После неудавшейся ночной «охоты» Струкова долго была не в духе и то и дело придиралась к воспитанницам. Ее колкие замечания так и сыпались на присмиревших седьмушек, изо всех сил старавшихся не попадаться ей на глаза.
— Арбатова, локти со стола убери!.. Чего развалилась-то, того и гляди ноги еще на стол положишь!..
Арбатова торопливо убирает локти и пугливо поглядывает в сторону раздраженной старухи.
А та уже ищет новую жертву, на которой можно сорвать накопившийся гнев.
— Замайко, ты опять, как трубочист, чернилами вымазалась? Пошла в умывалку, да чтоб я не видала у тебя таких рук! — кричит она вслед поспешно убегающей шалунье.
Струкова так и мечется по классу, придирается то к одной, то к другой малявке, сердито поглядывает на Савченко, которую она считает главной виновницей своего поражения перед Малеевой. Стружке хочется хорошенько распечь именно этого ребенка, но девочка как нарочно не дает никакого повода к придиркам, что еще больше раздражает взбалмошную старуху.
«Уж подожди, матушка, доберусь я до тебя», — мысленно грозит она своему маленькому врагу и все внимательнее приглядывается к Гане.
Но та, как и остальные, отлично понимала причину раздражительности старухи и принимала все меры, чтобы не навлечь на себя ее гнев.
— Медамочки, играть идут… — крикнула дежурная по классу.
— Слава Богу, хоть час не будем на глазах у этой придиры… — радостно восклицали воспитанницы, торопливо разбирая свои нотные папки и становясь в пары.
Через минуту Струкова рассадила девочек, каждую в отдельную музыкальную комнатку, так называемую силюльку, и самые разнообразные звуки понеслись из-под неумелых детских пальчиков, сопровождаемые мерным стуком метрономов и громким счетом воспитанниц. Вся эта «музыка» звучала в коридоре хаотической дисгармонией. Но дети давно привыкли к такой обстановке и не обращали внимания друг на друга.
Правда, неподвижно высидеть целый час для многих было трудно, и девочки порой вскакивали со своего места и выбегали посмотреть, что делается в соседних силюльках, перекинуться шуткой с подругой, пробежаться по прилегающему Большому залу. Еще одна забава — заглянуть в окно на белой лестнице, выходившее на улицу, единственное не замазанное во всем институте.
— И раз, и два, и три, и четыре, и… — лениво считает Замайко. Ей давно не сидится, хочется размять резвые ножки…
«Сбегаю в столовую, посмотрю, который час», — оправдывает она себя и уже летит к столовой, но по пути заглядывает в стеклянное окошко одной из комнат и, увидев склонившуюся над клавишами Ганю Савченко, весело стучит в стекло.
— Шерочка, хочешь в столовую вместе сбегать, на часы посмотреть?…
— Идем, — радостно соглашается Савченко, которой тоже уже порядком наскучили упражнения.
— Господи, еще целых двадцать пять минут! Какая тоска… — вздыхают шалуньи.
— Савченко, кто скорей до зала, ты или я?… — и Замайко со всех ног бросается вперед.
Но Савченко быстро обогнала ее и со смехом кричит:
— Замайко, а я уже здесь!..
— Да уж, тебя кто догонит?… — тяжело переводя дух, ворчит та.
— Медамочки, что вы тут так топаете?… — высовываясь из своей силюльки, с любопытством спросила Грибунова.
— А мы взапуски бегаем… — со смехом сознались подруги.
— Ах, как это весело! Я тоже буду бегать, — заявила Грибулька.
— И я, — неожиданно выскакивая из соседнего номера, воскликнула Кутлер.
— И я, и я… — послышались оживленные голоса девочек, с удовольствием побросавших скучные упражнения и гаммы.
— Пойдемте в зал и давайте в горелки, — предложила Замайко.
— Я горю! — крикнула Савченко.
— Да ты, душка, нас, как цыплят, мигом переловишь, — смеялись седьмушки.
Крик, шутки, веселый беззаботный смех огласили своды зала. Все словно забыли и о строгой синявке, и о надоевших гаммах, и о грозившей им каждую минуту опасности.
Но Стружке не сиделось в классе.
Словно чувствуя детские проказы и повинуясь внутреннему голосу, она быстро поднялась со своего кресла и направилась к залу.
Уже издалека до ее слуха долетели смех и веселая возня девочек.
«А-а… Вот как!.. Ну, подождите, мои милые… Уж теперь не уйдете от меня, всех накрою как одну», — радостно подумала старуха, и на душе ее словно стало светлее.
Она предвкушала, какой страх нагонит на малявок…
Увлеченные игрой шалуньи не слышали тяжелых шагов старухи и не заметили ее появления в дверях зала.
— Это вы так-то упражняетесь?… Хорошо, нечего сказать, хорошо!.. — вдруг услышали они насмешливый голос Стружки, не предвещавший ничего доброго.
Все сразу затихли; девочки виновато поглядывали на синявку и инстинктивно жались друг к другу.
— Хороши, нечего сказать, хороши, а еще и Савченко тут же — с самыми отъявленными мовешками… Что же, милая моя, ты все хвасталась, что не лжешь да не обманываешь. А вот с поличным-то и попалась!.. — торжествовала классюха.
Кровь бросилась в лицо Гани, она смело выступила вперед и твердо возразила:
— Вы ошибаетесь, m-lle Струкова; я никогда не лгу и никого не обманываю.
— Что-о?… — в негодовании протянула старуха. — Ты еще и отпираться будешь? Хороша!.. — обратилась она к остальным. — Ее с поличным поймали, она доверие своего начальства обманула, а теперь еще смеет спорить! Другие хоть виноваты, да свою вину сознают и молчат, а эта выскочка еще разговаривать смеет! Знай, милая моя, что тебя-то я больше других накажу, довольно ты мне очки-то втирала… Тихоня такая!
