Разводящим на «дальняк» поставили Кесарчука. По началу этот малый, девятнадцатилетний младший сержант, казался кротким юношей с краснеющим на лице шрамом, но позже, как покажет время, приобретёт весьма деспотические черты характера с издевательскими наклонностями причинять своим подчинённым моральную и физическую боль. Многим позже Мирон поведает мне историю, какой трудной у Кесаря была «слонячка» и особенно «межуха», временной интервал, когда в роте оставалось два периода и ещё не пришло новое пополнение. Его часто гоняли «фазаны», наши «дедушки», и доставалось от «шакалов», по легенде он не спал почти целый месяц и от него на присяге ушла девушка, потом, по-видимому, произошёл нервный срыв, пошатнулась психика, и иногда в его грустных и красных от не высыпания глазах, я не видел разума. Но что мне тогда, в те январские дни было знать о его измученной душевными ранами биографии. Он сдался, как и большинство своих сослуживцев, пошёл на поводу системы, которую мы, да и все вокруг призирали с первых же дней. Залечивать раны приходилось на нас, ещё не раступленных «слонах».

Мы ехали в «уазике» на четвёртый пост, подле меня, на заднем сидении сидел Лесович. Кесарь восседал спереди, как и полагалось всем разводящим. Подъехав к посту, минуя высокие чугунные ворота, во внутреннем дворике Кесарь мне сказал:

— На посту у тебя два часа, чтобы выучить все машины и фамилии вышестоящих начальников с первого поста, хочу тебя с Гурским отправить на первый пост, так что зубарь, возьмёшь у Курюты блокнот, там всё есть.

Выйдя из «уазика» и направляясь к стакану, сменять часового, я шёл за Кесарем и гневно смотрел ему в спину. Весьма полюбив и привыкнув к четвертому посту, я совершенно не желал идти на первый, там было больше ответственности, постоянно на виду у министерских генералов. Хотя тогда я прекрасно понимал, что он на скорую руку хотел заменить нас на бойцов из своего периода и отправить их прохлаждаться на «дальняк». А я уже подумывал писать стихи и предаваться фантазиям…

У стакана зубоскал Курюта отдал мне свой блокнот, я положил его рядом с телефоном и, отдавая воинское приветствие уезжающему «уазику», подумал:

«Трэба зрабіць усе магчымае, каб застацца на гэтым месцы, і што мне ўрэшце будзе, калі я не вывучу гэтыя грэбаныя нумары і прозвішчы?»

Я посмотрел на записи в блокноте и ужаснулся от количества номеров машин и безликих фамилий, такую информацию запомнить было не реально, ну разве что её треть. Каждую минуту вдоль меня проходили военные чины, каждому козырни, проверь пропуск, запусти и досмотри машину. Этот малолетка явно зарвался.

И как не странно, забирая меня с поста через два часа, первым делом Кесарь поинтересовался о моём знании, уж больно хорошей была его память.

— Растащило, военный?! — злобно обернулся ко мне Кесарь, услышав мой отрицательный ответ.

— Серёга, как я успею столько за два часа выучить?

— Не ебёт, задача была поставлена, ты с ней не справился! На кости упал!

Я озадачено посмотрел в его расверепелые глаза.

— Здесь? Куда именно? — на моём лице возникла ухмылка.

— Чё ты выкалываешься, «слоняра»? — вмешался водитель «уазика». — Когда говорят — делай!

Приступ ярости овладел моим естеством и я рявкнул:

— А ты кто такой, чтобы мне здесь указывать?

— Ладно, Дёмыч, трогай, «слон» решил побузит, — спокойно сказал рыжему водителю Кесарь и «уазик», затарахтев, тронулся с места.

Подъехали к пятому посту, быстро сменили часового Лесовича и двинулись обратно в караулку.

— Лесович? — обратился к нему Кесарчку.

— Я!

— Падай на кости, — спокойно сказал Кесарь.

— А что такое? — растерявшись спросил тот.

