Глава седьмая

в которой попытка захвата Павлогорского ГОКа кончается самым неожиданным образом.

Было девятнадцатое октября. Цой и Бельский сидели на веранде одного из престижных московских ресторанов. Из-за холодов открытая летом веранда была забрана полиэтиленовой пленкой в два слоя; по ту сторону пленки голубело небо, да рабочие в оранжевых робах убирали из палисадника кадки с выставленными на лето деревьями.

Это была редкая для обоих неделовая встреча:

Степан в последнее время всюду бывал с Майей, а Майя не очень любила Цоя. Разговор шел о МиГе, — переговоры о программе «МиГ-Еврофайтер» продолжались на редкость успешно, и большим помощником в них оказался Фаттах: молодой, европейски образованный, с прекрасным знанием языков. Степана огорчало только одно: что по мере того, как МиГ-1-48 «Сапсан» превращался в «Цезарь-ЗА», участие очаковского лидера в нем неизбежно сходило на нет.

— Фаттах молодец, — сказал Цой. — Но немножко комплексует. Мальчик очень много сделал для холдинга, и ему хочется свободы. Он взял для меня Богоявленку, ты знаешь?

Степан кивнул.

— От Богоявленки сорок километров до Павлогорского ГОКа. Я зайду на ГОК через десять дней.

— И что?

— И все. Извольскому будет неоткуда взять окатыш.

Цой улыбнулся и добавил:

— Знаешь, Степа, я ведь тут когда-то комнату снимал.

— Где?

— Рядом. В коммуналке. С клопами и кошкой. Соседа однажды побил, он спьяну кошку съесть хотел.

— И где эта коммуналка?

— Снесли. Я сегодня ехал мимо, смотрю — стоит новый дом, квартиру в нем что ли, купить?

— Кому?

— А любовнице. А? буду трахать красивую девку и думать, а вот здесь я давил тараканов и любился с прыщавой Манечкой с третьего курса… И все, что я тогда хотел, было не деньги, а бессмертие. Чего человек хочет, а, Степан?

Очаковский лидер, застигнутый внезапным вопросом, сморгнул.

— Че?

— Чего человеку нужно, я спрашиваю?

Бельский усмехнулся.

— Человеку нужно, чтобы он поимел всех, а его никто не поимел, — сказал Бельский.

— Вздор, — сказал Цой, — человеку нужно бессмертие. Ты меня понимаешь, Степа? Бессмертие. А что такое деньги? Деньги это когда можешь надраться коньяком, а не сивухой…

— Ты, Костя, пьяный.

— Это ничего, — сказал Цой, — я правильно пьяный, я когда трезвый, об этом не думаю. Меня вчера Нина гулять позвала, я к калитке в воротах подошел и смотрю на нее, как баран, потом охранников спрашиваю: «а как эта калитка открывается?» А? Ты вот где живешь?

— В Жуковке, — сказал Степан, — ты чего, Костя, я от тебя в четырех домах…

— А ты знаешь, как у тебя калитка открывается?

Степан подумал.

— Не, — ответил он, — мне с Майкой участка хватает. Он большой.

— Тогда какого черта ты в Жуковке живешь, посередь сосен, а как калитка открывается, ты не знаешь? А? Я это к чему?

Степан пожал плечами.

— Я это к чему-то вел, — проговорил Цой,„— черт, забыл… Я что-то важное хотел сказать.

— Насчет Сляба.

— Да. Насчет Сляба. Я его раздавлю, как таракана.

Тяжелая рука Цоя хлопнула по столу. Кореец немного промахнулся и попал по краю тарелки: та подскочила в воздух, вертясь, и со звоном разбилась о гранитный пол.

Цой закрыл глаза, лег лицом на стол и затих. Подлетевшая официантка в черном передничке принялась сгребать с пола осколки тарелки и остатки пасты.

— С ним все в порядке? — испуганно спросила официантка, косясь на Цоя. — А то вон на прошлой неделе один опился, так прислал охрану разбираться, что его отравили…

— Все в порядке. — ответил Бельский, — он, на тараканов охотился.

— У нас нет тараканов, — ужаснулась официантка. Она была бы очень хороша, если б не слишком длинный нос и круги под глазами.

— Милая девушка, — совершенно серьезно произнес Бельский, — для большинства тех, кто сидит за этими столиками, люди ничем не отличаются от тараканов.

* * *

Ирина с дочкой прилетели из Швейцарии двадцатого октября. Когда Извольский пришел в детскую, она как раз возилась с Ларочкой. Той после операции стало гораздо лучше, девочка весело гукала и трясла зажатой в пухленьких пальчиках погремушкой.

Когда девочка заснула под надзором няни, Извольский и Ирина спустились в столовую позавтракать. За завтраком Извольский шутил и улыбался, и Ирина неожиданно решилась.

— Слава, — сказал она, — я читала газеты. Там написано, что группа «Сибирь» купила Богоявленское рудоуправление. Это же то рудоуправление, с которого вы раньше брали руду, да?

— Да, — с неохотой сказал Извольский.

— Он скупает все ГОКи, с которых ты брал руду?

— Ира, я не хочу обсуждать эту тему.

Ирина наклонила голову.

— Слава. Мне звонила Майя…

— Кто?

— Твоя сестра.

Извольский внимательно посмотрел на свою жену.

— У меня нет сестры по имени Майя, — сказал стальной король.

Остаток завтрака прошел в полном молчании.

* * *

Спустя час после этого разговора желтое с шашечками такси высадило Ирину напротив дома номер тринадцать по одному из арбатских переулков. Четырехэтажный каменный дом был выкуплен «Сибирью» У какого-то разорившегося банка и впечатление снаружи производил довольно скромное.

Ирина долго искала дверь, прежде чем сообразила, что двери на улицу вовсе нет, а вместо того есть небольшое переговорное устройство, висящее на глухих воротах. Ирина нажала кнопку, и в воротах, как в скале при слове «сезам», образовался проход.

Ирина шагнула во двор и только там увидела дверь в офис. Никакого домофона на этой двери не было, а двор был совершенно пуст. Ирина в недоумении остановилась, но тут послышалось жужжание, и дверь отворилась, снова безо всяких усилий со стороны Ирины.

Ирина шагнула внутрь и попала в предбанник, отгороженный от остального офиса двумя дверями — стальной снаружи и стеклянной пуленепробиваемой внутри. С другой стороны пуленепробиваемой двери на нее вежливо лыбился охранник. На стене снова висело переговорное устройство. Ирина опять нажала кнопку и сказала:

— Меня зовут Ирина Извольская. Я к Константину Кимовичу.

— Константина Кимовича нет в офисе, — ответил охранник.

— Не знаю. Мы договаривались на два. Спросите у секретарши.

Охранник поднял трубку и некоторое время с этой трубкой объяснялся, а потом сказал:

— Простите, как вас зовут?

— Ирина Григорьевна.

— Ирина Григорьевна, на вас нет пропуска. И секретарь о вас ничего не знает.

Ирина поджала губы и сказала как можно уверенне:

— Если на меня нет пропуска, это проблемы секретарши. Пусть она позвонит Константину Кимовичу и получит от него выговор.

Охранник еще раз внимательно оглядел хорошо одетую женщину, стоявшую в предбаннике, в белой куртке из тончайшей кожи и с длинными ножками, но с чистыми, ненакрашенными губками, видимо рассудил, что ни на брошенную любовницу Цоя, ни на бомжиху она не похожа и, приняв какое-то свое решение, открыл дверь.

Ирина вошла и стала у стойки. Откуда-то вышел начальник охраны — скромный пятидесятилетний служака, видимо офицер КГБ на пенсии. Звали его Борсков.

— Ваш паспорт, — сказал начальник охраны.

Ирина подала паспорт, тот деловито пролистнул его дошел до странички с пропиской. В прописке значился город Ахтарск. Начальник охраны нахмурился и стал листать паспорт, пока не добрался до графы о семейном положении.

Внимательно перечел данные о муже и ребенке, оценивающе взглянул на Ирину, сказал:

— Извините, — и вышел с паспортом. Спустя минуту он появился вновь.

Манера его ничуть не изменилась — в ней сквозила все та же ледяная вежливость бывшего кагебешника. Он вернул паспорт Ирине и поднялся вместе с ней в лифте.

Цой занимал весь третий этаж целиком. Лифт распахивался прямо в приемную, где за двумя просторными столами трудились две секретарши, а в огромном аквариуме плавали экзотические разноцветные рыбы. Справа располагался кабинет Цоя и переговорная. Слева — обеденный зал, где Цой иногда встречал гостей.

Секретарша за конторкой предупредительно подняла прелестную головку:

— Константин Кимович просил подождать, — проговорила она, — он знает, что вы приехали. Но его сейчас нет в офисе.

Ирина опустилась в кожаное кресло и принялась листать журналы. Ждать пришлось часа два. В предбаннике, кроме секретарш, почти никого не было, только напротив Ирины в кресле неподвижно сидел молодой человек в светло-сером костюме. Чем-то человек напоминал робота. Потом дверь в кабинет Цоя неожиданно распахнулась, и из нее вышел сорокалетний здоровяк с необыкновенно живым лицом и черными еврейскими глазами.

— Проходите, Ирина Григорьевна, — сказала секретарша, — Константин Кимович примет вас.

Ирина оглянулась на молодого человека в красном и отчаянно покраснела.

Она вдруг сообразила это — телохранитель Альбиноса, и что ни на какие переговоры Цой не ездил, а все эти два часа был у себя в кабинете, где и разговаривал с сорокалетним здоровяком.

Она толкнула тяжелую дверь кабинета и вошла внутрь.

Кабинет Константина Цоя поразил Ирину.

Промышленники России не склонны к показной роскоши. Российские банкиры любят иметь многокомнатные офисы с персидскими коврами и увешанными картинами стенами; представительства западных инвестиционных контор обожают современные деловые комплексы со стеклянными крышами, эскалаторами и зимними садами.

Крупнейшие российские промышленные конторы, как правило, выбирают себе достаточно скромные особняки, а штат сводят к минимуму — два-три партнера, парочка вице-президентов, еще несколько человек — и секретарши. Войдя в такой скромный особнячок, ты можешь с удивлением обнаружить, что компания, владеющая третью российского алюминия, сидит на двух этажах строго отделанного офиса и состоит из шести человек, половина которых, впрочем, пребывает в данный момент за пределами России.

Остальные же трое держат у уха сразу по две трубки и выясняют отношения одновременно с кемеровскими угольщиками, сибирской нефтяной компанией и свердловскими энергетиками.

Муж Ирины, Вячеслав Извольский, которого трудно было назвать аскетом, в общем-то придерживался этих принципов и даже намеренно не заводил в московском представительстве собственного кабинета. Для встреч он довольствовался удобной и легко отделанной переговорной.

Кабинет Константина Цоя был огромен; высота потолков составляла по крайней мере пять метров, пол был отделан редким дворцовым паркетом, ив дальнем углу кабинета, от пола до потолка, простирался огромный аквариум, в котором плавали красные рыбы.

Еще один аквариум, поменьше, стоял в углу. Собственно, это был не аквариум, а устроенный в виде аквариума столик для доверительной беседы, с подсвеченными с изнанки водорослями и двумя тяжелыми кожаными креслами по бокам. Сероватые, видимо пуленепробиваемые окна кабинета выходили во двор, и в них лился тусклый солнечный свет.

Самой же примечательной особенностью кабинета было отсутствие в нем стола для заседаний. В глубине возвышался огромный офисный стол самого Цоя, заваленный бумагами, от него буквой Т отрастал какой-то скромный аппендикс с двумя креслами по углам — и все. Отстутствие стола для совещаний как бы невольно подчеркивало, что все свои решения Цой принимает либо единолично, либо — в крайнем случае — вместе с парнером, усевшимся в широкие удобные кресла для беседы.

Ирина шагнула внутрь, и из-за полированного стола в глубине кабинета навстречу Ирине поднялся невысокий сорокапятилетний кореец с совершенно белой кожей.

— Счастлив познакомиться, Ирина Григорьевна, — сказал он, — чем могу служить?

— Мне надо с вами поговорить.

Голубые глаза Цоя смотрели, казалось, под кожу Ирине.

— Разумеется. Можно уточнить — это надо вам или Слябу?

Ирина попыталась выдержать взгляд Цоя, и несколько секунд ей это удавалось. Потом она сморгнула и отвела глаза в сторону. Вгляд ее невольно упал на небольшой столик подле хозяйского кресла Цоя, и Ирина увидела там фотографию одной из известных российских певиц — наверное, жены или любовницы Цоя. Певица была сфотографирована в коротком красном платье на фоне роскошной спальни, а сама карточка была повернута лицом к посетителям, а не к Цою. Видимо, хозяин кабинета любил демонстрировать свое имущество.

— Это надо мне, — ответила Ирина, — Слава… понятия не имеет, что я сюда приехала. Не думаю, что он… позволил бы мне. Он считает, что российский бизнес — это только для мужчин.

— Я тоже так считаю, — сказал Цой. Голос Цоя звучал безразлично и ровно, но в нем была какая-то магия, которая завораживала Ирину. Кабинет Цоя — огромный кабинет с высокими потолками и теряющимся в полумраке аквариумом, — почему-то невыносимо давил на ее, сужался до размеров каморки, и Ирине невольно казалось, что она — не в кабинете, а в каком-то восточном храме, в присутствии всевидящего и всемогущего, но чрезвычайно уродливого божества. Если не считать Извольского, Ирина никогда' не встречала человека, который каждым своим движением настолько подчинял и безраздельно подавлял собеседника.

Внезапно Цой, видимо, приняв какое-то решение, радушно показал Ирине на два удобных кожаных кресла, стоявших в углу подле столика-аквариума. Ирина поспешно села.

— Кофе, чай? — спросил Цой.

— Чай.

Альбинос отдал распоряжение и опустился в кресло напротив Ирины.

Поверхность столика была широкая и плоская, а сам аквариум был сделан в виде раковины. В глубине ее шевелились водоросли и плавали две большие рыбки.

Водоросли были темно-синие, а рыбки черные, с белыми длинными хвостами и огромными вытаращенными глазами. Ирина с трудом оторвалась от взгляда рыбок, сжала руки и быстро заговорила:

— Извините, Константин Кимович, что я вмешиваюсь в дела мужчин, но то, что происходит — это безумие. Я знаю, с чего все началось, с того, что вас не приняли на комбинате. Все говорят, что вы дико обиделись. А Слава выгнал ту секретаршу, которая бумажку смахнула. Он жутко орал… Он вам звонил, а вы не перезвонили. И вот из-за какой-то глупости, из-за обиды величиной с мушиную головку начинается война…

Ирина замолкла. Цой глядел на нее тяжелым немигающим взглядом.

— Ну почему же, Ирина Григорьевна, — сказал Альбинос, — это, извините, немножко женский взгляд, предполагать, будто войны начинаются из-за глупостей.

Войны между промышленными группами начинаются только из-за одного, Ирина Григорьевна — из-за собственности. Так получилось, что у Извольского была собственность, которой он не управлял. Я имею в виду шахту имени Горького. А когда собственностью не управляют, это значит, что рано или поздно она достанется тому, кто может и хочет ей управлять.

И вместо того, чтобы смириться с этим фактом и получше управлять тем, что у него осталось, Сляб начал искать возможность нанести мне ответный удар. А я ужасно не люблю, когда ущемляют мои интересы. Тем более, когда при этом доходят до того, что убивают моих людей. Вот здесь ваш муж перешел все границы.

Потому что везде можно найти компромисс. Даже когда завод украли, и тогда можно найти компромисс. Но когда начинается кровь, компромисса уже не может быть. Во всяком случае, для меня. Как было написано на одном старом королевском гербе, nemo me impuni lacessit. Никто не оскорбит меня безнаказанно. Так что извините, Ирина Григорьевна, когда я тут сижу и думаю о мертвом Афанасии, а вы мне начинаете объяснять о секретарше, которая переврала встречу… это… просто бабское какое-то понимание экономики…

— Но Слава не убивал Горного, — вскрикнула Ирина, — я вам клянусь! Он мне говорил! Он с Денисом уверен, что это вы убили его, чтобы подставить Славу!

Цой глядел на Ирину внимательно и с легкой улыбкой.

— Боже мой, Ирина Григорьевна, неужели вы думаете, что ваш муж скажет вам в таком деле правду? О любом убийстве знают только трое: заказчик, организатор и исполнюга. Если Денис Черяга не был организатором, а я это вполне допускаю, то даже ему Извольский ничего не скажет, не говоря уже о жене… Я не убиваю собственных партнеров, Ирина Григорьевна. И не кидаю их.

— А Краснолуцкого? — не выдержала Ирина.

— Что — Краснолуцкого?

— Сергей Краснолуцкий скупал для вас акции оловянных заводов. На деньги, полученные под залог сбербанковских векселей. Пятьдесят процентов акций ему, пятьдесят вам. А потом выяснилось, что векселя были фальшивые, и Краснолуцкого должны были посадить. И вы сказали, что спасете его от тюрьмы, если он отдаст вам оставшиеся акции. А что векселя были фальшивые, вы знали с самого начала, потому что ваши партнеры, бандиты Бельского, их такими и сделали!

Цой развел руками.

— Ну вот видите, Ирина Григорьевна, — вы говорите, что ваш муж на меня зла не держит, а сам про меня такое вранье рассказывает. Ну кто вам сказал, что у меня бандиты в доле?

Ирина опустила голову. Толстые рыбки плавали в аквариуме и глядели на нее выпученными глазами, такими же холодными и безжизненными, как глаза Цоя.

Теперь, в этом кабинете, Ирине было ясно то, можно было предсказать с самого начала: у мягкой интеллигентной преподавательницы истории, в жизни не препиравшейся ни с кем страшнее декана, не было ни единого шанса в беседе с одним из самых жестких и умных российских промышленников. Альбинос бил ее в споре так же легко, как он избил бы ее на ринге.

— Это не правда, — вдруг сказала Ирина, — не правда, что вы не обиделись.

Сначала вы обиделись, а потом уже было все остальное. И шахта, которую вы отняли. И война в Сибири… Вы как два шестилетних ребенка, вы и Слава. У вас понты дикие, кто куда ехать должен, кто кому должен первым звонить, Вот вы два часа меня в кабинет не пускали, а сами здесь сидели… Вы только не думайте, что я обижаюсь, мне просто горько, вы же ведете себя как ребенок…

Ирина взглянула на Цоя и осеклась. Что-то внезапно переменилось в кабинете, перед Ириной теперь сидел очень могущественный и очень одинокий человек. Еще более одинокий, чем Вячеслав Извольский, потому что у Извольского хотя бы была Ирина и пара близких друзей, а у Цоя не было никого, кроме страшноватых партнеров и певичек, степень привязанности которых была прямо пропорциональна количеству подаренных за месяц бриллиантов.

— Ну что же, Ирина Григорьевна, — сказал Цой, — я, действительно, был… раздосадован. Можете так и передать мужу. К сожалению, после этого случилось множество других вещей. И я не думаю, что меня и Сляба интересует история вопроса. Мы не историки, знаете ли.

Ирине отчаянно хотелось заплакать. Цой встал, вежливо наклонил голову.

— Мне пора уезжать, — сказал Цой, — у меня бардак в расписании из-за нашей встречи. Вы на машине?

— Нет, на такси.

Цой уже вежливо распахивал перед Ириной дверь кабинета. В предбаннике оживший телохранитель снимал с вешалки длинное кожаное пальто. Рядом с ним стоял тот самый сорокалетний здоровяк.

— Сергей, я на Поварскую, — бросил Альбинос, — скажи, чтобы Ирину Григорьевну отвезли, куда ей нужно…

Тем не менее они вышли вместе, Цой и Ирина, и так как они вышли во внутренний дворик, где стояли машины, а не на улицу, то Ирина с удивлением заметила посереди лужайки внушительный медный памятник. Памятник во всем повторял известную статую Дзержинского, когда-то грозившую всей России с Лубянки, только был раз в пять меньше ростом. Но даже и в этом виде он возвышался над «мерседесами» во дворе, как скала над муравьем.

— Это что? — спросила Ирина.

— А, какие-то идиоты к нам привезли на переплавку. Медь же.

— А зачем вы его поставили у себя под окном?

— Люблю великую Россию, — без тени иронии сказал Цой. — Вот подхожу я к своему окну и любуюсь на медного Дзержинского, сверху вниз.

— И часто вы подходите к окну? — спросила Ирина. Но Цой понял ее вопрос по-своему.

— Часто. Оно же у меня бронированное, — ответил он.

* * *

Извольский вернулся на виллу заполночь. Он поцеловал Ирину и тут же поднялся в кабинет, сделать еще несколько звонков, а когда Ирина спустя полчаса вошла в спальню, Извольский уже лежал в постели, закрыв глаза, и поверх белого одеяла валялись какие-то бумаги и невыключенный сотовый телефон. Ирина тихонько потушила свет и юркнула под одеяло, решив, что Слава уже спит.

Но спустя пять минут Извольский пошевелился, пошарил рукой в поисках бумаг и спросил:

— Что это была за машина, на которой ты вернулась домой?

— Я ездила к Цою. Я хотела, чтобы вы помирились, — ответила Ирина.

Извольский лежал неподвижно.

— И что сказал Альбинос?

— Он сказал, что ты приказал убить Горного и всем про это врешь, даже жене.

— Вот наглая сволочь, — равнодушно проговорил Извольский, — а то он моей жене скажет правду…

— Ты не сердишься, что я ездила к нему?

— Я на тебя не сержусь, — сказал Извольский, — но ты понимаешь, почему я тебе не рассказываю о своих планах? Я не могу рассказывать о них человеку, который вдруг способен пойти и поговорить с Альбиносом.

* * *

Отключения электроэнергии на Павлогорском ГОКе в октябре стали постоянными. Больше всего в этой ситуации Ахрозова беспокоило состояние дамб.

Сибирская зима — вещь серьезная, и чтобы зимой верхний пруд не промерз до дна, в него требовалось закачать воду по самый край. Насосы работали каждый день, — и каждый же день их отключали. Уровень воды в верхнем пруду ходил туда-сюда, неизбежно подтачивая дамбу.

Ахрозов поднял проектную документацию по дамбе: там было сказано, что плотина отстроена из армированного бетона и сверху облицована бетонной стяжкой.

Ахрозов несколько успокоился, На самом деле это было не так. Дамбы на комбинате строились в два приема. Сначала, в середине пятидесятых, верхнее шламохранилище вмещало шесть миллионов кубометров воды. Плотину строили зэки, и строили на века: насыпь стянули бетонной опалубкой с насмерть проваренными креплениями. Поверх положили армированный бетон.

В семьдесят пятом году дамбу надстроили. Строили быстро, к очередному съезду КПСС; половину бетона не довезли, другую — разворовали. Старую дамбу просто надсыпали песком пополам со вскрышей, а сверху залили бетоном, как бисквит глазурью. Сверху для надежности положили бетонные сорокасантиметровые плиты.

По виду новая дамба ничем не отличалась от настоящей, а по проектной документации — тем более.

* * *

Денис прилетел в Черловск тридцатого октября. В последнее время он бывал в области редко, Извольский не хотел, чтобы они сталкивались с Ахрозовым.

Однако на этот раз приезда было не избежать: Дениса вызвал на допрос следователь Шевчук. Допрос вышел долгий, изматывающий и гадкий, и по его окончании Денис с облегчением сел в машину и набрал номер Гриши. Гриша оказался в Павлогорске, а Настя — в Италии.

— Как дела? — хмуро спросил Денис.

— Дела ничего. Электричество дали, — сказал Гриша. — Сергей им тут пригрозил, так третий день все тихо.

— А чем им Сергей пригрозил? — поинтересовался Денис.

— Сказал, что разорвет соглашение по реструктуризации. Ты прикинь, мы им платим старых долгов в месяц по полмиллиона, а знаешь, кому мы платим? Какой-то фирмочке из Элисты, в которую они даром эти долги спустили.

* * *

После допроса Денис отправился в казино «Версаль». Он бесцельно побродил у столов, разглядывая веселящуюся губернскую публику, выцедил украшенный долькой лимона коктейль, а потом незаметно поднялся в кабинет к Фаттаху. Тот сидел, задрав на стол щегольские крокодиловые ботинки, на любимом Гришином месте, и любовался гроздью мониторов с изображениями игрового зала и подходов к кабинету При виде Дениса Фаттах приветственно воздел руку — Привет, братан. Какими судьбами?

— С допроса. По поводу Горного.

Фаттах рассмеялся.

— С тобой, Денис, тяжело работать. Ну зачем ты его пристрелил? Он бы мне пришел, тепленький. Дал бы мне подзаработать. Сам же просил его попугать.

Красивая была б операция, не хуже, чем в Богоявленске. Как я Богоявленку сделал, а?

— Ты хорошо сделал Богоявленку, — кивнул Денис.

— Костя хочет взять под контроль все ГОКи. И задушить вас, как котят. Ты это понимаешь?

Денис помолчал.

— А ведь акции Богоявленки висят на твоей структуре? — спросил неожиданно он.

— Допустим.

— Да.

— И шахты имени Горького тоже?

— Это была моя операция. А у нас в группе, чей риск, того и тапочки. Это ты работаешь на Славку, как пони в цирке.

— А если эти акции на твоих структурах, почему бы тебе не уйти от Кости?

Фаттах сощурился.

— Интересное предложение. Чтобы значит, он дрался со мной, а вас оставил в покое?

— Но ведь с тобой ему будет драться тяжело? У тебя-то в области хорошие связи?

Глаза Фаттаха угрюмо вспыхнули.

— Я вообще ему все в области сделал! Что, шахту Горького он брал? Я ее брал, он в сторону отступил. Потому что если бы я обосрался, это бы я обосрался. А теперь он говорит: почему акции не на моих фирмах? Просит — перепиши. Я ему говно вычищал!

— Ну так и разберись с ним. Мы тебе поможем.

— Как? — заорал Фаттах, — как? Они же все разные, шахта тут, разрез там!

Я же не могу взять все сразу! А если я возьму одно предприятие, знаешь, что со мной будет? — Фаттах в отчаянии махнул рукой, — он меня везде обирает, я ему по Павлогорке предложил идею. Классную идею! Вы подписали договор о реструктуризации долга энергетикам, — так я с Анастасом выкупил этот долг. За копейки.

— Ну и что.

— А дальше уже было дело Анастаса. Он должен был уговорить Ахрозова разорвать договор.

— И что дальше?

— А дальше — банкротство! Мгновенное. У вас возникает неурегилированный долг в сорок миллионов, и владельцы долга мы с Анастасом. Анастас помер, я хотел его долю забрать себе. Не, говорит Цой, ты его долю энергетикам отдай, а свою пополам со мной раздели!

— И Анастас говорил с Ахрозовым на эту тему? — медленно спросил Денис.

— Да двадцать раз говорил, — с раздражением сказал Фаттах, — теперь-то что?

* * *

Было около шести вечера, когда рабочий Ивченко и два его друга отправились домой. Они жили на правом берегу озера, в старом районе Нахаловке.

Нахаловка выстроилась сама собой, в пятидесятых, когда на месте сибирской тайги разбили палатки и объявили Павлогорский ГОК комсомольской стройкой. Тогда начальник стройки разрешил вырубленный лес пускать на собственные дома. Вскоре берег озера покрылся одно-и двухэтажными строеньицами с крошечным садиком и типичной местной приметой: от дома до калитки вел крытый деревянный ход, к которому зачастую был пристроен курятник или хлев.

Воровали и со стройки, без счету таскали щебень, цемент и бетон.

Тогдашний директор ГОКа был мудрый человек, он понимал, что если не дать курице попить водички, то она сдохнет.

Итак, Ивченко и его друзья шли в Нахаловку. Было уже темно, никаких фонарей не горело, озерная гладь шла легкой рябью от сыплющего сверху дождя.

Все трое прилично выпили. Когда они пересекали дамбу, Ивченко сказал:

— Смотри!

Одна из бетонных плит, облицовывавших дамбу сверху, была сдвинута и как бы выворочена из основания. По трещине от одного пруда до другого бежал резвый ручеек.

Ивченко и его друзья перешли ручеек и через пять минут были дома. Дома Ивченко выпил еще стакан водки и лег спать.

* * *

Около одиннадцати вечера через дамбу поехали «жигули» экскаваторщика Варенькова. Температура к ночи упала до нуля, с неба сыпал жидкий снег, и от воды по обе стороны дамбы подымался густой белесый пар.

Слабенькие фары «жигулей» выхватили из тьмы большую лужу, и Вареньков, не колеблясь, в лужу въехал. Машину страшно тряхнуло, она ударилась с Размаху о бетон и стала. Вареньков выскочил из машины — и обомлел. То, что показалось ему лужей, было изрядной трещиной между двумя бетонными плитами. Одна из плит была сдвинута, и трещина была полна серой водой.

Вареньков побежал к шламохранилищу и увидел, что вода в переполненном пруду плещется у самого края дамбы. В нерешительности он вернулся к «Жигулям».

Тут же на берегу показались яркие противотуманные фары: с другой стороны дамбы ехал джип. Вареньков выскочил на дорогу и замахал руками, надеясь, что джип остановится и поможет вытащить «жигули».

Надменный «крузер» с пьяными пассажирами даже не притормозил. Джип свернул на полном ходу, пытаясь объехать «жигули» слева. Взметнув фонтан брызг, машина помчалась по встречной полосе — и спустя несколько секунд рухнула передком в промоину. Осколки фар брызнули во все стороны, с тихим шелестом сложилось и вылетело из креплений слоеное лобовое стекло; хромированный кенгурятник вдвинулся в капот.

Дверца джипа отворилась, и на бетон высадился водитель. Вареньков с облегчением узнал одного из павлогорских ментов. Ему вовсе не улыбалось объясняться в такой ситуации с пьяным бандитом.

Мент покачнулся, стряхнул с себя остатки воздушной подушки, и вынул из кобуры служебный пистолет.

— Не понял! — громко провозгласил мент, направляясь к Варенькову.

Экскаваторщик, бросившийся было на помощь, попятился. Ему почему-то представилось, что мент считает лично его виновным в трещине, и что встреча с пьяным ментом, покалечившим свой джип, может быть ничем и не лучше встречи с бандитом.

Из джипа вылез еще один пассажир.

В следующую секунду Вареньков почувствовал, что дамба под его ногами шевелится, как живая. Не рассуждая, рабочий повернулся и бросился назад. С плотины раздался крик ужаса.

Когда Вареньков обернулся, он увидел картину, доселе виденную им только в кино. Бетонная плита не выдержавшая напора воды, быстро, как на салазках, съезжала ко второму озеру, и вместе с ней съезжал «крузер» и люди. Мирная дорога, по которой Вареньков столько раз ездил с женой к теще, превращалась в съемочную площадку фильма ужасов.

Послышался треск, плита стала на ребро и с шумом обрушилась вниз, словно утянутая гигантским спрутом. За ней с пятиметровой высоты хлынула вода. Через мгновение зашевелились и «жигули» Варенькова. Тот отскочил от промоины и бросился бежать по дамбе назад, к заводоуправлению.

* * *

Сергей Ахрозов и Гриша Епишкин были вдвоем в директорском кабинете.

Столик для отдыха, за которым они сидели, был девственно чист, и посереди него возвышалась литровая бутылка водки, как ракета посереди стартового стола. За стеклом шуршал склизкий осенний дождь, и в заводоуправлении пахло резкой свежей краской. Красили железные двери, установленные недавно между этажами.

Ахрозов, со стаканом в руке, вглядывался в осеннюю темень. Там, внизу, во дворе, тускло горели красные лампочки, обозначавшие начало строительных работ. Сегодня, когда машина Ахрозова с трудом проехала по переброшенным через ров доскам, ему ответили, что это кладут кабель по указанию Гриши Епишкина.

— Что ты там за траншею роешь, — спросил Ахрозов. — От Цоя, что ли?

— А почему нет? — сказал Гриша. — Вон, как Богоявленку взяли. А Богоявленка от нас двадцать минут езды. Полминуты лета, если на «Сапсане».

— Настя-то скоро вернется?

— Насте какой-то урод предложил поступить в школу моделей, — сказал Гриша. — Я его, урода, поймал и сказал, что ноги пообрываю. А Насте я все про моделей объяснил.

Гриша сделал самое умное из того, что он мог сделать: он отослал Настю из Павлогорска. Две недели она провела в Черловске, а потом уехала в Италию с какой-то троюродной теткой.

Новому главе службы безопасности Павлогорского ГОКа не приходилось теперь разводить двух своих непосредственных начальников. К тому же Гриша вел жизнь не то чтоб целомудренную. Раньше, в Черловске, он никаких дебошей дома не устраивал, потому что к его услугам было собственное казино, а в Павлогорске вышло сильно наоборот: что ни ночь, в гостевом домике в «турецкой деревне» собиралась попойка со шлюхами. При Насте это было б никак невозможно, Настю Гриша очень берег. Ахрозов гулял и пил вместе с Гришей. И чем чаще они пили вместе, тем невозможней было отозвать его в сторонку и сказать:

— Гриша. А ты не отдашь Настю за меня замуж?

Потому что Гриша бы улыбнулся и сказал:

— Сереж, ты че? Перебрал? Вон, Катеньку возьми, или Лизу… Иди сюда, Лизхен!

Правда, было и некоторое неудобство, которое заключалось в том, что Гриша очень боялся за Настю. Она запросто могла выкинуть что-нибудь такое, вроде школы моделей. Чтобы хоть как-то контролировать ситуацию, он выписал из пятиэтажки свою двоюродную тетку, преподавательницу французского языка, пятидесяти трех лет. Но как-то Гриша сомневался, что пятидесятитрехлетняя преподавательница сможет удержать Настю в узде.

— Дождей много, — сказал Ахрозов, и насосы барахлят. Из-за энергетиков, черт бы их додрал.

— И чего делать?

— А что я должен делать? Плотина принадлежит городу. Укреплять ее должны мы. Я говорю: «Давай укрепим», Слава говорит, они хоть как налоги нам это зачтут? Я говорю «нет». Слава: «Пока не будет зачета, не будет и плотины».

Ахрозов помолчал.

— Покойник Анастас летом постановление подписал: мы ремонтируем плотину, а нам за это списывают триста миллионов налогов.

— И что же ему было нужно?

— Известно чего ему было нужно, — сказал Ахрозов, — уточнить?

— Не надо, — усмехнулся, Гриша. Допил водку и задумчиво изрек:

— Убийцу-то так и не нашли. А ведь в «Кремлевской» должны были камеры стоять.

Ахрозов пожал плечами.

— Я так думаю, — сказал Гриша, — что Цой знает, кто убийца. Анастас, он странный парень был… сука полная, а было в нем что-то. Кто его знает, с кем он спал? Я так думаю, непростой был убийца. Представляешь, вдруг это губернаторша была?

— Гриша… — хрипло сказал Ахрозов.

— Ну?

Ахрозов подошел к окну. За окном расстилалась непроглядная темень; в снежных лужах мерзли служебные «жигули» охраны, да горели красные фонарики вдоль линии строительных работ. Фонари мигнули один раз, другой, потом загорелись снова. Видимо, где-то по сети прошел сбой.

Где— то внизу щелкнула решетка. По пустому коридору заводоуправления громко разнеслись шаги.

Дверь распахнулась: на пороге кабинета стоял мокрый Черяга.

— О, — сказал Сергей, — привет столичному начальству. Давно не виделись. Даже на пуск не собрался.

На пуск шагающего экскаватора на Северном карьере приехал Извольский с полпредом и все начальство холдинга. Не было только губернатора и его замов, хотя это был первый шагающий экскаватор, пущенный на ГОКе за последние десять лет.

— Давно, — согласился Денис. — Кстати, я когда сюда ехал, видел на том берегу заводские белазы. Мы что, ремонтируем пруд?

— Нет, это делает мэр. Его фирма.

— А почему нашей техникой?

— Мы так договорились.

— И по скольку ж ты сдал технику в аренду?

Ахрозов молча подошел к столу, нашел нужный документ и протянул Денису.

Денис пробежал листок глазами.

— Неплохо, — сказал Денис, — совсем неплохо. Месячная аренда нашего экскаватора им обходится в девятьсот рублей, а нам его эксплуатация, вместе с зарплатой, стоит сорок семь тысяч. А сколько мэр получает за это?

Ахрозов помолчал.

— Если я правильно помню, — сказал Денис, — мэр получает за это сто двадцать миллионов рублей. Из бюджета.

— Ты меня в чем-то обвиняешь?

— Просто констатирую факт, что ты спер с мэром сто двадцать миллионов рублей. Тебе следовало это сделать другим образом, Сережа. Надо было просто договориться, что с комбината списывают налогов на эту сумму И распилить ее пополам. Следов бы не осталось.

— Ты этот рецепт лично пробовал, или как? — уточнил Ахрозов.

— Пацаны, ну прекратите, — начал Гриша.

— Отчего же, — хрипло сказал Ахрозов, — у меня есть маленькая проблема.

В области дожди. Шламо-хранилища переполнены. Если их прорвет, комбинат остановится. Дамба не моя. Отремонтировать в счет налогов не дают. Что мне делать?

— И под предлогом того, что тебе нечего делать, ты сдаешь технику в аренду по девятьсот рублей? фирме, которую контролируют Мансур и мэр?

— Ты следак. Ты не инженер. Мне дешевле заплатить Мансуру, чем за железнодорожный мост, который смоет к чертовой матери.

— А энергетикам тебе не дешевле заплатить?

— Энергетикам — за что?

— По соглашению о реструктуризации. Которое ты хочешь разорвать.

— И разорву, — сказал Ахрозов, — к чертовой матери разорву Мы тут на лучину перешли, а я им поллимона в месяц плачу. И, между прочим, не энергосистеме, а мартышке из Элисты!

— Это тебе Анастас предлагал?

Ахрозов сморгнул.

— При чем тут Анастас?

— Потому что это мартышка Анастаса, и потому что как только ты разорвешь это соглашение, она обанкротит ГОК!

— Мартышка, которая получила долг за полкопейки? Да это мошенничество! Да в любом суде…

— В любом суде, кроме Черловского. В здешнем суде признают любой наш долг, даже перед сдохшей коровой.

— Не ты мне будешь указывать, что у нас долги, а что липа!

— А кто? Константин Цой? Или Фаттах Абишевич? Ты учти, Сережа, что предателям Цой ничего не платит. Потому что еще не было случая, чтобы Цой мог кинуть человека и не сделал этого.

Ахрозов нажал на кнопку селектора.

— Люба, — сказал он, — ты еще здесь? Будь добра, подготовь приказ. Об увольнении с поста гендиректора Сергея Ахрозова и о назначении и. о. Григория Епишкина. Подпись. Ахрозов.

— Сергей, — заорал Гриша, — приди в себя!

В предбаннике послышался топот, почти сразу же дверь кабинета распахнулась, и в нее влетели два техника с выпученными глазами.

— Изольдыч, — заорали они, — дамбу прорвало!

* * *

Цепочка шламохранилищ состояла из трех прудов. Верхний, был самый большой и самый грязный. Именно в нем отстаивалась загрязненная шламом вода.

Обычно в нем находилось около одиннадцати миллионов кубометров воды, но сейчас водохранилище было переполнено из-за непривычно обильных осенних дождей и из-за того, что в него накачивали к зиме воду Второй пруд, объемом с две трети первого, был почище, третий пруд вмещал в себя восемь миллионов кубометров и был самый чистый. Именно на третьем пруду на отметке 10.2 стояли насосы, которые забирали воду обратно на комбинат.

Выход из чистового пруда тоже был прегражден плотиной: оттуда излишки воды уходили в небольшую безымянную речку, которую местные жители без обиняков звали Протокой. Через двести метров Протока впадала в Туру, один из притоков Урала.

Сразу у места слияния Тура резко поворачивала направо, так что половина Павлогорска была выстроена к западу, на равнине между двух рек — Протоки и Туры. Сам комбинат и все его карьеры находились восточной, если не считать нового Северного карьера, который начали копать в 1987 году и разработку которого Ахрозов возобновил только сейчас: тот располагался километрах в пяти от Павлогорска, и дорога к нему шла вдоль Туры.

Неширокая Тура была единственной речкой в этом горнорудном крае, осваивавшемся еще с царских времен. В десяти и сорока километрах ниже по течению Туры стояли две плотины для Богоявленской и Нижнесушинской электростанций, сооруженных горнозаводчиками еще в прошлом веке. Электростанций больше не было, как не было и небольших, полностью выработавших свой ресурс заводов, под которые они строились. Но плотины остались. На обустройство этих плотин дважды отпускались деньги из областного бюджета, и вице-губернатор дважды с триумфом отчитывался об их укреплении, хотя на самом деле деньги уходили не в плотины, а в Швейцарию.

Когда начальство примчалось к прорванной дамбе, там еще не было ни людей, ни техники. Были только два вневедомственных охранника, вывалившихся из караульного домика при плотине и изрядно пьяных.

* * *

Ахрозов бросил свой «лендкрузер» наверху и сбежал к дамбе вместе с охранником. Денис и Гриша последовали за ним.

Ночь была премерзкая: над водой и в низинах плавал холодный туман, дневной дождь превратился в жидкий снег, и снег этот был такой крупный, что падал почти отвесно, несмотря на злой северо-западный ветер.

Вода лилась из верхнего пруда, словно из наклоненного корыта. Бетонная корка, покрывавшая насыпь, просела, и вода просто выдавила верхнюю, лишенную правильной опоры плиту.

Через пять минут на дамбе показался первый КамАЗ, груженый породой из карьера. КамАЗ осторожно подпятился к промоине и сгрузил в нее содержимое кузова.

— Ближе, ближе! — заорал Ахрозов.

Второй КамАЗ уже подкатывался к дамбе. С дороги бежали, застегиваясь на ходу, поднятые по тревоге люди.

— Светлов, поднимай всех, — закричал Ахрозов, — и чтобы правильно сыпали, одну машину крупной породы, а другую со шламом! Гриша, езжай на мелькомбинат, я военным уже позвонил, возьми там мешки, у них тысяч десять мешков должно быть, пусть мешки набивают шламом и грузят! Мелькин, открой аварийный сброс! И на Богоявленку звони, пусть там откроют, и на Нижнесушинке!

Денис подошел к Ахрозову. Охрана его следовала за ним.

— Аварийный сброс нам не поможет, Изольдыч, — сказал главный инженер.

— Почему? — спросил Денис.

Ахрозов поглядел на него, подумал, отвечать ли.

— Плита, которую снесло, высотой сорок сантиметров, длиной шесть метров.

Умножаем ноль четыре на шесть, получается два и четыре кубометра воды, которые уходят из промоины. Аварийный и штатный сброс на второй плотине вместе дают полтора кубометра.

— А если второе водохранилище переполнится? Тогда что? Затопит Нахаловку?

Ахрозов пристально поглядел на Дениса.

— Что Нахаловку подтопит, это фигня, — сказал Ахрозов. — Ее каждую весну притапливает. Я думал, эта дамба из бетона, а она из сушеного дерьма. А если она рухнет?

