Когда в феврале К. вернулся в Охай, вобрав в себя новую громадную энергию, он почувствовал, что им недостаточно «пользовались». «Чем я собираюсь заниматься здесь в течение двух месяцев? — спросил он Мэри, — я растрачиваю себя впустую». Как и ожидалось, у него было много дел в связи с новой школой в Дубовой Роще, когда он вел беседы с преподавательским составом и родителями. Многие родители переехали в Охайскую Долину, чтобы их дети могли посещать школу, а они сами принимать большее участие в делах школы, чем если бы она была школой-интернатом. Марк Ли, преподававший в долине Риши американец, женатый на индианке, стал первым директором школы.

К., конечно, не терял попусту время, когда в марте к нему приехал Дэвид Бом, который имел с ним восемь длинных бесед. Эти беседы, наряду с состоявшимися позднее в Броквуде еще пятью, были опубликованы в 1985 году под названием «Конец времени» — одна из наиболее значительных книг К., поскольку она привлекла внимание новой аудитории. Беседы с их быстрыми вопросами и ответами, не позволяют себя цитировать. А развитие в них идей осуществляется очень медленно. В них говорится о конце мысли и времени, а именно психологическом времени и мысли, которые принадлежат прошлому. Все, что мы выучили, все, чем мы являемся сами, все содержимое нашего сознания есть прошлое, заключенное в нашей памяти в виде мысли, и поэтому мозг забит прошлым, что означает, что нет истинного видения, потому что мы все видим через облако мысли, неминуемо ограниченное «я». «Разве возможно, — спрашивал К., — чтобы время пришло к концу? Вся идея о времени как о прошлом не означает ли что нет завтра?».

Если мозг остается в эгоистической темноте, он приходит к конфликту. Может ли деградация клеток мозга и их одряхление быть предотвращено? К. предположил, что через способность проникновения в сущность возможно изменить клетки мозга физически, действуя в определенном порядке, чтобы исправить причиненный годами неправильного функционирования вред.

В предисловии к брошюре, содержащей два более поздних диалога между К. и Бомом, Бом освещает этот вопрос:

«...необходимо подчеркнуть, что современные исследования мозга и нервной системы во многом подтверждают положение Кришнамурти о способности просветления изменить клетки мозга. Так, к примеру, теперь известно, что в организме есть важные вещества, такие как гормоны и нейромедиаторы, которые коренным образом влияют на функционирование мозга и нервной системы. Эти вещества время от времени отвечают за то, что человек знает, что думает и что все это для него значит. Теперь точно установлено, что знания и эмоции оказывают глубокое воздействие на клетки мозга и их функционирование. Вполне возможно, что просветление, которое должно возникнуть в состоянии подъема умственной энергии и чувств, оказывает существенное влияние на клетки головного мозга».

Тем летом по пути в Гштаад К. в третий раз заехал в клинику Янкера. Рентгеновский снимок показал, что уплотнение, которое он ощущал под диафрагмой, обусловлено грыжей, что не представляло опасности. После встречи в Саанене его спросили в Броквуде, почему он в свои годы продолжает выступать. Он ответил: «Часто спрашивают: „Почему вы продолжаете пользоваться своей энергией после 50 лет, когда никто, кажется, не изменяется?“ — Я думаю, что когда видишь что-то истинное и прекрасное, то хочешь поведать об этом людям из сострадания и любви. И если есть те, кому не интересно, то и это верно. Разве вы спрашиваете растущий цветок почему он обладает таким ароматом? По той же самой причине рассказчик проводит свою беседу».

В последние шесть лет жизни К. был вынужден продолжать поездки, беседы и дискуссии, хотя он практически прекратил вести частные беседы. В июле 1980 года миссис Радха Бурньер, которую К. знал много лет и которую очень уважал, была избрана президентом Теософского общества. Она была дочерью Н. Шри Рама, бывшего президента, племянницей Рукмини Эрендейл, которая добивалась избрания. Ради нее К. согласился посетить Теософское общество, будучи зимой в Мадрасе.

Таким образом, 4 ноября Радха Бурньер поехала в Висанта Вихар, чтобы привезти его, и впервые за 47 лет он вошел на огражденную территорию Теософского Общества, где собрались люди, чтобы приветствовать его, и он прошел по участку к дому Радхи на берегу реки. Он едва помнил это место. Позже, когда бы он ни бывал в Висанта Вихар, он имел обыкновение проезжать каждый вечер к дому Радхи, прогуливаясь но пляжу, там, где его «обнаружили».

