Часть первая
Родовые схватки вырвали его из забытья. Сильные, настойчивые. Сквозь лихорадку он почувствовал, как капает кровь с чего-то, висящего в противоударном жилете, что и трупом уже было назвать нельзя. Выживший протянул руку вперед, выпустил и втянул когти, а потом заставил себя сосчитать все пальцы, от одного большого до другого. Судороги унялись, и он откинулся на спину.
Когда проснулся, в голове слегка прояснилось, но ощущал он только ее: превратился в глаза, уши, нос и рот, утопленные в кресле, наблюдал, слушал, обонял и пробовал на вкус крушение спасательной шлюпки. С момента аварии, наверное, прошло уже несколько часов, а оно так и не завершилось. Действия, противодействия, треск и дрожь от столкновения все еще проносились по корпусу, пока тот успокаивался.
Схватки начались снова, но на этот раз судороги помогли овладеть собственным телом. Сознание настороженно вернулось в руки, грудь, живот и ноги, проверило, насколько тяжел урон. В боку пульсировала тупая боль, совсем непохожая на острые спазмы родов. Уцелевшему надо было так много сделать, и рана вместе с беременностью шансов не добавляли. Мысль о том, что смерть в спасательной шлюпке превратилась бы в еще большую помеху, слегка позабавила его, но ненадолго. Даже зародыш внутри сейчас был не так важен, как необходимость выбраться из обломков и кому-нибудь все рассказать. Думая об этом, он снова упал и заснул.
Когда очнулся, прошло полдня. Корпус шлюпки все еще трещал и стонал, вздрагивая при мыслях о катастрофе, словно старик, вспоминающий детали хирургической операции. Выживший встал, потянулся и потратил драгоценное время на выполнение задачи, оставить которую не мог, хотя и заранее знал результат. Прежде чем корабль уничтожили, уцелевший затолкал в шлюпку семерых, и они не просто погибли. Смерти, выпавшей им, хватило бы человек на семьдесят.
Он проверил корпус. Средства связи не работали и ремонту не подлежали. Выживший подумал, не поискать ли ему в обломках оружие, но решил не тратить сил напрасно; он знал о хищниках, водящихся на Баст 3, но, в конце концов, он был шахранином и мог с ними справиться голыми руками. Голос внутри, наверное зародыш, прошептал: «Ты — беременный шахранин и не создан для пустыни». Уцелевший не обратил на него внимания. Его больше беспокоило время.
Придется просто идти.
Если никуда не сворачивать, держаться подальше от гор, оставаться на открытой местности, то его могут заметить патрули, летающие над пустыней. План, конечно, не очень, но выжить при падении шлюпки и не дать себе ни единого шанса было бы немыслимо. Он выдолбил в песке большую стрелку, указывающую в выбранном им направлении, и в последний раз проверил припасы. Потом отправился в путь. Спустя несколько минут из тьмы, лежащей у подножия скал, появились четыре тени и двинулись следом за ним.
Когда спасшийся покинул место крушения, песок под шлюпкой стал дрожать. Как и во многих экологических системах, на Басте 3 ничего не пропадало даром.
Его звали Шарабт. Он был шахранином, когда-то жителем Хришшихра в Ирширрхийских горах Шахры, а до недавнего времени (буквально пару часов назад) управлял оружейными системами на «Палладе», крейсере класса 097, охранявшем систему Баст. Только двое шахран дослужились до офицерского звания на кораблях Содружества, и второго звали Тахл, тоже родом из Хришшихра, хотя Шарабт едва его знал.
Баст стала седьмой звездной системой Содружества, куда нанес визит неопознанный корабль, который шахране называли «Верой». Что еще важнее, она была первой из четырех систем, некогда принадлежавших Шахранской империи; остальные три носили названия Анубис, Изида и Гор. В последней, самой большой и богатой во всем Содружестве, находилась родная планета Шарабта — Шахра. Гор и так усиленно охранялся, но поползли слухи, добравшиеся даже до Баст, что приняты меры на случай, если «Вера» отправится туда. Говорили, что крейсер класса «аутсайдер», самый лучший боевой корабль Содружества, уже на пути в Блентпорт, космодром Шахры.
