Майлс ощущал, как с ним одно за другим, сменяя друг друга, происходят чудесные превращения. С каждым из них он все больше менялся. Ему казалось, что сама его душа была выстирана, отбелена, досуха отжата и выглажена. Он… словно заново родился. Судьба давала ему второй шанс построить свою жизнь по-иному, наполнив ее смыслом.

— Честное слово, я ненадолго, — пообещал он, поспешно набрасывая на плечи несколько помятый после вчерашнего ужина пиджак. — Понимаешь, это не просто работа. Это особый случай. Я должен быть там, где меня ждут.

— Я буду скучать по тебе, дорогой, — со вздохом сказала Мэрилин и, не вставая с шикарного ложа для новобрачных, послала направлявшемуся к дверям Майлсу воздушный поцелуй.

Майлс не стал подниматься в свой номер, чтобы привести себя в порядок или хотя бы надеть галстук. Он, попросту говоря, наплевал на большинство условностей, которыми обычно обставляется присутствие на столь важных мероприятиях. Он был не причесан, со вчерашнего дня не брит, и под глазами у него появились мешки после почти двадцати часов шампанского и любви.

Но, несмотря на всю внешнюю помятость Майлса Мэсси, даже любой посторонний невооруженным глазом мог определить, что этот человек озарен внутренним светом открывшейся ему истины.

Майлс пересек игровой зал в гостиничном холле, не замечая коварного зова сирен, со всех сторон обещавших ему легкие быстрые деньги и столь же легкий быстрый секс. Осознание важности выпавшей на его долю миссии не позволяло ему отвлекаться на столь жалкие в своей примитивности искушения. Он знал, что там, куда он идет, все уже ждут его.

Главный банкетный зал отеля был битком набит адвокатами со всего мира. И в этом мире Майлс Мэсси был королем. Как только председательствующий на конференции секретарь ассоциации Бомбах заметил появление Мэсси, он сразу же принял серьезный вид и ударом деревянного молотка призвал собравшихся соблюдать тишину.

Бомбах действительно с нетерпением ожидал появления Майлса. Как и многие, кто собрался в этот вечер в зале, он испытывал искреннее благоговение перед человеком, разработавшим безупречный брачный контракт, умевшим, несмотря на все строгости калифорнийских законов, проводить разводы, сохраняя для своих клиентов полностью все их деньги до последнего цента, и не случайно занимавшим пост президента весьма влиятельного объединения адвокатского сообщества.

Еще раз стукнув тяжелым, обитым кожей молотком по специальной подставке, секретарь Бомбах во всеуслышание объявил:

— Имею честь объявить двенадцатый конгресс Национальной организации адвокатов по семейному праву… открытым!

По залу пронесся удивленный шепот. В основном аудитория состояла из мужчин от сорока лет и старше, одетых в дорогие итальянские костюмы. На их фоне Майлс выглядел оборванцем, оказавшимся в столь фешенебельном обществе лишь по ошибке.

Удар деревянного молотка прозвучал в третий раз. Председательствующий встал и громогласно произнес:

— Переходим к первому пункту повестки дня нашего сегодняшнего заседания. Я имею честь пригласить на трибуну докладчика — это не кто иной, как уважаемый президент нашей ассоциации! Итак, прошу вас приветствовать прибывшего из Лос-Анджелеса представителя фирмы «Мэсси, Майерсон, Слоун и Гуральник» — человека, чье имя стало синонимом острых диспутов и больших побед, — Майлса Мэсси!

Зал радушными аплодисментами и одобрительными возгласами приветствовал направлявшегося к трибуне Майлса. Чуть пошатываясь, как при легком головокружении, он поднялся на сцену и пожал руку председательствующему.

Подойдя к трибуне и оглядев зал, Майлс извлек из внутреннего кармана несколько помятых листков бумаги, положил их перед собой и сказал:

— Благодарю вас, уважаемый секретарь, а также и всех вас, уважаемые леди и джентльмены. — Голос Майлса звучал непривычно сухо и деревянно. Бросив взгляд на лежавшие перед ним бумаги, он постарался собраться и тоном, отдаленно напоминающим официальный, зачитал первые слова:

— В мире семейного…

Тут Майлс закашлялся и виновато посмотрел в зал. Затем он снова уставился на текст своей речи с таким выражением лица, словно видел эти бумаги впервые. Тем не менее, он решился на вторую попытку.

— В мире семейного законодательства существует целый ряд тактических приемов, позволяющих…

Продолжать он не мог. Слова, лично написанные им на бумаге несколько дней назад, теперь потеряли всякий смысл. Он вдруг осознал, что истинное послание, с которым ему нужно как можно скорее, просто незамедлительно обратиться к коллегам, не имеет ничего общего с тем бездушным занудством, которое он заготовил еще в другой, прошлой жизни. Сегодня же ему предстояло раскрыть перед коллегами душу и сердце, воспользоваться предоставленной трибуной для того, чтобы сообщить им радостную весть. Майлс потряс головой и постарался сосредоточиться. Он уже не мог не замечать удивленных перешептываний и переглядываний в рядах слушателей.