На следующий день К. вылетел в Шри Ланка, куда его пригласили выступить с беседой и где он не бывал с 1957 года. Это был триумфальный визит; он встретился с премьер-министром, дал по телевизору интервью государственному министру и в течение часа разговаривал с глазу на глаз с президентом. Он также провел четыре публичных беседы, привлекших огромное количество людей.

Позже, в Долине Риши, к К. присоединились попечители всех трех фондов, а 20 декабря миссис Ганди, ее сын Раджив с женой провели там ночь, добравшись до Маданапалла на вертолете. Пупул Джаякар помогала принимать гостей. К. и миссис Ганди долго прогуливались вместе, в то время как вооруженные охранники прятались в кустах.

Когда К. на пути из Индии в Охай сделал в Броквуде остановку в начале 1981 года, он восторженно рассказывал нам о визите миссис Ганди и оказанном ему приему на высшем уровне в Шри Ланке. Он находился под сильным впечатлением от того, что президент Шри Ланки пожелал встретиться с ним. В этом проявлялась одна из странностей К., его уважение к мирскому успеху и академическим регалиям других; однако от себя он отторгал тех, кто пользовался его славой или проявлял признаки значимости собственной персоны. Он, казалось, никогда не принимал, во внимание, что пожертвования для его работы часто были плодами безжалостного конкурентного бизнеса, о чем бы он сожалел, если бы знал. Тем не менее, если бы ни эти противоречия, в нем было бы меньше привлекательного, что, конечно, могло уменьшить и любовь к нему лично.

На встрече в Саанене в 1981 году К. сильно страдал от желудочных болей, но взятые в Сааненской больнице анализы не обнаружили источника боли. Несмотря на это, было запланировано, что перед поездкой в Индию до возвращения в следующем году в Охай ему прооперируют грыжу. По пути в Гштаад он неожиданно попросил Мери Зимбалист, сопровождавшую его, написать о нем книгу, в которой бы рассказывалось о том, что значит быть вместе с ним. Еще дважды в течение нескольких последующих лет он обращался к ней с такой просьбой — даже если в книге будет сотня страниц и она бы потихонечку ежедневно писала. Остается надеяться, что такая книга появится, потому что с 1966 года она более, чем кто-либо, проводила время вместе с ним. Теперь она все время была с ним в Гштааде, Броквуде и Охай. Ванда Скаравелли вскоре откроет для него с Фоской Таннегг, но она вернется обратно во Флоренцию во время встречи, чтобы позже вернуться и закрыть Шале.

В сентябре К. пришлось несколько разнообразить свою ежегодную программу, проведя две беседы в Амстердаме, где он уже не выступал в течение 10 лет. Большой РАИ-Холл был заполнен до отказа, поэтому часть присутствующих хлынула в соседний зал, где было телевидение по замкнутому каналу. С К. находилось несколько друзей из Англии. По пути на первую беседу, когда мы ехали в машине, он нас спросил о чем будет беседа. Я сказала ему: «Разве у вас нет идеи?» Он ответил: «Нет, никакой». Когда его хрупкая фигурка появилась одиноко на большой сцене, чтобы сесть на твердый стул, перед которым не было даже стола, все это было очень трогательно. Как обычно, несколько минут он помолчал, обводя глазами присутствующих, которые застыли в напряженном ожидании. Наконец он произнес: «К великому сожалению, у нас в распоряжении лишь две беседы, поэтому необходимо сжать то, что мы должны сказать о всей целостности бытия». Все больше и больше он подчеркивал, что разница между людьми носит лишь поверхностный характер. В первой беседе он пояснил:

«Содержимое нашего сознания составляет основу для всего человечества... Человек, в какой бы части планеты он ни жил, страдает, причем не только физически, но и внутренне. Он не уверен в себе, боязлив, смущен, озабочен, лишен чувства полной безопасности. Вот почему наше сознание является общим для всего человечества... вот почему мы не можем быть индивидуумами. Пожалуйста, осмыслите сказанное. Нас обучали, давали образование, как религиозное, так и академическое, чтобы мы почувствовали себя, отдельными душами, старающимися для себя; но все это иллюзия... Мы совсем не отдельные сущности с отдельным психологическим содержимым, идущие к своей цели; мы все, каждый из нас в действительности являемся частью всего человечества».

