Венеция, 18 июня 1507 года,

Ка д'Оро.

Синьоре N., замок Аскольци

ди Кастелло

«Я сидел пред очами солнцеподобного и внимал его неторопливым речам. Сначала Баязид восхищался моим поведением при нападении пиратов на судно, привезшее ему дорогой подарок из Африки — невольниц для его гарема. Он тут же посчитал своей обязанностью предложить мне любую из них и делал это так настойчиво, что мне все же пришлось объяснить свой отказ, хотя я и знал, что это вызовет его раздражение. Моя верность супруге была ему не понятна. Когда он услышал, что союз с ней священен, ибо скреплен на небесах нашим христианским Богом, султан рассердился вдвойне — и за отказ от подарка, и за упоминание ненавистной для него нашей веры. Тем не менее, владыка был милостив и снисходителен к моим речам. Очевидно, моя твердость и некоторая безрассудность нравились ему. Ведь это было именно то, что спасло его гарем от захвата пиратами. Правда, его милость в любой момент могла смениться на гнев, и тогда моя жизнь не стоила бы и медного гроша. Но, похоже, сегодня ему хотелось поиграть в снисходительного владыку. Ведь право прощать более сладостно для владыки мира, чем возможность карать.

Баязид сказал, что год назад я, может, и стал бы послом Венеции при его дворе, но судьба распорядилась так, что теперь я его пленник, а венецианцы давно уже прислали другого посла. Но он не хочет, чтобы я чувствовал себя невольником, и пообещал вознаградить мой поступок так, как это было возможно по отношению к неверному. Единственное, о чем не было и речи — это о моей свободе.

Шло время. Султан не забыл своих слов. Он окружил меня роскошью, изысканными яствами, дорогой одеждой. Во дворце со мной обращались так, словно я был знатным пашой или хранителем казны. К моему немалому удивлению, сам Баязид оказался большим поклонником всего европейского, хотя и говорил о христианах с брезгливостью. Он имел во дворце целую коллекцию всевозможных трофеев, отвоеванных у испанцев и итальянцев. Здесь были и картины, и ювелирные украшения, и скульптуры разных эпох… То, что султан не мог захватить, он скупал в Европе через подставных лиц. У себя в покоях он хранил все эти сокровища искусства втайне от непосвященных, боясь прослыть поклонником неверных христиан.

Особый интерес Баязид проявлял ко всевозможным достижениям европейской науки. Он продемонстрировал мне последнее свое приобретение, захваченное на одном генуэзском торговом судне, — часики, уникальные своей миниатюрностью. Он смотрел на сложный механизм и поражался изобретательности немецких мастеров, создавших это чудо.

Султан расспрашивал меня о моем доме, о его архитектуре и интерьерах, о моей библиотеке и коллекции картин. Я чувствовал, что ему нравилось говорить со мной, и сам он оказался интересным собеседником.

Прошло около двух месяцев моего заточения, когда Баязид решил еще раз испытать меня в бою и повелел участвовать в схватке с одним могучим янычаром по имени Селим, на счету которого было по меньшей мере пять сотен голов наших христианских собратьев. Этот великан пользовался особым доверием великого визиря и часто возглавлял отряды янычар, посылавшиеся покарать неверных подданных. Теперь мне предстояло столкнуться с ним в бою. Султан решил отдать мою жизнь на откуп Провидению: если я чего-нибудь стою, то сумею защитить себя; если нет — значит, так тому и быть, ведь я иноверец.

Мне предстояло новое испытание, ниспосланное Господом. Я загадал: если останусь жив, то рано или поздно встречусь с моей возлюбленной супругой. Поэтому ее образ я взял в ангелы-хранители и уповал на него всеми силами своей души.

Не гневайтесь, синьора, но на сем я вновь прощаюсь с Вами, и да хранит Вас Господь».