— И если рухнет?

— Если рухнет, по реке пойдет цунами. Сначала снесет вторую плотину, потом третью. Потом снесет Богоявленку. У тебя охранников сколько? Шесть?

Денис сморгнул. Палец Ахрозова уперся в грудь собровца — Вы все поступаете в распоряжение моей службы безопасности. Едете на тот берег. Задача — вдоль всей Нахаловки построить защитную дамбу. Если кто умеет водить БелАЗ, добро пожаловать. У нас будет недостача водителей.

Грузитесь в карьере крупной фракцией, на шламоотвале — мелкой. Где есть дорога едете по дороге. Где изгородь, — сносите изгородь. Где проехать совсем нельзя, носите мешки.

— Мы не можем покидать охраняемое лицо, — сказал старший охранник.

— Поезжай, — распорядился Денис.

Охранник козырнул и отошел. Через мгновение джип сопровождения развернулся и погнал по объездной дороге в поселок. На дороге с визгом затормозил армейский грузовик, один и второй. Из кузова посыпались солдаты, а уазик, приехавший вслед за грузовиками, подрулил и встал около заводских джипов. Из уазика выскочили трое офицеров во главе с высоким пожилым полковником. Денис про себя подивился оперативности военных.

Полковник хмурым взглядом окинул дорогой отъехавший «гелендваген», задержался на мгновение взглядом на Денисе и повернулся к гендиректору.

— Ты Ахрозов? — спросил полковник, — я Корягин. Там сейчас мешки с мелькомбината привезут, уже грузят. Я две роты прямо на шламоотвалы отправил, пусть там набивают мешки.

Ахрозов кивнул.

— У тебя саперы есть?

— Вот Сипягин — мой зам по арттехвооружению. Сипягин был молод и белобрыс.

— Мне нужно, чтобы вы подготовили к взрыву Богоявленскую плотину. Денис вздрогнул.

— Не понял, — сказал полковник.

— Дамба хреновая, — пояснил Ахрозов. Если ее прорвет, то гидроудар обрушит остальные две наши дамбы. В верхнем пруду одиннадцать миллионов тонн воды. В нижних — шесть и восемь. Из них вниз уйдут минимум двенадцать миллионов тонн. Ты представляешь, что такое удар в двенадцать миллионов тонн? Его ничто не выдерживает.

— Нахаловку затопит?

— Дело не в том, что ее затопит. Ее снесет к чертовой матери. Самое страшное не наводнение, понимаешь? Самое страшное — это ударная волна. И вашу Богоявленку снесет. А там внизу хладокомбинат.

В представлении Дениса хладокомбинат был не самым грозным сооружением.

Полковник, видимо, был того же мнения.

— Ну и что?

— Там в газгольдерах двадцать тонн аммиака. Минимум. Ты представляешь, что будет, если этот аммиак выбросит в атмосферу?

Полковник задумался.

— Это будет то же самое, как если в атмосферу выбросили двадцать тонн иприта. Половина Богоявленска сдохнет в течение десяти минут. Мне нужно, чтобы вдоль всех населенных мест были построены защитные дамбы. Чтобы на хладокомбинате построили дамбы. Сейчас на обоих плотинах пошел аварийный спуск воды. Но это как спускать море через водопроводную трубу. Если наша дамба не выдержит, обе плотины должны быть взорваны. Сначала Нижнесушинка, потом Богоявленка. Тогда высота ударной волны нигде не превысит полтора метра. В противном случае мы будем иметь два с половиной метра. Мы будем иметь двенадцать миллионов тонн из наших плотин, плюс три с Богоявленки и четыре с Нижнесушинской.

— А если аммиак все равно уйдет в атмосферу, кто отправится под трибунал? — уточнил полковник.

— Тот, кто отдал приказ подорвать плотины, — сказал Ахрозов.

Полковник помолчал.

— А если я откажусь? — спросил он.

— Если ты откажешься, — сказал Ахрозов, — я пошлю на плотины свою службу безопасности и своих взрывников.

— Сколько у нас будет времени на принятие решения, если вода снесет эту дамбу?

— До Богоявленки вода дойдет через час.

Полковник думал несколько секунд.

— Твои взрывники мне тоже понадобятся, — сказал он.

Ахрозов повернулся к Денису.

— Езжай с полковником на Богоявленку, — сказал он.

В три часа ночи на Богоявленской плотине, где распоряжались Денис с Корягиным, объявился глава района. Глава был пьян и сонен, и выполз он из белокаменного особняка, стоявшего в двух километрах на берегу Богоявленского пруда.

— Ты че делаешь, ты делаешь-то че? — закричал глава администрации.

— Бурим под взрывчатку, — ответил Корягин, — есть опасность, что сверху пойдет ударная волна. Плотина хреновая, не выдержит. А внизу опасные объекты.

Глава администрации завизжал.

— То есть как это хреновая? — заорал он, — почему хреновая? Ты на что намекаешь? В прошлом году ремонтировали, хреновая! Сто миллионов ремонт стоил!

Полковник развернул чиновника в сторону высокого берега пруда, туда, где в дождливой ночной тьме едва горели фонари дорогих резиденций.

— Вот он твой ремонт! — сказал полковник, — а плотина говно! Будет надо — взорвем!

— Ты соображаешь, что делаешь? — заорал глава адмнистрации, — ты знаешь, сколько тут земля стоит! Тут… тут Швейцария наша, а вы ее!

Тут глава администрации заметил «гелендваген» с заводскими номерами и узнал подошедшего Черягу.

— Ты… ты… — заорал он, тыча в полковника, — наймит олигархов! Это все их бесхозяйственность!

Полковник дал ему в репу.

* * *

Было уже около восьми утра, когда усталый, вывалянный весь, как свинья, в грязи Ахрозов подъехал к оплывающей дамбе.

Солнце за облаками светило в четверть заявленной мощности. Снег опять превратился в дождь. Видно было не больше, чем на три километра, и повсюду на протяжении этих трех километров ползали в грязи грузовики и люди.

Защитная дамба вдоль Нахаловки поднялась на метр. Гриша Епишкин действовал быстро и внятно. Все жители были оповещены и подняты по тревоге. Где была дорога, дамбу насыпали БелАЗами. Где стояла изгородь, изгородь сносили к чертвой матери. Где проехать с машиной было нельзя, строились в цепочку и укладывали мешки.

В Богоявленске глава ГУ ЧС проявил похвальную оперативность.

Хладокомбинат окружили тройной стеной мешков с песком и шламом. Поднятые по тревоге пожарные стянули к хладокомбинату всю технику и, где могли, провесили страховочные линии, чтобы в случае аварии немедленно осадить аммиак водой.

Вода во втором пруду поднялась на семьдесят сантиметров и была вся мертвенно-серая, цвета шлама. Несмотря на хлопоты людей, она снесла еще одну плиту и начала размывать земляное тело дамбы, не закрепленное ничем, кроме липового акта о приемке гидросооружения, датированного 1977 годом. К утру верхний пруд опрастывался со скоростью четыре кубометра в секунду, и цифра эта потихоньку росла. Ахрозов некоторое время всерьез обсуждал со своими инженерами возможность снять верхний слой с нижних дамб, тем самым обеспечив беспрепятственный аварийный слив воды в Протоку. Но Богоявленская и Нижнесушинская плотины вряд ли выдержали бы та кой, быстрый приток воды, а взрывать их на всякий случай Ахрозову бы никто не дал.

Комбинат был расположен на правом берегу прудов, значительно более высоком, чем Нахаловка, и автомобильная дорога, шедшая вдоль него, теперь была отгорожена от нижних прудов возведенной за ночь полуметровой насыпью.

Ахрозов как раз обсуждал с инженерами возможность обеспечить дополнительный аварийный сток с нижних дамб, когда охранник протянул ему телефон.

— Слушаю, — сказал Ахрозов.

— Привет, Сережа. Это Фаттах. Я на Богоявленке. Тут у меня все Белазы поотбирали и личный «крузер» впридачу Ты учти, что все счета я тебе выставлю. За ущерб, понял?

Ахрозов размахнулся и швырнул мобильник в воду. К дамбе, пятясь задом, съезжал очередной КамАЗ. Водитель остановился за полметра до воды, явно намереваясь опростаться в сравнительной безопасности. Ахрозов бросился к водителю:

— Подгони его ближе! — заорал директор, — в воду его загони, в воду!

— Мне жизнь дорога, — прокричал водила. Ахрозов в ярости выматерился и выхватил из кармана пистолет, — Ну!

Водитель круглыми глазами смотрел на директора. Это был молодой еще парень, лет двадцати, всю ночь он не спал, и соображал сейчас очень плохо. Он выключил зажигание и дернул за рычаги управления, и кузов КамАЗа начал медленно подниматься вверх. Ахрозов выстрелил.

Пуля пробила боковое стекло, не задев водителя. Тот завизжал и порскнул из кабины прочь.

Ахрозов прыгнул за руль прежде, чем кто-то успел его остановить. Он врубил задний ход, и КамАЗ медленно сполз в промоину, задирая тяжелый кузов.

Вскрыша из карьера с грохотом посыпалась в поток, низвергающийся в соседний пруд. КамАЗ разгрузился за сорок секунд; кузов медленно пошел вниз.

Машина, полегчавшая на четыре тонны, стояла по брюхо в грязи; огромный пруд с зеркалом воды пятьсот на пятьсот метров давил на нее, вытекая через промоину со скоростью четыре кубометра в секунду.

Спустя мгновение после того, как Ахрозов врубил первую передачу, выдираясь из придонной грязи, вода подхватила КамАЗ и потащила его к краю дамбы.

Все произошло настолько быстро, что никто ничего не понял. КамАЗ сначала бросило набок, а потом поволокло к обрыву Мгновение — и задние колеса машины повисли над шестиметровым обрывом. Еще через мгновение КамАЗ рухнул вниз, ударился о дамбу и медленно сполз в пруд.

Ахрозова бросило вперед еще на дамбе, когда КамАЗ опрокинулся боком. Он ударился о руль и потерял сознание.

Очнулся он спустя несколько секунд. Он лежал на сиденье, и рулевая колонка плотно прижимала ему грудь. Сквозь немытое стекло водительской кабины Ахрозов увидел белесое небо, сыпавшее жидким дождем.

Внутри машины что-то хрупнуло, КамАЗ развернулся и сполз еще полметра вниз. Он лежал у основания дамбы, завалившись на ребро и высунув из воды наполовину затопленную кабину, как цирковой тюлень высовывает черную головку в надежде, что его накормят рыбой.

Ахрозов попытался встать, но рулевая колонка не пускала его. В груди саднило. Сергей закашлялся, и его вырвало, прямо в серую взбаламученную воду, все выше поднимавшуюся в кабине.

Потом Сергей глянул вверх и заметил, что состояние плотины резко изменилось. На глазах крошилась бетонная кладка. Сквозь трещины брызгали струйки воды. Происходило то, чего Ахрозов опасался с самого начала. Плотина гибла — не частично, не сверху, а вся. Ее полное разрушение было делом десяти-пятнадцати минут.

Ахрозов внезапно вспомнил голубой пруд в резиденции губернатора и улыбающегося, полуобнаженного Анастаса. «Надо любить жизнь, — сказал Анастас, улыбаясь, — давай я научу тебя жить, Сережа». Потом перед ним появилась Настя.

Она стояла, в своей короткой юбочке, у края Богоявленской плотины, и обрывала с кустов ежевику. Она тоже любила жить. Сергей очень надеялся, что Настя и его научит жить. «Я не умею жить, — подумал Ахрозов, — черт побери, я никогда не умел жить. И бог с ним. Пусть Цой подавится своими пленками».

Боль и усталость куда-то прошла. Сергею было хорошо, так хорошо, как давно не было в жизни. Когда-то, давным-давно, такой кайф давал героин.

Ахрозов внезапно понял, что он очень, очень давно устал. И что ему надо отдохнуть. Отдых был совсем близко, и в глубине взбаламученного озера, куда вода волокла многотонный КамАЗ, смеялись белокожие русалки с глазами Насти.

Чей— то кулак рассадил стекло, и голос сверху заорал:

— Чего расселся!

Ахрозов поднял голову и увидел вверху перекошенное лицо Черяги.

Русалочий смех затих, его сменил шум воды и грохот машин, столпившихся где-то на берегу — Руку давай, — орал Денис.

— Оглянись, — сказал Ахрозов.

Денис обернулся. Вверху, над ветровым стеклом, тело плотины шло трещинами. Землю пучило, из нее хлестали потоки воды.

— Меня зажало, — сказал Ахрозов. — Уходи.

Денис грязно выругался и спрыгнул вниз. В руках его был лом, и этим ломом Денис крепко и страшно саданул по рулевой колонке. Ахрозов чуть не потерял сознание от боли.

В кабину спрыгнул еще кто-то, кажется, это был шофер Ахрозова, Саша, и начал охаживать колонку топором. За Сашей, словно хвост за воздушным змеем, вился оранжевый страховочный трос.

КамАЗ еще немного съехал по откосу вниз. Дверь машины распахнулась с другой стороны.

— Зафиксируй ее! Зафиксируй, чтоб не унесло! — орал Денис. Он орал что-то еще. Ахрозов никогда в жизни не подозревал, что вице-президент холдинга умеет так материться.

От колонки во все стороны летели куски. Наконец Денис выворотил ее с корнем. Кто-то пристегнул к поясу Ахрозова карабин с оранжевым тросом. Кто-то выволок его наружу. В последнюю секунду Ахрозов заметил, что он стоит на капоте, а сверху, по всей длине плотины, словно расколотой гигантским топором, на них рушится вал воды. Вместе с валом летели железные балки и полутораметровые куски разорванного, как пенопласт, бетона.

— Прыгай! — заорал Денис и прыгнул первым, увлекая Ахрозова за собой.

Ахрозов прыгнул и погрузился по пояс. Его потащили к берегу, за трос, как попавшую на крючок щуку Ноги Ахрозова скользили по жидкой грязи и утлым осенним кустикам. Один раз он оскользнулся и проехал полметра на брюхе. За спиной грохотал водопад из бетона и шлама.

Ахрозов снова запнулся, кто-то рванул его за шиворот и вытащил на дорогу.

Ахрозов выпрямился, уцепившись за плечо Дениса. Дамбы больше не было.

Вода летела вниз, обдирая за собой остатки дамбы, как штукатурку со стен.

Ахрозов впервые видел плывущий бетон и плывущие железные балки.

Ахрозов прикинул. Еще двадцать минут — и волна снесет следующую дамбу Через следующие двадцать волна дойдет до дамбы, запирающей Протоку Еще двадцать пять-тридцать минут ей понадобится, чтобы добраться до Богоявленской плотины. Пятнадцать — до Нижнесушинской. Нахаловка на том берегу.

Павлогорск чуть выше.

Егорьевка и Богоявленск в двадцати километрах. Хладокомбинат.

Фаттах Олжыбмаев, который выставит комбинату царский счет. Глава администрации, который прибавит к этому счету единицу в начале. Губернатор, который прибавит к нему ноль в конце.

Поселок Акантуй и Нижнесушенка за последней плотиной.

Ахрозов протянул руку, и его шофер Саша положил в нее рацию.

— Полковник Корягин на связи, — сказал Саша.

— Это Сергей, — сказал Ахрозов, — у нас прорвало плотину Взрывай все.

Сначала внизу, потом вверху Немедленно. Как понял?

* * *

Верхнюю плотину снесло в восемь тридцать утра, и почти сразу же, с разницей в восемь минут, полковник Корягин отдал команду на подрыв Нижнесушинской и Богоявленской.

Нижнесушинская плотина была не так велика и вмещала около четырех миллионов кубометров воды. Богоявленка была чуть больше.

Основной удар воды принял на себя Акантуй, расположенный на левом, пологом берегу. Тамошний начальник ГУ ЧС достаточно серьезно отнесся к своим обязанностям. Из вероятных мест затопления были эвакуированы все люди, а здания в большинстве мест успели защитить гравием и мешками с песком. Серьезно пострадала прибрежная пятиэтажка, да не-меряное число машин и курей.

Богоявленск зацепило сильней. Основные силы там были брошены на защиту хладокомбината, выстроенного, как на грех, в сорока метрах от кромки воды. На западной окраине городка слизнуло почти все гаражи, повалило высоковольтную линию электропередач и размыло два километра железной дороги.

Первая волна, ударившая в Богоявленск, была невысока — в полметра.

Вторая волна пришла через пятьдесят минут. Она вобрала в себя семь миллионов тонн шламовой взвеси из верхнего шламохранилища, и еще пять с половиной миллионов тонн из нижних прудов. Первый ее удар пришелся по Нахаловке; волна в этот момент достигала высоты два метра.

Защитная полутораметровая дамба ослабила волну, но все равно удар ее был ужасен. Вода промчалась по Нахаловке, смахивая подвернувшиеся по пути заборы и сараи. Один из домов, с бетонным основанием, волна вырвала с корнем, и протащила его вместе с фундаментом на сто метров. Играючи развалило старый заброшенный склад (мэр впоследствии написал, что на складе хранилось 700 тонн горючего), смыло бензоколонку и мало что не выворотило одну из опор автомобильного моста через Туру.

В Богоявленск вторая волна пришла уже сильно ослабленной, в метр высотой. Она положила на землю пятиэтажку, уже покосившуюся от ее предшественницы, но так и не смогла ничего сделать с хладокомбинатом.

* * *

Ахрозов руководил работами до двенадцати дня, когда стало ясно, что основная волна ушла вниз по реке и больше не способна нанести существенных повреждений. Дождь перестал; вода в Нахаловке держалась на уровне пятьдесят сантиметров и быстро спадала. По поселку плавали бревна и дохлые куры. Бетон и железо больше не плавали. Они осели на дно.

Железнодорожный мост уцелел, однако вода размыла почти три километра путей. Автомобильный мост был в аварийном состоянии. Электричества не было, однако высоковольтная ЛЭП-500, проходившая в пяти километрах от Павлогорска к Северному Казахстану, почти не пострадала. Сдох сначала телефон, а потом и сотовая связь.

Эвакуированных жителей Нахаловки разместили в городской школе и спорткомплексе. Счет пропавших перевалил за три десятка, трупов пока было в наличии только четыре, но не подлежало сомнению, что этого добра будут вылавливать еще и еще.

Десяток раненых погрузили на заводской вертолет и отправили в ЧерловскхЗа все время катастрофы павлогорское начальство не проявило никаких признаков жизни; участие мэра в ночном кошмаре проявилось только в том, что он приказал Ахрозову не сеять панику.

В половине третьего к городу, отрезанному от мира, прилетели два вертолета МЧС. На борту одного находилась съемочная группа черловских «Вестей».

* * *

Ахрозов вышел их встречать, жуя на ходу вчерашний пирожок. Он протянул руку командиру отряда, потом закашлялся, поперхнулся, и его начало долго, мучительно рвать.

— Сережка, что с тобой?

Ахрозов тяжело сел на землю.

— Все нормально, — сказал Ахрозов. И потерял сознание.

Спустя двадцать минут, когда Ахрозова отнесли в первую городскую больницу, измотанные врачи констатировали сотрясение мозга средней тяжести, внутреннее кровотечение и смещение позвонков. К вечеру температура Ахрозова была сорок и два. Он пришел в себя только затем, чтобы назначить Гришу Епишкина исполняющим обязанности директора.

* * *

Звонок о наводнении застал Константина Цоя в Гонконге, где Альбинос договаривался о регулярных поставках стального проката. Звонил сам губернатор: он был в истерике, и визгливые интонации Орлова живо напомнили Цою о сексуальной ориентации главы области.

— Там затопило все, — орал губернатор, — там семнадцать трупов!

Пол— Павлогорска, мостов нет, света нет, все в шламе этом ихнем, как в дерьме!

Вы обещали, что выкинете их к концу недели, а знаете, что говорит МЧС? Они говорят, что это из-за электричества, насосы то включались, то выключались, вот дамбу и доконало!

— А Богоявленская плотина? — спросил Цой. — Ее прорвало?

— Ахрозов ее взорвал! К чертовой матери, ее и Нижнесушинку! Это катастрофа!

— Напротив, Алексей Геннадьевич, — сказал Цой, — это подарок судьбы. Разве вы не поняли, что ГОК теперь в наших руках?

* * *

Спустя три часа губернатор Орлов созвал журналистов и сделал сенсационное заявление:

— Авария на ГОКе была вызвана предельной некомпетентностью его руководства, хищническим подходом к эксплуатации природных ресурсов. Мы создали специальную комиссию для подсчета ущерба, нанесенного этой аварией экономике области. Мы призываем всех граждан, пострадавших при аварии, обращаться в эту комиссию. Администрация города и области намерена взыскать всю сумму ущерба с владельцев ГОКа, и, в случае отказа от ее выплаты, мы обратимся в суд с заявлением о банкротстве Павлогорского горно-обогатительного комбината.

* * *

Денис улетел из Павлогорска спустя два дня, на вертолете. Других способов сообщения с внешним миром у города не было.

Через час Денис приземлился в Ахтарске, а еще через пятнадцать минут подъехал к Сосновке.

Было чудесное осеннее утро: вдоль степной дороги лежала легкая изморозь, солнце, высоко стоявшее в небе во время полета, теперь снизилось и только выкатывалось из-за холмов. Черепичные кровли нарядных коттеджей были словно глазурью покрыты замерзшей росой, охранники в чистеньком камуфляже козырнули Денису, когда его черный «гелендва-\ ген» нырнул в поспешно раздвинувшиеся ворота поселка. Казалось невероятным, что за двести кило-метров отсюда такое же осеннее утро потонуло в разоре и грязи.

По случаю воскресенья Извольский был дома: он только что покончил с завтраком и теперь ждал Дениса в большой гостиной. Двусветная зала была отделана мрамором и бронзой; две пальмы задумчиво шевелили листьями, похожими на зеленые растопыренные пятерни, и в другом конце гостиной пылал камин.

— Был сегодня на ГОКе? — спросил Извольский.

— Вчера был.

— Ну и что?

— Ничего. Воду откачивают. Насосы все сдохли. Экскаватор кверху брюхом плавает.

Извольский долго молчал. Потом сказал:

— Я не могу ходить по одной земле с Цоем.

Денис почувствовал, как где-то внизу живота нарастает ком липкого страха.

— Ты не мог бы выразиться яснее? — спросил Денис.

Извольский стоял абсолютно неподвижно. Тишина в гостиной такая, что Денис слышал, как тикают его наручные часы. Они тикали, наверное, с полминуты, прежде чем Извольский сказал:

— Я выразился предельно ясно, Денис. На ГОКе погибли семнадцать человек. Их убил Константин Цой.

Если когда-нибудь в жизни Денис был ошарашен приказом Извольского, то именно в этот раз. Сляб дал вице-президенту своего холдинга недвусмысленный приказ — убить Альбиноса.

И он это сделал тогда, когда все вокруг и так густо воняло уголовщиной, а самого Дениса черловские СМИ — и, что гораздо важнее, черловские милиционеры, — впрямую подозревали в организации по крайней мере трех убийств, связанных с конфликтом.

С технической точки зрения убийство Цоя, действительно, предоставляло массу преимуществ. Подобно Извольскому, Цой был совершенно незаменимой деталью своей империи: той осью, вокруг которой вращалось колесо.

Плюсом тут было то, что Цой был фигурой совершенно неизвестной для публики, даже еще более, чем Извольский. Он ни разу не появлялся на телеэкране, ни разу не давал интервью, и если какому-нибудь фотографу удавалось его снять на правительственном празднике, который Цой посещал по долгу службы, то в газету потом приезжал немногословный пресс-секретарь концерна «Сибирь», платил деньги и забирал с собой негатив.

Это значило, что киллер — даже очень высокого класса — понятия не будет иметь, кто такой Константин Цой. А стало быть, не поймет, какая опасность угрожает ему самому после гибели Цоя. Ибо точно также было совершенно ясно, что шум после смерти Цоя поднимется невероятный, и киллер должен быть мертв раньше, чем сообразит, кого он убил.

Был и еще один положительный момент. Несмотря на то, что склока между Извольским и Цоем переросла уже все мыслимые пределы и заполняла собой все черловские, сибирские и общероссийские СМИ — Извольский был отнюдь не единственным человеком, имевшим к Цою такой счет, который обыкновенно оплачивают из автоматного рожка.

Цой пер по жизни, как бронетранспортер, подхватывая любые плохо лежащие заводы и пачками выкидывая директоров из окошек. Мудрено ли было нарваться? Так что, если акция будет удачной, то Извольский с полным правом сможет развести руками и подосадовать: мол, мало ли у Цоя было врагов? А если мы были самые крупные, так мы же и самые цивилизованные. Мало ли какой отморозок воспользовался нашим конфликтом и утолил за наш счет свою жажду мести?

Более того. Извольский мог отдать приказ в порыве ярости, — но он приказал лишь то, что долго и логично обдумывал. Кто становился во главе группы «Сибирь» со смертью Цоя? Его младший партнер Фаттах Олжымбаев. А на кого работал Фаттах последние несколько месяцев? На Извольского.

И компромата на Фаттаха было так много, что даже со смертью Цоя он не обесценивался. Ведь в живых оставался Бельский. И если Фаттах не будет работать на Извольского, сдав ему почти все, что стояло на кону (объяснить это было нетрудно, — ребята, у нас тут такое, нам не до войны, свое б не потерять), — то Бельский получит все доказательства того, что Фаттах обкрадывал Альбиноса и мечтал получить в жены его девушку. Вполне достаточные мотивы, чтобы организовать убийство хозяина.

Проблема была в другом. Можно было сколько угодно впаривать публике, что АМК не имеет отношения к смерти Цоя. Можно было сколько угодно давить на Фаттаха, угрожая сдать его Бельскому. Можно было, с помощью благожелательного Ревко, объясниться даже в Кремле.

Но была еще одна инстанция, которая не имела отношения к продажным СМИ, развратным чиновникам и купленным следователям. Ее звали Степан Бельский. И как, скажи на милость, Слава собирался убедить — или нейтрализовать — его?

* * *

На следующий день в городе Конгарске открылось большое промышленное совещание: полпред президента Александр Ревко приехал полюбоваться Конгарским вертолетным заводом и именно в Конгарск созвал подотчетных ему губернаторов.

Ревко с удовольствием провел журналистов по цехам КВЗ. Экспортом вертолетов полпред руководил лично: и в результате за шесть месяцев, прошедших с момента его вхождения в государственный холдинг «Южсибпром», КВЗ экспортировал около сорока вертолетов и заключил контракты на модернизацию с пятью странами на общую сумму около восьмидесяти миллионов долларов.

— А правда, — сказал какой-то ушлый журналист из «Коммерсанта», — что это те страны, где вы лично меняли президентов?

Ревко засмеялся и на вопрос не ответил.

Когда с официальной частью было покончено, Ревко уехал на торжественный ужин с губернаторами и промышленниками. Было уже два часа ночи, когда Извольский и Ревко наконец смогли остаться одни. Предметом их обсуждения была очевидная некомпетентность нынешнего руководителя «Южсибпрома». Бывший помощник Андропова провалил все, за что отвечал лично, и нагадил даже там, где лично руководил не он. Последней каплей, переполнившей чашу терпения полпреда, был случай с румынским министром обороны. Ревко уже уломал румына на сорокамиллионный контракт, когда на приеме в Кремле к нему подошел Агафонов и лично предложил румыну уложиться в тридцать два миллиона, при условии, что он, Агафонов, получит на лапу пятьсот тысяч.

— Почему бы нам не назначить на это место Ахрозова? — спросил Ревко. — Когда он выздоровеет?

Извольский долго обдумывал ответ.

— Сережа хороший производственник, но плохой политик. У меня есть для него другое место. Я тут подумал и решил, что вполне мог бы передать холдингу права на еще один завод.

Ревко вопросительно наклонил голову Извольский протянул ему бумаги.

Ревко внимательно изучил написанное.

— Это станет предметом очень острых разногласий между Цоем и Бельским, — заметил Ревко.

— Я буду только рад, если между этими двоими возникнут разногласия — усмехнулся Извольский.

* * *

В отличие от Черяги с Извольским, Константин Цой не испытывал никакой проблемы с тем, откуда добыть киллера. Он просто позвал на встречу Степана Бельского и вкратце обрисовал ему ситуацию.

— Ахрозов сделал все, чтобы нас кинуть, — сказал Цой. — Он орал на каждом углу, что разорвет договор, пока это не дошло до Черяги. А теперь, после наводнения, он неуправляем. Он не сдаст ГОКа, пока Извольский жив.

Бельский слушал его молча. Как и всякому хищному зверю, Бельскому не надо было доказывать самому перед собой свою храбрость, и Бельский знал, что в отличие от гражданского лоха, который почти из любого положения может выползти на брюхе, с униженными извинениями, его, Степана Бельского, довольно легко поставить в ситуацию, в которой он будет вынужден стрелять на поражение ровно столько раз, сколько у его противника случится партнеров. И без нужды Степан Бельский старался в подобные ситуации не попадать.

— И что ты будешь делать? Отдашь пленку мусорам?

Цой пожал плечами.

— Зачем? Чтобы все знали, что я сдал нормального парня из-за какого-то пидора? Дело не в том, что буду делать я, а в том, что будешь делать ты.

— Костя, ты начал первый. Ты у него отобрал шахту, а не он у тебя.

— Степан, Сляб убивает наших людей. Если каждый раз, как у тебя отберут шахту, убивать людей — так это никого в России живых не останется.

Степан угрюмо молчал.

Большинство российских бандитов с восторгом выполнили бы просьбу Цоя, потому что чем больше таких просьб поступало от коммерсанта, — тем больше коммерсант начинал от них зависеть. Но Степан Бельский не принадлежал к большинству. Никогда.

— Степан, проблема в следующем: с момента аварии на ГОКе я не контролирую ситуацию. Я не планировал этой аварии. Я не люблю, когда происходят вещи, которых я не планировал.

— Ты прекрасно воспользовался этой аварией, — сухо сказал Степан, — ты обанкротишь ГОК через две недели. Что же касается Афанасия, то если Черяга его убил — Черяга за это сядет.

* * *

Спустя три дня после вышеописанного разговора в Москве открылся авиационно-космический салон. Салон посетил премьер-министр Испании и министр обороны Франции. Главной новостью стало заявление французской и испанской делегаций о готовности разместить производство комплектующих для будущего европейского истребителя пятого поколения на некоторых российских заводах: именно так европейцы предпочли описывать ситуацию по проекту «Миг-Еврофайтер».

Будущий «Цезарь», он же — МиГ-1-48 «Сапсан» тоже, разумеется, был на салоне и отлетал свою программу безукоризненно. Главный конструктор Яша Яшенко в один миг сделался телезвездой и раздал не меньше десятка интервью на пару с французским министром обороны. Полпред Ревко вместе с десятком чиновников из «Рособоронэкспорта» отирался тут и даже дал восторженное интервью о боевых качествах самолета.

Бельский с Майей тоже был на салоне, но когда французский генерал попросил познакомить его с владельцами авиазавода, ему представили Константина Цоя и Фаттаха Олжымбаева, двух вице-президентов группы «Сибирь».

Французский генерал сильно скучал в Москве и с удовольствием принял предложение Цоя поехать вечером в один из модных ресторанов. Разумеется, поехали всей гурьбой: французы, испанцы, русские летчики и Цой. Для министра обороны специально перекрыли дорогу Бельский с Майей приехали в ресторан к одиннадцати вечера и смирно сели за столик в углу Знакомиться с министром Бельский не лез, и вообще вел себя тише воды, ниже травы.

Минут через пятнадцать после приезда Бельского к нему за столик подсел Цой. Он внимательно оглядел Майю, и Майя слегка вздрогнула. Она вздрагивала каждый раз, когда встречалась с Цоем. Каждый раз ей казалось, что на нее глядят не человеческие глаза, а голубая ледышка снайперского прицела.

— Поздравляю, Степа, — сказал Цой, я, кажется, проспорил пари.

— А о чем было пари? — спросила Майя.

— О МиГе. Никогда не думал, что это возможно. Что ж ты будешь делать, когда отдашь европейцам самолет?

Степан был в хорошем настроении.

— Не знаю. Займусь реформой армии.

— То есть?

— Я бы брал в солдаты только людей с высшим образованием. Поступил в институт — будь добр на полгода в армию. И чтобы тот, кто не служил в армии, не имел права занимать высшие государственные должности. Вот это была бы армия.

Элита. А сейчас в нее идут одни дебилы. Не может быть сильного государства, которое охраняют дебилы.

Майя, которая сначала было рассмеялась, внезапно посерьезнела. Цой нахмурился. Он тоже не понимал, шутит Бельский или нет.

Бельский говорил и смотрел вправо, туда, где полпред Ревко о чем-то разговаривал с французами. Французы улыбались и хлопали в ладоши. Судя по всему, Ревко говорил что-то очень приятное.

— А что, — продолжал Бельский — Наймем депутатов. Проведем через Думу закон…

Ревко раскланялся с генералами и через мгновение очутился перед столиком Степана.

— Поздравляю вас, Степан Дмитриевич, — сказал Ревко, — французы в полном восторге. Я, признаться, тоже. Я обещал им, что этот проект получит всемерную поддержку президента. Кстати, вы знаете, что сегодня в арбитражный суд области поступил иск от акционеров Черловского авиазавода?

Степан поднял брови.

— Акционеров… чего?

— Акционеров ЧАЗа. О незаконном выводе активов из принадлежащего им предприятия, — И кто же эти акционеры?

— В принципе акции принадлежали человеку, которого звали Алексей Курбанов. Но он перепродал их брату вашей очаровательной спутницы.

Степан невольно покосился на Майю.

— Пусть судится.

— Извольский отдал эти акции в федеральную собственность, Степан Дмитриевич. В отличие от вас, владелец AMК придерживается более консервативных политических взглядов и считает, что основные функции государства, — включая разработку самолетов пятого поколения, — не должна выполнять организованная преступность.

— Ну что же, — сказал Степан, — значит, черловский арбитражный суд решит дело не в пользу государства.

Полпред скрестил пальцы домиком.

— Разумеется, — сказал полпред, — суд может решить дело в вашу пользу.

Но ведь вопрос не в том, кому достанется завод. А в том, будет ли осуществляться программа «МиГ-Еврофайтер». Нашим спецслужбам не составит труда собрать материал о том, что новым партнером европейцев стал один из крестных отцов российской мафии, и что завод, на котором делается базовая модель, он.приобрел с помощью убийства.

Американцам идея сотрудничества России и Европы в том, что касается истребителей, не нравится до крайности. Представим себе, что показания Курбанова появятся в Уолл-Стрит Джорнел. На всем проекте «Цезарь» можно будет поставить жирный крест. И на МиГе пятого поколения — тоже, потому что у российской армии нет денег на его закупку.

Бельский молчал.

— Вы вели себя очень неосмотрительно, Степан Дмитриевич, — сказал полпред. — а Курбанов нищ, зол и дает показания. У нас есть рабочие чертежи МиГа, на котором вашей же рукой, как летчика-испытателя, записаны замечания. А ваши полеты? А ваши в обнимку снимки с главным конструктором? Вы что-то хотите сказать?

— Нет, — отрывисто произнался Бельский.

— Ну так запомните, Степан Дмитриевич, — еели вы выиграете суд, вы потеряете МиГ.

Полпред уже давно ушел, а Майя сидела, не смея шелохнуться и глядя вниз, в чашку с луковым супом. Наконец она подняла глаза, встретилась со взглядом Степана и похолодела. Степан смотрел на нее холодно и оценивающе, как повар на кусок осетрины, — так, как все время смотрел на нее Цой. Ни единой искры тепла не было в этом взгляде. Потом Степан сморгнул, улыбнулся, — и лед в его глазах немного подтаял.

— Майка, езжай домой, — сказал Степан — мне надо кое-что обсудить с Костей.

* * *

Подходящего человека звали Алексей Крамер. Нашел его Гриша.

Злоключения Алексея Крамера начались в тот момент, когда группа «Сибирь» зашла на один из крупнейших угольных разрезов области — АО «Южсибраз-резуголь».

«Сибирь» взяла разрез еще до приватизации, прихватив вороватого директора на каком-то чрезвычайном, даже по российским меркам, компромате.

Очень быстро оказалось, что у разреза чудовищные долги, и не долги даже, а просто какие-то не проходящие по балансу векселя, выданные директором, коммерческим директором и еще кучей лиц каким-то совершенно неведомым и в основном полубандитским структурам.

По долгам платить не хотелось, тем более что были они совершеннейшей липой. Можно было бы слить активы в другую компанию, но губернатор почему-то очень начал переживать по этому поводу, утверждая, что группа Цоя хочет таким образом соскочить с налогов. Встал вопрос о том, как избавиться от долгов, и Цой отдал простое и естественное распоряжение.

Он приказал областной прокуратуре устроить показательный процесс над одним из владельцев векселей. «Растоптать, — сказал Цой Фаттаху, — чтобы другим неповадно было».

Приказ был доведен до прокурорских в еще более жестком виде, — а прокурорские, обрадовавшись, вознамерились порешать за Цоевы деньги свои дела.

Выбор прокурорских пал на двадцатисемилетнего Алексея Крамера по кличке Леша Самосвал.

В свое время Леша Крамер начинал боевичком у «тракторов», — так, по имени заводского района, именовалась одна из самых мощных и жестоких группировок города. В семнадцать лет его арестовали по обвинению в исполнении заказного убийства. Старшие велели ему убрать человека, который якобы «сдал товарища и посадил его в тюрьму». На самом деле причиной заказа был контроль за экспортом угля.

Самосвал просидел недолго, обвинение развалилось, и он вышел на свободу Впредь он не попадался ментам, а человек, так удачно разведший его на мокруху, получил спустя три месяца пулю в лоб. Киллера так и не нашли.

В двадцать лет Самосвал занялся бизнесом, специализируясь в основном на зачетах и векселях. Он обладал блестящим умом, проводил изящнейшие комбинации, и ни один человек не мог похвастаться, что кинул Лешу Крамера. Через пять лет Леша Крамер по праву считался одним из уважаемых в городе бизнесменов. Вот у Леши-то, в силу специфики его бизнеса, и оказались на руках векселя АО «Южсибразрезуголь» общей номинальной стоимостью в 120 млн. руб.

Хотя собственно бандитом Леша уже не был, досье на него было обширнейшее, и среди всех держателей векселей «Южсиба» он был самой лакомой кандидатурой. РУБОП занялся «организованной преступной группировкой», прокуратура возбудила «мошенничество», и ОМОН залетел к Крамеру в офис, круша дорогую технику и не особо утруждая себя формулировками обвинения.

Произошло это совершенно неожиданное событие через три дня после свадьбы Леши.

Константин Цой, разумеется, знать не знал о каком-то Леше Крамере и тем более не желал ему зла. Для Цоя было бы вполне достаточно, если бы Крамера промариновали в ИВС пару недель, пока он не осознает все насчет векселей — и выпустили, как урок и назидание другим. Но равнодушное приказание Цоя было стократ усилено глупостью и жадностью следаков.

Помимо векселей, у Крамера была целая куча всякого добра. Автозаправки, ларьки (важно именовавшиеся в документах «остановочными комплексами»), и даже миленький магазинчик радиотехники. Следователи справедливо решили не дать добру пропасть — и потихоньку стали налагать на имущество аресты и передавать его «на хранение потерпевшим», как было написано в соответствующих бумагах. Первым потерпевшим оказалась сестра следователя областной прокуратуры, вторым — двоюродный брат рубоповского опера, давно уже работавшего по Леше Самосвалу.

Пропали и ларьки, и половина заправок — только магазинчик радиотехники, почуяв неладное, Леша Крамер успел переписать из тюрьмы на жену.

В тюрьме Крамер просидел два года. Следователям все не давал покоя миленький магазин радиотехники, и по этому поводу Крамеру отбили почки. Он дважды объявлял голодовку, похудел со ста килограммов до пятидесяти трех и превратился из упитанного пацана, по виду — типичной «колотушки», в угрюмого стройного парня с высоким лбом, собранным в горизонтальные складки.

Когда Леша Крамер вышел на волю, он узнал, что жена его не очень горевала по нему. Ее постоянно видели в городских кабаках с коммерческим директором АО «Южсибразрезуголь», тем самым, который, обревизовав финансовое состояние комбината, и указал следакам на Крамера, как на показательную жертву Звали этого коммерческого директора Фаттах Олжымбаев.

Чувства, пережитые Лешей Крамером, значительно отличались от ощущений, свойственных российскому интеллигенту. Конечно, он переживал измену жены, о которой только и думал все два года. Но главным было не это. Главным было то, что он, Леша Крамер, с семнадцати лет строго блюл репутацию крутого мужика. Он блюл ее, когда ее в раннюю пору русского рэкета бился на стрелках стенка на стенку, блюл, когда впервые по приказанию старших пустил в темном подъезде пулю в лоб пожилому человеку, блюл, когда занялся бизнесом. Его репутация была все лучше, все выше, все круче, он зарабатывал авторитет годами и делами. И вот теперь она погибла оттого, что ему наставила рога смазливая жена-одноклассница.

* * *

И он даже не мог развестись с этой девкой, потому что на девку были записаны две автозаправки и магазинчик радиотехники.

Самые большие беды мы приносим, не замечая того, что сделали. Потому что самая большая беда — это та, что принесена незаслуженно и случайно.

В свое время Гриша Епишкин и Алексей Крамер состояли в одной группировке, и хотя они никогда не были особенно близки, именно Григорий оплатил Леше адвоката и вообще всячески хлопотал за него. Причем было это за несколько месяцев до того, как Гриша подружился с большими шишками из АМК.

Поэтому не было ничего удивительного в том, что, освободившись и отлежавшись в больнице, Алексей приехал в один из принадлежащих группировке ресторанов и спросил Гришу.

— Его нет, — ответили Крамеру.

Григорий появился в ресторанчике к часу ночи. К этому времени Алексей успел основательно набраться в баре, но, как человек привычный к питью, сохранял редкую трезвость рассудка при расстроенной координации движений. Они обнялись, и Алексей сказал:

— Мне сказали, что тебя нет в городе.

— Я теперь в Павлогорске. Мне позвонили, что ты здесь, и я приехал. Как дела, братан?

— Я развожусь.

— А что говорит Лена? — осторожно спросил Григорий.

— Это она подает на развод.

Алексей помолчал и вдруг неожиданно добавил — Этот Фаттах трахает все, что движется. Он трахает баб, как Альбинос — заводы.

Григорий помолчал. Потом спросил:

— Это правда, что тебя закрыли по приказу Цоя?

Алексей поднял на Григория прозрачные от пьянки глаза.

— Кстати, — сказал Алексей, — у меня же остались векселя разреза. Не хотите купить?

— Это вопрос не ко мне, — ответил Гриша, — вот завтра прилетает Денис Федорович, я спрошу.

— Да-да, — усмехнулся Алексей. — Устрой мне встречу с Черягой.