— Спросишь потом у своего товарища.

Лесович хмыкнул и, оглядывая кабину «уазика», попробовал выпрямиться в ней в упоре лёжа. «Уазик» трясло на поворотах и беднягу то и дело закидывало на седушку, он терял равновесие, но продолжал вставать на кости.

— Привыкай, теперь за любые косяки будешь вот так на посты и с постов ездить.

Я смотрел на Лесовича с омерзвлением, какой-то заносчивый малолетка фривольно унижал его перед всеми, а он хоть бы хны.

В караулку Кесарь зашёл королем и тут же скомандовал:

— Первый период, сбор в сменяемой!

Гораев с Гурский появились, как по веянию волшебной палочки, недоумевающе глядя на раскрасневшееся лицо младшего сержанта.

— Построились!

Все быстро поправляя кителя, выстроились в коридоре. Я попытался встать в строй, но Кесарь оттолкнул меня в сторону.

— Ваш товарищ не исполняет указания своего командира. На кости упали, быстро!

Конечно, я не ожидал такого исхода. Гурский спросил:

— Серёга, ты растолкуй, что не так?

Кесарь молнией подлетел к нему и сбив подсечкой на колени, крикнул:

— На кости я сказал, живо!

В это мгновение на крики из начкарки вышел младший лейтенант Секач. Его детские глаза на широком лице лучились скрытой маниакальной радостью.

— Что случилось? — спросил он.

— Проводим разъяснительные процедуры, товарищ лейтенант.

Небольшая надежда поселилась в моём сознании, что вот он, спаситель, сейчас влепит этому дрыщу затрещину и все спокойно разойдутся.

Секач с интересом посмотрел на экзекуцию, а потом добавил:

— Это правильно, занимайся.

Я готов был сорваться к ним обоим и столкнуть их головы одним мощным ударом. В моих глазах потемнело.

Секач удалился в начкарку.

— Пока не поем, желательно кто-то из вас встанет, — сказал Кесарчук и пошел на кухню.

Лесович, Гораев и Гурский молча стояли на костях.

— Так что вы там не поделили? — немного погодя спросил Гурский.

— Да не выучил эти номера и полканов гребенных, — ответил я. — Ну и потом в «уазике» немного повздорили.

Мне было неловко перед пацанами, я стоял и смотрел, как они корчились от боли и напряжения. Срочно что-то надо было делать с этим беспределом.

Через пол часа Кесарчук велел им встать.

Глубокой ночью мы сидели в бытовке и рассуждали:

— Ведут себя, как «деды», — сказал Гораев.

— Так ладно «деды», им ещё положено, эти же для нас «фазаны», можно смело слать их подальше, — возразил Гурский.

— Надо завтра в роте собрать своих и решить, как дальше действовать, я у них на побегушках носиться не буду, — сказал Лесович.

Я, всё ещё чувствуя на себе вину, отмалчивался.

— Да «фазаны» вроде нормальные, Кесарь этот только воду мутит, хрен пойми кого из себя строит. Меня уже во втором карауле заставлял по пластунски по третьему посту ползать, вся куртка вымокла, а всё из-за того, что дерзить ему вздумал. Я хоть и тренер по футболу, но пару приёмчиков знаю, на гражданке ему бы не поздоровилось. Сопляк. Устав гласит, что нам следует слушать своих командиров, но такое, простите, без меня.

— Это армия, — с грустью заключил я.

***

После бессонного и тяжкого караула, по прибытию в роту нас, конечно же, не отбили. Разложив вещи и мыльно-рыльное в тумбочки, по приказу Веры караул отвели в пустое расположение соседней третьей роты, сменившей нас на постах для подведения итогов. Мы выстроились в одну длинную шеренгу по постам и сменам, а Потап встал рядом с Верой и Секачём напротив нас.

— Ну что, Ромыч, рассказывай, как всё прошло?

Потап, назначенный помощником начальника караула, переглянулся с Секачём и доложил, что наряд прошёл без происшествий, нарушений не было, ложных и просроченных пропусков изъять так же не пришлось.

