Кухарка устало взглянула на Лафайета.

— Мое имя Свайнхильд, приятель, — сказала она. — А как я сюда попала, слишком долго рассказывать.

— Адоранна, вы не узнаете меня? Я Лафайет, — в отчаянии прокричал он. — Я разговаривал с вами только сегодня утром, за завтраком. — Раздвижное окошко за ее спиной с грохотом открылось, и оттуда показалось сердитое лицо с волевым подбородком и правильными чертами, но заросшее щетиной.

— За завтраком, да? — прорычал незнакомец. — Пожалуй, для начала я потолкую с этим парнем.

— Алан! — воскликнул Лафайет. — Ты тоже?

— Это что еще значит: я тоже?

— Я хотел сказать… Я думал, то есть, конечно, я и не подозревал до последнего момента, что она… Я хочу сказать, что ты…

— Что, опять мне наставила рога? — Владелец небритого лица вытянул длинную мускулистую руку, стараясь схватить женщину. Но та отскочила в сторону со сковородкой в руке.

— Только тронь меня, обезьяна, и я раскрою твою глупую башку! — взвизгнула она.

— Ну, ну, полегче, Адоранна, — примирительно сказал Лафайет. — Сейчас не время для любовной ссоры…

— Любовной ссоры! Ха! Чего я только не натерпелась от этого идиота… — Она не успела закончить мысль, как предмет их беседы выскочил из кухни через распахнувшуюся дверь. Женщина отпрыгнула в сторону, подняла сковородку и с глухим стуком опустила ее на взлохмаченную голову Халка. Тот сделал несколько неверных шагов и повалился на стойку рядом с Лафайетом.

— Что будем пить, дружище? — пробормотал он и свалился вниз с оглушительным грохотом. Женщина отбросила в сторону сковородку, послужившую для самообороны, и наградила Лафайета сердитым взглядом.

— Зачем понадобилось его злить? — спросила она, оглядывая О’Лири с ног до головы. — Ведь я тебя впервые вижу. Кто ты, в конце концов? Клянусь, я ему с тобой не изменяла.

— Не может быть, чтобы вы меня не помнили! — воскликнул Лафайет. — Что здесь произошло? Как вы с Аланом попали в этот свинарник? Где дворец? А Дафна? Вы не видели Дафну?

— Даффи? У нас зовут так одного бродягу, у которого не все дома. Он сюда заходит иногда — клянчит, чтобы ему налили. Только последнее время я его не видела…

— Да нет, я сказал Дафна. Это девушка, точнее, моя жена. Она невысокого роста, но маленькой ее не назовешь, красивая, стройная, у нее темные волосы…

— Мне бы она пришлась по вкусу, — послышалось с пола глухое бормотание. — Вот подождите, только встану на ноги…

Женщина пихнула Халка ногой в голову и властно прикрикнула:

— Проспись, болван!

Потом игриво взглянула на Лафайета и пригладила волосы.

— Послушай, чем я хуже этой особы, — небрежно спросила она.

— Адоранна! Я говорю о Дафне — графине — моей жене!

— Ну конечно, о графине! Сказать по правде, нам последнее время не до графинь. Все больше считаем наши жемчуга, такие дела. А теперь, если ты не возражаешь, я уберу эту падаль.

— Позвольте вам помочь, — быстро предложил Лафайет.

— Это лишнее. Я и сама могу справиться.

— С ним все в порядке? — Лафайет перегнулся через стойку и посмотрел на шеф-повара, не по своей воле отошедшего ко сну.

— С Халком-то? Его можно бить по башке подковой, даже если она будет на лошадином копыте.

И, схватив Халка за ноги, она потащила его на кухню.

— Постойте, Адоранна, послушайте…

— Что еще за имя ты придумал? Я уже сказала — меня зовут Свайнхильд.

— Вы и в самом деле меня не помните? — Лафайет вглядывался в знакомое прекрасное лицо, испачканное сажей и жиром.