— Друзья! — произнес Майлс, нарушив несколько затянувшуюся паузу. — Сегодня перед вами на трибуне стоит совершенно другой Майлс Мэсси, не тот, кого вы знали, не тот, кто в прошлом году стоял на этом же самом месте и читал вам доклад на тему «Некоторые аспекты применения семейного законодательства при определении собственника имущества в случае убийства/самоубийства одного из супругов».

Майлсу пришлось сделать паузу и подождать, пока в зале уляжется первая волна удивленного возбуждения. Затем он продолжил:

— Сегодня я хочу поговорить не на тему практического применения тех или иных законов. Я хочу обратиться к вам с чем-то гораздо более важным. Я хочу говорить с вами от души, говорить то, что идет из моего сердца. Ведь сегодня, пожалуй, впервые за всю мою профессиональную карьеру я стою перед вами открытый… словно раздетый… уязвимый… и влюбленный.

Это заявление не на шутку растревожило зал. Перешептывание переросло в глухой гул. Но Май-су не было дела до того, что сейчас о нем говорят. Не для того он зашел так далеко, чтобы теперь недовольство или непонимание кого-либо из коллег могли склонить его к компромиссу. Он решил высказать все, что считает нужным, невзирая ни на какие возможные последствия.

— Любовь, — произнес он с мудрой улыбкой на лице. — Мы, адвокаты, обычно избегаем этого слова. Согласитесь, это даже смешно — мы боимся того самого чувства, которое лежит в основе всех институтов и устоев общества, на нарушении которых мы с вами и зарабатываем свой хлеб. — Сделав паузу, он внимательно осмотрел зал и еще более торжественно произнес:

— Но сегодня я, Майлс Мэсси, взошел на эту трибуну, чтобы сказать вам: не нужно бояться любви. Не нужно стыдиться любви. Потому что любовь… это благо.

Майлс заметил, как некоторые адвокаты в зале стали обмениваться многозначительными взглядами, в которых читался невысказанный вопрос: «А он случайно не под кайфом?» Кое-кто из слушателей начал нервно кашлять. Да и вообще большей части аудитории от его слов явно стало как-то не по себе. «Ничего, — успокоил себя Майлс, — правда редко бывает сладкой на вкус». Собравшись с мыслями, он продолжил:

— Я, конечно, прекрасно отдаю себе отчет в том, что мое выступление можно выслушать со свойственным нам, адвокатам, профессиональным цинизмом. — При этих словах кто-то в зале одобрительно рассмеялся, решив, что раскусил, наконец затеянный Майлсом розыгрыш. — Цинизм — это убежище слабых, эгоистичных и эмоционально парализованных людей. Профессиональный цинизм — это этикетка, под которой мы пытаемся скрыть иной, куда менее привлекательный товар — наше безразличие к чужим чувствам и страданиям, нашу бесчеловечность. Цинизм — это еще и наши защитные доспехи, которые мы надеваем, подобно гладиаторам, перед тем как выйти на бой.

Мэсси оглядел зал сверкающими глазами.

— Так вот, я хочу сказать вам сегодня, что тот самый цинизм, который мы привыкли считать своей защитой и своим оружием, — на самом деле наш злейший враг. Он уничтожает нас изнутри медленно, но верно. Ведь цинизм сначала разрушает любовь, затем семьи и судьбы наших клиентов, а затем добирается и до нас самих.

Публика молча ждала, пока Майлс нальет себе воды и сделает несколько глотков.

— Уважаемые коллеги! — продолжал он свою речь. — Позвольте задать вам один вопрос. Когда к нам приходят клиенты, находящиеся в смятении, разгневанные и одновременно страдающие от того, что огонь любви, некогда пылавший в их сердцах, начал слабеть и вот-вот готов погаснуть… — Майлс снова сделал паузу и посмотрел на замершие в ожидании, даже испуганные лица своих коллег. — Должны ли мы стремиться окончательно, погасить этот огонек ради того, чтобы, роясь на пепелище, урвать себе жалкий клочок от этого былого великолепия? Я имею в виду наш с вами гонорар. — Сделав очередную паузу, Майлс дал возможность слушателям подумать над заданным вопросом. — А не кажется ли вам, что наш долг состоит как раз в обратном? Нам следует — нет, мы просто обязаны — всеми силами стремиться снова, раздуть это драгоценное пламя, чтобы возродить самое светлое, самое величественное из всех человеческих чувств. Я имею в виду любовь. Должны ли люди, которые приходят к нам за помощью, относиться к нам со страхом или с доверием? Должны ли мы быть разрушителями или созидателями? Должны ли мы разбираться в проблемах наших клиентов с цинизмом или же с любовью?

Майлс перевел дыхание, улыбнулся и покачал головой.

