1.

Эту главу я хотела бы начать с благодарности тем педагогам, которые когда-либо учили Имике. За их терпение, за любовь, за самоотверженность, с которыми они выполняли и выполняют свою работу Я не могу перечислить всех учителей, с которыми мы сталкивались за годы учёбы Ими, но о некоторых из них, кто опекал его в течение долгих лет, мне хотелось бы рассказать отдельно. Они сыграли огромную роль не только в жизни моего сына, они были и моими учителями тоже. Незаурядные личности.

Самая первая наша учительница была русской. Лидия Тимофеевна Трофимова. Мы жили в Ливии, когда Имике исполнилось шесть лет и по венгерским законам он достиг школьного возраста. Речь могла идти только об индивидуальном обучении, надо было искать частного учителя. Среди венгров не оказалось ни одного педагога, и мы были вынуждены обратиться в русское посольство. Лидия Тимофеевна не была «специальным» педагогом, но была учителем от Бога. Имике ещё и разговаривал-то с трудом, хоть и на двух языках, но она за несколько месяцев научила его читать, писать и считать по-русски. Это было ещё одно маленькое чудо. Невозможно передать ощущения, которые я испытывала, глядя на склонившуюся над букварём светловолосую головку сына, старательно водившего пальчиком по строчке и безошибочно читавшего по слогам русские слова! Всё началось с Лидии. Именно она отправила Имике по длинной и очень нелёгкой дороге знаний, снабдив его всем самым необходимым.

Когда в 1994 году мы вернулись в Венгрию, Имике уже исполнилось семь лет. Надо было срочно записывать его в школу. Для этого было необходимо пройти психолого-педагогическую комиссию, где профессионалы должны были проэкзаменовать ребёнка и направить его в соответствующее учебное заведение.

Мы знали, что в развитых западноевропейских странах существуют школы, работающие по методу Монтессори. Суть этого метода заключается в том, что в центре обучения находится сам ребёнок, а не учебный материал. В этих школах дети с самыми разными отклонениями учатся вместе со здоровыми детьми. Там нет строгого деления на классы, таким образом, ребёнок, медленно усваивающий знания, в следующем году обучения может повторить материал предыдущего учебного года. Дети вместе со своими родителями свободны в выборе деятельности в рамках учебной программы данного заведения. Они могут более углубленно изучать интересующие их дисциплины, а с другими предметами, к которым у них нет склонностей, лишь поверхностно знакомиться. Один наш знакомый, в течение нескольких лет живший в Германии, рассказал нам, что он лично посетил одну такую школу и своими глазами видел, как мальчик с синдромом Дауна сопровождал незрячую девочку, указывая ей дорогу звоном колокольчика. Ребята помогают друг другу и в учёбе, используя при этом методы, известные только им, детям.

Я слушала эту информацию, как волшебную сказку. Как же мы радовались, когда узнали, что в Венгрии (в Будапеште, на острове Чепель) тоже есть такая чудо-школа! Летом мы наняли учителя-дефектолога (к сожалению, её имени я уже не помню), чтобы подготовить Имике к венгерской школе. Надо было как-то объяснить ему, почему теперь русскую букву «вэ» он должен читать как «бэ», «эр» превратилась в «пэ», «пэ» – в «эн», «тэ» – в «эм» и т. д. В русском алфавите, который Имике прекрасно знал и уже умел читать по слогам, 33 буквы. Из них 15 присутствуют и в венгерском алфавите, но обозначают там совсем другие звуки. Переучиваться всегда сложнее, чем учиться. Я и представить не могла, что Имике всего за несколько уроков освоит новое (венгерское) звучание уже знакомых ему русских букв. Чудеса продолжались…

2.

В августе, когда мы повели Имике на психолого-педагогическую комиссию, он уже мог читать и писать по-венгерски, знал цифры, умел считать. Если мы и волновались, то это было скорее приятное волнение, граничащее с гордостью за своего ребёнка. Мы взяли с собой его тетради (и русские, и венгерские), множество рисунков, его любимые книги. Мы не ждали какого-то особого отношения к себе, а просто рассчитывали на объективное мнение специалистов. И на их доброжелательность. Но ошиблись. Им не нужны были ни тетради, ни рисунки, да, по большому счёту, и ребёнка можно было бы оставить дома. Достаточно было одной бумажки с диагнозом: синдром Дауна.

