он без запинки декламировал текст венгерского гимна, «Созат», предлинное стихотворение Шандора Петёфи «Тиса», отрывки из поэм «Витязь Янош» и «Толди». На заучивание уходило много времени, но запоминал Ими твёрдо, и стихи оставались в его памяти надолго. Летом, во время каникул, мы неизменно посещали его родную будапештскую школу, и он мог без единой ошибки рассказать любое стихотворение, выученное в течение года. (Большинство детей, среди них и Балинт, «сохраняют» в голове стихотворение лишь до тех пор, пока не расскажут учителю, а потом «удаляют» его, как ненужный файл из компьютера.)

Тетради Имике всегда были в образцовом порядке. Он не только красиво и аккуратно пишет, но и не терпит исправлений, зачёркиваний, пропусков. Лучше перепишет всё заново, от начала до конца, лишь бы всё было чисто и правильно. Нередко он приносил лучшие оценки, чем Балинт, особенно за домашнюю работу, просто потому, что был более старательным. Он хорошо учился. Балинту не было стыдно за него перед друзьями. Но их одноклассники, ровесники Балинта, конечно же, не за хорошую учёбу приняли Имике в свою компанию, а прежде всего из-за Балинта, который не потерпел бы плохого отношения к брату.

С пяти лет Балинт начал заниматься в музыкальной школе по классу скрипки. В Венгрии он не раз выступал перед ребятами, учителями и родителями в школе Имике, который очень гордился своим младшим братом. Всем и каждому, кто был на концерте, он объяснял: «Это мой брат!» Он собой так не мог бы гордиться! Вся школа (учителя, дети, даже тётя-повар) уже заочно были знакомы с Балинтом, Потому что все рассказы Имике начинались одинаково: «Балинт…»

Если у нас не было времени и Балинту надо было проводить Имике куда бы то ни было, он делал это без единого возражения. Если он шёл с друзьями в кино, предлагал пойти и Имике. Для нас было радостью то, что предложение исходило от него самого. Мы старались не навязывать ему Имике, потому что не хотели, чтобы он тяготился обществом брата, чтобы испытывал неловкость перед друзьями. Ведь у детей свои неписаные законы. А Балинт всего лишь ребёнок. Такой же, как все.

Нет… Всё-таки не совсем такой же.

Однажды в Москве, когда Балинту было лет двенадцать, он играл на скрипке в одном психоневрологическом интернате для взрослых (гимназия, где он учился, «шефствовала» над этим лечебным заведением). После его выступления больные обступили «маленького музыканта», по-своему выражая свой восторг: трогали его, обнимали, гладили по голове. Они не были агрессивны, но их душевный недуг отражался в их глазах, проявлялся в чрезмерной резкости движений, в изуродованных болезнью фигурах. Не всякий взрослый справился бы с подобным испытанием. А Балинт с улыбкой отвечал на их бессмысленные вопросы, показывал им скрипку, что-то объяснял. А я смотрела на него и плакала. У меня очень хороший сын…

Может быть, Имике, сам того не подозревая, вместе со сладостями разделил с «Крохой» и своё сердце? Только тем, что он есть и что он такой, он научил своего маленького брата милосердию и добру? Заразил его тем, чем самого его щедро одарила природа…

Я часто думаю о том, что будет с Имике, когда меня не станет. Ответ всегда приходит сам собой: «У него есть Балинт!»