— Нет, решение, конечно, каждый принимает лично, только сам для себя. Я свой выбор сделал, и с дороги любви мне нет пути назад. Леди и джентльмены, коллеги, друзья! В последний раз я обращаюсь к вам как президент нашей ассоциации. Я слагаю с себя эти почетные обязанности, и более того — я выхожу из ее рядов…

На этот раз в зале действительно стало шумно. Майлс поднял руку, давая понять, что еще не закончил, и бормотание мгновенно стихло.

— С этого дня я решил посвятить себя бесплатной консультационной деятельности в бедных кварталах восточного Лос-Анджелеса — или где угодно, где мои знания будут наиболее востребованы. Спасибо за внимание, и да благословит вас Господь.

Поклонившись слушателям, Майлс повернулся и пошел мимо стола президиума к лесенке, ведущей вниз со сцены, в полной тишине, воцарившейся в зале и нарушаемой только скрипом его ботинок по деревянному полу. Члены президиума молча провожали Майлса взглядами. Все вздрогнули, когда в одном из задних рядов кто-то закашлялся.

Майлс дошел до лестницы и стал на верхнюю ступеньку. В это время кто-то из слушателей — опять же в задних рядах — зааплодировал. Эти хлопки в ладоши были редкими и одинокими. Но лишь до тех пор, пока к аплодирующему не присоединился кто-то еще. Сила аплодисментов росла в геометрической прогрессии, и к тому моменту, когда Майлс спустился со сцены и шагнул в зал, коллеги уже приветствовали его бурными овациями.

Майлс направился к дверям по центральному проходу, разделявшему зал на две половины, и едва он успел поравняться с первым рядом, как один из адвокатов вскочил на ноги, чтобы крикнуть ему что-то одобрительное. Буквально через несколько секунд весь зал уже выражал свою поддержку Майлсу и аплодировал ему стоя. Кое-кто из оказавшихся совсем близко счел возможным подбежать и дружески похлопать его по спине, чтобы подоходчивее объяснить ему, как близко к сердцу были приняты его слова.

— Спасибо, Майлс! — воскликнул кто-то.

Аплодисменты все нарастали, в проходе толпилось все больше людей, стремившихся пожать Майлсу руку и выразить ему свое восхищение на словах или все теми же достаточно фамильярными жестами. Сквозь этот хоровод лиц он вдруг разглядел то, которое было ему знакомо более других. Майлс шагнул в ту сторону, и аплодирующая толпа послушно расступилась, давая ему дорогу.

Перед Майлсом оказался Ригли, который качал головой, до сих пор, казалось, не веря во все происходящее.

Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу, а затем Ригли бросился, чтобы обнять его, негромко повторяя при этом:

— Ты… просто молодец… Как же ты правильно все сказал… Какой же ты молодец!

Поняв, что покоя им здесь не будет, а кроме того, почувствовав, что от бесконечного похлопывания по плечам у Майлса скоро появятся синяки, друзья стали пробиваться к выходу из зала. Даже когда двери за ними закрылись, восторженные крики и поздравления еще долго летели им вслед.

Очки Ригли запотели, по его лицу в который уже раз за последние сутки текли слезы.

— Знаешь, Майлс, пожалуй, это и был твой звездный час, — просто и при этом абсолютно уверенно сказал Ригли.

В ответ Майлс пожал плечами, подмигнул ему и предложил:

— Давай свалим отсюда. В этой гостинице наверняка найдется укромное местечко, где можно посидеть спокойно и чего-нибудь выпить.

Коктейль-бар в «Цезарь Паласе» находился рядом с игровым залом. Вдоль обитой красной кожей стойки тянулся ряд высоких табуретов на сверкающих полированным металлом ножках. Зрительным центром бара по праву мог считаться огромный телевизионный экран, занимавший едва ли не полстены позади стойки. Обычно этот телевизор был настроен на трансляцию каких-нибудь спортивных соревнований, на результат которых можно было делать ставки, чем, собственно, и занимались многие из посетителей.

Впрочем, в этот час посетителей в баре было настолько мало, что бармен Вольф и официантка Кейт позволили себе вольность, включив канал, по которому шел очередной бесконечный сериал.

Майлсу и Ригли было, естественно, глубоко наплевать на то, что именно показывает телевизор. Ригли, словно загипнотизированный, с выражением идиотского восторга на лице слушал Майлса, который, все больше заводясь, расписывал планы своей дальнейшей жизни, затрагивавшие в немалой степени и его помощника.

— Так вот, Ригли, я ведь не шучу, — довольно потирая руки, говорил Майлс. — Я действительно откажусь от своей доли в «Мэсси и Майерсон». Если и ты захочешь принять участие в моем абсолютно некоммерческом предприятии, имеющем самые благородные цели, то сам понимаешь — я всегда буду рад тебя видеть рядом с собой.