— Ну, хватит, с меня довольно, дружок. Кончай паясничать и убирайся отсюда: мне пора закрывать трактир.

— Но ведь еще рано.

Свайнхильд вскинула бровь:

— А ты можешь еще что-нибудь предложить?

— Мне надо с вами поговорить, — взмолился Лафайет.

— За это нужно платить, — решительно ответила Свайнхильд.

— С-сколько?

— По часам или на всю ночь?

— Я думаю, мне хватит несколько минут, чтобы все объяснить, — живо отозвался Лафайет. — Прежде всего…

— Одну минутку. — Женщина отпустила ноги Халка. — Мне нужно надеть рабочую одежду.

— Вы и так прекрасно выглядите, — поспешно остановил ее Лафайет. — Как я только что сказал…

— Кто ты такой, чтобы учить меня, что мне делать?

— Как кто я такой? Ведь мы с вами давно знакомы. Помните нашу первую встречу? На балу, который устроил король Горубл, чтобы отпраздновать мое согласие отправиться на бой с драконом? На вас еще было голубое платье, расшитое жемчугом, а на поводке вы вели тигренка…

— Бедняга, — воскликнула Свайнхильд, начиная что-то понимать. — Ты не в своем уме, верно? Что же ты раньше не сказал? Послушай, — вдруг сообразила она, — когда ты сказал, что хочешь поговорить со мной, ты на самом деле хотел только поговорить, да?

— Конечно, что же еще? А теперь, Адоранна, выслушайте меня. Я не знаю, что произошло — быть может, какое-то гипнотическое внушение, — но я уверен, что если вы постараетесь, то вспомните меня. Попробуйте сосредоточиться: представьте большой дворец из розового кварца, рыцарей и дам в изысканных туалетах, вереницу веселых праздников и торжеств…

— Не торопись, голубчик. — Свайнхильд достала из-под прилавка бутылку, выбрала два мутных стакана из груды посуды, сваленной в деревянную мойку, и наполнила их. Она приподняла свой стакан и вздохнула.

— Твое здоровье, приятель. Ты такой же ненормальный, как пара скачущих белок, но, надо признаться, у тебя занятные фантазии.

Уверенным движением она подняла стакан и залпом осушила его. Лафайет отхлебнул из своего стакана, скривился, а затем выпил все до дна. С непривычки он закашлялся, и Свайнхильд сочувственно посмотрела на него.

— Дело в том, что… — начал Лафайет и запнулся. — Дело в том, что я не могу ничего объяснить, — безнадежно закончил он.

Вдруг с новой силой заныли ссадины и ушибы. Он с тоской подумал о хорошем обеде, горячей ванне и теплой постели.

Свайнхильд погладила его руку своей жесткой маленькой ладонью.

— Не переживай об этом, дорогой. Завтра, может быть, все станет лучше.

Потом резко прибавила:

— Только я в этом сильно сомневаюсь.

Она вновь наполнила свой стакан, осушила его и, взяв пробку, решительно заткнула ею бутылку.

— Лучше не будет, пока правит этот козел, герцог Родольфо.

Лафайет до краев наполнил свой стакан и вновь залпом выпил его, не сознавая, что он делает, пока огненная жидкость не обожгла ему горло. Отдышавшись, он спросил:

— Не могли бы вы сказать мне, где я нахожусь и что здесь происходит? Похоже, это не Артезия. И тем не менее, существует определенное сходство: вы с Аланом, например, да и ландшафт в целом. Если мне удастся установить и другие существенные параллели, то я, возможно, сумею во всем разобраться.

Свайнхильд рассеянно почесала под мышкой.

