Ганя быстро поднималась по лестнице. Ей хотелось остаться одной, совсем одной, и выплакать слезы обиды, накопившейся в ее сердце. Она торопливо прошла в полутемный дортуар, пробралась к своей кроватке в дальнем углу и упала на колени перед небольшим образком в изголовье.

— Боженька, помоги… Боженька, спаси, — бессвязно шепчет она дрожащими губами; слеза за слезой капают на холодный пол. — Боженька, Боженька, помоги мне, помоги. Ведь Ты всемогущий, Ты можешь сделать так, чтобы я стала голосистой, такой же голосистой, как была покойная мама. О, сделай так, Боженька, пусть перестанут смеяться надо мной и пусть все, все позавидуют мне!..

Головка Гани падает в подушки, горькие рыдания вырываются из груди; девочка объята горем, которое кажется ей безысходным.

— Детка, о чем ты? — неожиданно прозвучало над ней, и чья-то ласковая рука легла на ее разгоряченную головку.

Ганя в испуге вскочила на ноги. Перед ней стояла Малеева.

— Савченко, это ты? О чем ты так горько плачешь? Скажи мне, детка, что у тебя случилось? И верь мне, тебе сразу легче станет на душе.

Ганя смущенно смотрит на классную даму, вслушивается в ее голос и не узнает в стоящей над ней женщине всегда спокойную, ровную Малееву.

Что-то новое, хорошее слышится девочке в звуке ее голоса, в ее движениях. Это не классная дама, а просто добрый человек, который отозвался на ее детское горе. И Ганя вдруг почувствовала доверие к этой скромной синявке и открыла ей свою печаль.

Малеева внимательно вслушивалась в бессвязный лепет девочки и все больше проникалась страданием обиженного, самолюбивого ребенка.

Она дала Гане высказаться, а затем сказала ей несколько простых, но теплых слов, которые сразу ободрили девочку и заставили ее иначе взглянуть на все произошедшее.

Не прошло и получаса, как Ганя вполне успокоилась и на прощание беззаботно улыбнулась поцеловавшей ее учительнице.

…В то время как Ганя была в дортуаре, Исаева торопливо пробралась в класс.

Чутко прислушиваясь и оглядываясь на дверь, она проскользнула к пюпитру Липиной, быстро откинула крышку, схватила злополучный сюрприз и, заслышав в коридоре чьи-то шаги, торопливо скомкала рисунок и сунула его в карман.

Беззвучно выскользнув в коридор, она вызвала Тычинкину и, убедившись, что за ними никто не наблюдает, сунула ей сокровище своих врагов.

— Ай да Зина! Вот молодец! Ловко ты у них стянула! — в восторге прошептала Тычинкина, заранее радуясь горю малявок и не задумываясь о последствиях такого жестокого поступка.

— Уж если я что обещала, так будь спокойна, исполню обязательно. То-то потеха будет теперь, а? — и недобрая улыбка скривила губы Исайки.

— Смотри, все потом расскажешь, страсть как люблю про скандалы слушать… — хитро подмигнув, шепнула шестушка и торопливо юркнула в свой класс.

Исаева благополучно вернулась в Зеленый зал, где никто не заметил ее кратковременного отсутствия, кроме Кутлер.

— А где Савченко? — спросила у нее Зина.

— Должно быть, в la bas, — небрежно отозвалась Кутя.

— Ее там нет, я только что оттуда, — многозначительно заметила Исайка.

Кутлер только пожала плечами и отвернулась: ей не хотелось говорить с бывшей подругой.

Спевка кончилась. Со вздохом облегчения малявки вернулись в класс, где их уже поджидала Стружка.

Не успели девочки разойтись по своим местам и заняться делом, как класс облетела ужасная новость: сюрприз исчез из пюпитра Липиной!

— Быть не может!

— Господи, да куда же он мог деваться?

— Липочка, поищи хорошенько, ведь все видели, как ты его спрятала перед уходом! — слышались взволнованные голоса подруг, окруживших не на шутку перепуганную и бледную от волнения Липину.