Ригли с готовностью закивал головой, а Майлс тем временем тщетно пытался обратить на себя внимание бармена, который как раз в этот момент вынул откуда-то из сервировочного ящика пульт дистанционного управления, чтобы сделать звук погромче. Заставка прошла, по экрану замелькали титры, и голос диктора во всеуслышание сообщил:

— Вы только что прослушали краткое содержание предыдущих серий, и теперь мы начинаем показ новой серии телевизионного фильма «Пески времени»…

Майлс наклонился поближе к Ригли и чуть виновато, но в то же время явно рассчитывая на дружеское понимание, заметил:

— Само собой, я не смогу предложить тебе такого денежного содержания, которое ты привык получать на своей основной работе. Но пойми, дружище, участие в бескорыстном благородном деле — это совсем не то же самое, что работа у алчного коммерческого юриста. Здесь сам процесс работы будет нам с тобой лучшей наградой.

Восторги восторгами, но промочить горло Майлс собирался уже давно. Несколько удивленный тем, что никто из персонала до сих пор не проявил к нему и его спутнику интереса, он помахал рукой и довольно громко окликнул бармена.

Но ни бармен, ни официантка даже не повернули головы — настолько были увлечены тем, что происходило на экране.

— У пациентки острый инфаркт миокарда — нужно делать операцию! — вещал из «ящика» человек в зеленом хирургическом халате и таком же колпаке.

— Ах, это же доктор Говард, — восторженно проверещала официантка, не обращаясь, впрочем, ни к кому конкретно.

Ригли рассеянно перевел взгляд на экран и вдруг непроизвольно нахмурился. Что-то явно смутило его, но он еще не понял, что именно. Почесав в затылке, он решил уточнить у Майлса:

— Эй, послушай, это «мыло», кажется, продюсировал Донован Доннелли — до того, как вы с Бонни обобрали его до нитки?

Майлс не обратил внимания на этот вопрос.

— Я мог бы предложить тебе пост своего заместителя. Не бог весть, какая почетная должность, но, понимаешь…

Тем временем на экране появился второй врач:

— А может, нам лучше вызвать специалиста из Центрального госпиталя Массачусетса? — спросил он у своего коллеги.

— Ах, зачем вам еще какие-то специалисты, — ответила экранному персонажу официантка. — У вас же есть доктор Говард.

— Слушай, Майлс… — Ригли уже понял, что заставило его обратить внимание на этот дурацкий сериал. Впрочем, он и сам себе боялся признаться в смутно терзавших его подозрениях. — Разве это… разве это не… мне почему-то кажется…

Майлс тем временем гнул свое:

— Понимаешь, в любой фирме начальник должен быть только один. Поэтому поначалу мы будем соблюдать старую субординацию. Будешь мне помогать, а когда наберешься опы…

Майлс замолчал, удивившись тому, как настойчиво Ригли дергает его за рукав, одновременно тыча пальцем в сторону экрана. Не слишком понимая, что от него требуется, он лениво посмотрел туда, куда указывал Ригли.

Прошло несколько секунд, прежде чем его взгляд сфокусировался на экране. Оторваться он уже не смог.

Это было невероятно.

Майлс искоса бросил взгляд на Ригли, который все так же неотрывно пялился в телевизор. Потом он тоже поглядел туда снова. «Это невероятно. Этого не может быть. Или все-таки может?»

Человек в костюме хирурга, явно один из главных героев сериала, был не кто иной, как… Говард Дойл.

«Что, бывший муж Мэрилин теперь снимается на телевидении?» — спросил себя Майлс и сам удивился тому, что ему может прийти в голову такая идиотская мысль.

Со все нарастающим беспокойством он следил за тем, как Говард Дойл (или человек, на него невероятно похожий), наряженный в зеленый халат хирурга из очередного дневного сериала, принимает судьбоносные для него и окружающих решения. Его грубый техасский акцент и жлобские манеры куда-то начисто пропали. Доктор Говард был хладнокровен и эффектен, как Майк Уоллес в программе «60 минут».

— Мы категорически не можем позволить себе ждать другого специалиста, — твердо сказал доктор Говард своему коллеге. — Посмотрите, что творится с ее левым желудочком. Это не просто инфаркт — у нее в сердце бомба разорвалась!

Второй врач покачал головой.

— Но поймите, коллега, вы здесь новичок — это будет ваша первая операция в больнице Святого Игнатия, а ведь… — в этом месте актер сделал многозначительную паузу и сурово посмотрел на доктора Говарда, — а ведь пациентка ваша дочь!

Доктор Говард пожал плечами.

— Знаете, как меня называли в годы учебы на медицинском факультете? Маккензи Механическое чудо… — Выдержав не менее многозначительную паузу, доктор Говард посмотрел на свои руки и пошевелил пальцами. — …У меня нет нервов, — гордо сообщил он коллеге.

— Боже, доктор Говард — это просто отпад! — томно простонала официантка, чуть не влезая в телевизор.