В той же беседе К. обратился к другой теме, на которую он уже говорил ранее, развивая ее снова и снова в последние годы жизни, — о жизни со смертью:

«Смерть означает конец известного. Она означает конец физического существования, конец памяти о том, кто я есть, потому что я ни что иное, как память. И я боюсь отпустить все то, что означает смерть. Смерть означает конец привязанностям, потому что это значит умирать при жизни, не ожидая 50 лет или около того, пока какая-нибудь болезнь прикончит тебя. Это жить со всей вашей силой, энергией, интеллектуальными способностями, с огромным чувством и вместе с тем умереть для всех умозаключений, склада ума, опыта, привязанностей, боли. Иными словами, пока живешь, живешь со смертью. Тогда смерть не есть что-то удаленное, это не что-то в конце жизни, результат несчастного случая, болезни или старости; смерть наступает в результате конца воспоминаний; отсюда вытекает, что смерть неотрывна от жизни».

То, от чего он действительно просил отказаться, так это не иметь человеческих привязанностей. Как многим хотелось бы так поступить, если бы они смогли. Все больше людей во всем мире начинает посещать его беседы.

К. был счастлив побывать в Голландии, где он провел в молодости немало времени. Как-то днем он поехал снова повидать Замок Эрде, в котором сейчас размещалась школа и где К. не был с 1929 года. Когда он ехал по красивой березовой роще, он полушутя интересовался почему он возвратил обратно поместье. Доехав до замка, он, тем не менее, отказался выйти из машины, опасаясь быть узнанным.

Вернувшись в Охай в начале 1982 года, проведя обычные напряженные месяцы в Индии, К. отправился в феврале в Лос-анджелесский медицинский центр при Калифорнийском университете для того, чтобы прооперировать грыжу. В операции не было срочной необходимости, но было ясно, что при внезапном ухудшении здоровья грыжа может представлять собой опасность. Мери Зимбалист провела четыре ночи на кушетке в той же больничной палате, что и К. Операция, как и предыдущая, прошла под спинномозговой анестезией. Для него это было немалым испытанием, а как только действие анестезии ослабело, боль стала сильной, он заговорил об «открытой двери». Мери попросила его закрыть ее. В тот вечер он сказал ей: «Это было очень близко. Не знаю, было ли у меня достаточно силы закрыть дверь, но к тому времени он уже сидел в постели, читая детектив».

Последующее обследование в вышеупомянутом медицинском центре показало высокий уровень сахара в крови, и К. предписали диету для диабетиков; посещение окулиста в скорости показало, что в обоих глазах начинается катаракта, причем в левом глазу есть подозрение на глаукому, вследствие чего ему прописали капли. В целом же состояние здоровья было вполне удовлетворительным для его возраста.

В конце марта К. выступил с двумя беседами в Нью-Йорке, где он не выступал с 1974 года; теперь он выступал в Карнегги-Холл, где присутствовало 3 000 человек. Все места были заполнены. В интервью Полу Л. Монтюмери для газеты «Нью-Йорк Таймс» 26 марта в гостинице Паркер-Меридиен, где он остановился, К. сказал: «Видите ли, я никогда не принимал авторитета других и никогда не стремился к авторитету над другими. Расскажу вам веселую историю. В годы правления Муссолини один из его людей попросил меня в Стрезе в Лаго Маджоре (это было летом 1933 года) выступить с беседами. Когда я вошел в зал, передо мной сидели кардиналы, епископы, генералы. Вероятно, они приняли меня за гостя Муссолини. Я говорил о власти, о ее пагубности и разрушительной силе. На следующий день, когда я выступал снова, всю аудиторию составляла одна пожилая женщина». Когда Монтгомери осведомился, полагает ли он, что дело его жизни изменило жизнь людей, К. ответил: «Немного, сэр, но не слишком».

Когда К. пришлось сжать то, с чем он хотел выступить в две беседы, ему это удалось лучше, чем в цикле бесед в Охай, на встречах в Саанене и Броквуде и циклах регулярных бесед в Индии. В первой из двух Нью-Йоркских бесед он говорил о психоанализе как составной части американского образа жизни:

«Если появляется какая-нибудь проблема, — мы мчимся к психоаналитику, современному священнику, надеясь что он разрешит наши глупые мелкие проблемы. Анализ предполагает наличие анализирующего и анализируемого. Кто же анализирует? Отделён ли он от анализируемого? Не является ли он сам анализируемым?» К. говорил об аналитике и анализируемом, повторяя то, что годами говорил о наблюдателе и наблюдаемом, думающем и его мысли. Между ними нет никакой разницы. Он утверждал, что таково свойство всего внутреннего дробления. «Когда вы сердитесь, — говорил он, — вы сами и есть гнев. Вы не отличаетесь от гнева. Когда вы тщеславны, завистливы, вы становитесь этим».