— Медам, я, ей-Богу, не понимаю, куда он мог деваться? Я его положила сверху на тетради, и вот смотрите, нет его, уж я все, все перепроверила. Господи, что же я теперь буду делать? — восклицала Липина.

— Не мог же он сам по себе исчезнуть. Естественно, его кто-нибудь взял! — озабоченно проговорила Тишевская.

— Да кто же? — спросило несколько голосов.

— Вот этого-то я и не знаю! — пожала плечами Женя.

— Зато я знаю! — насмешливо заявила Исаева.

— Кто же?

— А та, конечно, которая выходила во время пения, ту и спрашивайте.

— Медам, кто выходил? — с тревогой оглядываясь друг на друга, спрашивали малявки.

— Я не знаю.

— И я не заметила.

— Кажется, Савченко выходила, — сказал кто-то.

— Да, да, она выходила, — подхватили остальные.

— Ну вот, ее и спрашивайте, — ехидно улыбнулась Исаева, предвкушая грозящие Гане неприятности.

— А где же Савченко? — в недоумении переглядывались девочки.

— Не забралась ли она за доску? Она любит там заниматься, — сказала Женя, поспешно направляясь к классной доске.

— Савченко все объяснит, может, она наш сюрприз куда-нибудь перепрятала, — предположила Липина.

— Ах, хоть бы она нас скорее успокоила! — нервно потирая руки, воскликнула Рыкова.

— Ну что же? Почему она не идет? — все накинулись на возвратившуюся Тишевскую.

— Медам, ее нет за доской, — в смущении ответила Женя.

— Так где же она? — недоумевали остальные.

— Я, право, не знаю, — пожала плечами Тишевская.

— Странно!.. — протянула Липина.

— И ничего тут странного нет, — с язвительной гримасой вмешалась Исаева, — по-моему, дело тут нечисто. Наверное, Савченко что-нибудь да сделала с вашим рисунком, а теперь боится попадаться на глаза.

— Не может этого быть!

— Врешь ты все!

— Никогда Савченко не сделала бы такой низости, — горячо заступались седьмушки.

— По-вашему, не может, а по-моему — очень даже может. А впрочем, и сами скоро увидите, — настаивала второгодница.

— Откуда ты взяла, что это Савченко спрятала рисунок? — холодно спросила Женя.

— А вот оттуда, что я еще за пением видела, как она куда-то вышла, и тогда же следом за ней пошла, прямо почувствовала что-то недоброе. Дай, думаю, посмотрю, куда это она идет. Заглянула la bas, а ее там нет, да и до сих пор ее в классе нет, а это что-нибудь да значит, как вы думаете? — злорадно закончила она.

Малявки были ошеломлены. Никому не верилось, что Ганя могла что-нибудь сделать с рисунком, но в то же время слова Исаевой вызвали подозрение, которое усиливалось отсутствием Савченко.

— Не понесла ли она показать рисунок Малеевой? — высказала предположение Женя, и остальные с радостью за него ухватились.

В эту минуту на пороге показалась Савченко. Потеряв представление о времени, она не ожидала застать подруг уже в классе, ей казалось, что она пробыла в дортуаре всего несколько минут.

— И где ты пропадаешь?

— А мы тут без тебя волнуемся!

— Ты не брала рисунок? — обступили ее девочки.

— Рисунок? Какой рисунок? — в удивлении поглядывая на подруг, спросила Ганя.

— Ну как, какой рисунок? Понятно, один у нас рисунок! — нетерпеливо перебила ее Рыкова.

— Ничего не понимаю, — пожала плечами Ганя.

— Понимаешь, пропал наш сюрприз, мы и подумали, не ты ли его взяла? — объяснила Липина.

— Я? — в изумлении воскликнула Савченко.

— Ну да, ты! Ведь ты ушла с урока пения, и тебя все время не было в классе, ну мы и подумали, не ходила ли ты к Малеевой — показать наш сюрприз, — продолжала Липина, заметно волнуясь и стараясь не обидеть подругу возможным обвинением.

— Нет, медам, я не брала рисунка. Да и зачем бы я понесла его показывать Малеевой, когда об этом даже и разговора не было?

— Но, видишь ли, рисунок исчез, а ты выходила, — настойчиво проговорила Замайко.