Абордажную команду на корабле возглавлял французский дворянин, настоящее имя которого никому не было известно. Команда называла его Щеголь. Манеры и костюм этого господина сразу бросались в глаза: синий, расшитый серебром костюм с позолоченными пуговицами; кружева на рукавах, белоснежное жабо и роскошная шляпа с золотой фанфаронкой, украшенная страусовыми перьями. У него были длинные каштановые волосы, голубые глаза, белоснежные зубы, нос с горбинкой, усики и изящные руки. Все это выделяло его среди пиратской публики.

В сражении француз проявлял редкостную отвагу. Клаудиа как-то отметила про себя, что таких виртуозов клинка ей еще не приходилось встречать. Пожалуй, даже Рене, со своей напористостью и храбростью, вряд ли мог противостоять мастерству этого опытного фехтовальщика. Со своими помощниками — двумя отъявленными головорезами — он врывался на борт неприятеля и расчищал дорогу остальным. В бою эти двое прикрывали Щеголя. С правой стороны — испанец Маноло — невысокий мускулистый крепыш. Он прекрасно владел необычным и страшным оружием — боевой дубинкой, с помощью которой мог управиться сразу с несколькими противниками. Слева Щеголя прикрывал здоровенный араб Абдул, вооруженный двумя кривыми ятаганами.

Когда-то Щеголь убил своего старшего брата, считая, что тот несправедливо разделил оставшееся после смерти отца наследство. Он подкараулил несчастного у сарая, где тот развлекался с деревенской девчонкой, запер обоих и поджег. Но рядом оказались свидетели, неплохо заработавшие позже на том, что рассказали эту историю родственникам и окрестным дворянам, жаждавшим мести. Щеголь был вынужден скрываться, и вскоре, в Марселе, он попал к пиратам, с которыми и промышлял по сей день. Дорога назад, во Францию, была отрезана для него навсегда.

— Отдайте эту красотку ребятам. Они будут очень довольны и благодарны вам. — Щеголь сидел на стуле посреди мостика, расправляя складки на кружевных манжетах.

— Прекратите, Щеголь! — Француз был единственным, кого Клаудиа называла на «вы» — как-никак дворянин. — Эта дамочка слишком многого стоит. Пока она на корабле, нам не страшна никакая эскадра. Сейчас она — наш ангел-хранитель, само Провидение послало ее нам.

— Что ты будешь с ней делать, когда мы окажемся на Джербе? — Рене начищал саблю. Клинок сверкал на солнце так, что Клаудиа невольно щурила глаза, глядя на него.

— Не знаю, Рене. До Джербы еще день пути.

Клаудиа действительно пока не знала, как поступить с Лукрецией, но понимала, что сестра Чезаре Борджиа на ее корабле — эта удача, которой непременно нужно воспользоваться.

— Мне кажется, мадам, вы недолюбливаете свою команду. Это не подобает командиру, — продолжал рассуждать Щеголь. — Конечно, эта дамочка — хороший товар, но она не станет хуже, если доставит радость команде. — Он подмигнул в сторону палубы, как бы беря себе в союзники пиратов, которые не слышали их разговора и занимались обычными своими делами — питьем рома и игрой в кости.

— Лукреция Борджиа — моя пленница, и я вправе делать с ней все, что считаю нужным, — заявила Клаудиа.

— Вы ошибаетесь, мадам. Она такая же добыча, как вино или золото, и принадлежит всей команде, — неожиданно повысил голос Щеголь.

— Послушайте, не отвечайте за всю команду. И вообще почему вы так обеспокоены судьбой этой дамочки? Мне кажется, вы недоговариваете чего-то.

— Рене, — Щеголь подошел к нему и по-дружески взял за локоть, — почему она командует нами?

— Потому что она — наш командир, Щеголь.

— И ты с ней? — Рене оттолкнул Щеголя.

— Мне кажется, мсье, вам не дает покоя приличная добыча, что свалена у нас в трюмах. — сказала Клаудиа. — Может, вы хотите выбрать другого капитана? Может, сами хотите стать капитаном?