Он попросил аудиторию в Нью-Йорке не аплодировать ни до, ни после беседы «Если вы хлопаете в ладоши, вы аплодируете своему собственному пониманию... Рассказчику совсем не требуется быть лидером, гуру или любой другой подобной чепухой. Мы вместе приходим к пониманию нашей жизни, которая стала такой поразительно сложной».

В конце второй беседы он спросил, может ли встать и уйти; естественно, вопросы обрушились на него. Он умолял разрешить ему ответить не более, чем на два из них. Второй вопрос звучал так: «Сэр, не могли бы вы описать Бога? Существует ли Бог?» На это К. ответил:

«Мы изобрели бога. Мысль изобрела бога; это мы с нашими мучениями, отчаянием, одиночеством, беспокойством, изобрели то, что называем богом. Бог не создал нас по своему образу и подобию, как бы мне хотелось, чтобы это было так. Лично у меня нет никакой веры. Рассказчик стоит лицом к лицу с действительностью, проявлением природы в каждой реалии, каждой мысли во всех проявлениях — он полностью осознает все. Если вы свободны от страха, печали, нет нужды в боге».

Когда он встал, раздались аплодисменты, хотя он просил не делать этого.

В апреле в Охай состоялось, четыре одночасовых беседы на тему: «Природа разума» между К., Дэвидом Бомом, доктором Джоном Хадли, частным психиатром из Охай и Рупертом Шелдрейком, который состоял в то время консультантом при международном сельскохозяйственном институте в Хайдарабаде Дискуссии эти, записанные на цветную видеопленку, были субсидированы фондом Роберта Е. Саймона, частной организацией, выделившей огромные гуммы для содействия умственному здоровью. Немедленно поступили заявки на получение записей из разных университете и учебных центров по всей стране, которым хотелось либо купить, либо взять кассеты напрокат. Записи были показаны рядом кабельных телевизионных станций, включая Нью-Йорк.

К. был в особом настроении и бодром состоянии в день своего 87-летия в мае. Он сказал Мери «Теперь каждую ночь меня будит медитация». Именно во время медитации «другой» всегда находился рядом с ним. В дневнике на стр. 121 К. описал как он пробуждался среди ночи такой медитацией:

«Медитация того часа была свободой, словно входишь в неведомый мир красоты и спокойствия; и мир без образов, символов и слов, без волн памяти. Любовь была в смерти каждой минуты, а каждая смерть означала возвращение любви. Она не была привязанностью, в ней не было корней. Она расцветала безостановочно, и в ней не было границы, столь искусно построенной оградой сознания. Медитация была радость, и с ней пришло благословение».

В июне К. пришлось дать две беседы в Барбикан-холле — он впервые выступал в Англии в зале большем, чем в Доме Встречи Друзей; но, хотя зал был переполнен, сами встречи не имели успеха. Во время первой беседы испортился микрофон, во второй беседе К., которому не понравилась атмосфера места, был не в лучшей форме. Для артистов не было специального входа, и нужно было пройти по главному вестибюлю, чтобы войти и зал. Будучи не в состоянии проделать это, К. пришлось воспользоваться служебным лифтом. Доктор Пачуре из Раджхата обычно теперь сопровождал К. во всех поездках; в этом году доктор Дагмар Лихти, ушедший на пенсию из клиники Бирхер-Беннер в Цюрихе, которую основал ее дядя и где лежал К. в 1960 году, приехала на встречу в Саанене, а затем отправилась в Таннегг, чтобы поговорить о состоянии здоровья К. с доктором Пачуре; уровень сахара в крови К. по-прежнему оставался высоким. Они посоветовали К. отменить семинар ученых, который должен был состояться в Броквуде сразу же после встречи и отдохнуть в каком-то новом для себя месте. К. не возражал. Он начал понимать, что ему следует делать более длительные промежутки в своей деятельности. Несмотря на усталость после встречи в Саанене, он продиктовал еще ряд писем к Школам, по одному в день в период с 1 по 12 августа. Затем, в сентябре, он поехал с Мери во Францию, где остановился более, чем на 14 дней, в отеле в окрестностях Блуа. Неделю с ними провела Дороти Симмонс. То был последний настоящий отдых в жизни К. — ни бесед, ни дискуссий, ни интервью; пока он отдыхал, головные боли отпустили его.

Перед тем, как он в конце октября отправился в Индию, я умоляла его продолжить ведение «Дневника». Мне казалось, что он слишком много говорит, но совсем не пишет. Ведь насколько легче говорить, чем писать, а в его беседах не было красочных описаний природы. К. говорил, что ему стало трудно писать, потому что руки трясутся. Тогда почему, предложила я, не наговаривать текст на пленку? Такая мысль пришлась ему по душе, хотя он признал, что подобной возможности во время его пребывания в Индии не представится.