На свете существовало всего лишь девять «аутсайдеров». Одним из них был «Чарльз Мэнсон», командовал им Аарон Фурд, под началом которого Тахл служил первым помощником.
Шарабт оглянулся. Он одолел порядочное расстояние, обломки шлюпки уже изрядно ободрали. Вычерченная стрела исчезла, так как в песке постоянно кто-то ползал. Скоро с воздуха ничего не будет видно, даже если над местом крушения действительно пролетит патруль. Шахранину приходилось оставаться на открытой местности, но так его могли заметить не только спасатели, но и хищники. О последних рассказывали на инструктаже. В обычной ситуации особых неприятностей они бы не доставили.
Из всех шахранских систем Баст была самой маленькой и бедной. На почти необитаемой Баст 3 располагалась лишь парочка убогих военных баз, да практически нерентабельные заводы по добыче полезных ископаемых. Чуть более крупная Баст 4 отличалась умеренным климатом, там жило большинство населения, хотя вся система едва ли считалась ценным активом Содружества, а потому к ней приписали лишь один боевой корабль — «Палладу». Предполагали, что «Вера» сначала пойдет на Гор, в крайнем случае на Анубис или Изиду, но вместо этого под удар попала Баст, и крейсеру не дали ни единого шанса.
Схватка оказалась очень короткой. В шлюпке кто-то заметил, что оргазм длится дольше, пусть его последствия и менее очевидны. Они смогли лишь мельком разглядеть неопознанный корабль, но Шарабту хватило и этого.
Триста лет назад именно этот пришелец посетил Шахру и разрушил ее. Лишь один житель планеты понял, чем на самом деле являлся незваный гость, и написал Книгу Шрахра, и когда шахране прочитали ее, то отвернулись друг от друга. Их империя медленно, но неуклонно закатилась, а позже ее поглотило Содружество. Большинство шахран были агностиками и назвали разрушителя «Верой», насмехаясь над собой. Вера была тем, чего они не понимали и не хотели; она пришла к ним неожиданно и без приглашения; ее нельзя было отринуть. Когда же она покинула их, столь же внезапно, как появилась, шахране рухнули и уже не смогли восстановиться.
В целом такое имя пришельцу вполне подходило.
В Содружестве поначалу использовали термин «Неопознанный корабль», теперь же прижилась «Вера», но по другим причинам. Объект всегда скрывался под саваном невидимости, но, когда позволял себя заметить, те, кто пережил встречу с ним, говорили, что в его облике крылось нечто такое, чего не передавали никакие записи. Только женское имя со всеми подобающими местоимениями казалось подходящим для такого явления. Так «Неопознанный корабль», Он, превратился в «Веру», хотя чаще ее звали просто Она.
Шахране знали, что Она такое. Содружество не подозревало. Ему было известно лишь то, что после Ее посещения цивилизации приходили в упадок, но, почему это происходило, люди не догадывались. Причину столь стремительного заката мог постичь лишь тот, кто осознал, чем Она являлась. Шарабт понимал это лучше многих: он лично прочитал Книгу, а теперь увидел «Веру» воочию. Он должен был выжить, помочь Содружеству не допустить того, что Она сделала с Шахрой триста лет назад.
Впрочем, желание имело свои пределы. Шарабт не ожидал, что в одиночку остановит Ее или спасет человеческую цивилизацию. Он даже открыто признался себе, что не питает к последней каких-то особенных чувств. В Содружестве ему многое не нравилось, но на хищную империю зла оно не походило. Вполне терпимо работало, обеспечило его хорошей карьерой и только время от времени демонстрировало свои худшие стороны или фанатизм. «А потому в этот раз мы должны остановить Ее, — подумал Шарабт, — не дать сделать с Содружеством то, что Она сделала с нами». Необычное мнение для шахранина, по крайней мере для того, кто родился после Шрахра. Оно могло завести куда угодно.
И дало ему еще одну причину выжить. Шарабт хотел встретиться с Тахлом. Хотел знать, не приходили ли тому в голову такие же мысли.
Их было четверо, каждый размером и весом почти с шахранина. Рептилии, низкие, шестиногие и мускулистые. Их крапчатая кожа, словно пустыня, напоминала цветом нестираное нижнее белье. Они бесцельно бежали рядом с Шарабтом. Морды у них не выражали ровным счетом ничего. Впрочем, его лицо тоже.