— Рассказывать-то особенно нечего. Пару лет тому назад это было вполне приличное герцогство. Мы, понятно, не были богаты, но как-то сводили концы с концами. Потом дела пошли хуже и хуже: налоги, правила, законы. Сначала все пожрала саранча, потом два года подряд урожай винограда страдал от милдью, потом кончились дрожжи, а вслед за ними исчез и эль. Мы кое-как перебивались на импортном роме, но потом и он кончился. С тех пор сидим на пиве и колбасе из сурков.

— Кстати, о сурках, — сказал Лафайет. — Это, должно быть, вкусно.

— Бедняга, ты, видно, проголодался.

С этими словами Свайнхильд подняла брошенную сковородку, помешала угли в очаге и бросила лепешку из серого подозрительного мяса в плавящийся на сковороде жир.

— Расскажи мне об этом герцоге Родольфо, — предложил Лафайет.

— Я только раз и видела его, когда однажды в три часа ночи возвращалась из герцогских казарм. Я там, понимаешь, навещала заболевшего приятеля. А старикашка в это время прогуливался в своем саду. Было еще рано, вот я и решила перелезть через забор и завести с ним знакомство. Такие, как он, не в моем вкусе, но связи во дворце никогда не помешают.

И Свайнхильд кинула на Лафайета взгляд, который должен был выражать смущение.

— Но старый дурак быстренько выдворил меня оттуда, — закончила она, разбивая крохотное яйцо о край сковороды. — Начал говорить, что я ему в племянницы гожусь. На большее у него ума не хватило. Вот я и спрашиваю: как может этот старый осел управлять страной?

Лафайет задумался.

— Скажи мне, э-э… Свайнхильд, как мне получить аудиенцию у этого герцога?

— Не стоит пробовать, — посоветовала она. — У него скверная привычка бросать львам всех, кто ему не угодит.

— Только он может знать, что здесь происходит, — размышлял вслух Лафайет. — Видишь ли, я полагаю, что Артезия на самом деле не исчезла — исчез я.

Свайнхильд глянула на него через плечо, прищелкнула языком и покачала головой.

— Подумать только, тебе ведь не дашь много лет, — сказала она.

— Много лет? Да мне еще нет и тридцати, — возразил Лафайет. — Хотя, по правде сказать, сегодня я чувствую себя столетним стариком. Но теперь у меня есть хоть какой-то план, это уже легче. — Он принюхался. Свайнхильд поставила перед ним тарелку с отбитыми краями, на которую переложила поджаренную лепешку и коричневатую яичницу.

— Это действительно сурок? — с сомнением спросил он, искоса разглядывая угощение.

— Совершенно верно, сурок, как я и обещала. Желаю приятного аппетита, господин. Лично я никогда не могла проглотить эту гадость.

— Послушай, почему бы тебе не называть меня Лафайетом, — предложил он, принимаясь за еду. По виду блюдо отдаленно напоминало клейстер, но оказалось совершенно безвкусным, что, вероятно, было к лучшему.

— Это слишком длинно. Я буду звать тебя Лейф.

— Лейф! Как будто я какой-нибудь увалень в комбинезоне на одной лямке и босиком, — запротестовав Лафайет.

— Ну вот что, Лейф, — сказала Свайнхильд тоном, не терпящим возражений, и положила локти на стол. — Хватит молоть ерунду. Чем скорее ты выкинешь из головы свои бредовые фантазии, тем лучше. К чему привлекать к себе внимание? Если люди Родольфо заподозрят, что ты нездешний, ты очутишься на дыбе прежде, чем успеешь крикнуть «караул». А потом они вытянут из тебя все твои секреты, пощекотав хорошенько плеткой.

— Секреты? Какие секреты? Моя жизнь как открытая книга. Я невинная жертва обстоятельств.

— Ясное дело: ты безвредный дурачок. Но попробуй-ка убедить в этом Родольфо. Он подозрителен, как старая дева, учуявшая в душевой кабинке запах мужского одеколона.