* * *

Спустя три дня Денис сидел у себя в кабинете в Ахтарске, когда секретарша по селектору доложила.

— Денис Федорович, тут к вам какой-то Алексей Крамер. Говорит, что ему на пять назначено, по согласованию с Епишкиным.

Денис смутно припомнил что-то насчет бандитов и векселей.

— Ничего ему не назначено, — сказал Денис в селектор, — пусть катится.

Секретарша отключилась, а потом нажала селектор опять:

— Денис Федорович, он говорит, что специально из соседней области приехал. Говорит, что у него вопрос на две минуты.

— Ну заведи его в переговорную, — сказал Денис.

Когда, через полчаса, Денис вышел в переговорную, Алексей Крамер сидел лицом к вечереющему окну. Свет в переговорной был потушен, и вместо Крамера Денис видел только силуэт на фоне подсвеченного стекла. Денис включил электричество, и Крамер развернулся в кресле.

Он выглядел лет на двадцать пять, не больше. У него были седые волосы и совершенно бесцветные глаза, и на руках его Денис заметил красные пятна экземы, видимо подхваченной в тюрьме.

Денис машинально опустил протянутую было для приветствия руку и сел напротив Крамера. Векселя «Южсибразрезугля» его совершенно не интересовали.

Крамер — тоже.

— Чем могу помочь? — спросил Денис. Крамер поднял на него бесцветные глаза.

— Вы хотите, чтобы я убил Константина Цоя?

Денис поперхнулся. Первым делом он подумал о диктофоне в кармане Алексея.

— У меня нет с собой записывающей аппаратуры, — сказал Алексей. — И у меня есть векселя «Южсибразреза». Если вы купите их по номиналу, я убью Цоя.

Денис молчал. Ему надо было встать и выгнать посетителя, но он молчал.

— Цой посадил меня в тюрьму, — сказал Алексей. — А я убивал и за меньшее. Ты знаешь, что это я убил Мишуткина? Он считается пропавшим, но я его убил. Тело лежит под асфальтом на тридцать четвертом километре Новосибирского шоссе. У него две пули от ТТ в черепе и одна в животе. Хочешь, я назову еще два трупа, мусор, чтобы ты не мучился, подстава я или нет?

— Я не следователь, — ответил Денис. Бесцветные глаза Алексея глядели сквозь Дениса в прошлое, туда, где удачливый бизнесмен Крамер был еще киллером по кличке Самосвал.

— У них никогда не будет доказательств, — сказал Алексей, — даже если меня возьмут, я скажу, что это моя личная месть Цою. Даже если я расколюсь, вы всегда скажете, что это не правда, что это мусора Цоя заставляют меня врать.

— А если за тобой следили, когда ты сюда пришел? — спросил Денис.

— Мы разговаривали о продаже долгов «Южсибразреза».

— А откуда у тебя деньги? Ты же вышел из тюрьмы голым.

— От продажи вам долгов «Южсибразреза».

— Сколько они стоят?

— Я хочу за них триста тысяч долларов, — ответил Крамер.

Денис долго думал. Слава сказал ему: «Я не могу ходить по одной земле с Цоем». Это был больше, чем приказ. Это был намек. На памяти Дениса Извольский никогда не произносил таких намеков. Такие намеки — больше приказа. От них не отказываются.

— Знаешь, Леша, — сказал Денис, — мы действительно поговорили с тобой о векселях «Южсибразрезугля». Я распоряжусь, начальник кредитного отдела посмотрит их на предмет покупки. Мы готовы тебе помочь. Обо всем другом — извини, наш холдинг в таких играх не участвует.

* * *

Прошло три недели.

Энергетики и железнодорожники наконец подсчитали ущерб, нанесенный им катастрофой на ГОКе. Ущерб, по их словам, составил шестьдесят миллионов долларов, иск именно на эту сумму был подан в Черловский арбитражный суд. AMК наотрез отказался платить. Энергетики потребовали обанкротить упрямого должника суд удовлетворил их требование, и АМК тут же подал апелляцию. Почему-то интересы областных энергетиков представляли в суде юристы Цоя.

Параллельно в том же самом Черловском арбитражном суде слушалось дело о возвращении незаконно выведенных активов в ОАО «Черловский авиационный завод».

Иск был подан унитарным предприятием «Южсибпром», которому теперь принадлежало ОАО. Почему-то интересы федерального предприятия представляли в суде юристы Извольского.

Сначала на ЧАЗе отнеслись к этому иску как к вздорной шутке. Однако дни проходили за днями, слушание дела откладывалось, и по заводу поползли слухи один мрачнее другого. Рассказывали, что у Степана Бельского был разговор чуть ли не с президентом России, и что президент категорически потребовал от очаковских бандитов — не лезть в оборонные дела. Что за иском стоит группа военных, не намеренных сотрудничать с европейцами и предпочитающими скорее развалить программу «МиГ-Еврофайтер», нежели дать оборонной промышленности возможность не делиться взятками с собственными военными чинами. Что за иском, опять-таки, стоит АВПК «Сухой», готовый на все, чтобы утопить конкурента.

Наконец, передавали за верное, что после того, как Извольский выиграет иск, завод отойдет из «Южсибпрома» в РСК «МиГ», там Извольский, пользуясь своими связями, пробьет под доводку «сапсана» бюджетные деньги, да и распилит их пополам с военными чиновниками.

Странное дело — никто из инженеров, менеджеров и летчиков ЧАЗа не сомневался, что из себя представляет Степан Бельский. Многие хорошо помнили прежнего директора, шепотом рассказывали, что его хлопнул чуть ли не сам Степан. Однако никто не радовался возвращению блудного ЧАЗа в лоно государства.

Никто не сомневался, что в этом случае проект «Цезарь» не будет завершен, а деньги, выделенные на него, — растащены.

Первую половину ноября Степан провел на заводе. В финансовые дела он не вмешивался, впрочем, в них он всегда понимал достаточно слабо. Почти все дни он проводил на летном поле.

«Миг— 1-48» был уже доведен до ума, машина вошла в период испытаний, и Степан, если позволяла погода, совершал по два вылета в день. Остальное время он пил с пилотами и шлюхами.

На этом-то летном поле и застал Степана вице-губернатор области.

Смотрящий над российской металлургией стоял на коленях в промозглом ангаре и вместе с техниками заворачивал какую-то гайку.

— Степан Дмитриевич, — позвал вице-губернатор. Ему пришлось позвать так раз пять, прежде чем Бельский закончил с гайкой и подошел к выходу из ангара.

Бельский был небрит, и от него слегка с утра попахивало пивком. Одет он был в оранжевый летный комбинезон и сверху — ватник.

— Ну? — сказал Бельский.

— Степан Дмитриевич, я не знаю, передавали ли вам, но завтра в администрации области совещание. Будут Цой и Черяга, по поводу всех этих судов… И вот мы хотели бы… от вас потому что никаких указаний…

Бельский хмуро глядел на вице-губернатора, и от этого взгляда у чиновника заболела печенка, — С моей стороны никаких указаний не будет, — хрипло сказал Бельский, повернулся и пошел к развороченному самолету.

* * *

Денис прилетел в Черловск рейсовым самолетом ТУ-154, который приземлился на аэродроме в 21.39. Старенький ТУ долго выруливал на стоянку, а когда самолет наконец остановился, аэродромное начальство не спешило подавать к нему единственный имевшийся в аэропорту трап. Наконец трап выкатили и установили.

Пассажиров первого класса пригласили к выходу. Самолет стал на стоянку в восточном углу аэродрома, справа от здания аэровокзала.

Денис сбежал по трапу первым и нырнул в поджидавший его бронированный «мерседес», который еще накануне перегнали из Ахтарска. За «мерседесом» ждал джип сопровождения.

Чартерный самолет Цоя сел на аэродром в 21.47. Ему потребовалось две минуты, чтобы вырулить на стоянку, которую ему отвелив самой западной части аэродрома, а трапа ему не бьмо нужно. Стюард открыл дверцу, расположенную в хвосте самолета, охранники Цоя выскочили наружу, и через мгновение Цой занял место в «чайке», сопровождаемой джипом. «Чайка» Цоя поверх брони была покрыла клароловой пленкой, купленной по две тысячи долларов квадратный метр у Ахтарского холдинга.

Ворота со взлетного поля были расположены слева от здания аэровокзала, в южном торце ограды. Машины Цоя и Черяги ехали к ним с разных сторон.

Водитель Цоя первым заметил фары вывернувшейся из-за дальних самолетов машины, прикинул, чей это может быть автомобиль и, не дожидаясь напоминания хозяина, нажал на газ, чтобы первым оказаться у ворот.

Денис, задремавший было на сиденье, внезапно проснулся, уставился на приближающиеся огни и подобрался, как кошка.

«Мерседес» и «чайка», включив дальний свет, летела по полю. До поворота на дорожку, ведущую к воротам, оставалось двадцать метров.

— Не тормозить, — спокойно приказал Цой.

— Не тормози! — крикнул Денис.

Машины одновременно достигли поворота и так же синхронно повернули.

Бронированный капот «Чайки», оклеенный сверху клароловой пленкой столкнулся с бронированным капотом «мерседеса». Послышался глухой удар и выворачивающий душу скрежет. «Мерседес» вылетел с дороги, как пушинка. «Чайку» слегка развернуло. В «Мерседесе» мгновенно сработала система безопасности, и воздушная подушка пихнула Черягу в лицо. Денис тюкнулся затылком о сиденье, кое-как справился с подушкой и выскочил наружу.

Оба джипа сопровождения уже остановились, и из них высыпали крепкие ребята с автоматами и в камуфляже. «Мереседес», сброшенный с дороги, стоял левым боком в травяной грязи. Капот его был весь разворочен, фары не горели. На «чайке» не было ни царапины. Денис обошел «мерседес» кругом: левое переднее колесо лопнуло, и резина растеклась по асфальту, как использованный презерватив.

Дверца «чайки» открылась, и из нее вышел Константин Цой.

— В следующий раз вам придется попробовать что-нибудь более эффективное, — сказал Цой, — например, снайпера.

— Ничего, — ответил Денис, — это хорошая реклама нашей пленке.

Автоматчики, неотличимые друг от друга в одинаковом бело-сером камуфляже, стояли, как вырезанные из камня. Псы не лаяли, пока хозяева не отдали приказ. «Чайка» начала медленно разворачиваться. От ворот аэропорта к месту дорожно-транспортного происшествия уже бежал какой-то солдатик.

— Подвезти? — спросил Цой.

Денис застыл. Что скажет Славка, если он сядет в машину к Цою? Точнее, что скажут Славке? Они будут в машине наедине, Цой наверняка предложит ему сделку, лично ему, Денису Денис знал, что откажется, сколько бы Цой не предлагал и на каких условиях, — но как это потом доказать команде? Цой — мастер покупать чужих людей, слишком велики уже ставки в игре, слишком уж много недоверия внутри самой команды Извольского…

— Садись, — повторил Цой. Он улыбался. Черт его подери, он всегда, абсолютно всегда улыбался. Он знал, что Денис откажется сесть в его машину. И для него этот отказ будет признанием в слабости команды Извольского.

— Спасибо, я лучше такси возьму, — ответил Денис.

Цой пожал плечами.

— Ладно, — сказал он. — Но ты учти, что Слава проиграет эту драку — Почему?

— Потому что он очень эмоционально все стал воспринимать. А при чем тут эмоции? Это бизнес.

Через минуту габаритные огни «чайки» и сопровождавшего ее джипа растаяли в темноте.

Спустя полчаса после описанного диалога машины Цоя въехали на территорию бывшего дома отдыха «Малахит». Все четыре небольших корпуса «Малахита» были выстроены угольщиками еще в социалистические времена, по канонам оздоровительной архитектуры, воспевающей коллективный труд и унижающей достоинства человека. Комнаты на шестерых и туалеты в коридоре соседствовали с просторными каменными холлами, украшенными мозаичными рабочими, шахтерами и сталеварами. Шахтеры стояли, держа в поднятых руках кирки, и Улыбались светлому будущему каменными янтарными глазами.

Один из корпусов был перестроен полностью под Двухэтажный особнячок с красной черепичной крышей, белыми стенами и черными зеркальными окнами, снизу доверху обрамлявшими пристроенные к номерам балконы. Сами номера соответствовали стандартам хорошей четырехзвездочной гостиницы.

Так как особнячок начали строить еще до Цоя, требованиям безопасности он, если честно, совсем не отвечал. Во-первых, он был расположен на территории общедоступного пансионата, въезд в который был прегражден проржавевшей цепью со скучающим охранником в будке. Во-вторых, он был выстроен не на вершине небольшого лесистого холма, нависавшего над пансионатом, а непосредственно на склоне, почти в самом низу, и отделяла его от отдыхающих одна белая ажурная решеточка.

Цой прилетел так рано, чтобы встретиться с губернатором, но сразу по прилете ему позвонили из приемной Орлова и очень-очень извинялись: Михаил Силыч задерживался в поездке по области.

Цой приехал на виллу и поднялся в свой номер, где небрежно бросил на диван бывший с ним небольшой дипломат, обтянутый телячьей кожей.

До сна было далеко. В Москве было всего семь вечера. В Черловске было всего десять. Губернатор все еще был в пути.

Корейца томило предчувствие какой-то неясной скверны.

Цой спустился в ресторан, где при виде корейца с одного из столов тут же забрали тарелки и принесли деревянные палочки и фарфоровую плошечку для соевого соуса. Цой любил сырую рыбу и рис, и в «Малахите» специально для него держали повара-корейца.

Цой расправился с салатом из водорослей, а на второе Цою принесли треску. Цой потрогал треску палочкой и попросил позвать повара. К Цою вышел улыбающийся русский мальчик.

— Это что? — сказал Цой.

— Треска. Мы спрашивали, что вам приготовить, а в офисе сказали, чтобы приготовили треску.

— Тебе кто-то объяснял, что треска должна быть свежей? — спросил Цой.

Мальчик хлопал глазами. Цой набрал телефон Фаттаха.

— Ты где? — спросил Цой.

— В казино.

— А Степан там же?

— Ждем.

— Скажи ему, что я тоже буду.

— Увольте повара к черту, — бросил Цой, проходя мимо гостиничной стойки.

* * *

Вот уже два месяца Фаттах Олжымбаев жил в диком, животном страхе. Этот страх начался не тогда, когда Денис Черяга показал ему фотографии. Этот страх начался намного раньше.

Олжымбаев был для Цоя не просто младшим партнером: скорее он был младшим братом. Цой подобрал его в девяносто шестом году, когда преуспевающий молодой выпускник Гарварда Олжымбаев вернулся в Москву и тут же был кинут ореховской братвой на полтора лимона.

Олжымбаев был уже или покойник, или раб. Цой заплатил его долги и посадил в своем особняке этажом ниже. Цой носился с Олжымбаевым, как с писаной торбой. Он купил квартиру себе — и тут же подарил другую Фаттаху. Покупал себе «мерседес» — а другой «мерседес» получил Фаттах. Цой завел себе девушку, победившую на конкурсе «мисс Россия», — а девушка, ставшая второй, досталась Фаттаху Цой мог бы преспокойно оставить Фаттаха своим менеджером, но он сделал его партнером, потому что ему хотелось видеть рядом с собой друга, а не служебную собаку. Истинный сын Востока, Цой был столь же великодушен, сколь и жесток.

Бездетный Цой не ошибся в Фаттахе: тот оказался блестящим учеником. Не было у Цоя человека, более искусного в том, как разорвать завод и развести менеджера. Не было человека более усидчивого, способного часами разбираться в тонкостях финансовой документации, чтобы вывести на чистую воду прежнего вора или сэкономить группе «Сибирь» уворованную кем-то копейку. Не было и более близкого друга, с которым можно было напиться до зеленых чертиков и которому Цой доверял больше, чем кому-либо, больше, чем Степану, потому что Степан был как прирученный, но смертельно опасный хищник, чуть зазеваешься — оттяпает руку и скажет, что так было.

Цой не заметил только одного: Фаттах Олжымбаев мучительно, до безумия и рези в глазах, завидовал Константину Цою. В том мире, в котором жил Олжымбаев, успех определялся только количеством денег и красотой содержанок, а денег и содержанок у Цоя было больше.

Цой подарил ему «мерседес» — Фаттаху не было дела до подаренного «мерседеса», а заметил он только то, что цоев был бронированный, а у него — нет. Цой подарил ему девушку, Фаттаху не было дела до девушки, а видел он только, что девушка Цоя заняла первое место, а ему, Фаттаху, достался номер второй.

Номер второй! Когда они появлялись где-то вместе, люди сначала здоровались с Цоем, а потом с Фаттахом. Степан обнимался с Цоем, а Фаттаху говорил — «привет, братан!» Когда за их стол садились девушки, девушки всегда сначала смотрели на Цоя, хотя Фаттах был моложе, и он не выглядел как привидение, с этими дурацкими белыми волосами и восковой кожей.

Это было несправедливо. Разве не Фаттах мотался по Сибири, инспектируя заводы, пока Цой в кабаке пил водку с министрами? Разве не Фаттах раздавал взятки судьям, врал, божился, клялся, договаривался — пока Цой в Москве решал стратегические проблемы? Правда, Цой дал ему долю в бизнесе, но что такое доля в бизнесе Цоя? А если Цой передумает? Если он, отстроив бизнес его, Фаттаха, руками, — рещит, что Фаттаху слишком много достается, — что можно будет сделать? Ничего.

Чем больше Цой был великодушен по отношению к Фаттаху, тем меньше Фаттах доверял Цою. Фаттах слишком хорошо знал, как Цой хладнокровно, предусмотрительно кидал людей, рассчитав шахматную партию на двадцать ходов вперед. Кто может поручиться, что для Цоя он нечто большее, чем фигура, которой временно дали полномочия ферзя, но которой пожертвуют, как пешкой?

Он старался копировать Цоя во всем, — но копировал только внешнее. Он менял женщин так же часто, но он никогда не влюблялся в них, как Цой. Он был столь же коварен во вражде — но он никогда не был столь же великодушен в дружбе. Истина заключалась в том, что в Цое, катившемся по жизни, как сытое колесо мерседеса, была еще непонятная пустота, вокруг которой, собственно, и вращалось это колесо, — а у Фаттаха этой пустоты не было. Копия была технически грамотна, но совершенно бездушна, и по этой неверной копии Фаттах судил об оригинале. Истинная же причина его ненависти заключалась в том, что в глубине души Фаттах понимал, что никогда, никогда он не вырастет до уровня Цоя. А потом случилась Нина. Нина была молода, пустоголова и очень-очень опытна. Они отдыхали вчетвером. Альбинос с Ниной и Фаттах со своей девушкой. Фаттах не помнил, как это случилось — но однажды, после особо тяжелой пьянки, он проснулся утром на пляже в объятьях Нины. Первое, что испытал Фаттах — была животная паника. Затем, когда он осторожно убедился, что Альбинос спал всю ночь в номере — не менее животное злорадство. Он наконец обошел Цоя. Он, незаслуженно обойденный младший партнер, вклад которого в общий бизнес так недооценен, — взял реванш за спиной корейца. Он трахает его девушку, а кореец даже об этом не знает.

Цой был увлечен Ниной, Нина — Фаттахом, Фаттах — собой. Они вернулись в Москву, но встречи продолжались. Тайные, украдкой, на трижды законспирированной квартире, всегда с бурными слезами Нины, влюбленной в него, как только может быть хитрая и взбалмошная стерва влюбленной в молодого красавца-миллионера.

Фаттах не был влюблен — ему доставляло удовольствие только одно, сознание того, что он ставит раком девушку Цоя.

Разумеется, Фаттах понимал, чем это может кончится. Выбирая себе девушек с витрины и влюбляясь в самых дорогих проституток, которых только можно было достать в Москве за деньги, Цой был абсолютно беспощаден в том, что касалось измены. Он — мог выкинуть девушку. Она — никогда не могла уйти к другому.

Безопасней было украсть у Цоя завод, чем наставить ему рога, а украсть у Цоя завод еще не удавалось никому.

Одумавшись, Фаттах попытался прогнать Нину. В ответ та пригрозила рассказать все Цою. Глупая девка полагала, что она потеряет меньше, чем Фаттах.

Вот тогда-то Фаттах и испугался в первый раз. Он даже обдумывал план убийства Нины. Но это было бесполезно: Нина была куда менее аккуратна, чем он, в случае ее смерти службе безопасности не составит труда выяснить, куда именно хорошенькая содержанка Цоя ездила вместо «уроков пения». Фаттах слишком хорошо понимал, какая огромная и отмороженная машина, в случае чего, работает на Цоя, — он сам был частью этой машины.

Оставалось только ждать, пока Нина наскучит Альбиносу: но вот уже четыре месяца, как тот предпочитал ее всем остальным девкам.

А затем были фотографии. Фаттах знал, что это непременно произойдет. Не знал только, кто догадается первым: чекисты, Бельский или сам Цой. Первой оказалась служба безопасности АМК.

После разговора с Денисом Фаттах напился так, что очнулся только через два дня под капельницей. Первым его побуждением было рассказать все Цою, но трусость взяла верх. Когда в его кабинет протиснулся названный Денисом коммерсант, Фаттах не стал звать службу безопасности, — а тихо подписал с ним договор на продажу угля. Уголь был продан без предоплаты. Деньги не вернулись.

Часть не вернувшихся денег пошла со счета коммерсанта на один из заграничных счетов Фаттаха.

Разумеется, никто не проследил за одним из сотни контрактов. Это была мючь, но это был уже обман партнера и кража денег-цз совместного бизнеса.

Вскоре история повторилась с Другой фирмой, и третьей. Четвертая поставила Фаттаху песок, который по документам ехал из Читы, а на самом деле был взят в соседнем карьере.

Деньги исправно приходили на счета Фаттаха. Ахтарский холдинг платил щедро, очень щедро: новые доходы были даже сопоставимы с доходами Фаттаха в группе «Сибирь». И странное делр, только те, уворованные деньги, Фаттах подсознательно считал своими. Надо всем остальным висела страшная тень Цоя.

Постепенно Фаттах вошел во вкус. Он снова обманывал Цоя, на этот раз не с девушкой, а с конкурентами. Это было ничуть не опасней и куда выгодней. Это было легко. А Цой — не такой уж Цой великий бизнесмен, если у него можно безнаказанно распихивать уголь по оффшоркам.

Фаттах кайфовал. Он сам назначал встречи Денисy. Он добровольно передавал ему подробности переговоров Цоя — насколько он был в них посвящен.

Ибо патологически осторожный Цой почти никогда не делился своими планами — даже с Фаттахом. Но Фаттах был одним из немногих людей в России, кто понимал, как именно думает Цой, и иногда этого было достаточно.

Что это добром не кончится, Фаттах понимал. Рано или поздно Цой догадается, кто его сдает, а Извольский и пальцем не шевельнет ради предателя.

Тогда… тогда Цой будет мстить, мстить изощренно и жестоко, не ради мести даже, а чтобы показать всей России, что бывает с людьми, предавшими Альбиноса.

Фаттах был уверен, что его не убьют. Это было бы слишком легко. Нет — но его раздавят. Посадят. Подкинут наркотики, наконец, арестуют за пистолет в кармане…

Поэтому выход, предложенный Денисом, был самый логичный. Уйти от Цоя.

Отколоться, уведя с собой как можно больше предприятий. В конце концов, если Фаттах кинет Цоя, разве он не сделает ровно то, что собирается сделать с ним Цой? Цой сам всех кидал столько раз, что это будет только справедливо.

Первый из намеченных разговоров Фаттах завел с Цоем три недели назад.

Разговор был очень прост. На всех предприятих области, на которые зашла группа «Сибирь», висели долги бюджету, оставшиеся от прежних хозяев. Фаттах предложил Цою объединить все предприятия в единый холдинг, а бюджетные долги, где-то пятьдесят миллионов долларов, обменять на десять процентов акций холдинга.

Это был очень хороший план. Губернатор Орлов мог похвастаться перед тупоумными избирателями, что он преумножил государственное участие в собственности, группа списывала пятьдесят миллионов долга ни за что, за воздух.

Согласие государства получить ноль вместо пятидесяти миллионов наглядно демонстрировало посвященным мощь и влияние группы «Сибирь».

А кроме того, у этого плана были кое-какие последствия, которыми Фаттах пока не собирался делиться с Цоем.

— Хорошее предложение, — сказал Цой. — Давай уговоримся так: ты берешь Павлогорский ГОК и получаешь холдинг.

* * *

Дела казино отняли у Фаттаха неожиданно много времени, и когда он в полдвенадцатого спустился в зал, разговор между Степаном и Цоем уже закончился.

На сцене начиналась лотерея, разыгрывали спортивный «мерседес», и Цой демонстративно разглядывал полуобнаженную девицу, тянущую из стеклянного барабана билетики с номерами.

Цой терпеть не мог парадное обмундирование бизнесмена и, когда мог, ходил по-простому. Вот и сейчас на нем был черный нитяной свитер и не первой молодости джинсы. В свитере Цой очень сильно походил на бандита.

Степан о чем-тб вполголоса беседовал с одним из охранников. На лице Цоя была беззаботная улыбка, которую Фаттах видел всякий раз, когда Цой проигрывал в карты или в переговоры. Эта улыбка не походила ни на приклеенную улыбку американца, ни на радушную улыбку русского. Это была улыбка игрока.

Фаттах не знал подробностей происходившего с ЧАЗом. Но Фаттах хорошо представлял, о чем именно говорили Альбинос и Степан. Те, кто задумал операцию по отъему ЧАЗ, хотели не столько унизить Фуппу «Сибирь», сколько вбить клин между Цоем и Бельским.

В конце концов, Цою на ЧАЗ было плевать: он был промышленником, металлургом, по его мнению, то, что в России приносит прибыль, находилось на горно-обогатительных комбинатах, алюминиевых заводах и угольных разрезах.

Высокие технологии прибыль не приносили, а политические риски увеличивали многократно: ЧАЗ была бездонная бочка, в которую третий д уходила немалая часть прибыли группы, и когда Бельскому оказывалось мало законно причитавшихся ему денег, он, не стесняясь, вымогал еще. Цой, как правило, отказывал, и очень жестко.

Однажды такая разборка произошла в казино «Кремлевской». Степан просил десять миллионов долларов, Цой предложил сыграть на эти деньги в покер и проиграл. Фаттах до сих пор вспоминал эту игру с дрожью.

По мнению Цоя, Бельский ничего не понимал в бизнесе, а МиГ ему был нужен для того же, для чего другим нужен дорогой автомобиль — для понтов. Просто "я" других бандитов и олигархов вполне помещалось в бронированный «гелендваген» с машиной сопровождения, а "я" Бельского помещалось только в истребитель пятого поколения.

Если б не ЧАЗ, победа Цоя над Извольским в области была б безоговорочной. Цой выгнал его с шахты им. Горького, задушил Павлогорку перебоями с электроэнергией и вот-вот должен был туда зайти.

Если б не ЧАЗ. Когда Фаттах увидел, что Бельский с охранниками уехал, он спустился вниз и сел за столик Цоя.

— Как Степан? — сказал Фаттах.

Цой помолчал.

— Степан пьет с техниками, — сказал Цой, — и летает три раза в день. На испытательные полеты. Я попросил его этого не делать, потому что это опасно.

— А он?

— Он мне сказал: «Ты же спишь с девками? И не боишься заразиться спидом». Я ответил, что принимаю меры предосторожности. Он сказал: «Я тоже».

— А что он сказал по поводу иска?

Цой дернул щекой.

— Ты помнишь, Арбатов пытался отобрать у Извольского завод?

Фаттах кивнул.

— Арбатов банкир и дурак. Что он понимает в промышленной войне? Ее не выигрывают в судах за оффшорки. То есть суды, это полезно — но это вещь вспомогательная. Отрежь завод от сырья, лиши его угля, окатыша, электроэнергии, перережь ему железную дорогу, — и он будет перед тобой на коленях, безо всяких там дешевых трюков в судах. А потом, когда он в осаде, когда нечем дышать, когда у него нет бабок на судей, когда даже тупой федеральный чиновник, понимает, что хозяин — подранок, — тогда можно брать его голыми руками. Без всяких акций. Под любым предлогом. Я сейчас контролирую семьдесят процентов производимого в России окатыша. Дай мне Павлогорский ГОК, и это будет восемьдесят два процента! Дай мне ГОК, и я зайду на АМК через два месяца, и Извольский ничего не сможет поделать! И сменять его на какой-то ЧАЗ — Но Степан…

— Хватит, — резко оборвал Цой. Посмотрел на часы и внезапно сказал:

— Я не поеду к губернатору. Езжай один. Дипломат возьми. Там единичка.

Фаттах внутренне замер. Он никак не ожидал, что сегодня отправится к губернатору один. Но Цой явно был уже не в том настроении, чтоб разговаривать о бизнесе.

Фаттах неторопливо доел сырого тунца, распрощался с Цоем и ушел. Проходя через игровой зал, он подумал, что, когда он станет независимым от Цоя, он вычеркнет японскую еду из меню здешнего ресторана. К чертовой матери! Никаких суши! Пусть едят шурпу!

Цой остался за столом. Когда он отдыхал, он отдыхал. Он ел не спеша, рассматривая гостей. Отдых его прервал только один звонок: это был Степан.

Просьба Степана до крайности не понравилась Цою, но он только коротко сказал «да» и отдал соответствующее распоряжение. Многое было б гораздо проще, если бы девушка Бельского не была сестрой хозяина АМК. Цой очень хорошо помнил, как они впервые общались на эту тему со Степаном. «Степа, что это за история с сестрой Сляба? Это может быть интересно», — сказал тогда Цой. «Тебе это неинтересно», — отрезал Бельский, и больше этот вопрос они практически не обсуждали.

Еще Цою не нравилось, как дергается Фаттах. Мальчик сделал для группы «Сибирь» очень много и вполне заслужил награду. Цой надеялся, что такой наградой станет новый черловский угольный холдинг.

Начальник охраны, неслышно ступая, вернулся к Цою и доложил, что просьба Степана выполнена.

— Еще будут распоряжения? — спросил начальник охраны.

Цой неторопливо разглядывал зал. Ресторан при «Версале» был самым пафосным кабаком Черловска, и в этот октябрьский вечер народу в нем было предостаточно. Цой заметил пару знакомых лиц из администрации и гендиректора «Южсибпрома», — толстенького и на редкость безвольного человека, у которого, как говорили, от всех нынешних событий началась изрядная депрессия.

Были, конечно, и девицы. Они сидели по двое-трое, как дорогие рождественские игрушки в витрине магазина. Вгляд Цоя пропутешествовал по голым плечам и обсыпанным блесткам задницам и неожиданно зацепился за столик в дальнем углу Там сидели две хорошенькие девчушки лет семнадцати.

— Пригласи-ка за мой стол вон ту девочку, — сказал Цой.

Охранник с сомнением посмотрел туда, куда показывал палец корейца.

— Она, по-моему, не шлюха, — сказал он.

— А разве я тебя прошу пригласить шлюху?

Охранник встал и направился к угловому столику. В ресторане было шумно, и Цой не слышал охранника. Но через минуту Альбинос увидел, как девушка, сверкнув глазками, встала, и, покачивая бедрами, направилась в его сторону.

На ней была коричневая мини-юбка и колготки в сеточку. Белая ее кофточка была расшита люрексом и держалась на двух тонких лямочках, но, чем старательней эта девица изображала из себя шлюшку, тем меньше она на нее походила. Судя по всему, это был ее первый или второй визит в казино. Девочка была так хороша и свежа, что было совершенно очевидно, — она и недели не протанцует здесь, как ее сманят в какое-нибудь московское модельное агентство. Там ей объяснят, что модельки в России ничем не отличаются от проституток, а если она вздумает бороться за свое сокровище, ее накачают наркотиками, так что она не отличит, где ее сокровище, а где чужой член. «Жалко девочку», — отметил про себя Цой.

— Садись, — сказал Цой, — тебя как зовут?

— Настя. А я вас знаю. Вы Константин Цой.

Цой сощурился. Как уже было сказано, Цой ни разу не появлялся на телевидении, и ни одной его фотографии нельзя было сыскать в газетах. Даже и самое имя его было известно довольно узкому кругу людей. Так что, скажем прямо, заявление «А вы Константин Цой» из уст семнадцатилетней девочки звучало вовсе не так обыденно, как, к примеру, «А вы Олег Газманов».

— И откуда ж ты меня знаешь?

— А у меня брат есть.

— И как зовут брата?

— Григорий Епишкин.

Цой едва заметно усмехнулся. Большинство людей, загруженных так же, как он, давно бы забыло имя незначительного акционера давно обанкроченного им предприятия. Цой не забывал никогда и ничего.

— Вот как… Так это было его казино?

Настя вздрогнула.

— Что ж, если Гриша будет охранять собственность Ивзольского, как свою, мне останется только умыть руки.

— Вы-то как раз не умываете руки, — дерзко сказала Настя, — вы суете свои руки в арбитражный суд, как в перчатку, и этой перчаткой душите…

— Извини, Настя, — сказал Цой. — Я совершенно неспособен разговаривать об арбитражных судах с красивыми девушками. Что если мы пойдем потанцуем?

— Пойдем потанцуем, — сказала Настя. Цой танцевал так же хорошо, как он делал все, за что брался. Цой несомненно за ней ухаживал, но так же несомненно даже не пытался придать этому ухаживанию хотя бы оттенок серьезности.

Чувствовалось, что он вот также совершенно спокойно отвезет ее в гостиницу, разденет и станет любить, и будет на самом деле очень доволен, что занимается любовью не с продажной девкой, а с красивой и доброй девушкой. А утром он встанет и уйдет, оставив на зеркальном столике бриллиантовые сережки или что-нибудь другое, очень недешевое, чтобы никто не сказал про него, будто Константин Цой экономит на женщинах. И ему больше никогда не захочется встретиться, а через неделю-другую, в фойе театра или на приеме, ему приглянется новая девушка на одну ночь.

— Мне пора домой, — сказала Настя.

— Настя… — улыбка Альбиноса на миг отразила искреннее недоумение.

Настя вывернулась из его твердых, ласковых рук, и побежала к своему столику.

Цой, полуприщурившись, глядел ей вслед. Потом наклонился и вполголоса отдал распоряжение начальнику охраны.

* * *

Когда Фаттах приехал в резиденцию губернатора, было уже половина двенадцатого ночи. Губернатор, в изящном сером блейзере и шлепанцах, сидел в кабинете и разбирал бумаги. На низком журнальном столике, кроме бумаг, была бутылка водки и портрет Анастаса. После смерти любовника Орлов пил без просыху две недели; его еле откачали. Слухи ходили разные, но все в губернии сходились на том, что губернатор, как верная Джульетта, хранил верность безвременно усопшему Ромео.

Вот и теперь подле фотографии Анастаса он выглядел, как собака у могилы хозяина.

Губернатор поднял глаза и посмотрел на стоящего перед ним Фаттаха: высокого, атлетически сложенного, с синими глазами и четко вылепленными, чуть широковатыми для белокур волос скулами. На Фаттахе был ослепительно белый свитер и серые брюки спортивного кроя: молодой менеджер группы «Сибирь» всегда подражал в одежде Константину Цою.

— Привет, Фаттах, — сказал Орлов, — Костя звонил. Сказал, что прислал с тобой подарок.

Фаттах положил на стол дипломат, обтянутый дорогой телячьей кожей.

— Вот, — сказал Фаттах, — это для благотворительного фонда.

Губернатор пододвинул к себе дипломат. Открыл его.

— Что так мало? — спросил губернатор. Фаттах помедлил секунду. Сейчас или никогда.

— Потому что моя компания систематически вас обирает, — сказал Фаттах.

Губернатор оторвал взгляд от дипломата и начал смотреть на Фаттаха.

Внимательно. Очень внимательно.

— Михаил Силыч, — проговорил Фаттах, — мне больно смотреть, что происходит. Я должен сказать откровенно, — пользуясь этой дракой, Костя вас просто обкрадывает. «Все равно губернатор с нами, никуда не денется», — вот что он говорит.

— Что значит — обкрадывает?

Фаттах сел в кресло подле губернатора и картинным жестом раскрыл перед ним папку с документами.

— Это значит следующее. Вот эта марка угля стоит на рынке двадцать пять долларов. Вот этой фирме я ее продаю за двадцать. Какие условия продажи?

Рассрочка оплаты на три месяца. Почему я это делаю? Потому что меня вызывает Цой и говорит: «продай этой фирме и заткнись»!

Фирма, документы по которой показывал Фаттах, была одна из тех, с которыми ему велел сотрудничать Денис, но сейчас это было неважно.

— Предприятия нашей группы добывают в области сорок миллионов тонн коксующегося угля в год! Это минимум семьдесят миллионов чистой прибыли, я вам заявляю это как менеджер группы! И куда деваются эти семьдесят миллионов? В оффшоры! И после этого Цой, украв все деньги, приходит к вам и еще просит, чтобы вы отдали ему Павлогорский ГОК и списали ему долги!

Губернатор покраснел. Он всегда шестым чувством знал, что Цой его надувает. Он затем и зазвал в область Извольского, чтобы приструнить Цоя. Но вон оно как все обернулось! И сейчас, в разгар драки, ему некого было противопоставить корейцу.

— Но это же была твоя идея, списать долги, — медленно сказал губернатор.

— Это была идея, чтобы все предприятия группы были объединены и чтобы область получила над ними частичный контроль, — ответил Фаттах. — Потому что если бы всеми нашими предприятиями руководил нормальный человек, человек, который понимает интересы области, то бюджет бы просто был в три раза больше!

Зарплаты врачам были б в два раза выше! Ваш рейтинг, да ваш рейтинг бы до небес возрос!

Губернатор смотрел на Фаттаха внимательным ожившим взглядом. Цифра «семьдесят миллионов» поразила его. Он даже представить себе не мог реальных цифр.

— Я с Анастасом обсуждал это, — сказал Фаттах, — когда впервые родилась идея холдинга, это Анастас ее предложил. И он мне тогда сказал: «Если папа воюет с Извольским, — сказал он, — это еще не повод, чтобы Цой его обкрадывал».

Глаза губернатора ожили и смотрели теперь внимательно и ласково. Даже слишком ласково. Фаттах не привык, чтобы мужчины так на него смотрели. Так на него смотрели женщины, черт бы их всех побрал вместе с Ниной. Когда на Фаттаха так смотрели мужчины, они рисковали схлопотать в репу.

— Анастас, — проговорил губернатор, — Стасик. — господи, мальчик, если бы ты знал… давай выпьем за Стасика.

— Я боюсь, — сказал Фаттах, — я боюсь. Я говорил с ним об этом, мы обсуждали это, а потом… а потом его убили. В «Кремлевской», Михаил Силыч, в «Кремлевской»! Вы что, верите, что можно в «Кремлевской» убить человека, и Цой не будет знать, кто убийца?

Губернатор напрягся. Фаттах чувствовал себя так, словно летел в море с утеса. Орлов был слишком слабый человек. Слишком. И даже его жадность могла не перевесить многолетний страх перед Цоем.

— Он мне ссуду обещал, — Задумчиво сказал губернатор, — пять миллионов долларов.

— Какие пять миллионов! — резко сказал Фаттах, — если угольный холдинг будет работать без Цоя, он каждый год будет давать семьдесят миллионов! Вот таких, — и ткнул пальцем в дипломат.

— А ГОК? — сказал губернатор.

В глубине глаз Фаттаха сверкнула и погасла искра. Он не собирался просить за Извольского. Наоборот. Чем крепче Цой сцепится с Извольским, тем меньше у него будет времени на Фаттаха.

— Что — ГОК? Они виноваты, пусть платят.

На столе резко зазвонил сотовый. Губернатор взял трубку — Да, Костя, — сказал Орлов. — Да, передал. Нет, еще беседуем. Да о жизни беседуем" Костя, о чем еще.

Губернатор выключил телефон и встал.

— Тебе пора, — сказал губернатор, — хозяин волнуется, что, мол, долго сидим.

Фаттах поднялся. Ноги его противно дрожали, в какой-то момент Фаттаху показалось, что губернатор сейчас начнет пересказывать Цою их разговор.

— Господи, если это все правда, — сказал губернатор, — я… я и не мог представить, что Костя… Никто, никто не любил меня, кроме Стасика! Вот… это же его блейзер. Он сам сшил…

Рука губернатора легла молодому менеджеру плечи. Глаза Михаила Силыча глядели прямо на Фаттаха. Он был так близко, что слегка близорукий Фаттах отчетливо видел желтые складки жира на шее и перхоть в волосах. Изо рта губернатора неприятно пахло.

— Все меня обманывали, — сказал губернатор, — все, кроме Стасика.

— Я вас не обману, — ответил Фаттах. — Честное слово.

Черный «мерседес» Фаттаха уже отъехал от губернаторской резиденции на два километра, когда младший партнер Цоя вдруг резко побледнел и приказал охране:

— Останови!

Машина затормозила. Фаттах выскочил на обочину, и его долго, мучительно рвало сырой рыбой и рисом. В мерзлой колее отражались звезды и лицо самого Фаттаха — мужественное, молодое, белокурое. «Господи ты боже мой», — с отчетливой ясностью понял Фаттах, — «если я хочу руководить этим холдингом, мне придется занять место Анастаса. Чертова баба!»

* * *

Денис приехал в Павлогорск к двенадцати. Город был на осадном положении.

Милицейские посты начинались за тридцать километров от карьеров, в том месте, где с Московского шоссе был обозначен поворот на Павлогорск.

Автомобильный мост, поврежденный водой, был полностью восстановлен.

Однако юридически он еще числился неисправным: перед мостом стоял бетонный надолб и пост со службой безопасности ГОКа. Служба безопасности осматривала машины и тут же на месте одобряла их проезд по мосту.

На железнодорожной платформе дежурили угрюмые парни в красных повязках, а площадь перед заводоуправлением была сплошь перекопана. В результате строительных работ к заводоуправлению вел длинный и узкий, как чулок, проезд, огороженный со всех сторон бетоннымм блоками и проволочными сетками с красными фонарями. Устье проезда запирал шлагбаум, и ехать по нему надо было метров двести.

Посередине проезд рассекала свежевыкопанная траншея со спешно наведенным мостом из досок. Траншея живо напомнила Денису ров, опоясывавший средневековый замок, а сам проезд — мышеловку, — длинный и узкий проход между Собственно воротами и двором замка, устроенный специально как ловушка для ворвавшихся внутрь врагов. Это было даже удивительно, как сходные по духу эпохи прибегали к сходным архитектурным решениям.

Во дворе трехэтажного здания заводоуправления стояли два автобуса с ахтарским СОБРом. Кто-то от нечего делать разложил костер; парень в камуфляже играл на гитаре, в воздухе разносился упоительный аромат свежего шашлыка, а над костром и над спящим городом плыла желтая и равнодушная к людям луна.