Чувствуя родовые схватки, а те случались все чаще, он скрывал их, неожиданно выпуская когти, отчего четыре хищника ломали строй, но с каждым разом они делали это на долю секунды позднее, а группировались на долю дюйма ближе. Солнце поднималось все выше по оловянному небу, день становился жарким настолько, насколько ночь была холодной, и Шарабт все сильнее чувствовал, что эти твари приспособлены к миру вокруг, им здесь место. А вот ему — нет.
Шахранин, не останавливаясь, шел часть прошлого дня, всю ночь и часть нынешнего. Боль в левом боку, тупая и пульсирующая, столь не похожая на родовые спазмы, не проходила. Преследовала его, как эти хищники. Он поставил себе диагноз, насколько мог на полубеге-полуходьбе, — колотая рана малого сердца. Это значило, что без хирургической операции жить Шарабту осталось сутки, но он счел проблему маловажной, так как знал: от преждевременных родов умрет часов через двенадцать, или через шесть его убьют местные плотоядные. Если бы не беременность, он смог бы их обогнать, правда, в этом случае бежать бы ему просто не понадобилось.
Шахранин вообще мог в этот раз не подниматься на борт «Паллады»: согласно уставу он доложил о своей беременности капитану Матубу. Тот должен был освободить его от занимаемой должности, но, зная о способностях офицера, попросил сходить, как впоследствии выяснилось, в последний рейс крейсера.
Шарабт пожал плечами. Шахране не тратили время зря, жалея о том, чего не могло быть. Хищники по-прежнему скакали неподалеку, а он вдруг понял, что еще не все потеряно. На Шахре он жил в Ирширрхийских горах; так и не переехал в Блентпорт или какой-нибудь другой город Содружества в низине, а поэтому ядовитые железы в руках и ногах ему не удалили. Они могли иметь решающее значение. Способность насытить когти ядом могла помочь выиграть еще целый час.
Когти. Он снова выпустил их, и рептилии опять зашипели и отбежали в сторону. Он зашипел в ответ. Пасти хищников оказались ярко-розовыми, его — темно-красной. Преследователи заняли обычную позицию, сбоку от жертвы. Похоже, они держали ритм погони с большей легкостью, чем Шарабт задавал его. Прошло два часа.
Солнце поднялось выше, лучи отражались, словно плавясь, от кварцевых вен в валунах и скальных обнажений, которые попадались все чаще, а рептилии по-прежнему неторопливо скакали неподалеку от шахранина. Так миновало еще два часа. Сцена была лишена даже намека на драматичность, и именно странная обыденность, а не собственное ухудшающееся состояние заставила Шарабта прийти к выводу, что в его расчеты вкралась погрешность и нападение неминуемо.
Он сбавил скорость, не спеша подошел к большому камню, оказавшемуся неподалеку, повернулся к нему спиной и принялся ждать. К удивлению, рептилии расселись перед ним полукругом, не сводя с жертвы глаз. Где-то с полминуты картина оставалась неизменной, и Шарабт с трудом подавил в себе желание обратиться к ним, словно к собранию; а потом один, сидевший слева, атаковал. Шахранин даже почувствовал жалость, когда резко ударил его ногой и прочертил параллели ядовитых полос на морде нападавшего. Глядя на отшатнувшуюся рептилию, которую тут же стало рвать, он понял: в этих хищниках крылось то же противоречие, что и в его собственном виде. Их социальная организация была слаба. Они плохо держались вместе.
«Прямо как мы», — лениво подумал он, вонзив пальцы в глаза зверя, на которого старался не обращать внимания, пока тот карабкался по валуну позади него и уже присел, готовый к прыжку. Нападая вместе, они всегда были меньше, чем суммой отдельных частей. Шарабт схватил отравленного, ослепшего и кричащего хищника, швырнул его на труп первого храбреца. Жест был совершенно глупым, шахранин не учел свое физическое состояние, от неожиданного усилия схватки разразились с новой силой, и он согнулся от боли чуть ли не вдвое. Две оставшиеся рептилии, уже начавшие отступать, взглянули на него с новым интересом, а Шарабт пошатнулся и рухнул на колени, схватившись за живот; именно теперь, в самое неподходящее время он почувствовал первые неясные ощущения удивления и ярости на что-то отдельное от собственного тела, заворочавшееся внутри.