С момента рождения Имике (когда нам сообщили его диагноз) экзамен на готовность ребёнка к школе стал нашим первым серьёзным столкновением с действительностью. В здании школы, где заседала комиссия, ещё не закончился летний ремонт. В коридорах и классах баррикадами громоздились парты, от запаха краски кружилась голова. В одном из таких помещений нас ждала «тройка» специалистов, которые должны были экзаменовать Имике.

Экзамен скорее походил на перекрёстный допрос с пристрастием. Даже мы не понимали, что именно хотят увидеть или услышать наши строгие судьи. До сих пор помню их вопросы. Приведу только один из них (на логическое мышление): «Что произойдёт, если стакан с водой поставить на край стола?» (Они даже наглядно продемонстрировали это ребёнку.) Я судорожно соображала, какого же ответа ждёт уважаемая комиссия. Имике тоже молчал. Стол был высокий, стакан находился на уровне детского лица. С позиции Имике самым подходящим был бы ответ, что он может дотянуться до стакана и выпить воду.

– Вот видите, – сказала дородная дама, председатель комиссии, – у ребёнка отсутствует логическое мышление.

– А что он должен был ответить? – спросила я.

– Как «что»? Это же очевидно! – Тут она, видимо, усомнилась и в моих умственных способностях. – Стакан упадёт!

Милая тётенька! Но почему же он упадёт?! Разве что Вы его столкнёте! Он так и останется стоять, если его не трогать!

Приговор был соответствующий: если мы не хотим сдать ребёнка в специнтернат для умственно отсталых детей, то они милостиво дадут нам направление в районную спецшколу для труднообучаемых. (Я бы назвала эту школу иначе: «для трудновоспитываемых детей из неблагополучных семей». О чепельской школе (мы всё же осмелились упомянуть это учебное заведение) не может быть и речи.

– Да, там есть дети с замедленным развитием. Но не дауны же! Нет. Нет! Такого ребёнка мы не можем определить в школу, где учатся и здоровые дети. Нет такой практики. – (Дама употребила венгерское слово, которое на русский переводится как «привычка». Нет у них такой привычки!)

Мы всё ещё пытались достучаться до строгого «совета троих»: мальчик умеет писать, читать, посмотрите его тетради, рисунки, послушайте стихи, он говорит на двух языках… Какое там! – Вот же диагноз! Не надо никаких других аргументов!

И чтобы быть ещё более убедительными, они привели нам самый веский довод:

– Вы только подумайте о родителях здоровых учеников! Поставьте себя на их место! Они переживают за своих детей, хотят защитить их от негативного влияния такого ребёнка! – Тётя Гуманистка призывала нас к пониманию и к состраданию по отношению к родителям здоровых детей! – Самое большее, что мы можем вам предложить, – это районная спецшкола.

Всё. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит!

Не проникшись чувством благодарности к нашим благодетелям, мы пошли искать правду. Имре выяснил, где можно опротестовать решение районной психолого-педагогической комиссии. Здесь нам повезло. Председатель общегородской ППК Балаж Мецгер отнёсся с пониманием к нашей проблеме, оказался более гибким. Он внимательно выслушал наши доводы и рекомендовал Имике в специальную школу коррекционно-развивающего обучения, которая находилась в 5-м (центральном) районе Будапешта, на улице Батори. Школа была в его непосредственном ведении, и он хорошо знал атмосферу, царившую в этом учебном заведении.

– Это как раз то, что вы хотите! Там главное – дети, – коротко обосновал он своё решение.