— Это не мне решать, но, по-моему, Рене не годится для этого. Он слишком сентиментален и проводит все дни напролет рядом с командиром, как будто приклеился к ее юбке.

Рене схватился за саблю, но Клаудиа остановила его.

— А ты помнишь, милый Рене, почему погиб бедняга Краб? — продолжал Щеголь. — Он был храбрым пиратом, но пал не в бою, а от пули командира.

— Краб был слишком заносчив и получил по заслугам, — сказала Клаудиа.

— Прекрати, Щеголь, — Рене взял его под руку. — Неужели мы будем ссориться из-за этой сучки?

— Разве ты не видишь, Рене, что дело не в ней? Он просто хочет стать капитаном, причем именно сейчас, до прихода на Джербу, пока наши трюмы полны добра.

Щеголь отстранился от Рене, давая понять, что на примирение не пойдет.

— Земля! Эй, на мостике, я вижу землю, — закричали с мачты.

— Отлично. Я думаю, это известие успокоило вас, Щеголь. — Клаудиа складывала подзорную трубу и собиралась спуститься с мостика на палубу. — Будем считать, что этот разговор — недоразумение. Вы просто слишком утомились от долгого плавания.

Неожиданно Клаудиа почувствовала, что кто-то обнял ее сзади и шепнул на ухо:

— Быстрее в каюту, я должен кое-что сказать тебе…

Она обернулась и увидела удаляющегося Рене.

Команда готовилась спускать якорь. Все были радостно оживлены, предвкушая предстоящие развлечения.

— Сегодня я распотрошу парочку курочек. — Огромный пират по кличке Тюлень весь сотрясался от хохота.

— Пропью все! Вот будет вечерочек! Ненавижу этих черных арабов, обязательно подстрелю на Джербе хоть одного из них! — хвастался другой.

Квартирмейстер, отвечавший на судне за сохранность и дележ захваченной добычи, отплясывал на палубе какой-то дикий танец, держа в руке бутылку рома. Все его звали Скелет. Он был тощим верзилой с мертвенно-бледным лицом и мутно-зелеными глазами. Скелет всегда носил грязную батистовую повязку на голове и золотую серьгу в левом ухе.

— А я уже знаю, куда завалюсь… — раздался чей-то мечтательный голос. Эти слова вызвали новый приступ хохота.

— К своей чернобровой моржихе!.. — заорал кто-то.

— Смотри, не заблудись, она так же необъятна, как эти чертовы африканские пустыни!.. — рассмеялся другой.

У поклонника «моржихи», отвечавшего на корабле за все имущество, была самая ординарная внешность, но странное сочетание черных волос и рыжей всклокоченной бороды придавало его физиономии необычный вид. Этим, видимо, он и купил одну из самых известных на Джербе шлюх, невероятной полноты женщину по имени Зайра, с которой у него завязался трогательный роман — на смех всем завсегдатаям местных борделей.

Клаудиа последовала за Рене в каюту. Он был явно чем-то озабочен. Сел на стул, но тут же вскочил, видимо, раздумывая, как начать разговор.

— Тебе нельзя сходить на берег, — сказал наконец Рене.

— Я должна. Меня ждет Драгут-раис, у нас уговор.

— Вот как раз ему на глаза тебе попадаться и не стоит.

— Объясни толком, в чем дело!

— Как только ты окажешься на Джербе, он отправит тебя в свой гарем. Или подарит кому-нибудь: Аруджу или даже самому султану.

— Что за бред? У нас с ним уговор. Пиратский уговор! — настаивала Клаудиа.

— Ты плохо его знаешь. Он плевать хотел на эти уговоры. Он же азиат, дикий варвар…

— Откуда ты знаешь?

— Еще до того, как мы отчалили с Джербы, он пообещал мне половину добычи, если я свяжу тебя и привезу в его логово.