Все расчеты пошли не так, подумал Шарабт с раздражением, вообще; атака произошла раньше, чем ожидалось, схватки оказались хуже, чем он представлял, и если сейчас не подняться, не прижаться к камню, не найти времени на отдых, то ребенок умрет, погибнет, и в животе шахранина останется мертвое существо.
Зрение затуманилось, но он заметил, как две оставшиеся твари бегут к нему. Пронзительно-розовые пасти открывались и закрывались в унисон, в почти идеальной, выверенной гармонии. Шарабт тряхнул головой, и двойное видение исчезло, оставив только одного нападавшего впереди и одного — он понял это, только когда почувствовал рваные разрезы от когтей на спине, — сзади. Шахранин упал лицом вниз, от новых ран практически забыл о спазмах в животе, чему почти обрадовался. Второй хищник присоединился к первому. Рептилии прижали его к земле, Шарабт глотал пыль, чувствовал, как боль постепенно приобретает ритм; на него больше не нападали. Его уже ели.
На Шахре он часто наблюдал за чем-то подобным: какое-нибудь крупное травоядное, загнанное до изнеможения охотниками, сдавалось и позволяло себя сожрать, еще не упав. Шарабт принял решение. У него было всего две возможности, каждая вела к смерти, но одна подразумевала гибель прямо сейчас. Умереть так он не хотел, это было непристойно.
Шахранин поджал ноги и руки под себя, затем крикнул и перекатился на спину. Хищники то ли отпрыгнули, то ли отлетели из-за удара, он точно не понял, что произошло. Встал, к ранам прилипли пыль и гравий, предплечья покрывала рвота, причем каким-то образом Шарабт понял, что это его; она походила цветом на пыль, а когда шахранин растопырил пальцы с когтями, то повисла между ними дрожащей паутиной. Когда же его вырвало? Почему он вообще решил, что она принадлежит ему? Шарабт пока отложил решение этих вопросов, но второй его особенно заинтересовал.
Хищники припали к земле там, где приземлились, смотря на него круглыми глазами. Он выпустил и убрал когти. Облизнул зубы. Убрал яд из рук и ног. Тот ему сейчас был не нужен.
Только покончив с противниками, он застыл, проанализировав свои действия. Дело заключалось не в том, что без яда убийство становилось более медленным или болезненным; так казалось уместнее, ибо подразумевало должный уровень равновесия. Без яда он рисковал, хотя и не слишком сильно. Но иначе проявил бы неучтивость по отношению к ребенку, которому позволил умереть внутри себя.
Шарабт лег на спину, раскинул ноги, посмотрел на небо цвета олова и напрягся. Это походило не на роды, а скорее на дефекацию. Шахранин похоронил плод в неглубокой могиле и быстро отвернулся до того, как земля задрожала, киша падальщиками.
Десять часов спустя он стоял, покачиваясь, на невысоком хребте, с которого открывался вид на неглубокую пыльную низину, — стоял, потому что больше не мог идти, но знал, если ляжет или упадет, то уже никогда не встанет, — и размышлял об увиденном со смесью удивления и веселья.
Его учили, что жизнь в своем течении не имеет смысла. Значение ей могут приписать только позже другие существа, но сама жизнь — всего лишь совокупность случайных событий, и каждое из них действует, как бинарный шлюз — или то, или другое, — направляя процесс по конкретному пути, но не придавая ему значения. И вот теперь это.
Шарабт пересмотрел список желаний. И так маленький, но он сузил его еще больше. Плевать, что он не проживет достаточно долго, чтобы увидеть Ее или чтобы помочь людям остановить Ее. Ему всего лишь хотелось понять, есть ли у Тахла такие же амбиции. Если бы Шарабт смог прожить достаточно долго, чтобы его заметил беспилотник, то тогда, возможно, он смог бы связаться с «аутсайдером».