— И спрашивается, где ты была и что делала? — насмешливо добавила Исаева.

— Я была в дортуаре и не заходила в класс, — гордо выпрямившись, ответила Ганя, — а что я там делала, не касается никого, кроме меня.

— Вы видите! Я так и думала, она ни за что не сознается! — обрадовалась Исаева.

— Да в чем же я должна сознаться, когда я ни в чем не виновата! — нетерпеливо воскликнула Савченко, чувствуя подступающее раздражение.

— И она еще спрашивает, ха-ха-ха! Надо же дойти до такой наглости! — взвизгнула Исайка и громко добавила: — Что же ты думаешь, машер, мы не понимаем, что ты из зависти или уж не знаю, по каким там причинам, стянула рисунок.

— Я стянула? Как ты смеешь так говорить про меня? Я, Савченко, — и вдруг воровка! Боже мой, Боже!

Ганя схватилась за голову. Все вдруг побежало и завертелось перед ее глазами. Кровь громко застучала в ее висках; она пошатнулась, громко вскрикнула и упала без чувств.

Поднялась страшная суматоха. Кто старался поднять бесчувственную подругу, кто в страхе отскочил в сторону и широко открытыми глазами смотрел на побелевшее лицо Савченко.

Струкова поспешно принялась брызгать ей в лицо водой, тут же прикрикнув на встревоженных девочек:

— Ну чего торчите? Нет чтобы в лазарет за фельдшерицей сбегать!

— Да уже Тишевская побежала, — робко сказал кто-то.

— Хоть одна умная нашлась, — ворчала старуха, тщетно стараясь привести Ганю в чувство. — И с чего бы это она? Еще припадочная, спаси Господи, окажется!.. А такая здоровенькая на вид, щеки — как яблочки наливные, а вон как вдруг побелела.

В класс поспешно вошли фельдшерица и лазаретная девушка. Они ловко подняли бесчувственное тельце Савченко и торопливо отнесли ее в лазарет.

В классе было тихо. Девочки переговаривались шепотом, точно в комнате был кто-то тяжело больной.

— Медам, Савченко не виновата, это с ней от обиды сделалось, — взволнованно промолвила Липина.

— Конечно, Ганя не могла сделать такой гадости по отношению к классу. Да она и не мстительная вовсе: если бы на кого рассердилась, с тем бы и посчиталась, а не вымещала бы на остальных, не таковская, — горячо вступилась Тишевская.

— Это правда, — соглашались девочки.

— Но все же непонятно, куда девался рисунок?… — задумчиво протянула Липина.

— Да, странно… И обидно ужасно, — шептали малявки, искоса поглядывая в сторону Стружки.

— Ну и простофили же вы, как я посмотрю, — с презрительной гримасой процедила сквозь зубы Исаева. — Им эта комедиантка очки втирает, обмороками глаза отводит, а они и рады верить!..

— Не смей так говорить о Савченко! — с неожиданным жаром вступилась Грибунова. — Рисунок можно и другой нарисовать. Завтра же, я вам обещаю, медам, еще лучше постараюсь, вот увидите! А вот честь Савченко я не позволю затрагивать, слышишь ты, злая, гадкая девчонка? — и Грибунова выступила вперед, с негодованием глядя прямо в глаза Исайке.

— Ты как это смеешь так ругаться? Вот я сейчас пойду и скажу m-lle Струковой!

— Иди, жалуйся, кому хочешь.

— И пойду, и пойду! — взвизгивала Исаева. — М-lle Струкова, это ни на что не похоже!.. Грибунова позволяет себе Бог знает какие дерзости!..

— Что? Как ты сказала? — удивилась синявка.

— Ей-Богу, дерзости… И «гадкой» ругается, и «злой»! — Исаева неожиданно всхлипнула и прижала платок к сухим глазам. — И за что они меня все травят? Прямо житья нет!..

— Ну, матушка моя, нашла из-за чего реветь. Свои люди, сочтетесь, не Бог весть, какая беда у тебя приключилась. А еще трудно верится, что ты в долгу осталась. Знаю я, какой ты перец порядочный, кого хочешь на язык подденешь!