Ригли, желая что-то сказать, но, не смея выразить в словах свои догадки, только по-рыбьи открывал и закрывал рот, опираясь при этом обеими руками на стойку, словно боксер в состоянии «грогги», пропустивший мощный удар и опасающийся упасть, потеряв равновесие.

— Он… вот ведь как… он… — чуть слышно, одними губами шептал Ригли. Наконец голос вернулся к нему, и молодой адвокат, собрав в кулак всю волю, обернулся к Майлсу и выпалил:

— Он же актер! А никакой не нефтяной магнат! Это актер!

Майлс кивнул, давая понять, что информация принята и теперь он ее обрабатывает.

Нервно теребя в руках очки, Ригли пустился в дополнительные объяснения:

— Это значит, что Мэрилин… — он взглянул на экран, а затем снова пристально посмотрел на Майлса, — …получается, что у нее нет ничего, никаких тебе нефтедолларов. Она… она бедная. У нее ни гроша за душой!

Пьянившая Майлса в последние часы невыносимая легкость бытия испарилась. Он словно протрезвел и все, наконец, понял. Словно могучие гранитные блоки встали на свои места — и сокрушили Майлса невыносимой тяжестью реальности.

Поняв, в какую передрягу угодил босс, Ригли решил напомнить ему, что если не в моральном смысле, то хотя бы в сугубо материальном отношении ничего не потеряно.

— Слава Богу, — вздохнув, сказал он, — что у вас есть хотя бы брачный контракт.

Майлс посмотрел на него взглядом гладиатора, получившего смертельную рану от такого же, как он, бойца-профессионала. Перед тем, как рухнуть на залитую потом и кровью арену, он мутными глазами глянул на Ригли и сказал:

— У меня нет контракта.

Ригли кивнул, не понимая, с чем соглашается, а сам, чтобы не думать о том, о чем думать не стоило, машинально повторил:

— У тебя нет контракта.

— У меня нет контракта. Она его порвала.

— Она его порвала, — повторил Ригли, до которого лишь через несколько секунд дошел убийственный смысл этих слов. — Его округлившиеся глаза снова полезли на лоб, и он, завывая, как пожарная сирена, завопил:

— У ТЕБЯ НЕТ КОНТРАКТА?!

Майлс молча кивнул. Похоже, и до него только теперь стал доходить весь ужас случившегося. Его лицо исказилось, чуть ли не в предсмертной гримасе, губы растянулись в каком-то зверином оскале, и знаменитый адвокат Майлс Мэсси издал дикий вой:

— У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!

В следующую секунду к нему, как младший волк к вожаку, присоединился и Ригли:

— О-о-о-о-о-о-о-о-о-о!

Этот вой, наконец, оторвал бармена и официантку от телевизора и заставил их взглянуть на посетителей. Поймав на себе взгляд посторонних людей, Майлс прекратил выть и, на секунду задумавшись, четко произнес вмиг ставшее ему ненавистным имя:

— Фредди Бендер.

Не успел Ригли хоть о чем-то спросить Майлса, как тот уже ринулся к выходу из бара и, стремительно набирая скорость, помчался к банкетному залу.

Виновато улыбнувшись официантке и бармену, Ригли поспешил вслед за ним.

— Чего они разорались-то? — удивленно глядя им вслед, спросила официантка.

— Да ну их, придурки какие-то, — отмахнулся бармен. — Сорвали, наверно, где-нибудь хороших бабок, вот и сходят с ума. — С этими словами он повернулся к телевизору, где вовсю кипели страсти очередной серии «Песков времени».

Пожав плечами, официантка только недовольно заметила напоследок:

— И ничего не заказали, козлы. Считай, кинули нас с тобой на чаевые.

Майлс стремительно летел по игровому залу, не обращая внимания на то, кто или что попадалось ему на пути. Одна мысль владела сейчас его сознанием, всего одно чувство горело в его душе: больше всего на свете ему хотелось сейчас разыскать Фредди Бендера и задушить его голыми руками.

Только Фредди мог помочь Мэрилин провернуть всю эту затею с фиктивным браком. А чего стоила эта выходка с поеданием контракта под соусом барбекю? Ни один актер до такого не додумался бы. Нет, во всем этом деле чувствовалась опытная режиссерская рука Фредди. Только он мог подтолкнуть Мэрилин разыграть… всю эту грязную комедию.

Майлс несся вперед, не замечая никого вокруг, даже Ригли, семенившего за ним следом. Он чуть не проскочил мимо входа в банкетный зал, но затем резко развернулся и, едва не сбив с ног нескольких туристов, направился к своей цели.

От дверей в банкетный зал шел почти ощутимый поток теплой и душевной человеческой энергии. Впрочем, Майлс был сейчас не в том состоянии, когда человек способен воспринимать столь тонкие и облагораживающие вибрации. Он пробрался к центру зала и, привстав на цыпочки, стал высматривать того единственного, кто сейчас должен был ответить за его личную и профессиональную трагедию. Приветствия коллег, их радостные возгласы и искренние поздравления для него словно не существовали. Один из адвокатов подошел к Майлсу и, похлопав его по плечу, восхищенно сказал:

— Ну, старик, ты был просто великолепен!