— Плохо, нужно стараться изымать оные, а там глядишь и плюс к отпуску, хоп и в трёшечку, бац и увальняшка, — подытоживал Вера, дергая кривой челюстью. — Будут ещё замечания?

— Будут, товарищ капитан! — неожиданно встрял Кесарь. — Некоторые бойцы первого периода плохо знают обязанности и выполняют поставленную задачу.

Потом он назвал мою фамилию и фамилии Гурского с Гораевым.

— А что же это вы, сержанты, плохо стараетесь, вам и лычки для этого висят, чтобы вы процесс контролировали. Но оно и хорошо. Там плац надо возле трибуны подчистить. Так что все остальные готовьтесь к отбою, а вы ребятки, — обратился к нам Вера, — переодевайтесь и ожидайте в расположении, сейчас припишу к вам сержантика.

Поступок Кесаря не удивил, а наоборот, придал к его персоне ещё больше ненависти и моего личного неуважения.

Вскоре мы втроём переоделись в повседневу, Лесовича не отбили с нами за компанию, и приставили ещё двух Ратькова и Мукамолова, которые должны были заступать в следующий караул.

За нами закрепили Вилю и под его началом, мы отправились в холодную за сподручным инвентарем. Взяли скребки с лопатами и пошли чистить плац.

Не знаю, как другим, но лично мне чистка снег даже нравилась, можно было молча подумать о своём, выпуская из-под носа и рта тёплый пар воздуха. Глаза были стеклянными, мороз убивал всякие зачатки сна и мы бойко бросая за бордюр слипшийся снег. Виля с большего помалкивал, лишь иногда покрикивая на нас поторапливаться и не молоть попусту языками. Впрочем, он был добрым малым, совсем недавно получив лычки младшего сержанта.

Снег ленно сыпал нам на головы, было слышно, как за частью проезжает транспорт, а со столовки пахнет горячим супом. Под ложечкой больно засосало. Есть хотелось страх, как сильно, и чтобы не думать о еде, я вспоминал своё детство.

***

В карантине во время всяческих передвижений по части, а в особенности по пути к «стелсу», мы каждый раз горлопанили одну единственную песню «День Победы». Пару куплетов и припев. Ничего сложного. В роте же нам дали на разучку сразу три текста. И если в карантосе у нас было минимально времени, чтобы что-то разучить, в роте оно совершенно отсутствовало; в беспрерывном движении, постоянно озадачен, не присесть и не пёрнуть. Время появлялось лишь на вечернем просмотре телевизора, сидя на стуле друг за другом в несколько рядов, да и то, если мы вовремя успевали подшиться и совершить все иные процедуры.

Как сейчас, помню: «Прощание славянки», «Песня охраны» и беларусская «Абаронцы». Песни эти мы, конечно, выучили не сразу. Пару раз не покурили, постояли в сушилке на костях, но некоторым из наших и вправду тяжело давалось запомнить эти заурядные строки. Мы с Гурский пытались своими басовитыми голосами выручать положение, но этого было недостаточно.

— Пацаны, покажем как надо петь?! — обратился Гнилько к своёму периоду.

И весь «фазаняткик» заревел «славянку». Они превосходили нас по численности: восемнадцать ртов против пятнадцати запуганных желторотиков создавали впечатление целого батальона, да и физическая подготовка «фазанов» значительнее превосходила нашу. Я, Гурский, Сташевский, Раткевич, Индюков и Гораев ещё что-то из себя представляли, остальные же были дохликами и недоростками.

Вечером наш период поставили на кости и продержали в сушилке около часа. Потные, с дрожащими руками, мы положив перед собой листки с текстами песен, заучивали слова под неустанным контролем появляющихся то Кесаря, то Потапа, то Гнилько.

— Если так и дальше дело пойдёт, мы вас скоро пиздить начнём, — сказал Кесарь.

— Да я бы уже начал, — вмешался Гнилько.