В Индии он не только провел все беседы в обычных местах, добавив к ним еще четыре весьма удачных беседы в Калькутте, где он никогда раньше не выступал, но и бесчисленные дискуссии с группой людей, окружавших его долгие годы, включая Пупул Джаякар, Сунанду, Паму Патвардхан и старшего брата Памы Ахьята, а также знаменитого Пандита, Яганната Упадьяю.

В Европе и Америке К. завтракал в постели и не поднимался вплоть до полудня, если только у него не была назначена встреча, в то время как в Индии он спускался прямо вниз, чтобы позавтракать со своими друзьями, и беседа начиналась. Дискуссии, в которых участвует несколько человек, задающих вопросы, — излюбленная в Индии форма углубления в изучение философского или религиозного учения. Несомненно, таков наилучший путь к интеллектуальному взаимопониманию, хотя в нем устранены усилия интуитивного характера, благодаря которым люди лучше усваивают то, о чем говорит К. Самого К. вдохновляли подобные дискуссии в Индии. Он любил входить медленно, логически, шаг за шагом в свою философию. В индийской манере было подвергать сомнению все сказанное. Вот что К. полностью одобрял, поскольку вера, однозначное принятие чужих слов, вызывали у него непреодолимые трудности на пути к открытию истины через понимание себя.

В школе Долины Риши дочь Пупул Джаякар Радхика, которой в американском университете присвоили степень доктора наук по санскриту и буддизму и которая вышла замуж за канадского профессора Ханса Херцбергера, была теперь директором по учебе наукам, тесно сотрудничая с Нараяном, стоявшим во главе школы. К. был восхищен тем, как идут дела в школе. В школе училось 340 платных учеников со всех концов Индии, треть из них — девочки, а 10% — стипендиаты. У школы в Долине Риши была репутация одной из лучших школ в Индии. Когда в феврале 1983 года К. вернулся в Охай, он приступил к диктовке продолжения «Дневника». Он начитал первый отрывок на новый магнитофон, находясь в одиночестве в комнате после завтрака в постели; он продолжал делать записи, хотя и не ежедневно, вплоть до начала апреля. Большинство отрывков открывается описанием природы, раскрывая то, что каждый день был действительно новым и неповторимым для него. Эти описания захватывают людей, настраивая их на нужную волну. В марте следующего года, снова в Охай, К. наговорил еще три части, пребывая в одиночестве в комнате. Начитанные за два года до смерти, записи содержат последние размышления К. личного характера, причем так случилось, что самый последний отрывок — о смерти. Он описал как гуляя прекрасным весенним солнечным утром, он увидел мертвый желто-ярко-красный листок, который лежал на тропинке. «Каким он был красивым, — заметил К., — такой простой в своей смерти, такой живой, наполненный красотой и жизненной силой, присущими дереву в целом и лету. Странно, что он не поблек». Он продолжал:

«Почему люди умирают так жалко и несчастливо, от болезни, старости, одряхления, сморщивания тела, в уродстве? Почему им не дано умереть естественно и красиво, подобно листку? Что в нас не так? Несмотря на всех врачей, лекарства и больницы, операции и агонию жизни, включая удовольствия, мы не в состоянии умереть с достоинством, просто, с улыбкой... Точно также, как мы обучали детей математике, письму, чтению и всему остальному знанию, нам следует обучать их великому достоинству смерти — не как отвратительному событию, с которым приходится столкнуться, но как к части нашей ежедневной жизни, когда мы смотрим на голубое небо или кузнечика на листке. Это часть обучения как рост зубов или все неприятности, связанные с детскими болезнями. У детей исключительно развито любопытство. Если вы понимаете природу смерти, вам нет нужды объяснять, что все умирает, прах к праху и т.д.; но вы даете мягко объяснение без всякого страха, заставляя их почувствовать, что живое и мертвое едины. Нет воскрешения мертвых, нет идолопоклонства, догматической веры. Все на земле, нашей красивой земле, живет и умирает, нарождается на свет и увядает. Чтобы понять движение жизни, требуется разум — не мысли, начитанность, знания, а разум любви, сострадания с присущей им чувствительностью... Взглянув на мертвый лист в его красоте и красочности, возможно, человек осознает, отдаст себе отчет в том, что представляет собой его собственная смерть, причем не в конце жизни, а в начале. Смерть — не что-то страшное, чего следует избегать, что можно отложить, а нечто переходящее изо дня в день. Вот от чего появляется необычное чувство безмерности».