— Я уверен, что ты преувеличиваешь, — твердо сказал Лафайет, подчищая тарелку. — Лучше всего чистосердечно рассказать ему обо всем. Я поговорю с ним, как мужчина с мужчиной. Объясню, что я совершенно случайно попал сюда при неясных обстоятельствах, а потом спрошу, не знает ли он кого-нибудь, кто занимался бы несанкционированными опытами по регулированию физических энергий. Да я почти уверен, — продолжал он, увлекаясь, — что он сам имеет связь с Центральной. Здесь наверняка работает помощник инспектора по континуумам, и как только я все объясню…

— Вот с этим всем ты пойдешь к герцогу? — спросила Свайнхильд. — Послушай, Лейф, это меня не касается, но на твоем месте я бы не делала этого, понятно?

— Завтра же утром я отправлюсь в путь, — пробормотал Лафайет, вылизывая тарелку. — Где, ты сказала, резиденция герцога?

— Я тебе этого не говорила. Но могу и сказать, ты все равно узнаешь. Он живет в столице, в двадцати милях к западу отсюда.

— Хм-м. Это где-то в районе штаб-квартиры Лода в Артезии. В пустыне, верно? — обратился он к Свайнхильд.

— Не угадал, дорогуша. Столица на острове, на Пустынном озере.

— Подумать только, как меняется уровень моря в континуумах, — заметил Лафайет. — В Колби Конерз вся эта территория находится под водами залива. В Артезии на этом месте настоящая Сахара. А здесь нечто среднее. Ну, как бы там ни было, пора отдохнуть. Где здесь гостиница, Свайнхильд? Ничего особенного мне не надо: скромная комната с ванной, желательно с окнами на восток. Я люблю просыпаться с лучами солнца.

— Я брошу свежего сена в козий хлев, — сказала Свайнхильд. — Не бойся, — прибавила она, заметив растерянный взгляд Лафайета. — Там никто не живет с тех самых пор, как мы съели козу.

— Неужели в этом городе нет гостиницы?

— Для парня, у которого не все дома, ты быстро соображаешь. Ну, пошли.

Вслед за Свайнхильд он вышел через заднюю дверь на каменистую тропинку, которая вела к воротам, заросшим сорной травой. Неподалеку виднелось покосившееся строение. Лафайет поплотнее запахнул камзол под порывами холодного ветра.

— Полезай-ка сюда, — пригласила его Свайнхильд. — Устраивайся под навесом, если хочешь. Я за это денег не возьму.

Лафайет заглянул внутрь, стараясь разглядеть что-нибудь в темноте. Четыре подгнивших столба кое-как подпирали проржавевшую металлическую крышу. Под ней густо разрослась сорная трава. Он принюхался — в хлеву явственно различался запах, по которому можно было догадаться о его прежней обитательнице.

— Нельзя ли найти что-нибудь поприличнее, — взмолился Лафайет. — Я до конца своих дней был бы тебе признателен.

— Ничего не выйдет, приятель, — заявила Свайнхильд. — Деньги вперед. Два пенса за еду, два за ночлег, пять за разговор.

Лафайет порылся в карманах и достал пригоршню серебряных и золотых монет. Он протянул Свайнхильд плоскую монету достоинством в 50 артезианских пенсов.

— Этого хватит?

Свайнхильд взвесила монету на ладони, попробовала ее на зуб и уставилась на Лафайета.

— Это же настоящее серебро, — прошептала она. — Ради всего святого, Лейф, то есть Лафайет, что же ты раньше не сказал, что ты при деньгах? Пойдем, дорогой. Для тебя — все самое лучшее.

О’Лири последовал за ней обратно в дом. Она зажгла свечу и по крутой лестнице проводила его наверх, в крохотную комнатку с низким потолком. Он огляделся: кровать под лоскутным одеялом, круглое оконце, застекленное донышками от бутылок, на подоконнике горшок с геранью. Он осторожно принюхался, но в комнате пахло только дешевым мылом.