Одна из фигур, скорчившихся у костра, поднялась навстречу подъехавшему «лендкрузеру». Денис признал Гришу Епишкина, — Ахрозов до сих пор лечился в Москве, и обязанности его исполнял Гриша. В горном деле Гриша не смыслил ни уха, ни рыла, но сейчас для ГОКа наглость была важней профессионализма. Они дружески обнялись. Гриша был абсолютно трезв, и это радовало.

— Вот, готовимся, — сказал Гриша. — Траншею видел?

— Видел, — кивнул Денис.

Он не стал говорить Грише, что полгода назад на Барбалыкском разрезе против Цоя тоже выкопали траншею. И расставили вокруг водометы. Альбинос форсировал траншею на танке.

— А где Настя?

— В Черловске, — сказал Гриша, — неспокойно тут. Вон, вчера автобусы приезжали. С демонстрацией против грабительской политики владельцев Павлогорки.

— И что с автобусами?

— А там с мостом какие-то проблемы были, — зевнул Гриша. — Не пустили автобусы на мост, сказали, что обвалится. Ну, они потоптались-потоптались, и уехали.

К беседующим подошли двое: новый начальник Павлогорского УВД полковник Тарасов и Миша Ки-рилльев, глава ахтарского ЧОПа, только что подписавшего с ГОКом договор на охрану помещений.

— Ну что, пошли держать военный совет? — сказал Денис.

— А завтра?

— Я в семь утра уезжаю в Черловск, — объяснил Денис, — там в одиннадцать совещание у губернатора.

* * *

Когда Настя выскочила из казино, было уже двенадцать ночи. Предзимний город быстро опустел; снега еще не было, но лужи на мостовой блестели толстым матовым льдом, и в этом льду отражались уличные фонари и блестящие вывески, уходящие вдаль одного из центральных проспектов Черловска.

Машины у Насти не было. Вдоль широкого, полукругом устроенного троттуара, стояли несколько замерзших автомобилей, и Настя мельком заметила черную «чайку» и машину сопровождения, — видимо, это была машина Цоя. Настя углядела, что у «чайки» слегка поцарапана скула и попыталась себе представить, что случилось с водителем, который Цоя поцарапал.

— Такси? — предупредительно сказал портье. Настя кивнула. Тут же портье взмахнул рукой, и откуда-то из-за недвижных рядов машин выкатился «москвич» с яркими фарами и зеленой шашечкой.

Настя, ежась, поскЬоее нырнула в теплое нутре машины.

— В Снежки, — сказала Настя, — сто рублей.

— Идет, — сказал водитель.

На заднем сиденье пахло бензином, «москвич» дребезжал и подскальзывал на поворотах, и убаюканная Настя не сразу заметила, что они пропустили нужный поворот с проспекта.

— Эй, нам на Каланчевскую! — сказала Настя.

— Точно, — отозвался водитель, — перепутал. Ничего, сейчас выскочим дворами.

Машина тут же свернула влево, потом еще раз влево.

— Здесь направо, — сказала Настя. — Водитель повернул влево.

— Да направо же!

Водитель сосредоточенно крутил баранку.

— Эй, вы куда!

«Москвич», набирая скорость, заскочил во двор, потом в другой. Через мгновение его вынесло к заднему ходу казино. Машина резко затормозила. Настя увидела у заднего входа две черные машины, «чайку» и джип, — почему-то за эти две минуты они оказались уже позади ресторана. У обеих машин сияли фары. Возле джипа стояло пять или шесть человек.

— Помогите! — закричала Настя.

Сильные руки рванули дверцу «москвича», Настю выволокли из машины и забросили в джип. Настя вцепилась в чью-то кожаную перчатку, — ее бросили лицом вниз о кожаное сиденье, встряхнули пару раз и ткнули лицом в душистое, пахнущее дорогим одеколоном и свежей кожей сиденье:

— Сиди тихо, шалава!

Настя начала орать.

* * *

Спустя двадцать минут растрепанную и насмерть перепуганную Настю втолкнули в гостиничный номер. Ей дали такого пинка, что она растянулась на затянутом ковролином полу, и тут же дверь за Настей захлопнулась.

Несколько секунд Настя сидела неподвижно. Затем вскочила и, как попавший в клетку хомячок, заметалась в поисках выхода. Номер был роскошный: с двуспальной кроватью и недвусмысленными зеркалами на потолке. Во всю левую стену тянулся зеркальный же шкаф, в изголовье кровати висела пушистая медвежья шкура.

Настя бросилась к окну: это были наглухо задраенные и пуленепробиваемые стеклопакеты. Далеко внизу, на мощеном дворе, горели ровные галогенные-фонари, да под окном торчала квадратная коробка кондиционера. В шкафу не было ничего, кроме пустых вешалок. В прикроватной тумбочке обнаружилась лишь свежая пачка презервативов.

Настя бросилась в ванную, обернула кулак пушистым полотенцем и изо всей силы саданула по большому зеркалу, висевшему над беломраморной раковиной.

Зеркало с шумом посыпалось вниз. Один из осколков оцарапал Насте плечо.

Настя разодрала полотенце, обернула им один из осколков — острый, треугольный, похожий на плавник акулы, — и кинулась в комнату, к окну. Осколок она бросила на подоконник, вцепилась в наглухо задраенный стеклопакет и принялась трясти раму.

— Они не открываются. И не бьются.

Настя обернулась.

На пороге комнаты, скрестив руки, стоял Константин Цой. Он был все в том же черном нитяном свитере и кожаной куртке сверху. В полутьме прихожей он напоминал корейского викинга.

— Не бьются, — повторил Цой, — еще вздумается какому-нибудь идиоту в меня пострелять. А я этого не люблю. Еще я не люблю, когда девушка заигрывает, а потом убегает домой. У девушкмогут быть серьезные неприятности.

Цой неслышным шагом подошел Насте и приподнял ей подбородок. Настя отступила на шаг, прижимаясь спиной к подоконнику. Цой обнял ее. Настя правой рукой нашарила осколок зеркала и с заполошным визгом полоснула Цоя.

Цой, отшатнувшись, перехватил руку Насти, но даже его безупречная реакция слегка запоздала: осколок прошелся по кожаному рукаву. Цой нр пострадал совершенно, на кожанке осталась только большая рваная царапина. Осколок выворотился из полотенца, ободрав Насте ладонь, и улетел под шкаф.

Глаза Цоя на мгновение из голубых стали черными. Насте показалось, что она смотрит в собственную могилу. Она снова взвизгнула, стальные руки Цоя обхватили ее и швырнули на кровать.

Настя скатилась было с кровати, но Цой тут же поймал ее и водворил обратно. Через мгновение Цой, как был, в джинсах и кожанке, лежал на кровати поверх Насти, разводя ее руки в сторону и прижимая ее к покрывалу своим весом.

Настя попыталась ударить его коленом в пах, но Даже не смогла пошевелиться. Она снова завизжала и попыталась укусить Цоя. Единственное, до чего она могла дотягуться, была все та же пуленепробиваемая кожанка. Настя всхлипнула и закрыла глаза.

Когда она открыла их, Цой все также прижимал ее к постели, но зрачки его из черных опять стали голубыми.

— Ну ты дура, — проговорил Цой, — ну ты дура.

— Денис все равно узнает, — сказала Настя, — Денис тебя…

Цой по-прежнему крепко сжимал ее запястья. Лицо его было в десяти сантиметрах от лица Насти.

— Послушай, девочка, — сказал Цой, — я не собираюсь тебя трогать. Я просто хотел тебе объяснить, что если ты будешь вести себя так, как сегодня вечером, ты очень скоро нарвешься. Вот так нарвешься.

Пальцы Цоя разжались, выпуская ее левую руку, и Цой слегка погладил ее по щеке. Это было страшно и почему-то приятно. Пальцы у Цоя были белые и гладкие, с розоватыми полукружьями ногтей, и волосы у него были как мелованная бумага.

— И еще один совет, — сказал Цой, — когда тебя загнали в безвыходное положение, — не рыпайся. Только очень глупый человек сопротивляется, если положение безвыходное.

Цой резко встал, отряхнулся. След от стеклянного осколка на его рукаве все-таки был виден очень хорошо. Взъерошенная Настя села на постели, скрестив ноги калачиком.

— Приведи себя в порядок. — сказал Цой, — у тебя царапина на руке. Тебя отвезут, куда ты скажешь.

Настя поправила съехавшую под грудь кофточку. Прищурилась — И вы меня совсем не хотите?, — улыбаясь из-под прядки сбившихся волос, спросила Настя. Цой, скрестив руки, оглядел ее.

— Проблем будет больше,чем кайфа, — ответил Цой.

* * *

Когда, спустя двадцать минут, посерьезневшая и несколько просветленная Настя спускалась в холл, она увидела, как на третий этаж в номер Цоя поднимается молодая девушка в приталенной кофточке из искусственного меха и джинсах, украшенных перьями.

* * *

После разговора с Цоем Бельский прошел на третий этаж казино, там, где располагались комнаты для особо важных гостей.

Это был не такой уж большой номер: удобная комната с огромной кроватью и такая же большая ванна. В ванне был зеркальный потолок и стены, и посереди ее стояла джакузи, похожая на огромный увеличенный цветок орхидеи. Из никелированного крана била парная вода, взбивая пышную пену, и из этой пены Степану улыбалась красивая черноволосая девочка.

Бельский, кажется, даже помнил, как ее зовут.

Бельский рассеянно поглядев на девочку, а потом вышел в спальню и позвонил Цою.

— Костя, — сказал он, — дайка мне твой самолет. Я возвращаюсь в Москву.

Спустя полчаса Степан Бельский дремал в широких креслах представительского ЯК-40. Он был слишком пьян, чтобы самому сесть в кресло пилота, да он и не любил гражданских самолетов. Это было все равно что гоняться на «жигулях» вместо «феррари».

Разговор с Цоем прочистил мозги, и Бельский внезапно осознал, как он жил всю эту неделю. А жил он паршиво: пил утром технический спирт с летчиками, а ночью дорогой коньяк в «Версале», плескался в бассейне с проститутками, и были эти девки после Майи как тюремная баланда после обеда в «Ритце». Можно есть, если голоден. Но невкусно, и все время думаешь, а помыли ли на кухне жестяную миску?

Степан Бельский не был бабником, в отличие от Цоя. Девушка, которую он любил перед армией, его не дождалась и выскочила замуж сначала за русского, потом за американца. Они встречались в 87-м, американец как раз был в проекте.

Девушка объяснила Степану разницу между ним и американцем и уехала за границу.

Году в 96-м она приезжала обратно, пыталась его отыскать. Девиц вокруг было всегда в достатке — сначала вульгарных телок с Тверской, потом элитных девочек из элитных агентств, одним из которых Бельский по сути владел на пару с высоким чином в МВД. Девочки были глупые — и образованные, продажные — были и умненькие, но в глазах всех из них сквозило жадное понимание, кто такой Степан Бельский и как устроится в жизни девушка, которая станет его женой. Некоторые из них добивались его внимания любой ценой, одна, когда они расстались, пыталась покончить с собой, — но Бельский не верил, что молодая девушка способна в него влюбиться. Были и другие, постарше, уже состоявшиеся певицы или актрисы, — они многое пережили, ото многого устали, с ними было иногда забавно общаться, и сквозь шкурное любопытство в их глазах порой проглядывал интерес к самому Степану. Степан относился к ним как к одежде из секонд-хенда.

Еще были дочки его друзей. Он даже ухаживал за одной, за той самой, пленку с шестнадцатилетием которой он добывал у Анастаса. После истории с пленкой ухаживание кончилось.

Майя Извольская была совсем другое. Она была так серьезна, словно выросла в семье профессора, а не бизнесмена. Она не лезла наверх, ободрав душу об острые осколки жизни и хамство мужиков, она не была жадна и наивно-глупа, как большинство проституток. Она страшно задела Бельского словами об американском женихе, он даже не знал, что эта рана еще способна болеть.

Ей он мог верить. Девушка, носящая фамилию Извольская, точно уж любила не за деньги и не за пользу, которую такое большое и злобное животное принесет ее семье. Она любила его ради него самого.

В 10.30 по московскому времени ЯК-40 коснулся посадочной полосы: в Москве было столько же сколько в Черловске, когда Степан улетал.

* * *

Эта неделя была для Майи ужасной. Степан уехал в Черловск наутро после разговора с Ревко. Он сказал, что вернется на следующий день, однако прошел день, еще день -\Степан не вернулся и не звонил.

Она позвонила ему сама: телефон был то занят, то выключен. Потом он взял трубку, сказал, что на встрече, и попросил перезвонить через час. Голос у него был пьяный.Майя перезвонила через час, но телефон был у охранника. Охранник сказал, что Степан в воздухе.

Майя не поверила: уж что-что, а пьяным Степана в воздух никто б не выпустил.

Потом она случайно узнала, что он, был в Москве. Майя. бросилась ему звонить, Степан сказал:

«Зайка, я прилетал ровно на три часа. На встречу в Минобороны». Она сказала, что приедет в Черловск. «И не вздумай, я вечером возвращаюсь», — ответил Степан.

Она позвонила брату в офис, но ее не соединили. Она позвонила ему на мобильный, но у Извольского была привычка менять номер мобильного каждые полтора-два месяца, и у нее был старый номер.

Вечером Степан не прилетел. Он не извинился, не позвонил, не прислал цветов, а мобильный был снова у охранника.

На следующий день охранники дачи принесли ей посылку: пакет от DHL. Майя убежала с пакетом в спальню и тут же в нетерпении оборвала упаковку. Она была уверена, что в пакете — подарок от Степана.

В пакете были снимки. Степан в ночном клубе, вместе с Фаттахом Олжымбаевым и какими-то девками. Степан с голой девочкой на коленях. Две девочки, изображающие перед пьяными гостями лесбийские ласки. Степан в номере.

С одной проституткой. С другой. С двумя.

А может быть, не с проституткой. Может быть, с новой любовницей.

На снимках не было ничего, ни подписи, ни адреса отправителя.

Какое это имело значение?

Майя заперлась в спальне, упала ничком на постель, которая еще пахла Степаном, и долго плакала. Она плакала до самого вечера, когда ее мобиль-ник вдруг запел нежным голосом. Майя схватила трубку. Наверное, это был Степан. Он не мог не позвонить.

— Да, — сказала она.

Но это был не Степан. Голос в трубке говорил по-английски.

— Майя, — сказал человек, — это Джек. Я прилетел в Москву, но я не знаю, где ты. Мне нужно с тобой встретиться. Я остановился в «Кремлевской».

Майя вздрогнула.

— Джек, — сказала она, — пожалуйста, уезжай из «Кремлевской».

— Почему?

— Джек, я прошу тебя. Так надо. Уезжай из «Кремлевской». Уезжай из России.

— Я не уеду, пока не увижу тебя.

— Хорошо. Через час… через полтора… в… любом ресторане. В… ну, «Сальваторе».

* * *

Майя выбрала «Сальваторе» случайно: два раза она завтракала там с Денисом Черягой, и ни разу она не была там с Бельским. Поэтому она полагала, что «Сальваторе», числящийся одним из лучших ресторанов Москвы, к Бельскому не имеет никакого отношения.

Она ошибалась.

К «Сальваторе» Майя приехала без пяти одиннадцать. Однако Джек уже ждал ее в отдельном кабинете. На синей скатерти стояли две строгие белые тарелки и огромный букет красных роз.

Майя вздрогнула: Бельский всегда дарил ей именно красные розы. Джек обычно предпочитал другие цветы: изысканные орхидеи, лилии, прихотливо упакованные букеты.

Джек поднялся, чтобы обнять ее и поцеловать, но Майя холодно отстранилась, — Майя, что происходит? — спросил Джек. — Я тебя обыскался. Я приехал в Москву, и никто не знал, где ты. Я приехал к твоему брату, и я спросил, где Майя.

— А он?

— Он спросил: «Кто такая Майя?»

Майя подумала о похабных фотографиях, присланных ей утром. Слава Извольский отлично помнил, кто такая Майя. По крайней мере, его служба безопасности и Денис Черяга об этом помнили точно.

— Майя, что происходит? Что за человек этот пилот?

Майя опустила голову на стол и заплакала. Джек выскочил из-за стола, чуть не сдернув по дороге скатерть.

— Девочка моя, — торопливо забормотал Галлахер, прижимая ее к себе, — ну что случилось? Майя, клянусь, я все забуду Я не знаю, что случилось, но я никогда, никогда тебя не оставлю…

Майя плакала все сильней. Она знала, что не любит Джека и никогда уже не полюбит его: невысокий человек с хищными глазами навсегда вытеснил из ее сердца других мужчин. Но она точно так же понимала, что Джек будет для нее верным мужем, и даже если, не дай бог, Джек разлюбит ее или охладеет, то для американца Галлахера всегда слишком много будет значить приличия, и деньги Извольского, и статус жены — дочери цивилизованного российского олигарха, взносы которого на избирательную кампанию демократов когда-нибудь принесут Джеку пост конгрессмена…

А для Бельского ни ее брат, ни общественные приличия не значили ничего.

И даже она сама — даже она сама стояла на третьем, если не на пятом месте после друзей и самолетов. Ее это устраивало. Лучше было быть игрушкой мужчины, чем ровней цивилизованной тряпке.

Джек обнял ее и поцеловал, нежно, но настойчиво.

— Майя, — сказал Джек, — выходи за меня замуж.

Тихо стукнула дверь — видимо, это пришел официант с вином. Джек невольно напрягся, и Майя обернулась.

У двери стоял Степан Бельский.

Выглядел Степан довольно страшно. Подбородок его топорщился трехдневной щетиной, и поперек покрасневшего от дурной водки лица тянулась свежая царапина.

Руки, выглядывавшие из чуть коротких рукавов кожаной куртки, были невероятно грязны. Если когда-нибудь Степан и походил на пьющего безработного пилота — то именно в этот момент.

Джек шагнул вперед, заслоняя собой Майю и сжав кулаки.

— Слушайте, вы… — воинственно начал Джек. Бельский ударил его — молниеносно и хлестко. Бельский был ниже Джека на полголовы и старше его на семнадцать лет, и два месяца назад Джек был признан лучшим игроком в регби в Йеле. Ничего регби не помогло — Джек покатился по полу, сшибив по пути столик и цветы. Бельский неторопливо сунул пуку в карман, и когда он вынул ее наружу, в ней был небольшой, отливающий синевой пистолет.

— Пошли, — сказал Бельский Джеку.

— Степан! Ты с ума сошел! Он американец!

Бельский поглядел на Майю, и ей показалось, что ее ударили.

— Хоть господь Бог, — сказал Бельский.

* * *

Было уже около часу ночи, когда к воротам рублевского особняка АМК подъехали две иномарки. Иномарки были незваные, и охрана на воротах насторожилась. Из первой иномарки вышел водитель, помахал охране рукой и пересел во вторую машину. Та с визгом развернулась, залетев задними колесами на газон, и тут же растаяла в ночи.

Первая машина — хорошенький дамский мерседес-купе, — осталась перед воротами. Охранники думали минут пять, пока наконец отважились подойти к машине. Внутри, на пассажирском сиденье, тихо плакала Майя. Из багажника охранники достали Галлахера. Руки американца были стянуты сзади наручниками, и он был очень сильно избит. На Майе не было ни царапины. Она прорыдала полночи и затихла только тогда, когда спешно вызванный врач вколол ей снотворное.

* * *

Алексей Крамер подъехал к дому отдыха «Малахит» в четыре часа утра на простой бежевой «Ниве». Въезд на территорию был перегорожен ржавой цепью, подвешенной к двум железным штырькам. Рядом темнела будка охранника. Алексей вышел из машины, перешагнул через цепь, и постучал в будку. В руке Алексей сжимал десантный нож.

Алексей знал, что охранник в этой будке — штатный сотрудник дома отдыха «Малахит», из бывших ментов, и что у него даже нет при себе оружия.

Алексей постучал еще раз и еще, но охранник не отзывался. В будке было темно, и снаружи не было видно, есть ли в ней кто или нет. Если охранник пошел к девке или прогуляться, это был самый скверный вариант. Он мог вернуться в самый неподходящий момент, и что тогда?

Алексей толкнул дверь костяшками обтянутых в перчатки пальцев, и она со скрипом открылась. Крамер вошел внутрь. Внутри караульной было темно, тусклый свет уличного фонаря освещал покосившийся деревянный стол со разбитым дисковым телефоном, пару бутылок пива на столе и охранника в камуфляже. Тот сидел, навалившись боком на спинку продавленного дивана, и спал. Алексей подошел к охраннику и стал над ним. Охранник был пожилой, полный, из-под распахнутого камуфляжа нелепо торчала жирная грудь в частых черных волосках. По первоначальному плану Алексей намеревался убить охранника. Теперь в этом не было необходимости.

Алексей примерился и рубанул парня ребром ладони по сонной артерии, отключая его примерно на час. Охранник даже не переменил позы, только всхрапывать перестал. Разумеется, особнячок охранял не только этот мужик. Их должно было быть человек десять. Только с Цоем приехали шестеро, да еще два всегда сопровождали Олжымбаева, да еще парочка постоянно обреталась при вилле.

Целая небольшая армия.

Алексей учитывал это, когда выбирал оружие.

Алексей выдвинул ящик стола и нашел ключи от замка. Цепь он аккуратно спустил на дорогу и так и оставил лежать. Вряд ли кому-нибудь придет в голову проехать по этой дороге в четыре часа утра, но если он увидит спущенную цепь, он явно не станет тревожить охранника.

Алексей проехал еще двести метров и остановил машину. Асфальтовая дорога вела дальше вверх, петляла между корпусами, проходила мимо столовой и наконец упиралась в отдельно стоящий особнячок для начальства. Но Алексей по ней не поехал. Он знал, что к особнячку ведет крутая пешеходная тропинка. Тропинка шла лесом, вдали от всякого жилья, и спуск по ней занимал долю минуты.

Алексей открыл багажник «Нивы», поднатужился и вытащил оттуда длинную трубу, которую издали можно было принять за обыкновенный гранатомет. На самом деле это был-цротивотанковый ракетный комплекс «Метис». Старенький комплекс производства 70-х годов весил всего десять килограмм, но кумулятивный противотанковый снаряд «Метиса» был способен прожечь танковую броню в 900 мм и выжечь все внутри.

Снаряд у Алексея был только один. По его прикидкам, он был способен спалить особняк целиком за несколько мгновений, а если бы первая попытка по какой-то причине не удалась, то второй бы охрана уже не допустила. Кроме того, снаряд весил шесть килограмм, а тащить комплекс в гору было и так нелегко. В полевых условиях «Метис» обслуживал расчет из двух-трех человек.

Карабкаться на гору пришлось минут десять. Недавний дождь прекратился, и облака медленно сползали с неба, как занавес со сцены, оставляя в вышине маленькие сверкающие звезды. В воздухе ощутимо холодало, но земля была еще мокрая, и кроссовки Алексея оставляли на тропинке четкие ребристые следы.

Об этом Алексей заранее подумал и надел кроссовки на два размера больше.

Жалко, что следы укажут, о преступник был один. Но с этим ничего не поделаешь.

Склон холма был обращен на север, к Сибири и далекому Ледовитому океану, и поэтому лес был густой и влажный для здешних мест. Под деревьями уже лежал легкий ноздреватый снег, весь в прогалинах рыжих листьев.

Алексей сделал еще несколько шагов и вышел на опушку. Нести «Метис» оказалось даже легче, чем он думал. Крамер пожалел, что не прихватил второго снаряда. Особнячок был от него в пятидесяти метрах. Алексей отчетливо видел дворик, мощеный красной квадратной плиткой, несколько мощных джипов у подъезда и белый рифленый заборчик, — единственную преграду между ним и особнячком.

Впрочем, будь даже вместо этого забора крепкая каменная стена с телекамерами, это не имело бы значения.

Ночь стала как будто светлее, и с соседней сосны ухнула ночная совка.

Алексей сбросил «Метис» с плеча, установил его на треноге и лег на землю. В перекрестье оптического прицела показалось окно номера Цоя. Но это окно было ему не нужно. Крамер знал, что с другой стороны огромной спальни расположено точно такое же окно. Кумулятивный снаряд пролетит номер насквозь, если только стекла в нем не бронированные, — а этого Крамеру разузнать не удалось.

Чтобы снаряд взорвался, нужно было, чтоб он пробил что-то более основательное, нежели стекло. Например, крепкую крышу и частокол балок под ней.

Корпус строили еще при советской власти, и строительный проект заверяли аж в БТИ. Там Леша Крамер и раздобыл его неделю назад, представившись проверяющим из Москвы.

Крамер повел прицелом. В это мгновение соседний с Цоем балкон отворился, и на балконе показался потягивающийся охранник. Камера на крыше тут же повернулась к охраннику, провожая его стеклянным глазом. Где-то в недрах этого здания висела гроздь мониторов, отображавших площадку с мерседесами, вход и выезд с площадки. Камеры вряд ли снимали опушку, а если и снимали, то это не имело значения — через несколько секунд они превратятся в горелый хлам.

Охранник посмотрел на опушку. В темноте не было видно ни лежащего на земле Крамера, ни «метиса». Но охранник внезапно насторожился, подошел к балкону и перегнулся наружу Алексей нажал спусковой механизм, и спустя полторы секунды кумулятивный противотанковый снаряд пробил кровлю над спальней Цоя.

Как и было нарисовано на плане, раздобытом Крамером в БТИ, черепичную крышу подпирали толстые балки. Но крышустроили еще при советской власти, и строители схалтурили. Балки были расположены друг от друга не на расстоянии десять сантиметров, а на расстоянии по крайней мере тридцать сантиметров.

Кумулятивный снаряд, рассчитанный на броню до 900 мм, прошел между балками, задев одну из них хвостовым стабилизатором. Если бы снаряд вонзился в балку, чердак и верхний этаж выгорели бы изнутри за несколько секунд. Но препятствие, через которое прошел\снаряд, оказалось слишком легким.

Задев о балку, снаряд слегка изменил траекторию и с глухим стуком ушел в полуметровый слой керамзита, устилавший чердак.

Охранник спрыгнул с балкона во двор, прямо со второго этажа, выхватил в прыжке пистолет и принялся сажать пулю за пулей в направлении злоумышленника.

Но с места выстрела поднимался густой белый Дым, и пули не попали в Алексея.

Пяти секунд хватило Алексею, чтобы добежать до вершины холма. Оттуда он кинулся вниз по склону. Охранник побежал за ним, пытаясь стрелять на ходу Это был местный охранник, пожилой мент, тридцать лет прослуживший охранником в лагерях, а не человек из охраны Цоя. У него была никуда не годная дыхалка, и к тому времени, когда он, расстреляв все патроны, взбежал на вершину холма, Алексей был уже в самом низу.

Через две секунды на холм выскочили два охранника Цоя и дали очередь по автомобилю, на мгновение мелькнувшему между деревьями. Но расстояние было слишком большим.

— Пятый, пятый, — заорал охранник в рацию, — Бесполезно, — сказал местный мент, — он сейчас уйдет лесными дорогами.

Здесь их целая куча, контрабанду из Казахстана возят.

— Чем это он стрельнул, а? — спросил один из телохранителей Цоя, стоя на верху холма над распяленным на трех ножках «метисом», — болванкой, что ли?

— Не фига себе предупрежденьице… — мрачно согласился его коллега, мрачно обозревая противотанковый комплекс.

Константин Цой проснулся в четыре часа двадцать пять минут от резкого хлопка над головой. Реакция его была мгновенной: он слетел с постели, прижимая к себе спавшую тут же проститутку, прикрыл голову руками и замер. Несколько секунд в доме было тихо.

Потом заворочались возбужденные голоса, кто-то побежал вверх по лестнице, и снаружи до Цоя донеслись еле слышные хлопки выстрелов. Судя по всему, стреляли где-то в холмах.

Проститутка подняла голову. Она была сильно пьяна и вдобавок заснула не больше часа назад. Цой вообще не собирался оставлять ее на ночь.

— А? Что? — сказала девица.

Альбиносу меньше всего хотелось объясняться с проституткой. Это было все равно, что объясняться с канарейкой.

— На озере рыбу глушат, — сказал Альбинос, — спи.

— А-а, — сонно пробормотала девица, чмокнула губами и засопела. Альбинос поднял ее на руки, бросил обратно на кровать, и пошел в гостиную разыскивать штаны. В дверь уже ломился замначальника охраны, — именно он сопровождал Цоя в этой поездке.

— Кимович? Ты в порядке?

— В порядке, — ответил Альбинос. — Что случилось-то?

— Да болванкой саданули из гранатомета, — с досадой ответил охранник.

— Степан улетел?

— Давно.

На чердаке, куда Альбинос поднялся в сопровождении охранников, было тихв Сквозь проломленную в крыше дыру был виден кусочек сизого, набухшего влагой неба. Снаряд лежал, зарывшись в керамзит, и прямо под ногами Цоя валялась часть отколовшегося стабилизатора. То, что Цой поднялся на чердак, было грубейшим нарушением режима безопасности. Неразорвавшийся снаряд мог сдетонировать от любого удара или даже резкого перемещения, и тогда от всех присутствующих остались бы лишь головешки. Но так уж случилось, что Саша Борсков, профессионал, ас, недавний сотрудник ФСО, начальник охраны Цоя, — остался в Москве с невовремя подхваченной ангиной, а тот человек, который временно выполнял его обязанности, был в прошлом ментом и зверя крупнее «калаша» не видел.

— Унеси это в гараж, — сказал Цой.

— А вы, Константин Кимович? — спросил охранник.

— А я спать пошел. Что, я час буду спать?

* * *

Константин Цой мирно спал до одиннадцати утра, гда его разбудил звонок от полпреда Ревко.

— Кимович, — сказал полпред, — что ты чудишь? Что это там за театральные представления?

— Какие к черту представления, — спросонок отозвался Цой, — мне всю крышу разворотило.

— Ну смотри, — сказал полпред, — я сейчас подъеду. Вместе с Яковенкой.

Семен Яковенко был глава черловского МВД.

Менты подтянулись к месту происшествия к половине двенадцатого.

Облака, так долго пеленавшие небо над Черловском, наконец пропали совершенно. Солнце сверкало в небе; воздух прогрелся до пяти градусов, ночная изморозь растаяла. Только кое-где в уголках луж собрались морщинки льда.

Хорошо выспавшийся Цой встречал ментов у дверей в джинсах и белой кожаной куртке. Цой жмурился и прикрывал глаза рукой: яркий солнечный свет резал глаза Альбиносу, а солнцезащитных очков он по ноябрьской погоде с собой не взял. Вместе с ним был Олжымбаев, вовсе проспавший ночное происшествие. На рожах ментов был написан глубокий скепсис: все в глубине души удивлялись, что Константин Цой опустился до такой простой инсценировки.

Почти нетронутый вид домика только усилил их сомнения. Яковенко, который в общем-то изо всех сил старался держать нейтралитет в ссоре двух олигархов, хмурился и кусал губы.

Фаттах потихоньку отделился от группы и пошел в сарай смотреть неразорвавшийся снаряд. Его мутило после вчерашнего разговора с губернатором.

— Ну что, Кимович, — сказал полпред, пиная ногой кусочек черепицы, обвалившейся с крыши, — жалеют тебя враги? Даже в окно не могут попасть, а?

— Ты что хочешь сказать, что я это сам себе устроил? — дернул ртом Цой.

Он уже жалел, что охрана подняла шум. Всякое покушение есть прежде всего публичность, а публичность белокожий кореец переносил еще хуже, чем яркий солнечный свет. А тут вдобавок скверней не придумаешь. Никого не убили — теперь будут думать на самого Цоя И еще Цою очень не нравилось, что накануне покушения его друг и партнер Степан Бельский внезапно улетел из Черловска.

Через минуту Фатгах и охранник вышли из сарая. Фатгах тащил за стабилизатор неразорвавшийся снаряд. Ему очень хотелось продемонстрировать свою близость к Цою. Яковенко, полгода отвоевавший в Чечне, первым заметил, что именно несет Олжымбаев.

— Ложь немедленно, — заорал он.

Фаттах оглянулся на крик, и в тот же миг его щегольский, ручной выделки ботинок, поскользнулся на желтых мокрых листьях, нападавших ночью на мощеный красной пупырчатой плиткой двор. Фаттах нырнул носом вперед. Шестикщограммовая болванка вылетела из его рук.

— Ну нехорошо, Константин Кимович… — говорил в это время полпред, опершись рукой на капот своего служебного «мерседеса».

— Ложись! — не своим голосом заорал Яковенко, а один из охранников Цоя, не рассуждая, сбил своего патрона на землю и сам упал сверху.

Снаряд хряснулся о плитку. Вспыхнуло мгновенно. Струя пламени ударила в один из джипов сопровождения, тот запылал, как свечка и почги мгновенно взорвался. Цоя и полпреда спас только клароловый бок «мерседеса».

Из дома выскочила охрана с автоматами. Из-за «мерседеса» поднялся, отряхивая ладони, Цой.

К месту катастрофы медленно подкатилась машина прокурора области, охранник выскочил из машины, но сам прокурор вылезать не спешил. Потом человек и джип догорели, и прокурор все-таки вылез.

— Ядрена мать! — только и вымолвил потрясенный начальник МВД.

Цой стоял, как будто обратившись в соляной Столб. Он стоял так довольно долго, и очнулся оттого, что охранник дергал его за рукав.

— Константин Кимович, — сказал охранник, — насчет совещания с губернатором в полдвенадцатого. Позвонить? Сказать, что вас не будет?

Цой вынул из кармана платок и промокнул глаза: они слезились, то ли от яркого солнца, то ли от яркой вспышки.

— Позвони, — ответил Цой, — скажи, что я приеду. Скажи, что не приедет Фаттах.

* * *

Стук в дверь разбудил Дениса в семь утра. Денис рывком перевернулся и сел в кровати. Он лежал на втором этаже отданного Грише дома, в небольшой гостевой комнатке. За окном было темно и сыро, холл за отворенным прямоугольником двери светился ярким белым светом, и на этом ярком свету, как бабочка на стекле, был распят силуэт Гриши.

— Денис. Спустись вниз.

Гриша исчез раньше, чем Черяга проснулся до конца, но паника в его голосе была такая, что Денису представилась совершенно однозначная картина: танки на площади перед заводоуправлением и Цой в камуфляже.

Денис кое-как застегнул штаны и выскочил вниз.

В гостиной, несмотря на поздний час, горел свет. На столе громоздились остатки вчерашнего, вернее, сегодняшнего пиршества: хвостики от колбасы, вспоротая банка с оливками, да поллитровка водки, без которой начальник УВД был неспособен к обсуждению каких-либо проблем.

На диване сидел растрепанный человек в грязных джинсах.

Денис пригляделся и узнал Лешу Крамера.

— Что такое? — спросил Денис, — что случилось?

— Он не взорвался, — вскрикнул Крамер, — не взорвался!

Денис недоуменно повернул голову к Грише.

— Наш добрый знакомый Леша, — сказал Епишкин, — два часа назад стрелял по особняку Цоя из противотанкового комплекса «метис». Снаряд не взорвался. Охранники стреляли в Лешу, не попали.

Денис открыл рот и закрыл его. Он мгновенно представил себе, каковы были бы последствия удачного выстрела. Второй этаж особняка выгорел бы начисто в доли секунды. Первый сгорел бы секунд через тридцать. Значит, погиб бы сам Цой, погиб бы сучонок Олжымбаев, погиб бы десяток охранников и администратор гостиницы. Погибли бы девицы, которых почти наверняка привезли к заезжим москвичам, — размер скандала не поддавался бы описанию.

— Окей, — сказал Денис, внутренне холодея, — ты стрелял в Цоя. При чем тут мы?

— Вы меня в это дело втравили, вы и вытаскивайте.

— Мы?!!

Крамер вскочил.

— Слушай, парень, соскочить хочешь, да? Мы с тобой встречались? Встречались. Ты мне что сказал?

У Дениса было ощущение ночного кошмара. В следующую секунду он ясно понял, что происходит. Никакого покушения не было. Если Крамер и стрелял по особнячку, то только для вида. После того, как Денис отказал Крамеру, бандюк пришел к Цою и попросил те же деньги, но уже за то, чтобы посадить Дениса. И сейчас люди, сидящие в кустах где-то за пределами поселка, а может, даже внутри скверно охраняемого периметра, пишут весь разговор между Денисом и предполагаемым убийцей.

— Я тебе сказал, чтобы шел вон, — ответил Денис, — что мы такими делами не занимаемся.

— А если я покажу на следствии по-другому? — скривился в безумной усмешке Крамер.

— Погоди, Леша, — успокаивающе сказал Епишкин.

Гриша взял со стола бутылку и налил Крамеру половину стакана. В другой стакан набулькал себе.

— Давай выпьем…

Крамер швырнул стакан на пол и вскочил с дивана. В руке его блеснул ствол.

— Споить меня хочешь? — заорал Крамер, — не выйдет. Ты понял, тебе конец и твоему сраному комбинату! На моей спине решили проехать? Развести меня? Кому нужен труп Цоя был? Вам! Я вам не лох, на вас бесплатно пахать!

Денис шагнул к Крамеру.

— Отдай ствол и перестань нести чушь.

— Стоять!

Денис ударил Крамера по руке с пистолетом. Тот рухнул назад, сшибая колченогий стул, но тут же в полете извернулся, подхватил стул за спинку и всем этим стулом крепко и страшно огрел Дениса. Денис, потеряв равновесие, отлетел в угол. Крамер размахнулся, швырнул стул в Дениса, отпихнул Гришу и бросился к двери.

Гриша, падая, ухватил его за башмак. Башмак соскочил с ноги бандита, а сам Крамер запнулся, потерял равновесие и пропахал носом пол. Денис подбежал к нему и хотел было выстрелить, но в последнюю секунду Крамер дернулся, подсекая Дениса рукой, и Денис грохнулся о пол затылком. Тут же на него навалился Крамер. Одной рукой он выворачивал руку с пистолетом, а другой подхватил с полу майонезную баночку, неизвестно зачем стоявшую под батареей. Крамер саданул банкой о трубу, горлышко банки отлетело, и следующим, точно рассчитанным движением, Крамер полоснул Дениса банкой по лицу.

Денис увернулся и, уворачиваясь, со всей силы саданул затылком о трубу.

Почти тут же «розочка» распорола ему плечо. Одной рукой Крамер махал банкой, а левой сосредоточенно выдирал у Дениса пистолет. Денис захрипел и стал терять сознание, когда откуда-то сверху появился Гриша и воткнул в спину Крамера нож.

Крамер ослабил хватку и перекатился на бок. Гриша ударил еще. Денис высвободил правую пуку, и изо всей силы хряснул Крамера по зубам пистолетом.

Крамер раскинул руки и опрокинулся на спину. Денис выхватил у него майонезную баночку и принялся бить Крамера по голове. Волосы Крамера из черных быстро стали красными, лоскутья кожи и кровь разлетались во все стороны.

Денис ударил его раз десять, а потом встал на колени, шатаясь, и безумным взглядом посмотрел на то, что он наделал. Из-под спины Крамера текла густая томатная лужица. Лицо бандита было изрезано до кости. Из-под волос наюянной паркет серой дрянью вытекал мозг.

Денис некоторое время тупо глядел на весь этот кошмар, а потом машинально обхватил руками лицо. Руки были все в крови.

— О господи, — сказал Денис, — о господи. Он же наверняка с магнитофоном. Гриша тронул его за плечо — Молодец, что не стал стрелять, — сказал Гриша, — весь поселок бы переполошили…

Денис даже не понял, что ему говорят. Он не стал стрелять потому, что забыл, что из пистолета можно стрелять. Он вообще забыл все на свете.

Потом Денис, тяжело шатаясь, встал и пошел в туалет, и там его начало выворачивать наизнанку.

Когда Денис вернулся, Гриша Епишкин сидел на диване в гостиной и нервно курил. Труп Крамера лежал прямо перед ним, и пол-гостиной было забрызгано кровью.

Денис никогда не видал столько крови.

Денис поднялся на второй этаж, распахнул балконную дверь и вышел наружу.

На улице было по-прежнему темно и холодно. Где-то за речкой протяжно мычала корова, и в свежем воздухе стоял какой-то данный металлический запах. Многие после наводнения уверяли, что чувствовали вкус металла на губах:

Денис считал это брехней, а вот сейчас и у него самого запершило в горле.

Гостевой дом, отданный Епишкиным, располагался у самого периметра поселка. В пяти метрах от участка начинался общий забор, опутанный колючей проволокой, а дальше — лес, крутой косогор и река. Эта часть Павлогорска была не затронута наводнением: дома на соседних участках стояли грустно, как воробьи под первым снегом, окруженные ломкими скелетиками декоративных кустов и собранными в пучки прутьями малины. Казалось невероятным, что в двух километрах от этой раннебуржуазной идиллии горят костры и люди в камуфляже копают траншеи.

* * *

Группы захвата нигде не было видно. Вообще было странно, как она пробралась сквозь посты. На часах было семь пятнадцать — драка с Крамером заняла не больше полутора минут.

Денис вернулся в гостиную. Гриша стоял у стола, спиной к трупу, и жадно пил минералку. Рубашка его была вся в крови.

Денис сел на диван и стал тупо ждать. Он до сих пор был убежден, что Крамер приехал с ментами, и не понимал только одного — почему штурмовая группа до сих пор не ввалилась внутрь. «В любом случае, — хладнокровно подумал Денис, — мне лучше сознаться, что я заказывал Крамеру Цоя. По карьерным соображениям, Славка об этом не знал.»

Однако штурмовая группа все не прибегала и не прибегала, и тогда Денис опустился на колени и стал сдирать с покойника одежду. Магнитофона нигде не было. Денис перетряхнул окровавленные шмотки еще раз. Потом внимательно осмотрел мобильный Крамера. Чисто.

Больше всего Денису хотелось встать и уйти из дома, но уходить было нельзя. Если Крамера найдут мертвым в служебной квартире начальника службы безопасности Павлогорского ГОКа, то всем будет ясно, что его убили заказчики покушения. А если Крамер бесследно исчезнет, то всегда будет шанс, что он сбежал. И что никакого заказчика не было, а был один озлобленный бандюк, просидевший в тюрьме два года.

Черяга вышел из дома и обошел участок. Никого. Когда Денис вернулся, покойник Крамер уже лежал в ванной. Гриша деловито обрывал с него одежду Тут же, в ванной валялся большой раскрытый чемодан, и Денису с первого взгляда стало ясно, что целиком Крамер в этот чемодан не влезет.

Денис понял, что через час ему надо ехать на совещание к губернатору, и за это время им Крамера надежно не спрятать. А в одиночку с целым Крамером Гриша не управится. Денис сообразил, что им предстоит, и стал зеленый. Гриша внимательно посмотрел на него.

— Иди отсюда, — сказал Гриша, — я сам этим займусь. Вон, кровь замой в гостиной.

Денис стоял молча. Ему хотелось уйти в гостиную. Ему хотелось вообще с громким визгом бросить пистолет и убежать прочь из этого дома. Из транса его вывел телефонный звонок. Денис механически нажал «ответить». Звонил водитель.

