Венеция, 19 августа 1507 года, Ка д'Оро.

Синьоре N., замок Аскольци

ди Кастелло

«Итак, дорогая синьора, мы наконец приблизились к счастливому финалу моей долгой повести. Вдали, в изумрудной дымке, я увидел очертания любимого города. Сердце мое забилось учащенно, я весь был в предвкушении той сладостной минуты, когда сойду на родной берег. Тысячу раз я представлял себе этот миг, и вот он настал.

Очертания дворцов и башен становились все отчетливее. Я узнавал купола церквей, знакомые крыши… Господи, неужели все это было когда-то в моей жизни? Только сейчас я понял, как дорог мне этот город.

Было раннее утро, солнце позолотило крыши домов, и они сияли, словно умытые. Мы приблизились, бросили якорь и тут же были окружены гондольерами, настойчиво предлагавшими свои услуги. Я готов был расцеловать их всех! И вместе с ними — всю Венецию!

Я был дома! Машинально взглянул на колонну — лев был на месте. Да, не удивляйтесь, синьора, и не смейтесь надо мной. Там, на далекой чужбине, я постоянно видел один и тот же ужасный сон: я стою посреди Сан-Марко и смотрю на пустую колонну — оттуда исчез золотой лев. Часто я молился перед сном, чтобы он вернулся. Мне казалось, что с его появлением возродится надежда на возвращение. Но его не было, чья-то злая рука спрятала его от меня. И вот я вижу его, вижу не во сне, а наяву! Слава Господу, он подарил мне Венецию дважды, а значит, дважды подарил жизнь!

Здесь, однако, я должен переменить тон моего повествования, ибо родина моя встретила меня новостями печальными. Внешне все как будто осталось, как прежде, но я чувствовал: что-то изменилось.

Вскоре я понял, что для Венеции наступили тяжелые времена. Негласное верховодство Борджиа давало свои плоды. Повсюду царили страх, измены, подкупы и лжесвидетельства. Нередко по навету какого-нибудь доносчика исчезали люди, порой даже самые достойные из достойных. Совет Десяти, эта венецианская инквизиция, щедро оплачивал такого рода услуги. Бедняки соглашались доносить на ближнего своего или даже на хозяина за жалкую пожизненную ренту. Не раз поутру горожане обнаруживали тело, болтающееся посреди площади на импровизированной виселице, но никто не роптал. Все в городе знали, что ночные повешения были делом рук людей из Совета Десяти, но молчали.

Все это время я жил инкогнито, не смея появиться даже в своем доме. Вскоре я уже знал наверняка, что Совет Десяти целиком состоял из людей Борджиа, творивших невиданный произвол в городе. Венецию можно было спасти только одним способом — избавить ее от смертоносного покровительства дьявола во плоти.

И вот, облачившись в глухой плащ, я направился к ювелиру Кончино Альфредди, державшему лавку у моста Риальто, где издревле селились золотых дел мастера. Я был уверен в благородстве его души, так как знал Альфредди уже много лет. Еще мой отец постоянно пользовался услугами их семейной мастерской. И теперь ему предстояло еще раз послужить нашей фамилии, а может, и всей Венеции.

Выйдя на площадь, я едва сумел подавить вопль. На небольшой тесной площади перед церквушкой Сан-Джакомо я увидел на виселице изувеченное тело Якопо де Фаббри, моего друга детства. На шее несчастного болталась табличка, выведенная рукой какого-то старательного писаря: «Шпион и предатель». Я был в отчаянии. Все, что я мог теперь сделать для старого друга — это попросить Альфредди похоронить несчастного ночью.

Ювелир рассказал мне, что все мои бывшие друзья, ставшие потом предателями, мертвы. Причем смерть настигала их буквально одного за другим. Кто-то расправился с ними. Но если не Борджиа приложил к этому руку, то кто? Это оставалось загадкой для всех. И для меня тоже.

Наконец я приступил к самому для меня важному — попросил Альфредди передать записку Клаудии. Но он просто убил меня, сказав, что она мертва. Мое отчаянье было безгранично. Ведь все эти годы я только и думал о ней. Ее образ давал мне силы. Ничто так не звало к жизни, как воспоминания о моей милой возлюбленной. Я не мог поверить в то, что ее нет. Тем более что обстоятельства ее смерти казались весьма странными. Я не верю до сих пор, что она мертва! Только Вы, синьора, можете открыть мне тайну… Умоляю, не отказывайтесь от данного Вами слова, откройтесь мне. Ведь любое слово о Клаудии теперь будет согревать меня до конца жизни.

Итак, узнав о смерти моей любимой, я долго не мог прийти в себя. Несколько дней я пролежал в мастерской ювелира, не способный ни на что, убитый страшным горем. Когда же силы вернулись ко мне, я воспользовался помощью Альфредди и под видом ювелира-перекупщика отправился в Рим, где намеревался окончательно рассчитаться с ненавистным семейством Борджиа, так безжалостно разрушившим мое счастье и погубившим милую моему сердцу прекрасную Венецию.