— Великолепно, — просиял он. — Только где же ванная?

— Корыто под кроватью. Я сейчас принесу горячей воды.

Лафайет вытащил медное корыто, снял камзол и сел на кровать, чтобы разуться. За окном всходила луна, освещая далекие холмы, чем-то похожие на холмы Артезии. А во дворце сейчас Дафна, наверно, идет к столу об руку с каким-нибудь болтливым денди, удивляясь про себя исчезновению мужа и, может быть, смахивая иногда с ресниц слезинку…

Усилием воли он отогнал прочь мысли о ее гибком стане и вздохнул поглубже, чтобы успокоиться. Ни к чему расстраиваться. В конце концов, он делает все, что в его силах. Где есть желание, там есть и возможность. В разлуке сердце любит сильнее…

— Кого? — пробормотал он. — Меня или того, кто поближе?

Открылась дверь, и на пороге появилась Свайнхильд с двумя ведрами, от которых валил пар. Она вылила воду в корыто и локтем попробовала воду.

— В самый раз, — сказала она.

Лафайет прикрыл за ней дверь, разделся, обнаружив при этом, что дорогая ткань камзола была местами порвана, и со вздохом облегчения погрузился в горячую воду. Мочалки нигде не было видно, но под рукой оказался кусок коричневого мыла. Лафайет намылился и горстями стал поливать воду на голову — мыло сразу же попало ему в глаза. Он ополоснулся, расплескивая воду и что-то бормоча, поднялся и потянулся за полотенцем.

— Черт, — выругался он. — Забыл попросить…

— Вот, возьми, — раздался рядом голос Свайнхильд, и жесткая ткань коснулась его руки.

О’Лири схватил полотенце и живо обмотался им.

— Что ты тут делаешь? — спросил он, становясь на холодный пол. Уголком полотенца он протер глаза и увидел, как в этот самый момент девушка сняла сорочку из грубого хлопка.

— Эй! — воскликнул он. — Что ты делаешь?

— Если тебе больше не нужна вода, — язвительно ответила она, — то я приму ванну.

О’Лири быстро отвел глаза — не из эстетических соображений, напротив. То, что он успел заметить — стройное тело, ножка, пробующая воду, — было очаровательно. Несмотря на растрепанные волосы и обломанные ногти, у Свайнхильд была фигура принцессы — точнее, принцессы Адоранны. Он быстро вытер спину и грудь, слегка коснулся полотенцем ног, откинул покрывало и юркнул в постель, натянув одеяло до подбородка.

Свайнхильд что-то мурлыкала себе под нос, беспечно плескаясь в корыте.

— Поторопись, — сказал он, разглядывая стену. — Что если Алан, то есть Халк, поднимется сюда?

— Ему придется подождать своей очереди, — сказала Свайнхильд. — Впрочем, этот неряха никогда не моется ниже подбородка.

— Он твой муж?

— Можно сказать, что да. Над нами никто не произносил магических слов, у нас даже не было вшивой гражданской церемонии в ближнем городке. Этот бездельник утверждает, что так нам не придется платить налоги, но если ты хочешь знать мое мнение…

— Ну, все? — выдавил из себя О’Лири и зажмурился, стараясь не смотреть на Свайнхильд.

— Почти. Осталось только…

— Свайнхильд, пожалуйста, мне надо выспаться перед дальней дорогой.

— Где полотенце?

— В ногах постели.

Легкое женское дыхание, шлепанье босых женских ног, близость молодого женского тела.

— Подвинься, — услышал он нежный женский голос у своего уха.

— Что? — Лафайет подскочил на постели. — Господи, Свайнхильд, ты не можешь здесь спать!

— Неужели ты считаешь, что я не могу спать в своей собственной постели? — с негодованием воскликнула она. — Что же мне, по-твоему, устроиться на ночь в козьем хлеву?