До Имике в этой школе тоже не было детей с синдромом Дауна (наверное по «привычке» районных ППК!), но ни господин Мецгер, ни директор школы Эва Банхеди не увидели в диагнозе Имике причину, по которой он не мог бы здесь учиться. Они понимали, что нельзя общепринятой «традицией», «привычкой» решать судьбу отдельного ребёнка. С этого момента эта школа на долгие одиннадцать лет, независимо от того, где мы были (Будапешт, Кувейт, Москва) стала школой Имике, нашей школой, и, как бы это пафосно ни звучало, его второй семьёй, все члены которой, начиная с директора школы «тёти Эвы» до повара тёти Ицы, относились к Имике как к родному ребёнку.

3.

Так тётя Вики, тётя Катя, тётя Эдит, дядя Габор вошли в нашу семью. Каждый день, так или иначе, их имена упоминались в семейных разговорах. Имике до сих пор помнит имена всех учителей из «Батори» (даже тех, которые его не учили). Но есть среди них двое, которых он не только не забыл, но до сегодняшнего дня хотел бы разделить с ними любую, пусть даже самую маленькую радость, как в своё время делил с Балинтом шоколад, полученный от них. Это Агнеш Кирайфалви и Аттила Паи.

По окончании подготовительного класса, где учителем была тётя Вики, Имике попал в класс тёти Аги, которая учила их четыре года, а потом вплоть до десятого класса внимательно следила за ними, а со многими – среди них и Имике – и сейчас поддерживает отношения. Она знает всё о своих учениках. В школе было несколько учителей по имени Агнеш. Когда речь шла о ком-то из них, Имике всегда прибавлял фамилию, но Агнеш Кирайфалви была просто тётя Аги.

Тётя Аги, которая даже летом, во время отпуска, могла отложить все свои дела и пойти с Имике в зоопарк, потому что «он уже давно пообещал ей показать своих любимых животных», о которых так много рассказывал и рисовал для неё. (Вы видели когда-нибудь улыбающегося бегемота? У тёти Аги хранится целая коллекция этих симпатяг.)

Аттила Паи был воспитателем в классе Имике, но кроме этого он преподавал им информатику и физкультуру. Он не просто любимец, он – кумир всех учеников школы. Всех без исключения. У меня до сих пор перед глазами стоит одна картина. На празднике последнего звонка две девочки из класса Имике идут между рядами с корзиной в руках, которая полна лепестками роз. Девочки запускают руки в корзину и пригоршнями разбрасывают душистые «конфетти» на головы одноклассников, учителей и родителей. Аттила стоит в самом конце живого коридора. Когда девочки подошли к нему, корзина опустела лишь на половину. Не сговариваясь, даже не переглянувшись друг с другом, девочки поднимают корзину и все оставшиеся лепестки высыпают на голову любимого учителя.

Все присутствовавшие на празднике дети аплодисментами и громкими криками одобрили их порыв. Дядя Аттила (хотя он был всего-то лет на десять старше своих подопечных) помогал им делать домашние задания, с ним можно было поздороваться за руку, он играл с ними в футбол, танцевал на школьных праздниках, возил на Балатон на дачу своего лучшего друга… Невозможно перечислить всё то, чем он расцвечивал жизнь своих учеников. Но главное – он принимал их такими, какие они есть. Ему было интересно с ними, а они его обожали. Они были на равных. Имике до сих пор каждое лето одну неделю проводит на Балатоне в «лагере Аттилы».

Можно ли переоценить ту любовь и заботу, которые мой сын получал от этих людей в течение долгих лет? С ними я отпускала Имике куда угодно и была спокойна. Я знала: пока они рядом, с моим сыном ничего не случится. Я им доверяла больше, чем себе.

Я пишу подробно только об этих двух учителях лишь потому, что они учили Имике дольше всех. Но в школе Алкотмань-Батори практически каждый учитель достоин отдельной благодарности. Может быть, многие сочтут это за преувеличение, за излишнюю мою эмоциональность, тем не менее, всех учителей-дефектологов, с которыми нас свела судьба за годы учёбы Имике, я считаю незаурядными людьми, святыми в самом прямом смысле этого слова. Они безоговорочно отдают свою любовь детям, которые нуждаются в этом больше, чем кто-либо. Их самоотверженность, терпение и сочувствие к своим питомцам не имеют границ.