— Я тихоней никогда не была, — вызывающе ответила Ганя. — И это неправда, что я запираюсь в своей шалости… Да, в шалости я виновата, но в обмане?… Никогда! — гордо подняв голову, воскликнула девочка, и в ее глазах засветился угрожающий огонек.
— Так ты вот как разговариваешь со старшими!.. Тебе, видно, кажется малой твоя вина?… Ну так знай, моя милая, что я тебя сейчас же отведу к maman… Пусть она своими глазами убедится, что таким воспитанницам не место в институте… Ты всех своим примером портишь, дерзкая, грубая девчонка! — вне себя от гнева кричала Стружка.
— Это неправда! Я не говорила вам дерзостей и не грубила вам. Весь класс слышал наш разговор. Я говорила только правду, а за правду не исключают!
— Тише, моя милая, — сдавленным от злости голосом прошипела старуха, — еще слово ты у меня скажешь, так я тебя сию же минуту к maman отведу.
— Я не боюсь!
— А-а, так ты так? — и, схватив Савченко за руку, старуха потащила ее к начальнице.
Притихшие девочки испуганно смотрели вслед удаляющейся подруге.
— Ведь от злости придралась. Бедная наша Савочка! — со слезами воскликнула Арбатова.
— У нее давно зуб на Ганю был, — вставила Кутлер.
— Это я ее невольно подвела, да и вас всех, медам, — рыдая, каялась Замайко.
— Полно, душка, кто тебя винит? Все виноваты, сами нашалили, сами и отвечать будем. А вот Савченко-то ни за что может вылететь из института, — с тревогой промолвила Грибунова.
— Господи, что-то теперь будет, что-то будет? — всхлипывала Рыкова.
А Ганя тем временем едва поспевала за тащившей ее к начальнице старухой.
Идти пришлось через весь институт. Но по мере приближения к квартире начальницы шаги Струковой замедлялись: видимо, она что-то обдумывала. Это не ускользнуло от наблюдательной Гани, которой почему-то вдруг все стало безразлично.
«Ну и исключат, и пусть, и пусть, — говорила она себе, — а все же я не виновата! И папа, и дедушка мне поверят!»
— Попроси прощения, — неожиданно обратилась к ней синявка.
«А, так ты на уступки идешь?» — подумала Ганя, но упрямо промолчала.
— Слышала ты, что я тебе сказала? Проси прощения, а то сейчас будешь перед начальницей!
Ганя молча смотрела в пол, но на душе ее посветлело: она поняла, что классюха зашла слишком далеко в своих угрозах и сама испугалась за их последствия.
— Тебе говорят, проси прощения, а то плохо придется! — и Струкова сердито дернула Ганю за руку.
— Не буду просить прощения! — решительно ответила девочка.
Струкова была ошеломлена поведением своей жертвы, этого маленького, гордого и сильного в своем упорстве и сознании правоты существа. Она с тревогой думала о том, что Савченко не так легко, как другую, было бы исключить из института, так как за ее спиной стоит защита в лице влиятельного деда.
«С таким шутки плохи, как бы и самой во всей этой истории шею не сломить», — спохватилась зарвавшаяся старуха. Она быстро соображала, как выйти из глупого положения, в которое сама себя загнала.
— Я даю тебе две минуты на размышление, — уже другим тоном обратилась она к девочке, стараясь скрыть свою бессильную злобу.
Ганя по-прежнему стояла молча, а в душе ее все кричало: «Не буду, не буду просить, я только шалила, но никого не обманывала!»
А Струкова чутко прислушивалась к тому, что делалось в приемной maman, перед самыми дверями которой они стояли.
«Только бы не вышла княгиня!» — с тревогой подумала она и в ответ на упорное молчание малявки вдруг сердито крикнула:
— Марш в класс! И смотри у меня!..
Пораженная неожиданным поворотом дела, Ганя опрометью бросилась наверх.
— Савченко, душка, как ты? — обступили Ганю взволнованные подруги.
— Медамочки, ничего не разберу, — и Ганя торопливо передала подробности своего путешествия к дверям начальницы.
— Ничего не понять! — пожимали плечами седьмушки.
— Пожалела, может, тебя? — предположил кто-то.
— Не таковская, — возразили остальные.
— Да и видели бы вы ее: у-у! Так злобой и дышит! — добавила Савченко.
— Нет, медам, на доброту Струковой рассчитывать не приходится. Уж если она кого невзлюбит, так уж непременно из института куда-нибудь сплавит, — вмешалась в разговор Липина. — Тут что-то другое, но что?
— Медам, знаете, мне кажется, что Струкова сама боится, — послышался нежный голосок Жени Тишевской.
— Шерочка, ты зарапортовалась. Стружка — и вдруг боится? Ха-ха-ха! Придет же такое в голову! — расхохоталась Замайко.
— А я тебе сейчас докажу, что тут нет ничего удивительного, — холодно настаивала Женя.
— Ну? — девочки нетерпеливо ждали ответа.
— Стружка боится Ганиного дедушку, да и не одна она, а и сама maman, вот почему она и не посмела довести до конца своей угрозы!
— А ведь правда, очень вероятно… И как это никому из нас в голову не пришло? — удивились девочки.
— Тишевская, ты настоящий Шерлок Холмс! — в восхищении воскликнула Замайко, и тут же чмокнула Женю в румяную щечку.
Ганя молчала. В ее воображении дедушка снова представился добрым волшебником, неизменным добрым гением своей шаловливой маленькой внучки — и страшной угрозой для старой синявки…