Затем к Майлсу подошел еще кое-кто из коллег и поспешил сообщить ему очень важную, по общему мнению, новость.

— Ты ведь, наверное, еще не знаешь, — обратился он к Майлсу, — когда ты ушел, мы тут пошевелили мозгами и решили распустить нашу ассоциацию.

— Решение было принято по общему согласию. Нам даже голосовать не пришлось, — гордо объявил третий.

Сам Майлс с трудом понимал, что говорят ему все эти люди. Жажда крови и страшная боль затмили все его сознание. Впрочем, с болью он, пожалуй, погорячился. Боли еще не было. Было лишь ее предчувствие, равно как и предчувствие какой-то страшной потери. Наконец Майлс разглядел того, кого искал. Фредди Бендер стоял у барной стойки с бокалом мартини в руке и при этом весело, беззаботно смеялся. Кроваво-красный туман поплыл перед глазами Майлса.

— ФРЕДДИ! — заорал он и бросился в сторону бара, бесцеремонно распихивая попадающихся ему на пути коллег.

Услышав, как кто-то зовет его по имени, Фредди обернулся на знакомый голос. Улыбка так и застыла на его перепуганном лице, когда он увидел несущегося на него Майлса. Фредди невольно вспомнил студенческие времена и жуткое ощущение, когда он стоял посреди футбольного поля и держал в руках отнюдь не бокал мартини, а мяч, а прямо на него мчался вдвое превосходящий его, по весу, нападающий из команды противника. Страх парализовал Фредди, не позволив ему даже попытаться спастись бегством. Майлс схватил его за лацканы пиджака и, крутанув на месте, прижал к ближайшей стенке.

— Ну, я тебе устрою! — прохрипел он, задыхаясь и бешено вращая красными, как у быка, глазами. — Ты у меня быстро лицензии лишишься! — пообещал он, клацнув зубами в жестоком оскале. — Я на тебя в суд подам! И на мировое соглашение не рассчитывай! Деньги мне твои вонючие не нужны! Никаких компенсаций за моральный ущерб! В тюрягу пойдешь как миленький!

Фредди, понимая, что в такой ситуации не стоит рассчитывать на снисхождение и на здравый смысл оппонента, стал брыкаться и дергаться, пытаясь вырваться из железной хватки Майлса.

— Убери от меня свои лапы, Мэсси. Рукоприкладство еще никогда не шло на пользу адвокату.

Тем временем остальные представители столь уважаемой профессии собрались вокруг и наблюдали за происходящим, не понимая, что же могло заставить их возлюбленного гуру так резко сменить милость на гнев и подвергнуть суровой, но не слишком конструктивной критике одного из собратьев по цеху.

Не желая выслушивать контрдоводов назначенного в жертвы личного врага, Майлс отпустил пиджак Фредди и в ту же секунду, словно клещами схватил его за горло.

— Заткнись, — прохрипел он. — Говорить сейчас буду я. Тебе слово дадут, если до суда доживешь…

Ригли решил, наконец, вмешаться в происходящее. Решение это было вполне своевременным. Когда ему удалось, наконец, расцепить сжатые, как тиски, руки Майлса, Фредди Бендер уже почти посинел, а из его груди вырывались не возражения и даже не стоны, а одно только сипение.

Дав жертве перевести дух, Майлс, тем не менее, вовсе не собирался отпускать Фредди на волю и продолжал удерживать его на месте прижатым к стене.

Слегка очухавшись, Фредди сказал, обращаясь не столько к Майлсу, сколько к невольным свидетелям этой сцены:

— Уверяю, я не сделал абсолютно ничего незаконного или неэтичного!

— Врешь! — рявкнул ему прямо в лицо Майлс. — Врешь, как сивый мерин! Ты же ведь налево и направо заявлял, что Говард Дойл…

Фредди закатил глаза и терпеливо, словно обращаясь к непонятливому ребенку, сказал:

— Они поженились — да, было дело. Потом развелись — тоже вполне на законных основаниях. Никаких особых денег ни у него, ни у нее не было. Делить ничего не пришлось. Да и разошлись они без взаимных претензий. Может, тебе его техасский акцент не понравился? Да, он был искусственный, но я не уверен, что это запрещено законом. В конце концов, это же актер. Захотелось ему подурачиться и разыграть из себя ковбоя — ну и что? Ни одному юристу тут не к чему придраться.

Эти здравые рассуждения оппонента несколько поумерили пыл Майлса.

— Ч-ч-черт! — резко сказал он и отпустил Фредди.

Но не успел тот прийти в себя, как Майлс снова резко повернулся к нему и голосом, полным отчаяния, спросил:

— Но почему? Фредди, почему она так со мной поступила?