— Что вы, m-lle Струкова? Где же мне с ними… Я одна, а они все против меня, а больше всего эта самая хваленая Савченко. Вот и сейчас из-за нее все вышло.

— Да что вышло-то? С чего вы ссоритесь?

— Да как же, m-lle Струкова, напустились все на меня за то, что я не побоялась перед всем классом эту Савченко притворюхой назвать, а разве это не правда? Ведь она нарочно из-за рисунка комедию разыграла.

— Из-за рисунка? Какого рисунка? И какую комедию?

— Да она, m-lle Струкова, рисунок-то из зависти куда-то девала, ей-Богу!

— Ябедница!

— Фискалка!

— Врунья противная! — послышались возмущенные голоса.

— Вот, m-lle Струкова, они всегда так, вы теперь видите, я вам правду говорила, — выкрикивала Исаева.

— Потому что ты дрянь! — вне себя крикнула Грибунова, неожиданно очутившаяся рядом с Исаевой. — М-lle Струкова, мы не хотели доводить до вас того, что случилось в классе, а она наябедничала. Фискалка она, вот и все!

— Стойте, дети, так нельзя! Прежде всего, не ссориться. А теперь говорите толком, что у вас случилось? Из-за чего весь сыр-бор загорелся, и что за рисунок, и на что он Савченко понадобился?

— Это Исаева уверяет, будто бы Савченко его стащила, только мы этому не верим! — наперебой горячо заговорили девочки.

— Да какой рисунок-то? Объясните толком!

— Да сюрприз-то наш!

— А-а!.. Вот в чем дело! Ну, а Савченко тут при чем? Все я в толк никак не возьму…

— Да ни при чем она, а вот рисунок-то пропал, и куда пропал — неизвестно, а Исаева стоит на том, что его Ганя стащила…

— И с чего только тебе это в голову пришло? — сердито обратилась синявка к стоявшей перед ней Исайке.

— Да как же, m-lle, ведь вот они вам про то не говорят, что Савченко во время урока пения куда-то уходила и только недавно вернулась, а на расспросы отмалчивается. Они-то ничего не заподозрили, а я сразу сообразила, что неспроста она скрылась, а потом и выяснилось, что сюрприз исчез, так кто же его взял, как не она?

— Ну это, матушка моя, не твоего ума дело других судить, а на подругу из-за одного подозрения напраслину взводить тоже грех тяжкий. А что рисунка касается, так я этого дела так не оставлю! И уж виновную на чистую воду выведу и в пример прочим накажу. Ну-ка, Завадская, покажи пюпитр, — обратилась она к самой маленькой из девочек, сидевшей на первой скамейке у столика классной дамы.

Завадская вспыхнула от неожиданности, но тотчас без страха откинула крышку своего стола; Струкова спокойно пересмотрела все ее вещи.

Лица девочек пылали. Они невольно стыдились обыска, который производила Струкова. Каждая знала, что она не виновата, но все же чувствовала смущение и с сильно бьющимся сердцем показывала содержимое своего стола.

Старуха тщательно перебирала и перетрясала книжки и тетрадки, думая, что хоть лоскуток разорванного рисунка выдаст преступницу, но все было напрасно.

Красная от волнения Тишевская откинула перед классюхой крышку Ганиного пюпитра. Шеи девочек невольно вытянулись, дыхание перехватило.

«А что если?» — вертелось почти в каждой головке; страшно было довести эту мысль до конца, и еще ужасней казалась сама такая возможность.

Струкова долго рылась в Ганином пюпитре, но не нашла ничего, что говорило бы о ее вине.

Потом осмотрела она шкаф и шкатулки, стоявшие на большой этажерке, заглянула в мусорный ящик, в карманы воспитанниц — нигде никакого следа. На душе у старухи словно отлегло.

Она тоже не верила, что Савченко могла взять рисунок, и хорошо понимала, что Исаева по злобе оговаривает своего врага. Но самое исчезновение рисунка ее сильно озаботило, и она во что бы то ни стало хотела выяснить правду. Немало подобных случаев бывало и раньше за долголетнюю службу Стружки в институтских стенах, и старуха хорошо знала то, что рано или поздно правда всплывет. Но в данном случае ей было особенно важно немедленно обнаружить истину и, если не поздно, спасти удачный сюрприз. С выражением озабоченности на лице она поспешно вышла в коридор, быстро поднялась в комнату Малеевой и сообщила коллеге обо всем случившемся.