Простите меня, синьора, но воспоминания о Клаудии совершенно лишили меня сил. Обещаю, что завтра продолжу, но сейчас позвольте мне откланяться. Да хранит Вас Господь»!

К Адрианопольским воротам медленно и чинно продвигалась нескончаемая процессия, во главе которой на черном, как смоль, арабском скакуне восседал один из визирей султана — Нусуф-паша. Его белое одеяние было украшено драгоценными камнями. Поход на Персию закончился победой. Визиря сопровождали слуги и оруженосцы, а за ними следовала вереница верблюдов и мулов, нагруженных мешками с тканями, самоцветами, золотом, серебряной утварью. Замыкали процессию несколько тысяч плененных рабов.

До ворот оставалось не более ста метров. Баязид со своей свитой устремился навстречу, охваченный радостью. Он пришпорил коня и со своими ликующими янычарами помчался вперед, готовый обнять визиря-победителя.

Расстояние между ними быстро сокращалось, но случилось непредвиденное. Прямо под копыта коня султана, растолкав оцепивших улицу солдат, бросилась женщина. Баязид едва успел остановить своего вороного. Его лицо исказилось от злобы, он взмахнул рукой, приказывая убрать обезумевшую. Но вдруг оцепенел, узнав в ней свою несчастную любовь, ту венецианку, которая заставила страдать его и которая так хотела избавиться от него.

Баязид поднял вверх руку. Все замерли. Он спешился, подошел к Клаудии. Она бросилась ему в ноги.

— О, повелитель, выслушай меня, не казни…

Баязид поднял голову, его лицо исказилось. Он еще раз махнул рукой, и янычары уволокли Клаудию. Сев в седло, он с отсутствующим видом продолжил движение навстречу процессии.

Клаудию бросили в каменный мешок. Без веревки, спущенной сверху, выбраться отсюда было совершенно невозможно. Но Клаудиа и не собиралась бежать. Теперь ей нужно было лишь одно — во что бы то ни стало встретиться с султаном. Вскоре грубый окрик заставил ее взглянуть вверх. Там висел конец веревки. Она схватилась за него, и ее подняли наверх.

Каково же было ее удивление, когда ее привели в небольшой двор, где все было обставлено с исключительной роскошью. Через минуту появился Баязид.

— Я снова вижу тебя, мое солнце! — Он подбежал к ней и обнял. Она не шевельнулась. — Я все прощу тебе, все забуду, скажи только слово, которого я так жду. Лишь одно слово!

Султан смотрел ей прямо в глаза, и его взор был переполнен надеждой и ожиданием.

— Я буду твоей, — едва слышно произнесла она.

— Повтори, я не верю своим ушам. О, Аллах!!! Она полюбила меня! Ты ведь полюбила меня?

— Я буду твоей, — так же тихо, без всякого выражения, повторила Клаудиа.

— О, счастье мое! — Баязид крепко обнял ее, глаза сияли радостью. — Аллах сделал меня счастливым! Счастливейшим из мужей! Но почему ты так грустна? Я же сказал — все забыто. Я прощаю тебе то, что никому бы не простил, даже своей матери, даже… великому визирю!

— Послушай меня, великий султан. Я буду принадлежать тебе, но не потому, что люблю тебя…

— Что?! — В одно мгновенье он впал в неописуемую ярость. — Ты издеваешься надо мной? Над величайшим человеком в мире, самым могущественным из смертных?! Может, ты помешалась умом? Отвечай, я хочу знать!

— О великий султан! — Клаудиа бросилась ему в ноги. — Я здесь затем, чтобы ты повелевал мною. Я буду твоей рабой, умоляю — исполни мою смиренную просьбу. Она ничтожна для тебя. Будь милостив…

Баязид сильным ударом ноги отбросил ее. Клаудиа зарыдала от обиды и бессилия.

— А чем ты заслужила мою милость? — взревел Баязид, склонившись над ней. Он схватил Клаудию за руку, приподнял, чтобы видеть ее глаза.

— Своей жизнью! — ответила Клаудиа. — Она в твоих руках. Я дарю ее тебе ради других.

— О, Аллах, как ты наказал меня. — Баязид устало опустился на подушки. — Зачем ты вселил надежду в мою душу? Она не любит меня. Она ищет помощи для кого-то. Но у кого просить помощи мне?

Клаудиа была обезоружена откровением Баязида. Он показался ей несчастным, одиноким и жалким. С минуту оба молчали. Лишь гнусавые крики чинно прогуливающихся павлинов нарушали тишину.

— Прости меня, султан. Наверное, я виновата перед тобой, но я не могу любить тебя. Мое сердце отдано другому, хотя он давно мертв. Мое тело может принадлежать тебе, но сердце мое неподвластно твоему могуществу, ибо моя любовь — от Бога, она — вечна. Ты не властен над ней. Прости меня, повелитель… — Клаудиа вновь опустилась на колени.