Раны на спине и гнилостная струйка, бегущая из разрыва от родов в нижней части живота, привлекали облака мух, и у шахранина не осталось сил отгонять их; он терпел насекомых со стойкостью травоядного, его вторые веки время от времени горизонтально мигали. Что-то маленькое и многоногое выскочило из-под камня у его ног и метнулось в укрытие рядом, но замерло, когда когти Шарабта рефлекторно выскочили наружу, а потом потонуло в песке, словно кирпич в грязи. Скалы вокруг, казалось, пели отражением света. Воздух дрожал. Так прошло несколько минут. Шахранин пересчитывал их, а вместе с ними парадоксы чистого бинарного случая, единственную созидающую силу, которую он понимал и признавал. Шахране называли ее «бинарными вратами» и любили о ней рассказывать. Она импонировала их чувству иронии.
«Врат» было несколько. Во-первых, Она прилетела в Баст, а не в Гор или еще в какую-нибудь из бывших шахранских систем. Во-вторых, единственным кораблем в Баст, способным вступить с Нею в бой, оказалась «Паллада», где Шарабт служил офицером — одним из всего лишь двух шахранских офицеров на все Содружество. В-третьих, когда крейсер потерпел поражение — что было, конечно, не случайностью, а неизбежностью, — необычные способности шахранина позволили Шарабту, единственному среди нескольких высококвалифицированных пилотов, увести шлюпку с выжившими прочь. В-четвертых, шлюпка разбилась, а все на борту погибли. Но, в-пятых, она все же приземлилась, а Шарабт выжил. Тем не менее, в-шестых, у Шарабта не осталось приборов связи, и он мог лишь попытаться уйти в пустыню, найти там командный пост или надеяться на появление воздушного патруля, прежде чем его прикончат хищники, преждевременные роды или разрыв малого сердца. В-седьмых, он уже справился с двумя возможными причинами собственной смерти. И все же, в-восьмых, третья причина — его сердце — все еще отсчитывала оставшееся время, неровно, но неумолимо.
Шарабт сбился. Пришел к выводу, что все же никакого смысла в этих событиях нет. Стоит разобрать происходящее на отдельные элементы, и смысл обычно исчезает. Несчастные случаи, неожиданные удачи; ворота закрываются тут, открываются там; но скрытого замысла, придающего всему общее направление, нет. Ничто не заставляло его выжить после катастрофы и нападения хищников. Хитрая и таинственная сила не изъявляла своей воли, и если бы сейчас Шарабт рухнул замертво, то не выполняя чье-то желание. Если бы сейчас он рухнул замертво, это означало бы лишь одно — его способностей оказалось недостаточно.
И все-таки он стоял, покачиваясь на кромке хребта, изящная темная фигура, и в его голову закралась мысль, что, возможно, его учение неправильно. Ибо внизу, в пыльной чаше, лежала девятая и заключительная ирония. Шарабт понятия не имел, что она будет там, когда с трудом взобрался по пологому скату, еще думал обогнуть уклон, но врожденная аккуратность, а может, и вовсе одержимость заставили держаться прямой линии, даже если та вела вверх.
И теперь внизу, в неглубокой пыльной чаше и чуть ли не на расстоянии окрика, оказался крохотный командный пост Содружества. Шарабт продолжал стоять на вершине хребта, не в силах идти дальше. Прошло еще несколько минут.
— Вот тварь, — выругался сержант Мэдсен, механически и беззлобно. Он произнес фразу без единого ударения, в ритме повседневности, и если бы высказался чуть более пространно, то она затерялась бы среди прочих слов.
Офицер разговаривал с разобранным беспилотником, лежащим на скамье перед ним. Он уже четыре часа пытался отремонтировать машину и никак не мог починить оптические цепи. Шарабт этого не знал, но то была десятая и, скорее всего, финальная ирония. Если бы робот функционировал нормально четыре часа назад, то патрулировал бы именно ту часть пустыни, где рухнула шлюпка, а потому почти наверняка засек бы шахранина.
Мэдсен почти сдался. Оптика не отвечала на запросы категорически. Он откинулся на спинку стула и прислушался к грохоту двери, хлопающей на ветру.