— Нет, конечно, нет, но…

— Послушай, Лейф, давай без глупостей! Либо у нас все поровну, либо отправляйся спать на кухонном столе, со всеми своими деньгами. — Он почувствовал рядом с собой ее горячее, молодое тело. Она перегнулась через него, чтобы задуть свечу.

— Дело вовсе не в этом, — слабо запротестовал Лафайет. — Дело в том, что…

— Тогда в чем же?

— Я что-то никак не соображу, в чем дело. Мне только кажется, что мы оказались в довольно щекотливой ситуации: внизу храпит твой муженек, а выход отсюда только один.

— Кстати, о храпе, — неожиданно заметила Свайнхильд. — Уже несколько минут я не слышу ни звука.

При этих словах дверь с треском распахнулась. При свете высоко поднятого масляного фонаря Лафайет увидел разъяренное лицо Халка. Его глаз украшал огромный синяк, а над ухом вздулась шишка величиной с куриное яйцо.

— Ага! — заорал он. — Блудница Иезавель! Прямо под моей крышей!

— Под твоей крышей! — передразнила его Свайнхильд, Лафайет же в это время старался вжаться в стену. — Насколько я помню, этот притон достался мне от моего отца, и я по доброте сердечной подобрала тебя на улице, после того как мартышка стащила твою шарманку или что ты там еще мне наплел!

— Как только я увидел этого прилизанного хлыща, я сразу же заподозрил неладное, — прорычал Халк, тыча в сторону О’Лири пальцем словно кавалерийским пистолетом. Он повесил фонарь на крюк у двери, засучил рукава, обнажив бицепсы размером с тыкву, и ринулся к кровати. Отчаянным движением Лафайет выпутался из одеяла и соскользнул в щель между матрацем и стеною. Голова Халка врезалась в стену с треском, напоминающим удар разъяренного быка в ограду арены. Великан пошатнулся и осел на пол, как мешок с консервами.

— Ну и удар у тебя, Лейф, — прозвучал откуда-то сверху восхищенный голос Свайнхильд. — Наконец-то этот грубиян получил по заслугам.

Кое-как высвободив руки и ноги из обмотавшегося вокруг него одеяла, Лафайет вылез из-под кровати — и встретил устремленный на него взгляд Свайнхильд.

— Чудной ты парень, — сказала она. — Сначала сшибаешь его с ног одним ударом, а потом прячешься под кроватью.

— Я уронил контактные линзы, — надменно ответил Лафайет, поднимаясь на ноги. — Ну, да бог с этим. Я редко пользуюсь ими, разве что придется написать завещание. — Он схватил свои вещи и стал натягивать их с предельной скоростью.

— Я думаю, завещание не помешает, — вздохнула Свайнхильд, перекидывая прядь светло-русых волос через плечо. — Когда Халк придет в себя, он вряд ли будет в хорошем настроении.

Она разыскала в скомканных простынях свои вещи и стала одеваться.

— Не беспокойся, не стоит меня провожать, — поспешно сказал Лафайет. — Я знаю, где выход.

— О чем это ты говоришь, приятель? Ты что же, думаешь, я останусь здесь после всего, что произошло? Давай-ка уберемся отсюда, пока он не очнулся, не то тебе опять придется усмирять его.

— Пожалуй, ты права. Тебе неплохо было бы пожить у матери, пока Халк поостынет. А тогда ты сможешь объяснить ему, что он ошибся, и на самом деле все было совсем не так.

— Совсем не так? — недоуменно переспросила Свайнхильд. — А как же все было? Но можешь не отвечать. Ты странный парень, Лейф, но я думаю, ты действуешь из лучших побуждений — чего нельзя сказать об этой большой обезьяне, Халке!

Лафайету показалось, что в уголке голубого глаза блеснула слезинка, но, прежде чем он успел в этом удостовериться, Свайнхильд отвернулась.

Она застегнула корсаж, открыла скрипучие дверцы шкафа, встроенного в стену за дверью, и достала широкую накидку.