— Как я рада, что имею возможность доказать невиновность Савченко, — взволнованно промолвила та. — Я случайно проходила по коридору, когда Савченко поспешно выбежала из зала, где был урок пения. Меня удивил ее встревоженный вид, она даже не заметила меня и быстро стала подниматься по лестнице. Я едва поспевала за нею, но все же решила выяснить причину ее волнения. Я слышала, что она поднялась по лестнице и что ее шаги затихли в дортуаре. Когда я вошла туда, меня поразили громкие рыдания, доносившиеся из дальнего угла. Я не могла остаться равнодушной к ее слезам и подошла к плачущей девочке. Она сначала испугалась меня, но, видимо, моя ласка ее успокоила, и через несколько минут она сама рассказала мне о причине своих горьких слез. Оказывается, регентша назвала ее «медной глоткой», а подруги подняли на смех. Этого было достаточно, чтобы оскорбить самолюбие бедной девочки, и она убежала, чтобы втихомолку выплакать свое горе. Я не отпускала ее до тех пор, пока она совсем не успокоилась и сама не улыбнулась недавним слезам. Тогда я довела ее до класса, где в это время уже собрались седьмушки.

— Слава тебе Господи, а то, признаться, тяжело мне было подозревать Савченко в таком поступке. Хоть я, грешным делом, ее и недолюбливаю, а все-таки правду всегда скажу: Савченко девочка честная и ни на какую низость не способна, — уверенно произнесла старуха. — А вот что все-таки нам делать-то? Вот к чему ума не приложу. И надо же было такому греху случиться! И на кого подумать, прямо не знаю…

— Мне кажется, сделать это мог только тот, кому это по каким-либо причинам было выгодно, — задумчиво сказала Малеева.

— Ну, полноте, моя голубушка, кому какая корысть в том рисунке?

— А не говорите, все может быть, разве не бывало в институте, что класс классу всякие неприятности из вредности устраивает, редко разве они друг друга подводят? Сколько у них соперничества, ах, да что говорить, вы и сами знаете!..

— Так вы подозреваете кого-нибудь из соседок? Так я вас поняла?

— Да, не скрою, мне кажется, здесь что-то именно в этом роде.

— А что же, может быть… — развела руками Струкова.

— Во всяком случае, нужно быть очень осторожными и своей подозрительностью не обидеть других дам — каждая, конечно, горой встанет за своих питомцев и сочтет всякий намек и подозрение личной обидой.

— Что правда, то правда. А жаль рисунка! И подумать только, что наша малявка так нарисовать сумела, ведь прямо кто не знает, не поверил бы. Талантливая эта Грибунова, и девочка хорошая. Видали бы вы, как она за Савченко заступилась! А та-то как от обиды хлопнулась, напугала меня не на шутку!.. Надо бы пойти в лазарет ее проведать, да некогда мне, поди-ка мои головорезы уже все передрались без меня, их только оставь одних… — ворчала старуха, поспешно направляясь к дверям.

«Нет, Ганя тут ни при чем. И какое счастье, что я могла доказать ее невиновность, — радовалась Малеева. — Бедный ребенок, сколько ему пришлось вынести за сегодняшний день. Пойду, успокою ее», — решила классная; через несколько минут она уже была возле своей любимицы.

Ганя тем временем вполне пришла в себя, только сильная бледность выдавала ее недавний обморок. Она была еще слаба и лежала на кровати.

Девочка заметно обрадовалась приходу доброй учительницы.

— М-lle, верьте мне, я не виновата, — взволнованно заговорила она, протягивая руки навстречу классной даме.

— Детка!.. Что ты? Успокойся, ведь я все видела и все уже рассказала m-lle Струковой.

— А что же она? — с тревогой спросила Ганя.

— Она тоже не верит, чтобы ты виновата.