Глядя на лицо Майлса, можно было понять, что для него это вопрос жизни.

Фредди поправил пиджак, одернул рукава, осторожно ощупал пальцами припухшее красное горло и посмотрел на Майлса свысока, с легким и загадочным презрением сфинкса.

— Видите ли, уважаемый коллега, — обратился он к Майлсу официальным тоном, — даже тот, кто имеет неосторожность обратиться за помощью к вашему конкуренту по профессии, имеет право поступать так, как ему заблагорассудится — разумеется, не нарушая закона. Что касается меня, то я всегда соблюдаю не только букву закона, но и моральные правила. Поэтому я заблаговременно уведомляю вас о том, что Мэрилин обратилась ко мне с просьбой представлять ее интересы в судебном процессе, на котором ты, Майлс, будешь выступать в роли ответчика.

«Ответчик? — это слово вонзилось в сердце Майлса, словно пуля. — Неужели все закончится так пошло и низко? — спросил он себя. — Ощущение космической причастности к силам добра, грандиозные планы на будущее, возможность иметь счастливую семью и детей, — и что, все это будет сведено к подсчету долларов и центов? Неужели эта вселенская любовь, эта невероятная ночь, лучшая в моей жизни, — все это было лишь орудием мести?»

Ответ на этот вопрос потоком огнедышащей лавы поднялся в сознании Майлса из самых глубин его отчаяния.

«Да».

Фредди уже пришел в себя настолько, чтобы, не теряя достоинства, поклониться Майлсу и предоставить ему в одиночестве разбираться в своих потерях и унижениях. Впрочем, от маленькой мести он все же не удержался. Это было вполне понятно, если подсчитать, сколько унижений, подколов и издевательств он сам вынес от Майлса, хотя бы в памятном им обоим деле Гаттмана, да и во многих других.

— Извини, Майлс, — сказал он, отойдя на всякий случай на несколько шагов подальше, — но ты попался в те самые сети, расставлять которые сам привык за столько лет. Ничего не поделаешь — и на старуху бывает проруха. А еще в одной очень мудрой книге сказано: «Мне отмщение, и аз воздам».

Ригли вовремя успел броситься наперерез Майлсу и тем самым предотвратил более чем вероятное нанесение серьезных телесных повреждений Фредди Бендеру.

— Остынь, уймись ты, — приговаривал он, изо всех сил удерживая Майлса. — Скажи спасибо, если он еще сам в суд не подаст. Выдвинуть против тебя обвинение — пара пустяков. Посмотри, что ты творишь при таком количестве свидетелей!

Но Майлс уже не слушал увещеваний Ригли. Он совсем сник и думал только об одном — о Мэрилин. Когда он уходил на заседание ассоциации, она сказала на прощание: «Я буду скучать по тебе, дорогой». Эти слова метались в его голове из стороны в сторону, словно стальные шарики в пинболе. Ударяясь о мозг, они вызывали целую бурю хаотических эмоций. Не сказав больше ни слова, Майлс развернулся и молча, сжав зубы, направился к выходу из зала, а затем через холл к лифтам.

Ригли понял, куда идет Майлс. Ясное дело, ему нужно обсудить кое-что кое с кем в «люксе» для новобрачных. Догонять Майлса и навязывать ему свое сочувствие Ригли не хотелось. Для себя он решил, что будет лучше, если Майлс самостоятельно во всем разберется. Сам же Ригли предпочел остаться в банкетном зале, чувствуя, что его благоразумное, взвешенное поведение, скорее всего, будет оценено положительно свидетелями столь экстравагантной выходки со стороны его босса. Что-то подсказывало Ригли, что в ближайшее время положительное мнение о нем среди адвокатского сообщества может сыграть важную роль в его жизни. «Как бы не пришлось мне подыскивать новую работу», — подумал Ригли, прикидывая про себя всю сложность положения Майлса.

Сам же Майлс все никак не хотел признаваться себе в том, что Мэрилин не просто обвела его вокруг пальца, но и нанесла серьезневший урон его профессиональной репутации, а также обманула в лучших чувствах. Стоя в скоростном лифте, который уносил его к пентхаузу, он мрачно топтался на месте и на все лады повторял про себя последние слова Мэрилин: «Я буду скучать по тебе, дорогой». Что же она имела в виду, когда произносила эту фразу? Остается ли у него еще хоть какая-то надежда?

«И все-таки, зачем же она так со мной поступила?» — вновь всплыл в его голове все тот же вопрос. Ответом и крушением последних надежд стало дзиньканье лифта, возвестившее о том, что пассажир доставлен на нужный этаж. Двери бесшумно разошлись в стороны, и, сделав шаг в холл, Майлс налетел на тележку гостиничного носильщика, доверху набитую багажом.

Багажом Мэрилин.