Только шахранин мог проявить столько такта и назвать это командным постом — три сарая (два плюс туалет снаружи), куда Мэдсен и еще двое солдат добирались на гусеничном граундкаре. Это были единственные строения рядом с территорией, где, согласно расчетам, сделанным на основе последней известной траектории шлюпки, могло произойти крушение. Отряду дали приказ выдвинуться на пост и прочесать пустыню с помощью дистанционно управляемого беспилотника, ища выживших. Ничего не вышло. Робот оказался дешевой моделью с малой дальностью полета, а его оптические цепи пришли в полную негодность. Как ни странно (счел бы Шарабт этот факт одиннадцатой иронией?), его собрали шахране в рамках неудавшегося проекта Содружества по повторному трудоустройству.
Впрочем, всю затею пустили на самотек с самого начала. Да, сказали им, будет гораздо легче прочесать пустыню с помощью флаера, но все пилотируемые (а на Баст 3 их было не так и много) реквизировали. На случай, заявили, если Она вернется.
Хинд выглянул из-за двери.
— И как, сержант?
Мэдсен покачал головой:
— Да не заработает он. Лучше сдаться. Стоктон где?
— В туалете, — ответил Хинд и пояснил: — Дрочит небось.
Мэдсен фыркнул, не от отвращения, а потому что всегда фыркал, а не сморкался, затем вернулся к дрону. Тот лежал на столе, словно вскрытая летучая мышь. Сержант свернул перья и ткань крыльев, собрал членистое тело, решил положить обратно в футляр и выяснил, что робот не входит.
— Позови его, чтобы все упаковал обратно в коробку. Придется вернуться за еще одним.
— Надо было два захватить, — пробормотал Хинд, когда дверь за ним закрылась, но Мэдсен все услышал.
— Три, — крикнул он вслед. — Еще дебила, который их сделал.
Сержант снова фыркнул, по той же самой причине, что и прежде. Личной гигиеной он не отличался, а пока ждал Стоктона, вспомнил, что у него голова чешется. Поскреб ногтями — ради удовольствия такое событие он обычно приберегал для подобных случаев. Белые хлопья заклубились вокруг головы и осели на стол, тут же затерявшись среди пыли.
Вошел Стоктон, все еще путаясь в пуговицах на ширинке, по кивку Мэдсена направился к верстаку и принялся разбирать и заново упаковывать дрона. Как и Хинд, он был среднего телосложения и вполне приятный на вид, но что-то в нем чувствовалось неправильное. Парень отличался вкусами, которые обычные люди не разделяли, а потому держал их при себе, частенько сидя в туалете. Коллеги нередко замечали, что место ему на «аутсайдере». Он обладал всеми положенными отклонениями, жил в одиночестве, вот только талантов ему не хватало.
Дрон не влез в футляр и после второй разборки. Часть носа с неисправной оптикой — будь робот реальной летучей мышью, это оказалась бы голова с висящим наружу левым глазом — упорно не вмещалась в коробку. Стоктон уже принялся перекладывать машину по новой, но Мэдсену процесс наскучил.
— Да оставь ты его. Скажи Хинду, пусть возьмет граундкар и привезет еще один… Нет, пусть привезет три.
— Еще три, сержант?
— Он поймет.
Стоктон вышел, но через секунду вернулся.
— Сержант, вам лучше взглянуть на это.
Тот поднялся, поначалу лениво, но, увидев лицо солдата, выпрямился, поспешил к двери и замер, вместе с Хиндом и Стоктоном вытаращившись на фигуру, которая, падая, спускалась по склону к ним. Изящную темную фигуру.
— Ему нужна помощь, — заявил Стоктон.
— О, ты думаешь? — заревел Мэдсен и побежал к неизвестному, остальные последовали за ним.
Фигура наткнулась на граундкар, стоявший у нее на пути — Шарабт все еще старался держаться прямой линии, — и пошла дальше, и, когда люди добрались до нее, шахранин не упал им на руки или на землю, но стоял, покачиваясь.
Шарабт все еще носил форму офицера Содружества, но только верхнюю половину. Ниже поясницы он был голым. Мэдсен почувствовал запах, а только потом увидел кровавые останки, свисающие с низа живота уцелевшего и между его ног.
— Несчастный ты ублюдок, — сказал он, — ты еще и беременным был?
Он взял Шарабта за плечи и мягко опустил его на землю. Вторые веки шахранина моргали горизонтально, а рот что-то бесшумно пытался сказать, но тонкое лицо не выражало никаких эмоций.