— Пойду приготовлю что-нибудь перекусить нам в дорогу, — сказала она, спускаясь по темной лестнице. Лафайет взял фонарь и последовал за ней в кухню. Пока Свайнхильд складывала в корзину буханку грубого хлеба, кусок черноватой колбасы, яблоки, желтый сыр, кухонный нож и бутыль подозрительного лиловатого вина, он нетерпеливо переминался с ноги на ногу, напряженно прислушиваясь к каждому звуку, доносящемуся сверху.

— Ты очень предусмотрительна, — сказал Лафайет, беря корзину. — Надеюсь, ты не будешь против, если я тоже кое-что добавлю в знак признательности?

Лафайет стал рыться в карманах, но Свайнхильд остановила его:

— Не надо. Деньги пригодятся нам в дороге.

— Нам? — Лафайет удивленно поднял брови. — Где живет твоя мать?

— Вот заладил! Ты что, помешался на матерях? Моя мать умерла, когда мне был год. Давай поторапливаться, Лейф. Нам надо уйти подальше, прежде чем мой благоверный пустится за нами в погоню.

И она распахнула заднюю дверь навстречу порыву холодного ветра.

— Но ты не можешь идти со мною!

— Почему это? Нам по пути.

— Ты тоже хочешь увидеть герцога? Но мне казалось, ты сказала…

— Да пропади пропадом твой герцог! Я просто хочу попасть в большой город, посмотреть на сверкающие огни, пожить немного в свое удовольствие, пока я еще молодая. Лучшие годы жизни я провела за стиркой носков этого борова, предварительно силой стягивая их с него. И что я за это получила? Великолепный бросок, последовавший за ударом сковородкой в целях самозащиты.

— Но… что могут люди подумать? Ведь Халк вряд ли поверит, что ты меня не интересуешь, я хотел сказать, не интересуешь, как…

Свайнхильд с вызовом подняла подбородок и оттопырила нижнюю губку — выражение, при помощи которого принцесса Адоранна разбила не одно сердце.

— Прошу прощенья, благородный сэр, мне это как-то не пришло в голову. Но теперь я поняла свою ошибку и оставлю вас. Ступай вперед! Я как-нибудь обойдусь без твоей помощи.

Она развернулась и пошла по освещенной луной улице. На этот раз О’Лири был уверен, что увидел слезинку на ее щеке.

— Свайнхильд, подожди! — Он бросился вслед за ней и схватил ее за накидку. — Я хотел сказать… Я не хотел сказать…

— Оставь, пожалуйста, — сказала Свайнхильд голосом, в котором Лафайету почудились нотки отчаяния. — Я прекрасно жила до того, как ты явился, смогу как-нибудь прожить без тебя и дальше.

— Свайнхильд, я скажу тебе правду, — выпалил он, забегая вперед. — Истинная причина того, что я… э-э-э… сомневался, стоит ли нам путешествовать вместе, заключается в том, что я испытываю к тебе сильное влечение. Поэтому я не могу ручаться, что всегда буду вести себя, как полагается джентльмену. А я женатый мужчина, и ты замужем, и…

Он остановился и перевел дух. Свайнхильд тоже остановилась, пристально взглянула ему в лицо и обвила его шею руками. Ее бархатные губы прижались к его губам, и он ощутил все изгибы ее стройного тела…

— А я уж подумала, что мои чары на тебя не действуют, — призналась она, покусывая его за ухо. — Чудной ты, Лейф. Но я тебе верю. Ты и впрямь такой джентльмен, что никак не можешь оскорблять девушку.

— Именно так, — поспешно согласился Лафайет. — А еще я подумал, что скажут моя жена и твой муж.

— Ну, об этом не стоит беспокоиться, — и Свайнхильд вскинула голову. — Прибавь-ка шагу: если мы поторопимся, то к рассвету будем в Порт-Миазме.