— Денис Федорович, — сказал водитель, — вы просили разбудить вас в семь тридцать. И еще звонил помощник губернатора, сказал, что совещание у Анатолия Ефимыча переносится с часа на половину второго.

— Понял, — сказал Денис.

Он оглядел себя и как-то отрешенно подумал, что до совещания еще куча времени, и что хорошо бы перед совещанием перебинтовать плечо и сменить рубашку.

Спустя полтора часа все было кончено. Ванна в гостевом доме сверкала первозданной чистотой, гостиная казалась образцом спокойствия и упорядоченности. В прихожей, у двери в гараж, стояли два чемодана.

Черный представительский «мерседес» с охраной ждал Дениса у ворот дома, и туда же Гриша Епишкин выкатил свой «лендкрузер»: начальнику службы безопасности Павлогорского ГОКа приспичило съездить на охоту.

Денис стоял на коленях в сортире, и его неудержимо выворачивало наизнанку. Гриша, рядом, проверял охотничье ружье.

— Ну слушай, кончай, Дениска. Ты в конце концов — куратор службы безопасности АМК или институтка сопливая?

— Я куратор службы безопасности, — сказал Денис, — я куратор службы безопасности, а не уголовник со стажем. Это не мои обязанности — разделывать людей, как индейку.

* * *

На заседание правительства области Денис приехал в час тридцать одну. У здания администрации был разбит палаточный городок. Люди стояли плотной стеной, ожидая приезда Черяги. Плакаты гласили:

«Губернатор, мы с тобой!» «Олигархи, руки прочь от Павлогорского ГОКа!» «Не дадим олигархам утопить весь русский народ!»

Людей снимали две или три телекамеры. В зале собрались все участники совещания: даже губернатор уже сидел на своем привычном месте, и на стене за ним по-прежнему висели президент Путин и патриарх Алексий. Портрет президента переместился в центр и подрос в размерах, и теперь президент Путин осенял губернатора справа, слева и сверху, как нимб.

— Итак, — сказал губернатор, — мы рассматриваем вопрос об аварии на Павлогорском ГОКе. Кто начнет?

Цой поднял голову.

— У меня маленькое предложение к Денису Федоровичу, — сказал Цой, — чтобы он послал своих киллеров на стажировку в НАТО. Авось научатся наносить точечные удары. Потому что убивать меня — занятие более безопасное, чем убивать моих друзей.

Цой почти улыбался. Денис уже знал, что через час после покушения Цой лег спать и мирно проспал три часа.

— У меня тоже предложение, — ответил Денис, — когда вы, Константин Кимович, расправляетесь с надоевшими партнерами, не пытайтесь повесить это на нас.

— Хватит, — сказал губернатор.

— Какое хватит? — заорал Денис, — завтра заседание арбитражного суда!

Они хотят по беспределу зайти на ГОК! Аргументов — никаких, иск предъявлен энергетиками, которые и виновны в аварии! И мы этот иск будем оспаривать в суде высшей инстанции и, разумеется, выиграем! И тут залетает эта штука! И она почему-то не срабатывает в первый раз. А потом над ней колдует служба безопасности Цоя, и она срабатывает, когда ее берет Фаттах!

Губернатор молчал несколько секунд. Он хорошо помнил, о чем вчера говорил ему Фаттах. Но Фаттаха не стало, и у губернатора Орлова не было никого, кого бы он мог противопоставить Цою.

— В аварии, — сказал губернатор, — виноваты не энергетики, а бездумная эксплуатация природных ресурсов области. Потому что вы и ваша компания довели ГОК до ручки. Вы вели себя как временщики, и я, как человек, избранный на этот пост народом, должен сделать все, чтобы вы возместили народу причиненный ему моральный и материальный вред.

— Это Сережа ведет себя как временщик? Когда в пять раз зарплату поднял? Или группа, у которой бандиты в партнерах?

— Я не знаю, у кого в партнерах бандиты, — с усмешкой сказал один из заместителей губернатора, — но я знаю, кого в этой области подозревают по крайней мере в трех убийствах: Леши Панасоника, Мансура и Афанасия Горного. А теперь вот — четвертое. Всеми нами уважаемого Фаттаха Абишевича.

Денис встал и бросил через стол папку в пластиковой обертке.

— Фаттах Олжымбаев, — сказал Денис, — обкрадывал Константина Цоя и спал с его девушкой. Фаттах Олжымбаев регулярно сливал нам информацию о планах Цоя и намеревался соединить все черловские предприятия группы в один холдинг с единственной целью — чтобы кинуть своего хозяина. Я не слышал, чтобы Константин Цой прощал подобное.

Константин Цой раскрыл папку и глядел на ее содержимое несколько секунд.

— У меня нет девушек, — сказал Цой, — у меня есть шлюхи, и когда они мне надоедают, я отдаю их друзьям. Кстати, Денис, хочу поздравить тебя с Настей.

Она вчера заехала ко мне в гостиницу, и у меня давно не было такого интересного вечера.

Возможно, в другом состоянии Денис и нашел бы что возразить. Но утренние два часа вице-президент АМК провел в залитой кровью ванной вместе с трупом Леши Крамера, и он до сих пор не был уверен, что Гришу не прихватили с этим самым трупом где-нибудь на милицейском посту. Нервы Дениса не выдержали. Он не помнил, как он вскочил со стула. На мгновение он только заметил под своими ногами хрустальную четырехугольную пепельницу и лицо Цоя где-то далеко внизу, потом перемахнул через стол, сгреб со стола кувшин и этим кувшином крепко и страшно попытался огреть корейца.

Члены правительства области брызнули в разные стороны. Кто-то истошно принялся звать охрану. Лицо Цоя оказалось близко, совсем близко, и бешеные глаза Дениса взглянули в спокойные бледно-голубые зрачки Альбиноса.

В следующую секунду ушедший от удара Цой выбросил вперед кулак, и в голове Дениса словно взорвались цветные шарики. Черяга охнул, отлетел к стене и там затих.

В промышленных кругах почему-то упорно шептались, что Константин Цой — обладатель черного пояса каратэ. Это была абсолютная брехня: несмотря на свое корейское происхождение, Константин Цой никогда ни каратэ, ни дзюдо, ни тэквондо не занимался.

Он просто скромно имел звание мастера спорта по боксу.

* * *

Константин Цой лизнул костяшки пальцев, слегка ободранные о челюсть ахтарского вице-президента, сел обратно за стол и невозмутимо сказал:

— Я предлагаю вернуться к вопросу о аварии на Павлогорском ГОКе.

* * *

Денис не вернулся в этот вечер в Павлогорск. Он остановился в единственной пятизвездочной гостинице города, и провел остаток дня, разрываясь между арбитражным судом, областной прокуратурой и полпредством. Ревко позвал его ужинать, но Денис отказался. Он вернулся в номер, завалился на кровать и включил телевизор.

Все региональные выпуски новостей начинались со смерти Фаттаха Олжымбаева. Именно так: с убийства Фаттаха, а не с покушения на Альбиноса. Как это ни парадоксально, но Фаттах был в области гораздо более известной фигурой, чем Цой. Он постоянно оказывался в центре скандалов, которые с удовольствием комментировал на экране, спонсировал церкви и рок-фестивали, словом — вел себя шумно и заметно, стараясь хоть в этом превзойти Цоя.

Исполнитель был уже известен. Видеокамера виллы отфиксировала изображение Леши Крамера, а бежевую «ниву», похожую на ту, на которой преступник удрал с места происшествия, обнаружили к шести вечера близ железнодорожной платформы Алябьевка. «Нива» была угнана накануне вечером на одной из рабочих окраин Черловска.

Областной прокурор созвал пресс-конференцию, на которой заявил, что преступление раскрыто и преступник объявлен в федеральный розыск.

Корреспонденты разбежались по городу в поисках самых диких слухов. Тон их комментариев, однако, был вполне нейтральный. Один из журналистов заявил, что именно Крамеру, по слухам, принадлежало казино «Версаль», отобранное недавно Фаттахом. Другой предположил, что Леша Крамер действовал в пользу своих приятелей, старых угольных бандитов, у которых Фаттах отобрал кормушку.

Комментаторы отмечалинесколько дилетантский характер убийства, свидетельствовавший об отсутствии серьзных заказчиков.

В восемь на мобильный Денису позвонила Настя и попросила его заехать к ней домой.

— Я занят, — ответил Денис, — у нас завтра суд.

Еще был звонок от начальника Павлогорского УВД — тот жаловался на Гришу Епишкина, который в решающий для ГОКа день уехал на охоту.

— И что, еще не вернулся? — спросил Денис.

— Вернулся! Кабана привез, сидит с омоновцами жарит кабана, байки травит! Я ему, ты куда ездил, а он «а че?»

Денис пообещал выбранить Епишкина и повесил трубку. В углу грустил привезенный официантом ужин, но одна мысль о еде почему-то вызывала тошноту.

Денис искренне позавидовал Грише, который «сидел с омоновцами и жарил кабана».

В дверь постучались.

— Открыто! — позвал Денис.

Дверь отворилась, и на пороге возникла Настя. На ней были пестренькие джинсы с металлической цепочкой вместо пояса и белый кожаный пиджачок.

— Привет, — сказала Настя, — а ты сказал, что занят.

— Я уезжаю через десять минут, — ответил Денис. В этот момент раздался телефонный звонок. Это был один из черловских ментов. Мент сказал, что заявление прокурора вызвало дикую ярость у Цоя. Прокурору звонили из администрации области и намекали, что не надо говорить о раскрытии преступления, пока не изобличен заказчик.

— Это Крамер придурок конченый, — сказал мент, — все знают, что Фаттах спал с его женой. Так что, Денис, не дрейфь. Никто на вас думать не будет.

— А что, были основания? — раздраженно осведомился Денис. — Мы что, больные, стрелять в Цоя накануне арбитражного суда?

Денис повесил трубку, ушел в ванную и там долго и тщательно брился. Из зеркала на него смотрел худощавый тридцатишестилетний мужчина со смертельно усталыми глазами василькового цвета и намыленным подбородком, но Денис не видел картинки в зеркале. Ему казалось, что там отражается Настя в белом топике и лохматых шортах, такая, какую он ее увидел первый раз полгода назад, и беловолосый кореец с голубыми глазами.

Константин Цой лгал нечасто, он чаще недоговаривал.

Константин Цой никогда не лгал о женщинах.

Денис выбрился, позвонил по первому попавшемуся телефону какому-то адвокату и назначил ему встречу через двадцать минут.

Когда Денис вышел из ванной, Настя сидела у него на кровати. Пиджачок она уже сняла. Под пиджачком обнаружился черный с красным цветком топик, кончавшийся где-то чуть повыше пупка.

— Порвался, — грустно сказала Настя, поднимая вверх что-то длинное и прозрачное. Денис окаменел, но потом понял, что это всего лишь нейлоновый носок. Настя сняла носок и со второй ножки и осторожно потрогала босыми пальчиками короткий ворс ковролина.

Денис наклонился над туалетным столиком и принялся завязывать галстук.

Рядом с ним на столике лежал блокнот с логотипом отеля и телефонный справочник, чуть подальше стояла корзина с фруктами. Тут же, на тележке, скучал ужин.

— О, ананас. Я хочу ананас.

Нарезанные желтые дольки выглядывали из-под слив и персиков.

— Пожалуйста. Бери.

Настя перекатилась по кровати и осторожно положила в рот кусочек ананаса. Потом сняла круглую металлическую крышку с тарелки.

— Ой, у тебя тут семга. А чего ты не ешь?

— Не хочу.

— А Цой меня вчера треской накормил, — сказала Настя, — в «Версале». Я даже и не знала, что свежая треска такая вкусная. Лучше осетрины. Я с ним даже танцевала, с Цоем, представляешь? И Фаттах там был. А утром его убили. Слушай, как ты думаешь, это Цоя хотели убить или Фаттаха?

Денис сел на кровать и принялся завязывать шнурки на ботинках.

— Не знаю.

— Денис, что с тобой?

— Ничего.

Настя настороженно глядела на него.

— А с Гришей… Денис, с Гришей все в порядке?!

— Да что ты пристала? Все в порядке. Вон, на охоту ездил. Кабана добыл.

Настя плюхнулась на подушку рядом с ним и поджала босые ножки. Денис скосил глаза и увидел маленькую ступню с подстриженными ногтями и смешно оттопыренным мизинчиком.

— У тебя глаза такие, как у коровы, — сказала Настя, — у Гриши однажды тоже были такие глаза. У них был один коммерсант, который никак не хотел платить, и Царандой сказал, что оторвет ему голову. А потом Гриша уехал и вернулся только вечером, и у него были как раз такие глаза. А на следующий день у обочины нашли того коммерсанта…

— С оторванной головой? — механически спросил Денис.

— Не-а. С пулей в сердце.

— И часто Гриша с такими глазами приходил? — проговорил Денис.

Ему было совершенно все равно, что он говорит. Если бы сейчас в номер гостиницы вошел следователь и спросил, он ли убил Лешу Крамера, погоняло — Самосвал, Денис бы ответил «да», а если бы следователь спросил его, как готовить манную кашу, Денис стал бы рассказывать о манной каше.

— С такими глазами приходят только один раз, — ответила Настя, — потом привыкают.

— Дай мне коньяка, — сказал Денис.

Настя соскочила с кровати и, пританцовывая, подбежала к мини-бару. В следующую секунду она громко вскрикнула.

— Что случилось?

Настя повалилась на кровать, и Денис увидел, что босые ее пальчики все в крови, а из рваной ранки возле мизинца торчит кусок зеленого бутылочного стекла.

— Ой, черт! Тише!

— Погоди, дай я вытащу…

Крови было очень много, она была ярко-красная и уже запачкала крупными пятнами белое, как снег, покрывало. У Дениса на мгновение к горлу подступила необъяснимая тошнота, потом он вскочил и кинулся в ванную:

— Я сейчас спирт принесу!

Когда он вернулся с одеколоном и ваткой, Настя уже сидела на постели, подвернув ножку под себя и замотав ее чистой салфеткой. Бутылочный осколок лежал на столе: это был кусочек горлышка, видимо от обычной бутылки с нарзаном, толстый и зеленый.

Денис встал на колени перед кроватью и принялся протирать ранку спиртом.

— Те! Больно!

— Не вертись. Мало ли сколько эта дрянь тут валялась, черт знает что, четырехзвездочная гостиница, называется…

Вид беленьких пальчиков с коротко подстриженными ногтями сводил его с ума. Настя вырвала ножку и забилась куда-то вверх, к подушкам, Денис полез за ней и схватил за лодыжку, а потом Настя как-то очень неловко дернулась, Денис проехался по покрывалу и обнаружил, что вместо маленькой ступни перед ним — тонкая девичья талия и обнаженный пупок, покрытый чуть заметными золотистыми волосиками.

Все поплыло перед глазами Дениса, и мир внезапно сузился до размеров этого пупка и тонкой насти-ной фигурки. Настя лежала, откинувшись на подушки, и глядя на Дениса темными смеющимися глазами. Денис поцеловал этот пупок и стал целовать все выше и выше, лихорадочно обрывая с Насти черный с красным топик, а Настины тонкие пальчики в это время пытались расстегнуть его рубашку.

— Давай сначала перевяжем ногу, — свистящим шепотом сказал Денис, но Настя только молча и сосредоточенно принялась расстегивать пряжку его ремня.

Ремень подавался плохо, Денис расстегнул его сам и кое-как стащил брюки, и последнее, что он мог помнить более или менее членораздельно, была тонкая настина рука, протянувшаяся, чтобы выключить свет, и ее тихий шепот:

— Дениска, только осторожно… у меня еще никого не было…

* * *

Спустя час Денис лежал совершенно мокрый и счастливый, откинувшись на подушки, а Настя прилепилась к нему и тихо щекотала языком где-то за ухом.

Ножка ее уже была перевязана, в комнату сквозь незадернутые шторы вплывал белый свет от гудящего за окном фонаря, и вдруг Денису пришла на ум чрезвычайно простая мысль:

— Черт, — сказал он, — а ведь горничная убирала утром номер. Откуда взялся этот осколок?

— А я с собой принесла, — отозвалась Настя, водя пальчиком по его груди.

— Ты не сердишься?

— Шрам же может остаться, — сердито сказал Денис.

— До свадьбы заживет, — фыркнула Настя, — или не заживет?

— Да пожалуй, что и не заживет, — ответил Денис, — если поженимся на следующей неделе, так никак не заживет…

И все-таки не утерпел и спросил:

— А чем кончились танцы с Альбиносом?

Сияющая Настя наклонилась над ним и приложила мизинец к его губам.

— Он меня проучил, — сказала Наст, — он очень хорошо меня проучил. Знаешь, Денис, тебе ему надо сказать «спасибо».

* * *

Заседание арбитражного суда по иску областной администрации к Павлогорскому ГОКу началось в девять пятнадцать утра.

В маленьком, похожем на школьный класс зале яблоку не было где упасть: адвокаты и помощники-обеих сторон заняли все скамьи, и Денис слегка вздрогнул, когда заметил впереди белые волосы и черный свитер Константина Цоя. Цой никогда не оставлял подписей под документами, не занимал официальных должностей и не присутствовал на арбитражных судах. Он являлся своим противникам так же редко, как Господь — верующим. Поэтому Цой не знал в жизни ни одного поражения: если кто-то проигрывал, то это были всего лишь его младшие партнеры.

И уж если Цой появился лично — это означало, что он не намерен проигрывать ни по чьей просьбе. Даже по просьбе Степана Бельского, для которого выигрыш этого суда означал крах программы «МиГ-Еврофайтер».

— Слушается иск о признании несостоятельным ОАО «Павлогорский горно-обогатительный комбинат», — объявила судья Антонова. Она нервничала и постоянно поправляла кружевное жабо на груди. — Иск подан совместно администрацией области, Черловской железной дорогой и АО «Черловскэнерго» в связи с отказом руководства ГОКа от выполнения требований о возмещении ущерба, причиненного истцам в ходе наводнения, вызванного халатностью и не правильными действиями руководителей предприятия.

Один из адвокатов Цоя поднял руку.

— Я вас слушаю, — сказала судья Баланова.

— Ваша честь, — сказал адвокат, — в нашем иске в качестве кандидата на должность временного управляющего ГОКа был назван Фаттах Абишевич Олжымбаев. Мы все знаем, что случилось вчера. Мы просим заменить кандидатуру Фаттаха Олжымбаева кандидатурой Константина Кимовича Цоя.

Денис вздрогнул. Это было невероятно. Даже появиться на сегодняшнем заседании для Цоя было также тяжело, как морскому спруту — выползти на берег.

Открыто назвав себя преемником погибшего партнера, Цой дал понять, что ему нужна не победа — а полный и сокрушительный разгром.

— Да, конечно, — растерянно сказала судья.

Рядом с Денисом вскочил молодой московский юрист.

— Ваша честь, а у господина Цоя имеются документы, позволяющие ему претендовать на подобную должность?

Денис хотел одернуть юриста, но было уже поздно.

— Да. Имеются, — ответил адвокат группы «Сибирь». — Константин Цой имеет диплом арбитражного управляющего второй степени. Я также хочу напомнить, что в 1994 году Константин Цой занимал должность внешнего управляющего Нечерномысского медно-никелевого комбината.

Это была единственная ответственная должность, которую когда-либо занимал Константин Цой. «Ошибка молодости, — говорил Цой о подписанных тогда документах. — Больше не повторится». Хотя решительно ничего страшного Цой тогда не подписывал.

Адвокат встал и, сделав несколько шагов к судейскому столу, с полупоклоном положил перед судьей Антоновой пачку документов.

— Имеются ли у истцов какие-либо добавления? — спросила судья Антонова.

Все тот же московский адвокат поспешно вскочил с места.

— Ваша честь, — сказал он, — я прошу вас обратить внимание на общественную значимость этого процесса. Здесь судят не просто недобросовестных должников. Здесь судят руководителей предприятия, по вине которых погибли семнадцать человек, и еще несколько сот жителей Черловской области лишились крова. Ахтарский металлургический холдинг отказался возмещать этим людям ущерб: эту обязанность добровольно взяла на себя администрация области. Многие из этих людей перенесли в дни наводнения тяжелейшую психологическую травму. Некоторые лишились близких, другие потеряли все, что нажили за сорок, пятьдесят, восемьдесят лет жизни. И это была не случайная трагедия. Это был результат систематической политики разграбления природных ресурсов черловской области, которую практиковали чужаки. Их виллы на Рублевке и в Ницце остались в полной сохранности. Их «мерседесы» не смыло водой, как «запорожец» пенсионера Омельника, их девочки по-прежнему ждут их в дорогих московских казино, в отличие от дочери Ирины Смолянской, которая погибла в семнадцать с небольшим лет.

Адвокат закончил свою пламенную речь и сел.

— Ответчик что-либо желает сказать? — спросила судья.

Денис встал.

— Я прошу отложить заседание суда, — сказал Денис, — в связи с тем, что иск обращен к ненадлежащему ответчику Павлогорский ГОК не является самостоятельным предприятием. Его акции переданы в федеральную собственность, и управляющей компанией Павлогорского ГОКа выступает государственное унитарное предприятие «Южсибпром».

Зал замер.

— У вас есть документы? — недоуменно спросила судья Антонова.

Денис встал и положил на судейский стол пачку бумаг. Бумаги были подписаны Денисом и Ревко только вчера.

— А… в зале есть представители «Южсибпрома»?

— Да, Ваша Честь, — ответил Денис. — С сегодняшнего дня я — генеральный директор ФГУП «Южсибпром».

Судья Антонова растерянно поглядела на своих двух коллег.

— Я… я прошу объявить перерыв, — сказала судья. Когда Денис спустился на первый этаж, его кто-то окликнул. Денис обернулся. Константин Цой сидел на подоконнике и нервно курил.

— Вы что-то хотели сказать, Константин Кимович?

Кореец воткнул сигару в горшок с ощипанным фикусом.

— Передай своему хозяину, что олигарх, который отдал этому государству хоть списанный «мерс», не достоин управлять даже скобяной лавкой.

Цой поднялся и пошел наверх. Денис смотрел ему вслед. Похоже, это была капитуляция. Денис представил себе, какой переполох сейчас творится в администрации области. Губернатор Орлов не тот человек, чтобы вот так сцепиться с федеральной властью. Для этого надо иметь яйца, а есть ли у Орлова яйца — большой вопрос.

Кто— то вежливо тронул Дениса за плечо. Он обернулся и увидел перед собой старшего следователя прокуратуры Шевчука в сопровождении двух милиционеров.

— Денис Федорович Черяга? — спросил один из милиционеров, с лейтенантскими погонами.

— Да?

— Вы задержаны по подозрению в убийстве Фаттаха Олжымбаева.

* * *

Суд признал Павлогорский ГОК банкротом спустя пятнадцать минут после ареста Дениса.

Еще через десять минут Константин Цой выехал в Павлогорск на своей пуленепробиваемой «чайке».

Первый же милицейский пост, расположенный у въезда на мост через реку Тура, попытался остановить машину Цоя. Из машины вышли несколько автоматчиков, а затем из нее вылез начальник областной милиции Яковенко и старший следователь областной прокуратуры Шевчук. Шевчук показал ордер на задержание Григория Епишкина, выписанный одновременно с ордером на задержание Дениса Черяги.

Ордер угодил в тщательно продуманную систему обороны ГОКа, как танковый снаряд — в хлипкий.курятник. Ни один последующий милицейский пост даже не осмелился задержать Цоя.

Не понадобилось никаких танков — узкий проезд к заводоуправлению был оставлен открытым, и даже доски, перекрывавшие траншею, красовались на месте.

Охрана разбежалась от дверей ГОКа, как от зачумленного барака. Решетки были выломаны в пять минут.

Гриша Епишкин ждал гостей в кабинете генерального директора. Перед ним на столе дымился в фарфоровой чашечке горячий чай, и на столе справа от него стояла фотография — улыбающийся Извольский с Ириной и Ахрозовым. Экран компьютера справа от него был черен и пуст. Вся компьютерная сеть в заводоуправлении была только что уничтожена. Информация на жестких дисках не подлежала восстановлению. В углу пережевывал последнюю пачку документов новенький шреддер.

Гриша внимательно изучил ордер.

— Имеете что-нибудь сказать следствию? — спросил Шевчук.

Гриша неторопливо полез в стол и достал оттуда белую пластиковую папку.

— Конечно имею, — сказал Гриша, — вот это — копии платежек, которые наши фирмы отправляли на заграничные счета Олжымбаева за тот уголь, который он воровал для нас с разрезов уважаемого Константина Кимовича. Каждое преступление совершает тот, кому оно выгодно. Нам убивать господина Олжымбаева, как вы видите, было совершенно невыгодно, а господин Цой в результате этой смерти получил предлог для захвата комбината. В связи с этим у меня вопрос, уверены ли вы, товарищ следователь, что та болванка, которая влетела на чердак виллы, если она конечно влетала, — и та штуковина, на которой подорвался спустя несколько часов Олжымбаев, — это одно и то же?

Шевчук молча листал папку. Потом передал ее Яковенке.

— Еще какие заявления, Григорий Ефимович? — спросил Цой.

Епишкин развел руками.

— Селектор работает?

— Да.

Цой перегнулся через Гришу и взял телефонную трубку.

— Говорит внешний управляющий Павлогорского ГОКа Константин Цой, — сказал Альбинос, — Руководящему составу предприятия немедленно подойти в мой кабинет.

Спустя пять минут Константин Цой стоял у окна в кабинете и глядел во двор. По двору вилась ноябрьская поземка, и двое ментов сажали в милицейский газик Гришу Епишкина с заведенными назад руками. Гриша дурачился и шутил.

Автобус с ахтарским СОБРом стоял с занавешенными окнами, и напротив него стоял автобус с черловским СОБРом.

Сзади шевельнулся следователь Шевчук.

— Константин Кимович, — спросил Шевчук, — вы понимаете, что у нас нет реальных поводов для ареста Черяги и Епишкина?

— Мне-то что, — пожал плечами Цой, — вы задержали, вы и выпускайте.

— Скажите, Константин Кимович, а Степан Дмитриевич всю неделю прожил на вилле?

— Да.

— Он уехал вчера неожиданно для вас?

— Ты что имеешь в виду?

— Я хочу спросить, Константин Кимович, вы уверены, что расследование этой истории не приведет к неприятным для вас выводам?

— Папку дай, — сказал Цой, — которую этот… уголовник тебе дал.

— Она у Яковенко. И вряд ли это оригиналы, знаете ли.

Цой повернулся от окна и с откровенной усмешки взглянул на следователя.

— Ну тогда ты чего здесь делаешь. Иди вон, расследуй. Машину тебе дать?

* * *

Шевчук пожал плечами и вышел из кабинета. Цой постоял молча еще несколько секунд, неподвижный словно списанный станок. Потом Цой сунул руку под свитер и достал оттуда фотографию. Это был снимок женщины, небольшой, размером с кредитку. Снимок был смешной, его сделали как игральную карту: верхняя половинка карты изображала Даму Пик в черном, усыпанном стразами платье, нижняя — ту же Даму Пик, но уже без всякого платья. Цой достал этот снимок еще вчера из бумажника Фаттаха. У него самого был точно такой же. И даже надпись на обороте снимка была точно такая же.

В дверь заскреблись. Это пришли главный инженер ГОКа и начальник второго цеха. Вслед за ними явились еще двое.

Цой направился к директорскому столу, по пути небрежным жестом сунув фотографию в шреддер. У стола он обернулся, скрестив руки на груди.

— Я собрал вас, чтобы сообщить о новых производственных планах, — сказал Альбинос, — с этого часа Павлогорский ГОК полностью прекращает поставки окатыша и агломерата на Ахтарский металлургический комбинат.

* * *

Как бы далеко ни зашел губернатор Орлов в своем стремлении помочь группе «Сибирь», все-таки это было слишком — задержать нового генерального директора государственного холдинга по совершенно недоказанному подозрению в убийстве.

Дениса выпустили вечером того же дня. Гриша Епишкин остался в СИЗО, но ему так и не предъявили никакого обвинения. Прокуратура темнила, адвокаты уверяли, что Гришу выпустят по истечении 72-х часов.

Денис улетел тут же, рейсовым самолетом. Настя летела вместе с ним.

Спустя два дня после прилета Дениса в Москву в том же Черловском арбитражном суде должно было рассматриваться дело: управляющая компания ОАО «Черловский авиационный завод», а именно — ФГУП «Южсибпром» ходатайствовала о возвращении в оное ОАО активов и имущества, выведенного в 000 «Черловский авиационный завод».

Рассмотрение не состоялось: за несколько часов до суда обе стороны подписали мировое соглашение. Одна из лучших российских деловых газет, знавшая об иске, приготовила на эту тему небольшую заметку, но за час до подписания номера главному редактору позвонили на сотовыми порекомендовали заметку снять.

Главный редактор полюбопытствовал насчет имени своего собеседника, который взялся определять редакционную политику газеты, и собеседник отрекомендовался Степаном Дмитриевичем Бельским.

Степан Дмитриевич был очень любезен и даже предложил редакции возместить убытки, понесенные от снятия заметки, на что главный редактор заверил, что никаких убытков возмещать не надо и что для Степана Дмитриевича заметку снимут просто так.

Спустя два дня западноевропейский консорциум, в составе «Аэроспасиаль», «Бритиш Аэроспейс», СААБ и «АЕС», Черловский авиазавод и его управляющая компания «Южсибпром» подписали окончательный текст договора о сотрудничестве.

Европейцы были несколько удивлены тому, что их партнер по ходу переговоров изменил юридический статус. Однако полпред Александр Ревко, который уже два месяца принимал горячее участие в судьбе проекта «МиГ-Еврофайтер» и котировался всеми западными экспертами очень высоко — во-первых, как блестящий специалист по системам современных вооружений, а во-вторых, как ближайший друг русского президента, — так вот, полпред Александр Ревко заверил, что изменение статуса завода не скажется на его эффективности, а наоборот, отражает огромное значение, которое Кремль придает программе сотрудничества Европы и России в деле создания легкого истребителя пятого поколения. Александр Ревко сказал, что вчера, перед третьим чтением, правительство внесло в федеральный бюджет на будущий год поправки, предусматривавшие выделение дополнительных 300 млн. дол. на НИОКР по созданию самолета пятого поколения.

Присутствовавший тут же генеральный конструктор ОКБ «Русское небо» Яков Ященко (46% КБ принадлежали ЧАЗу) заверил французов и испанцев в своем горячем желании сотрудничать с Александром Ревко и новым генеральным директором ФГУПа Денисом Черягой.

Кроме этого, французам и испанцам представили нового гендиректора самого ЧАЗа. Это был Сергей Ахрозов, котировавшийся всеми деловыми и репута-ционными рейтингами как один из лучших менеджеров России.

Окончательно добило иностранцев известие о том, что назавтра в Кремле их ждет президент Путин.

По подписании договора состоялись совместная пресс-конференция, а затем — ужин, на который приехали замглавы кремлевской администрации, руководитель ФСБ и министр обороны. Репортажи о пресс-конференции прошли по всем федеральным каналам, и деловые газеты посвятили ей очень восторженные и более чем поверхностные заметки. РТР даже начало с этого сюжета вечернюю программу новостей, рассмотрев на примере Черловского авиазавода благотворное влияние укрепления вертикали власти на процесс сотрудничества с Европой.

Степан Бельский и Константин Цой разумеется, не были ни на подписании, ни на пресс-конференции.

 

Глава восьмая

в которой Дениса Черягу объявляют в федеральный розыск.

Степан появился на ЧАЗе спустя два дня. Он прилетел обыкновенным рейсовым самолетом, как всегда, почти без охраны. С ним были только двое братков. Машины сопровождения у него не было.

Он поехал прямо на завод. Черный его «мерс» подъехал к самому входу, и новый охранник из ахтар-ского ЧОПа встревоженно подошел к «мерсу». Он шел так, как будто асфальт вокруг машины был заминирован. Телохранитель Бельского опустил стекло и сказал охраннику:

— Скажи, что приехал Степан Дмитриевич. Хочет поговорить с Ахрозовым.

Охранник вернулся через полминуты.

— Сергей Изольдович занят. У него совещание. Просили не беспокоить.

— Ну тогда скажи, что мы подъедем завтра в одиннадцать. И чтобы без совещаний.

«Мерс» сорвался с места и растаял в ночи. Охранник отставил автомат и перекрестился.

Заводской аэродром охранялся особо, военной частью, и на аэродром Степана пустили. На аэродроме никого не было. Только в огромном ангаре на стылом бетонном полу высился снежно-белый МиГ-1-48. В углу выпивали два техника и штурман Борис Борщев.

Борщев сказал Степану, что все летчики заливают печаль водкой дома у шеф-пилота фирмы, Михаила Степановича Рубцова, и вызвался сопроводить Степана.

Рубцов жил в Авиазаводском районе в панельной Девятиэтажке. Все подходы к дому были заметены снегом, из-под нарождающегося ноябрьского сугроба торчал зловонный ящик с помоями, и девочка, выгуливавшая пуделя, со страхом покосилась на большую черную машину, подкатившуюся к самому подъезду.

В трехкомнатной квартире Рубцова дым стоял коромыслом. Пилотов и штурманов набилось человек шесть, там же был зам генерального и парочка инженеров. Жена Рубцова, полная женщина лет пятидесяти, хлопотала на кухне.

Когда в дверях показался Степан, разговоры на мгновение прекратились.

Потом Рубцов, со стаканом в одной руке и с бутылкой водки в другой, подошел к бандиту, обнял его и заплакал.

— Ну, Степа, — сказал Рубцов, — спасибо тебе за все. А только не летать теперь машине.

— Посмотрим, — ответил Степан.

Он прихватил со стола кусок хлеба с аккуратно нарезанной колбасой, сел на диван и принялся осматриваться.

Квартира Рубцова пахла уютом и процветанием, но процветанием старым, обустроенным еще в восьмидесятых, когда были куплены и широкая хельга с горкой из хрусталя, и польский диван с потершейся ныне обивкой, и восточный красный ковер во всю стену. Кто-то подошел и протянул Степану стакан водки. Степан водку взял, не отказываясь, но поставил на тумбочку рядом с диваном. Он собирался пить, но чуть погодя.

Минуты через три Степан вышел на кухню. Жена Рубцова, полная низенькая женщина лет пятидесяти, вынимала из старой плиты сдобный пирог.

От противня несло жаром, Дарья Михайловна корячилась, но никак не могла ухватить его слишком коротким полотенцем, и, заметив, что кто-то вошел в дверь, она сердито зашипела:

— Ну чего стоишь, помоги!

Степан помог достать пирог. Из-под румяной корочки выглядывали дольки грибов. Они поставили пирог на стол, Дарья Михайловна оглядела Степана, прищурилась, уперла руки в боки и сказала:

— Ты Бельский, что ли?

— Да.

— Ну так учти, Бельский, муж там не останется. Я этого не допущу — Это не обязательно. Я хочу, чтобы Миша остался на заводе.

Дарья Михайловна уперла руки в пышные боки и заявила Степану:

— Ты поживи с мое, а потом меня учи, чего мой муж должен делать! Хочет он! Уйдет он, ясно!? Ты чего дыбишься?

— Ничего, — сказал Бельский, — вкусный у вас пирог. Мама в детстве такой пекла.

— Так чего стоишь? Помой руки и бери, для людей пекли, не для себя! Да не здесь помой, в ванной!

Бельский улыбнулся — впервые за последнюю неделю — и вышел из кухни. В коридоре он, однако, свернул не в ванную, а в кабинет. Кабинета, собственно, не было: была спальня с маленьким чертежным столом и стенами, завешенными снимками истребителей. В спальне сидели и выпивали трое: шеф-пилот Михаил Рубцов, гендиректор «Русского неба» Яша Ященко и еще какой-то техник.

ОКБ «Русское небо» на 48% принадлежало Черловскому авиазаводу и на 45% — оффшоркам, представлявшим Степана. 5% принадлежали самому Ященко. Раньше эти 5% ничего не значили, а теперь именно голос Ященко становился решающим. При виде Степана разговор прекратился.

— Дарья пирог печет, — смущенно сообщил, Рубцов Степану, — пирог будешь?

Степан плюхнулся на диван.

— Буду. Славная у тебя Дарья.

Степан, чуть прищурясь, взглянул на техника. Тот торопливо поднялся, прихватил с собой стакан и вышел. В комнате остались только трое, и на мновение в ней повисло невеселое молчание.

— Ну, как дела? с усмешкой спросил Бель-ский.

— К президенту ходили, — ответил Рубцов, — говорят, в бюджет внесли поправку: триста миллионов на доводку МиГа.

— Ну вот видите, как здорово, — сказал Степан, — в Кремль сходили. Меня с моей рожей не то что в Кремль — в СИЗО бесплатно не пустят.

— У меня завтра встреча с Александром Феликсовичем, — напряженным голосом сообщил Ященко.

Ященко был молодой еще тридцатилетний парень, очень способный конструктор и прекрасный бизнесмен. Он был благодарен Степану, но сотрудничество с Бельским всегда тяготило его. Основной причиной было то, что Ященко, почти всегда предсказывавший реакцию собеседника на то или иное свое предложение, никогда не мог предсказать реакции Степана. Временами ему казалось, что они принадлежат к разным биологическим родам.

— Александр Феликсович, — сказал Ященко, — очень хорошо разбирается в проблемах отечественного самолетостроения. Но если вы против, я отменю завтрашнюю встречу…

— Кстати, по поводу Ревко, — преувеличенно радостно вскричал Рубцов, — я все глядел, глядел — я же только на приеме вспомнил, что мы знакомы!

— И где же вы познакомились?

— В Сирии. В восемьдесят четвертом. Он же наши МиГи поставлял и еще, представляешь, израильские «Узи»! У сирийцев тогда было такое странное условие, чтобы и МиГ, и «узи»… В восемьдесят четвертом! «Узи»! Денег у него было, как у арабского шейха. У меня даже фотографии сохранились… Показать?

— Покажи, — равнодушно согласился Степан. Рубцов выдвинул один из ящиков комода и стал копаться в снимках. Степан молча рассматривал фотографии МиГов на стенах.

— Нет, не здесь, — сказал Рубцов, — это, наверное, в другой комнате. Прикинь, Степан Дмитриевич: МиГ и «узи»!

И вышел. Ященко и Степан остались одни. Ященко прятал от Степана глаза.

Бельский смотрел на него с усмешкой: он видел Ященко насквозь. В свое время он вытащил Яшу из долгов и беды. Он помог ему, дал денег и даже подарил Яше пять процентов акций КБ. Любой пацан из подворотни в этой ситуации до конца жизни считал бы себя крепостным Бельского. По первому слову Бельского он был бы готов сесть, убить или погибнуть. Не то Яша — он уже искренне не понимал, чем он был обязан Бельскому. Он уже искренне считал все преимущества от сотрудичества с Ревко. Это были другие люди, другие правила игры. И потом эти люди еще удивлялись, отчего бандиты презирают их и считают лохами.

— Тут президент в январе обещал к нам приехать, — осторожно сказал Яшенко. — Спрашивал, где тут хорошие горные лыжи. А горные лыжи хорошие в Павлогорске…

— Ну вот видишь, как хорошо, — с усмешкой сказал Степан, — Костя приехал в Павлогорск с ордером на арест, а Извольский приедет в Павлогорск с президентом. Президент у нас будет круче, чем ордер, а?

Ященко закусил губу Потом наконец решился.

— Зря вы так, Степан Дмитриевич, — сказал он, — конечно, я понимаю, вы лишились очень больших денег. Но… взглянем правде в глаза, то, что случилось, Для российского самолетостроения оно лучше. Если у программы международного сотрудничества есть прямая поддержка президента и Кремля…

В кармане Бельского зазвонил телефон.

— Да.

— Степан Дмитриевич, это Шевчук, Дима Шевчук, умните?

— Да. Что?

— Мы раскрыли убийство Горного. Если хотите можете подъехать в прокуратуру.

Степан встал. Посмотрел на вжавшегося в кресло Ященко.

— Я через час вернусь, — сказал Степан, — не уходи. Поговорим насчет твоей завтрашней встречи.

* * *

Старший следователь областной прокуратуры Дмитрий Шевчук, которому было поручено вести дело об убийстве Афанасия Горного и Фаттаха Олжымбаева, чувствовал себя очень неуютно.

Все, что было известно на сегодняшний день, и известно доподлинно — это что исполнителем был местный бандит Леша Крамер по кличке Самосвал. Все остальное было — догадки, а догадки могли быть самые разные.

Более чем вероятно, что Денис Черяга был действительно организатором преступления. Он мог знать о Крамере через Гришу Епишкина. Они могли встречаться, даже почти наверняка озлобленный, обиженный Крамер ходил к врагам группы «Сибирь».

Но это была только одна возможность. А посмотрим с другой стороны:

Степан Бельский провел в Черловске почти неделю и все это время ночевал, естественно, на корпоративной вилле. И накануне покушения, которое должно было уничтожить виллу, — вдруг спешно улетел. Были у Степана претензии к Цою? Были.

Цой готов был пожертвовать Черловским авиазаводом, чтобы захватить Павлогорский ГОК. Степан был готов сделать что угодно, чтобы сохранить авиазавод.

Что ни говори, а это была неприятная возможность. Учитывая конфиденциальные отношения Шевчука с Бельским.

Наконец, была и третья возможность. Как там ни верти, а убили-то не Константина Цоя, а Фаттаха Олжымбаева, который, как выяснилось, Цоя предавал и обкрадывал. И в результате этого убийства Цой с триумфом и без сопротивления зашел на ГОК, который так просто ему в руки бы не дался. Все сложилось очень в пользу Константина Цоя, а тут знаете как: если что-то случайно сложилось в пользу Альбиноса, иногда стоит присмотреться — и обнаружишь, что случайность эта рукотворная.

Да, Крамер явно был уверен, что стреляет по особняку боевым кумулятивным снарядом. Иначе бы он не отнесся с таким наплевательским равнодушием к запечатлевшим его телекамерам. Но был ли снаряд на самом деле боевым? Или его заменили на боевой за те пять часов, которые он якобы валялся в сарайчике?

Счеты у Крамера были не столько с Цоем, сколько с Олжымбаевым. Охрана Цоя могла подбить его на покушение, заверив, что в особнячке находится один Олжымбаев. В таком случае Крамера уже где-то перехватили и утопили в ближайшем лесочке.

Была и еще масса вариантов, столько же, сколько врагов было у Цоя.

Из всего этого многообразия версий вытекал вполне практический вопрос: а стоит ли так внимательно копаться, разыскивать Лешу Крамера и проверять пути его отхода?

Не проще ли колоть Гришу Епишкина, авось в чем-то да сознается?

Но Епишкин, как назло, ни в чем не сознавался, чувствовал себя в камере как щука в воде и на допросах рассказывал только об одном — о том, что Фат-тах практически договорился с AM К о мятеже против Цоя. Истекало три дня с момента задержания Епишкина, а предъявить ему обвинение не представлялось возможным.