Отшвырнув носильщика в сторону и едва не перевернув тележку, Майлс бросился к дверям номера. Мэрилин как раз заканчивала складывать последние мелочи в небольшой саквояж. Как только Майлс показался на пороге, лежавшая у ног Мэрилин борзая подняла голову, оскалилась и предупредительно зарычала.

Появление Майлса, похоже, ничуть не удивило Мэрилин.

— Привет, Майлс, — бесстрастно сказала она. — Фредди позвонил и предупредил, что ты сейчас будешь.

Майлс не нашел в себе сил даже на то, чтобы хорошенько выругаться в адрес Фредди. Гнев, злость, ярость — все эти чувства в один миг покинули его, оставив наедине с отчаянием и опустошенностью.

— Возвращаешься домой в Лос-Анджелес? — спросил он, безуспешно пытаясь придать своему голосу безразличие и непринужденность.

— Да, — ответила Мэрилин и посмотрела на него с сочувствием. — И кстати, думаю, будет справедливо предупредить тебя кое о чем. Выждав соответствующее приличиям время, я попрошу Фредди подать ходатайство о том, чтобы тебе запретили подходить ближе, чем на пятьсот футов к моему дому.

— Ты имеешь в виду мой дом?

— У меня есть основания предполагать, что суд пойдет мне навстречу, и недвижимость, являющаяся основным местом проживания, будет зачислена в счет отступных при разводе.

Майлс со вздохом кивнул и подумал: «Все верно. Скорее всего, так оно и будет. Даже, несмотря на то, что ты ни одного дня не прожила там со мной». Вслух же он лишь спросил:

— Скажи, Мэрилин, эта ночь, которую мы провели вместе, — она для тебя хоть что-нибудь значила?

На лице Мэрилин появилась так хорошо знакомая Майлсу убийственная игривая улыбка.

— Знаешь, дорогой, эта ночь значит для меня очень многое. — Тут она снова улыбнулась, и Майлс невольно втянул голову в плечи. — Полагаю, она значит для меня ровно столько же, сколько и для тебя, а именно — половину твоего состояния. Согласись, это действительно немало.

Потом выражение лица Мэрилин несколько смягчилось, и в ее взгляде появилось даже что-то похожее на нежность или признательность.

— Можешь мне поверить, Майлс, — низким чувственным голосом произнесла она, — ты навсегда останешься для меня самым любимым мужем.

Майлс вздрогнул, словно человек, которого в темноте задела крылом летучая мышь.

— Мэрилин… прошу тебя!

«Я прошу, — с ужасом осознал он ситуацию, в которой оказался. — Я ее умоляю. Умоляю о снисхождении, как какой-то жалкий ответчик, проигравший развод». При этом он ничего не мог с собой поделать.

— Пожалуйста, давай подумаем… давай попробуем… может быть, получится…

— Извини, дорогой, мне сейчас не до сантиментов. Во-первых, я не в настроении, а во-вторых, я действительно опаздываю. — Наклонившись к Майлсу, она чмокнула его в щеку и добавила:

— Ну, все, я пошла. Перед отлетом нужно еще вернуть собаку. Я ведь ее напрокат брала. Хороший песик, дрессированный.

У Майлса закружилась голова. С замиранием сердца он проводил Мэрилин взглядом. Вздохнув, тяжело опустился на красную кровать и застонал от почти физически ощущаемой горечи и боли потери. Этот стон был прерван недовольным рычанием. Майлс вздрогнул и посмотрел в ту сторону. Оказывается, не успела Мэрилин выйти за порог, как хорошие манеры вмиг покинули борзую, и та, вскочив на кровать, в свое удовольствие растянулась на красных простынях.

Майлс импульсивно протянул руку, чтобы погладить пса, но тот лишь оскалился, предупреждая, что ему, по всей видимости, тоже не до сантиментов.

«Это животное никогда меня не любило, — мрачно констатировал Майлс, сам до конца не понимая, кого именно он имеет в виду. — Вот ведь скотина!»

Откуда-то из холла, по всей видимости, уже от лифта, донесся звучный голос Мэрилин:

— Говард!

Афганец подобострастно завилял хвостом и бросился на ласковый зов. В этом Майлс прекрасно понимал собаку. Он и сам был готов броситься вдогонку, если бы Мэрилин хоть шепотом, хоть жестом поманила его.

Между тем у собаки появилось одно срочное дело, которое заставило ее задержаться у выхода. По всей видимости, пес засиделся в помещении и больше терпеть не мог. Впрочем, не исключено, что своим поступком он хотел сообщить Майлсу все, что о нем думает. В общем, прервав свой бег к лифту, афганская борзая сделала небольшой крут у порога гостиной и, согнувшись грациозной дугой, оставила на белом ворсистом ковре довольно солидную для столь изящной собаки кучку дерьма.

Убитый горем Майлс сидел на кровати и смотрел туда, где, распространяя по великолепному помещению зловоние, лежала эта кучка. И он воспринял ее как полную, предельно точную метафору всей своей жизни.