— Ах, как хорошо, — вздохнула девочка, — если бы вы знали, m-lle, как мне было тяжело, как тяжело! — и, не выдержав, Ганя снова разрыдалась.

В эту минуту распахнулась дверь, и в палату бомбой влетела Замайко:

— Душка, Савченко, нашли, нашли! Ох, не могу отдышаться, вот бежала-то!.. Представляешь, у «шестых» в мусоре нашли, вот срам-то, и что теперь там делается — не приведи Бог! Уф, вот устала я! Духом к тебе летела: не дай Бог, Струкова узнает, что я у тебя, беда будет. Уж не выдавайте меня, милая m-lle Малеева, ведь я для Савченко… Нам всем ее так жалко было!..

— Но кто же нашел-то? И как очутился рисунок в сорном ящике у «шестых»? — допытывалась Малеева.

— Случайно, совсем случайно! Просто полез кто-то в мусорный ящик, и вдруг видит что-то странное, ну, конечно, вытащили, давай разглядывать, никто ничего не понимает, все кричат, ну, классюха… Ой, простите, m-lle Фурман и давай их унимать. А они за шумом ее не заметили, а она рисунок-то цап и схватила, ну а там все написано, что, мол, от седьмого класса maman. Что потом было, и представить нельзя! Сейчас же нашу m-lle Струкову туда вызвали, и уж как она кричала, как из себя выходила, ух! Даже нам страшно было.

— Ну, а кто же стащил сюрприз? — спросила Ганя.

— Да кто? Сразу и выяснилось, что Катька Тычинкина. Кто-то даже видел, что она совала себе в карман какой-то комок. Тогда внимания не обратили, а потом вспомнили: как начала Струкова допытывать да грозить, что весь класс поголовно исключен будет, так ее и выдали, ведь ее, как нашу Исаеву, никто не любит, а сейчас все возмущены и не говорят с ней, а Струкова сказала, что ее непременно исключат. А Тычинкина-то тоже хороша, как узнала, что ее выгонят, все на Исайку свалила, говорит, та ей принесла. Только Исаева отпирается, опять же и нашли не у нас в классе, а у «шестых».

— Как это все ужасно, — вздохнула Ганя.

— А по-моему, все очень хорошо вышло. Бог правду-то видел, вот и мы теперь знаем, кто виноват, а то по наговору Исаевой тебя было заподозрили, уж ты прости, Ганя, что все так нехорошо вышло, — и Замайко смущенно прильнула к щеке подруги.

— Да я не сержусь… Вот рисунка жаль, такой хороший был, — Ганя нарочно перевела разговор.

— Грибулька обещала еще лучше нарисовать. Если бы ты видела, как она за тебя заступилась! Хороший она товарищ.

— Ну и ты неплохой, — улыбнулась Малеева. — А только вот что я тебе скажу: беги-ка ты скорей в класс, а то попадет тебе от m-lle Струковой.

— Иду, иду. Прощай, Ганечка, приходи в класс скорей, мы все тебя ждем, спокойной ночи, m-lle Малеева, — присела шалунья и скрылась так же стремительно, как появилась.

— Ну, Ганя, спи теперь спокойно, — ласково проведя рукой по кудрявой головке, пожелала синявка.

— Спокойной ночи, m-lle.

Малеева наклонилась к Гане:

— Скажи, а почему ты ни за что не хотела сказать подругам, что ты делала давеча в дортуаре?

— Это моя тайна, m-lle, тайна, связанная с вами: они бы не поняли меня и высмеяли, а мне это было бы очень, очень больно… Потому что ваше доброе отношение меня так тронуло, а они бы только смеялись…

— Ну, спи, детка, — и Малеева крепко поцеловала девочку.

Ганя еще долго не могла заснуть. Она радовалась тому, что все выяснилось и с нее снято тяжкое подозрение. И в то же время ей до слез было жалко шаловливую Катю Тычинкину: она понимала, что та вовсе не так виновата, что это не она унесла сюрприз, о существовании которого и догадаться не могла, если бы не Исаева.

«Это Исаева во всем виновата, а бедная Тычинкина за нее пострадает», — думала Ганя, засыпая.