Следователь Шевчук стал искать любого способа посадить Епишкина хоть за что-то: хоть за пакетик героина, обнаруженный дома при повторном обыске.

На третий день следователю Шевчуку повезло.

Вечером 17 ноября в Павлогорске нетрезвый посетитель бара «Калинка» подрался с официантом, выстрелив при этом в воздух. Милиция задержала дебошира, и он оказался одним из сотрудников службы безопасности ГОКа, уволенным из СБ три дня назад при смене власти.

Палил уволенный спьяну и от обиды, а ствол у него был незарегестрированный.

Следователь Шевчук решил, что не будет беды, если уволенный сотрудник покажет, что ствол ему дал Гриша Епишкин. Кроме этого, Шевчук распорядился отстрелять ствол на предмет участия его в каких-либо разборках.

На следующий день следователь Шевчук не поверил своим глазам: акт экспертизы утверждал, что это тот же ствол, из которого застрелили Лешу Панасоника. После стрельбы кто-то попытался изменить расположение бороздок, с силой проведя напильником по внутренней поверхности ствола, но характерные следы оставались на пуле все равно.

Бригада Шевчука нагрянула к бывшему менту домой. От него потребовали признания в убийстве Панасоника. В ответ пьяный мент показал, что ствол ему продал за несколько бутылок водки другой охраннник ГОКа, Игорь Крупцов.

Крупцов был одним из сотрудников наружки, «пасших» Панасоника в день смерти.

Васютина препроводили в камеру, а группа захвата немедленно выехала на квартиру к Крупцову. Оперативники ожидали, что Крупцова в квартире не окажется.

Так оно и было.

— Сбежал, — грустно констатировал следователь Шевчук.

— У него дача была, давайте на дачу съездим, — предложил один из оперов.

* * *

Следователь Шевчук задумался. Ехать по мокрой ноябрьской погоде куда-то за Ивантеевку ему не хотелось. Пока нашли адрес дачи, пока получили машину и выписали ордер, прошло часа три. На дачу группа захвата явилась к двум часам дня.

Оперативники позвонили в дверь, но им никто не откликнулся.

— Что я говорил? Пустышка, — хмуро заметил Шевчук.

Один из оперов толкнул дверь: та отворилась. Посереди комнаты лежал Игорь Крупцов. Он лежал головой вниз, и из-под него текла большая красная лужа.

— Опа! — сказал Шевчук — труп, ребята!

Тут труп перевернулся и захрапел.

Игорь Крупцов был в стельку пьян, а красная лужа по рассмотрении оказалась остатками пролитого кем-то борща. Оперативники разбрелись по комнатам. В спальне они обнаружили напарника Игоря — Аркадия Висягина, а рядом с ним — голую проститутку из агентства, опекаемого Мансуром.

Висягин был тоже пьян, а проститутку удалось растолкать. Она не пила.

Судя по ее венам, она давно и прочно сидела на игле.

В доме начался обыск. Через десять минут из погреба был извлечен автомат Калашникова с подобающим набором патронов, и там же, в трехлитровой банке из-под огурцов, прятался солидный шмат героина.

Проститутка в кухне заливалась пьяными слезами. Спустя двадцать минут следователь Шевчук поднялся на чердак. На чердаке было ветхо и холодно, и сквозь доски сочилась хмурая ноябрьская муть. Посереди чердака шла печная труба, и возле этой трубы кто-то устроил лежку из наверченных одно на другое одеял, вроде как у бомжа.

Шевчук сделал два или три шага и затылком почувствовал, что кто-то на него пристально смотрит. Шевчук обернулся.

Позади него, держась левой рукой за стреху, стоял объявленный в федеральный розыск Олег Самарин. Он был, видимо, тоже пьян, и в правой его руке подрагивал пистолет. Лицо Самарина было мятое и красное.

Шевчук замер. Самарин стоял, пьяно качаясь, и ствол в его руках глядел Шевчуку прямо в живот.

— Это ты ведешь следствие по убийству Горного? — спросил хрипло Самарин.

— Да.

— А черт с ним. Надоело прятаться. Горного убил я.

Пистолет в руке Самарина описал длинную дугу и шлепнулся на гнилые доски перед Шевчуком.

* * *

Первый официальный допрос Олега Самарина состоялся спустя четыре часа в СИЗО города Черловска. Самарин, заросший и сильно уставший, все время вертел в руках толстую алюминиевую чашку, в которую ему налили чаю. Глядел он не на Шевчука, а прямо в стеклянный и равнодушный глаз телекамеры.

Шевчук откашлялся и зачитал по бумажке, что следственные действия проводятся с Самариным Олегом Афанасьевичем, 1959 года рождения, разыскиваемым за покушение на убийство гражданина Артема Мансурова. Назвал время и место проведения допроса и предупредил об ответственности за дачу ложных показаний.

— Олег Афанасьевич, — спросил Шевчук, — что вы можете рассказать об обстоятельствах покушения на Артема Мансурова?

— В Мансурова стрелял я. По просьбе Дениса Черяги.

— Вы не могли бы уточнить?

— Я выполнял приказ Дениса Черяги, руководителя службы безопасности Ахтарского металлургического холдинга. Черяга пришел ко мне накануне убийства.

Он поставил мне ультиматум, заявив, что Мансур мешает ахтарскому холдингу. Я хотел отказаться, но Денис заявил, что холдинг заплатил слишком большие деньги за мое назначение и что я должен эти деньги отработать. Я сказал: «Я отработал эти деньги». Денис ответил: «Извини. Ты уже замазан».

— Что он имел в виду?

— Убийство Панасоника.

— Вы хотите сказать, что его устранили по приказу Черяги?

— Черяга сказал мне так: «Надо показать павлогорским бандитам, что с ними будет, если они не сдадутся».

— Вы лично принимали участие в ликвидации Панасоника?

— Нет. Я вызвал двух сотрудников «наружки», которые за ним следили. Дал им денег и ствол. Они, кстати, заявили, что пистолет выбросили.

— Сколько денег вы им передали?

— Пять тысяч долларов. Другие пять тысяч я взял себе.

— А убийство Мансура?

— Я не получил денег заранее и не получил их потом, потому что я провалил операцию. Однако Черяга спрятал меня и выдал десять тысяч, как он сказал, «на жизнь».

— Вы все это время скрывались в Черловске?

— Нет. Черяга помог мне перебраться в Казахстан. У него там связи.

Однако спустя месяц он разыскал меня снова. Он сказал, что комбинат потратил на меня достаточно денег, и что мне снова надо помочь комбинату. Я вернулся в Россию 16 августа под именем Александра Стражева. Просто проехал козьими тропами. Черяга потребовал, чтобы я исполнил Афанасия Горного.

— Черяга принимал участие в организации убийства лично?

— Фактически да. В это время Черяга получил один из домов в поселке, и я скрывался там. Вечером после встречи с Горным Черяга приехал домой и сказал, что завтра с утра Горный будет в универсаме «Родник».

— Кто стрелял в Горного?

— Я. На машине близ черного входа меня ждал Висягин. Сразу после этого я уехал в Казахстан.

— Когда вы вернулись в Россию?

— 19 октября в Казахстан приехал Денис Черяга. Он приехал на Аксуйский феррохромный завод вести переговоры по поводу поставок на AM К, а заодно он встретился со мной. Денис рассказал мне о промышленной катастрофе на ГОКе и о том, что тот неминуемо будет обанкрочен. «Надо убрать Альбиноса», — сказал Черяга. Я спросил, это инициатива Черяги или нет, и он ответил: «Это не моя инициатива».

Мне это не понравилось, потому что убить Цоя — это вам не Панасоника пристрелить. Я предложил Черяге поговорить с Алексеем Крамером. Они действительно встретились, Денис мне сказал, что Крамер приезжал к нему в Павлогорск. Но затем Денис снова потребовал, чтобы организацией покушения занимался я.

— Кто снабдил Крамера оружием?

— Он купил его сам, насколько я знаю, у какого-то Фарида. Он нам предлагал «Малютку» и «Метис», но «Малютка» была слишком тяжелая. Мы купили советский «Метис» и три снаряда, один испытали в болотах к северу от Черловска.

Всадили снаряд в старую сосну, чуть сами не сгорели. В день после покушения я должен был забрать Крамера в сорока километрах от санатория, у Распадки. Но Крамер не приехал. Я решил, что его убили.

У меня не было денег, я был объявлен в федеральный розыск, и я понимал, что меня убъют, как только я покажусь на глаза Черяге. Я принял решение отсидеться на заимке, пока шум не утихнет.

Самарин давал показания ровным голосом, останавливаясь посередине сложных предложений и терпеливо дожидаясь, пока Шевчук занесет сказанное в протокол.

Когда допрос был окончен, он внимательно прочел протокол и расписался на каждой странице. Камеру выключили. Следователь Шевчук приказал сделать с кассеты копию, вышел в коридор и набрал номер Степана Бельского.

* * *

Степан появился в кабинете следователя Шевчука через двадцать минут.

Время'шло к одиннадцати, на улице хлестал мелкий ледяной дождь, и в новом, только что отремонтированном здании прокуратуры лишь одно окно светилось белым, словно в операционной, светом: окно Шевчука.

Узенький кабинет Шевчука был по-спартански меблирован пластиковым столом и пирамидкой черных шкафчиков, установленных друг на друга. На одном из шкафов красовалась видеодвойка. Видеодвойка проходила вещдоком по одному из уголовных дел, о чем честно извещала приклеенная сбоку бумажка.

Бельский вошел в комнату, отряхиваясь от дождевых капель, словно большая умная овчарка, и в кабинете сразу стало тесно. Шевчук торопливо вскочил со стула.

— Ну, что ты там накопал? — спросил Бельский.

Шевчук засуетился около видеодвойки. Он вставил кассету в видеомагнитофон и нажал на «пуск». Экран, противу ожидания, остался черным, потом по нему забегали цветные полосы, мелькнула какая-то рекламная вставка, и все снова погасло.

Бельский ждал — терпеливо и без улыбки. Последний раз, когда он был в прокуратуре, его допрашивали по поводу взрыва, уничтожившего машину его злейшего конкурента. К тому же Бельскому в его нынешнем состоянии духа было довольно трудно улыбаться Шевчуку. Конечно, Шевчук выполнял именно его поручения, — но это же еще не повод уважать проститутку, если ты даешь ей деньги.

Шевчук суетливо тыкал пальцами в кнопки видеодвойки.

— Это что? — спросил Степан.

— Показания Олега Самарина, — с торжеством сказал Шевчук.

Он нажал на кнопку еще раз, но магнитофон оставался нем и незряч.

Шевчуку было досадно. Маленькая техническая оплошность портила ему весь миг триумфа, ибо, без сомнения, триумф его заключался не в том, что он, как следователь, раскрыл преступление. Триумф заключался в том, что он раскрыл преступление так, как было надо Бельскому.

Шевчук заметался, вытащил из письменного стола пачку листов и протянул их Степану.

— Вот, держите. Это ксерокопии.

Степан долго читал показания. Они еще не были напечатаны на машинке, а только писаны от руки крупным, почти детским почерком Шевчука. В конце каждой страницы чернела аккуратная роспись Самарина.

— Вот, — сказал с триумфом Шевчук, — наконец-то!

Экран видеомагнитофона ожил. На нем показалось напряженное, неулыбающееся лицо Самарина. Степан послушал несколько минут, внимательно глядя в экран. Потом поднялся, выключил видеомагнитофон и вытащил кассету. Кассету Бельский запихал в карман куртки.

— Когда ты берешь Черягу? — спросил Бельский.

— Степан Дмитриевич, — сказал осторожно Шевчук, — на меня было сильное давление. Очень сильное. Из-за предыдущего ареста. Все-таки был арестован генеральный директор крупного государственного предприятия. Практически без улик. И если я его арестую просто так, на основании показаний, то все скажут, что просто свожу счеты. Нам необходимо подтвердить показания Самарина. Провести следственный эксперимент.

— А тут разве доказательств недостаточно? — с усмешкой спросил Степан, протягивая Шевчуку папку с протоколами допроса.

— Ну видите ли…

— Посмотри еще раз.

Шевчук недоуменно раскрыл папку и обомлел: поверх протоколов лежали две десятитысячные пачки долларов.

— Степан Дмитриевич! — потрясение и с неким даже упреком сказал Шевчук.

Степан перегнулся через стол и сгреб Шевчука за галстук.

— Ты его завтра приделаешь, это первое. Он не должен бегать, он должен сидеть. И он должен сдать своего шефа, Сляба. Понятно?

И раньше, чем Дима Шевчук успел с благодарностью согласиться, Бельский хлопнул дверью и был таков. Если бы следователь Шевчук провожал Степана до улицы, он был заметил одну любопытную деталь: прежде чем шагнуть с крыльца прокуратуры в ноябрьскую слякость, очаковский лидер тщательно вытер ноги.

* * *

Бельский вернулся в квартиру Рубцова спустя двадцать минут. Поминки по заводу были в самом разгаре. В гостиной терзали гитару, кто-то выл и мяукал.

Ященко сидел в кабинете и читал какую-то книжку.

Повеселевший Степан взял стул и сел на него верхом.

— Ну, Яша. Рассказывай. Что тебе Денис предлагал?

Яша стал смотреть куда-то вбок.

— Он был вместе с Ревко. Он меня зазвал куда-то в комнату, прямо на приеме… Он… сказал, что на меня заведено уголовное дело. Там… якобы мы завысили цены на услуги… Он предложил мне отдать акции и прекратить дело.

— А Ревко?

— А потом пришли Ахрозов с Ревко. Они предложили семь миллионов. Они… они приличные люди, не то, что Черяга.

— Убийца.

— А?

— Черяга — убийца и карьерист. Он кто? Он вице-президент. Генеральный директор. А он людей убивает. Они что, его в ответ могли убить? Панасоник его мог убить? Разве можно убивать людей просто так? Да еще мусору?

— А не мусору — можно?

Степан резко наклонился вперед.

— Мусора, Саша, убивать не могут по определению. Потому что попадаются, потому что колются, потому что сдают своих. Вокруг них друзей нет, понимаешь? А если нет друзей, этим лучше не заниматься. Вот ты, например, Яш, мне друг? Ты мне ведь не откажешь, чтобы я ни попросил?

Яше стало страшно. Очень страшно.

— Конечно, не откажу… — бодро сказал он.

— Ну тогда налей мне водки.

В дверь заскреблись, и на пороге показался Миша Рубцов. Он шел почти прямо. Миша славился тем, что мог влить в себя безнаказанно до трех литров водки. Сейчас отметка стояла на двух с половиной, и можно было считать, что Миша еще трезв.

— О, — сказал Миша, — Степа! Степа, а я фотографии отыскал.

— Какие фотографии?

— Ну, те где Ревко торговал МиГами.

Степан с досадой отвел руку Рубцова. Тот пошатнулся, веер фотографий рассыпался по полу Рубцов икнул и опустился рядом.

Степан наклонился, чтобы собрать фотографии. Фотографии были черно-белые, довольно старые, некоторые — со следами давних деревянных рамочек.

На третьей фотографии, на фоне МиГа-25 с опознавательными знаками сирийской армии, стояли четверо: Михаил Степанович десятилетней давности, еще молодой, в летном комбинезоне, улыбающийся Ревко и какой-то сирийский полковник. Четвертым был человек в белой рубашке и черных брюках, выглядывающий из-за плеча Ревко.

— Ихний министр безопасности, — сказал очнувшийся Рубцов, с гордостью показывая на сирийского полковника. — Толковый, говорят, был мужик. За воровство потом расстреляли.

— А это? — спросил Степан, показывая на человека в белой рубашке.

Шеф— пилот пожал плечами.

— Не знаю. С Ревко приехал. Я думаю, он как раз по части «узи» был… Представляешь, а? «узи» и «МиГи»…

Степан вгляделся в фотографию еще раз, потом осторожно отделил ее от других и сунул в карман.

— Ребята, — сказал Степан, — вы выйдите, мне одному надо подумать.

Тон его резко изменился. Шеф-пилот удивленно взглянул на Бельского и покинул комнату.

Степан собрал все фотографии и пересмотрел их снова. Фотографий с человеком в белой рубашке и черных брюках было две. На второй он стоял в полоборота и держал правую руку на плече Ревко.

Степан заложил руки за спину и принялся ходить по комнате, неторопливо, взад-вперед.

Степан ходил недолго, минут пять, а потом сел на диван и набрал на сотовом номер Дениса Черяги. Трубку долго не брали. Наконец раздраженный голос на фоне громкой музыки сказал:

— Ало!

— Это я, — сказал Степан, — ты меня слышишь?

— Кто говорит? Але! Перезвоните! Связь была очень плохой.

— Нам надо встретиться, — сказал Степан.

— Что? Я сейчас выйду, погоди. Треск исчез, и связь стала лучше. Видимо, место, где сидел Черяга, плохо пропускало радиоволны.

— Теперь слышишь? — спросил Степан. — Ты меня узнал?

На том конце провода озадаченнр дышали в трубку.

— Узнал, — наконец послышался ответ.

— Нам надо встретиться. До завтра.

Что— то в голосе Степана мешало его собеседнику просто бросить трубку.

— Я завтра улетаю, — сказал Денис, — в пять утра.

— Задержись.

— А комаринского мне для тебя не сплясать?

В голосе собеседника было холодное бешенство. Степан посмотрел на часы.

Они показывали два ночи. В Москве было десять.

— Ты в Москве? — спросил Степан. Собеседник поколебался с ответом.

— Да.

— Тогда приезжай в Кубинку. К часу.

— Куда?

— Если ты не знаешь, куда ехать, езжай на семидесятый километр Можайки. Там под столбом тебя встретят мои машины.

— С чем встретят? С автоматами?

— Нет. С установкой «град», — ответил Степан, вырубил связь и вышел в гостиную. Все присутствующие обернулись к нему.

— Михал Степаныч, — сказал он, — распорядись, чтобы «сапсан» подготовили к вылету.

— Когда?!

— Сейчас. Пока я доеду до «точки». Боря, ты не пил?

Борщев отрицательно качнул головой.

— Полетишь со мной штурманом. Герман, свяжись с военными, оформи полет.

Кирилл, ты возвращаешься утром первым рейсовым. Распорядись, чтоб меня встретили. Герман, когда будешь звонить в Кубинку, скажи, чтобы пропустили туда машину.

— Чью?

— Дениса Черяги.

* * *

Этот день был первый, когда Денис вернулся на Рублевку к десяти вечера.

Дел было невпроворот; полтора десятка юристов скрипели от усердия в нанятых ахтарским холдингом фирмах, строча протесты, обращения, апелляции, жалобы, и просьбы о возбуждении уголовных дел.

Денис лично изготовил две аналитические записки, — одну по поводу захватнических планов группы «Сибирь», другую отдельно по поводу беззаконий на Павлогорском ГОКе. Ревко сунул записки кому-то в Кремле.

Депутатские запросы о судьбе Павлогорки шли по пять тысяч долларов штучка. Заявление о возбужден нии уголовного дела против следователя Шевчука по факту злоупотребления служебными полномочиями потянуло для начала на тридцатку.

За немедленное и полное освобождение Гриши Епишкина, даже буде ему предъявят какое обвинение, попросили двести тысяч.

Аналитические записки в. Кремль и назначение Дениса главой «Южсибпрома» обошлись даром, если, конечно, не считать факта передачи «Южсибпрому» акций Павлогорского горно-металлургического комбината, приносившего в год восемьдесят миллионов долларов чистой прибыли, и Черловского авиазавода, чей портфель контрактов, с учетом контракта «МиГ-Еврофайтер», составил 4 млрд. дол. на три ближайших года.

Вдобавок Извольского не было в стране. Швейцарские врачи делали Ларочке очередную операцию. Слава и Ирина улетели в Цюрих; рабочий день Дениса начинался в девять и оканчивался в пять утра. Остальное уходило на личную жизнь.

В номере было темно и пусто, и едва уловимо пахло Настей, — не ее духами, — она ничем, кроме дезодорантов, не пользовалась, а ей самой, — тем неопределимым, но определяющим все ароматом, или скорее даже образом аромата, который и составляет основу влечения мужчины и женщины. Денис почти всегда по этому аромату чувствовал, как давно Настя ушла из комнаты; аромат был совсем свежий. Денис некоторое время стоял в темноте, растерянно сжимая в кармане пальто небольшую коробочку с длинными сверкающими сережками. Потом сел на кровать, чтобы раздеться, прилег на минуту — и заснул.

Проснулся Денис спустя полчаса, вспотев в неудобном уличном пальто и тяжелой обуви. Он не сразу вспомнил, где он и какая следующая встреча; вспомнив же, со вздохом скинул пальто и набрал на-стин мобильный. Тот был выключен.

Денис зевнул, протер глаза и отправился искать Настю.

В зимнем саду на третьем этаже было темно: только горел огонь в камине, да на фоне черного пуленепробиваемого стекла вырисовывалась коротко стриженая женская головка.

— Майя Аркадьевна, — позвал Денис, — вы не видели Настю?

Майя не отозвалась. Денис включил свет. Майя сидела в кресле, а на коленях у нее свернулся пушистый котенок. Майя недовольно моргнула, Денис выключил свет и сел рядом.

— Джек подарил, — сказала Майя в полутьме, показывая на котенка. — Он сделал мне предложение.

Внук американского сенатора Джек Галлахер вел себя безупречно. Он провел полдня в больнице, и ушел оттуда с диагнозом сотрясение мозга средней тяжести и закрытый перелом правой руки. Это был диагноз, который привел бы любого знакомого Денису американца в состояние исступленного сутяжничества. Не то Галлахер. Между ним и Денисом состоялся очень тяжелый разговор, после которого Джек сказал, что не будет жаловаться в милицию. «Нам, как Ахтарскому металлургическому комбинату, было бы гораздо приятней, если бы вы подали заявление на Бельского», — сказал Денис. «А мне неприятно, что в этом заявлении будет фигурировать имя моей будущей жены», — отрезал американец.

— Я вам не рассказывала, что тогда было, ночью? — спросила Майя. Денис промолчал.

— Степан бил Джека один. Совсем один, — сказала Майя. — Охрана стояла и не вмешивалась. А Джек ничего не мог поделать. А он ведь должен быть сильнее Степана.

С точки зрения Дениса, невелика была доблесть — матерому бандиту навешать по морде молодому сопернику, хотя бы и повыше и потяжелее. А что охрана не вмешивалась, так потому и не вмешивалась, что надобности не было.

— А потом я швырнула в Степана снимками, — сказала Майя, — которые вы мне прислали.

— Какие снимки?

— Степан с проститутками. Совсем недавние. Денис помолчал.

— Майка, у меня нет технических возможностей снять Степана Бельского на пленку. Снимали те, кто развлекались рядом. Сказать тебе честно — мне совсем не хотелось, чтобы ты ссорилась со Степаном.

— Почему?

— Потому что я отвечаю за безопасность Славки. И пока ты была рядом с Бельским, он бы не стал стрелять в Славку. Даже по просьбе Цоя. Он бы сказал, что бизнес сначала, а женщина потом, но он бы не стал стрелять в Славку. И Цой это понимал. У него было ядерное оружие, а применить его он не мог.

— Он не имел права, — сказал Майя, — он не имел права жить со мной, а спать с какими-то тварями. А меня он был готов убить за то, что я сижу с Джеком в ресторане.

В гостиной повисла тишина. Что Денис мог сказать? Что эта была часть культуры таких людей, как Бельский? Что для них это было естественно, это даже не было изменой? Любовницу — нет, любовницу Бельский бы себе никогда не завел, Денис в этом был уверен. А баня, день рождения… ну, это просто как чистить зубы.

Тот кодекс, по которому жили Бельский и Цой, да и он, Денис Черяга, слишком отличался от того, по которому жили американцы, интеллигенты и советские люди. По этому кодексу Бельским мог спать с проститутками, а Майя не могла поужинать с Джеком. И тут уж ничего не поделаешь. И вряд ли кто-нибудь из родственников Майи или партнеров Бельского заинтересован в том, чтобы помирить этих двоих, а сами они никогда не помирятся.

На столе зазвонил небрежно брошенный Денисом мобильник. Денис надеялся, что это перезванивает Извольский. В мобильнике играла далекая музыка, слышались какие-то голоса, и когда Денис понял, кто это, он быстро вышел в коридор.

Когда Денис закончил разговор и обернулся, позади него стояла Майя.

— Это он?

Денис промолчал, — Это он?! Возьмите меня с собой!

— Майя, я конечно не могу взять тебя с собой, — сказал Денис.

Когда, спустя десять минут, Денис садился в машину, Майя внезапно сбежала к нему со ступенек.

— Денис, — сказала Майя, — скажите ему… скажите, что у него будет ребенок.

Охранник захлопнул дверцу автомобиля, и тот медленно тронулся вдоль занесенной снегом клумбы. Денис обернулся. Неясный силуэт Майи вырисовывался на фоне светящихся дверей из пуленепробиваемого стекла, и только тут Денис обратил внимание, что на Майе свободное платье, скрывающее талию.

* * *

Спустя десять минут машины Дениса промчались по спящей Успенке и выскочили на Можайское шоссе.

Денис пытался поспать перед встречей, но так и не смог — уж больно поганые мысли лезли в голову.

Конечно, предложение ехать в Кубинку, в час ночи, по безлюдному шоссе, да еще исходящее от Степана Бельского, отдавало близкой мертвечиной. Степан был разумный человек: но какой разумный человек не потеряет голову от того, что делают с его заводом?

Извольский уж на что цивилизованный олигарх, — и тот отдал Черяге не подлежащий двусмысленному толкованию приказ, а ведь Извольский не имел профессионального обыкновения разрешать конфликты снайперским выстрелом, и у Извольского отбирали не небо — мечту всей его жизни, а одного из поставщиков АМК…

«Мерс» Черяги мягко затормозил.

— Ждут, Денис Федорович, — сказал водитель. На обочине шоссе, под столбиком с цифрой «72», скучали черный «мерс» и «лендкрузер». Ни однцго человека снаружи не было. 443 Вслед за машиной Черяги тут же затормозил джип сопровождения, и из него мгновенно высыпали омоновцы с автоматами.

Двери «мерса» и «лендкрузера» отворились почти одновременно. Из «крузера» выскочили ребята в черных кожаных куртках, из «мерса» вышел Кирилл.

Тут уж вылез и Черяга.

— А где Степан? — спросил Черяга.

— Езжай за нами, — ответил Кирилл. Машины Бельского тронулись и вскоре, набрав скорость, свернули с Можайки. Дорога была узкой и заснеженной, ветви деревьев, груженые свежим снегом, едва не касались крыш автомобилей. Потом сосны пропали, мимо пошла стена военного городка, полуобвалившаяся и исчерченная надписями, со спиралью Бруно поверх.

Черяга ничего не понимал. Это были машины, на которых всегда ездил Степан — но без Степана. Значит, его нет в Москве? Значит, они едут его встречать?

И он прилетит в Кубинку?

Черт возьми, но это военный аэродром! И прилететь туда Степан может только на одном — на военной машине, а военная машина может лететь только из одного места — из Черловска! Чего он надеется достичь этим представлением?

Отменить вчерашний контракт? Но контракт не отменить, даже если Степан на подлете выпустит по машине Черяги все ракеты, которые можно подвесить под брюхом «сапсана»! Это-то Степан должен понимать, конвейер не остановишь, — если Бельский возьмется за оружие, любой выстрел, который будет направлен в Черягу ли, в Извольского, разнесет на куски программу «МиГ-Еврофайтер»!

Бельский сам себе подставил подножку — он залез в такую ситуацию, где стрелять — значило обречь себя на поражение, а других аргументов, кроме стрельбы, Степан Бельский, по сути, не знал.

КПП при аэродроме был тих и пустынен. Солдатик в теплой шинели долго объяснялся с Кириллом и водителем Черяги, потом, боязливо косясь, пропустил вереницу машин.

«Мерс» Черяги покатился по рулежке. Слева стояли засыпанные снегом МиГи, как памятники великому СССР. Справа и вдаль уходила окаймленная синими огнями посадочная полоса, и вдоль нее неторопливо катилась снегоуборочная машина.

Машина Кирилла остановилась возле двухэтажного засыпанного снегом домика со стеклянной крышей. Недалеко от домика, на занесенных рулежках, стояли несколько истребителей. Почти со всех облезла краска, а у одной из «сушек» вместо кабина вместо стеклянного фонаря была забита фанерой. Видимо, это были списанные машины.

Денис и Кирилл обтрясли снег о ступени и вошли внутрь. Первый этаж был гулок и пустынен. Когда Кирилл нащупал выключатель, загорелось не больше трети ламп. Перед ними был длинный коридор, с непременной доской почета на стене, и дерматиновыми дверями кабинетов. Чуть подальше болталась полураспахнутая дверь сортира, и из нее несло дерьмом и хлоркой.

Кирилл пинком распахнул одну из дверей и зашел вместе с Денисом внутрь.

Это оказался большой и полутемный кабинет, со множеством деревянных столов и поскрипывающим полом.

Около левого окна стояла небольшая деревянная доска, и на ней мелом было накорябано аэродинамическое уравнение и слово из трех букв.

Денис сел за стол поближе к выходу, и Кирилл тоже сел за стол, подальше от Дениса. Охранники обоих разбрелись по кабинету. Несмотря на холод, Денис легко учуял запах пота, исходящий от десятка здоровых немытых тел. За последние три года, в дорогих ресторанах и в офисах с кондиционерами, он почти отвык от этого запаха. Милиционеры из отдела вневедомственной охраны и бандиты с интересом поглядывали друг на друга.

Один из охранников встал, брякнув автоматом, взял тряпку и зачем-то стер слово из трех букв.

Потом у Кирилла зазвонил телефон: он ответил, вскинул глаза на Черягу и вышел в коридор. Денис, подумав, вышел за ним.

Дверь в конце полутемного коридора была раскрыта и вела на второй этаж.

Денис пошел вслед за Кириллом и оказался в диспетчерской. В диспетчерской мягко светился новенький компьютер, да по экрану старого радара бежал зеленый луч.

— Должен скоро подлететь, — сказал Кирилл. Передернулся и спросил у диспетчера:

— Полоса мокрая?

— Мокрая. И погода плохая, — ответил диспетчер. — Другие аэродромы уже закрыты. В луче вспыхнула яркая точка.

— Семьсот пятый, вас вижу, — сказал диспетчер.

— Вас понял. Какая погода? — раздался из динамиков голос Бельского.

— Погода сложная. Нижний край семьдесят метров, видимость один километр, полоса скользкая, схема захода в особых условиях.

— У меня проблемы. Топливо не соответствует расчетному остатку. Мне нужна посадка с ходу.

— Семьсот пятый, садись на запасной.

— Там вообще погоды нет. Буду садиться в Кубинке.

— Семьсот пятый, я могу тебя сажать только по схеме.

— Я зайду по своим данным.

— Семьсот пятый, ты справа глиссады двести метров, дальность сто.

— Понял, — донеслось из динамиков. Диспетчер снял трубку внутренней связи.

— Михал Петрович, — сказал он, — на подходе семьсот пятый борт. У него проблема с топливом. Хочет посадку с ходу.

Денис подошел к окну. Трехкилометровая посадочная полоса тонула в вязкой ночной мгле. Края ее не было видно вообще. Денис обернулся и увидел, что Кирилл смотрит на него пристальными лягушачьими глазами.

Дверь диспетчерской распахнулась, в нее быстро вошел, вызевывая остатки сна, толстый усатый полковник, видимо, руководитель полетов, и с ним двое штатских.

— Это какой семьсот пятый? — недовольно спросил полковник.

— «Сапсан», — ответили ему.

— Е! А кто пилот?

— Бельский.

— Семьсот пятый, — заговорил диспетчер, — ты справа глиссады восемьдесят метров, выше четыре километра, ты выше глиссады, семьсот пятый.

— Я знаю.

— Какой у тебя остаток топлива?

— Двести килограмм.

Диспетчерская заполнялась народом, как надувной шарик воздухом. Было даже удивительно, откуда нашлось столько человек на ночном безлюдном аэродроме.

— Семьсот пятый, — снова сказал диспетчер, — ты справа глиссады тридцать метров, выше четыре километра, как понял? Ты выше четыре километра.

— Понял.

— Почему он не снижается? — спросил Денис.

— Топливо бережет, — ответил один из присутствующих, видимо пилот. У этой машины аварийный остаток полторы тонны.

— Сколько ему до посадки? — это был хриплый голос Кирилла.

— Минуты три.

— Семьсот пятый, — заговорил диспетчер, — дальность семьдесят, ты выше глиссады на четыре километра.

— Понял. Приступаю к энергичному снижению. Остаток топлива сто двадцать килограмм.

— Семьсот пятый, остаток ниже расчетного. Принимай решение сам. Зона катапультирования — азимут двадцать градусов, удаление тридцать пять.

— Я буду сажать машину.

Денис оглянулся. В комнате было уже человек двадцать. Руководитель полетов был весь белый.

— Семьсот пятый, до дальнего привода десять километров. Ты выше глиссады один километр.

— Понял. Выше один километр.

— Семьсот пятый, ты на дальнем приводе. Ты на глиссаде. Какой остаток топлива?

— Килограмм двадцать будет.

— Проходишь ближний привод. Ты на глиссаде. Как топливо?

— Топливо ноль. Обороты авторотации падают. Шасси выпускаю аварийно.

— Он не дотянет до полосы, — сказал кто-то у плеча Дениса.

— Выполняю посадку, — раздался спокойный голос пилота.

— Срочно на ближний привод! Пожарку и тягач! — заорал кто-то в телефон.

— Семьсот пятый, как слышите, семьсот пятый! В эфире стояла мертвая тишина.

* * *

МиГ— 1-48 «Сапсан» не дотянул до бетона около пятисот метров. Он рухнул на поле в районе ближнего привода. Вертикальная скорость самолета составляла двенадцать метров в секунду. Удар был такой силы, что стойки шасси пробили крылья.

Изломанный самолет промчался по полю около ста метров и нырнул носом в глубокую канаву, змеившуюся вдоль служебной бетонки. Правая стойка шасси с грохотом отломилась, самолет грянулся крылом о бетонку, проскользил еще метр и замер, запутавшись в бетонных плитах и собственных металлических внутренностях.

За ним медленно, как гигантский гриб-дождевик, опадал желтый тормозной парашют.

Машины Черяги домчались до места катастрофы спустя пять минут после приземления. Кирилл и по-жарка успели раньше.

Когда Черяга выскочил из машины, он увидел, что пилот лежит на снегу возле искалеченной машины. Скорее всего, он сам выбрался из кабины. Около него, на коленях, стоял Кирилл и пытался делать ему искусственное дыхание. «Жив, черт возьми! Жив», — изумленно промелькнуло у Черяги. Он не знал, радоваться или огорчаться.

Кирилл выпрямился на мгновение, и Черяга увидел над летным комбинезоном лицо Степана. Оно было все залито кровью. Глаза вылезли из орбит. Потом веки Степана дернулись, губы шевельнулись.

— Са… — сказал Степан, глядя на Дениса, — сам… Глаза его закрылись.

Черяга взял пилота за запястье, пытаясь нащупать пульс. Он не нащупал не только пульс. Он не нащупал костей.

— Бесполезно, — сказал кто-то над ухом. — У них вертикальная скорость составляла не меньше десяти метров в секунду Техника может выдержать, а человек — нет.

Кирилл не слышал этих слов. Он сидел над пилотом и пытался делать ему искусственное дыхание.

— Все прочь от машины, — орал какой-то пожарный, — все прочь!

Из «скорой помощи» вылез врач и тоже попытался нащупать пульс.

— Перестань, парень, — сказал врач, — он уже мертв.

Кирилл продолжал делать искусственное дыхание. Его люди и охрана Черяги стояли вокруг. Никому не хотелось отрывать Кирилла от трупа. Слишком был высок риск получить пулю в башку.

— Слышишь,ему ничем не поможешь, — повторил врач.

* * *

Кирилл поднял голову. В свете фар и всполохов «синеглазок» его зрачки страшно сверкали. Он посмотрел сначала на врача, потом на Дениса.

— А ты что тут делаешь? — сказал он Черяге. Черяга продолжал стоять неподвижно. Кирилл внезапно выхватил пистолет. Все окружающие попятились.

— Радуешься?! — заорал Кирилл. Омоновцы Черяги вскинули автоматы. Черяга сделал предупреждающий жест — «не стрелять».

— Ты его убил! — снова закричал Кирилл. Сухо щелкнул взведенный курок.

Стволов, направленных на него, Кирилл, казалось, не замечал. Он вообще ничего не видел, кроме неподвижного и окровавленного тела в снегу.

— Тише, тише, — сказал Черяга, — я уеду. Мы поговорим, когда ты придешь в себя.

Кирилл выронил пистолет, упал в снег и заплакал. Денис перевел взгляд на самолет. Под искалеченной машиной медленно собиралась лужа. Сначала Денис подумал, что это растаявший снег, но порыв ветра донес от лужи резкий запах керосина.

Миг— 1-48 разбился оттого, что в баках его не было горючего. А в самом самолете горючее, получается, было?

Черловские СМИ Напечатали известие об аресте Олега Самарина в тот же день, что и известие о катастрофе МиГ-1-48 «Сапсан». Областной прокурор отнекивался, а потом созвал пресс-конференцию и заявил, что считает раскрытым покушение на Михаила Мансурова, а также убийство Алексея Исханова и Афанасия Горного.

Пресс-конференция еще не закончилась, когда в московском кабинете Дениса Черяги, генерального директора ФГУП «Южсибпром», раздался звонок. Звонил следователь Шевчук: он любезно осведомился у Дениса Федоровича, когда тот планирует быть в Черловске, и пригласил его на допрос завтра в пятнадцать ноль-ноль.

Денис позвонил Ревко: сотовый у полпреда был выключен. Секретарша сказала, что непременно доложит и перезвонит.

Затем Денис набрал швейцарский телефон Извольского.

— Слава? — сказал он, — Самарин арестован в Черловске, и тамошние менты повесили на него все убийства, которые были вокруг, ГОКа. Он утверждает, что заказчиком был я. Тебе не стоит прилетать в Россию. Особенно сразу после гибели Бельского.

На следующий день после катастрофы в Кубинке, в пять часов вечера Кирилл приехал в контору Цоя. Цой разговаривал по телефону, и его коротко стриженые волосы сверкали серебряным нимбом на фоне бронированного стеклопакета.

При виде Кирилла Цой бросил трубку и встал из-за стола. На нем была щегольская белая рубашка и брюки от Армани. Это была та же самая одежда, в которой Цой приехал вчера ночью на аэродром. Видимо, он не спал и не переодевался.

— Похороны завтра, — сказал Кирилл. — Там под Кубинкой есть кладбище, где хоронят летчиков-испытателей. Он давно сказал, если что, хоронить его там.

— Это был несчастный случай? — спросил Цой.

Кирилл промолчал. Потом ответил:

— Он до последней минуты старался спасти машину.

— И мог катапультироваться?

Кирилл кивнул.

— Он мог катапультироваться. Он полагал, что если машина разобьется, то на программе «МиГ-Еврофайтер» будет поставлен жирный крест.

Цой потер лоб рукой.

— Черт знает что, — тихо сказал Цой. — Ну сколько эта его фанерка стоила? Десять миллионов? Двадцать? И из-за этой…

Кирилл вскинул глаза.

— И еще одно, — сказал Кирилл.

— Ну?

— Есть предварительные результаты расследования катастрофы. Степану не хватило горючего, а горючего не хватило потому, что в одном из трубопроводов низкого давления была течь. Летчики говорят, что это действительно очень сложно заметить при дальнем перелете. Когда Степан обратил внимание на топливомер, до Кубинки оставалось двести километров, и фактически это был ближайший аэродром. Когда самолет разбился, из него вытекло три тонны керосина. Прямо из брюха. Чудо, что он не взорвался.

— А как получилась течь?

— На топливопровод сначала поставили датчик, измерять давление. Под датчик сделали отводку Потом решили, что датчик там не нужен. Но так как машина была опытная, трубу не спрямили, а просто поставили на отводке заглушку. Она могла разболтаться от вибрации, дать течь и в конце концов соскочить.

— Она сама разболталась или ей помогли?

— Это невозможно доказать или проверить. Это же даже не серийный образец. Самолет существовал в единственном экземпляре. Но есть еще одна вещь.

Когда летчик катапультируется, то в действие приходят ручные и ножные захваты.

Они защищают от набегающего потока. Эти захваты приводятся в действие такими тросиками, которые огибают борт, приборную доску и потом идут к захватам. Чтобы они не болтались, их привязывают к борту и приборной доске нитками.

— Чем?

— Нитками, обыкновенными, очень тоненькими. Они каждый день рвутся, когда летчик вылазит из кабины, их заново приходится перевязывать. И вот эти тросики на МиГе были привязаны стальной леской.

— Еще раз?

— Эти тросики были привязаны стальной леской, — повторил Кирилл. — И это еще не все. Приборная доска, к которой они были привязаны, крепится на четырех болтах. Они должны завинчиваться очень прочно. Вот все эти болты были только наживлены.

Цой уже все понял, но сказал сердито:

— Ты мне можешь объяснить человеческим языком?

— Если бы Степан попробовал катапультироваться, леска сорвала бы приборную доску, и та бы ударила Степана по ногам или животу. Он умер бы еще в воздухе.

— И было б непонятно, почему? — уточнил Цой.

— Да, если бы он катапультировался, это бы выглядело как несчастный случай. Но он не покинул машину, и инженеры нашли все: и стальную леску, и наживленные болты.

— Сколько времени это занимает, — спросил Цой, — раскрутить болты, привязать леску, и испортить топливную систему?

— Самолет готовили полтора часа. Опытный техник мог управиться за пять минут. Кстати, сегодня один из техников не пришел на работу. Его зовут Мальцев. Он работал на заводе около пятнадцати лет.

Цой помолчал.

— Это все? — спросил он.

— В момент соприкосновения машины с землей вертикальная скорость составляла двенадцать метров в секунду. Это гарантированная смерть. Штурман погиб мгновенно. Медики говорят, что Степан управлял самолетом уже после посадки. Он даже выпустил парашют, и не сразу, а только когда скорость машины упала до двухсот восьмидесяти метров. Как раз перед тем, как самолет нырнул в канаву.

— Спасибо, — сказал Цой.

* * *

Есть кладбище, где хоронят погибших летчиков-испытателей. Именно там похоронили Степана, чтобы не перекрывать движение в Москве и не мозолить глаза властям.

На похоронах не было ни главкома ВВС, ни министра обороны, ни большинства авиационных генералов. Что же до конструкторов и летчиков, то пришли почти все, в том числе и самые ярые конкуренты МиГа. Еще пришли два милицейских генерала, которым сразу по возвращении с похорон велели написать заявления о выходе на пенсию.