Султан долго молчал. Потом тихо проговорил:

— Ты ведь сбежала от меня. Почему ты не уехала из Константинополя? Тот негодяй был вовсе не художником, ведь так? Он любил тебя? Почему он не увез тебя в Италию?

— Он был моим другом. Его убили. Во время облавы.

— Почему же ты сама не покинула город?

— Мне незачем его покидать. Меня нигде не ждут. Все, что я еще могу сделать на этой земле, — это хоть как-то облегчить жизнь несчастным.

— И для этого ты бросилась под мою лошадь?

— Не ради себя.

— А ради кого? Ты чем-то обязана этому человеку? Почему такая жертва?

— Он просто больной и немощный старик, к тому же слепой.

— И ты просишь за него? Зачем тебе это? Он ведь никто для тебя!

— Не спрашивай об этом, великий султан. Мое сердце велит так поступить, — ответила Клаудиа.

— Мне трудно понять тебя, моя звезда, но я постараюсь. Что ж, рассказывай. — Баязид отошел от нее и сел на ковер. — Не знаю, что ты делаешь со мной, но я не чувствую гнева, которого ты заслуживаешь. Говори, я слушаю тебя.

— Он итальянец, дворянин из Флоренции. Его земли были разорены, а сам он — продан в рабство. Теперь он в ночлежке у храма, больной и истощенный.

— Ты просишь свободы для него?

— Нет, он свободен. Но его хотели отравить, и теперь он слеп. И я знаю того негодяя, кто сделал это.

— Ты хочешь мести?

— И это не так. Если бы я и хотела отомстить, то сама бы сделала это.

— Ты думаешь, это просто?

— Нет, не просто. Но жизнь многому научила меня.

— Ты странная женщина, Клаудиа, но за это я люблю тебя еще больше. А теперь скажи, что я могу сделать для этого несчастного?

— Ему нужен лекарь. Тот, что владеет сарацинскими снадобьями. Все говорят, что они помогают от такой слепоты. За этим я и пришла к тебе.

— Всего лишь? — удивился Баязид и невольно расхохотался. — Ведь я мог сразу казнить тебя. И из-за этого ты шла на смерть?! Да, вы, христиане, загадочный народ. Давно я силюсь понять вас, но не могу.

— Помоги ему, прошу тебя! — взмолилась Клаудиа. — Всякий человек достоин счастья.

— Если ты просишь меня об этом, будь по-твоему. Я помогу убогому неверному. Я призову всех лучших врачевателей, от Персии до Марокко…

— О великодушный повелитель! Я знала, что ты услышишь меня! Я верила в тебя!

— Не льсти! Из твоих уст лесть не сладка. Где была эта твоя вера, когда ты сбежала от меня? Ты опозорила меня, выставила на посмешище.

— Прости меня, султан. Накажи меня. Это будет справедливо. Но не оставь несчастного старика.

— Ты просишь наказать тебя? Нет, наказывать я тебя не стану. Все вы, христиане, любите жертвовать собой, любите во имя веры принимать кару. — Султан резко поднялся и принялся нервно прохаживаться по залитому солнцем двору. — Не надейся, о тебе не будут петь в ваших неверных церквях. Я поступлю проще. — Он подошел вплотную к Клаудии и взглянул ей в глаза. — Я… Нет, не могу. — Он с размаху бросил четки на пол. — Ты сводишь меня с ума! Я не знаю, что со мной происходит. Его дыхание стало частым, он обнял ее и повалил на ковер, страстно целуя. Клаудиа не сопротивлялась. Ничего не чувствуя, она разрешала его сильным рукам терзать свое тело. Казалось, он раздавит ее в безумных объятиях… Но неожиданно Баязид вдруг застонал, как раненый зверь, и отпрянул от нее. Щеки его были залиты слезами.

— Нет, не могу, не могу брать тебя силой! О Аллах, что ты делаешь со мной?! Зачем так мучаешь? — Он вдруг вскочил и выхватил кинжал. — Я убью тебя, убью! Избавлюсь от тебя раз и навсегда! — Он бросился на Клаудию и ударил кинжалом в живот.

Она вскрикнула. Все померкло у нее перед глазами, и Клаудиа повалилась на ковер, обагряя его кровью.

Баязид тупо уставился на нее, плохо соображая, что произошло. Потом, опомнившись, отчаянно стал звать на помощь.

— Эй, кто-нибудь! Стража! — уже кричал в панике султан. — Все сюда!!! — Он в ужасе смотрел в глаза Клаудии, в которых угасала жизнь.

На крики сбежались стражники.

— Спасите ее, скорее зовите лекаря! Скорее!!! — Он склонился над ней и подложил свою руку ей под голову. — Прошу тебя, не уходи, не уходи от меня! Умоляю, не умирай! Я люблю тебя…