— Подождите вы, — осёк их Потап. — Сперва надо прощупать, кто чем дышит, а то вдруг стукача цыпанём, я на кичман за вас ехать не хочу.

Вечером на отбое нас построил прапорщик Станкович. Кости болели, в душе сидела обида на всех и на себя.

— Я знаю, пацаны, вам сейчас не легко, — обратился он к нашему периоду. — Но надо как-то переждать, перетерпеть это время. Вун Петрович (это он про меня) высшее образование, учитель, ёпта, Гораев тренер по футболу, а стоит с вами восемнадцати-девятнадцатилетними и жмёт, не фыркает, потому что пацаны нормальные, я это точно знаю, и за них горой стоять буду. А слёзы эти ваши, жалобы, зачем они мне? Помните, именно первый период покажет, кто вы на самом деле есть.

Как потом оказалось, кто-то из наших жаловался прапорщику на прокачку. Но Станок был свой в доску, всё прекрасно понимал, ведь и сам служил в этой роте десять лет назад и, как говориться, растолковал по понятиям. С каждым разом это мужик нравился мне всё больше и больше, и в некотором роде его слова заставляли держаться, не сорваться к чертовой матери и не натворить дел.

***

Перед заступлением роты в караул, обычно, проводилась подготовка к наряду вместе с заступающим начкаром в специально отведенном для этого мероприятия учебном классе. Класс располагался на втором этаже двухэтажного здания, в котором размещался штаб заместителя начальника части по материальному обеспечению майора Прохаренко или как его прозвали солдаты Муссолини. Строение находилось около КПП, в двух минутах ходьбы от казарм.

Под руководством достопочтенного Веры мы и отправились в его мрачные стены. «Фазаны» недовольно перешёптывались и из их переговоров я понял, что заступать в караул с ротным, было полнейшим напрягом.

В уютном классе мы расселись по постам и сменам, по три человека за парту, как и следовало суточной смене. Со мной на четвертом посту теперь числились улыбчивый простофиля Курюта и застенчивый коротышка Ромашев. Перед нами лежали караульные уставы и иные армейские практические методички. Вдоль парт тянулись макеты, изображающие все пять постов, а на стенах висели плакаты, сфотографированные ещё в начале нулевых со сценами солдат на постах, какие-то облезлые овчарки, полосатые шлагбаумы и полосы препятствий.

Вера тучно погрузился на стул руководителя и, посмотрев на нас своим кривым лицом, сказал:

— Ну что, ребятушки, как обычно, вы все прекрасно знаете мою систему «блиц опроса» — сержанты жмут за своих подчинённых. Первый период я пока трогать не буду, но вы особо не расслабляйтесь там, через неделю-другую будем и вас опрашивать.

Потап захихикал, Тавстуй и Кесарчук недовольно поёжились на своих местах.

Труднее всего в этом случае было второму разводящему, на «ближняке» было три поста и, следовательно, девять человек, Кесарь имел в подчинении шестерых, однако «дальняк» был практически полностью укомплектован «фазанами».

— Поехали! Дубков?

— Я! — вскочил женоподобный «фазан».

— Сидя отвечаем. Высота караульно стакана?

— Не менее двух метров.

— Везет тебе, Тавстуй, — ехидно ухмыльнулся Вера.

— Ракута? Какая длина цепи у караульной собаки?

— Не менее 2,5 метров, — бойко ответил лопоухий ефрейтор.

В итоге все «фазаны» из «ближняка» ни разу не ошиблись. Третий пост состоял из первого периода, в новый караул заступали Мука с Ратьковым, которых сразу же назначили на второй, а Нехайчика посадили за ТСО.

Кесарю не повезло. Нас с Лесовичем Вера не трогал, опросил Курюту, Ромашку и Аню с Ветрашем. Из них правильно ответил только Ромашка.

— Ну что, Серёжа, по сотке за каждого, давай, приступай.