Отпевали Степана в маленькой церкви, выстроенной недавно в двух километрах от кладбища; церковь тоже строили на деньги Степана. Константин Цой пришел в церковь первым и простоял все два часа прощания, не шевелясь и не крестясь. Один из бывших рядом воров сделал ему замечание, что он не крестится.

— Я пришел не к Богу, а к Степану, — ответил кореец.

* * *

Вечером после похорон Степана Майя Извольская попыталась покончить с собой. Она забралась в кабинет брата, расцарапала один из ящиков стола, и достала оттуда пистолет, который, как она знала, Извольский держал там форсу ради.

С заряженным пистолетом в руке и застал ее Черяга. Раздумывать было некогда: Денис сбил девушку на пол и ударил по руке так, что пистолет отлетел в самый дальний угол кабинета.

— Пусти, — заорала Майя, — пусти. Подонок! Я хочу, чтобы нас похоронили рядом!

— Майя, — бормотал Денис, — нельзя же так! Из-за какого-то бандита!

— Из-за бандита, — заорала Майя, — а чем вы отличаетесь от него? Тем, что называетесь замом по безопасности? Что вы не делаете такого, что делает он?

Вы делаете то же самое, просто говорите, что белый и пушистый… Вы собираете грязь, вы убиваете людей…

— Я не убиваю людей.

Майя расхохоталась.

— Степан так не думал. Он сказал, что вы убили Горного.

— Майя, неужели ты думаешь, что Степан говорил тебе правду?

— Он не врал мне, — сказала гордо Майя.

— Майя, поверь мне. Бельский был не худшим человеком в России, но он убийца, а все убийцы — лгуны.

— И ты никогда не убивал?

Денис замолчал.

— Вот видишь, даже ты не осмеливаешься мне лгать. Почему же ты думаешь, что Степан мне врал? А ты, его убийца…

— Его убил Цой!

— Зачем?!

— Майя, разуй глаза! Бельский ему мешал. Он был как бельмо на глазу. Он втягивал группу в разборки, которые ей были не нужны. А МиГ? Цой не затем убегал от налогов, чтобы прибыль с его заводов пошла на финансирование истребителя пятого поколения! Зачем были Цою разборки с генералами? Сколько шума было от этого МиГа, все говорили — мы понимаем, что в России государство настолько развалилось, что его функции выполняет организованная преступность, — но не до такой же степени, чтобы финансировать суперсовременное вооружение?

Бельский мертв — и теперь все можно списать на него. Кому-то угрожали? Это Бельский. Кого-то когда-то убили? Это Бельский. «Сибирь» теперь чистенькая.

Хрен ли Цою нужен этот Черловский авиационный завод? А ты думаешь, Степан бы от него отстал? Он бы пол-Минобороны перестрелял!

Дверь отворилась. На пороге кабинета стоял Извольский. Майя замолчала и невидящими глазами уставилась мимо брата.

— Что здесь происходит? — сказал Сляб, цепко оглядывая комнату. Его глаза зацепились за сломанный ящик и пистолет в углу.

Майя выпрямилась, насмешливо кивнула головой и вышла из комнаты.

Извольский сделал незаметный знак глазами, и один из охранников, маячивших в раскрытой двери, поспешил за Майей.

— Что, Денис, не ожидал? — спросил Сляб.

— Не ожидал, — ответил Денис.

Извольский медленно прошел по кабинету. Поднял валявшийся в углу пистолет и выщелкнул из него обойму. Подумав, набрал комбинацию на стоявшем в углу сейфе и бросил пистолет туда.

Через мгновение крышка сейфа захлопнулась, а Извольский повернулся к Денису. Пока Извольский возился с сейфом, Денис подошел к окну и глянул вниз. У крыльца, на тщательно посыпанной гравием дорожке, стояли два черных «мерседеса». По номеру Денису показалось, что он узнал машину полпреда Ревко.

Рядом стояли два охранника в форме ахтарского СОБРа.

Когда Денис повернулся, Извольский по-прежнему стоял около сейфа. Он не сел и не подошел к Денису.

— Денис, что ты делал в Кубинке?

— Он позвал меня на встречу.

— Зачем?

— Он не успел мне сказать.

— У меня есть впечатление, — сказал Извольский, — что если бы Степан не разбился, я бы никогда не узнал об этой встрече. Мне очень странно слышать, что мой шеф службы безопасности настолько доверяет Бельскому, что спешит к нему ночью на свидание, как какая-нибудь подзаборная шалава.

Денис побледнел.

— Мне еще удивительней слышать, что Самарин, назначенный благодаря тебе, дает исчерпывающие показания о заказанных тобой убийствах, исчерпывающие и непротиворечивые, слышишь, Денис?

— Зачем мне это?

— Затем, что чем больше крови, тем больше роль начальника службы безопасности. Что ты понимаешь в арбитражах? Ты даже шахту Горького, собственную, просрал. А в снайперских винтовках ты разбираешься.

— Это твоя единственная версия произошедшего?

— Нет, не единственная. Мне непонятно, почему тебя не арестовали до сих пор. Мне непонятно, о чем ты ехал советоваться с Бельским, сразу после ареста Самарина. Потому что сейчас ты говоришь, что Самарин выполняет приказ Бельского. Но ведь можно предположить и по-другому, что это ты выполнял приказы Бельского. В игре такого уровня редко обходится без перебежчиков, Денис.

— Это тебе Ахрозов наплел?

— Почему ты не арестован, Денис? Несмотря на враждебного следователя?

— Мне написать заявление? — спросил Черяга.

— Ты уволен. Это касается и «Южсибпрома».

Извольский нажал на звонок. В кабинет вошли Ревко и мужчина лет сорока, в штатской одежде с военной выправкой.

— Это Михаил Рубин, — сказал Извольский, полковник ФСБ в запасе. Передай ему дела. Ревко видимо старался не глядеть на Дениса.

* * *

Прошло пять минут. Извольский сидел в кабинете, закрыв глаза. У него внезапно заболел позвоночник: вообще в последнее время он чувствовал себя скверно, старая рана напоминала о себе внезапной головной болью и слабостью в ногах. Ревко что-то говорил ему, кажется, это касалось проекта «Цезарь».

— А где сейчас Степан? — неожиданно спросил Извольский. — Он еще…

— Похоронили сегодня утром. Очередь была как за колбасой, — сказал полпред.

Извольского передернуло.

— Майя тоже была, — сказал полпред. — ее привез и отвез Кирилл. Он был очень любезен. Он посоветовал ей отдать авиазавод из уважения к памяти Степана.

— ЧАЗ ей не принадлежит.

— Майя сказала то же самое, Кирилл в ответ возразил, что скоро ЧАЗ по наследству достанется ей.

— Я не убивал Бельского.

— Разумеется. Это сделал Цой. Теперь, если какая грязь по «Сибири» и выплывет, он может смело валить все на покойника. А если наследнички Бельского уберут тебя, кто будет решать проблемы AMК? Ирина? Майя?

Извольский молчал. Потом он сказал:

— Я хочу, чтобы Цой сел. Немедленно. И я хочу, чтобы сел Кирилл. Этого достаточно. Вся эта публика насмерть перепугается.

— Богатый заказ. И чем ж ты расплатишься?

— Я уже заплатил. Есть ГУП. В нем Павлогорский ГОК. В нем — ЧАЗ. Если государство хочет защищать свое имущество, — пусть защищает. Если меня убьют, все эти предприятия отсудит Цой.

— Слава, пока то, что ты спихнул государству, — это не предприятия, это проблемы.

— Я положил туда все.

— А Ахтарский металлургический комбинат?

— Ахтарский металлургический комбинат принадлежит мне. За все это время даже Цой не сумел до него добраться.

Ревко помолчал.

— Слава. Это не очень понятно, кто убил Степана. Знаешь, что скажет президент? Он скажет: Извольский хочет, чтобы государство решало его проблемы с бандитами и конкурентами, а взамен он отдает корзину с грязным бельем. Отдай АМК, Слава, и ты получишь его назад. Но у меня — перед президентом — будут аргументы в пользу ареста Цоя. «Это не я убил Степана», — это, извини, не аргумент.

— Я подумаю, — сказал Извольский. Ревко поднялся.

— Завтра я улетаю с президентом во Францию. Я жду твоего ответа до одиннадцати утра.

* * *

В ту же ночь Денис Черяга вылетел в Черловск. Самолет приземлился в Черловске в семь утра. В аэропорту Дениса никто не ждал, — ни охрана, ни милиция, ни очаковские киллеры. Денис поймал такси и отправился на Черловский авиазавод.

Когда он подъехал к проходной, было половина девятого утра. О московской отставке в Черловске еще не знали, — и для всех сотрудников он оставался всесильным гендиректором ФГУП «Южсибпром» и правой рукой Вячеслава Извольского.

Никто даже не обратил внимания, что с Денисом нет охраны.

По расчетам Дениса, об опале не должны были узнать раньше девяти часов по московскому времени, — то есть часа по местному В запасе у Дениса оставалось не больше четырех часов.

Охрану завода нес ахтарский ЧОП под руководством Кирилльева, тот самый, который без боя сдал Павлогорск. Кирилльев спал в караулке. Его растолкали, и он принялся оправдываться перед Денисом за Павлогорск.

— Проехали, — сказал Денис Кирилльеву, — пошли.

Они зашли в пустой еще кабинет генерального директора, и тут же в дверь постучали.

— Войдите, — сказал Денис.

Дверь открылась, и вошел шеф-пилот Михаил Степанович Рубцов. Мелкими шажками Рубцов приблизился к столу директора и положил на стол бумагу.

Это было заявление об оставке. Денис разговаривал с Рубцовым на приеме у президента. Не то чтоб Рубцов был благожелательно настроен, но во всяком случае уходить он не собирался.

— Михаил Степанович, — сказал Денис, — я не хочу уговаривать вас остаться. Я хотел бы все-таки понять, что произошло в ту ночь, когда погиб Степан.

Рубцов продолжал стоять.

— В ту ночь, — сказал Рубцов, — техник Мальцев, готовивший «сапсан» к вылету, намеренно испортил топливную систему и систему катапультирования. По чьему приказу он это сделал, вам виднее.

— Михаил Степанович, — сказал Денис, — Бельский приземлился в Черловске в семь часов тридцать три минуты вечера. Он прилетел на рейсовом самолете, и ничто не предвещало, что он собирается тут же лететь обратно. В десять часов двадцать семь минут по местному времени он вылетел в Москву на сверхзвуковом истребителе пятого поколения. За полтора часа до вылета он позвонил мне и назначил встречу в Кубинке. Таким образом, он пробыл в Черловске ровно два часа пятьдесят пять минут. Допустим, Степан любил риск и эффектные представления.

Допустим, он обожал кидать понты и полагал, что это его последняя возможность прокатиться на «сапсане». Но все-таки он был не настолько безответственным человеком, чтобы ради возможности еще раз подняться в небо поставить на уши два аэродрома и кучу военных. И если он полетел на встречу со мной, вряд ли затем, чтобы растопырить пальцы веером и пригрозить оторвать мне голову, если мы не уйдем с этого завода. Что-то произошло за те три часа, который он был в Черловске. Вот я и спрашиваю — что произошло с Бельским?

— Он погиб.

Рубцов повернулся и вышел. — Денис, заложив руки за спину, встал и начал ходить по кабинету.

— Денис Федорович, — подал голос Кирилльев, — я бы на вашем месте не задерживался в Черловске. В городе, знаете ли, слухи…

— Знаю. Вы следили за Бельским, когда он позавчера прилетал в Черловск?

Кирилльев подал Денису бумагу. Бумага была старательная — с адресами, по которым ездил Бельский, и с номерами сотовых телефонов, по которым он звонил.

Бумага была глупая — адреса даже не были расшифрованы.

— Степан Бельский прилетел рейсовым самолетом, как я уже докладывал.

Оттуда поехал на завод, но мы там сменили охрану, он покрутился рядом и уехал на квартиру, Березовая улица, 6.

— Чья квартира?

— Мы только что установили, квартира Михаила Рубцова. Потом он поехал на Подбельского, 4.

По адресу Подбельского, 4 располагалась прокуратура. В распечатке даже этого не написали: зато было отмечено, что за пять минут до выезда Бельскому позвонили с рабочего телефона Дмитрия Шевчука.

Следовало предположить, что Степан видел в ту ночь показания Самарина. Или даже самого Самарина.

— А после прокуратуры?

— Вернулся к Рубцову. Буквально на десять минут. И сразу поехал на взлетку. Там военные, они нас не пускали, а приказа идти на конфликт Сергей Изольдович не давал.

Следующий звонок, судя по распечатке, был на сотовый Ахрозова. Затем, через двенадцать минут, Степан позвонил Черяге.

— Мы все установили, — важно сказал Кирилльев, — мы такому кабану без присмотра по Черловску болтаться не дадим.

В голосе его была гордость за большую проделанную работу. Бывший мент Кирилльев искренне считал, что проследить за номерами телефонов — значит все понять. Боже мой, как Денису не хватало в этот момент Гриши Епишкина, — Гриши, который знал в этом городе всех и вся, и уже наверняка бы доложил Денису не только адреса, по которым приезжал Степан, но и сколько с кем было водки выпито и что сказано!

Денис подошел к окну. За давно немытым окном начинались заводские цеха, похожие на круглые алюминиевые коробочки, и перед одним из цехов заходил на стальном постаменте в вечный вираж двухмоторный Ла-5, первый самолет, который эквакуирован-ный Черловский авиазавод начал выпускать еще в годы войны.

Рядом с самолетом мокла под дождем старая доска передовиков производства, и к этой доске кто-то прикрепил огромный, в два метра ростом, портрет Бельского в черной рамке. Под портретом было несколько венков и стакан с водкой, накрытый черным хлебом. Ахтарский СОБР не стал разорять венки.

.Последствия были бы непредсказуемы.

Господи ты боже мой, картина была ясная — разве что-то было непонятно в этой картине?

Самарин работал на Бельского. И следователь Шевчук работал на Бельского.

Бельский приехал в прокуратуру где, скорее всего, еще держали для допроса Самарина. Почему — тоже очевидно. Бельский, наверное, пытался выяснить — нельзя ли Самарина отпустить. Выяснилось, что нельзя. Тогда Бельский наверняка сказал, что если Самарин даст показания о настоящем заказчике, то сдохнет через минуту. После этого либо Бельский, либо мелкий подлец Шевчук предложили Самарину перевести все стрелки на Черягу Самарину было все равно, он и так и так выходил убийцей, — а Бельский в этом случае обещал ему помощь дружественного следака.

Это был почерк Бельского; очаковский лидер намеренно, руками Самарина, загонял промышленный конфликт между AM К и группой «Сибирь» в болото уголовщины. Извольский был совершенно прав: чем больше в конфликте трупов, тем больше в нем роль начальника службы безопасности. Или бандитов. Если у тебя в партнерах бандиты.

И Цой наконец это понял. Он осознал, что безумное упорство Бельского в том, что касается ЧАЗа, помноженное на общее количество трупов, привели к ситуации, когда Цой вынужден обращаться к Бельскому за помощью.

А Цой этого никогда не любил. Именно ему принадлежала крылатая фраза.

«Бандиты — как ядерное оружие. Все должны знать, что они есть, но пускать их в ход можно лишь в крайнем случае». И вот наступал такой крайний случай, а после него был неизбежен пересмотр и отношений внутри группы. Доля Цоя, облажавшегося с предавшим его Олжымбаевым, должна была уменьшиться. Доля Степы Очаковского — возрасти.

Что можно было этому противопоставить? Уверенность глупой девчонки, проведшей полжизни за границей, что ее любовник ей не врал? И это когда любовником был Бельский, а вранье касалось бизнеса ее брата?

Ну хорошо. Предположим, Бельский действительно считал, что Денис вместе с Самариным перестреляли половину областных бандитов. Предположим, Бельский действительно считал, что Денис приказал убить Горного.

Предположим, что Бельского убил не Цой. И не Вячеслав Извольский.

Денис чувствовал себя как человек, пытающийся решить логическую задачу.

«Все население острова делится на людей и вампиров. Известно, что вампиры всегда лгут, а люди всегда говорят правду. Кроме этого, все население острова делится на тех, кто в своем уме, и сумасшедших. Известно, что те, кто в своем уме, всегда говорят то, что хотят, а сумасшедшие говорят противоположное тому, что хотят. Таким образом, сумасшедший человек тоже лжет, а сумасшедший вампир говорит правду. Есть Иванов, Петров, Сидоров и Васин. Известно, что двое из них — вампиры, а двое — сумасшедшие…»

Предположим, что Бельский верил, будто говорит Майе правду. Это бред. Он не мог в это верить. Он не мог считать, что Денис с Самариным убивают людей, потому что кроме Бельского, Самарина никто не мог купить.

Предположим, что Бельский верил, будто Денис убил Горного. Это бред. Он не мог в это верить, потому что он пытался посадить Дениса за это убийство, оплатив заведомо заказное дело. Или он оплачивал не заказное дело, а настоящее расследование, и это следователь подсунул Бельскому липу?

Предположим, Бельский в это верил. Тогда что-то должно было произойти за последние два часа его жизни, потому что Степан Бельский никогда не полетел бы на встречу с человеком, которого считал убийцей своего друга и коррумпированным мусором.

Дверь директорского кабинета громко хлопнула. Денис обернулся, и увидел, что на свое рабочее место приехал Сережа Ахрозов.

Ахрозов порозовел и слегка поправился: он шел к столу уверенным широким шагом, помахивая портфелем, и отчитывал кого-то по мобильнику. По пути Ахрозов показал начальнику службы охраны на дверь, и тот поспешно смылся через комнату отдыха. Ахрозов закончил разговор, швырнул мобильник на стол для совещаний и уселся в директорское кресло.

— Привет, Денис, — сказал Ахрозов, — никак не ожидал увидеть тебя здесь.

Денис пожал плечами.

— А почему мне не быть здесь? Я генеральный директор ФГУПа.

— Правда? А мне казалось, что это я генеральный директор ФГУПа.

Денис был ошарашен.

— Кто это тебе сказал?

— Ревко. Сегодня. В пять утра. Он сказал, что ты уволен. Ты хочешь узнать, какое заявление он мне продиктовал?

Ахрозов полез в портфель, достал оттуда клочок бумажки и прочел: «ФГУП „Южсибпром“ сообщает, что Черяга Денис Федорович ушел с поста директора ФГУП „Южсибпром“. ФГУП „Южсибпром“ также заявляет, что любые попытки СМИ возложить вину за безответственные действия различных физических лиц, возможно вызванные карьерными соображениями или личной недобросовестностью, на ФГУП „Южсибпром“ или на входящие в него предприятия, будут преследоваться в судебном порядке».

Подпись, и.о. генерального директора ФГУП «Южсибпром» Сергей Ахрозов.

Денис сглотнул. Этого следовало ожидать. Ревко испугался скандала и убрал с поста государственного предприятия доверенное лицо своего союзника. Но по той же самой причине он не мог поставить на ФГУП никого, кроме другого доверенного лица Извольского. А таким человеком был только Ахрозов.

— Слава просто выкидывает своих менеджеров, — с перекосившейся улыбкой сказал Ахрозов. — Сначала тебя использовал со всеми этими убийствами, а потом меня кинул. Уволил с ГОКа.

— Сережа, что ты несешь? Тебя поставили руководить этим заводом!

Ахрозов вскочил.

— Ты со Славкой давно меня убрать хотел, правда? Я вам был нужен, чтобы разгрести грязь на ГОКе. А потом бы меня все равно выкинули, как использованную выгребную лопату!

— Это кто тебе наплел? Бельский?

— Ревко!

— А Бельский о чем с тобой говорил?

— О чем Бельский мог со мной говорить? — горько засмеялся Ахрозов. — Ни о чем. Я его послал. Он сказал, что приедет в одиннадцать.

— Сережа, Бельский тебе звонил. Что он тебе сказал?

Ахрозов захохотал.

— Он сказал, что поссорился с Майкой. Он сказал, что Настя теперь с тобой. Ты не терял времени даром, пока ее брата за твое дерьмо сунули в СИЗО?

— Сергей, сейчас не время препираться о бабах! Мы обсуждаем судьбу завода.

— А на черта нам наши заводы, — ответил Ахрозов, — если не затем, чтобы получить женщину?

В кабинете резко, тревожно затрещал селектор. Звонок был похож на тявканье мопса.

— Сергей Изольдович, — сказала секретарша, — Это из прокуратуры. Просит соединить.

— Соединяйте.

Денис протянул руку и включил селектор на громкую связь.

— Сергей Изольдович, — раздался голос, — это следователь Шевчук. У меня к вам пара вопросов. Не могли бы вы приехать в прокуратуру?

— У меня нет времени, — ответил Ахрозов.

— Я советую вам найти время, — ответил Шевчук, — ваш бывший подчиненный Гриша Епишкин изобличен в убийстве Алексея Крамера, а ваш непосредственный начальник Денис Черяга объявлен в федеральный розыск.

— Давно? — машинально уточнил Ахрозов.

— Пятнадцать минут назад.

Ахрозов взглянул на Дениса. Взгляды их встретились. Ахрозов открыл рот и закрыл его. Потом осторожно положил трубку.

Денис усмехнулся.

— Ну что же ты, Сережа. Смелей. У тебя хороший шанс. Перезвони этому ублюдку, и Настя еще долго останется незамужем.

Ахрозов тяжело дышал.

— Он все равно узнает, что ты в Черловске. Через час.

— Ну, так что тебе мешает быть первым?

— Уходи, Денис. Убирайся. Я не знаю, зачем ты прилетел в Черловск, но уезжай скорей. Бери, чего тебе надо, и уезжай.

— Мне нужен Кирилльев и еще парочка сотрудников ЧОПа.

— Зачем?

— Тебе лучше не знать.

В дверь шеф-пилота ЧАЗа Михаила Рубцова позвонили спустя полчаса. Рубцов открыл замок и увидел на пороге Черягу в сопровождении Кирилльева и двух сотрудников ахтарской пром полиции.

— В чем дело? — спросил шеф-пилот.

— Обыск, — ответил Денис, — в рамках возбужденного уголовного дела.

— О чем? — осведомился шеф-пилот.

Денис ткнул пальцем за спину Рубцова, туда, где в глубине коридора маячил Яша Ященко.

— Пусть он объяснит, Рубцов повернулся и молча ушел на кухню. Ященко стоял, как громом пораженный. С кухни доносился запах свежепожаренных голубцов, и в прихожую к ногам Дениса вышел большой серый кот.

Сотрудники ЧОПа топтались в прихожей.

Два дня назад еще живой Степан ходил по этой квартире. Шел разговор, и в течение этого разговора кто-то сказал что-то, из-за чего Степан полетел в Москву.

Денис направился в хозяйскую спальню, служившую одновременно кабинетом.

Старая деревянная кровать, на выцветшем покрывале которой белели несколько кошачьих волосков. Небольшой телевизор «Сони», роскошный музыкальный центр — наверняка подарок Степана. По телевизору шла реклама.

Ященко бросился следом.

— Ну как же так, Денис Федорович, — сказал он, — мы же… мы же так не договаривались… Я вовсе не отказывался от переговоров. Это дело…

— Это дело появилось потому, что ты обкрадывал Бельского, — заявил Денис. — Ты ему об этом деле не говорил, а?

— Я ему сказал, — вскрикнул Ященко, — я ему сказал! Вот здесь, вот на этом самом месте сказал!

— Когда?

— П… позавчера. Перед тем, как его… как он… Ему было все равно! Мы не об этом говорили!

— А о чем?

— О вас.

— Да? И что же сказал Степан?

Ященко потупился. Реклама в телевизоре сменилась местными новостями.

Крашеная блондинка-ведущая сообщила, что губернатор Черловска товарищ Орлов посетил Малаковскую азотно-туковую фабрику и поздравил ее коллектив с ударным трудом.

— Смелее. Что обо мне говорил Степан? — голос Дениса был вкрадчив и страшен.

— Он сказал, что вы — убийца и карьерист. Он сказал, что бывший следак не может убивать людей. Потому что у него нет друзей и люди, которым он поручит мокруху, начнут колоться сразу же после ареста.

— А потом?

— Ничего. Потом он взял и уехал… Денис взял Ященко за шиворот.

— Подумай внимательно. Он сказал, что я убийца и карьерист, а потом он полетел на встречу со мной на «Сапсане»? Тебе это не показалось странным?

— Вы… вы не знаете Степана! Никто не мог понять, как он думает!

— Что было между этими словами и его полетом?

— Ничего! Совсем ничего! Миша фотографии показывал!

— Какие фотографии?

— Ревко. Он и Ревко. В Сирии. Но, господи, это всем же известно, что Ревко торговал оружием…

Денис обернулся. В двери кабинета стоял Миша Рубцов и глядел на Ященко так, как будто тот превратился в лягушку.

Телевизор сказал:

— На окраине Черловска найден труп Михаила Мальцева. Михаил Мальцев работал аэродромным техником на Черловском авиационном заводе и находился в составе бригады техников, подготавливавших к вылету разбившийся недавно в Кубинке опытный МиГ-1-48.

— Где фотографии? — спросил Денис. Рубцов и Ященко глядели в телевизор.

По телевизору показывали свалку Из-под мусора торчало то, что три дня назад было техником Мальцевым.

— Ребята, приступайте к обыску, — распорядился Денис.

Рубцов молча опустился на колени и открыл один из нижних ящиков серванта. Оттуда он достал порыжевшую от времени папочку, развязал тесемки. На ковер высыпались черно-белые ломкие фотографии восьмидесятых годов. Денис невольно обратил внимание, что и ковер был, вероятно, трофейный, какой-то арабский, с пестрой вязью, непохожий на советский ширпотреб.

На фотографиях были самолеты. Самолеты, еще раз самолеты и люди.

Наверное, их было запрещено фотографировать, и людей, и самолеты — но летчики снимались все равно. Впрочем, большая часть фотографий относилась к концу 80-х, когда эти МиГи уже стали появляться на выставках. Самолеты совсем не изменились с той поры, только постарели. Люди постарели тоже, они менялись от фотографии к фотографии, и Денис подумал: «Вымрет это поколение людей и это поколение самолетов. И другого не будет». Потому что неделю назад, зайдя на ЧАЗ, он своими руками, скорее всего, поставил крест на идее создания российского истребителя пятого поколения.

Денис, опустившись на корточки, просматривал фотографии одну за другой.

Охранники стояли в дверях гостиной, как два атланта в камуфляже.

Денис огянулся на Рубцова. Шеф-пилот фирмы стоял у стены и смотрел то на Дениса, то на охранников, прикидывая силы. Если бы вместо глаз у Рубцова был бикфордов шнур, Денис давно бы взорвался.

— Не знаю, зачем вам это нужно, — сказал Рубцов. — Если б было надо, я бы вас убил. Но за меня это сделают другие.

Денис смотрел на фотографию в своих руках.

Телевизор за его спиной сказал:

— Правоохранительные органы заявляют о раскрытии одного из самых громких убийств последнего месяца — убийстве вице-президента группы «Сибирь» Фаттаха Олжымбаева. Труп предполагаемого убийцы Алексея Крамера извлечен сегодня днем из болот к северу от Акантуя. Милиция опознала машину, на которой привезли труп. Она принадлежит службе безопасности Павлогорского ГОКа. Бывшему главе этой службы Григорию Епишкину предъявлено официальное обвинение в убийстве, а его начальник Денис Черяга объявлен в федеральный розыск.

Ященко, потерянно сидевший на диване, поднял голову.

— Денис, — сказал он, — что вы тут делаете?

Черяга усмехнулся.

— Ну Степан же сказал, что я следователь? Вот я и выполняю свои непосредственные обязанности.

Глаза Ященко задумчиво сощурились. Он был коммерсант, а не юрист, он был трус, и он ожидал от Черяги и Ревко чего угодно. Кажется, только сейчас он сообразил, что ни при каких условиях объявленный в федеральный розыск Денис Черяга не может лично проводить обыск по факту хищения средств с ЧАЗа, — особенно если у него нет ордера. Особенно, если с ним не милиция, а частный ЧОП. Особенно, если этот обыск происходит на квартире шеф-пилота завода, а не в офисе КБ «Русское небо».

Денис подошел к тумбочке в прихожей, выдернул из розетки телефонный шнур и оборвал с него разъем. В руках Дениса был небольшой, порыжевший от старости фотоснимок.

— Степан погиб из-за такого же снимка, — сказал Денис, обращаясь исключительно к Рубцову. — Можешь звонить и доносить на меня кому угодно. Но если ты хочешь, чтобы Степан погиб не зря, не говори, что я что-то забрал из квартиры.

* * *

Полпред Ревко переночевал в рублевском особняке АМК. В девять он должен был улетать в Париж в свите президента, и, пока Ревко, морщась, прихлебывал в столовой черный прогорклый кофе, к нему спустился зевающий Извольский в спортивных штанах и рубашке.

Голова Извольского раскалывалась. Он лег в пять утра, и это были не самые легкие пять утра в его жизни. Извольский с завистью оглядел подтянутого и благоухающего одеколоном Ревко.

— Кстати, — сказал Ревко. — Я тебя поздравляю. Денис улетел в Черловск.

— Почему в Черловск?

Ревко пожал плечами.

— Трудно понять. Человека прямо обвиняют в трех убийствах, убийства совершены в Черловске, черловский купленный следователь объявляет его в федеральный розыск. И куда ж он улетает? В Черловск.

— Трудно поверить, — пробормотал Извольский. — Ты не представляешь, как он мне был предан. Он спас меня. Мог убить. Взять себе комбинат.

— Это жизнь, Слава. Люди часто делают прекрасные поступки, а потом в них раскаиваются. Я думаю, что он ждал большой награды. Наверное, надеялся, что ты сделаешь его партнером. А что он получил? Пару каких-то фирмочек? Так он тебе завидовал больше, чем Фаттах Цою. Я не думаю, что он предавал тебя, Слава. Просто хотел показать свою важность.

Ревко помолчал.

— Проблема в том, Слава, что Дениса объявили в розыск не после показаний Самарина. Его объявили в розыск после того, как нашли труп Крамера. В Акантуйских болотах. А ты знаешь, что случилось в утро покушения? В это утро Гриша Епишкин поехал на охоту. Накануне арбитражного суда! Накануне захвата ГОКа! Начальник службы безопасности ГОКа поехал охотиться, и знаешь куда?

Правильно, на Акантуйские болота. Я совершенно точно знаю, что Денис и Крамер встречались. И после этой встречи у Крамера появились деньги. Слава, ты давал Денису указание разобраться с Цоем?

Извольский помолчал.

— Нет. Не давал. Никогда. Даже косвенно.

— Слава, ты понимаешь, почему они не арестовали Дениса? Им не нужен Денис, им нужен ты. Ты понимаешь, что будет с твоей компанией, когда ты окажешься за решеткой по обвинению в нескольких убийствах? Тебе было непонятно, как Цой хочет отобрать у тебя твой комбинат? Ты думал, для этого он будет скупать все ГОКи России?

Извольский молчал.

— Ты же сам говорил, что если у тебя не будет Павлогорского окатыша, ты просто заплатишь дикую цену за окатыш с Михайловки! Это отвлекающий маневр, Слава! Цой никогда не наносит удара по одному направлению, его главный удар — это уголовное дело!

— Останови это дело.

— Слава, это же не липовое дело. Это реальные показания, реальные трупы.

Я могу его здесь остановить, в Черловске его как остановишь?!

— Тогда что мне — уезжать из страны?

— Из страны тебе не поможет. Ты не Гусинский. Тебя не по политике будут искать, по уголовке. Слава, я еще раз повторяю: отдай комбинат федеральному холдингу! Никакой Цой его тогда у тебя не заберет!

— Нет.

— Слава, ты понимаешь, что ты сядешь в тюрьму и сделаешь это же самое в тюрьме, потому что у тебя будет выход: либо Цою продать за полкопейки, либо отдать государству. Только у меня будут уже слабые позиции в разговоре с президентом. Раньше у меня были сильные позиции. Я неделю назад пришел бы и сказал: вот Извольский все добровольно отдает государству, и поэтому он всем этим должен управлять. С ним — можно работать. Сегодня позиция слабая. А завтра, после твоего ареста, она станет еще слабее.

— Хорошо. АМК я отдаю в управление. А что взамен?

— Взамен я уже говорил: ты становишься гендиректором всего холдинга.

Вместо Ахрозова. Пожалуйста, ты можешь стать совладельцем учрежденных холдингом сбытовых компаний. Все. Считай, что президент гарантировал тебе полный иммунитет. Я хотел бы посмотреть на следователя, который заведет дело против олигарха, отдавшего Кремлю свои заводы. А если что, так этому следователю голову оторвут, вместе с Цоем.

— Хорошо. Пусть юристы подготовят документы, — приказал Извольский.

* * *

Вечером в «Кремлевскую», где за ужином сидели Цой и несколько его менеджеров, заехал Кирилл. Прошло всего два дня после смерти Степана, но по лицу Цоя никто не сказал бы, что он лишился своего близкого партнера и друга.

Цой улыбался за ужином и шутил, и самое удивительное было, что он не притворялся. Да, Степан погиб. Да, за него надо было мстить, и Цой знал, как будет мстить он сам и догадывался, как будет мстить Кирилл. Степан был для Цоя не просто партнером — а другом, одним из немногих друзей, с которыми можно было говорить почти откровенно. Если бы Цою сказали, «отдай твою правую руку, и Степан воскреснет», — Цой, не раздумывая ни мгновения, руку бы отдал.

Но правой руки никто не просил, и Степан был мертв. А раз так, совершенно не стоило думать об этом. Прошедшее сослагательное для олигархов не существует. Стоит ли вспоминать то, что нельзя переделать? Это неконструктивно, а Цой всю жизнь был очень конструктивным человеком.

Кирилл обнялся с Цоем, а потом взял в руки стакан с водкой и встал.

— Ребята, — сказал Кирилл, — у меня для вас новость.

— Какая? Что Черяга в розыске? Кирилл рассмеялся.

— Нет. Мы сегодня справляем поминки по Степану. Такие, как подобает. Так выпьем же все за то, чтобы поминки прошли успешно.

Все выпили. Кирилл взглянул на часы, извинился и уехал. Цой остался в «Кремлевской», постепенно напиваясь. Он был сильно рассержен словами Кирилла насчет поминок. Степан бы никогда так не сказал. Степан вообще сначала делал, а потом хвастался.

В этом была разница между Кириллом и Степаном, и Цою было ясно, что с Кириллом ему будет гораздо труднее. Проще будет выкупить у Кирилла долю. Можно будет даже сказать, что в некоторых бизнесах эта доля уже выкуплена, и деньги переведены на счета Степана. А где счета? А кто знает? Только Степан знал. А второго раза платить никто не будет.

— Ну что, — сказал кто-то из замов Цоя, сидевший рядом, — за Степана! Пусть земля ему будет пухом!

Через толпу к Цою пробрался начальник его охраны — бывший сотрудник ФСО Борсков.

— Константин Кимович, — сказал Борсков, — там к вам один человек приехал. В машине ждет.

— Чего он ждет? Пусть заходит.

— Константин Кимович, вам лучше выйти.

Цой пожал плечами и спустился по широкой мраморной лестнице, окаймленной бронзовыми копиями античных скульптур. Его «чайка» стояла у входа, негромко урча и светясь красными габаритами. Борсков отворил дверцу машины, и Цой нырнул внутрь. На заднем сиденье, откинувшись на подушки, курил человек.

— Ну у тебя и нервы, Денис Федорович, — промолвил Цой. — Приехать ко мне. И сюда.

— Разговор есть, — ответил Черяга.

* * *

Спустя полчаса Денис и Цой вместе поднялись по широкой мраморной лестнице на третий этаж арбатского особняка, принадлежавшего группе «Сибирь».

Весь этаж полностью принадлежал Цою: сразу за мраморной лестницей начинался изрядный холл, метров на пятьдесят, с огромным аквариумом посередине и двумя рабочими столами для секретарш. Справа был кабинет Цоя и переговорная.

Слева белая дверь вела в столовую, где Цой обедал один или с гостями.

Денис заметил, что секретарш в предбаннике не было. Вместо них за одним из компьютеров сидел Саша Борсков.

В кабинете Цой нажал громкую связь, снял трубку с телефона и набрал номер. Денис с удивлением заметил, что номер Цою подсказывать не пришлось.

— Слава, — сказал Цой, — я тут подумал и решил, что мы должны с тобой переговорить.

— О чем речь. Конечно. Как насчет следующей пятницы?

— Сегодня. Сейчас.

— А в чем дело?

— У тебя под рукой факс есть? Я сейчас пришлю факс.

На том конце трубки озадаченно молчали.

— Зачем факс, Костя?

— Затем, что факс иногда труднее перехватить, чем разговор.

* * *

Цой повесил трубку, придвинул к себе лист бумаги и написал на нем четким почерком несколько фраз. Вверху он присовокупил номер факса.

— Отправь, — приказал он Борскову Спустя несколько секунд Борсков вернулся в кабинет.

— Он сам принял факс, — сказал начальник охраны, — спустился вниз и принял.

Цой снял с руки часы, пододвинул к себе телефон, положил часы с одной стороны, а мобильники выложил с другой, и принялся ждать. Мобильники молчали и телефон молчал тоже. Цой нажал кнопку селектора и сказал на всякий случай Борскову:

— Если позвонят от Извольского — немедленно соедини.

Но звонка не последовало ни спустя минуту, ни спустя пять минут, ни спустя десять.

Через пятнадцать минут на третьем этаже громко хлопнул лифт, и послышались возбужденные голоса. Цой молча показал Денису на кресло и вышел в предбанник.

Денис откинулся на кожаную спинку и уставился прямо перед собой. На стене перед ним висела фотография в большой раме. Подпись под фотографией гласила: «Ахтарский металлургический комбинат».

Через пять минут на столе Цоя зазвонил прямой телефон. Телефон прозвонил раз, другой и третий, а потом Денис не выдержал и взял трубку.

— Слушаю, — сказал Денис.

Дверь в кабинет распахнулась, и в дверях показался Цой, а за ним — Кирилл.

— Как приятно слышать знакомый голос, — сказал в трубке баритон Извольского, — этого и следовало ожидать.

Денис молча протянул трубку Цою и нажал на громкую связь.

— Слава, — спросил Цой, — ты все еще у себя на вилле?

— Я уже уезжаю.

— Слава!

— Что?

— Ты не мог бы не покидать виллу? Мы к тебе сейчас заедем,.

Денис в ужасе посмотрел на Кирилла. Тот улыбнулся и пожал плечами: мол, дело житейское. Один олигарх просит другого олигарха не выходить во двор, бывает…

На том конце связи Извольский повесил трубку, медленно оглянулся и наконец заметил Калягина, начальника промышленной полиции Ахтарска, временно вызванного в Москву на подмогу.

— Володя, — сказал Извольский, — меня тут попросили не выезжать. Задержи самолет. И будь добр, проверь все подъезды к особняку.

Машину Цоя остановили у съезда с Рублевки, там, где дорога к вилле уходила в лес и петляла между соснами, вынуждая любую машину притормаживать.

Поперек дороги была натянута лимонно-желтая лента, возле нее стояли люди в камуфляже, и далеко-далеко, метрах в пятидесяти, двое охранников ковырялись в асфальте.

«Чайка» Цоя остановилась у препятствия. Денис сидел вместе с Цоем и Кириллом на заднем сиденье, следующей была машина Кирилла, а уж третьим шел джип сопровождения. К головной машине подошел Володя Калягин. Цой приспустил тонированное стекло.

— Вам придется выйти, Константин Кимович, — ровным голосом сказал Калягин, — и пройти до наших машин. Это всего сотня метров.

— А что случилось? — спросил Цой. Калягин помолчал.

— Там мину на дороге нашли, — ответил Калягин.

— Мощную?

— МОН-50 плюс два килограмма тротила. На бронированный «мерседес» вполне хватает.

— Только мину? Без людей?

Калягин перевел взгляд с Цоя на Кирилла, сидевшего в глубине «чайки».

Открыл было рот, а потом нехорошо улыбнулся и произнес:

— А вы вот сидите и думайте, нашли или нет. Так что извините, Константин Кимович, проехать никак нельзя. Столько взрывчатки хватит не то что на наш «мерседес», а и на вашу «чайку».

Цой вылез из машины, прошел к Саше Борскову и что-то коротко приказал.

Джип сопровождения начал пятиться назад, а за ним поехали «мерседес» и «чайка».

— Ну пошли прогуляемся, — сказал Цой.

* * *

Через двести метров выяснилось, что Цой угадал верно: за поворотом их ждала всего одна машина, и при ней непременный, как запаска, охранник, и если б Цой взял своих, то его охрана все равно бы в машину не влезла.

Спустя три минуты машина закатилась в подземный гараж. Свет в гараже был тускл и скуден, откуда-то капала вода, и двери лифта подпирали два массивных атланта в камуфляже и со «стечкиными».

Лифт в гараже по проекту не было. Его поставили три года назад, когда после покушения чудом выживший Извольский был вынужден почти год передвигаться в инвалидной коляске.

— Вам сюда, — сказал Володя Калягин.

Лифт остановился на третьем этаже, в гостиной, соединенной с зимним садом. Пальмы тихо шевелили растопыренными пятернями, и единственный свет, который был в гостиной, шел от приглушенных неярких светильников, укрепленных в стыках стеклянной крыши.

Извольский был один. Он сидел в мягких креслах у низкого столика, и рядом со столиком стояли еще два кресла и диван. На столике красовался трехлапчатый телефон с громкой связью и бутылка коньяка. В изысканном дизайнерском камине, похожем на стеклянную луковицу, догорали березовые дрова.

Извольский был полностью одет, в свежей белой рубашке, видимо для самолета.

— А ведь ты, Денис, в федеральном розыске, — уточнил Извольский.

Денис молча сел в кресло наискосок от хозяина.

Цой и Кирилл уселись на диван.

Присутствие Кирилла сильно смущало Черягу. Кирилл был безмерно предан Степану, жесток, хитер и не очень умен. Последним аргументом в любом споре он всегда считал ствол, — то есть был бандитом в. прямом смысле этого слова. В отличие от покойника Бельского.

— Итак, господа, — спросил Извольский, — что вы трое собираетесь мне сказать?

Денис кашлянул. От того, насколько убедительны будут его аргументы, зависела будущее ахтарского холдинга. И судьба группы «Сибирь». И уж конечно его, Дениса, собственная жизнь.

— Прежде всего я хотел бы уточнить, Слава, — в каком состоянии находятся твои переговоры с Ревко о передаче всех активов группы в государственный холдинг?

— Это мои переговоры и мои активы.

— Вероятно, тебя заинтересует информация, что Ревко ведет аналогичные переговоры с Константином Кимовичем. И руководителем холдинга он обещал назначить его ставленника.

Извольский внимательно поглядел на Цоя.

— В самом деле?

Цой, усмехнувшись, кивнул.

— И я хотел, чтобы вы уточнили, Константин Кимович, что вы согласились на это предложение, так как были убеждены, что Ревко работает на вас и что этот государственный холдинг, на самом деле — это всего лишь способ отнять собственность у Славки.