— М-м-м-м, — произнес Шарабт. — Ш-ш-ш-ш-ш.
— Позже, — оборвал его сержант. — Отдыхай. Тебе надо отдохнуть.
Он повернулся к Стоктону, который уже метнулся обратно к сараю, и крикнул:
— Передай командованию, чтобы прислали сюда медиков, немедленно! Выживший шахранин с «Паллады», преждевременные роды, транспортировке не подлежит.
Запах, идущий из промежности Шарабта, сбивал с ног и был отвратительным даже для Мэдсена, но сержант остался с раненым. «Он потерял его, — пробормотал человек про себя, — оно умерло. Скорее всего, схоронил где-то в пустыне, они всегда хоронят трупы при неудавшихся родах, сразу же. Вместе с именем, прошлым и будущим ребенка».
Теперь, когда Шарабт остановился, мухи густым облаком кружили у него между ног. Мэдсен хотел накрыть шахранина курткой, но потом передумал; лучше не трогать и не прикрывать раны, пока не прибудет помощь. Вместо этого принялся махать руками в нескольких дюймах над пораженной зоной, чтобы отогнать насекомых. Подумал, как странно это может выглядеть в глазах Стоктона, если тот вернется; уж кому-кому, но даже Стоктону будет непривычно.
Солдат возвратился почти сразу, но слишком волновался и ничего не заметил.
— М-м-м-м-м-м-м, — снова произнес Шарабт. — Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш.
Без толку. Слова оставались внутри. Губы не могли придать им форму.
— Они в пути, — доложил Стоктон.
Мэдсен кивнул.
Солдат принес чашку с водой. Сержант приподнял шахранина, чтобы тот мог попить. Выживший принял помощь с благодарностью, хотя большую часть пролил. Чашка оказалась слишком крупной для узкой пасти хищника.
Было похоже, что ему удобно лежать, опираясь на руки Мэдсена, а потому сержант не отпускал шахранина, а двое солдат сидели рядом, в пыли. Так они и ждали помощи. Запах становился все хуже — кровь шахран обладала ароматом, который большинство людей не переносили, — но они оставались рядом.
Медики прибыли в двух флаерах, которые вертикально приземлились поблизости, но еще по крайней мере восемь остались в воздухе, летая над постом и дальше в пустыню, направляясь туда, откуда пришел Шарабт. Мэдсен вспомнил о дроне и устало посмотрел на Хинда.
Через час выживший заговорил, хотя понимали его только шахранские доктора, прибывшие с командой. Один из них повернулся к Мэдсену.
— Сержант, он твердит одно и то же: хочет, чтобы вы связали его с Тахлом.
— Дайте координаты. Стоктон сделает, так ведь?
— Он имеет в виду, — добавил шахранин, — первого помощника «Чарльза Мэнсона».
— Вот, черт.
Даже обыкновенные боевые корабли не часто принимали обычные вызовы, когда находились на задании: обычай вместе с уставом жестко запрещал подобные вольности. А корабли класса «аутсайдер» вроде «Чарльза Мэнсона» были и вовсе недосягаемы. Официально они практически не существовали.
— Я все устрою, сержант, — тихо сказал Стоктон. — Я свяжусь с «Чарльзом Мэнсоном» для него.
И каким-то образом ему это удалось.
— Капитан, — сказал Тахл, — я получил сообщение, что мне лично поступил срочный вызов. Могу я его принять?
Фурд поднял бровь — из-за приглушенного освещения жест почти никто не заметил, но шахранин разглядел его ясно — и ответил:
— Да, разумеется. Вы хотите ответить в более спокойной обстановке, без посторонних?
— Нет, спасибо, коммандер. Отвечу здесь.
Он что-то тихо сказал в коммуникатор, кивнул и принялся ждать. Вызов так и не прошел. Миновало несколько минут. Тусклый свет померк еще больше, казалось, наступил искусственный летний вечер, затем сменившийся сумерками. В полумраке почти незаметными проблесками мерцали движения экипажа, и слышалось тихое, но выразительное бормотание человеческих голосов.
Вызов так и не прошел. Шарабт умер, прежде чем они успели с ним связаться.