И пока Вера напоминал нам о правилах несения службы, Кесарь жал на костях в проходе между партами. Я видел его долговязую фигуру, с прогнутым вниз животом и дрожащими руками и мысленно злорадствовал.

В карауле я понял, почему «фазаны» так не любили заступать с Верой, говоря по армейски, он был уставником и крестил всех и всюду, придерживаясь устава, больше всего напрягая ПНК Потапа и разводящих. Нам это было только на руку. Мы вовремя ели, «фазаны» убирали караулку вместе с нами и нас даже пару раз завели в отдыхающую.

— Увижу, что рубитесь, до моего дембяля спать в карауле не будите, — угрожал нам в «уазике» Кесарь, но с большего был молчалив и спокоен.

На посту я предавался своим мыслям о гражданке, повторял статьи и смотрел на город, проезжающие машины и людей, беззаботно прогуливающихся вдоль чугунных ворот министерства.

Ночью, в три часа, перед заступлением на пост, Вера устроил нам подъём по тревоге.

— Караул в ружьё! — скомандовал Потап из бодряка и мы бросились хватать автоматы. Построились в коридоре.

Вера сказал:

— Так, ну а теперь пройдемся по вводным, пожар меня не интересует, давайте нападение на штаб. Потап, тэсэошник и Дубков остаются на месте, укрепляя позиции внутри, остальные за мной.

Потап открыл дверь черного выхода из караулки, и мы ринулись за своим кэпом в подвалы министерства. Деревянный пол дрожал под нашими берцами, а мы бежали как олухи с автоматами по пустому корпусу здания. Поднялись по лестнице на первый этаж. Я увидел просторные корридоры с красными коврами, белыми шторами и увесистыми люстрами, как в буржуазных домах Европы.

— Разгруппировались! Быстро! Тавстуй, укрепляй «ближняк» на выходах и входах. Серёжа, ставь своих на окна.

Я встал у одного из больших окон, уставив дуло во внутренний дворик корпуса. На улице был мрак, ни черта не видно. Эта игра мне по началу даже понравилась. Я стал осматриваться по сторонам. Выход на лестницу из подвального помещения, потом сразу на лево выход по-длинному коридору в огромный квадратный зал, а на арке рядом значилась вывеска «Буфет». Это было настоящим сокровищем и, пожалуй, самой ценной находкой этой идиотской вылазки.

— Отлично, двигаемся дальше! — скомандовал Вера.

На втором этаже такие же большие помещения и расходящиеся во все стороны коридоры. Бежим по одному из них. На стенах висят портреты всех командующих, начиная с 1918 года и заканчивая нынешним министром обороны.

— Закрепляемся у лестницы!

Я на бегу, пытаясь рассмотреть лица полководцев, не заметил Веру и со всей дури врезался дулом автомата в его широкую спину.

— Сука, кто такой! — прорычал Вера, оборачиваясь. — Убит! Отдать автомат!

Я неуверенно протянул ему свое оружие. Вера сердито выхватил из моих рук автомат и грозно закричал, обдав меня спрысками слюны:

— Военный, ты что дурной, ни одна сволочь, ни одна мразь, да хоть генерал обосранный не может забрать у тебя автомат, это твоё личное оружие и ты за него в ответе, ты меня понял?!

В это мгновение я прочувствовал в свою грудь сильнейший толчок прикладом и отшатнулся в сторону. Вера злобно швырнул мне АК-47.

— Захват знамени!

Мы быстро ринулись на третий этаж и за пуленепробиваемым стеклом я впервые увидел наше главное знамя, слегка потрёпанное красное полотно с золотыми буквами и кружевами на высоком металлическом древке.

— Ни одна паскуда не должна завладеть этой святыней. Захват знамени — это конец нашей республики и независимости, — Вера стоял у стекла, и с открытым ртом напоминал полоумного.

На посту я подумал, что первым из своего периода отхватил от ротного и, признаться честно, мне стала надоедать вся эта возня и ответственность.

«Трэба адыйсці ў бок, у цень. Каму я збіраюся тут штосьці даказваць?»