— Допустим.

— У Степана и у Ревко были не очень хорошие отношения, — сказал Извольский, — особенно после того, как Ревко стал отбирать у него ЧАЗ.

— Да, мы все знаем про этот разговор между Ревко и Степаном — в присутствии свидетелей. Очень удачно, что там было много свидетелей. Но, насколько я понимаю, был и другой разговор, с глазу на глаз. В котором принимали участие Цой, Ревко и Степан. И там аргументы были совсем другие. Там Ревко сказал Степану, что это идея Извольского — отобрать ЧАЗ. И, мол, что если Извольский его не отберет, то в отместку разрушит программу «МиГ-Еврофайтер». И что он сумел отчасти нейтрализовать АМК, предложив передать ЧАЗ в государственный холдинг. В этом разговоре Ревко заверил Степана, что человек, вложивший свыше тридцати миллионов личных долларов в государственное дело, достоин уважения и прощения — что бы он не совершал в прошлом. Он сказал:

«Немногие люди с чистой биографией сделали для нашего ВПК то, что сделали вы, Степан Дмитриевич». И пообещал, что новый Кремль никогда не пойдет против Степана, — скорее поддержит его претензии на роль общероссийского посредника между криминалом и бизнесом. И именно этот разговор, а вовсе не громкая ссора, заставили Степана согласиться на проигрыш иска. Он считал, что ничего не теряет, напротив, — что это он кидает Славу Тебя, к примеру, не удивило, что Степан не вывел из ЧаЗа ничего, даже акций «Русского неба»?

— Мало ли почему не вывел, — медленно сказал Извольский, -.потому, что не бизнесмен, а бандит. А Саша Ревко не очень-то жалует бандитов.

— Так ведь весь и вопрос, кто бандит, а кто нет. Ведь трупы-то в истории появлялись с удивительной регулярностью. И мне лично Ревко прямо заявил, что трупы плодит Бельский, потому что ему это выгодно. Ведь чем больше криминальная составляющая конфликта, тем выше будет потом доля Бельского. А Косте и Степану он сказал что-то вроде: «Извольский называет свой бизнес чистым, но его зам убивает людей». Потому что опять-таки, чем выше криминальная составляющая конфликта — тем важней в нем моя роль.

— Вопрос в том, — заметил Извольский, — когда он врал, а когда нет.

— Он врал в обоих случаях, — сказал Денис. — Весь расчет г-на Ревко строился на двух привычках российского бизнеса: к хроническому вранью и хроническому недоверию. Допустим, Бельский везде повторяет, что я заказал Мансура и Горного. Никто в нашей группе даже и не подумает, что Бельский действительно в это верит, а не пользуется возможностью посадить своих врагов за свои же преступления. Допустим, я везде повторяю, что Горного убил Бельский.

Ни Бельский, ни вы, Константин Кимович, даже не на секунду не допускали мысли, что я действительно в это верю, а не отчаянно пытаюсь оправдаться.

— Сейчас в это трудно поверить даже мне, Денис, — жестко сказал Извольский. Денис положил на стол фотографию.

— Этот снимок сделан десять лет назад в Сирии. Как видите, здесь на снимке четверо. Летчик — это Миша Рубцов, нынешний шеф-пилот ЧАЗа. Второй — сирийский шеф службы безопасности, третий — Саша Ревко. Это он тогда продавал самолеты Сирии. Четвертый — сопровождающий Ревко, как видите, он на этой фотографии стоит спиной.

Извольский взял снимок.

— Ну и что? Я и без тебя знал, что Ревко торговал «МиГами»…

— А вот на этом снимке сопровождающий повернулся лицом.

Денис протянул своему хозяину вторую фотографию. Четвертым был Олег Самарин.

— Самарин работал не на меня и не на Степана, — сказал Денис, — Самарин работал на Ревко. Они были знакомы очень давно и состояли в одной и той же организации. В свое время, когда мы пробивали назначение Самарина, я отметил одну маленькую деталь: у Самарина был липовый диплом об окончании Пермского педагогического института. Тогда я просто решил, что это вполне в стиле Олега.

На самом деле это был документ прикрытия. Самарин кончал Высшую Школу КГБ, и когда после возвращения из Сирии чекисты решили внедрить его в ряды милиции, ему конечно не могли выдать настоящий диплом. И взамен выдали фальшивку, как это принято в таких случаях на Лубянке. Именно этот снимок — вернее, другой такой же, — увидел Степан в квартире Миши Рубцова за два часа до своей гибели.

Именно поэтому он позвонил мне — человеку, которого искренне считал убийцей своего друга.

— Разве они были знакомы, Степан и Самарин?

— Нет. В том-то и дело. Если Степан когда-то и видел Самарина, то это было давно и мельком. Скорее всего, если бы он просто увидел снимок, он бы ничего не понял. Но так уж легла карта, что за двадцать минут до этого Степан был в черловской прокуратуре, где ему показали кадры допроса Самарина. И честно говоря, я полагаю, что Степан уже тогда насторожился. Самарин слишком много и слишком охотно брал на себя. Публично Степан торжествовал. Он даже сказал, что никогда нельзя поручать убийство мусору, потому что мусор всегда всех сдаст. Но в глубине души он чувствовал дискомфорт. Это была, что называется, слишком жирная приманка. И когда он увидел фотографию — он мгновенно все понял.

Кирилл встал с дивана и начал ходить по зимнему саду. На столе зазвонил внутренний телефон. Извольский, перегнувшись через ручку кресла, нажал на кнопку громкой связи.

— Вячеслав Аркадьевич, — раздался голос Вовы Калягина, — там это… следователи подъехали. По факту мины. Хотят с вами побеседовать и нас спрашивают, на предмет версий.

Извольский внимательно поглядел на Кирилла. Тот, в своей рваной черной кофте и черных же штанах, рассеянно ворошил угли в камине.

— Скажи им, — проговорил Извольский, — что у нас нет абсолютно никаких версий. Я ума не приложу, кому бы я мог помешать. И еще добавь, что дорожка-то ведет не только к нашему особняку, там еще шесть дач. Так что если моя служба безопасности нашла мину, это просто значит, что у меня хорошая СБ. А вовсе не что покушались именно на меня.

— Ага, — сказал Вова Калягин, — понял. Никаких версий и вообще это не про нас.

Извольский положил трубку.

— Продолжай, Денис.

Денис внимательно оглядел Извольского и Цоя.

— Я вижу ситуацию так. Между нами и группой «Сибирь» случился… довольно неприятный конфликт. Он мог погаснуть. Мог вяло тлеть. Наконец, многие такие войны, даже очень острые, остаются во вполне юридической плоскости.

Противники не переходят границ и уж конечно не убивают людей. Но полпред Ревко приложил все силы к тому, чтобы раздуть из углей пожар, который поглотит половину промышленной России. Чем острей был конфликт, тем больше обе стороны нуждались в поддержке, чем больше они нуждались в поддержке — тем больше они были готовы за нее отдать. И наконец наступил момент, когда ради уничтожения чужого бизнеса каждая из сторон была готова рискнуть своим собственным. Ревко не смущали миллионные убытки, которые несла экономика. Его не смущали трупы.

Наоборот — в глазах президента эти трупы и эти убытки должны были стать лучшим доказательством того, что частный капитал в России не способен договариваться.

Если эти двое готовы утопить друг друга вместе со своими заводами — так пусть лучше отдают их государству!

.Кстати, Слава, вспомни, с чего все началось. С Анастаса. С губернаторского фаворита, который решил стравить две враждебные промышленные группы, чтобы доить взятки с обоих. Ты отказался играть по правилам мелкого подлеца Анастаса. Но, уйдя от Анастаса, ты попал к Ревко, который делал то же самое — только на совершенно другом профессиональном уровне, недоступном губернаторской подстилке. Потому что Анастас, хоть и просил взятки, но хотя бы не плодил трупов.

А по мере того, как росла роль Ревко, трупы в конфликте появлялись все чаще и чаще.

Ревко говорил, что трупы выгодны мне и Степану. Потому что увеличивают наше влияние. Однако была еще одна сторона, которой трупы были выгодны: это сам Ревко. Ведь, в конце концов, мы все знаем, что Александр Ревко — не производственник, не финансист и не предприниматель. Он — бывший сотрудник спецслужб. Он не умеет управлять заводами, как Слава. Он не умеет захватывать заводы, как Костя. Его учили другому Убивать. Разводить. Подбрасывать улики, мешать следы, проводить спецоперации. Именно это он и сделал. Вспомните историю с Горным! Я был уверен, что Горный рассказал о моем предложении Степану, — Степан был уверен, что Горный ответил мне отказом. На самом деле никто не знал, о чем мы договорились с Горным, — никто, кроме полпреда Ревко, к которому я приехал в ту ночь! И которого я три часа убеждал назначить Горного гендиректором «Южсибпрома»! Кстати, Ревко был слишком умен, чтобы отрицать факт моего приезда.

— Он этого не отрицал, — задумчиво сказал Извольский, — однако он как-то вскользь заметил, что говорил только с тобой, а не с Горным. И, строго говоря, ему неизвестно, согласился ли Горный на твое предложение или ты просто обеспечивал себе политическое алиби.

— А покушение, при котором погиб Фаттах? — спросил Цой, — это тоже дело рук Ревко?

— Наверное, — сказал Извольский.

Цой усмехнулся.

— Мы здесь беседуем откровенно, Слава. Если мы здесь для того, чтобы вешать лапшу на уши, можешь вон — пойти и говорить со следаками. А не с нами.

Извольский помолчал.

— После того, как ГОК утонул, — сказал Извольский, — у меня был разговор с Денисом.

— Разговор?

— Я сказал «сегодня на ГОКе погибли семнадцать человек. Их убил Константин Цой».

Цой неторопливо повернул голову к Денису.

— Крамер приходил ко мне, — сказал Денис, — до покушения.

— Это всем известно!

— Он предлагал убрать тебя. Я отказался.

— Несмотря на разговор с боссом?

— Да.

— И как труп Крамера оказался в болоте?

Денис помолчал.

— Крамер приехал ко мне после покушения. У него абсолютно слетела крыша и у него не было ни копейки денег. Он повторял, что Цой — заговоренный, и он сказал, что если я не дам ему денег, он пойдет и скажет, что его наняли мы.

— И хоронил его действительно Гриша?

— Да.

— От твоей истории воняет, Денис, — сказал Кирилл. — Ты не нанимал киллера, но киллер прибежал к тебе и киллер мертвый. Я таких историй знаешь, сколько слышал?

— Больше, чем сам вчинял? — зло бросил Денис.

— Может быть, мы будем сейчас обсуждать более конструктивные вещи, нежели вопрос о том, кто и когда замочил Лешу Крамера по кличке Самосвал… — усмехнулся Извольский, — например, судьбу наших холдингов?

Цой встал, и от его тени в гостиной стало совсем темно. Поток воздуха от кондиционера едва-едва шевелил листья пальм, и в темноте могло показаться, что по гостиной вместо Цоя мягко ходит белый тигр-альбинос.

— Обсуждать более конструктивные вещи, — сказал Кирилл, — имеет смысл в одном случае: если за господином полпредом не стоит лично президент…

— Президент бы просто пригласил нас обоих в кабинет и очень вежливо попросил бы отдать наши комбинаты ему с народом, — с усмешкой заметил Цой. — Кстати, я не вижу способа отказаться.

— Хорошо, — сказал Извольский, — я… я найду способ поговорить с президентом. Мы ему все доложим.

— Что именно? — уточнил Цой.

— Все.

— Да, — задумчиво сказал Цой, — ты все расскажешь президенту, а Ревко все подтвердит. Ревко охотно скажет, что да, он убил бандита, авторитета, державшего в страхе половину российской металлургии, человека, чье имя было вызовом закону и Кремлю. «Ведь менты не могли его посадить, потому что были им куплены», — скажет Ревко, — «а я его убил». А еще ты расскажешь президенту, что полпред Ревко мечтает создать государственную металлургическую компанию, доходы с которой должны поступать не в наш с тобой преступный частный карман, а в государственный оффшор для блага будущей России. А потом он вспомнит, как я утопил твой ГОК, а ты нанял Крамера, чтобы убить меня, и скажет: «вот я и не хотел, чтобы такие люди правили бал в России». И чем ты думаешь, это кончится?

Тем, что президент поскребет лоб да и скажет: «А что, Александр Феликсович прав. Поставьте-ка активы на базу».

В гостиной стало очень тихо. Только шелестели листья пальм, едва колеблемые кондиционером, да в камине гудели березовые полешки, — ровные, идеально наколотые, специально привозимые каждую неделю выделенным для этого человеком. В полутьме на столике поблескивала бутылка дорогого коньяка, который стоил столько же, сколько зарплата рабочего на любом заводе любого из присутствующих, — бутылка была начата и разлита, но никто из четырех человек, сидевших в гостиной, к коньяку и не притронулся.

И вот тут Денис почувствовал холодный пот между лопаток. Цой был прав. В России не было морали, не было права, не было закона, а там, где нет законов, не бывает и преступлений. И точно так же, как Извольский или Цой могли оправдать любое свое беззаконное действие ссылками на обиду, месть и необходимость рассчитаться с врагом, — точно так же любое свое действие мог оправдать и полпред Ревко. Причем ссылался бы он при этом не на личную месть, а на высшие государственные интересы.

— Так что? — резко спросил Извольский. — Сдадим активы на базу? Я-то хоть из России могу уехать, а ты, Костя, куда уедешь? Тебе в шенгенской визе когда отказали?

Цой молчал. Он молчал очень долго.

— Степан был у меня в доле, — сказал Цой, — двадцать процентов. Эти двадцать процентов мы в свое время оценили в шестьдесят миллионов. Теперь оно подросло… У меня есть одна идея. Будет она нам стоить примерно шестьдесят миллионов. На двоих. Если тебе жмется, Слава, я готов одолжить.

— Шестьдесят миллионов? — вскипел Денис, — ты нас за лохов держишь? Да его за двушку хлопнут…

Цой сделал шаг и схватил Дениса за ворот. Его не мигающие голубые зрачки уставились в глаза Дениса.

— Ты думай на три шага вперед, а не на два, мусор! Ты его за двушку хлопнешь, а завтра тебя посадят! А бизнес наш отберут!

— Шестьдесят миллионов за Ревко?

— Шестьдесят миллионов за Степана, — ответил Цой.

— Да ты за завод никогда больше пятерки не платил!

— Дружба дороже завода, — пожал плечами Альбинос.

Они уже прощались, когда Денис сказал.

— Кстати, откровенность за откровенность. Я так понимаю, что вы очень обрадовались, когда Ревко снял меня с «Южсибпрома». А по какой причине вы одобрили кандидатуру Ахрозова?

Цой пошарил у себя за пазухой. На стол шлепнулась видеокассета в белой обложке без надписи.

— Посмотри на досуге, — сказал Цой. Усмехнулся и вышел.

* * *

Спустя час Денис поднялся на третий этаж особнячка. Там, в номере люкс, сидел Сергей Ахрозов. Он сидел и тупо смотрел телевизор. Ничего удивительного в этой картине не было, если не считать того, что Ахрозов смотрел спутниковый французский канал, а французского бывший гендиректор ГОКа не знал.

Денис вошел в гостиную и прикрыл за собой дверь. Ахрозов не шевельнулся.

Денис кинул на тумбочку кассету.

— Тебе следовало все рассказать мне. Или Славе, — сказал Денис.

Ахрозов молчал.

— Ты наверное, хочешь узнать, что с тобой будет? — спросил Денис. — Ты очень много поработал на врагов холдинга, Сережа. Теперь тебе немножко придется поработать на нас.

Ахрозов ничего не ответил, а просто закрыл глаза. Денис встал с кровати и пошел к выходу. У самой двери он обернулся: Ахрозов снова открыл глаза и глядел на него блестящими, суженными зрачками.

— Лучше б ты утонул тогда, Сережа, — тихо сказал Денис и вышел. Это было, наверное, мелко и злобно, — но великодушие Дениса на сегодня было исчерпано.

* * *

Извольский улетел во Францию спустя несколько часов. Там он срочно встретился с Ревко. Извольский выглядел очень напуганным. По его словам, мину на дорожке обнаружили чисто случайно: усиленный наряд службы безопасности осматривал асфальт и заметил под опавшими листями следы свежей работы.

Из Франции Ревко улетел на день в Арабские Эмираты, где в отеле «Хайятт» его ждал Константин Цой. Ревко предложил Цою одну, очень разумную идею. Ревко сказал Цою, что теперь, когда Бельский был мертв, Цою нет смысла работать с очаковскими. Цой поразмыслил и сказал, что он не против передать некоторые свои предприятия в государственный холдинг, если таким путем он выкинет из бизнеса Кирилла.

Денис Черяга по-прежнему находился в федеральном розыске. Положение его ухудшилось еще больше. В гостевом доме в Павлогорске нашли следы замытой крови.

Группа крови была та же, что у Крамера, и какие-то ранние дачники, сшивавшиеся в шесть утра в районе павлогорского железнодорожного вокзала, опознали Крамера в одном из пассажиров, сошедших с шестичасовой электрички.

Следственные эксперименты подтвердили все показания Самарина, кроме показаний по убийству Олжымбаева. Тут показания были несколько туманны, а осмотр места, где Крамер и Самарин якобы испытывали «Метис», дал неожиданный результат. Обгоревшую сосну действительно нашли, но живший неподалеку лесник категорически заявил, что слышал взрыв через два дня после покушения, и как его ни допрашивали, все стоял на своем. Кроме того, снаряд, убивший Олжымбаева, был изготовлен в 1989-м году, а осколки снаряда, испытанного в болотах на севере области, уверенно датировались 1997-м годом.

Висягин и Крупцов показали, что Самарин появился в Черловске через два дня после покушения на Цоя. Это как будто полностью согласовалось с версией Самарина о том, что он обратился к прежним подельникам только после того, как убедился в смерти Крамера и понял, что его ожидает та же участь. Однако оставалась одна странность. Если Денис Черяга был заказчиком убийства Панасоника, то он не мог не понимать, что сотрудники «наружки» так или иначе были в нем замешаны. Почему же тогда Черяга не ликвидировал опасных свидетелей?

Самарин на это, впрочем, убедительно отвечал, что опасными они стали только тогда, когда в Павлогорске сменилась власть, а после этого Черяге было не до того, чтобы прочесывать с автоматом окрестные леса.

В том же, что касается убийств Панасоника и Горного, в показаниях Самарина не было ни щелочки лишней. Автомат, использованный при убийстве Горного, выловили из реки в указанном Самариным месте. В заначке на даче обнаружили более сорока тысяч долларов, которые Самарин назвал платой за убийство. Висягин и Крупцов полностью признавали свою вину и подробно, на месте, показали, как убивали Панасоника и как страховали Самарина в универмаге.

* * *

Сообщение легло на стол президента в одиннадцать утра, как только он приехал на работу.

Сообщение было взято из «Рейтера» и гласило:

"Трейдерские компании, зарегестированные в Америке и связанные с Ахтарским металлургическим комбинатом, подали в суде Washington DC иск против российской группы «Сибирь».

Американские трейдеры АМК обвиняет группу «Сибирь» в организации ряда убийств с целью завладения промышленными активами АМК в России, а также в подкупе руководящих российских чиновников. В частности, АМК отмечает, что десять дней назад группа «Сибирь» перевела на счет 83655-альдо в Republican National Bank сорок восемь миллионов долларов. По словам адвокатов АМК, этот счет принадлежит крупному российскому чиновнику, представителю президента России по Южносибирскому федеральному округу Александру Ревко, и у АМК есть аудио-и видеодоказательства того, что деньги были уплачены за полное уничтожение бизнеса АМК в Сибири".

Президент внимательно ознакомился с текстом, поднял глаза на часы. Часы показывали половину двенадцатого.

— Витя, — сказал президент, сообщи пожалуйста Извольскому, что я жду его в час. С аудио-и видеодоказательствами.

— А если он не в Москве? — резонно спросил чиновник, — если он за границей?

— Пусть закажет себе «Шаттл», — сквозь зубы сказал президент.

* * *

Чиновник, принесший президенту листок с «Рейтером», вышел из кабинета и в предбаннике столкнулся с другим чиновником. Оба они кивнули друг другу и вышли в туалет.

— Сукин сын Сашка, — сказал один из кремлевских чиновников, тот, которого президент назвал Витя, — ты знаешь, сколько он получил от Альбиноса?

— Ну?

— Сорок восемь лимонов. А нам с тобой отдал пятьсот штук!

* * *

Распоряжение Президента осталось невыполненным. К двенадцати ноль-ноль отыскать Извольского и представить его в Кремль не смогли. Только к трем часам дня выяснилось, что Извольский — в Ам ерике.

Зато к четырем еще один кремлевский чиновник принес в кабинет президента новое сообщение. На этот раз сообщение было снято с ленты «Интерфакса» через минуту после его появления в сети.

Сообщение гласило: "Швейцарская прокуратура выдала ордер на арест полномочного представителя президента России по Южносибирскому федеральному округу. Поводом для этого послужило расследование, начатое прокурором Бенедетто Скавольо. По словам г-на Скавольо, конкретной причиной расследования является счет Александра Ревко в «Banco del Miro».

Неделю назад на счет Ревко пришло тридцать девять миллионов долларов.

Деньги были переведены из небольшого оффшорного банка, который, по сведениям швейцарской юстиции, полностью принадлежит одному из крупнейших росссийских промышленников — Вячеславу Извольскому, владельцу и генеральному директорому Ахтарского металлургического комбината.

По словам г-на Скавольо, сразу после перевода денег Александр Ревко, считающийся одним из ближайших сподвижников российского президента, в категорической форме предложил конкурентам Извольского — группе «Сибирь» передать все приобретенные ей предприятия в государственный холдинг, а во главе холдинга поставить одного из подчиненных г-на Извольского".

Президент внимательно прочел сообщение раз и другой. Лицо его сильно побелело. Президент добыл со стола папочку, в которой лежал текст «рейтер», и присовокупил к нему сообщение «Интерфакса». Потом подумал, достал оба текста, самолично скрепил их степлером и снова сложил в папочку.

— Что-нибудь еще по этому поводу? — спросил президент.

— Звонил госсекретарь США, — сказал чиновник, — просил отнестись с пониманием к вопросу и отложить твой визит в Америку. Судя по его словам, там в иске много сенсационных подробностей. Есть даже пленка, где говорят, что деньги предназначались лично тебе. Сам госсекретарь был очень любезен. Но сказал, что лучше подождать, пока газетчики устанут брехать. Тем более Извольский сейчас в Америке.

Президент помолчал.

— Еще что? — спросил он.

Чиновник, который говорил с президентом, был его личный старый друг и человек очень честный. Ни московские соблазны, ни связки легких денег, ходившие по администрации, не успели испортить его. Впрямую этот человек не взял ни копейки, хотя был обеспечен всем необходимым через кучу полугосударственных фондов, а дочь его в последнее время безо всяких просьб и понуканий с его стороны сделала головокружительную карьеру в одной из крупнейших российских консалтинговых фирм.

— Еще то, — сказал человек, — что три месяца назад мы попросили у Извольского денег через Ревко. Для спецфондов. Ревко принес чемодан, в котором было семьсот тысяч, и сказал, что это все Президент помолчал.

— Да, — сказал он наконец после минутной паузы, — все говорят, что Альбинос щедрей Сляба. Сорок восемь миллионов, это вам не сорока накакала. Цоя ко мне.

— Ты уверен, что тебе следует вмешиваться в драку двух олигархов?

— Это уже не драка олигархов, — рявкнул президент, — и я в нее не вмешивался слишком долго.

Константина Цоя и Вячеслава Извольского разыскали почти одновременно, и в приемной президента они оказались в один и тот же час: в половине девятого утра. Один прилетел из Америки, другой — из Кувейта.

Цой вошел немного позже, и когда он показался в дверях, оказалось, что все сидячие места в приемной заняты. Извольский расположился на большом кожаном диване, а в кресле напротив сидел его помощник. При виде Цоя помощник попытался было встать, но тут же поймал взгляд Извольского и, напротив, расположился в кресле поудобней.

Беловолосый кореец, пришедший в приемную в сопровождении главы администрации президента, остановился на пороге, скрестил руки и прислонился к дверному косяку — Ты уж не с охраной ли, Слава? — сказал глава администрации. — Боишься, что тебя в приемной президента подстрелят? Вон, Костя без охраны.

— У него охрана — Кирилл, у Боровицких ворот ждет, — откликнулся Извольский, — такую охрану не то что в Кремль, в рюмочную не пустят.

В приемной как-то внезапно образовались несколько парней из службы охраны, видимо предупрежденных о возможной склоке, но тут дверь верховного кабинета отворилась, и оттуда вышел один из приближенных чиновников.

— Константин Кимович, — сказал он, — президент ждет вас.

* * *

Когда Цой вошел, президент России сидел совершенно неподвижно, как на предвыборной фотографии. Даже стоявший в углу трехцветный флаг выглядел живей, чем глава государства, и бахрома его еле видимо трепетала от потоков теплого воздуха из вентиляции.

Президент не встал из-за стола, не поздоровался и не пригласил Цоя сесть. Он просто смотрел на промышленника, и под этим взглядом обычно невозмутимый Цой почувствовал, что он покрывается холодным потом.

Президент был разъярен. Президент был разъярен больше, чем если бы ему сообщили о провозглашении независимости Чечни. То, что задумали Цой со Слябом, было немыслимо. Скандал только разгорался, а телефон (полусекретный!) приемной Цоя уже раскалился от журналячьих звонков, и было ясно, что ущерб репутации России нанесен чудовищный — такого ущерба правящей семье не было со времен скандала с Гришкой Распутиным.

Цой молча стоял у двери кабинета, тем самым вынуждая президента начать первым, — и эти двадцать шагов, отделяющих его от стола главы государства, Цой охотней бы прошел под прицелом снайпера, нежели под взглядом президента.

Президент заговорил — очень негромко.

— В своем иске швейцарская прокуратура, — сказал президент, — утверждает, что к скандалу, возможно, причастен я. Она утверждает, что деньги на счету Ревко — это не деньги Ревко. Это мои деньги. Какие у швейцарской прокуратуры доказательства?

Цой молча подошел к столу президента и положил на него кассету.

Обыкновенную видеокассету «VHS», производство фирмы «Сони», длительностью девяносто минут. Никаких наклеек на кассете не было.

Президент повертел кассету туда-сюда, потом встал и прошел в комнату отдыха. В отличие от большинства начальственных мест, она располагалась не сразу за кабинетом, а была отделена от него небольшим коридорчиком: в коридорчик же выходили туалет и столовая. В комнате отдыха президент сунул кассету в видеомагнитофон.

Видимо президент отвык сам обращаться с капризной техникой. Сначала он сунул кассету не той стороной, а потом перепутал кнопки.

Наконец президент справился с видеомагнитофоном.

* * *

На плоском плазменном экране возник Денис Черяга. Изображение было черно-белое, но довольно четкое. Черяга сидел вполоборота к камере. Так же, вполоборота, сидел его собеседник — Извольский.

Черяга сидел и курил.

— Он хочет тридцать девять лимонов, — сказал Извольский. — Говорит, что тридцать один уйдет выше, а восемь пойдет ему. Но за это он получает санкцию на уничтожение группы Цоя.

— Что значит выше? — спросил Черяга.

— На самый верх. Он сказал следующее: "Президент считает ненужным существование в России промышленной группы, настолько связанной с криминалом.

Но вы должны доказать свою преданность новой России".

Президент выключил видеомагнитофон.

— Кто этот второй, рядом с Извольским? — спросил президент.

— Денис Черяга. Куратор его службы безопасности. Он, кстати, в федеральном розыске за ряд совершенных им убийств.

— Человек, который это записал, до сих пор там работает?

— Он пропал, и, к сожалению… в общем, я думаю, что свой иск эти ребята начали готовить после его пропажи.

Президент протянул ладонь.

— Где оригинал записи?

Цой скрестил руки на груди.

— Разумеется, не со мной, — ответил он.

В комнату отдыха, неслышно ступая, вошли два личных охранника президента.

Президент поколебался, потом в упор взглянул на Цоя и спросил:

— Что связывало тебя и… этого бандита?

— Мы были друзья. И партнеры.

Президент кивнул, приглашая охранников садиться, и вышел. Цой услышал, как во второй двери, той, что вела из коридорчика в кабинет, с громким щелчком повернулся замок.

* * *

Когда Извольский вошел в кабинет президента, Цоя там не было.

Разумеется, Извольский понимал, что Цоя провели, а может быть — вывели — через комнату отдыха, но все равно ему невольно показалось, что Цоя просто пристрелили тут же, а кусочки кинули в шреддер. Такая уж атмосфера царила в кабинете.

Президент не сидел — молча стоял на фоне трехцветного флага, и выглядел он очень усталым. Чтобы президент был в Кремле в девять утра — это было явление исключительное. Работал он допоздна, — но зато и вставал не рано, как прекрасно было известно обитателям Рублевки, привыкшим, что дорогу для президентского кортежа перекрывают в десять-одиннадцать утра.

— Садись, — внезапно сказал президент, — а то еще ножки подогнутся.

Извольский сел. Он старался казаться невозмутимым.

Президент взял со стола бутылку с минералкой, свинтил крышечку и отпил из горла.

— Вячеслав Аркадьич, — мягко сказал президент, — я бы хотел понять, почему вы, человек, который неоднократно встречался со мной, и пользовался моим доверием — подал иск в американский суд? Изгадил репутацию России? Если вы узнали эту грязь о Саше, что, мне нельзя было ее показать? Добро бы Цой, я ему в жизни руки не подал. А вы? Зачем выносить сор из избы?

Извольский помолчал. Потом сказал:

— Я пользовался вашим доверием и поэтому я прилетел сюда. Хотя, скорее всего, это ошибка.

— То есть почему ошибка?

— Вы сами знаете почему Президент вопросительно поднял брови. Извольский молча протянул ему бумагу. Это была распечатка разговора. Разговор был такой:

А. (Альбинос) Со Слябом все вопросы будут сняты, он просто отдаст все сам своему дружку полпреду. А полпред сажает на холдинг Ахрозова.

С. (Собеседник) Бесплатно?

А. Сорок восемь.

С. Не фига себе число! Почему так дорого?

А. Саша у нас человек государственный. Клянется, что это не ему.

С. В каком смысле не ему?

А. Саша утверждает, что наш президент наконец нашел способ сделать так, чтобы бюджетные деньги не воровали. Саша утверждает, что способ таков: завести в Швейцарии личный счет г-на президента и направлять деньги с этого счета исключительно на благо отечества.

— Видео? — спросил президент.

— Аудио, — ответил Извольский. — Поверх распечатки легла аудиокассета.

— Кто такой Ахрозов?

— Один из моих директоров.

— Почему Цой лоббировал его назначение?

— Потому что Ахрозов работал на него.

Президент помолчал.

— Ты заплатил Саше тридцать девять лимонов?

— Да.

— Тогда почему ты решил, что Саша работает на Цоя?

Извольский долго молчал. Потом проговорил:

— Я не решил, что Ревко работает на Цоя, — сказал Извольский. — Я прикинул и понял, что если Ревко берет у меня деньги и не отдает обещанного, то скандала он может избежать в одном-единственном случае: если я буду мертв. Моя смерть будет нужна, чтобы обвинить в ней Цоя и расправиться с ним, точно так же как смерть Степана — это лучший способ обвинить меня.

— Так почему американский суд?! — заорал президент.

— Я подумал, что операция такого масштаба должна быть согласована с вами. И в том, что касается Степана, и в том, что касается меня. Господин Ревко неоднократно повторял мне, что не берет денег для себя.

Президент помолчал.

— Ты это свое интеллектуальное открытие только мне излагаешь? Или как?

— Или как, — ответил Извольский. — В случае, если со мной что-то случится, или если я не выйду из Кремля, есть человек, который владеет документами…

— Денис Черяга, — правильно вспомнил президент.

— Да.

— Слава, я даю тебе честное слово, что ни тридцати девяти, ни сорока восьми миллионов, — что называется, не был, ни состоял, не участвовал. Даже разговора такого с Ревко не было. Что ты на это скажешь?

— Скажу, что меня и Цоя убрали бы все равно.

Президент нажал на селектор, и в кабинете образовался начальник его личной охраны.

— Возьми вот эту опору промышленности, — сказал президент, — и подожди с ним где-нибудь. Захочет поговорить по телефону, стукни его по башке.

— Чего ждать-то? — спросил начальник охраны.

— Чего надо, того и будет ждать, — ответил президент. Помолчал и прибавил. — Твое счастье, что ты прилетел, Слава. Порвали бы тебя за этот иск, как Тузик — грелку.

* * *

Вячеслав Извольский просидел в кремлевском кабинете весь день. Он сидел в полном одиночестве, если не считать телевизора и неразговорчивого охранника.

Телефоны у Извольского забрали и выключили, но охранник все время глядел на Сляба так, будто тот спрятал лишний телефон в трусах.

Извольский развлекался тем, что смотрел телевизор. Он посмотрел «Время» в полдень, «Вести» в два часа дня, «Сейчас» в три часа и «Сегодня» в четыре.

Начиная с двенадцати, все новостные программы сообщали об исках. Начиная с двух, все новостные программы начинались сообщением об исках.

В семь часов пришел еще какой-то человек и снова повел Извольского к Президенту.

На этот раз президент в кабинете был не один: около окна, скрестив руки, стоял Константин Цой, а спустя минуту из другой двери появился Александр Ревко.

* * *

Это был наихудший вариант. Они специально выбрали время, когда Ревко был во Франции. Извольский надеялся, что он струсит и там и останется.

Президент молча показал Ревко на стул. Тот сел. Он старался выглядеть невозмутимым. Президент мягко подошел к Ревко и положил перед ним сообщения «Рейтер» и «Интерфакса», — два листочка, скрепленных степлером.

— Я бы хотел услышать твои объяснения, Саша, — сказал президент.

— Это элементарная подстава. Мы же все так делали. Берешь банк, открываешь в нем счет на имя человека, которого хочешь скомпрометировать, и переводишь туда деньги. Вот они и перевели.

— И часто ты переводил для компрометации сорок восемь миллионов долларов? — уточнил президент.

— Я не просил этих денег, — сказал Ревко, — у меня достаточно своих. И все они в распоряжении государства, ты это прекрасно знаешь.

— Ну, в настоящий момент они в распоряжений швейцарской прокуратуры, которая их заморозила. И так как она будет очень тщательно изучать компании, с которых приходили деньги, то не исключено, что она узнает много нового о торговле российским оружием. В том числе и ядерными материалами со странами, которым эти материалы продавать не рекомендуется.

— Не докопается, — сказал Ревко.

— Очень бы хотелось верить. В изменившейся международной обстановке это было бы совсем некстати.

Президент открыл одну из папок, лежавших на столе, и достал оттуда новый лист бумаги.

— Это твоя записка о необходимости преобразования ФГУП «Южсибпром» в государственный холдинг «Федеральная промышленная компания», — сказал президент. — В ней приводятся некоторые цифры. Написано, что за время промышленной войны между группой «Сибирь» и Ахтарским холдингом только прямые потери нашей экономики составили около семидесяти миллионов долларов.

Экологический ущерб от аварии на Павлогорском ГОКе — еще двадцать миллионов.

Потенциальный ущерб от провала программы «МиГ-Еврофайтер» — двенадцать миллиардов долларов, которые очень пригодились бы нашей оборонке. И вдруг выясняется, что ты принимал самое деятельное участие в нанесении этого ущерба, причем играл за обе стороны, и с каждого миллиона, который потеряла экономика, ты получил свой оффшорный грош.

— Я не получал денег, — еще раз повторил Ревко, — что же касается ущерба, да, это был ущерб. Но это ущерб временный, а люди, подобные Цою, Бельскому и Извольскому — это ущерб постоянный. И ради того, чтобы уничтожить их, следует идти на определенные жертвы. Потому что завод, производящий МиГи, должен принадлежать народу, а не бандиту по кличке Степан Очаковский. Потому что только бандит может придумать продавать современные самолеты европейцам! А я — я бы предпочел их задаром поставлять Ираку или Ирану, нашим естественным стратегическим союзникам!

— На какие шиши? — процедил Извольский.

— А на те шиши, которые мы выручим от экспорта вашей стали, вашего алюминия, которые вы украли у народа, — ответил Ревко. — Ты думаешь, так будет вечно продолжаться, металл ты будешь производить здесь, а прибыль отгонять на оффшор? В государственном холдинге…

— Постой, Саша, — насмешливо перебил президент, — какой оффшор? Твой оффшор? При всем моем неуважении к покойнику Бельскому, у меня нет сведений, чтобы он зараз отгонял в «банко дель Миро» по сорок восемь лимонов зелеными.

Так что у меня большие сомнения в том, как будет функционировать твой холдинг.

— А так и будет, — сказал Альбинос, — что каждый год в нем будут сменяться начальники, и каждый год начальник будет отгонять половину прибыли на оффшор, а потом каждый последующий начальник будет сажать каждого предыдущего.

Президент поднял на него прозрачные глаза.

— Константин Кимович, — сказал он, — я бы попросил вас не комментировать меня. Мне мои мысли вполне понятны самому. И если мне покажется, что они совпадают с вашими, я буду склонен думать, что я в чем-то ошибаюсь. Я вообще не склонен доверять человеку, который бежал из СССР и изменил родине.

Лицо Цоя стало белей, чем его волосы. В кабинете на несколько секунд наступила мертвая тишина.

— Александр Феликсович, — продолжил президент, — меня не удовлетворили ваши объяснения касательно денег на швейцарских счетах. В связи с этим я хотел бы услышать более откровенный ответ на вопрос: как именно погиб Степан Бельский?

Ревко поднял голову. Он смотрел прямо на Извольского.

— Степана убрали мои люди по твоей просьбе, Слава, — ответил Ревко, — что же касается меня, то я жалею лишь о том, что отказал в твоей второй просьбе и не убрал Альбиноса.

— Не очень убедительный ответ, — сказал президент, — мне кажется, Вячеслав Аркадьич вряд ли стал бы просить о такой работе постороннего. Он бы попал в слишком большую зависимость. В конце концов, у него дома слишком хорошие повара, чтобы он еще платил за обед в ресторации. В этой связи у меня вопрос — учитывая, что ты взял с обоих участников сделки в совокупности восемьдесят семь миллионов долларов, и ни одному из них не намеревался отдавать заводов другого, — что произошло бы с Константином и Славой после образования холдинга?

— Ничего. Потому что я не брал их денег.

Президент кивнул.

— К сожалению, Саша, твои ответы меня не очень удовлетворили. И ты сам понимаешь, почему.

— Я их не брал! Такого — не утаить!

— Почему же, Саша. Утаить. При определенных условиях. Вот что мне понравилось в обоих гражданах промышленниках — они как-то не задумались над одним простым вопросом — а зачем тебе столько денег? А ответ очень прост.

Столько денег нужно только на свержение законной власти. Так что утаить эти деньги можно, не только убив господ промышленников, как это показалось им. А и убив меня. Ты не перепутал Россию с очередной Руандой?

— Ты делаешь ошибку, я…

— Я очень часто слыхал от тебя эти слова в последнее время, Саша. Я не пересмотрел итоги приватизации — «ты делаешь ошибку». Я не меняю правительство — «ты делаешь ошибку». Я не обложил нефтяные компании налогами в пользу армии — «ты делаешь ошибку». Я не посадил в тюрьму парочку взяточников — «ты делаешь ошибку». Тебе надоело количество ошибок, которые я, по твоему мнению, делаю? Ты решил вспомнить старое ремесло, и даже методы финансирования выбрал старые, не правда ли? Я помню, как ты мне рассказывал, сколько правительств ты сменил на деньги от экспорта МиГов, и по-моему, тогда у твоего оффшора тоже был счет в «Банко дель Миро»!

— Я не планировал государственного переворота, — сказал Ревко, — я всего лишь хотел создать государственную компанию.

Президент резко повернулся на каблуках и ушел в комнату отдыха.

Повинуясь его молчаливому жесту, за президентом последовали Александр Ревко и присутствовавший при сцене зам администрации.

Через мгновение в кабинете появились четверо безукоризненно одетых молодых людей. Двое остановились за спиной Цоя, а двое остались приглядывать за Извольским.

Цой невозмутимо присел у стола для совещаний и принялся ждать.

Извольский ходил из угла в угол, стараясь держаться подальше от корейца.

Прошло еще двадцать минут, и зам администрации вновь появился в кабинете, оглядел Цоя с Извольским и вышел куда-то в предбанник. Когда через десять минут он вернулся, в руках у него был небольшой черный ящичек.

— Вам, наверное, интересно, господа, — сказал чиновник, — Президент подписал приказ об увольнении Александра Ревко.

Цой глядел перед собой ничего не выражающим взглядом.

— А это что? — спросил Извольский, показывая на ящичек.

— Подарок. Подарок по случаю десяти лет добрых отношений, связывавших президента, Александра Феликсовича и меня.

Зам администрации поднял крышку, и Извольский увидел небольшой вороненый пистолет, покоящийся между обитых розовым шелком стенок.

Зам администрации резко закрыл ящичек. Через мгновение за ним захлопнулась дверь в комнату отдыха.

Извольский и Цой невольно переглянулись.

Прошло еще пять минут, и в кабинете появился президент. В руках его по-прежнему была бумага об образовании «Федеральной промышленной компании».

— Константин Кимович, — сказал он, — Вячеслав Аркадьевич. Если я услышу, что вы предпринимаете какие-либо действия друг против друга, даже если кто-то спер у другого хоть макаронную фабрику, — я подпишу этот указ. Вам все понятно?

* * *

Когда Извольский и Цой вышли из здания, был уже глубокий вечер. Погода стояла ясная и холодная, брусчатка Кремля блестела от изморози.

Охранники обоих, если не считать единственного невооруженного телохранителя Извольского, остались за Боровицкими воротами, и теперь Извольский и Цой шли по мостовой бок о бок, ежась от непривычно холодного ветра.

Цой чувствовал себя неуютно без автоматов вокруг. Извольский глядел куда-то вбок. Неприязнь между промышленниками была совершенно искренней. Две недели сотрудничества не искупали шести месяцев смертельной вражды. Они уже были в десяти метрах от ворот, когда Цой промолвил вполголоса:

— Кстати, Слава, я бы на твоем месте сейчас поехал к «Тиффани» и купил жене самые дорогие сережки, которые ты там увидишь.

— Почему? — не понял Извольский.

— Потому что если бы не разговор с Ириной Григорьевной, я бы тогда к тебе не приехал.

Извольский некоторое время размышлял над ответом, а потом сказал:

— Непременно куплю. Только ты знаешь, ей не нужны сережки.

В глазах Цоя на мгновение вспыхнула какая-то жадная, звериная тоска, и Сляб понял, что кореец думает о собственной девушке.

— Да, — сказал он, — ты прав, я совсем забыл, что твоей жене не нужны сережки.