— Это правда?

— Клянусь жизнью. Ты думаешь, почему тогда Краб взбунтовался? Он знал об этом, ведь мы вдвоем были у Драгута. Он думал, что я не стану церемониться с тобой. Да и Щеголь брыкается неспроста. Может, он что-то знает об этом, хочет сам получить награду от Драгут-раиса.

Клаудиа подошла ближе к Рене и взяла его за руку.

— Что же ты будешь делать? Откажешься от награды? Драгут щедро заплатит тебе за меня…

Рене заключил Клаудию в объятия.

— Как ты можешь? Я люблю тебя, люблю… Впервые в жизни… Я раньше даже не знал, что это такое. Но теперь я в твоей власти… — Рене целовал ее, не давая опомниться.

Клаудиа не сопротивлялась. Ей нравились его поцелуи, такие искренние и жаркие, и она с радостью отвечала на них.

— Я никому тебя не отдам. Скорее сам пойду к нему на растерзание.

— Что же делать? Драгут сам может заявиться сюда, и тогда нам несдобровать.

— Есть выход! — радостно воскликнул Рене. — Эта птичка славится на всю Италию своей красотой, к тому же она — дочь Родриго Борджиа, первого врага всех магометан. Я уверен, этот азиат будет доволен. Тысячу чертей, он утолит свой голод!

Не дожидаясь ответа Клаудии, Рене выбежал из каюты. Вскоре с палубы раздался жалобный голос Лукреции и гогот пиратов. Судьба герцогини была решена.

Час спустя Клаудиа все-таки спустилась к ней. Лукреция возлежала на деревянной лавке, покрытой холстом, и вид у нее был утомленный. Клаудии даже на мгновение стало жаль герцогиню.

— Ну что же, Лукреция, ты сама решила свою судьбу. Так уж устроен этот мир — всякий получает по прегрешениям своим…

— Ты что, теперь еще и исповедник? Откуда ты взялась? Кто тебе все рассказал, ведь и ты, и Себастьяно… вы умерли. Ты ведьма! — прошипела Лукреция.

— Все очень просто, — усмехнулась Клаудия. — Взгляни на это! — В руке у нее появился голубой сапфир в кулоне, который передал ей когда-то несчастный Джузеппе Фьезоле. — Узнаешь эту вещицу?

— Господи, откуда он у тебя?

— Этому камушку ты обязана своей участью. Если б ты знала его кровавую историю, то не прикоснулась бы к нему. Он давно проклят. Но каждый заслуживает той судьбы, которой удостоен! — Клаудия подошла к окну и без сожаления бросила камень в воду. — Пусть этот сапфир больше не несет людям зла.

Лукреция едва сдержалась, чтобы не броситься на Клаудию.

— Спокойно, Лукреция, — хладнокровно продолжала Клаудиа. — Если не хочешь отправиться вслед за камнем, измени выражение своего лисьего личика и соберись с мыслями.

— Чего тебе еще? — сквозь зубы процедила Лукреция.

— Совсем немного. Я хочу знать, зачем ты хотела опередить меня?

— Опередить? — не поняла Лукреция.

— Да, зачем вы с братом чуть не отравили графа Фоскари? Ведь он был предан Чезаре. Чем твоему братцу не угодил Энрико?

— А почему я должна говорить тебе об этом?

— А какой смысл скрывать, ведь Фоскари мертв…

— Да, Фоскари мертв. Франциск I договорился с итальянцами, отказался от похода на Венецию, и они заключили договор. Так что Чезаре просчитался, и не быть ему хозяином у вас в Республике. А Фоскари обо всем знал, к тому же он сам был не лишен тщеславия… Поэтому брат решил…

— Хорошенькая же у вас компания — одни мерзавцы! — Она подошла к двери и, уже стоя на пороге, с горечью добавила: — Будьте вы прокляты. Оба!